Филипп вылил содержимое стакана в огонь. Пламя резко и интенсивно вспыхнуло, а потом успокоилось, и огонь стал более мягким. Он поставил пустой стакан на каминную полку рядом с письмом.

Восемь дней назад он обнаружил это письмо в подвале. Оно было привязано к бутылке бренди. «Лорду Филиппу Кенсингтону, маркизу Хантли» – было написано на лицевой стороне листка. Почерк он узнал не сразу. Однако печать герцога Бекингема подсказала ему, что это письмо от его покойного отца.

Место, где находилось письмо, подсказало Филиппу, кем считал его отец: пьяницей и никчемным человеком. И если быть честным, именно таким он и был при жизни своего отца. И еще несколько лет после того, как старик отдал Богу душу.

Обнаружив письмо, Филипп отнес его в библиотеку и положил на видное место, каминную полку. Восемь дней он смотрел на него, пытаясь набраться духу, чтобы прочитать наставление с того света. Отец Филиппа постоянно пытался наставить на путь истинный. И как Филипп ни старался, он не мог вспомнить ни одного доброго слова, сказанного отцом.

Но сегодня вечером… Филиппу нечего было терять.

Мрачное ноющее чувство, преследовавшее его неотступно, словно тень, сейчас достигло своего пика. Если бы эта темная и давящая сила могла говорить, то Филипп услышал бы: «Ты неудачник. Ты не оправдал ожиданий. Ты недостаточно хорош».

Всю свою жизнь он пытался доказать, что так оно и есть. И надо отметить, что преуспел в этом.

Филипп не чувствовал себя так отвратительно очень давно, разве что в первую неделю своего пребывания в монастыре. Тогда ему даже не удалось умереть, хотя кое-кто жаждал видеть его мертвым, но он вообще ничего не мог сделать как надо, даже это. И вот в своем несчастье, своей боли и одиночестве он оказался в монастыре и превратил жизнь Анджелы в сущий ад. Но ей удалось сделать так, чтобы эта проклятая темная сила немного отступила… потом еще немного и тогда…

Что ж, теперь это не имеет никакого значения. Наверное, он уже просто привык жить в темноте. И на самом деле он больше не может смотреть на это письмо. Сейчас он прочтет его, сожжет, а затем… Он не знал, что он сделает. Впрочем, ему это было безразлично.

Филипп уселся в кресло у камина. Письмо было написано на старой, но очень хорошей, дорогой бумаге. Филипп сломал печать, развернул лист, и что-то упало ему на колени.

Кольцо. Великолепное. Настоящая драгоценность. Такое ему всегда хотелось иметь, подумал он с сарказмом. Как будто ему могло пригодиться женское золотое кольцо с бриллиантами и жемчугом. Правда, он мог бы выручить за него кругленькую сумму. Решено. Филипп убрал кольцо в карман и обратился к письму, написанному совершенным почерком.

Разве это было не то, о чем он всегда мечтал: получить от своего отца добрые пожелания? А он-то думал, что только содержимое бутылки может ответить на все его вопросы…

Ирония заключалась в том, что это не показалось ему забавным. Он вновь перечитал письмо, чтобы убедиться в его реальности и в том, что правильно его понял. И, судя по тому, как ему сжало грудь, а в глазах появилось это странное, горячее ощущение, похожее на то, что он испытал тогда, когда Анджела покинула его, письмо было вполне реальным.

Возможно, однажды он сможет порадоваться тому, что нашел это отцовское письмо. Но сегодня он очень жалел о том, что не нашел его много лет назад, потому что теперь, похоже, было уже поздно. Филипп уже познал это чувство вины. И постоянно жил с этим.

У него не было ни одной женщины после расставания с Анджелой, а ведь они даже не занимались с ней любовью по-настоящему.

После расставания с Анджелой он не сделал ни глотка спиртного.

Он ни разу не играл в карты с той ночи в аббатстве, когда они играли с Анджелой.

Похоже, весь его мир сошелся на одной женщине, не так ли?

Филипп посмотрел в окно – скорее, в том направлении, поскольку было слишком темно, чтобы увидеть то, что было за ним. В оконном стекле он увидел свое отражение – потерянный, измученный и страдающий человек.

За окном простиралось обширное поместье, которое сейчас принадлежало ему, но когда-нибудь будет принадлежать другому человеку.

Он приводил в порядок дом лишь затем, чтобы удачно продать его и вернуть брату долг. Филипп заметно продвинулся в этом за прошедшие восемь месяцев. Дом больше не выглядел рухлядью. Снаружи его тщательно очистили, степы во всех комнатах заново покрасили. И в результате произошло чудо – дом стал как новый.

Но у Филиппа по-прежнему не было средств и никакой надежды на то, что ситуация изменится к лучшему.

Поэтому он не может отправиться к Анджеле сейчас.

Филипп вновь пробежал письмо, задержавшись на последней строчке, где говорилось о доброте и любви. Не уже ли его отец искренне мог полагать, что Филипп может найти в своей душе доброту и любовь? Филипп рассмеялся. Похоже, последние годы своей жизни старик страдал слабоумием.

