Глава 13

Общинный дом, как удалось выяснить по пути у Юстимии, состоял из двух двухэтажных крыльев, соединенных между собой галереей, образуя букву П, обнимающую ухоженный дворик, в центре которого располагался фонтан. В одном крыле жили молодые воины, еще не накопившие на собственный дом, другое использовали для праздников, свадеб, официальных мероприятий, а второй этаж — в качестве гостиницы, где и жили невесты после приезда. Поскольку принуждать невесту к браку никто не мог, то она могла жить в общинном доме столько, сколько пожелает, ни в чем не нуждаясь — за все ее капризы расплачивался казначей рода. На практике же устоять и сохранить свое сердце свободным в ситуации, когда сам воздух вокруг, кажется, пропитан тестостероном, а пройти по улице незамеченной просто невозможно, долго не удавалось никому. Своеобразный рекорд в четыре месяца поставила невеста, которая никак не могла выбрать между двух близнецов. В этом месте своего рассказа Юстимия закашлялась, и я предположила, что с близнецами до сих пор не все так просто. Так, за разговорами, я не заметила, как мы пришли — Юстима открыла перед нами высокие, резные двустворчатые двери и решительно втолкнула нас внутрь помещения. И опять я восхищенно оглядывалась по сторонам, пока Мия привычно не толкнула меня в бок, отрывая от интерьера:

— Смотри, тут только женщины. И они на нас пялятся! — быстро зашептала она.

Действительно — стоило нам войти в комнату, как по залу прошел шепоток, гася шум голосов, и на нас устремились десятки взглядов. Исключительно женских, оценивающих взглядов: кто-то смотрел с недоумением, кто-то — с искренним любопытством, кто-то — с радостной улыбкой. Но были и взгляды — кинжалы, обиженные, злые, ревнивые. Я поежилась: хотелось куда-нибудь спрятаться. Юстимия мягко положила мне руку на плечо, отводя в сторону.

— Прости, я и забыла тебя предупредить, что женщинам Таншера тоже будет любопытно, кто та девушка, от которой Сайгон все-таки принял бусы.

К нашему счастью к нам с Мией присоединились остальные невесты, решив держаться вместе — как-никак мы были немного знакомы друг с другом, остальных же женщин видели в первый раз. Так, стайкой, мы и расселись вокруг низенького столика, уставленного сладостями, фруктами и небольшими бутербродами. Я с тоской оглядела столы — желудок настойчиво требовал еды! Вернее ЕДЫ, и побольше, побольше: фрукты и канапе вряд ли спасут положение.

За столом началась веселая болтовня ни о чем, в какой-то момент я поняла, что уже давно не слушаю её, поэтому откинулась на спинку дивана, и снова принялась озираться по сторонам. Высокие витражные окна, стены, затянутые охровой тканью с цветочным рисунком, удобные мягкие диванчики вдоль стен, с россыпями расшитых и полосатых подушек и подушечек разного размера, расставленные тут и там низенькие столики необычной формы, деревья в кадках, резные перегородки, призванные создать призрачное ощущение уединенности, удобные банкетки все в тех же подушечках — все словно кричало о роскоши и неге, будто эта комната была придумана для капризных, но все равно любимых детей.

Я скользила глазами по комнате, когда неожиданно наткнулась на тяжелый, злобный взгляд, от которого невольно вздрогнула и попыталась отшатнуться. Хлоя, пристроившаяся по другую сторону от Мии, обернулась на мгновенье, потом нагнулась к моему уху:

— Не бойся, это Найна, мачеха Сайгона. Она его ненавидит, но ничего не посмеет сделать — побоится Эдварда, Сайгон его единственный ребенок. Сама-то она не смогла…

Я поежилась — даже мысль о том, что у меня появится потенциальная свекровь, вызывала у меня упадок сил и плохое настроение, а уж вновь обретенное знание о её чувствах к Саю только усиливало мои чувства. Впрочем, было кое-что, что могло вселить оптимизм.

— А мать Сайгона? — осторожно спросила я Хлою

— Уна? Её тут нет — она с мужем не в Таншере живет, за городом, в мастеровом поселке: Расмус же мастер — оружейник. Уна — хорошая, и отчим у Сайгона мировой, не бойся, они к моим родителям приезжали по делам, я их видела. Не волнуйся, они обязательно приедут, когда узнают новости.

