Глава 7
Устюжане, чей ушкуй получил удар первым, решили остаться с Костей. Судно затонуло почти мгновенно, сами едва спастись успели. Вот и решили днём попытать счастья: ушкуй-то неглубоко лежит, достанут трофеи. Костя не возражал: всё, что на ушкуе — законная добыча устюжан.
До утра команды не спали — переносили трофеи в лесную чащу, подальше от берега, от чужих любопытных глаз. А там уже рассвело, и караван продолжил путь.
Через два дня, уже к вечеру прибыли в Немду — небольшую деревушку. Выгрузили два ушкуя — Глеба и Михаила, стащили ценности в амбар и выставили вокруг него охрану. Остальные суда стояли у берега. До распоряжения Кости Юрьева — походного воеводы — никто не имел права уходить. Впереди было самое важное, долго ожидаемое действо — делёж трофеев.
В Немде хозяйки, несмотря на надвигающуюся ночь, стали топить печи — выпекать хлеб. Хозяева резали кур и баранов — чем-то же надо было кормить внезапно свалившуюся им на голову ораву едоков. Деревенские были не в обиде, поскольку гости платили полновесными серебряными деньгами.
Вокруг деревни и на берегу горели костры, пахло варевом. Голодные люди не ложились спать, хоть и устали — ждали похлёбку. Крупу — гречневую, перловую — закупали у крестьян мешками. А те и довольны — в город на торг ехать не надо, ведь деньги всегда нужны: налоги платить, в лавке одежонку прикупить.
Оба судна с ценностями встали рядом с воинскими, как и говорил Костя.
Михаил от пуза накормил команду, не жалея серебра: зажарили двух баранов, сварили десяток куриц, на бульоне — домашнюю лапшу. И всё это — с горячим, свежеиспечённым хлебом.
Один из бывших невольников отвалился на траву, погладил живот:
— Давно так не ел. Не зря гребли до пузырей кровавых на руках, а в дороге на лепёшках да сале сидели. Теперь вижу — дома!
Михаил купил несколько мешков крупы, мешок муки, двух живых баранов. С помощью гребцов всё это уложил в ушкуй. Сами-то наелись, а в низовьях Вятки Костя с людьми голодными сидит — небось, животы к позвоночникам прилипли. По лесам бродят, грибы да ягоды собирают.
Павел кивнул одобрительно:
— Бог воздаст за заботу твою! Рачителен ты не по годам, всё наперёд просчитываешь, ровно умудрённый летами старец, — а ведь юноша совсем!
Едва забрезжил рассвет, оба ушкуя отчалили, поставили паруса, да и пошли по течению вниз. Вот ведь дивно: к Немде шли два дня, а сплавились до устья за один.
Прибыли уже в сумерках. Павел приказал спустить парус и стал причаливать к левому берегу.
— Павел, ты, никак, ошибся? Может, дальше плыть надо? На берегу нет никого.
— Яйца курицу не учат! Ты что, не видишь? Мачты из воды торчат от ладьи. Самое то место и есть!
— А Костя где же?
— Почём мне знать? Поискать надо, может — в лес ушли, жрать-то что-то надо. Грибов соберут, дичь какую-никакую подстрелят. Да не волнуйся ты! Кабы татары или разбойники напали — трупы бы лежали. И точно — берег был пустынен.
Оба ушкуя уткнулись носом в песок. Костёр развели — кулеш сготовить, обогреться. Как-никак, конец августа. Хоть и лето по календарю, а край северный, по ночам прохладно. И то сказать — завтра уже 29 августа, день усекновения главы Иоанна Предтечи.
Не успела вода в котле забулькать, как зашуршали кусты, и из леса появились тени. Вскочили воины и гребцы, оружие обнажили. Тревога оказалась ложной. На берег возвращались оставшиеся здесь устюжане и часть воинов Кости. Подошли, поздоровались, обрадовались.
— Мы ждали вас завтра к вечеру. О! Кулешом пахнет! Есть охота — сил нет. А то мы грибами и ягодами пропитались.
Они тут же развели второй костёр и повесили над ним ещё один котел. Сначала накормили тех, кто вышел из леса, во вторую очередь поели сами.
— А где же Костя? — спросил Михаил у воинов из сотни Юрьева.
— Дозор татарский утром на другой берег вышел. Не иначе — понять хотят: чего мы здесь остались. Костя с полусотней чуть выше по течению переправился и на татар напал. Думаю, догнали их и добивают.
Новости интересные! И устюжане тоже поделились происшедшими событиями.
— Пока вас не было, мы ныряли на затонувшее судно, благо неглубоко, сажени три-четыре. Кое-что достать смогли, да тяжело только. Вода с илом, не видно ничего, да и холодно — аж руки-ноги сводит. Если так дальше пойдёт, не успеем до холодов.
Воины выставили караул, и все улеглись спать.
Утром развели костры, зарезали второго барана и сварили знатный шулюм. А к столу — как знали — явился Костя с конной ратью, довольный, улыбающийся.
— О! Мясным пахнет! Угощайте!
Что такое один баран да куры, пусть и с кашей, на сотню конников да ушкуйников! Мужики все здоровые, на свежем воздухе физическим трудом занимающиеся. Вскоре ложки по дну котлов заскребли.
— Только по губам размазали! — сокрушались мужики.
— Ничего, в Немде отъедитесь. Костя подозвал Михаила и Глеба.
— Ну чего, дозор татарский, полагаю — разведку, мы уничтожили. Ни один из десятка не ушёл. Пора и грузиться.
— Можно, — солидно кивнул Михаил. — Только устюжан жалко. Если сейчас уйдём, ушкуй илом занесёт и, считай, — пропали трофеи.
— А у тебя другое предложение есть? — сразу же спросил Костя.
— Есть одна задумка. Надо попробовать, только лошади нужны. ' — Даю тебе один день, все поступают в твоё распоряжение.
— Пешие мне не нужны, пусть пока ушкуи грузят.
— Дело говоришь! Действуй.
Костя отдал распоряжения. От леса к ушкуям потянулась цепочка воинов, переносящих трофеи на суда.
Михаил предложил устюжанам свой план. Привязать к корме ушкуя, как наиболее сохранившейся после удара части судна, канат и попробовать лошадьми вытянуть его на берег. А там уж — только поворачивайся, перегружай.
Услышав предложение, устюжане обрадовались — хоть какой-то выход. Нырнули, привязали канат к корме ушкуя, к другому его концу — верёвки. А уж те — к седлам лошадей конной рати. Понятно, что верховые скакуны — не тягловые битюги, но это лучшее, что мог придумать Михаил.
