Глава 22
Жизнь в Балидоне шла своим чередом.
Продолжались работы по уборке замка. Отмыв одно крыло, служанки брались за следующее. Здание было так велико, что Кэтрин не могла себе представить в нем тесноты. Иногда за весь день она не встречала никого, кроме какой-нибудь трудолюбивой служанки или скучающего лакея.
Балидон был наполнен вещами, которые предки Монкрифа собирали веками. Кэтрин посвящала свои дни составлению каталогов мебели, фарфора, гобеленов, картин. Занялась реставрацией ценных образчиков старинной мебели с чердака. Здешний столяр починил их, но предстояла еще полировка и лакирование. Кэтрин намеревалась проконсультироваться с кем-нибудь насчет гобеленов и китайских ваз, показавшихся ей бесценными.
Если ей ничего не удастся больше сделать, то следующие поколения будут помнить ее за аккуратный почерк и учетные книги, где перечислены все сокровища Балидона.
Обеды проходили довольно живо. Монкриф, Гортензия и сама Кэтрин беседовали на самые разные темы, иногда весьма вольные. Но Кэтрин уже поняла, что Монкриф предпочитает сам создавать правила, а не следовать уже установленным.
Со слугами Монкриф обращался так, как будто они были его солдатами: многое требовал, но зато и много давал взамен. Дистанция, которую он соблюдал со всеми, даже с Питером, указывала на тот факт, что Монкриф привык распоряжаться, а некоторая отчужденность его вполне устраивала.
Монкриф отменил правило, согласно которому лакеи в холле выстраивались шеренгой по пять человек. Теперь в конце каждого коридора стояла всего одна пара лакеев, чтобы члены семьи или гости в любой момент могли воспользоваться их услугами. В десять часов вечера рабочий день у слуг заканчивался, а начинался в восемь утра. Служанки и горничные уходили еще раньше – в девять, а приходили в семь часов утра. Даже в Колстин-Холле слуги работали дольше.
Как-то за обедом Гортензия заговорила с Монкрифом о его снисходительности к слугам.
– Не станет ли это дурным примером? Ведь в других поместьях слуги не пользуются такой свободой.
– Зачем я стану требовать от человека больше, чем мне нужно? Мы же не на войне. С Балидоном не произойдет ничего дурного, если слуга будет работать на час меньше.
Кэтрин невольно задумывалась о том, как властный отец и полковничья служба повлияли на характер Монкрифа. И то и другое, безусловно, сыграло большую роль. Ведь с ней было так же. Жизнь в Колстин-Холле и брак с Гарри сделали ее той женщиной, какой она стала теперь. А стала она герцогиней Лаймонд, смущенной, сбитой с толку женщиной. Не стоило удивляться – рядом с Монкрифом люди часто терялись.
В Кэтрин Монкриф разбудил нечто долго дремавшее и невостребованное. Муж всегда очень откровенно высказывал свои желания и потребности. Такая прямота часто смущала и удивляла Кэтрин.
Дни проходили спокойнее, если Кэтрин находила себе занятия. Ей не хотелось слишком задумываться о своих отношениях с Монкрифом. Днем они держали себя друг с другом безупречно сдержанно, а ночью сходили с ума.
Кэтрин поймала себя на мысли, что когда мужа нет рядом, она непрестанно о нем думает. Где он? Что делает? Когда вернется? А когда они оказывались вместе, Кэтрин без конца дотрагивалась до мужа и ничего не могла с собой поделать – касалась руки, поправляла лацкан, одергивала ему рукав. За обедом Кэтрин сдерживала себя, но когда Монкриф за разговором накрывал ее руку своей, у нее перехватывало дыхание.
После обеда, сидя с Монкрифом в одной комнате, Кэтрин чувствовала на себе его взгляд, сама часто опускала шитье на колени и пыталась уловить на его лице то знакомое выражение, смысл которого успела понять. Это был чувственный голод, который зажигает в крови огонь и вызывает настоящую боль, если остается неудовлетворенным. Под взглядом Монкрифа Кэтрин и сама вспыхивала, словно спичка.