У Филиппа осталось двое слуг – разительный контраст по сравнению с целой армией прислуги, которая раньше сновала по дому. Сэмюелсу было лет пятьдесят, и хотя выглядел он на все семьдесят, физически он был еще достаточно крепок. Он выполнял обязанности дворецкого, лакея и мастера на все руки – одним словом, делал все, кроме приготовления еды. Эту и другие хозяйственные заботы взяла на себя миссис Сэмюелс, у которой очень сильны были материнские инстинкты, и единственным объектом ее нежных чувств стал Филипп.

Правда, иногда Филипп думал что свою главную задачу Сэмюелс видел в том, чтобы выводить его из себя.

– Засиделись допоздна, все думаете об этой женщине? – спросил Сэмюелс следующим утром на кухне, наливая ему кофе. Филипп завтракал здесь, Поскольку топить в столовой не было смысла – только лишние расходы. Он никогда не упоминал при слугах имя Анджелы, но они сами догадывались обо всем. Какая же еще причина, если не разбитое сердце, может заставить мужчину каждый вечер выливать великолепное бренди в огонь?

– Я обдумывал кандидатуры на ваши места, – солгал Филипп.

– Пфф! Вы по-прежнему выливаете это чудесное бренди в огонь. Если вы хотите избавиться от запасов, я могу вам в этом помочь.

– Я тебе помогу! – отозвалась миссис Сэмюелс с даль него конца кухни, где готовила завтрак.

– Эти женщины, – пробормотал Сэмюелс себе под нос, так что только Филипп мог его услышать. – Неужели вам нужна женщина?

– Я все слышу! – снова отозвалась миссис Сэмюелс.

Филипп лишь бросил на них сердитый взгляд. Правда заключалась в том, что он никогда и ни за что не заменит эту замечательную пару, и не потому, что они достались ему вместе с домом и им просто некуда идти, а потому, что они были той единственной ниточкой, которая связывала его с родителями. Миссис Сэмюелс поставила перед ним тарелку с завтраком, а Сэмюелс положил рядом газету «Лондон уикли».

– Вам обязательно стоит на это взглянуть, – мрачно сказал Сэмюелс и уселся за стол. Миссис Сэмюелс принесла тарелки с едой и присоединилась к ним. Они начали выяснять, кто громче храпел прошлой ночью, а Филипп открыл газету. Он старался избегать этого занятия, но слушать их обычную утреннюю перебранку ему совсем не хотелось. Филипп не знал, почему Сэмюелс вообще не оставит попытку выиграть спор со своей женой. Вероятно, одной из причин было то, что ему это доставляло удовольствие. Ведь Филиппу тоже нравилось спорить с Анджелой, но об этом лучше не вспоминать.

На первой полосе давался краткий обзор номера: театральная афиша, колонка светских новостей, сплетни и слухи, кулинарные рецепты и адреса лучших лондонских портных. В газете печатался авантюрный роман с продолжением. Неужели эта старая история еще не закончилась? Он вспомнил прежние времена, когда он еще бывал в свете, так уже тогда девицы, да и дамы в возрасте, наперебой обсуждали прелести этого романа как реальные события. Ему это никогда не было интересно, да и сейчас тоже.

Но тут на третьей полосе он вдруг увидел иллюстрацию и выругался. Подпись гласила: «Неужели Дарси стала пленницей порочного лорда Хартсхорна?» С газетного листа на него смотрело его собственное лицо.

Манера художника была ему хорошо знакома. Он сразу узнал руку Анджелы. Она очень точно передала его улыбку, которую всегда называла «порочной». На этом рисунке он размахивал кривым и острым ножом, весьма похожим на тот, которым она его брила. Она изобразила его в том ракурсе, в котором видела во время бритья. Ошибиться было невозможно: именно Филипп был изображен в роли лорда Хартсхорна.

Под рисунком он прочитал: «Иллюстрация Анджелы Салливан»:

Он долго смотрел на ее имя, смакуя это крохотное упоминание о ней, словно какое-нибудь изысканное лакомство. Он гадал, куда она уехала. Он лежал ночами без сна, боясь, что она может оказаться в опасности или попасть в затруднительное положение. Он не знал о ней ничего, за исключением того, что без него ей будет лучше. Но этот рисунок позволил ему заглянуть в ее мир. Теперь он знал, что каким бы ни было ее положение, она завоевывала признание и у нее есть хоть какие-то средства к существованию.

Надо признать, что рисунок был очень хорош, просто превосходен. Филипп поймал себя на том, что улыбается, глядя на ее имя, и испытывает чувство гордости. А улыбался он еще и потому, что она, несомненно, помнит о нем. Правда, Филипп понимал, что даже если она думает о нем, трудно себе представить, что в ее сердце осталось какое-нибудь место для него. Ведь если бы дела обстояли иначе, то Анджела, конечно, не стала бы изображать его злодеем. Хотя надо признать, что основания у нее для этого были.

И все же чудовищно несправедливо, если она ненавидит его, в то время как он ее любит. Так же как и то, что у нее имеется способ выразить свою ненависть к нему, тогда как у него нет возможности выразить свою любовь к ней.