По его отмашке всадники хлестанули коней, верёвки натянулись. Сначала показалось — неудача. Верёвки вибрировали от натяжения, как струны, но лошади стояли на месте. И вдруг что-то изменилось. Узел каната сдвинулся на вершок, потом ещё — и пошёл, пошёл… Из-под воды показалась корма, затем палуба. Полностью вытаскивать не стали, две трети было уже на мелководье, где воды по колено.
— Ура! — разнеслось громогласно.
С верхушек деревьев взлетели потревоженные птицы. Устюжане, раздевшись, переносили трофеи в ушкуи. Немного за полдень разбитый ушкуй опустел.
— Ну, парень, выручил! — хлопали по плечам Михаила. — Перебирайся к нам в Устюг, нам башковитые нужны.
— Такие и в Хлынове нужны, — пресёк разговор Костя.
Из леса трофеи тоже были перенесены. Ушкуи просели глубоко. Просчитались немного — думали забрать трофеи с двух судов, получилось — с трёх. Но Вятка — не Волга, по которой иногда чуть не морские волны гуляют, потому решили — плыть!
Устюжане на заводных коней сели. После сечи с ордынцами часть коней без всадников осталась.
Сопровождаемые по берегу конной ратью, суда тяжело двинулись вверх по Вятке. Пройти дотемна успели немного — вёрст двадцать, и с темнотой встали на ночёвку. Мяса не было, и потому рады были и каше. Всё в животе тепло и сытно.
Через два дня в Немду пришли, пришвартовались. А тут волнения начались. Вышедшие в набег из разных мест требовали своей доли, желая добраться побыстрее до своих земель.
— Утром, на светлую голову, делить будем. Так что десятникам и кормчим собраться на берегу как поснедаете.
Насилу успокоился народ, а Костя сказал Михаилу:
— Как делать нечего и брюхо сыто, завсегда колобродить начинают. Что воинов, что корабельщиков делом занимать надо, запомни! От дури маются.
Утром наспех похватали горячего кулеша, запили сытом и собрались на берегу. Отдельно, на небольшом холме, стояли Костя, оба сотника, десятники воинские и кормчие всех судов. Толпа собралась изрядная — около трёх сотен.
Сначала Костя начал разговор с десятниками и кормчими, или хозяевами судов, как Михаил.
— Ну, если с трофеями воинскими более или менее понятно, то самый спорный вопрос — сколько причитается бывшим невольникам, что были гребцами?
Сразу же начался спор.
— Зачем им платить? Мы их из неволи вытащили, домой на Русь доставили в целости — не надобно платить!
— А то, что они жилы рвали за вёслами, кожу с мясом до кости на руках стирали, от татар помогали отбиваться — это как? — возражали другие.
— Без денег обойдутся! Трофеи на меч взяты! Спор разгорелся нешуточный, едва дело до драки не дошло.
— И долго вы спорить будете? — решил взять инициативу в свои руки Костя. — Вот моё мнение: гребцам-невольникам заплатить надо. Немного, скажем — по пять монет серебром. С одной стороны — если бы не они, мы бы ещё по Волге поднимались, и ордынцы нам бой ещё в низовьях навязали. С другой — они, благодаря нам, обрели свободу. Думаю — пять монет справедливо будет. Пусть каждый кормчий или хозяин судна оплатит своим гребцам из невольников по пять монет. Остальные уже на доли делить.
Побурчали недовольные, но большинство поддержали предложение Кости. Объявили о решении начальных людей каравана остальным. В толпе сразу же начались споры. Видя это, пришлось Косте продолжить обсуждение дальше — в узком кругу.
— То, что воинами на меч взято — тринадцать ушкуев, — среди воинов и делиться должно. Кроме того, с каждого ушкуя десятая часть — в воинскую казну пойдёт. Остальное — делим на доли. Кормчему — две доли, хозяину — пять, свободным гребцам — из тех, с которыми поход начинали — по доле. Возражения есть?
Едва где-либо начинали разгораться споры, Костя их решительно прерывал:
— Кабы не войско, не видать корабельщикам трофеев вообще!
Сказал, как точку поставил. Ведь в самом деле, без войска Сарай было не взять, и потери среди воинов были большими, чем на судах.
— А суда наши?! — встряли устюжане. — Ушкуй-то наш утонул! Кто за него теперь заплатит?
— А за наши ушкуи — тоже! Трофеи-то мы успели вытащить — это верно, но ушкуи на дне Вятки!
— Хорошо! Предлагаю из общего котла до дележа выплатить за утонувшие суда их стоимость хозяевам. Во сколько оценим, уважаемые мужи?
Сразу закричали:
— У них ушкуи не новые были, потрёпанные, больше пяти денег серебром не стоили.
— А ты их смотрел? — вскипели ушкуйники. — Второй сезон всего плавали.
— Тьфу на вас, — разозлился Костя. — Что вы за люди мелочные такие? Десять монет — и весь торг. Все согласны?
Уже спорщики к тому времени голоса сорвали, потому — согласились. Время-то уже к полдню шло.
Сначала из общего котла отдали деньги за сгинувшие суда, затем кормчие или владельцы рассчитались с гребцами из невольников. В сторону отошли ушкуи с воинскими трофеями. Памятуя слова Кости — и лобановские суда с ними. Потом только стали делить трофеи из общего котла на доли. И уж к вечеру только раздали, кому чего причиталось. Нашлись недовольные.
— Зачем мне два ковра и золотые блюда? Ладно — блюда на золото переплавлю, а ковры? Соседу моему по скамье — так серебро досталось!
Но недовольных никто уже не слушал. Каждый оценивал свою долю, любовался деньгами и, складывая в мешочки, прятал их за пазуху.
— Эх, жалко корчмы в деревне нет. Сейчас бы напились тварного вина на радостях!
— Дурень, всё спустить хочешь? Как был голытьбой, так ею и останешься! Я вот избу новую поставлю, корову да лошадь куплю — заживу, как человек.
— Жмот потому что! Деньги как легко пришли, так и уйдут.
— Истинно — дурень!
И такие разговоры велись почти каждой командой. На радостях купили у селян последнюю живность. Жарили, варили и объедались.
А Михаил выдал невольникам их деньги, а за доли молчал. Гребцов из свободных людей немного на судах осталось — погибли. Прохор, Поликарп, Ефим, Спиридон — светлая им память. Костя про долю погибших не упомянул. А Михаил хотел по справедливости поступить. У каждого же семьи остались, да и не посторонние они люди для Михаила.
Когда вечером Павел заикнулся о долях, Михаил отмахнулся — на месте делить будем! Уж в темноте к нему подошёл Костя.
— Что-то ты, Михаил, невесел? Живой из опасного похода возвращаешься, с трофеями богатыми — радуйся!
— Не время. Хочу в Хлынове трофеи поделить, погибшим их долю выделить — семьи у них.
