Глава 8
К утру следующего дня мы уже были на окраине Приднепровской. «Иванов» и «Сидоров» разглядывали ее в бинокль.
— Есть немцы, форма полевая, — коротко доложил «Сидоров».
«Иванов» лишь кивнул.
Да какая разница — полевая форма она и есть полевая: серая у пехотинцев, черная у танкистов. По мне, хороший немец — это мертвый немец, такой уж точно не выстрелит в меня. Но для парочки форма явно играла какую-то роль, для меня пока непонятную.
— Вот что, взводный. Ты найди укрытие получше, пережди там. Мы в поселок сходим, а вещи оставим здесь, на тебя.
Мне быстро удалось найти подходящее укрытие — под корнем поваленного дерева. Углубление в земле большое, заросшее травой, прямо берлога какая-то. Я уложил туда ранец «Сидорова», их плащ-накидки немецкие и устроился сам.
Разведчики придирчиво оглядели друг друга и, не найдя изъянов в обмундировании, ушли.
Положив под руку взведенный автомат, я с удовольствием растянулся в убежище. Час шел за часом, я временами впадал в прострацию — состояние между сном и бодрствованием, но тем не менее раздавшийся хруст веток услышал сразу и насторожился. Осторожно перевернулся на живот и взял оружие поудобнее. Не хотелось его использовать без особой необходимости — до поселка не больше километра, стрельбу слышно будет.
Услышал знакомые голоса, приподнял голову. Тьфу ты, парочка стоит.
Я выбрался из укрытия.
— Извини, взводный, тихо подходить не хотели, специально слегка шумнули, чтобы ты не всполошился.
Видимо, поход в поселок прошел удачно, оба выглядели довольными. Расспрашивать бесполезно, к тому же лишние знания — большие печали, по крайней мере — в разведке.
— Переодевайся, сержант.
К моим ногам упал узел с одеждой. Развернув его, я обнаружил рубашку, штаны, растоптанные ботинки. Ну, раз приказали — переоденусь. Им виднее. Я скинул форму, скатал ее в узел.
— Э-э, нет, снимай и нательное.
«Сидоров», видя мое недоумение, улыбнулся:
— Печати казенные на нем.
И правда, на исподнем стояли черные прямоугольные штампы полка. Мелочь, но если немцы досмотрят — быть беде.
Я снял исподнее, надел гражданские штаны и рубашку. Все ношеное, но чистое и не рваное. И башмаки впору пришлись.
Оба придирчиво оглядели меня и остались довольны:
— Похож на местного — сгодится. Отдыхай пока.
Интересно, что они задумали? Явно хотят, чтобы я тоже в поселок пошел.
К вечеру, когда солнце уже клонилось к горизонту, парочка засобиралась.
— Петр!
От неожиданности я вздрогнул. Раньше они меня взводным величали, теперь вдруг по имени.
— Мы в поселок идем, сам понимаешь, дела. Встреча у нас важная. Подстраховаться надо. Ты идешь вперед, мы — за тобой. Оружие брать нельзя. Адрес — Железнодорожная, 14. Запомнишь?
— Не дебил.
«Иванов» объяснил, как найти улицу.
— Пройдешь не спеша мимо дома — там перед ним палисадник. Посмотри внимательно — не насторожит ли чего? Если все чисто, почеши затылок, насторожит что-нибудь — покашляй. И в любом случае сразу уходи. Встретимся здесь же, в лесу.
Непривычно мне было идти без формы и без оружия. Хотя, если честно — не совсем без оружия. Финку я все-таки под рубашку — под брючный пояс — сунул. Идти даже без ножа — это для меня уж слишком. И так чувствовал себя почти голым. Идти было необычно легко: на плечо не давила привычная тяжесть автомата, рубашка навыпуск ремнем не перехвачена.
Подумал: идти открыто по дороге или задворками добираться до Железнодорожной? Пошел все-таки по дороге, остановился у первых домов — дождался, пока подтянутся «товарищи» в немецкой форме. Не спеша, изображая походку усталого человека, я шел по улице.
