Глава 39

На следующее утро Лютер предложил закрыть ресторан на пару дней. У Петры и Уэйна решение не вызвало никаких проблем.

— Перерыв не повредит, — сказал Уэйн. — Некоторые туристы уже начинают раздражать меня. Мне кажется, я теряю дух алоха.

— Я тоже, — сказала Петра. — У нас давно не было отпуска.

Было четыре дня, время, когда в ресторане обычно наступало послеобеденное затишье. Все собрались на кухне «Радуги». Грейс оглядела остальных троих и вдруг ощутила неожиданную потребность поделиться новостью.

— Кажется, сегодня я нашла кое-что важное в секретных файлах «Джонс и Джонс», — сказала она. — Это долгая история. Мы сядем ужинать, и я все расскажу. Мне хотелось бы услышать ваше мнение, прежде чем я свяжусь с Фэллоном Джонсом.

Она прихватила из «Радуги» кухонную утварь, загрузила в джип и привезла домой. Она приготовила лазанью — вегетарианскую версию с сыром фета и шпинатом — и подала ее вместе с «Цезарем» в большой миске и теплым хрустящим хлебом.

Чудо-собака Бруно заливистым лаем возвестил о приходе Петры и Уэйна. Лютер открыл дверь, впустил их в квартиру и тут же выдал каждому по бутылке пива.

Они пили пиво и беседовали о всякой всячине, оставляя серьезные вопросы на потом, после ужина. Ароматный и теплый ночной воздух нежно гладил Грейс по щекам. В слабом ветерке легко подрагивали листья роскошного величественного баньяна.

Когда Грейс принесла большую сковороду с лазаньей, Лютер, Петра и Уэйн уставились на нее, будто это был Святой Грааль. Лопаточкой она принялась раскладывать порции на тарелки.

— Даже не помню, когда в последний раз ела лазанью! — с благоговейным восторгом произнесла Петра. — Когда я была маленькой, мама часто готовила ее мне.

Все посмотрели на нее.

— Что? — удивилась она.

— Трудно представить тебя маленькой, — сказал Лютер. — И тем более с мамой.

Петра вилкой подцепила большой кусок лазаньи.

— У всех есть мама.

— А где она сейчас? — спросила Грейс.

— Она умерла, когда мне было шестнадцать. От рака.

— Прости, — сказала Грейс. — Сунула нос не в свое дело.

— Не переживай. Это было давно. После ее смерти я жила с папой и его второй женой, но мы не очень ладили. Он вышвырнул меня, когда мне исполнилось семнадцать. Я его не виню. Я бы поступила так же. Мне там было несладко. Он говорил, что я плохо влияю на его детей, родившихся у него с новой женой.

— У меня тоже была мама, — жуя хлеб, признался Уэйн. — Хотя она мало готовила. Больше предпочитала мартини и таблетки. Называла их «маленькими стимуляторами настроения». Она прятала бутылки во всех углах, чтобы папа не нашел их.

— Наверное, тебе трудно пришлось, — сказала Грейс, потянувшись за щипцами для салата. Она дала себе слово, что не задаст больше ни одного вопроса.

— Папа знал и о таблетках, и о выпивке, — продолжал Уэйн. — Спустя несколько лет он сказал мне, что именно из-за этого он сбежал со своей секретаршей. Мне тогда было одиннадцать.

— Теперь их уже не называют секретаршами, — с видом знатока заявила Петра. — Теперь они персональные помощники или что-то в этом роде.

— Я знаю, — сказал Уэйн.

Надо срочно менять тему, подумала Грейс, но не удержалась и задала еще один вопрос:

— Уэйн, а что случилось с твоей мамой?

— Именно то, чего и следовало ожидать. — Он пожал плечами. — Через несколько месяцев после ухода папы она приняла большую порцию таблеток и запила их большой порцией мартини. Я нашел ее на следующее утро мертвой на диване.

Никто не произнес ни слова. Петра и Лютер сосредоточились на лазанье. Все знают истории друг друга, подумала Грейс. Теперь и она их знает. Вот такие вещи и связывают людей.

Поддавшись импульсу, она отложила в сторону щипцы.

— Сожалею, что именно тебе суждено было найти ее, — тихо проговорила она.

— Как сказала Петра, это было давно.