— Правильно! Мудро! Я из воинских тоже семьям погибших долю выделяю. А кто одиночкой был, без роду без племени, их доля в общий котёл пойдёт. И погибшим доля — это по-христиански. Кроме того, это и живым надо. Коли знает воин, что в случае гибели семья с деньгами будет — не раздумывая за тобой пойдёт. Не жлобись, и получишь верных людей. И ещё. — Костя понизил голос, обернулся — нет ли чужих ушей рядом: — С каждого своего судна на воинские по сундуку отдашь. Это меньше, чем десятина, остальное — твоё, сам решай, как делить будешь. Только в Хлынове, на виду — не дели и трофеев не показывай. И своих предупреди, чтобы языки за зубами держали. Деньги по кабакам пусть не мотают, не хвастают победой. До ушей ханского баскака дойдёт — кровью умоются.
— Понял, Костя. Я сам об этом думал. Вскоре Костя вернулся с десятком воинов.
Суда Михаила стояли рядом с воинскими. Костя ткнул пальцем в сундуки, и те их перегрузили. Что было в каждом сундуке, Михаил и не помнил, а Костя не знал. Брали наугад. Когда Костя утром проснулся, половина судов каравана уже ушла.
— До Хлынова вместе с воинскими судами иди, — подсказал Костя. — Какая-никакая, а всё же охрана. А уж там — извини, все врассыпную. Не гоже всем караваном в Хлынов идти — каждый по отдельности, и даже желательно в разные дни.
Ушкуи снялись со швартовов и шли под парусом, а по берегу двигалась воинская рать. Время от времени от конников отделялись небольшие группы всадников и, помахав на прощанье руками, уходили в сторону — в Кумёны, Даровское, Юрью, Чёрную и Белую Холуницы. Позади, на крупах коней были приторочены объёмистые перемётные сумы с трофеями.
Конная рать понемногу таяла, и до Хлынова добрался лишь десяток во главе с Костей. Для Мишки это было удивительно: ещё утром выехало из Немды войско, и нет его. А что с десятком Костя вернулся — так зазорно сотнику одному ездить, почётный эскорт положен. Со стороны глядя, и не поймёшь, что сотник из далёкого, трудного, опасного набега вернулся.
И ушкуи воинские перед Хлыновым стали отворачивать в речушки малые. Караван, как и конная рать, таял на глазах.
«Надо запомнить воинскую хитрость — в дальнейшем пригодиться может», — решил Михаил. Теперь надо было думать и о своих судах, о дележе. Ещё на стоянке, на полпути между Немдой и Хлыновым, к нему подошли гребцы из бывших невольников.
— Как нам дальше быть?
— У кого родня есть — идите с Богом домой. Нет ничего лучше родного очага. Есть такие?
Нашлись трое — один из Рязани, двое из Пскова. Остальные смотрели выжидательно. Михаил пересчитал гребцов. Получалось на две полноценные команды для обоих ушкуев. После похода Михаил охладел к ладье — тихоходка, неповоротлива, хоть и берёт груза вдвое больше. Такому судну на озере большом плавать, вроде Невского или Ладоги. И через переволок тащить — одна мука будет.
— Все ли добровольно хотели под мою руку отойти? Трудиться много придётся, — Павел, кормчий мой, не даст соврать.
— Все хотим. Ты хоть и молодой, да в делах разумен, уж пригляделись мы за плавание. Не обижаешь зря, когда тяжко, и сам не брезгуешь за весло сесть. А родни у нас нету, все сгинули. Кому мы нужны? Нам бы на всех избёнку одну да жалованье на харчи.
— Считайте — договорились.
Псковские да рязанские высадились на берег у Пижмы.
— Тут до переволока недалече, подберёт какое-нибудь судно. Всё ближе, чем из Хлынова добираться, — напутствовал их Павел.
Высадив бывших невольников, успели догнать воинские ушкуи. Всё-таки под охраной воинов спокойнее. А перед Хлыновым один ушкуй в неприметную протоку свернул, другой — в затон. И времени-то немного прошло — а на Вятке только три судна Михаила и осталось. Рассосался караван, как и не было.
Они встали на стоянку у левого берега. Одно усилие — и вот он, Хлынов, рядом, да только не след с ценностями в город соваться.
На пристани, кроме корабельщиков да купцов и грузчиков-амбалов всегда лихие людишки обретаются. Украсть, что плохо лежит, шилом или ножом в бок ударить в глухом месте, за амбарами портовыми — их гнусное ремесло.
Вышли Павел с Михаилом на берег, отошли в сторону от ушкуйников — подальше от чужих ушей.
— Давай посоветуемся. Что с ценностями делать будем? — спросил Павел. — Страшновато мне — за одну монету серебряную убить могут, а тут — три судна под завязку златом-серебром набиты.
— Уже не совсем набиты. Забыли, что ратники Кости с каждого судна по сундуку сняли? Кумекал вот чего: оставить долю гребцов вольных да убитых, у кого семьи есть. Само собой, тебе и двум другим кормчим по две доли. Себе возьму — на покрытие убытков да на торговлю. Полагаю — монетами, серебром или золотом, так подозрений меньше. А остальное — спрятать в укромном месте.
— Ты гребцам веришь ли?
— Нет, по крайней мере — не до конца. Да, гребли они без принуждения и в бою участвовали добровольно. Ну так не за золото же боролись — за свободу свою и саму жизнь. А тут, на русской земле, с такими деньгами много можно себе позволить. И более стойким мужам золото свет застило — ломались.
— Вот и я о том же. Есть у меня место укромное, можно сказать — бочажок. Ключи там бьют со дна, вода мутная — не углядишь ничего.
— Так ты что — ценности, никак, утопить хочешь?
— Если яму копать, до Рождества Пресвятой Богородицы не успеем. Да и всё равно — в руках скрытно снести надо, закапывать. Узреют гребцы. А если ладью с ценностями тайно затопить, никто и не прознает, где.
— Вдвоём-то справимся?
— Должны. На свой ушкуй перегрузим всё, что с собой возьмём, остальное — на ладью, и притопим.
— Вместит ли?
— Должна. Да тут недалеко, доберёмся потихоньку, погода, вишь, спокойная, вода — как зеркало.
— На том и порешим.
Сказано — сделано. Монеты в сундуке и кожаных мешочках на ушкуй Павла перегрузили, всё остальное — на ладью. Второй ушкуй совсем пустым остался, зато ладья просела низко — от борта до воды едва ладонь.
Павел и Михаил сами за вёсла уселись. Употели оба, пока ее с места сдвинули. А потом — потихоньку пошли. И захотели бы быстро — не получилось. У Мишки на шее от напряжения жилы вздулись.
— Павел, да где бочажок твой?
— Где-то здесь должен быть.
Мишка из сил выбился, пока Павел не сказал: «Да вот же он!» Однако сколько Мишка не смотрел — не видел. Только кусты низко с берега свисают.