Вот и третий поворот. Я свернул налево. На станции свистнул паровоз, громыхнули вагоны. Значит, улица Железнодорожная в самом деле имеет отношение к стальной магистрали.
Прочитал на углу дома табличку — все верно, с улицей не ошибся. На углу — дом номер один. Стало быть, четные номера на другой стороне. Головой не вертел — зачем? Я же вроде местный, поселок знаю. Сам же глазами по сторонам из-под бровей зыркал.
Вот и дом номер четырнадцать. Ага, приметы совпадают: низкий заборчик, за ним — палисадник с цветами, простенькие шторы на окнах. Во дворе — никого, и в соседних домах никакого движения. Сделав еще несколько шагов, я почесал затылок. И, сворачивая в переулок, увидел, как «товарищи-немцы» смело заходят в калитку.
Быстро темнело. Возвращаться в лес? Приказ был без вариантов — вернуться и ждать.
Я сделал небольшой круг по улице и направился назад — по той же самой Железнодорожной улице. Шел и прислушивался: не раздастся ли впереди стук подкованных сапог немецкого патруля? Ходят ли патрули по поселку, я не знал, но остерегался встречи с патрулем, которая стала бы последней. Надежда — только на свои ноги. Потому я был готов в любую минуту метнуться в сторону, скрыться за домами, раствориться в огородиках, за сараями.
Проходя мимо дома номер четырнадцать, я бросил взгляд на окна. Что за чертовщина? В комнате горела керосиновая лампа, и в ее тусклом свете я увидел, как по шторам метались тени. В комнате явно шла борьба — мелькали руки, головы!
Я замер. «Что делать? Приказа вмешиваться не было. А вдруг нашим помощь нужна? Но не сорву ли я своим вмешательством важную встречу или вообще всю операцию? Тогда мне несдобровать!» Все это за мгновение промелькнуло у меня в голове. А, будь что будет!
Выхватив нож из-под рубашки, я перемахнул через низенькую калитку, взлетел по ступеням и ногой толкнул дверь. Сени темные — едва ручку двери в комнату нащупал. Одним движением я резко распахнул дверь.
Взгляд выхватил лежащего на полу «Иванова» и рядом с ним — немца. Оба — в луже крови. Чуть поодаль лежал «Сидоров», и на нем — немец в форме. Двумя руками он держал над грудью «Сидорова» нож. Тот, ухватившись за его руку, пытался нож отвести. Руки у обоих дрожали от напряжения, но развязка была уже близка.
В два прыжка я долетел до них и всадил нож в левую подмышку немцу. Он обмяк и уронил голову, но пальцы рук продолжали судорожно сжимать нож. Я едва успел отвести руку немца с ножом от груди «Сидорова».
Столкнув его с себя, «Сидоров» израсходовал последние силы — он дышал тяжело и сипло:
— Ты… чего… приказ… как… здесь…
Он с трудом выдавливал из себя слова — как после тяжелой работы.
Я осмотрел комнату. «Иванов», похоже, готов. Навидался я уже мертвецов, с одного взгляда понял.
— Помоги… подняться… — прохрипел раненый разведчик.
Я подал руку. «Сидоров» с трудом сел, сбросил со своих ног ноги немца. Только тут я заметил, что левая брючина у него в крови. Я расстегнул на убитом немце ремень, выдернул его и перетянул им бедро раненого. Вытащив из тела немца нож, отер его от крови об его же мундир. Надрезал ножом простыню на кровати, с треском разорвал. Получившейся полосой ткани поверх брюк перевязал рану.
— Чего же ты не стрелял? — запоздало спросил я.
— Нельзя было шум поднимать.
Как-то странно. Оружие было у обеих сторон. У «Сидорова» автомат, а у «Иванова» и обоих немцев — пистолеты в кобурах на поясе. И кобуры у всех застегнуты, борьба шла на ножах. А может, это такие же немцы, как и «Иванов» с «Сидоровым»?
