Глава 10. Особое задание

Чувствовалось приближение осени. По ночам стало прохладно, начали желтеть листья на деревьях, жухнуть от ночных заморозков трава. За месяц, что Иван летал с новичком, сделали восемнадцать вылетов. Иван уже вполне освоился в качестве командира и натаскивал Александра. Доверял ему самостоятельно, под своим приглядом, взлетать и садиться. Постепенно старший сержант влился в экипаж. Летчиком он оказался хватким, а человеком простым и общительным.

Ивана вызвал комэск:

– Время присмотреться было. Как тебе Никифоров?

– Оботрется – толк будет.

– Вот и отлично. Дал я вам время, но курорт закончился. Экипажей не хватает. Сегодня ночью в немецкий тыл летите. Смотри сюда. – Комэск разложил на столе карту. – Здесь, южнее Минска, партизаны подготовили площадку. Условный сигнал – крест из пяти костров. Садишься и ждешь.

– Чего?

– В Минске немецкий полковник есть, артиллерист. Наши в его окружение своего человека внедрили. По радио он шифровку передал, что полковник в Берлин ездил, в Генштаб, привез план нового наступления и документы. Его сегодня вечером выкрасть должны, полковника этого – вместе с документами. Так что будешь ждать сколько надо. Но за три часа до рассвета улетай. Недалеко от места посадки шоссе проходит. Ночью движение по нему немцами запрещено – из-за активных действий партизан. А рассветет – тебя обнаружат.

Комэск помолчал.

– Пароль при встрече – «Дедушка приехал». Только ты не пугайся.

– Партизаны с рогами будут, что ли? – улыбнулся Иван.

– Тебе бы все зубы скалить… Они в немецкой военной форме будут. А то вы с перепугу стрельбу устроите. Как полковник этот с документами на борт поднимется, головой за него отвечаешь. Хочешь – на бреющем иди, твое дело. Но живым доставь.

– Легко сказать! А вдруг немецкие истребители?

– Когда в досягаемости наших истребителей будешь, дай сигнал.

– Какой?

– Не будем мудрить, сигнал тот же – «Дедушка приехал». Наши эскадрилью поднимут, прикроют.

Ого, эскадрилью истребителей! Видимо, в полковнике и документах наша разведка очень заинтересована.

– Товарищ майор, сопровождение ни к чему. Будут «мессеры» – дам сигнал. А если нет – под покровом ночи к линии фронта подойду, а уж потом пусть эскортируют. Немцы и над нашей территорией сбить могут.

– Верно, – вздохнул комэск, – только имей в виду, об операции никому ни полсловечка. О ней лично там знают! – комэск ткнул пальцем вверх. – Вывезешь – наградим, так и сказали. Ну, ни пуха!

– К черту! – Иван вышел. Задачу ему задали трудную.

На стоянке он нашел Илью.

– Проверь самолет, будет ночной вылет.

– Туда? – сразу понял бортмеханик.

– Именно! И оружие личное проверьте, а то небось паутиной уже все обросло.

– Обижаешь, командир.

От исправности самолета зависело все – жизнь экипажа, выполнение задания. Илья смотрел за самолетом, как мать за ребенком, и нареканий никогда не было.

Почему-то перед этим вылетом Иван волновался. Саша парень хороший, но опыта ночных полетов и посадок на неподготовленную полосу у него не было, да и задание какое-то необычное. Было ли чувство страха? Конечно! На фронте не боятся только дураки! Но человек должен преодолеть страх, смерть может прийти, откуда не ждешь.

Вылетели они в сумерках, и пока добрались до линии фронта, совсем стемнело. Иван рассчитал подлетное время, и выходило, что на точку они прибывают плюс-минус пять минут. Он часто поглядывал в окно, чтобы сориентироваться на местности. Минск обошел с юга.

– Вижу сигналы! – разом закричали бортмеханик и второй пилот.

Высота была невелика, пятьсот метров. Иван начал планировать загодя, убрав газ моторам – так на земле меньше слышен шум двигателей. Но совсем его не уберешь.

Он прошел низко над кострами и перед первым приказал второму пилоту:

– Считай секунды!

И потом:

– Конец.

Прикинули – полоса получилась около четырехсот метров. Вполне пригодна для посадки, а главное – взлета. Иван развернул самолет осторожно, «блинчиком», и сел у первого костра.

После пробега самолет встал. Двигатель Иван не глушил.

– Илья, открой дверь, осмотрись. И Савелию скажи, пусть он от пулемета не отходит.

– Есть.

Илья вернулся через несколько минут.

– Костры потушили. Какие-то люди возле них были видны, но они не подходят.

– Ладно, я сам. Саша, с кресла не вставай. Если стрельба начнется, сразу по газам – и взлетай.

Иван выбрался из пилотской кабины, прошелся по грузовой кабине и дернул за ногу бортстрелка:

– Не зевай!

По спущенной лестнице он спустился на землю. Костры уже погасли, только луна светила.

Навстречу Ивану, в зыбком мертвенном свете луны шел человек. Иван вытащил пистолет из кобуры, передернул затвор и, когда фигура приблизилась, приказал:

– Стой! Пароль!

– Дедушка приехал.

Иван успокоился и опустил пистолет.

Перед ним возник человек, и, если бы комэск не предупредил, Иван выстрелил бы.

Человек был в немецкой полевой форме с автоматом поперек груди. Видимо, он не торопился подходить, боясь получить пулю от кого-нибудь из членов экипажа.

– Фу ты, как немец!

– Вас же предупредили. Ты, летун, пистолетик-то убери…

Иван поставил курок «ТТ» на предохранительный взвод и сунул оружие в кобуру.

– И мотор глушите, ждать придется неизвестно сколько.

Иван забрался в самолет и заглушил мотор.

– Саша, сиди на месте. Если что, запустишь.

К Ивану подошел бортмеханик:

– Командир, там немец у самолета. – Голос бортмеханика срывался от волнения.

– Спокойно, Илья, это наша разведка. Еще не то будет.

– Фу! – облегченно выдохнул Илья.

Потрескивали, остывая, двигатели. Тишина полная.

Иван посмотрел на часы – половина второго ночи. Еще часа два, от силы – два с половиной можно подождать. Он выбрался из самолета.

Теперь людей в полицейской форме было двое. Один – в стальном шлеме; на цепочке, поперек груди поблескивала латунная бляха полукруглой формы. Ни дать ни взять – фельдполицай. Ряженые или служат у немцев на самом деле? Вопросы задавать было не принято, да никто бы и не ответил.