Павел направил судно туда. Раздвинулись кусты, пропустили и сомкнулись следом. Бочажок тот лишь немного длиннее ладьи оказался.
— Снимай одёжу! — скомандовал Павел.
— Это ещё зачем?
— Если мокрыми на ушкуй вернёмся, гребцы догадаться могут.
— Верно, и как я сразу не сообразил?
Павел разделся, Мишка последовал его примеру. Они связали одежду в узел и бросили на близкий берег.
— Теперь мачту давай снимать.
Мишка вопросов не задавал. Помнил он, как у устья Вятки чужое судно в караван врезалось: суда утонули, а мачты торчали над водой.
Они перерезали верёвки-растяжки, вытащили мачту из гнезда и принайтовали её к палубе, чтобы не всплыла.
— Ну, теперь прыгай на берег! — скомандовал Павел.
— А топить?
— Прыгай!
Оттолкнувшись, Мишка перепрыгнул на берег, до которого и было сажени полторы. Не долетел немного, ногами в воду попал. Ух и холодная! Не иначе — от ключей, которые снизу били.
Павел, встав на один борт, начал ладью раскачивать. Всё сильнее и сильнее, пока та бортом воду не зачерпнула. Она тут же просела от лишнего балласта. Павел качнул ещё раз. Вода хлынула через борт, ладья накренилась и пошла камнем на дно. В последний момент Павел ловко перепрыгнул на берег. На поверхность выплыл и лопнул воздушный пузырь, какой-то мусор.
Пока одевались, вода успокоилась. Мишка с Павлом оглядели бочажок. Если не знаешь, ни за что не догадаешься, что здесь судно притоплено с ценными трофеями.
— Паша, а потом-то как найдём место заветное?
— Проще простого. В десяти саженях в сторону Хлынова дерево приметное стоит. Молния в него ударила, надвое расщепила.
— Ага, запомню.
Одевшись, они не спеша пошли к ушкуям.
— Чего-то вас не было долго? А где ладья? — поинтересовались гребцы.
— С нужными людьми дальше ушла, — соврал Михаил.
Монеты он поделил. Каждому гребцу отсчитал его долю, кормчим — по две. Все остались довольны, взвешивали на ладони приятную тяжесть. Никита совсем обалдел от денег, заявил:
— Сроду в руках такое богатство не держал. Брошу теперь работать, буду на печи лежать да на торг ходить, скоморохов смотреть!
— Дурак ты, Никита, — заявил Павел. — Деньги, сколько бы их ни было, всегда заканчиваются. Дело бы своё завёл — вон как Михаил, тогда другое дело. Деньги ведь завсегда — к деньгам. Приумножать их должно, а не спускать бездумно. Понял ли, дурья ты башка?
— Не, я не купец, нет у меня торговой жилки — прогорю.
— Значит, как в Хлынов придём, на тебя можно больше не рассчитывать?
— Конечно! Не хочу больше рисковать. Денег — полно. Зачем мне морока?
И ещё трое выразили желание, получив деньги на руки, выйти из ушкуйников. Зосима мечтал купить большую избу в деревне, недалеко от Хлынова, купить коров, делать из молока сметану и масло на продажу. Онуфрий — тот собрался кузню купить в городе и, как дед его, стать кузнецом.
— Давно руки чешутся молот взять да раскалённое железо мять и гнуть ровно глину. С деньгами я и кузню куплю, и подмастерьев найму, и на крицы железные хватит.
Тихон, выслушав товарищей, тихо сказал:
— А ну вас всех, я в монастырь подамся, деньги братии отдам в дар.
Услышав такие слова Тихона, все онемели от удивления. Никто не ожидал от него такого поступка. Вроде и набожностью особой не отличался, и в бою себя проявил жёстко — немилосердно крушил боевым топором басурманские головы, как орехи. И вдруг — монастырь!
— Грехи на мне тяжкие, — ещё тише, едва слышно произнёс Тихон и, насупясь, отвернулся, отказываясь говорить о личном — болезненном и выстраданном.
И на втором ушкуе тоже трое высказали желание по приходу в Хлынов уйти из гребцов. Конечно, Михаил понимал, что разумный человек, да при деньгах, скорее всего, попытается начать своё дело. Когда над тобой начальника нет, дышится легче, но и риска прогореть больше. Однако ни Павел, ни Михаил не ожидали, что желающих уйти будет аж семеро. Фактически из старой команды, кроме кормчих, остался только Афанасий.
Гребцы — из бывших невольников — есть, но после ухода семерых человек фактически оказывался укомплектованным только один ушкуй. Михаил не особо расстроился — найдутся желающие, но в душе был немного уязвлён.
Вскоре дошли до Хлынова. Благо он уже недалеко был, только прошли поворот и — вот он, во всей красе, город на семи холмах, как и Москва.
Наняли две подводы, перевезли груз домой к Михаилу. Не в лавку снесли, а в жилую комнату. Сумерки уже опускались, потому молодой купец отпустил всех, напомнив кормчему наказ — зайти завтра.
Домашние на радостях не знали, куда усадить Мишку и чем угостить.
— Что-то долгонько тебя не было, ране быстрее оборачивался, — заметил дед.
— И товар чего-то не в лавку, а в жильё принёс, — добавила бабка.
— Надо так. Спать хочу, устал я с дороги. Он проспал долго и встал, когда Павел пришёл.
— Ты ещё в постели? Здоров же ты спать! Как Никита — на печи лежать хочешь?
— Прости, расслабился на домашней постели, и то — вымотался за плавание.
Михаил отсчитал четыре доли — по числу убитых гребцов.
— Знаешь, где семьи живут?
— Как не знать?
— Отдай с поклоном. Сам бы пошёл, да слёз женских боюсь.
На первое время Павел гребцов из невольников у себя поселил, да вскорости замечать стал — тяготятся они: негоже долго радушного человека стеснять, да куда деваться? Подобрал кормчий избу недалеко от своего жилища, поселил их там. Вроде утряслось всё.
Несколько дней Михаил отсыпался да отъедался, а потом к Косте решил наведаться. Поздоровались, обнялись, как братья.
— Ну, Михаил, садись, рассказывай.
— А чего тут говорить? Как долю гребцам отдал, так и ушли все, свои дела открыть хотят.
— А ты чего думал? Это жизнь. Человек всегда ищет, где лучше. Деньги-то надёжно спрятал?
— Надёжнее не бывает. Притопил вместе с ладьёй в укромном месте.
— Если о том больше двух человек прознает, это уже не тайна.
— Двое и знают — я да кормчий Павел, но он человек надёжный. Ещё, конечно, дома немного оставил — на жизнь да торговлю.
— Экий ты предусмотрительный да осторожный! Молодца! Я себе немного тоже оставил, остальное воинам раздал — трофей всё же, на меч взятый. Ты в Москву на ушкуе сходить не хочешь? — неожиданно спросил он.