По вечерам они слишком рано оставляли Гортензию одну в гостиной, заставляя гадать, чем вызвана такая поспешность. Монкриф стал манией Кэтрин.
Вот и сегодня Кэтрин слишком часто вставала из-за письменного стола и подходила к окну в надежде увидеть мужа. Наконец она дождалась – Монкриф, из-за мороза надевший камзол, широким шагом шел по замерзшей траве газона. Скорее всего, он направлялся в винокурню, которую как раз перестраивал, или хотел встретиться с Мансоном, или обходил фермы.
Кэтрин часто задумывалась, почему случилось так, что именно его прикосновение заставляет ее дрожать, а взгляд Монкрифа порождает горячую волну в ее крови. Потом поняла: от других людей Монкрифа отличает масштаб личности, сила характера.
«Я Монкриф». Кэтрин прекрасно помнила, когда он это сказал, помнила его властные интонации.
Тут Кэтрин заметила цветное пятно. Это Гортензия, несмотря на холод, направлялась в коттедж навестить сестру. Она делала это при любой погоде, хотя сама Джулиана никогда к ней не приходила.
Членов семьи следовало ценить. Ни у Монкрифа, ни у Кэтрин не было толпы родственников, и отсутствие за столом Джулианы чувствовалось очень остро. Однако когда Кэтрин передала с Гортензией приглашение на обед, Джулиана отказалась.
– Она чувствует, что ей здесь не рады, – объяснила Гортензия.
Сама же Гортензия в отсутствие Джулианы просто расцвела. Она больше не говорила без конца о своих болезнях. На ее щеках появился румянец, и вся она стала выглядеть более жизнерадостно. Кроме того, Гортензия слегка пополнела и от этого похорошела.
Глядя на эту женщину, Кэтрин часто вспоминала одну вдову из деревни возле Колстин-Холла. Мойра Кэмпбелл вдовела уже десять лет и с каждым годом становилась вес более нетерпимой, угрюмой и озлобленной. Менялась она раз в три месяца, когда в деревне на несколько дней останавливался разносчик, мелочной торговец. Тогда на лице миссис Кэмпбелл появлялась улыбка, которой односельчане вообще не видели. Настроение ее менялось, менялась даже походка. Коробейником был горбатый старик с морщинистым от непогоды лицом. И дело тут было не во влюбленности, а во внимании. Миссис Кэмпбелл реагировала на него, как цветок на солнечные лучи.
Разносчик прекрасно разбирался в нуждах людей и, видимо, в нуждах их сердец тоже научился разбираться. Он понял то, что не могли и не хотели понять односельчане: миссис Кэмпбелл была не столько зла, сколько отчаянно одинока.
Кэтрин очень хотелось бы узнать, почему так изменилась Гортензия. Из-за переезда Джулианы? Или в ее жизни тоже появился разносчик?
Кэтрин решительно отвернулась от окна и направилась в библиотеку, кивнув по дороге стоявшим по стойке смирно лакеям. Ни один из них не показал, что видит ее. Таково было указание Монкрифа.
Она осторожно спустилась по роскошной лестнице, все еще щадя свою лодыжку, хотя костыли были заброшены уже пару недель назад, В холле никого не было, лишь в углу служанка полировала оконное стекло. Увидев Кэтрин, девушка сделала книксен и продолжила работать.
Когда Монкриф уходил из дома, замок, казалось, засыпал. Энергия, которую всегда чувствовала Кэтрин в присутствии мужа, куда-то пропадала. Монкриф явно любил свой дом и заботился о нем, как любящий отец. Он намеревался вдохнуть новую жизнь в окрестные фермы, которые пустовали уже много лет. Приказал отремонтировать конюшни и назначил Питера ими командовать.
Несколько дней назад Монкриф позвал Кэтрин в библиотеку и сообщил, что вложил ее средства самым выгодным образом.
– Но ведь ты все равно распоряжаешься, моими деньгами, Монкриф, – сказала она. – Ты не обязан давать мне отчет.
– Напротив, Кэтрин. Это твои деньги, и ты можешь их тратить по собственному усмотрению, а можешь отложить на нужды наших детей.