– Командир, закурить есть? – обратился к Ивану «фельдполицай».

– Не курю, – развел руками Иван.

«Немец» говорил по-русски чисто.

– Жаль, у немцев сигареты – дерьмо полное. «Беломора» бы или моршанской махорки…

В экипаже курил только бортстрелок.

– Савелий, – крикнул Иван, – закурить дай!

Бортстрелок подошел к открытой дверце и остолбенел. В темноте его глаза уже адаптировались, и картинку он увидел сюрреалистичную: стоящий у борта самолета командир преспокойно беседует с немцами.

– Не бойся, свои, – уловив его замешательство, невозмутимо отреагировал Иван. – Угости товарищей.

Савелий протянул едва начатую пачку «Беломорканала».

– А можно две? – протянул руку «фельдполицай».

– Бери всю пачку!

– Всю нельзя, вдруг увидят? Сгорю.

«Фельдполицай» прикурил и спрятал папиросу в кулак – огонек был виден издалека.

Время шло. Иван с тревогой посматривал на часы. Еще полчаса – и надо улетать.

«Немцы» тревожились тоже, переминались с ноги на ногу, и так же, как и он, поглядывали на часы. Видимо, заминка случилась, а может – и захват оберста сорвался.

«Даже если они привезут этого полковника, – думал Иван, – похищение не останется незамеченным, немцы выставят на дорогах посты. Как нашим «немцам» возвращаться? Все-таки смелые они люди, наверняка он так не смог бы – работать среди чужих».

Время истекло. Если он задержится еще хоть на четверть часа, то не успеет затемно перелететь через линию фронта.

– Все, парни, время вышло! Ждать больше не могу. А то и экипаж, и самолет угроблю.

Иван поставил ногу на стремянку.

– Илья, заводи! – крикнул он в чрево фюзеляжа. Повернувшись к «немцам», он уже хотел на прощание пожать руки этим мужественным людям, как вдруг заметил, что вдали, на грунтовой дороге, показался свет фар. Машину раскачивало на ухабах, но она не снижала скорости.

С дороги водитель свернул на поле и подъехал к самолету. Водительская дверца распахнулась, и оттуда выскочил немецкий офицер.

– Парни, оберста в самолет, я с ним. Машину отгоните подальше и прострелите ее из автомата. Надо подстроить все так, как будто партизаны напали.

«Немцы» выволокли связанного, с кляпом во рту полковника, и, не церемонясь, зашвырнули в фюзеляж. Привезший его офицер сказал:

– Спасибо за службу, бойцы. Даст бог – свидимся, – и сам залез в самолет.

Иван захлопнул дверцу – двигатели уже работали на холостом ходу. Пробежав в пилотскую кабину, он уселся в кресло.

– Экипаж, взлетаем! Илья, закрылки на взлет, двигатели на полный!

Взревели моторы, и самолет стал разбегаться. Толчок, другой – и «Ли-2» оторвался от земли и начал набирать высоту.

– Успеем до солнца? – спросил Саша.

– Должны. Если «мессеры» появятся, передашь на аэродром по рации открытым текстом «Дедушка приехал». Тогда наши истребители на помощь вылетят.

– Ни фига себе! Вот такая служба по мне! – заявил Саша. – А то – ящики в тыл возить!

Иван держал скорость почти максимальную – триста километров. Топлива достаточно, экономить его не было необходимости, а вот выгадать время – получится.

Едва они перелетели линию фронта, как на востоке показалось солнце. И почти сразу появились наши истребители, две пары.

Иван встретил их появление с тревогой, но Саша опознал силуэты и звезды на крыльях. Видимо, важная птица этот оберст, если его встречают с эскортом.

Без происшествий они добрались до своего аэродрома, сели и зарулили на свою стоянку.

Ведущий истребителей покачал крыльями на прощание, и истребители умчались.

На стоянке их уже ждали – черная «эмка» и крытый грузовик.

Когда Саша через окно увидел, как из самолета выходят немцы, он от удивления потерял дар речи. Ведь он, исполняя приказ Ивана, не выходил из пилотской кабины и не видел, кто садился в самолет.

– Фрицы? Настоящие?

– Один точно вайнахтсман.

– Это что, звание такое? Не слыхал.

– Эх, ты! Вайнахтсман – это Дед Мороз, только немецкий. Подарок привез нашему командованию.

– Быть не может, до Нового года еще далеко.

Экипаж дружно рассмеялся. Смеялись долго, утирая слезы, и не столько было смешно, сколько спадало нервное напряжение.

Два дня им дали на отдых, а потом были полеты в наш тыл – Архангельск, Горький, Саратов.

Ситуация на фронтах осенью сорок второго года складывалась очень тяжелая. Немец дошел до Волги, бои шли в Сталинграде, на Кавказе немцы штурмовали Моздок. С его взятием открывалась дорога к бакинской нефти и кавказским перевалам, за которыми уже была Грузия.

Уже год в блокаде был Ленинград. Немцы замкнули кольцо вокруг города 8 сентября 1941 года, бомбардировщики сожгли продовольственные Бадаевские склады. Людей зимой эвакуировали по льду Ладожского озера. В город шли машины с продовольствием, а обратно на Большую землю вывозили людей, в первую очередь женщин и детей.

Положение с питанием осажденных было катастрофическим. Осенью 41-го года воин получал 500 граммов хлеба, рабочие – 250 граммов, служащие и иждивенцы – по 125 граммов, и кроме хлеба – ничего.

Пока шли полеты в наш тыл, прошло полмесяца. Зарядили дожди. В один из пасмурных дней, когда тучи висели низко, угрожая разразиться ливнем, весь экипаж вызвали в штаб.

К начальству положено являться по форме, поэтому быстро подшили свежие воротнички, надраили сапоги. Иван, как командир, надел кожаный реглан, полученный несколькими днями ранее. Разноса не ожидалось, вроде не напортачили нигде.

В кабинете комэска, кроме самого майора, был политрук. У Ивана сердце екнуло – неспроста! Однако комэск выглядел довольным, улыбался, что бывало с ним редко.

Политрук встал и зачитал приказ по воздушной армии, где перечислялись награжденные, в том числе – весь экипаж Ивана. Он, как командир, получил медаль «За отвагу», остальные – «За боевые заслуги». Комэск каждому вручил удостоверение к медали и прикрепил медали к гимнастерке.