— Ужасно неуютно, — жаловался в это время кто-то из девушек, — все на тебя смотрят, как будто ты диковинная зверушка. Да и праздник этот: женщины отдельно, мужчины отдельно… У нас так только на свадьбу делят!

Наверное, мне бы стоило насторожиться после этих слов, но меня куда больше занимали в тот момент мысли про родителей моей светлоголовой проблемы.

— И много ты о воинских обычаях знаешь? — фыркнул кто-то из девушек, продолжая разговор, — может они специально делят, потому что если тебя еще и воины рассматривать будут, ты с непривычки не то, что поесть — глотка воды сделать не сможешь.

— А ты откуда знаешь? — последовал ответ, и началась шуточная перепалка с поддразниваниями.

Я пряталась в компании других невест, старательно не замечая призывных взглядов других женщин, которые прогуливались в непосредственной близости от нашей компании. Не хотелось отвечать на расспросы, не хотелось ни с кем говорить про Сая и про то, что происходит между нами — сказать правду я не могла, врать не хотелось, а то, что жило в душе было настолько личным и беззащитным, что казалось даже страшным назвать эти чувства вслух. Спасла меня, как ни странно, Юстимия, которая решительно разрезая толпу двинулась в мою сторону: женщины испуганно замолкали и отступали с её дороги.

— Соня, Эдвард, отец Сайгона, хочет поговорить с тобой, пойдем! — склонилась она надо мной, цепко ухватив за руку чуть повыше локтя.

Неожиданно Хлоя качнулась в мою сторону и шепнула:

— Я так рада за вас с Сайгоном!

Растерянно улыбнувшись в ответ я поднялась с диванчика и пошла за Юстимией следом. И вновь женщины расступались перед нами, а за нашей спиной принимались шептаться с удвоенной силой. Несколько шагов по коридору, и Юстимия втолкнула меня в небольшую комнату, напомнившую подсобку, в которой мы поругались с Саем. Я невольно улыбнулась — страсть мужчин, возглавляющих клан, к подсобным помещениям, определенно, была семейной чертой. Эдвард приглашающе похлопал рядом с собой по небольшой кушетке, удобно расположившейся между стеллажей и коробок, я присела с краю.

— Извини за антураж, — вздохнул Эд, и запустил руки в затейливо заплетенные волосы, — просто в любом другом месте нам могли бы помешать.

— Ничего страшного, — пробормотала я, гадая, что понадобилось от меня главе рода.

Эдвард перевел взгляд мне за спину, и ко мне тут же подошла Юстима, держа в руках бокал с водой, который тут же перекочевал ко мне в руки.

— Ты пей, пей, — посоветовал Эдвард, и я сделала глоток. У воды в бокале был приятный сладковатый привкус, как у березового сока, который я любила пить в детстве.

— Соня, должен тебе признаться, — меж тем продолжал мужчина, — я очень виноват перед Сайгоном. Что бы ты ни подумала обо мне — знай, я делаю это только потому, что надеюсь как-то исправить наши отношения.

Я почувствовала легкое головокружение — то ли от многозначительности фразы Эдварда, смысл которой ускользал от меня, то ли от напитка, который я успела допить.

— Что было в бокале? — спросила я, переводя взгляд на Юстимию

— "Женское вино", — откликнулась та, — если кружится голова, то не волнуйся — скоро пройдет.

— Хорошо, — согласилась я расстроено — все-таки пить вино, пусть даже и женское, на голодный желудок — это плохая идея.

Эдвард встал и протянул мне руку.

— Я уже не надеялся, что Сая удастся спасти, — признался он, — Но появилась ты. Давай доведем эту партию до логического конца?

Я недоуменно помотала головой, Юстимия за моей спиной всполошилась:

— Эд, посмотри на девочку! На нее подействовало сильнее, чем нужно! Мы должны отложить…

— Юстимия! — рявкнул Эд, прерывая жрицу, — Мы! Сделаем! Это! Сегодня! Я не позволю вам сыграть в эту игру и с моим единственным сыном!