— Ещё от Сарая не отошёл. Да и гребцы у меня новые, из невольников бывших, хочу пока погодить.
— А я и не тороплю. Но через седмицу — желательно отправиться.
— Ох, Костя, смотри! Не мне тебя учить — по годам да положению не вышел. Только не к добру твои отношения с Москвой. Не все в городе хотят под руку великого князя московского отойти.
— Молод ты ещё разуметь в размахе государевом!
— Как в поход звал да в бой за сокровищами направлял — про возраст не говорил!
— Ты, хоть и молод, а силён в торговых делах, разворотлив, сообразителен — спору нет. Это ж надо, как хитро придумал — сокровища под водой схоронить, с судном вместе! — Глаза Кости на мгновение сверкнули задором.
Он встал, походил по комнате, подошёл к Мишке и, положив тяжелые руки на плечи, заглянул в глаза юноше. От его пристального взгляда молодой купец непроизвольно съёжился. Решительно подняв руку, Костя с жаром продолжил:
— Ты в купеческом деле разумеешь, и то хорошо, но это одно. А тут — государственное устройство. Орда почему нас бьёт? Молчишь? Потому как русские разрознены. Рязань — сама по себе, Хлынов — в стороне, Великий Новгород да Псков много себе вольницы хотят. Вот потому татары нас и ломят. А объединимся все, под одним началом — всех врагов одолеем. И Орду проклятую, и Казань примучим. Да, много у Руси врагов — не сосчитать. Те же германские псы-рыцари, шляхтичи польские. Ты всего и не знаешь в своём Хлынове. Думаешь, Хлынов — пуп земли? Окраина зачуханная!
— Врешь! Напраслину возводишь! — задохнулся в обиде за родной город молодой купец.
— Тогда скажи: сколько лавок купеческих в Хлынове?
Мишка мысленно стал считать.
— Вместе с моей — тридцать три наберётся.
— Всего-то? В Москве столько на одной улице будет. Разницу зришь?
— Угу, — буркнул Михаил. — Только я ещё знаю, что ежели край вятский под Василия Тёмного отойдёт, купцам нашенским новые налоги платить придётся.
— Придётся какое-то время, — признал Костя. — Ты сейчас всё одно налоги платишь, и часть из них, заметь, — большая — ханскому баскаку идёт. Он как клоп на городе — только сосёт. А как под Москву отойдём, соберёмся с силами, сбросим и ордынское ярмо и казанское. Понял?
— Понял.
— Только язык за зубами держи и к поездке готовься. Ну, ты лучше меня знаешь, какие товары для торга купить, только учти — вместе со мной ещё двое воинов будут и груз, потому можешь взять на двух гребцов меньше — мои вместо них будут. И обратно мы с тобой пойдём. Ты же в Москве не был?
— Не доводилось.
— Вот и посмотришь стольный город. Свои товары продашь, московские купишь. Сам заработаешь немного и нам услугу окажешь.
— Договорились, — согласно кивнул головой Мишка.
Удовлетворённый результатом разговора, суровый воевода расплылся в широкой улыбке:
— Что мы всё о делах, да о делах? Давай хоть пива или вина попьём. У меня управляющий пивовара хорошего нашёл, пиво варит душистое, густое, тягучее. И рыбка копчёная есть.
— Уговорил.
За столом о делах не вспоминали. Отдали должное действительно вкусному пиву. Но Мишка больше на копчёного угря налегал да на сочащуюся жиром белорыбицу. Ух и вкуснотища!
Неделю Михаил вертелся, как тот угорь. Меха закупил, немного игрушек дымковских, расписных. Тяжёлого товара не брал, поскольку не знал, что Костя грузить собирается. Умолчал ведь, хитрован.
Костя сам его нашёл.
— Готов?
— Товар куплен, ушкуй у пристани.
— Тогда завтра утречком грузись и выходи. Ниже Хлынова по течению — верстах в десяти, мы тебя встретим.
Загрузил Мишка рано утром ушкуй товарами и отошёл от пристани. Павел удивлялся — что-то ты товара маловато взял? Мишка лишь улыбался в ответ.
Вскоре по правому берегу у уреза воды показались подвода и трое мужиков, призывно размахивающих руками.
— Пристань к берегу, — скомандовал Михаил.
В мужиках, одетых, как обычные гребцы, в простую одежду, Михаил не сразу узнал Костю — тот шапку на самые глаза нахлобучил. Пыхтя, едва затащили на ушкуй тяжеленный сундучище. Мишка готов был поклясться, что сундук тот самый, что в Сарае он на свой ушкуй грузил.
Переодетые воины положили под скамьи завёрнутые в холстину сабли, поплевав на руки, взялись за вёсла. Павел на Мишку посмотрел и лишь головой покачал укоризненно.
А дальше — по накатанному: Пижма, Выя, Ветлуга, Волга. Только в этот раз мимо Нижнего прошли не останавливаясь. Хорошо ещё ветер попутный был, ведь по Волге и по Оке всё время против течения двигаться приходилось.
Михаил с любопытством оглядывал доселе незнакомые берега, деревни и городки. Когда не гребли, они с Костей, уединившись на носу, беседовали вполголоса.
С Оки увидели Рязань.
— Вот ещё гнездо осиное, — заметил сотник. — То на русскую сторону князь рязанский клонится, то под знамёнами татарскими дружину свою водит. Тьфу на этого оборотня! Ничего, дойдут и до него руки.
Подспудно чувствовалось, что он знал значительно больше, чем говорил.
Добрались до Москвы. Костя ушёл сразу же, наказав ждать, потом вернулся с подводой. Воины погрузили сундук и уехали.
Куда идти? Где торг? Мишка пошёл в чужой город, надеясь узнать дорогу у прохожих.
Москва его оглушила своими размерами, шумом, суетой. Велик город, на улицах каменных домов полно, — не то что в Хлынове. Ходил, глазел. Около соборов чудной красоты остановился.
Задерёшь голову, глядя на высоченную колокольню — шапка спадает.
Узнал у прохожих, где торг. Да только торг здесь не единственный был — их несколько оказалось. Пока нашёл ближайший к пристани, вечер настал. Едва пристань отыскал, где ушкуй стоит.
Павел половину гребцов в город отпустил на два дня.
— Москву посмотреть хотят, на торг сходить, — пояснил он, — всё равно не один день стоять будем.
А Мишка с утра — меха в мешок и на торг. Поторговать надо, присмотреться. И не заметил даже, как какой-то лихой человек мешок сзади ножом острым порезал. Потом уж почувствовал — легковат стал. Глядь, а в нём дыра прорезана и мехов половины нет. Расстроился было, но потом плюнул — наука впредь будет. Это не Хлынов и даже не Нижний.