Кэтрин ушла, не показывая Монкрифу, насколько потрясло ее это слово – дети. Ребенок. Она прижала руку к животу. Вдруг их страсть скоро принесет плоды?
Ей всегда хотелось ребенка, однако после гибели Гарри она оставила эти мысли, но очень горевала об этих не рожденных детях.
Интересно, как она станет носить ребенка Монкрифа? Конечно, он будет очень внимателен, хотя бы потому, что все и всегда делает вдумчиво и основательно. Монкриф был хорошим командиром; с женщинами наверняка было то же самое, и они все обязательно должны были в него влюбляться.
Эта мысль заставила ее замереть на месте. Она ведь не влюблена в Монкрифа! Она им восхищается, уважает его. Она дрожит от возбуждения, когда он прикасается к ней. Но это не любовь. Нет, она не любит его.
Кэтрин раздумала идти в библиотеку и направилась в покои леди. Там окна выходили на фасад Балидона, и у нее не будет соблазна стоять и поджидать Монкрифа.
Стены и обивка мебели в покоях были желтыми, что составляло чудесный контраст с темным деревом столов и каминной полки. В солнечный день комната заполнялась веселым светом, но сегодня было пасмурно и холодно. К счастью, здесь уже разожгли камин. В переезде Джулианы из замка было одно громадное достоинство – никто не жаловался на дороговизну жизни, и все обитатели чувствовали себя комфортнее.
Кэтрин закрыла раздвижную дверь и села у огня. Со своего места она видела панораму садов перед фасадом, но в это время года они представляли печальное зрелище, а потому Кэтрин прикрыла глаза и откинула голову на спинку кресла. На полке негромко тикали часы, а мысли Кэтрин улетели в прошлое.
Как проста была ее жизнь, когда она была замужем за Гарри Дуннаном. Как невинна и наивна была она сама в то время. Она самозабвенно любила мужа, верила, что он благородный и добрый человек с сильным характером.
В Балидоне все изменилось. Все, во что она верила, оказалось ложью – и Гарри, и ее собственная натура. Сейчас она день и ночь жаждала оказаться в объятиях своего мужа. Она вожделела его.
За последние недели Кэтрин превратилась в похотливое создание, думающее лишь о собственном удовольствии. Она возбуждалась от одного взгляда Монкрифа. Однажды он овладел ею у стены, и она была в восторге. Когда все закончилось, ей пришлось опереться на него, потому что ноги подкашивались. Кэтрин не могла произнести ни слова от сотрясавших ее ощущений.
В зеркале она теперь видела одно и то же: блестящие глаза, влажные губы, горящие щеки. Кэтрин все время испытывала беспокойство, ноги у нее подкашивались.
Вот и сейчас она чувствовала, как тяжелеют веки, губы припухают, груди наливаются тяжестью, внизу живота разливается жар, тело жаждет разрядки. Кэтрин вцепилась в подлокотники кресла. Любой, кто на нее сейчас посмотрит, решит, что она отдыхает, такая спокойная, женственная. Никто бы не подумал, что ее сжигает желание при одной мысли о муже.
Иногда Монкриф смущал ее своей прямотой.
– Тебе нравится так? – спрашивал он, и Кэтрин кивала, пряча лицо у него на груди.
– Мне самому нравится здесь тебя трогать, ты такая чувственная.
Его замечания приводили Кэтрин в замешательство. Она не привыкла к такой откровенности, но думала, что сможет себя пересилить и рассказать мужу, что именно ей нравится больше всего и как.
Иногда Монкриф терял над собой контроль. Это случалось, когда Кэтрин целовала его в определенных местах. Кэтрин чувствовала невероятную власть над Монкрифом, и это усиливало ее желание. В страсти они были равны. Никогда прежде у нее не было таких отношений.
Иногда они говорили об обычных делах, смеялись над забавными происшествиями, пересказывали друг другу впечатления дня. Рассказ обычно заканчивался поцелуем, а поцелуй Монкрифа всегда разжигал в Кэтрин желание. Вот и сейчас она хотела его. Будь у нее смелость, она нашла бы его и потребовала, чтобы он тотчас выполнил свой супружеский долг. Но она, разумеется, не решится. Или решится?