— Ты все еще обижен? — неожиданно покорно спросила Старшая Дочь.

— Нет, не обижен, — отозвался потенциальный свекр, ведя меня в сторону двери, — Ты просто не представляешь всей гаммы моих эмоций.

— Все-таки надо было поесть хотя бы канапе, — пронеслась в моей голове последняя здравая мысль.

Керимские препараты (а в том, что последний коктейльчик имел искусственное происхождение, я уже не сомневалась) в моем случае давали весьма странные побочные явления. В этот раз организм расщедрился на эйфорию: ощущение счастья было всеобъемлющим, мне хотелось, чтобы весь мир вокруг стал таким же безмятежным и радостным. Несколько портило картину то, что мне никак не удавалось собраться с мыслями, да и для того, чтобы двигаться, приходилось прилагать усилие. Впрочем — проблема с заторможенностью движений решилась крайне просто: Эдвард просто тащил меня за собой, так что мне оставалось только старательно передвигать ноги.

Передо мной открылась очередная дверь, и я, по инерции, шагнула в празднично украшенный зал.

— Ой, мальчики! — восхитилась я громко, когда взгляды воинов, сидящих за столами, устремились в мою сторону, — Какие вы красивые!

По залу прокатился хохот, а Эд сдавленно выругался, на что я погладила его по плечу.

— Не куксись, тебе не идет, — шепнула я и расцвела восхищенной улыбкой, потому что увидела Сая.

Не смотря на то, что в помещении было тепло, на нем была та самая куртка, с пришитыми мною бусинами.

Я надулась — выражение лица Сая, когда он посмотрел на меня, было не слишком радостным, скорее — наоборот. Эдвард отбуксировал меня к свободному креслу рядом с Саем и усадил в него, не позволив мне потрепать Сая по светлым прядям, которым было придано подобие прически.

Словно из ниоткуда возникшие Мист и Терри стали за спинками наших с Саем кресел, причем Мист обеспокоенно переглянулся с главой рода, и положил мне руку на плечо, лишая возможности встать на ноги.

— Красиво как, — доверительным шепотом сообщила я этой троице очевидную, на мой взгляд, вещь, — Как в сказке! — и углядев приближающуюся Юстимию всплеснула руками, — Точно как в сказке! Вот и поверженный дракон!

Взгляд Сая стал обеспокоенным, он наклонился в мою сторону и тихо спросил:

— Соня, что случилось? С тобой все в порядке?

— Побочка, — отмахнулась я, — у ваших препаратов такой странный принцип действия!

Тем временем Юстимия остановилась у нашего стола, подошедший Эдвард передал ей бархатную подушечку, на которую Терри выложил два браслета. Массивный, широкий и золотистый, явно мужской, и тоненький и очень аккуратный ажурный, рассчитанный на женскую руку.

Я хотела было пошутить, но Мист сжал мне плечо, и я передумала.

Сайгон легко поднялся с кресла и опустился передо мной на одно колено, обхватив мою кисть своими ладонями.

— Вау! — тихонько восхитилась я, не сумев смолчать.

— Помолчи, пожалуйста, — рассержено шепнул Сай, — ты меня сбиваешь!

— Да пожалуйста! — обиженно надулась я.

И тут Сай заговорил. Эйфория позволяла наслаждаться звучанием его голоса, различать обертона, но, к сожалению, не позволяла уловить смысл произносимых фраз. Что-то о том, что он принимает мой выбор, что он обязуется то и это, будет охранять и беречь, в горе и радости и прочую чепуху, которую так любят создатели дневных сериалов. Я не хихикала лишь потому, что голос Сая будоражил до головокружения.

Наконец Сай отпустил мою многострадальную руку и встал с колен. Эдвард за спиной Юстимии ощутимо напрягся, но та протянула подушечку с браслетами Сайгону.

— Это угодно Праматери, — как будто через силу выговорила Юстимия, Эд расслабился, а Сай заботливо уложил браслеты в вышитый мешочек, переданный ему Терри.