– Догадываетесь, за что? – спросил он у Ивана и подмигнул.

Иван понял – за доставку плененного полковника и нашего разведчика с документами.

– Давненько нашу эскадрилью не отмечали! – Комэск потер руки.

– Ради такого случая весь личный состав собрать бы, да это дело нереальное. Экипажи кто где, – вставил политрук. – Но на первом же общем собрании доведу до сведения всех. Есть у нас свои герои, на кого остальным равняться надо!

Политрук говорил казенными словами, прямо цитатами из газеты «Правда».

Комэск поморщился – политрук не так его понял. Воодушевлять массы на священную войну надо, но не так, а по-человечески, тепло.

– Торжественная часть закончена, приступаем к неофициальной. Награды отметить надо, положено по воинским традициям, чтобы не последние награды были. Начало положено.

Политрук протестующе дернулся, но майор не дал ему вставить слово:

– Только фронтовые сто грамм, наркомовские!

Поскольку политруку нечего было возразить, он только махнул рукой.

Майор достал из стола две бутылки водки и разлил ее по железным кружкам, коих оказалось шесть. Четыре – для экипажа, а оставшиеся две – политруку и комэску.

– С почином вас, парни! Он всего сердца поздравляю! Звонили мне оттуда! – Комэск ткнул пальцем вверх. – Очень ценный груз оказался, очень! Нами довольны.

Они чокнулись и выпили. В кружках было много больше ста граммов, но кто их на радостях считать будет? Закуски не оказалось, занюхали рукавами.

У парней из экипажа рты до ушей.

– Отдыхайте, парни, но пить больше не советую. Завтра вылет в Ленинград, правда – ночью. С утра грузиться будете, – предупредил майор.

Парни, гордые собой, вышли из штаба. В 1941–1942 годах награждали редко, и наградами заслуженно гордились. Это уже с 43-го года медали и ордена почаще вручать стали. Поэтому парни не застегивали ватники, а Иван оставил распахнутым реглан. Медали новые, блестят, внимание привлекают.

Аэродромный люд медали заметил сразу. Намеки на «обмыть надо» кончились застольем. Тут уж Илья подсуетился, технический спирт добыл, закуски немудрящей из столовой принес.

Иван пить не стал. Помнил он еще свои мучения, когда Савицкого хоронили. Поздравления пилотов, стрелков, механиков и техников других экипажей были приятны, чего скрывать. Допытывались они – за что же такие награды? Но награжденный экипаж, предупрежденный Иваном, отмалчивался или отшучивался, еще больше подогревая интерес.

В разгар застолья пришел их поздравить женский экипаж – они только что прилетели. Но, как водится, слухи расходятся быстро.

Девушки не пили, лишь пригубили. Повод для общения хороший, большинство молодые. Патефон принесли – гордость эскадрильи, танцы затеяли до самой полуночи.

С утра Илья развил кипучую деятельность. Едва проснувшись и приведя себя в порядок, он подошел к Ивану:

– Деньги давай.

Деньги у Ивана были – по денежному аттестату получал. Другие, у которых семьи были, им отослали. А ему куда отсылать? И тратить особо некуда было. Хоть довольствие и невелико, а за несколько месяцев скопилась изрядная сумма.

– Сколько и зачем?

Иван подумал – не похмелиться ли хотят? Однако Илья его приятно удивил:

– Сколько можешь, сколько не жалко. Но учти – без отдачи.

– Да ты объясни, зачем?

– Чудак-человек! Мы в Ленинград летим, там люди от голода умирают. Картошки хочу купить. Мешок, два – как получится. Деревня-то рядом.

Иван поразился – как же он сам не додумался? Ну, Илья, мудрая голова! Он вытащил из кармана все деньги, которые были у него в наличии – целую пачку, и отдал Илье, не считая.

– Держи.

– Многовато тут, – начал сомневаться Илья. – Может, хоть немного себе оставишь?

– Бери-бери. И Савелия возьми в помощь, все равно дурака валяет.

– Уже припряг. Он тележку возить будет, на которой авиабомбы подвозят – не на себе же картошку тащить?

Илья ушел. А Иван в душе корил себя – ведь они с Ильей почти одногодки. Почему же Илья додумался, а он, Иван, – нет? Даже как-то обидно стало. Он командир самолета и сам должен был пример подать. В Ленинграде люди от голода на улицах падают, дети умирают от дистрофии. А на поверку оказалось, что Илья-то почеловечнее будет, подушевнее.

Часа через два Илья заявился вместе с Савелием:

– Картошку в хвост загрузили.

Был в хвосте маленький отсек за дверью – почти треугольный. Там хранились чехлы для моторов, колодки для стоянки, нехитрый инструмент.

На грузовиках подвезли груз – ящики с патронами Тульского патронного завода. Илья груз по самолету распределял. Груза немного, но тяжелый! Под конец еще два больших, но легких ящика с медикаментами на патронные ящики уложили.

– Командир, я немного отлучусь, – попросил Илья.

Иван кивнул.

Илья вернулся вскоре и принес ящик американской тушенки.

– Украл? – насторожился Иван.

– Обижаешь, командир. Купил, не все деньги на картошку потратил. Места знать надо.

Ну да, места. Только с покупкой так быстро не обернешься. Небось у интенданта же и купил. Всегда найдутся люди, готовые на любой беде нагреть руки. Воистину – кому война, а кому мать родна.

Иван направился на дальнюю стоянку – туда недавно зарулил самолет, экипаж которого в Ленинград уже летал.

С началом блокады все аэродромы рядом с городом оказались под немцем. Руководство города решило построить аэродром в поселке Сосновка, что на окраине был, – ранее там располагался летний лагерь Осоавиахима. А вокруг дачи, красивейшие места отдыха. Силами рабочих и саперного батальона оборудовали взлетно-посадочную полосу. Аэродромом эту площадку назвать было трудно: бетона на полосе нет, да и заход на нее непростой, особенно ночью. Немного промахнулся с заходом – как раз над немцами. Не успел высоту при взлете набрать, а перед носом уже городские дома стоят. К тому же немцы, услышав звук авиационных двигателей, зачастую стреляли по Сосновке из орудий. В общем, одна головная боль.

Командир рассказал, что в Ленинграде и пригородах действуют несколько аэродромов.