— Документы забери, — хрипло сказал «Сидоров».
Я достал из нагрудного кармана «Иванова» документы и сунул в карман своих брюк. «Сидоров», не отводя глаз, наблюдал за моими действиями.
— И немецкие — тоже.
Ну, мне не впервой у мертвых документы забирать. Пошарив по карманам френчей, я вытащил найденные документы.
— Мешок забери. — «Сидоров» показал взглядом под стол. Около его ножек лежал вещмешок с лямками. Я поднял его с пола и забросил лямки на плечи.
— Теперь мне помоги, надо скорее убираться отсюда.
Я помог «Сидорову» подняться. От боли в раненой ноге он скривился, но, хромая, поковылял к выходу.
Нет, так нам не выбраться. У него рана на ноге, у меня на спине вещмешок. Крайне странная пара, если со стороны посмотреть. Любой патруль сразу остановит — очень подозрительно. Придется прорываться с оружием.
Я вернулся, подобрал с пола автомат «Сидорова». Если уж немцы встретятся, без стрельбы не обойтись.
Мы вышли из дома. С бьющимся сердцем я выглянул из калитки. Улица была пустынна. Левой рукой «Сидоров» обхватил меня за шею, и мы пошли. Хотя «пошли» сказано громко, скорее — потащились. «Сидоров» и сам чувствовал опасность ситуации, скрипел зубами от боли, но старался идти быстрее. Хоть бы выйти из поселка, не встретив немцев. Если верить поговорке, что везет пьяным и дуракам, то я точно из последних, потому как пьяным не был, а из поселка нам удалось выбраться.
Дальше уже не так опасно. Я взвалил на себя совсем выбившегося из сил раненого и потащил в лес. Тяжело! «Сидоров» да вещмешок, автомат килограммов на девяносто тянули — не меньше.
Дойдя до опушки и едва зайдя в лес, я остановился, бережно опустил «Сидорова» на землю, отдышался. Только хотел поднять его снова, как разведчик остановил меня:
— Документы в первую очередь.
Спорить не стал, да по отдельности и мне легче будет. Я отнес вещмешок к схрону и вернулся за раненым. Теперь уж поудобнее нести, тем более «Сидоров» слегка помогал, опираясь на здоровую ногу.
Мы рухнули у корневища упавшего дерева. Я подтащил «Сидорова» к углублению, уложил на плащ и свалился рядом.
— Не пойму я что-то. Можешь сказать мне, сержант, почему ты сразу в лес не ушел?
— Да уходил я — по этой же улице, уже назад шел, однако на шторах тени увидел. Понял: что-то неладно у вас, борьба идет, вот и решил вмешаться.
«Сидоров» затих.
— Эй, земляк, ты живой? — Я тронул раненого за здоровую ногу.
— А нож у тебя откуда?
И тут вдруг я, неожиданно даже для самого себя, выдал крылатую фразу Абдуллы из «Белого солнца пустыни»:
— Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого его не окажется в нужный момент.
— Тоже мне — философ. Ладно, я прощаю тебе невыполнение приказа. Если бы не твое вмешательство, задание было бы сорвано. А так — документы у нас. Майора только жалко.
— Ты о ком?
— Об «Иванове».
Мы оба замолчали. Еще неизвестно, в каком звании сам «Сидоров». А самое главное — как теперь назад выбираться будем. «Сидоров» сейчас не ходок.
Видимо, он думал о том же:
— Давай спать, сержант, утром будем думать.
Я его понимал — после ранения, кровопотери и шока всегда в сон тянет.
«Сидоров» тут же уснул. Я же взял автомат и залег на охрану. Дремал одним глазком, прислушиваясь к каждому шороху на тропе, пытаясь расслышать, не началась ли в поселке облава. Наверняка немцам уже известно о происшествии в доме на Железнодорожной. Силы экономить надо, печенкой чувствовал — завтра они мне еще ох как понадобятся.