Воины, молчавшие все это время, восторженно взревели, послышались смешки, выкрики, начались обычные разговоры. Эдвард принял из рук одного из неприметных прислужников высокий, богато отделанный серебряный кубок, передал его Старшей Дочери, а та, в свою очередь, передала его Саю, все еще стоящему на ногах. Тот отсалютовал бокалом и сделал из него несколько глотков, потом наклонился ко мне, протягивая кубок.

— Сай, ты уверен? — слабо попыталась сопротивляться я.

Тогда Сай цепко обхватил ладонью мой затылок, так, что я не могла отодвинуться, а другой прижал к губам кубок, вынуждая меня пить, пока, наконец, бокал не опустел. Потом он перевернул кубок ножкой вверх, показывая, что он пуст, и по залу прокатилась вторая волна смеха, хлопков, свиста и выкриков. А у меня наконец-то закружилась голова и появилось чувство невесомости. Нет, я не боялась, что меня отравили — слишком сложная многоходовка. Сай вполне мог оставить меня в Нашере, избавиться по дороге, или сообщить кому следует о том, что я не керимка, но он не сделал ничего подобного. Хотя… это было до моей выходки с бусинами, но я верила, почему-то верила, что он может злиться, бушевать, ненавидеть меня, но никогда не причинит мне зла. Юстимия с Эдвардом же так давно играют в свою игру, что мое отравление дало бы каждому из противников не просто козырную карту, а всесильного Джокера, дарующего окончательную и бесповоротную победу над соперником.

— Как ты себя чувствуешь? — рядом со мной возникла не просто Юстимия, а Старшая Дочь родового Храма Праматери, что называется "при исполнении"

— Голова… кружится, — слова давались мне с трудом, в горле пересохло.

— Пойдем, милая, мы поможем тебе, — сильные пальцы сомкнулись на моем плече, и она потянула меня вверх из кресла, — доверься нам.

Выбора не было, я заставила себя подняться на ноги, ведь я "девочка Лисси", а мы не сдаемся. Снова ощущение невесомости и я почти повисла на своей сопровождающей. Стало страшно, и я обернулась на единственного человека, которому доверяла. Сай был бледнее скатерти, губы крепко сжаты, а Мист и Терри давили ему на плечи, не позволяя встать. Мист встревожено взглянул на командира, потом развернулся к зрителям, мгновенно преобразившись в весельчака и балагура, и что-то звонко выкрикнул, так, что по гостям снова прошла волна смешков, выкриков и свиста.

— Доверься нам, — снова услышала я, правда не поняла, к кому на этот раз обращается жрица — ко мне, или к Саю.

Мы снова куда-то шли, я помню ступеньки, легкий озноб от ночной прохлады, снова ступеньки, и темнота. У темноты было множество рук, она качала меня, как на волнах, что-то делая с моим телом. Мне не было ни стыдно, ни страшно — прикосновения были деловиты и осторожны, а еще у темноты были голоса — они перешептывались, а я слушала их, не понимая смысла фраз, но улыбаясь им.

— Смотри-ка, она улыбается, — удивлялась темнота женским голосом.

— Сильная, — одобряла темнота другим голосом, — и необычная. Сайгон — везунчик, ведь успел — даже отец не верил, а он успел…

— Тихо, — перебил их третий голос, поторапливайтесь — они уже поднимаются по лестнице.

Прохладные пальцы коснулись лица, потом ключиц и живота, на котором очертили круг.

— Пусть Ваш союз благословит Праматерь.

— Какой странный сон, — подумалось мне, — определенно — с керимскими напитками надо завязывать

Я проснулась от ощущения чужого взгляда, рывком села на широкой кровати, в испуге озираясь по сторонам. Это не могло быть моей комнатой — она была слишком обжитой, слишком мужской, даже пахло от подушек знакомым, волнующим мужским запахом. А на другом конце кровати, закинув руки за голову, и небрежно прикрывшись сбившейся простыней, лежал Сай.

Картинка сложилась: я почему-то в спальне Сая, это его кровать, и он, судя по виду, не слишком этому рад. Я снова взглянула на Сая — обнаженным он казался еще прекрасней: широкие плечи, сильные руки, кожа в свете неяркой лампы отливает золотом, светлые пряди взъерошены, губы четко очерчены, пристальный взгляд темных глаз под пушистыми ресницами. Даже отросшая щетина и темные круги под глазами не делали его менее желанным.