– На полетной карте они обозначены. На нескольких из них я был, скажем – в Янино. Там «транспортник» укрыть негде. Истребители – те в капонирах. Потому сел – быстро груз выкидывай, грузи что дают и улетай к чертовой матери. Есть Комендантский, но не советую. Все время немцы или из орудий обстреливают, или бомбят, если какое-то движение заметят. Паршиво. Сосновка лучше, но там полоса плохая. Когда взлетаешь или садишься, тучи пыли поднимаешь, себя демаскируешь – тогда жди снарядов. По мне же, если сел там, сразу глуши моторы, меньше пыли будет.

– М-да, картина безрадостная.

– Ночью лучше в Сосновку. При посадке синими фонарями подсвечивают, и пыли не видно. Но опять же, пыль – только в сухую погоду. Если моросит, что в Ленинграде часто бывает, никакой пыли нет. Сама ВПП – от Ольгинского пруда в направлении Суздальских озер протянулась.

Пилот достал карту и разостлал ее на земле.

– Смотри, вот здесь. Со стороны Ладоги заходишь, тут вираж – и полоса перед тобой. На малом газу подходи. После полосы на небольшом удалении здания лесного института и Политехнического. Как сел – бей по тормозам.

– Сложновато, особенно ночью.

– А ты думал! Но наши туда летают.

Как позже узнал Иван, в Сосновке базировались 44-й бомбардировочный авиаполк, 159, 44 и 26-й истребительные, 22-я отдельная эскадрилья связи, 13-я отдельная разведывательная, 6-й транспортный авиаотряд. Именно там приземлялся легендарный Г. К. Жуков и улетал оттуда А. А. Жданов.

По обеим сторонам от взлетно-посадочной полосы, в лесу, укрывались самолеты, были отрыты землянки для летчиков и технического состава, располагались склады горючего и боеприпасов. А летом 42-го года рядом с аэродромом, в лесу, разместилась спецшкола № 2, готовившая диверсантов. Часть их планировалось забросить в немецкий тыл, других оставить в городе в случае захвата его немцами – им готовили тайники с взрывчаткой, взрывателями, оружием. Зачастую все это размещали в ложных могилах на кладбищах.

Иван рассчитал полетное время. Если лететь напрямую, то Ленинград недалеко, чуть более шестисот километров, два часа с четвертью лета. Но сейчас придется обходить Калинин с северо-востока, выходить на Ладогу, лететь на бреющем и с севера подходить к аэродрому. Крюк получался изрядный. Курвиметром по карте измерил, и выходило, что без десяти километров – восемьсот. Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

Вечером получил «добро» на вылет. Было еще светло, полосу хорошо видно.

Поднялись на три тысячи метров. Кучевая облачность, в воздухе болтанка. Но облака – к лучшему. Случись нападение «худых», можно спрятаться в облако.

По расчетам, поскольку местами летели вслепую, уже должна быть Ладога. Озеро большое, что море.

Начали снижаться, увидели отблески воды. Солнце уже село, звезд за тучами не видно. Шли над самой водой, ориентируясь по высотомеру. Пятьдесят метров высоты для «транспортника» мало, при неосторожном маневре, слегка потеряв скорость и высоту, можно задеть крылом за воду. Это с виду вода мягкая, а на скорости становится твердой, как бетон. Задел – и крыло отлетит. Видел уже Иван на северах, как случались такие происшествия.

К пригородам Ленинграда выскочили неожиданно. Внизу – ни одного огонька, благо – в городе и возле полно рек и каналов.

Иван убрал скорость до минимума и сориентировался. В Сосновку уже сообщили по телефону о его прибытии, поэтому Иван вышел в эфир и сообщил номер борта. Посадочная полоса должна была быть где-то совсем рядом, но пока он видел только темные громады зданий.

Слева вспыхнули, скорее – неярко зажглись синие лампы, обозначив полосу. Иван немного довернул и аккуратно притер шасси к полосе.

Лампочки тут же потухли.

Помня наставления пилота в Москве, Иван сразу же нажал на тормоза. Плохо, что нельзя самолетные фары включить, аэродром демаскирует.

Но тут перед «транспортником» возникла фигура с фонариком и лучом света указала направление, куда следовать на стоянку.

Едва заглушили двигатели, самолет накрыли маскировочной сетью, и голос из темноты произнес:

– Огонь не зажигать, охрана аэродрома будет стрелять без предупреждения.

Строго у них, да ведь ситуация напряженная.

К самолету подъехал грузовик, и два солдата стали перегружать ящики с патронами в кузов. Одним рейсом не обошлись, пришлось делать три. Но за разгрузкой было потеряно время, наступал рассвет.

С аэродрома взлетали и приземлялись самолеты.

Когда глаза Ивана привыкли к темноте, он увидел замаскированные самолеты – да много. Он отправился в штаб, сдал документы на груз.

– К вечеру детей привезут, ночью вылет, – предупредили его в штабе. – А вы можете пока отдыхать, землянки рядом со стоянками.

Иван вернулся к стоянке и предупредил экипаж о ночном вылете и о детях, которых им предстояло вывезти отсюда.

– Кстати, командир, картошку и консервы определить куда-то надо, – напомнил Илья.

– Точно! Пойду снова в штаб.

– Да сами вывезем! Выпросим тележку – и все дела.

– С аэродрома? А если охрана задержит? У тебя документы на картошку есть? То-то же!

Иван вернулся в штаб и объяснил ситуацию.

– Сразу бы сказал, мил человек! Продукты – это хорошо! А сколько картошки?

– Три мешка. Да еще тушенка – экипаж на свои деньги купил. Хотели бы отдать в детский дом, или… ну, я не знаю… в школу, может быть…

– Знаешь что, старшина, дам я тебе, наверное, грузовичок. Водитель местный, город знает – с ним и отвезете. Через два квартала детский дом есть, не возбраняется визит всем экипажем. Детишкам радость, а вы посмотрите, как ленинградцы живут.

Вскоре к самолету подъехала «полуторка» – еще довоенного выпуска: с круглыми крыльями над передними колесами, двумя фарами. Машины военного выпуска крылья имели прямоугольные, и фара была одна – на левом крыле. Водитель был из БАО – батальона аэродромного обслуживания. Был он худ, кожа лица бледная, под глазами отеки. Однако и старым, с точки зрения Ивана, назвать его было нельзя, так, лет сорока.

– Меня начштаба прислал. Вас, что ли, в детдом везти?

– Нас.