Он устало потер глаза и тут заметил, что мистер и миссис Сэмюелс молчат. Филипп закрыл газету, поднял глаза и обнаружил, что они пристально смотрят на него.

– Это ведь вы, не так ли? – возбужденно спросил Сэмюелс. – Я так и подумал – очень похожи, особенно нос. Теперь мы сможем подать на них в суд за клевету, получить деньги и восстановить, наконец, конюшни.

Филипп ничего не сказал. Даже если бы он захотел судиться, ему это было не по карману – у него не было средств на судебные тяжбы.

– Но если она одна из тех девиц, – продолжал Сэмюелс, – с которыми вы неплохо проводили время, и мстит вам, то в этом случае присяжные наверняка будут на ее стороне. – Это не было развлечением, – решительно заявил Филипп. – Это было… нечто большее.

– А, понимаю, значит, это та самая женщина, о которой вы все время думаете.

– Я не думаю, – запротестовал Филипп, сам не понимая зачем, хотя на самом деле, конечно, думал и переживал. Он держал в руках стакан с бренди и не мог его выпить, потому что горькое сожаление и без того жгло ему душу.

– Вы себя ведете как безнадежно влюбленный юноша. Только слепой может этого не заметить!

– Неужели это та девушка, из-за которой вы так себя изводите? – задумчиво произнесла миссис Сэмюелс. – Какая жалость…

– Мужчины себя не изводят, – начал поучать жену Сэмюелс. – Это чисто женская болезнь. Мы просто серьезно и здраво обдумываем сложные ситуации.

– А, вот как, то-то ты просто весь извелся на прошлой неделе, когда не мог найти удочку, – уколола его жена.

– Ничего подобного. Я серьезно и здраво рассуждал, куда она могла подеваться.

– Да уж, чуть ли не в истерике бился, и все потому, что не сообразил, что я положила ее в сарай, на место, и не искал бы ее на кухне, там, где ты ее оставил.

– Миссис Сэмюелс, а почему вы, говоря о девушке, произнесли слова «какая жалость»? – прервал их Филипп, потому что они могли переругиваться до бесконечности.

– Так ведь за ней ухаживает другой джентльмен. Посмотрите в светских новостях на шестой странице, – объяснила миссис Сэмюелс.

Филипп открыл нужную страницу и, быстро пробежав текст, нашел ее имя.

«На балу у леди Каррингтон известный иллюстратор «Лондон уикли» мисс Анджела Салливан была замечена в разговоре тет-а-тет с Лукасом Фростом. Он недавно вернулся в город после кончины своей жены. Не ищет ли он себе невесту?»

Нет, не может быть. В колонках сплетен достаточно часто печатают всякий бред. И все же… Это было невыносимо.

Из самой глубины его души поднималась буря. «Анджела моя». Фрост погубил ее, а он, Филипп, спасет ее.

Или, возможно, она опять спасет его.

Из-за нее он потерял вкус к выпивке и интерес к карточной игре. В нем живет то горько-сладостное воспоминание о той ночи, когда они придумали свою игру… А самое главное, что его теперь совершенно перестали волновать другие женщины. Анджела оказалась той женщиной, которую он смог по-настоящему полюбить. Но теперь, отняв у него способность, наслаждаться пороками, она благополучно забыла о нем.

«Доброта и любовь». Эти слова из письма отца вертелись у него в голове. «Чувство вины».

Она лишила Филиппа его привычной среды – компании таких же повес и шалопаев. Она погубила его. Она оставила в его душе огромную зияющую пустоту, и он теперь не знал, чем ее заполнить. Она была всем, что ему было нужно, чтобы он мог ощущать себя цельным.

А может быть, он все-таки знает, как заполнить эту пустоту. Филипп встал настолько резко, что стул, на котором он сидел, с грохотом опрокинулся. Сделав шаг, он наткнулся на стол и пролил кофе. Он больше не мог отрицать того, что нуждается в ней.

И если она собирается выйти замуж за Фроста – «Боже, только не дай этому случиться!» – то она должна знать, что у нее есть выбор.

– Я еду в Лондон. Сейчас же.

– Иди, приготовь лошадь, – сказала миссис Сэмюелс своему мужу, ласково похлопав его по руке. – А я соберу корзину с провизией. Похоже, у хозяина не будет времени, чтобы остановиться перекусить в дороге.

Старик улыбнулся и шаркающей походкой вышел из кухни. Филипп, перепрыгивая через ступеньки, стремительно взлетел по лестнице, распахнул дверь в спальню и начал быстро укладывать вещи, в том числе и обручальное кольцо своей матери. Ведь Анджела согласилась выйти за него замуж. Он молил Бога, чтобы она простила его за то, что он уехал и так долго отсутствовал. Он безумно боялся опоздать. В его голове назойливо жужжала мысль: «Поздно, слишком поздно».

Впрочем, терять ему было нечего, а получить он мог все, поэтому он решил рискнуть. Филипп был игроком, не привык упускать свой шанс.