Я понимала, что рассматривать Сая в упор просто неприлично, но никак не могла отвести от него взгляд, жадно рассматривая каждую черточку его тела: сильные плечи, руки, грудь, живот — мне, с большим усилием, удалось перевести взгляд на собственные пальцы. Но легче не стало — меня начало знобить, дышать стало трудно, губы моментально пересохли. Я испуганно взглянула на Сая:

— Что со мной?

Тот скривился:

— Садх, — потом вздохнул и расщедрился на подробности, — синтетический наркотик, обязательная составляющая и свадебного напитка, и собственно церемонии. Должен вызывать прилив желания и снижать критичность мышления. В больших дозах действует как снотворное. Но я полукровка, а ты с изначальной земли, и, как мы видим, садх сработал как-то не так.

И тут до меня дошел смысл его фразы.

— Свадебный напиток? СВАДЕБНЫЙ? — задохнулась от возмущения я, — Так это была наша свадьба?

Сай разозлено зарычал:

— Значит ни отец, ни Юстимия тебе так ничего и не сказали?! Да, это была наша крастова свадьба, и я ничего не мог изменить того момента, когда вся центральная площадь увидела твои крастовы бусины на моей куртке!

И мне вдруг стало больно дышать: этим вечером я стала женой человека, которому не нужен был ни этот брак, ни я. И даже теперь, под возбуждающей наркотой, он старательно не дотрагивается до меня, словно я жаба или мерзкая рептилия. Эйфория схлынула, оставив горечь разочарования. Я все пыталась понять, что со мной не так, чем же я заслужила такое пренебрежение? Почему он не может если не любить, то хотя бы желать меня? Первые соленые капли скатились из глаз, и я наконец смогла выдавить главный вопрос, мучавший меня всю нашу поездку:

— Почему ты так холоден со мной? Неужели я нисколечки тебе не нравлюсь?

Этот день, полный потрясений, под вечер стал настоящей пыткой: всю церемонию, произнося нужные слова и выполняя все ритуальные действия, я думал о том, что сама Соня никогда бы по доброй воле не выбрала меня. Её сострадание и доброе сердце заманили её в ловушку, из которой не было иного выхода. И теперь я окончательно потерял надежду — тростниковые птички редко выживают в неволе, и никогда не заводят птенцов. А я, хоть и вынужденно, оказался тем, кто запер её в клетку — пусть даже пообещав, что рано или поздно отпустит на свободу. Неизбежная ночь вдвоем тоже не добавляла спокойствия — быть с ней рядом, с теплой, сладкой, зовущее нежной, и знать, что я не вправе прикоснуться к ней — это настоящая мука. Но увидеть в её огромных, как озеро Карен, глазах смирение, безразличие или отвращение, когда я прикоснусь к ней, будет слишком больно.

Я надеялся на садх, потому и заставил её выпить полагающуюся ей половину свадебного напитка. Если бы она была керимкой, то проспала бы до утра, на противоположном конце кровати. Я же знал, что не смогу заснуть — мой организм тоже был не слишком совместим с керимской фармакологией. Мне предстояла долгая, тоскливая ночь.

Но она — не керимка, и сейчас она сидит в гнезде из простыней на моей кровати, в этой тонкой свадебной рубашке, которая показывает больше, чем скрывает, заставляя домысливать то, чего не удается разглядеть. Я сам стелил постель после поездки в Храм за браслетами, ревниво разглядывая и раскладывая меха, которые бездумно собирал, повинуясь традициям и не надеясь когда-нибудь вытащить из сундука. Она была достойна самого лучшего, что я только мог ей дать, и я жалел, что не позаботился об остальном, о чем должен заботиться мужчина, и теперь её тела коснется не тонкое полотно, что ткнут аркаимские девы, а простыни, пригодные лишь для одинокого мужчины, привыкшего к аскетизму. А потом принесли подарок от отца, и мне пришлось его принять, хоть еще днем раньше я бы вернул его сам, вместе с парой неласковых слов. Не знаю, от кого он узнал о моем затруднении, может, просто догадался, как случалось иногда раньше, все-таки кровные узы иногда сказываются весьма неожиданным образом, но её удобство было важнее моей гордости. И вот теперь она сидит на мягчайших фринландских простынях, одна из которых обнимает её бедра, а я не могу отвести глаз от тонкой ткани рубашки, натянувшейся на груди так, что видно темные горошины её сосков. Мне мучительно хочется протянуть руки, провести ими по всем изгибам её тела, прижаться губами к впадинке за ухом, сцеловать её слезы…