Экипаж живо перегрузил мешки с картошкой и ящик тушенки. Иван уселся на сиденье в кабине на правах старшего, остальные забрались в кузов. Дороги были разбиты, все в воронках от снарядов и бомб.

Иван осматривал город. Первое, что его удивило, даже поразило – так это надписи на стенах домов: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы опасна!» Ни в Москве, ни в других городах он такого не видел.

Недалеко от перекрестка стоял на рельсах трамвай. В городе электричества не было, электротранспорт стоял. С одной стороны трамвай был обложен мешками с песком, делающими его похожим на баррикаду.

Людей на улицах было мало, магазины закрыты, оконные стекла крест-накрест были заклеены бумагой. На крышах некоторых домов видны зенитные установки.

Чувствовалась близость фронта: некоторые здания были полностью или частично разрушены, по улицам ходили милицейские и военные патрули. Но их машину никто не останавливал – на лобовом стекле висел пропуск.

До детского дома добрались быстро.

– Вам сюда? – спросил водитель.

– Нам все равно.

Иван выбрался из кабины, поднялся по ступенькам и вошел в здание. Коридор был пустынный и холодный. А ведь в детских учреждениях всегда шумно – крики, визг, топот. Странно. Не эвакуированы ли дети?

Иван прошел по коридору, читая вывески. Ага, «Директор». Он постучал. Помедлив секунду-другую и не дождавшись приглашения, толкнул дверь и вошел.

За столом сидела молоденькая девушка, одетая в пальто. Голова ее была покрыта шалью.

– Простите, мне бы директора, – начал разговор Иван.

– Я директор.

Господи, да сколько же ей лет?

– Я летчик, из Москвы. Мы привезли важный груз, а с ним – немного продуктов. Возьмете?

– И вы еще спрашиваете? – сразу оживилась девушка. – Конечно! Несите.

– Куда?

– Я покажу. – Директриса вышла на крыльцо.

Экипаж выгрузил мешки, коробку, груз перенесли в подсобку.

Грузовик уехал.

– Что здесь?

– Картошка подмосковная, как видите – три мешка. А в ящике американская тушенка.

По щекам девушки покатились слезы.

– Даже не знаю, как вас благодарить! Мне где-нибудь надо расписаться?

– Нет, мы сами все это купили.

– Спасибо. Хотите с детьми познакомиться?

– Хотим, – Иван просто хотел удостовериться, что дети в доме есть.

Они поднялись на второй этаж.

– Мы всех детей в одну большую комнату собрали. Так теплее и проще одной «буржуйкой» натопить.

Девушка открыла дверь, ведущую в комнату, и экипаж вошел.

Это был шок.

На кроватях лежали маленькие скелеты. Головки детей были стрижены наголо, тела не просто худые – изможденные, ручки – как спички.

У Ивана ком в горле застрял. Он не ожидал, что будет настолько плохо. Но одновременно понимал, что он командир, на него подчиненные смотрят. И потому он очень быстро взял себя в руки:

– Здравствуйте, дети! – поприветствовал он малышей.

В ответ – тишина, только слабое шевеление под одеялами. Потом раздался тихий голос:

– Дядя, вы поесть принесли? Хоть кусочек хлеба?

И взгляд у ребенка такой, что Иван едва не заплакал. Он повернулся и вышел, а следом за ним – и весь экипаж. О чем можно было говорить с голодными детьми? Можно не есть день, два, неделю – они терпели недоедание год с лишним. А ведь растущие организмы требуют еды… Потому в детдоме и тишина такая, что сил бегать нет.

Иван повернулся к директрисе:

– Просьба у меня…

– Да, я вас слушаю.

– Не давайте сейчас детям много еды. Знаю, звучит кощунственно. Но если сейчас картошку сварить и накормить их, может случиться заворот кишок, и они умрут.

– Ну что вы! Мы понемногу. Суп замечательный сварим – картошечка, банка тушенки. Лука бы еще или зелени… Им витамины нужны, они ведь дистрофики все. Мы теперь с едой, недели на три растянем. Вы не думайте, нам макароны привозят, крупы – не часто, правда. Но сейчас всем трудно, особенно тем, кто на фронте.

– Вывезем понемногу всех, – постарался ободрить директрису Иван.

– Да, я слышала. То один детдом закроют, то другой, потому как детей эвакуировали. А их меньше не становится. То родителей снарядом убили, то взрослые от голода умерли. Так их всех жалко! Спасибо вам за продукты.

– Это вам спасибо за то, что держитесь, – Иван обнял девушку. Даже сквозь пальто чувствовалось, какая она худая.

Экипаж покинул детдом.

Они долго шли молча, переживая увиденное. Никто не ожидал увидеть вместо детей маленьких старичков, истощенных и с потухшими глазами.

– Эх, зря, не додумали мы! – вдруг сказал Илья.

– Ты о чем?

– Яблочек бы еще мешок купить надо было. Витамины детскому организму полезны.

– Если еще раз полетим, луку прикупим, – добавил Савелий. – От цинги хорошо, я читал.

Иван полагал после детдома в центр сходить, на Исаакиевский собор поглядеть, на Невский проспект. Не был он в Ленинграде, или, по-современному говоря – в Санкт-Петербурге – никогда, и потому хотел воспользоваться случаем. Но после посещения детдома все желание пропало, и потому, не сговариваясь, они направились к аэродрому – все были потрясены увиденным.

У аэродрома Иван предупредил:

– Для тех, кто здесь служит, увиденное нами – не новость. А на своем аэродроме молчите. Дойдут разговоры до политрука или особиста – пришьют пораженческие настроения.

– А… – попытался что-то сказать Саша, но Иван жестко перебил его:

– Отставить! Я сказал – языки проглотить!

Ужин в летной столовой был скудным. Жиденький супчик, серые, слипшиеся макароны, чай с хлебом. Но Ивану кусок в горло не лез.

После ужина занялись подготовкой самолета. Заправили, Илья проверил моторы.

Едва начало темнеть – а в Ленинграде темнеет поздно, около одиннадцати вечера, и ночь короткая – на грузовиках привезли детей, закутанных в пальто, шали, какое-то тряпье. Экипаж помог перенести детей в самолет. С детьми были женщины со скромными узлами.

– Вещи? – спросил Савелий.

– Документы на детей, вещей нет.

Как только стемнело, экипажу дали команду на взлет. Детей разместили в грузовой кабине, заполнив ее до отказа. Однако весу в них оказалось очень мало, и самолет поднялся легко.