Раздался бой часов, напоминая, что еще только полдень.
Винокурня была Кэтрин недоступна из-за древнего поверья, что в присутствии женщины брага может скиснуть и отличный эль превратится в горькие помои. Кэтрин никогда не была внутри винокурни, но ведь рабочих сейчас там нет, они обедают.
Кэтрин вскочила на ноги. Ее мысли устремились к Монкрифу.
Монкриф услышал шум и поднял взгляд. В дверях стояла Кэтрин в новом платье и с шалью на плечах. Мороз проникал даже под его теплый камзол, так что Монкриф сразу представил, как она замерзла.
– Что ты здесь делаешь, Кэтрин?
– Мне ведь сюда нельзя, правда?
– Ты пришла, чтобы погубить брагу?
– Нет, – улыбнулась она. – Что, рабочие меня испугаются?
– Почти все ушли на обед.
Несколько мгновений Монкриф разглядывал латунный котелок, потом осторожно повернул длинную деревянную ручку налево, отступил назад. Объем пара, сразу уменьшился.
– Я не знала, что ты разбираешься в производстве виски.
– Все члены нашей семьи этому учились, – объяснил Монкриф. – Мы с детства изучали это дело. В конце концов, делать виски выгоднее, чем жениться на богатых наездницах.
Кэтрин промолчала.
– Я тебе нужен, Кэтрин?
– Да, – ответила она, не сводя с него настойчивого взгляда.
Монкриф пошел к двери, повернул ключ в замке и лишь тогда повернулся к ней лицом.
– Будь я приличной женщиной, я бы потребовала, чтобы ты выпустил меня отсюда.
– Ты же герцогиня, – напомнил ей Монкриф.
– Мне надо закончить с учетной книгой, заняться инвентаризацией.
Монкриф кивнул.
– Обсудить с поварихой меню.
– И все же ты пришла сюда почти раздетая, и как раз в то время, когда мы наверняка будем одни.
– Да.
– Ты пришла, чтобы отвлечь меня от работы?
– Надеюсь.
И Монкриф, и Кэтрин были полностью одеты, но в их глазах горел такой огонь, как будто оба уже стояли друг перед другом обнаженными.
– Еще только полдень, – сказала Кэтрин.
– Так и есть.
– До ночи целая вечность.
– Согласен.
– Как же я смогу дотерпеть, Монкриф? – Давай я тебе помогу, – с коварной улыбкой предложил он.
– Попробуй. Буду тебе очень благодарна.
– Тогда подойди.
Кэтрин медленно приблизилась. Шаль сползла с ее плеч на пол. Кэтрин даже не оглянулась. Монкриф взял ее за руки и поцеловал обе кисти.
– Где болит?
– Здесь. – Она обвела ладонями груди. Монкриф положил руки ей на корсет, но Кэтрин сдвинула его ладонь на выступавший сквозь ткань сосок.
– Здесь.
Монкриф слегка сжал пальцы, Кэтрин прикрыла глаза и вздохнула. Он нагнулся, собрал ее юбки и повел пальцем вверх по ноге, задержался на кудряшках между бедер, провел по внешней окружности ее потаенной складки и проник в горячую влажную щель. Да, Кэтрин готова принять его.
– Раньше ты считал, что у меня зависимость от наркотика. Мой опий теперь ты, Монкриф. Как ты думаешь, я не могу принять слишком большую дозу?
– Нет. – И Монкриф ввел внутрь второй палец. Кэтрин издала горлом рокочущий звук, вздохнула и пожаловалась:
– Этого мало.
– Знаю, – тихонько шепнул он и начал ритмичные движения.
– Мне нужно больше, Монкриф! Нужен ты!
– Вот теперь ты понимаешь, что я чувствовал, пока тебя ждал?
Кэтрин стянула с груди кружевную косынку и, не сводя с него глаз, начала расшнуровывать лиф платья.
– Позволь мне, Кэтрин. Мне так хочется поцеловать твои соски.