Cлезы? Почему слезы? Она плачет? О Мать Прародительница, что я опять сделал не так? За что ты наказываешь меня, чем я провинился перед тобой, что та, что держит мое сердце в своих ладонях, горюет в моей постели? Почему она так странно смотрит на меня? Да, конечно, она задала вопрос и ждет на него ответа. А я… Я тяну руку, чтобы вытереть соленые капли с её щечек, и здравый смысл, чувство ответственности, планы и расчеты — все летит кувырком.

— Ты так прекрасна, что я боюсь притронуться к тебе, — признаюсь ей хриплым шепотом, — Если я сейчас дотронусь до тебя, маленькая птичка, я уже не смогу остановится.

Я обожаю её глаза, они отражают все, о чем она думает. Отрицание, изумление, недоверие, надежда — и она протягивает ко мне руки.

Мать Прародительница, я знаю, что очень скоро она упорхнет, и мне нужно будет отпустить её. Я клянусь, что сделаю это, как пристало воину, и сохраню свою честь, не унизившись мольбами и просьбами. Но сейчас у меня есть возможность узнать, что такое счастье, которого у меня не должно было быть. Счастье, которое постучалось ко мне в день, когда хрупкая, непохожая на других девушка упрямо поднялась с колен в зале замка Нашер и посмотрела мне прямо в душу.

Когда я наконец смогла дышать ровно, а Сай, несмотря на мой вялый протест, улегся рядом, я лениво повозилась, устраиваясь в кольце его рук. Больше всего мне, счастливой и уставшей до нежелания шевелиться, хотелось заснуть, уткнувшись Саю в подмышку, вдыхая его такой родной запах и слушая, как мерно стучит его сердце под моей ладонью, лежащей сейчас на его груди.

— Не засыпай пока, Птичка, — позвал Сай и поцеловал меня в макушку, — еще совсем немного. Ты должна сама надеть мне браслет, у меня это не получится.

Я с трудом подняла на него взгляд, а он потянулся куда-то за изголовье, и достал два уже знакомых браслета из золотистого металла.

— Сначала ты, — Сай расстегнул и протянул мне свой браслет, и тут же пристроил свое правое запястье в одну из половинок, соединенных хитрым плетением.

Я сомкнула половинки, с усилием защелкнула несколько маленьких, тугих замков, и только тут обнаружила, что поранила подушечки указательного и среднего пальцев. Сай потянулся, перехватил мою руку, которую я машинально потянула ко рту, и сцеловал кровь с пальцев:

— Все правильно, Птичка, это часть ритуала. Твоя кровь, в которую проник садх, на моем браслете поможет установить связь между нами. Я всегда буду чувствовать, когда ты рядом.

Браслет на руке Сая жил своей жизнью — он будто бы светился изнутри, по нему то и дело пробегала рябь, и скоро я уже не могла отличить места стыков двух половин.

— Сай, — испуганно пискнула я, — а как же ты его теперь снимешь?

Меня немного знобило, пока браслет подстраивался под меня — все-таки мне, полукровке, часть обрядов Праматери давались с трудом и требовали гораздо больше сил, и духовных и физических, чем остальным керимцам. Я старался только, чтобы Птичка не заметила этого — её и так напугало то, что происходило сейчас с браслетом. Я улегся обратно на подушки, и уложил её головку себе на грудь.

— Брачные браслеты после настройки невозможно снять, — я говорил успокаивающим тоном, осторожно перебирая пряди её волос, — Как там говорится во время церемоний на твоей планете: "Пока смерть не разлучит нас"? Пока я жив — я буду с гордостью носить этот браслет.

