Мама, что ты знаешь о ней?

           Ничего.

Только имя ее.

Только и всего.

Что ты знаешь,

           заранее обвиня

ее в самых ужасных грехах земли?

Только сплетни,

которые в дом приползли,

на два месяца опередив меня.

Приползли.

           Угол выбрали потемней.

Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:

чем, мол, встретит сыночка

                 родная мать?

Как, мол, этот сыночек ответит ей?

Тихо шепчут они:

           – Дыму нет без огня.

Причитают:

           – С такою семья – не семья.

Подхихикивают…

Но послушай меня,

беспокойная мама моя.

Разве можешь ты мне сказать:

                                не пиши?

Разве можешь ты мне сказать?:

                                не дыши?

Разве можешь ты мне сказать:

не живи?

Так зачем говоришь:

           «Людей не смеши»,

говоришь:

           «Придет еще время любви»?

Мама, милая!

Это все не пустяк!

И ломлюсь не в открытые двери я,

потому что знаю:

           принято так

говорить своим сыновьям, —

говорить:

           «Ты думай пока не о том», —

говорить:

           «Подожди еще несколько лет,

настоящее самое будет потом…»

Что же, может, и так…

           Ну, а если – нет?

Ну, а если,

           решив переждать года,

сердцу я солгу и, себе на беду,

мимо самого светлого счастья пройду, —

что тогда?..

Я любовь такую искал,

чтоб —

всего сильней!

Я тебе никогда не лгал!

Ты ведь верила мне.

Я скрывать и теперь ничего не хочу.

Мама, слезы утри,

           печали развей —

я за это жизнью своей заплачу.

Но поверь, —

           я очень прошу! —

                   поверь

в ту, которая в жизнь мою светом вошла,

стала воздухом мне,

           позвала к перу,

в ту, что сердце так бережно в руки взяла,

как отцы новорожденных только берут.