– Да, пожалуйста. – Ее карие глаза затуманились, губы припухли. – В каждой черточке отражалось болезненное желание.
Монкриф улыбнулся улыбкой сатира. Кожа жены казалась ему нежнейшим шелком. Ее щеки горели диким румянцем. От предвкушения или от смущения? Монкриф надеялся, что от страсти, потому что сейчас он не мог ее щадить. Зарывшись ладонью в волосы Кэтрин, Монкриф поднес прядь к своему носу.
– Ты пахнешь сиренью, – пробормотал он. Кэтрин только кивнула. Наконец Монкриф покончил со шнуровкой и отстранился, любуясь ее красотой. Потом положил ладони на безупречные полушария грудей, коснулся губами отвердевших от жажды сосков. В ответ Кэтрин издала жалобный звук. Она не могла ждать! В этом они были сейчас равны.
Кэтрин вскинула руки, обхватила шею Монкрифа и притянула его голову для поцелуя. Монкриф улыбнулся. Он знал силу своих поцелуев.
– Сейчас? – задыхаясь, спросил он.
– Да, да!
Монкриф расстегнул панталоны и приготовился войти в нее, но Кэтрин неожиданно его оттолкнула и опустилась на колени, во все глаза рассматривая его стержень. Потом протянула к нему руку и провела пальцем по всей длине, как будто хотела его измерить. Когда она облизнула губы, Монкриф едва не выплеснул семя прямо ей в лицо.
– Кэтрин! – вскричал он, желая ее предупредить, но Кэтрин только замотала головой.
Казалось, член Монкрифа был напряжен до предела, но от ее прикосновения сделался еще тверже.
Монкриф замер, давая Кэтрин время удовлетворить свое любопытство, но, ощутив жар ее дыхания, вскрикнул в полный голос.
Кэтрин потерлась щекой о символ его мужества, потом коснулась губами и лизнула языком. Монкриф содрогнулся.
– Кэтрин… – простонал Монкриф, положив руки ей на плечи. Губы Кэтрин округлились, рот приоткрылся. И вот его стержень проник внутрь. Острое, как удар копья, наслаждение пронзило Монкрифа насквозь. Монкриф откинул голову и закрыл глаза. Его бедра стали двигаться по собственной воле. Дыхание Монкрифа участилось, но Кэтрин не прекращала своих ритмичных движений языком. Вдруг она застонала, и этот звук резко ударил его по обнаженным нервам. – Если ты не прекратишь, я не смогу тебя удовлетворить.
– Тогда ты сделаешь это руками, Монкриф. Или ртом. – И ее язык вернулся к своей бешеной пляске. – Теперь я знаю, почему другие хотят это делать, – добавила Кэтрин, не поднимая головы. – Это так чудесно.
– Кэтрин!
– Монкриф! – И она продолжила сладкую пытку, вбирая в себя столько длины, сколько могла. Монкриф боялся, что не сумеет сдержаться.
Вдруг Кэтрин подняла руки и вцепилась ему в бедра, побуждая к движению.
– Кэтрин, – хрипло простонал Монкриф.
Она издала слабый звук, плотнее сжимая губами его скользящий стержень.
Монкриф резко отступил на шаг, высвободился, подхватил Кэтрин, задрал юбки, почти швырнул ее на пустую бочку и тут же вошел в нее сзади. Бочка качнулась, Монкриф удержал Кэтрин и начал медленное движение в жарком и влажном мареве ее естества. Пальцы Кэтрин впились в доски бочки с такой силой, что Монкриф было подумал – у нее будут занозы, но сразу забыл эту мысль, увлеченный нарастающим ритмом яростного танца. Монкриф стал сам не свой. Резкими и беспощадными рывками он бросал тело вперед. Кэтрин уже всхлипывала, и эти полные страсти звуки прорвали шлюзы его терпения. Монкриф почувствовал, как Кэтрин достигла вершины, ее всхлипы превратились в низкий, хрипловатый стон, тело судорожно изогнулось и поникло. Монкрифа тоже не хватило надолго. Дразнящие губы Кэтрин сделали свое дело, и Монкриф сразу же вслед за ней издал длинный стон наслаждения.