Грейс вдруг сообразила, что все трое перестали есть. Взгляды всех были устремлены на густо покрытую татуировками руку Уэйна, лежащую рядом с ее рукой. Она посмотрела туда же, куда и все, и увидела, что она, незаметно для себя, в утешающем жесте накрыла его руку ладонью примерно в том месте, где были изображены череп и кости.

— Почему я могу прикасаться к тебе? — спросила она, медленно поднимая руку и выставляя ее перед собой. — Почему я могу прикасаться ко всем вам и не испытывать при этом боли? После инцидента с горничной я должна была бы мучиться сверхчувствительностью еще неделю.

По выражению на лице Петры стало ясно, что она знает ответ.

— Когда ты обожглась в первый раз?

Грейс подмывало ответить, что она не хочет говорить на эту тему. Но ведь они поделились с ней своими историями. У них есть право знать, да и ей хочется, чтобы они знали.

— В приемной семье, — сказала она, машинально пряча обе руки под стол. — На меня… набросились. Когда ублюдок прикоснулся ко мне, я как бы… оттолкнула его. Он умер.

Петра кивнула с невозмутимым видом. Уэйн тоже не проявил никаких эмоций. Он нацепил на вилку очередной кусок лазаньи. Лютер спокойно пил пиво и ждал.

— Сколько тебе было, когда ты расправилась с этим типом из приемной семьи? — спросила Петра.

— Четырнадцать, — ответила Грейс, морщась от выражения «расправилась с этим типом».

— Ты, вероятно, только начала осваиваться со своим даром, — сказала Петра. — Психиатры из Общества считают, что, если в этот период происходит какое-то травмирующее событие, оно может исказить восприятие, иногда на всю жизнь. Я думаю, шок от нападения наложился на психическую встряску, которую ты получила, когда вышибла мозги тому мерзавцу, что пытался тебя изнасиловать, и твое восприятие стало слишком остро реагировать на прикосновение.

Лютер посмотрел на Петру.

— Ты разговаривала с психологами из Общества?

— Мы с Уэйном какое-то время посещали психолога после того, как ушли из агентства, — ответила она. — У нас были сложности со сном и еще кое-какие проблемы. Док очень многое объяснила нам.

— Точно, — согласился Уэйн. — Она сказала, что исковерканное детство и та работа, которой мы занимались в агентстве, создали нам массу проблем. Еще она сказала, что вылечить нас не сможет, но сделает все, чтобы мы прекратили есть себя.

Петра обратилась к Грейс:

— Ты, вероятно, тоже была ребенком с исковерканным детством — сначала жила в приемной семье, потом у тебя случилась парочка маленьких инцидентов с применением парапсихологических способностей.

Грейс стиснула под столом руки.

— Маленькие инциденты? Да я с помощью своей ауры убила двоих!..

— А я воспользовался ружьем, — сказал Уэйн. Он отломил кусок хлеба и взял нож для масла. — Не важно, как ты это сделала. Рано или поздно приходится платить за это на паранормальном уровне. В твоем случае, похоже, страдает осязание.

Грейс замерла.

— Тогда почему я могу прикасаться к Лютеру, к тебе и Петре и ничего при этом не испытывать?

Петра улыбнулась. Ее золотая сережка в виде кольца блеснула в лучах света.

— Я не специалист, но думаю, это потому, что тебе уютно с нами. Ты видишь нас такими, какие мы есть, да и мы тебя тоже.

— Оставшимися в живых, — подсказал Лютер.

— Ага, точно, — кивнул Уэйн. — Так или иначе, мы все выжившие. Мы понимаем друг друга. Когда мы вместе, нам не надо прятаться. Не надо делать вид, будто в нас нет никакого изъяна.

— Не надо бояться, — сказал Лютер, наблюдая за Грейс.

Неожиданное желание расплакаться удивило ее. Она сморгнула слезы.

— Семья, — произнесла она.

— Да, — сказала Петра. — Семья. Можно мне еще кусочек лазаньи?

Грейс слабо улыбнулась.

— Можно, — ответила она. — Ешь сколько хочешь.

— Не говори ей такое, — поспешно сказал Уэйн. — Она слопает все остальное. А нам с Лютером хотелось бы еще по куску.

— Никто не любит нытиков, — заявила Петра. — А знаешь, может, нам в «Радуге» стоит включить лазанью в меню? Завсегдатаям она обязательно понравится. Она не жареная, но вкус у нее неплохой.