Остатки мехов ещё до полудня продал, пошёл за новой партией. Только когда второй раз на торг отправился, гребца с собой взял. Тот и шёл сзади вплотную, посматривая за людьми.
С купцами-торговцами Михаил свёл знакомство, узнал цены на товары да на каком торгу и что лучше берут. За три дня распродал свой товар, потому как немного и брал. К тому же осень уже, меха хорошо покупают. Даже пожалел Мишка, что взял мало. И цена на товар в Москве выше была, молодой купец затраты сам-три окупил.
Засыпая, подумал: «Пойду назад, в Хлынов — товары по дороге в Нижнем куплю, там дешевле».
Только утром ситуация переменилась — на судно вернулся Костя с воинами.
— Товар продал?
— Успел.
— Тогда сейчас же назад и отправляемся. Так и отчалили, едва поесть успев. Команда расслабилась, благо всё время вниз по течению. Гребцы от нечего делать играли в кости, травили смешные истории. И в Нижний, на торг, Костя зайти не дал — срочно в Хлынов надо! «Хм, срочно ему! А по Ветлуге, Вые против течения идти — не разгонишься», — досадовал Мишка.
В Хлынове, едва к пристани пришвартовались, Костя с воинами сразу исчез. И Мишка домой пошёл, отпустив команду. Нового товара не было, потому — о следующем плавании думать надо было.
Поутру и Павел, кстати, пришёл, да хмурый.
Михаил попытался расспросами вывести старшего товарища из мрачного состояния:
— Ты чего смурной, Павел? Никак жена из плавания встретила неприветливо?
— Хуже.
— Да? Рассказывай! — Михаил посерьёзнел.
— Пока мы в плавании были, кто-то вдов обокрал. Ну, ты знаешь — я семьям погибших их доли относил.
— Не может быть! — огорчился Михаил. — Что — у всех сразу деньги украли?
— Нет, у двоих только — у жен Спиридона и Поликарпа.
— У двоих — это плохо.
— Даже если бы у одной — разве лучше?
— Тогда клонишь к чему, что-то я в толк не возьму?
— Думаю, за тобой следил кто-то, вот и вызнал, где вдовы живут и где деньги.
— Вот супостаты, креста на них нет! И что же теперь делать?
Мишка задумался.
— Если тати за тобой ходили, значит, знают все четыре избы, где вдовы живут. У двоих деньги забрали. Стало быть, к двоим ещё придут. Так?
— Получается — так.
— Тогда у нас есть шанс поймать злодеев.
— Это как же?
— Павел, ты чего тугодум такой? Да сделаем засаду в этих двух домах. О том никому не говори. Ты мне покажи эти две избы, где вдов ещё не ограбили, познакомь с хозяйками. Вечером, чтобы соседи не заметили, мы в избы к ним придём, будем грабителей поджидать.
— Может, они и не придут вовсе?
— Этого никто наперёд не знает. Возьму с собой Савву и…
— Илью возьми. Силён мужик, как медведь.
— Значит, и Илью.
Прошли Михаил с Павлом по вдовьим избам. Подошли к избе вдовы Прохора. Познакомился купец с хозяйкой, объяснил положение, попросился переночевать.
— А что соседи скажут? Что не успел муж сгинуть, сороковины не справили, а я в избу чужих мужиков приваживаю?
— Мы вечером придём, незаметно. Соседям не говори ничего.
— Сам рассуди, Павел. У одной вполне случайно быть могло. Ну, скажем, женщина растяпа, деньги на видном месте оставила, а сама к соседке ушла. Или хуже того — да ты ведь женщин знаешь, — о богатстве всей округе языком своим могла растрезвонить. Вот лихие люди и наведались к вдовушке. А ограблений — два, стало быть, не случайность это.
— У какого же злыдня рука поднялась вдову обокрасть, сирот малых без денег оставить, на голодную смерть?
— Не причитай! Немного денег я им дам, с голода не опухнут. Кто-то по указке поработал.
— Гребцов сразу исключить можно — они с нами на ушкуе в плавании были и злодейство такое сотворить никак не могли.
— Это понятно. Другое скажи — ты никому не говорил, куда деньги разносил?
— Никому — вот тебе крест! — Павел перекрестился.
— И за тобой никто не следил?
— Вроде нет, — неуверенно ответил Павел. — Да что я — оглядывался, что ли? Шёл себе да шёл.
— Вот ведь странная вещь. Я так даже и не знаю, где Спиридон и Поликарп жили. Где избы их — знал ты, деньги разносил тоже ты.
— Помилуй Бог, Михаил?! Неужто ты меня в лихоимстве подозреваешь?
— Окстись, Павел! И тени сомнения нет: ведь я тебя уже несколько лет знаю, и ни разу в честности твоей не усомнился.
Как стемнело, пришёл Михаил с Ильей и Саввой к избе. Савву на крышу сарая определил, оттуда под наблюдением весь двор держать сможет. А Илью — на задний двор. Неизвестно, откуда разбойники появятся и как уходить будут, потому надо перекрыть все пути к бегству. Конечно, ещё неизвестно, появятся ли они этой ночью, но Мишка интуитивно, прямо-таки печёнкой чувствовал — не откажутся лихие люди от лёгких денег. У пьяного в ночном переулке отберут медяк — и то довольны. А тут не медь да серебро, и не одна монета.
Сам Мишка в избу зашёл. Вдова с детьми в другой половине спать улеглась. Купец чутко прислушивался к ночной тишине. Час за часом томительно тянулись, вот уже и первые петухи прокричали, потом — вторые. Светать начало. Не пришли незваные гости, обманулся Мишка в своих ожиданиях. А может, взяли деньги и залегли на дно, затихарились и не придут больше?
Он потихоньку, чтобы не разбудить хозяйку, вышел из избы во двор. Свистнул тихонько своим помощникам, выскользнули они из калитки неслышно и ушли — как и не было.
Прощаясь, Мишка сказал обоим:
— Отсыпайтесь, а в ночь опять сюда придём.
И сам пошёл спать — после бессонной ночи голова тяжёлая была. Казалось, только-только подушки коснулся, а уже Лиза за плечо трясёт:
— Хозяин, к тебе гость. Пущать?
А в окно солнце бьёт, время за полдень.
— Кого ещё принесла нелёгкая?
— Да Павел же! Я ему говорила — спит хозяин, а он — «пусти» да «пусти».
— Зови тогда.
Мишка зевнул, встал с постели. Не встречают гостя лёжа — за неуважение сочтёт. Вошёл Павел.
— Здрав буди, Михаил! Ты ноне ночью в чьей избе был?
— В избе вдовы Прохора, как и договаривались. А что?
— А то, что с утра прибежала Марфа, вдова Ефима — вся в слезах, голосит, от страха трясётся — насилу успокоил её. Уж после полуночи дверь у неё сломали, в избу разбойники вломились, нож к горлу приставили, пообещали убить, если деньги не отдаст. Застращали её, за малых деток вдова испугалась, деньги из-под пола достала и отдала.