Над Ладогой снова полетели низко.

Видимо, ориентируясь на звук моторов, немцы выпустили очередь, но трассирующие снаряды прошли мимо.

Над своей территорией Иван дал полный газ. К черту экономию топлива, детей быстрее доставить надо. Еще на подлете он сообщил по радио, чтобы к стоянке пригнали транспорт.

После посадки, уже в три часа ночи к стоянке пригнали автобусы довоенной постройки. И снова экипаж помогал перегружать бесценный груз.

Только после всего Иван направился в штаб – доложить о выполнении задания.

Комэск выслушал его, помолчал.

– В городе был?

– Пришлось, – не стал кривить душой Иван.

– Как там?

– Мы в центр не ходили, но на улицах пустынно. Голодно там, – неожиданно вырвалось у Ивана.

– Продукты брал? – понизил голос комэск.

– Брал. Картошки купили, в детдом отвезли.

Иван решил говорить правду – не преступление же он совершил. И не из закромов Родины взяли, на свои кровные купили.

– Молодец! – Майор вышел из-за стола, пожал руку Ивану.

– Это не я молодец, бортмеханик мой надоумил, – признался Иван.

– Все экипажи провизию туда возят. И молчат, как партизаны. Можно подумать, я не человек, осуждать буду. Ты знаешь, Скворцов, для меня это – как проверка экипажа. Если в Ленинград летел и продукты взял, стало быть – человек, не только о себе или службе заботится. Вроде как проверка на наличие душевных качеств.

Иван в первый раз слышал такие слова от майора. Полагал – перед ним кадровый военный, службист до мозга костей. А вот сейчас майор открылся ему с другой стороны, и это приятно удивило. Не очерствел человек душою на войне, а это не всем дано.

– Передай экипажу мою благодарность. А теперь иди, отдыхай, заслужили.

Экипаж и в самом деле устал. Две бессонные ночи и полет отобрали много сил и нервов.

Утром их никто не беспокоил. Ревели моторы, по коридору ходили люди, но экипаж отсыпался.

Днем бортмеханик проверял самолет, готовил его к полетам – ему на стоянке работы было больше всех.

Иван поглядел на небо: хмурое, вот-вот дождь пойдет. По ночам уже прохладно, чувствуется приближение зимы. В прошлом, 41-м году зима была ранней, очень снежной и морозной. Какой она будет в нынешнем году?

Полосатый «чулок» у КДП надулся ветром и лежал горизонтально.

Иван отправился к метеорологам:

– Погоды на два дня не будет! – заявила полковой специалист по погоде. – Сильный ветер, облачность, дождь.

– Порадовали, – хмыкнул Иван.

– Все ходите и ходите, как будто погода от меня зависит. Вы сегодня уже двадцатый, – в сердцах бросила женщина.

И в самом деле, зарядили дожди. Два дня экипаж просидел в комнате – кому охота мокнуть? Травили байки, каких у авиаторов всегда много – о везунчиках, об интересных и смешных случаях.

Авиаторы – так уж издавна повелось – были людьми суеверными. Они, например, никогда не говорили слова «последний», заменяя его словом «крайний», не фотографировались перед полетами, не брились, перед вылетами не подшивали свежих подворотничков.

В столовой после обеда прослушали сводку Совинформбюро. Везде, по всем фронтам велись тяжелые оборонительные бои. После таких сводок лица пилотов мрачнели.

Ивана после прослушивания иногда прямо-таки подмывало сказать, как пойдут дела на фронте дальше и когда мы войдем в Берлин. Но скажи об этом – и можно прослыть дурачком или сумасшедшим. Немцы на Волге – о каком Берлине речь? Поэтому, несмотря на то что ему хотелось парней обнадежить, он держал язык за зубами.

Воспользовавшись непредвиденной передышкой, они сходили в баню и поменяли белье. На фронте возможность помыться выпадала редко и потому была радостью, событием. На полевых аэродромах мылись в палатках, воду грели в бочках на пусковых подогревателях, похожих на большие паяльные лампы. Каждому выдавался маленький кусочек мыла. В такие дни работал парикмахер из БАО.

После помывки сидели в предбаннике. Мужики мечтали о пиве с рыбкой или раками. На войне Иван пива не видел ни разу – не до того стране было.

Наконец распогодилось, возобновились полеты, и стоянки наполовину опустели – из самолетов остались только те, экипажи которых выполняли ночные полеты в немецкий тыл. Да и экипажи уже получили задания.

Ивану предстояло лететь в Белоруссию, в леса под Могилевом. Предполагалась посадка, высадка радистов, выгрузка боеприпасов и в обратный путь – загрузка раненых. Ничего необычного, сколько уже таких полетов выполнено.

Ящики с патронами загрузили еще днем, а к вечеру, после ужина, привезли радистов. У каждого было по два увесистых «сидора»: рация, запасные батареи, оружие и боеприпасы. Парни были молодые, необстрелянные, похоже – сразу после курсов. Они нервничали, хотя и пытались это скрывать. Для них это был первый вылет, и сразу – в немецкий тыл. Тут и люди постарше да и поопытнее нервничать будут.

Уселись в самолет, получили разрешение на вылет и взлетели. Радисты сразу прилипли к окнам – но что в них увидишь? Темень, в населенных пунктах – светомаскировка.

Иван забрался повыше, на четыре тысячи метров – над облачностью шел.

В расчетное время снижаться стал, привычно заложило уши.

Весь экипаж прильнул к окнам, высматривая условные сигналы.

Пять костров, разложенных в ряд, первым увидел второй пилот. Садиться надо было справа от них, как было сообщено в радиограмме.

Иван сделал полукруг, выходя в створ сигналам, аккуратно притер самолет возле первого костра, убрал обороты у моторов и нажал на тормоза.

Однако земля на поле была пропитана влагой, трава стояла высокая, мокрая, скользкая, и скорость самолет снижал медленно. Хуже всего было то, что фары включать было нельзя, а без них невозможно было увидеть, что впереди.

Они остановились, оставив костры далеко позади. Иван хотел развернуть самолет и подрулить к кострам, да не тут-то было. Колеса шасси по ступицы увязли в земле и держали самолет, как якорем.

Иван сначала попытался дать газ моторам. Они ревели, хвост самолета поднимался, но сам самолет с места не двигался.

Холодный пот пробил Ивана с головы до ног. Если бы это случилось на аэродроме – не страшно. Тягач подогнали бы, или трактор, и моментом вытащили бы. А где их в тылу немецком возьмешь?

