Теперь я знаю:

                      ты

                              идешь по лестнице.

Вошла в подъезд.

Все остальное —

                      ложь.

Идешь

          как по рассыпанной поленнице,

как по горячим угольям

идешь.

Земля,

          замедли плавное вращение!

Лесные птицы,

          кончите галдеж!..

Зачем идешь?

Прощать?

Просить прощения?

Сама еще не знаешь.

                      Но —

                               идешь!

Позабылись дожди,

                      отдыхают ветра…

Пора.

И вокзал обернется, —

                      руки в бока, —

пока!

На перроне озябшем

                      нет ни души…

Пиши.

Мы с тобою одни на планете пустой.

Постой…

Я тебя дожидался,

                      звал,

                               повторял,

терял.

И висела над нами,

                      будто звезда,

беда.

Так уходят года,

                      так дрожат у виска

века.

По тебе и по мне

                      грохочет состав.

Оставь!

Это – губы твои,

                      движенье ресниц, —

не снись!

На рассвете косом,

                      в оголтелой ночи

молчи.

Разомкни свои руки,

                      перекрести.

Прости!

И спокойно, —

                      впервые за долгие дни, —

усни.

…А ты идешь наверх.

                      Костром.

                            Порывом.

Вот

            задохнулась.

Вздрогнули зрачки.

Передвигаешь руку по перилам,

как будто тянешь сети

из реки.

Твоя река

            сейчас наверх стремится.

А что в сетях?..

                      Нет времени…

                                 Потом…

Стучит

эмалированная миска

в соседкиной авоське

                                о бидон.

Соседка что-то говорит печально.

Все жалуется…

Деньги…

Сыновья…

И ты ей даже что-то отвечаешь,

хотя тебя

           еще не слышу я.

Слухи,

           слухи,

                      слухи,

                                слухи, —

то начальники,

то слуги.

Слухи-горы,

                      слухи-льдины

налезают на меня.

Нету дыма,

           нету дыма,

нету дыма

без огня.

Для веселья,

                      для разлуки,

на глазах и на устах —

снова слухи,

                      слухи,

                                слухи

просто

и не просто так.

Прокляты,

необходимы —

среди ночи,

           среди дня.

Нету дыма,

           нету дыма,

нету дыма

без огня.

Слухи-отдых,

           слухи-опыт

без особенных затей,

существует

           тихий омут.

Как

всадить в него

чертей?..

Кто поверить надоумил,

слухи-карты разложив?

Я —

по слухам —

дважды умер.

Дудки!

Оба раза

           жив…

То внушительно,

                   то наспех,

то наградой,

           то бедой, —

будто капли,

будто айсберг:

половина —

           под водой.

Слухи сбоку,

слухи с тыла,

завлекая и маня.

Нету дыма,

           нету дыма,

нету дыма

без огня.

…Слышали:

на школьнице

                    женился академик!..

Слышали:

в Госбанке

           для зарплаты нету денег!..

Слышали:

поэт свалял

           такого дурака!..

Слышали:

она ему

           наставила

           рога!..

Рога так рога.

Я приглажу патлы.

В подушку поплачу.

                      В тетрадку поною.

И буду сдавать

драгоценные панты

каждой весною.

                      Каждой весною.

Платите валютой!

Зелененьким хрустом.

Фигура у кассы

           глаза намозолит.

По средам

с лицом

           независимо-грустным

я буду, вздыхая,

купюры мусолить.

«Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!..»

…А если на миг

           отодвинуть веселье,

пятнадцатый век

мою голову сдавит.

Я —

           только гонец.

Я скачу с донесеньем.

Король растревожен.

Король заседает…

Врываюсь в покой

           тугодумов лобастых

и, рухнув плашмя

на подстилку из меха,

булькая кровью

(стрела меж лопаток),

хриплю,

будто школьник по буквам:

«Из..

ме…

на…»

«Калинка, калинка,

калинка моя!

В саду ягода малинка,

малинка моя!

Ах, люли-люли!..»

Эх, людилюди…

…А ты идешь по лестнице,

идешь по лестнице.

Шагаешь,

           как по лезвию,

через нелепицы.

И мечешься,

и маешься,

мечтая,

каясь…

Нет!

           Ты не подымаешься, —

я сам

спускаюсь!

Романы обездарены,

отпели трубы…

О, сколько нас —

                      «подаренных» —

идет

друг к другу!..

Мы,

           окрыляясь тостами,

царим

над столиками.

Читаем книжки – толстые,

а пишем – тоненькие.

Твердим

           о чистой совести,

вздыхаем

мудро…

А сами

           неосознанно

идем

к кому-то…

Люб-

(Воздуха!