— Проклятье! Как будто сам дьявол разбойникам помогает! Мы в одном месте их поджидаем, а они тем временем в другом своё чёрное дело творят! Да ты сядь, Павел, чего стоишь?
Павел присел на скамью.
— Знаешь, Михаил, о чём я думаю?
— Скажи!
— Охрану тебе в твой дом надо. Сам посуди: ценности у тебя большие, ты часто отлучаешься по делам, а то и в плавание уходишь. Кто деньги защитит? Дед с бабкой стары, Лиза — девица, какой с неё спрос? К Косте идти надо, пусть двух воинов выделит — соблазна в дом забраться у разбойников меньше будет.
Михаил задумался.
— А что, верно говоришь — охрана нужна. Только с воинами — перебор. Не будут же они целыми днями напролёт в доме у меня торчать? У них служба есть, семьи свои. Стало быть, смена им нужна. Глаз, ушей и языков лишних много получается, опять-таки — для соседей наглядно. Ладно, за совет, спасибо, Павел. Думать буду.
Михаил поднял крышку сундука, отсчитал деньги:
— Возьми, тут тридцать серебряных монет. Дай по десять каждой вдове, что пострадала от татей. Только будь осторожен, оглядывайся — не идёт ли кто следом.
А сам Михаил извозчика нанял и в Чижи отправился, к увечному воину Митрофану, что в своё время учил его пользоваться кистенём, ножом и саблей. Для боя он негож: левая рука после ранения усохла и щит держать не могла, а для охраны дома вполне сгодится. Уговорил его пожить неделю-другую у себя, да ещё кого-нибудь из старых бойцов привести.
К вечеру заявились в дом Митрофан с товарищем своим Титом. Оба с оружием пришли: Митрофан с ножом и саблей, а Тит — с арбалетом. Пока у Михаила коня не было, и конюшня стояла свободной, поселил он старых воинов в ней — чисто, сухо, тепло.
Оставив дом на охранников, Михаил, зайдя за Саввой и Ильей, снова в избу погибшего Прохора отправился. Расположились, как вчера, и стали поджидать татей. Ночью тихо в избе, темно, и в ожидании время тянулось медленно.
Внезапно внимание Михаила насторожил какой-то посторонний звук со двора — веточка ли под неосторожной ногой хрустнула? Глаза к темноте уже привыкли, и в избе Мишка ориентировался свободно. Он метнулся к стене, встал за дверью, кистень в ладонь положил и, затаив дыхание, с бьющимся сердцем, стал ждать.
Заскрежетало, заскребло что-то. Присмотрелся Мишка — в щели между дверью и коробкой показался кончик ножа. Неизвестный явно пытался отбросить запор. Кончик ножа вверх пошёл, вниз, упёрся в крючок. Раз! И крючок, тихо звякнув, откинулся.
Дверь распахнулась, и в свете луны Михаил увидел в дверном проёме две мужские фигуры. Немедля, потому как у одного в руке сверкнул нож, Михаил ударил ближайшего к себе кистенем по голове.
Даже не вскрикнув, разбойник повалился назад. Второй и сообразить ничего не успел. Коротко свистнула стрела, угодив татю в спину. И упал тать, пуская кровавую пену изо рта.
Михаил, засунув грузик кистеня в рукав, нагнулся и взял нож в руку. В голове лихорадочно пронеслось: «Сколько разбойников? Два? Три?»
Он осторожно вышел из избы. Вроде никого. С крыши сарая раздался шёпот Саввы:
— Их двое было, не стерегись.
— Тьфу ты! — сплюнул Мишка. Не предупредил ни Савву, ни Илью заранее, что хотя бы одного надо в живых оставить. Теперь некого расспросить с пристрастием, кто надоумил вдов грабить и где деньги?
Заслышав разговор, с заднего двора подошёл Илья.
— Чего тут у вас делается?
И только потом, через распахнутую дверь, тела на пороге заметил.
— Эх, жалко — не мне в руки попались. Савва спрыгнул с сарая, и все трое подошли к телам. Савва наклонился к разбойникам.
— Этот готов уже! — И, с силой выдернув из спины стрелу, повернулся ко второму. — Хм, да он, никак, дышит!
Мишка оживился. Оглушил он его кистенём или покалечил, но есть шанс поговорить. Только где? И труп убрать надо — ни к чему такие страхи вдове во дворе видеть. Михаил оглянулся по сторонам, но Илья и сам понял.
— Пойду убитого в овраг сброшу — есть неподалёку подходящий.
Легко подняв тело, он перекинул его через плечо и вышел со двора.
— Чего с этим делать? — спросил Савва. — Может, прирезать?
— И не думай! «Потрошить» будем! Савва в испуге отшатнулся.
— Это что — кишки выпускать? Не, я не могу!
— Ты из меня злодея и кровопивца не делай! Поговорить с ним надо — кто надоумил на дело чёрное, остались ли сообщники и где деньги сиротские лежат?
— А… — с облегчением произнёс Савва. — Здесь нельзя, как ты говоришь, «потрошить», очнётся — орать начнёт.
Михаил вытащил нож, который уже успел сунуть в ножны, отсёк у грабителя рукав кафтана и запихал ему в рот. Расстегнув на разбойнике ремень, стянул им татю руки.
Тут распахнулась калитка. Савва вскинул лук.
— Я это, Илья, — успокоил его вошедший, — тело в овраг скинул. Глядишь — собаки бродячие сожрут, и следов не останется.
— Тогда бери вот этого и — ко мне домой, пока не рассвело.
Они осторожно закрыли за собой калитку и пошли по ночной улице. Михаил шагал впереди, за ним — Илья с бесчувственным телом на загорбке, и замыкал шествие Савва. Зашли во двор к Михаилу и прямо — к конюшне. А навстречу — встревоженный Митрофан с саблей наперевес, за ним — Тит с арбалетом.
— Свои, Михаил я.
— Чего тебя по ночам носит? Я думал — чужаки.
— И чужак есть. Принимай незваного гостя! Татя занесли в конюшню и сбросили на землю. Он застонал, дёрнул руками.
— Должно, очухивается, — сказал Илья. — Свернуть бы ему шею, гниде!
— Успеешь ещё. Вот что, Савва и Илья. Идите по домам, отоспитесь. О том, что ночью произошло — молчок!
— Нешто мы не понимаем! Ушкуйники ушли.
— Чего с этим делать? — спросил Митрофан.
— Да ничего пока. Я тоже спать пойду. Почитай, вторую ночь без сна. Утречком наведаюсь, поговорить с ним надо.
Михаил ушёл домой и, раздевшись, улёгся в постель. Засыпая, подумал с удовлетворением: «Взяли гадов!»