Он заглушил моторы – чего шуметь попусту? Видно, место для посадки подыскивал человек неопытный. Луг широкий и длинный, а земля влажная, последствий не учли, вот и вляпался экипаж.

Бортмеханик открыл дверь, и к самолету подбежали партизаны.

– Эй, летуны, чего так далеко от костров укатились?

Илья не выдержал и в сердцах обматерил спрашивающих:

– Самолет десять тонн весит! Кто же такое влажное и гиблое место для посадки выбрал? Чего теперь делать?

– Разгрузим, лошадей подгоним и выдернем.

К самолету подогнали подводы, перегрузили ящики с боеприпасами.

Иван с Сашей тем временем осмотрели шасси, обошли вокруг самолета. Еще бы сотню метров вперед прокатились – и в деревья уткнулись бы. А теперь один вариант: самолет лошадями вытащить – это если получится, конечно, потом развернуться и по своим следам взлетать. Колеи видны, там земля уже немного уплотнена. А вот как раненых брать? Груженый самолет с влажной площадки может и не взлететь.

Когда партизаны вернулись с лошадьми, Иван объяснил командиру ситуацию.

Лошадей привязали за постромки к общей веревке, которую зацепили за дутик – хвостовое колесо. И моторами ведь не поможешь, винты в другую сторону тянуть будут.

Лошади стали тянуть самолет, партизаны и экипаж тоже толкали.

Общими усилиями продвинув самолет метра на два-три, они выдохлись. В колею, под колеса досок бы бросить, только где их взять в этих условиях?

Несколько партизан побежали в лес и срубили жердины. Но при попытке вытолкнуть самолет они ломались.

Общими усилиями да с пятой попытки, когда Илья бросил под каждое колесо по брезентовому чехлу от моторов, удалось продвинуть самолет еще метров на тридцать назад.

Илья обошел самолет.

– Надо попробовать развернуть.

Они завели лошадей с правой стороны, благо – дутик мог поворачиваться. Поднять хвост руками нечего было и думать: и людей мало, и хвост тяжел. У них получилось поставить самолет колесами в колею, только вот все в грязи вывозились и устали.

Иван решил запустить двигатели и продвинуться вперед, где посуше, откуда уже взлететь можно было.

Завели моторы, Илья встал впереди самолета. Иван дал газ, и самолет медленно пополз вперед. Увидев это, Илья тут же поднял над головой скрещенные руки. В авиации это сигнал – глуши двигатели.

Иван послушно выключил моторы и открыл подвижную форточку.

– Колеса не едут, – прокричал снизу Илья. – Грязью все забило, юзом идут.

Бортстрелок, механик и партизаны принялись счищать с колес налипшую грязь. Инструментов не было, и делать это им приходилось руками. Ну хоть бы одна лопата в отряде была!

Иван с тревогой посмотрел на часы: если через час они не вызволят самолет из грязи и не взлетят, через фронт затемно не перебраться. Вот же дрянная ситуация!

Партизаны посовещались между собой.

– Сейчас мы еще лошадей пригоним.

Двое ушли в лес, а к Ивану подошел командир отряда, видимо – из кадровых военных. Армейская форма сидела на нем ладно, без морщин и складок, но была без знаков различия.

– Сейчас выпрягут лошадей из повозок, на которых лежат раненые. Если самолет вытащим на сухое, вы их заберете, и повозки уже будут не нужны.

Иван в ответ только вздохнул. А если не удастся? Бросать исправный самолет и всему экипажу уходить в партизаны? Ну, самолет можно и сжечь, чтобы врагу не достался. Но поднимется ли рука уничтожить исправный самолет? Он ведь не раз вывозил их из опасных ситуаций, жалко машину.

Через полчаса партизаны вернулись на лошадях. Трое – верхом, а одна лошадь тянула пустую повозку.

– Повозку-то зачем? – не понял командир.

– А мы с других повозок борта сняли. Доски хорошие, мы их под колеса подложим.

Идея была верной.

Они уложили в колею доски – к тому времени колеса уже очистили от грязи.

Грязный, как трубочист, Илья крикнул Ивану:

– Командир, пробуй!

Иван забрался в кабину и запустил моторы. Прогрев моторы пару минут, он добавил газ, и самолет натужно пошел. Основное шасси шло по доскам, но дутик юзом волочился по земле, тормозя ход.

Когда самолет выбрался на сухое место, Илья принялся очищать хвостовое колесо. Маленькое по сравнению с основным колесом, оно было просто не видно под огромным слоем липкой грязи.

Иван выбрался из самолета.

– Везите раненых, только быстро. Время уходит, скоро рассвет.

Пока привезли раненых и разместили их в фюзеляже, миновал час. Иван только головой качал от огорчения: они уже явно не успевали пересечь линию фронта до рассвета. Он надеялся на подходе к линии фронта опуститься до бреющего полета. Тогда с немецких истребителей, если таковые появятся, засечь самолет будет сложно.

Немцы любили барражировать на трех-четырех с половиной тысячах метров. Правда, была опасность поражения от пулеметного огня, но Иван надеялся, что угловая скорость велика и они не успеют прицелиться. Самолет-то броневой защиты не имеет, не штурмовик. Пара попаданий в главные узлы или моторы – и конец. Пожар на самолете – дело страшное. А парашютов ни у кого из экипажа или раненых нет.

Они взлетели. Тяжко разбегались: грунт паршивый, влажный, самолет нагружен. Но в воздух поднялись. Илья на радостях закричал «Ура!».

Иван дал моторам полный газ. Был небольшой встречный ветер, но триста километров самолет выжимал. Потрепанному ветерану трудновато было выдерживать такую скорость: моторы ревели, по фюзеляжу периодически пробегала дрожь.

Затемно они успели миновать Чериков, Кричев и уже были над Смоленщиной.

Пока Саша держал штурвал, Иван уткнулся в карту. На ней синим крестиком, согласно данным нашей агентурной и авиаразведки, были отмечены немецкие аэродромы, и их лучше обойти стороной. Там и зенитное прикрытие сильное, и истребителям взлететь и догнать практически безоружный самолет много времени не надо.

Рославль Иван решил обойти с юга – там аэродром. Потом курс на девяносто, на Брянщину, через Вербежичи, параллельно шоссе Брянск – Калуга, только севернее держаться надо. А там уже и фронтовая полоса. Затем Московская область. Крюк получался, но зато безопаснее было, и топлива хватало.