— А почему невозможно снять? — моя маленькая Птичка расслабилась, и смешно завозилась у меня под боком, укладываясь поудобней, и пристраиваясь щекой на моем плече.

— Так решила Великая Праматерь. Жрицы сами делают эти браслеты и ни с кем не делятся секретами.

— А если пара решает, что они ошиблись в своем выборе? Что тогда? Развод? — а она упрямая, и мне это нравится.

— У нас не бывает разводов, Птичка. Если женщина решает, что она ошиблась, — я замялся, почему-то не хотелось говорить об этом сейчас, когда её теплое дыхание согревало мою кожу, — Если женщина ошиблась, то она уезжает так далеко, что связь между браслетами рвется и браслет расстегивается сам. А после она снова может выбирать, кому подарить бусины.

— А если мужчина решает, что он ошибся?

Я восхищенно прикрыл глаза: какая крамольная мысль! Ни одной керимке не пришло бы в голову не только спросить об этом, но даже предположить, что у мужчины тоже может быть право выбора.

— Мужчины не ошибаются, — я потянулся и поцеловал её в затылок, — после свадьбы мужчина связан со своей женщиной, его душа живет в ней.

Я повернулся и устроился так, чтобы мое лицо было напротив её лица:

— Моя душа живет в тебе, Птичка.

Она всмотрелась в мои глаза и потянулась за поцелуем, и я не смог устоять против этого простого, полного доверия жеста, а когда, наконец, прервал поцелуй, услышал самый невероятный ответ:

— Я буду очень осторожна с ней, Сай…

И мое глупое сердце упало и разбилось на сотни маленьких осколков, так что стало больно дышать, как тогда, в родительский день в воинской школе, и захотелось стиснуть её в объятьях и закричать, что я никогда и никуда не отпущу её, что не смогу жить, когда она улетит, и не из-за крастового браслета, и не из-за экспериментов крастовой Матери — Прародительницы, а потому, что жить без души невозможно.

Но она ойкнула, снова завозилась и захихикала у меня под боком, упираясь в меня коленками и задевая то плечом, то грудью, и наконец, торжествующе, вытащила из под себя браслет, который я за разговорами и поцелуями так и не застегнул на её руке.

— Застегнешь? — и я взял из её рук тонкий золотистый ободок, с ажурным цветочным рисунком.

— А почему не на запястье? — удивилась она, когда я защелкнул браслет чуть выше локтя, — и ты не поранился?

— Женские браслеты настраивают на парные мужские еще в храме, — объяснил я ей, — А браслет… Древние воины всегда надевали его своим женщинам именно так, но с недавних пор появилась мода на браслеты на запястьях: женщинам нравится хвастаться друг другу щедростью мужей, а мужья гордятся тем, что все видят, кто их избранница. И хотя я очень горд тем, что именно мой браслет на твоей руке, но предпочитаю видеть его там, где слаще всего целовать твою руку.

Она засмущалась, и снова уткнулась в мое плечо, а я… я думал, что при побеге браслет на запястье удержит её на планете не хуже замка на клетке у настоящей тростниковой птички: рано или поздно его могут заметить, и тогда её никуда не отпустят, пока не найдут меня. Надеюсь, когда придет время, никто не догадается её попросить закатать рукава.

Я проснулся сразу после расвета — некоторые привычки въедаются в плоть и кровь, и от них невозможно избавиться, даже если они больше не нужны. Птичка сладко спала, намотав на себя простынь и трогательно высунув из кокона розовую пятку. Я аккуратно переложил её головку со своего затекшего плеча на подушку, и улегся рядом, стараясь запомнить каждую черточку её лица. Признаться честно — я изнывал от нетерпения, ожидая мига, когда она проснется, и боялся этого. Боялся, что избавившись от действия свадебного дурмана она взглянет на меня другими глазами, и то, что было ночью таким правильным, при свете дня окажется неважным или нежелательным. Но она снова удивила меня: сладко потянувшись всем телом, так, что у меня на миг перехватило дыхание, она распахнула мне навстречу свои невероятные глаза.

— Доброе утро, Сай, — услышал я чуть хриплый спросонья голос, — Я ни о чем не жалею. А ты?