Едва проснувшись и не завтракая, хотя Лиза и предлагала, он направился в конюшню. Тать уже пришёл в себя и сидел у стены, прислонившись к ней спиной. Лицо было в засохшей корке крови, нос деформирован и свёрнут набок.
«Чуть бы повыше — на палец, и посильнее, — сейчас тоже бы в овраге валялся, — подумал Мишка. — Стало быть, не судьба, повезло злодею».
Рядом с грабителем встали Митрофан с Титом.
— Значит, так, ублюдок. Я сейчас кляп изо рта вытащу, поговорим. Попробуешь крикнуть — сразу зарежем, — сказал Михаил. — Ты меня понял?
Тать кивнул. Это был мужик лет тридцати в видавшем виды кафтане. Митрофан вытащил нож, а Тит вынул кляп изо рта разбойника.
— Ты кто такой?
— Вторуша я, из Никулициной слободы.
— Чего в избу к вдове пошёл?
— А то сам не знаешь — за деньгами! Митрофан ногой пнул его в бок:
— Не дерзи!
Разбойник зло глянул на него из-под бровей.
— Кто тебе сказал, что у вдовы деньги есть?
— Не знаю. Со мной товарищ был — он знает. Мишка сделал Титу знак. Тот втолкнул кляп разбойнику в рот и ногой наступил на пах, придавив причинное место. Дёрнулся разбойник, заегозил по земле. На лбу пот выступил, глаза из орбит полезли.
Кляп вытащили. Разбойник тяжело дышал.
— Вопрос повторить?
— Скажу сам, только не мучайте.
— Чудак-человек! Мы тебе вопрос, ты нам — ответ. И никто тебя мучить не будет. Так я слушаю.
— Ватаман наш, Филька Косой направил. К нему десять дён как человек пришёл, шептались они долго. О чём — не слышал я. Только потом они ушли. А как Филька Косой вернулся, так и сказал сразу, что вскорости при больших деньгах будем. Избы сам нам показал. Ну, мы и забрали. Не обманул человек тот, деньги в избах в самом деле были.
— Как человека звали?
— Не знаю, думаю, и ватаман не знает.
— А где твоего Фильку Косого сыскать? Разбойник Вторуша замолчал. Митрофан ему к горлу нож приставил.
— Зарезать?
— Погоди, Митрофан, успеешь.
— Товарищ твой ночью убит, сейчас, небось, его в овраге собаки жрут. Хочешь к нему?
Вторуша отчаянно замотал головой — к своему подельнику он явно не хотел. Одно дело — пытать и грабить слабых, другое — самому оказаться на их месте.
— Ну?
— На спуске к Вятке, за монастырём третий дом — его, Фильки. Сам он на дела не ходит, потому как правого глаза нет — в драке выбили. Людей у него и так хватает.
— И сколько же подручных?
— Кроме нас двоих, ещё шестеро. Митрофан с Титом присвистнули. Большая шайка!
— Все с Филькой твоим живут?
— Нет. Когда сами к нему приходят, когда — он находит.
— Как он выглядит?
— Высокий, худой, правого глаза нет. Очень силён, в каждом сапоге — по ножу.
Михаил сделал знак, Тит заткнул пленнику рот кляпом.
— Ты полежи пока, отдохни, — сказал Михаил, — а я проверю. Если соврал — пожалеешь.
Он отвёл в сторону Митрофана.
— Глаз с него не спускать, чтобы не ушёл да других не предупредил.
Во дворе Михаил остановился.
«Так, надо всё хорошо обдумать. Ниточка к разбойникам есть, и можно справиться самим, допустим — взять ушкуйников и нагрянуть к Фильке Косому. Скажет ватаман, где другие живут, — и их под корень. Не может Филька не сказать. А будет упираться — так железом калёным попытать. Только вот закавыка одна: на улице хватать не будешь — соседи стражу городскую позовут. И если в доме крик услышат — то же самое. Здесь как бы самим в подвал не угодить. Поди отмойся, коли самого в грабеже да злодействе обвинят.
Тогда Вторуше надо обязательно жизнь сохранить. Случись непредвиденное — свидетелем или соучастником будет. А может, пойти к Косте? Он или воинов своих даст или подскажет, как лучше сделать. Опыта-то у меня нет, а дело серьёзное».
Так и решил действовать. Заявился к сотнику домой, поприветствовал старого знакомого с порога.
— О, Михаил! Садись. Что-то на тебе лица нет. Случилось чего?
И Мишка рассказал ему обо всём: и о том, что вдов ограбили, и о засаде, и о пойманном разбойнике, и о Фильке Косом. Посерьёзнел Костя, выслушав.
— Непростое дело. Хорошо, что сам в него не полез. Про Фильку Косого слыхал: головорез отъявленный, по нему верёвка давно плачет. Стражу городскую привлекать не стоит. Сразу вопросы возникнут — что за деньги, откуда… Мы сами справимся. Есть у меня десяток особо доверенных. Они что хочешь сделают, через любую охрану пройдут. Что для них Филька Косой? К вечеру, как смеркаться начнёт, подходи ко мне — решим твою беду.
Мишка ушёл домой, но нервничал: за что ни возьмётся, всё из рук валится. Едва вечера дождался. И — бегом к Косте. А у того в трапезной воинов полно. Одеты, как простолюдины, только у одного из-под ворота рубахи железо блеснуло. «Кольчуга под рубахой-то», — сообразил Мишка.
— Вот он вам покажет, — показал на него Костя. — Живым Фильку спеленать и — ко мне его. Сопротивляться будет — помять немного дозволяю, но тихо!
— Ножи у него в сапогах, и силён, как бык, — предупредил Михаил.
— И не таких пеленали, — фыркнул десятник. Глядя на его фигуру, на пудовые кулаки, Мишка ни на миг не усомнился в том, что так и будет.
Михаил, десятник и трое воинов на телегу уселись, остальные воины сзади двинулись, да не скопом, а поодиночке.
Добрались до места. После монастыря Мишка отсчитал третий дом:
— Вот изба Фильки.
Подвода проехала ещё немного. Десятник, оставив одного воина у лошади, с остальными вернулся к избе.
— Ты здесь покуда подожди! — сказал десятник Михаилу.
Неслышными тенями перемахнули воины через забор. Ждал-ждал Мишка, когда калитку откроют, и дождался. Распахнулась она, и вышел десятник. Крякнул, как утка, дважды. Подъехала телега, из калитки вынесли здоровенный рулон и бросили на подводу.
— Садись! — десятник махнул рукой Михаилу и сам уселся на телегу.
— А Филька как же?
— Да вот он! — хлопнул ладонью по свёрнутому ковру десятник.
Здорово! Всё это время Мишка у калитки простоял, а ни шума, ни вскрика не слышал.