Солнце предательски вставало и било лучами в лобовые стекла. Хоть бы пасмурно было, тучи бы набежали – так нет, на небе ни облачка, все ветром унесло.

Если уж не везло, так по-крупному. Сначала при посадке чуть в грязи не утонули, а потом из Козельска пара «мессеров», промышлявших свободной охотой, взлетела. На беду Ивана, они направились на север и как раз пересеклись курсами над Павлищево.

Немцы сначала глазами своим поверить не могли – как это так? Русский «Ли-2» внаглую, посветлу? Высоту набрали, осмотрелись – не видно ли истребителей в качестве прикрытия? Но поскольку опасности не увидели, то решили атаковать – цель-то уж больно заманчивая. Тихоходный «транспортник» над оккупированной территорией. Если русский вызовет по рации подмогу, так она не успеет, и личный счет пилотов люфтваффе пополнится – как и кошелек.

Иван, сидевший в левом крыле командира, увидеть приближавшиеся справа «мессеры» не мог, а Саша прозевал. Их увидел только бортстрелок Савелий, когда они набрали высоту.

– Командир, – раздался в наушниках его голос, – сверху два «мессера»! Полагаю – атаковать собираются.

Иван чертыхнулся – до своих меньше получаса лету, и отдал от себя штурвал. Сейчас их спасение было в малой высоте, немцы снизу атаковать не станут. Кроме того, расцветка «Ли-2» сверху камуфляжная, увидеть и прицелиться тяжелее.

Он успел снизиться до ста метров, когда услышал, как загрохотал крупнокалиберный пулемет Савелия. Значит, немцы близко и атакуют. Управляя элеронами, он попытался скользнуть влево. Трассы пронеслись правее, а над «транспортником» с ревом промчалась пара «худых». И тут же с набором высоты – крутой вираж.

Савелий стрелял короткими очередями, экономя патроны, но что один его пулемет против четырех пушек «мессеров»?

Немцы зашли сзади, и теперь стрелять по ним мешал киль.

– Командир, отверни немного! – закричал бортстрелок.

Иван начал выписывать «змейку» – так на короткое время открывался «мессершмитт». Тут же заработал УБТ Савелия.

Ведущий немец не выдержал огня в лоб и отвернул, но на его место встал ведомый.

Иван снова сделал плавный поворот – и вновь заработал УБТ.

Немцы решили взять «транспортник» в клещи, и разошлись в стороны.

– Илья! Давай в нижнюю стрелковую точку! Не попадешь, так отпугнешь.

Немцы прекрасно знали, что бортстрелок на «Ли-2» один. Истребители начали сходиться, держа «транспортник» в перекрестье прицелов.

Илье и Савелию договориться бы, но они оба одновременно открыли огонь по правому борту.

Нижняя стрелковая установка была калибром 7, 62 мм – там стоял пулемет ДА – Дегтярев авиационный. Для авиации он был слабоват, винтовочного калибра.

Но самое поразительное было то, что они оба попали. Трассы их пулеметов сошлись на «мессере». От него полетели куски обшивки и сразу повалил дым. С переворотом «мессер» ушел от огня, но ему не хватило высоты, и он, врезавшись в землю, взорвался.

Зато второй, пользуясь превосходством в скорости и вооружении, подобрался к «транспортнику» совсем близко и открыл огонь из всех стволов. Снаряды и пули ударили сначала по фюзеляжу, и находящиеся в нем раненые получили новые ранения. Из грузовой кабины доносились крики боли, стоны и проклятия.

В последний момент перед тем, как отвернуть, немец успел из пушки попасть по кабине пилотов. Боковое стекло не было бронированным и не защитило от снарядов. Грохот, вспышки!

На какой-то миг Иван потерял сознание, а пришел в себя в кабине «Як-52». Впереди, перед лобовым стеклом торчала неподвижная лопасть винта, а за ним вращалась земля. Нет, не земля – это штопорил самолет, а в наушниках раздавался крик:

– Выводи! Ручку на себя, правая нога вперед!

Все действия он выполнил моментально и автоматически. Высота была маленькой и стремительно сокращалась, но самолет вышел из штопора.

Иван довернул нос самолета на взлетно-посадочную полосу, успел выпустить шасси и притер самолет на полосу. Обычно за ревом двигателя никаких других звуков не слышно, но сейчас ему был слышен шорох шин и скрип в кабине – как у старого автомобиля.

Он притормозил, повернул на рулежную дорожку и остановился – докатиться до стоянки инерции уже не хватило. Открыв фонарь кабины, Иван с наслаждением вдохнул воздух. Неужели с перепугу или от волнения все события ему пригрезились?

К самолету бежали люди – инструкторы и курсанты. Как же, можно сказать – чрезвычайное происшествие, чудом трагедии не произошло.

Иван отстегнул привязные ремни, потом подвесную систему парашюта и хотел уже выбраться из кабины, но почувствовал, что ему что-то мешает. Это был кожаный реглан. Стало быть, он на самом деле на войне побывал. И штурмовик, и «Бостон», и «Ли-2» ему не пригрезились.

Расстегнув пуговицы, он раздвинул полы реглана, выбрался на крыло и спрыгнул на землю. Тут уже и толпа подбежала.

– Ты чего… – хотел наброситься на него инструктор и оторопел. Перед ним стоял Иван, но не тот, который уходил отсюда в свой первый самостоятельный полет. Не юноша, едва скрывавший радость и волнение в ожидании своей первой встречи с небом, а волевой и решительный молодой человек.

Инструктор оглядел Ивана: кожаный реглан, под ним военная форма, на петлицах четыре треугольничка – старшина, на груди медаль. Улетал же он, как и другие курсанты, в темно-синем комбинезоне. Его форма смутила многих, поскольку люди понимали, что переодеться в тесной кабине самолета, да еще и в полете невозможно. Вид Ивана вызвал у присутствующих шок.

Иван стянул с головы шлемофон и положил его на крыло самолета.

– Похоже, лентяй твой техник, топливный фильтр вовремя поменять надо было, – и сделал резкое движение кулаком, как будто хотел ударить инструктора в солнечное сплетение. Тот отшатнулся.

– Саечка за испуг!

Иван повернулся и пошел к воротам. Ну их к черту, эти полеты. Сыт по горло, налетался. Мальчишество кончилось, надо просто жить.