           Воздуха!

                      Самую малость бы!

                                      Самую-самую…)

лю!

(Хочешь, —

          уедем куда-нибудь

                      заново,

                      замертво,

                      за море?..)

Люб-

(Богово – богу,

          а женское – женщине

                      сказано,

                      воздано.)

лю!

(Ты покоренная.

           Ты непокорная…

                      Воздуха!

                      Воздуха!)

Люб-

(Руки разбросаны.

            Губы закушены.

                      Волосы скомканы.)

лю!

(Стены расходятся.

            Звезды, качаясь,

                      врываются в комнаты.)

Люб-

(В загнанном мире

            кто-то рождается,

            что-то предвидится…)

лю!

(Где-то

            законы,

            запреты,

            заставы,

            заносы,

            правительства…)

Люб-

(Врут очевидцы,

            сонно глядят океаны остывшие.)

лю!

(Охай, бесстрашная!

            Падай, наивная!

                       Смейся, бесстыжая!)

Люб-

(Пусть эти сумерки

            станут проклятием

            или ошибкою…)

лю!

(Бейся в руках моих

            каждым изгибом

            и каждою жилкою!)

Люб-

(Радостно всхлипывай,

            плачь и выскальзывай,

            вздрагивай,

            жалуйся!..)

лю!

(Хочешь – уедем?

            Сегодня? —

                      пожалуйста.

            Завтра? —

                      пожалуйста!)

Люб-

(Царствуй, рабыня!

            Бесчинствуй, учитель!

            Неистовствуй, женщина!)

лю!

(Вот и глаза твои.

            Жалкие,

            долгие

            и сумасшедшие!..)

Люб-

(Чертовы горы уставились в небо

                     темными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

            Слышишь,

                     люби меня!

            Знаешь,

                     люби меня!)

Люб-

(Чтоб навсегда!

            Чтоб отсюда – до гибели…

                     Вот оно…

                     Вот оно…)

лю!

(Мы никогда,

            никогда не расстанемся…

                     Воздуха…

                     Воздуха!..)

…А лестница

            выше.

А двери —

            похожей.

Я знаю,

            я вижу,

я чувствую

            кожей, —

шагаешь

            по далям,

шагаешь

            по датам.

Недавним

            и давним.

Святым

            и бездарным.

Кукушка:

            «Ку-ку!

Живи на земле…»

А палец —

            к курку.

А горло —

            к петле.

А небо —

            к дождю

(галоши надень)…

Сгибаясь,

            тащу

две тыщи недель.

Две тыщи суббот

(взвали,

если жив).

Следы

            от зубов

своих

            и чужих.

Все отблески

                     гроз

на глади

            стола.

И тихий вопрос:

«Зачем ты

была?..»

Несу на горбу, —

не сгинув

едва, —

чужую

            судьбу,

слепые

            слова.

Кукушка:

            «Ку-ку!

Останься.

Прошу…»

А я

            не могу.

А я

            ухожу.

Цветы в изголовье,

и тень на лице.

И ночь

            на изломе.

И пуля

в конце.

…А ты все время —

                      вверх,

все ближе,

            ближе.

Из-под закрытых век

тебя я вижу.

Идешь,

            как инвалид,

ступаешь ватно.

И кто заговорит, —

уже

            не важно.

Не важно,

            кто начнет,

а кто продолжит.

Себя

            перешагнет.

Жизнь

подытожит.

Взойдет на перевал.

Вернет,

отчаясь,

затасканным

            словам

первоначальность.

Что я?!

            Что это я?!

                      Да что я?!

В воспаленном:

«то…

иль не то?..»

Выбрал

            самое распростое.

Проще пива.

Глупей лото…

Расплываюсь

            в слезливом трансе.

Вопли кончены.

Не берет…

Вы

            орите!

А я

наорался

на десяток годов

            вперед.

По озерной метельной глади

прет

весенних недель

                      орда.

Все будильники мира,

                      гряньте!

И замолкните

навсегда.

Лишним криком

                      эпоха скомкана,

смята

грохотом календаря…

Да отсохнет

            язык

                      у колокола,

если он трезвонит

зазря!..

Реки движутся

            в каменных шорах,

дни уходят в небытие…

Крик

            устал.

Да здравствует

шепот

двух людей:

его

и ее.

…Застыла у дверей.

Теперь

            помедли.

Невыносимой тишине поверь.

Вчера меж нами

                      были

                              километры.

Сегодня —

только тоненькая дверь.

Подмигивают фонари спросонок.

Над зимней ночью

                      взмахи снежных крыл.

Нам очень скоро сорок.

Очень сорок…

Войди в свой дом.

Я двери отворил.