Ночь прошла спокойно.
Утром я подошел к раненому — лоб потрогал, повязку на ноге осмотрел.
— Сержант, как думаешь из ситуации выбираться? — спросил «Сидоров».
— Вариантов у меня нет. Буду тебя с грузом потихоньку к передовой тащить. А там — по обстоятельствам.
— Я предлагаю другое. Ты поможешь мне добраться до нашей предыдущей стоянки — помнишь овраг? Там ручей есть, место глухое. Оставишь меня в овраге, а сам — к нашим иди. Я в таком состоянии перейти передовую не смогу — ты это и сам понимаешь. Доберешься до своих, позвонишь в штаб армии — телефон я скажу. Приведешь спецгруппу назад, ко мне — вчетвером и меня, и документы вам забрать проще будет.
Я задумался:
— Вряд ли получится. Смотри сам. До передовой минимум двое суток, назад столько же. Группа только ночью передовую перейти сможет. Считай, на все пять дней уйдет. А как же рана? И еды уже не осталось. Еще вот форма на тебе немецкая. Местные тебя обнаружат — добьют, а если немцы наткнутся? Предлагаю перенести тебя подальше от Приднепровской да и оставить на каком-нибудь глухом хуторке — у старушки. Все пригляд будет и хлеба кусок.
— Опасно с документами на хуторе скрываться. Немцы нагрянуть могут.
— Так документы рядом с хутором спрятать можно, а потом забрать.
— Разумно.
— Только форму нашу надеть тебе надо. Какой, к черту, хутор, какая старушка, если на тебе форма вражеская?
— Где же взять нашу? Пить дай — во рту сушит.
Я протянул ему флягу. «Сидоров» присел, опершись спиной о корневища дерева, напился.
— Вот что. Переодену-ка я тебя в свою форму. Побудешь пока старшим сержантом. А немецкую закопаем. На мне — гражданская одежда, в ней и пойду.
«Сидоров» не торопился с ответом — размышлял:
— Пожалуй, можно попробовать.
Сказано-сделано. И надо спешить — поскорее уйти подальше от Приднепровской.
Я перетаскивал раненого на сто-двести метров, потом возвращался за документами и оружием, да еще и за ранцем из телячьей кожи в придачу, будь он неладен. Утренняя свежесть осеннего леса придавала бодрости, но через час я уже весь был мокрый. Умаялся хождениями вконец. «Сидоров» тоже устал — я видел испарину на его лбу, бледность.
В чащобе я помог ему переодеться в мою военную форму. Ножом поддел дерн, выкопал ямку, уложил в нее снятую с раненого немецкую окровавленную и порезанную форму, присыпал землей, а сверху положил дерн. Полюбовался на дело рук своих. С виду — девственно цело, не догадаешься, что там что-то спрятано. А потом дожди пойдут, и форма сгниет.
«Сидоров», наблюдавший за происходящим, одобрительно кивнул.
Все-таки я перетащил раненого и груз через лес, хотя далось мне это непросто. Рубашка мокрой от пота была — хоть выжимай.
Оставив раненого и груз в овражке, сам пошел искать жилье. Нашел в километрах двух от леса деревню небольшую, о трех избах. С дедом, одиноко проживающим в деревне, удалось договориться быстро. Даже тачку дал для перевозки раненого, чему я рад был чрезвычайно. В глухой деревеньке как без нее? Использовали ее для хозяйственных нужд — дрова перевезти, урожай. Дед довольно глядел вслед — и в лихое время сгодилась его железная помощница! Убогое сооружение на железных колесах, с самодельным дощатым коробом на них подпрыгивало на ухабах, переднее колесо поскрипывало, зарывалось в скрытые под мхом рытвины, но я толкал тачку и чуть не пел от радости. Каково было бы тащить на себе груз и тяжелого разведчика еще два километра?
Прибыл на место, на дно короба уложил вещмешок с документами, ранец и оружие, а уж сверху и «Сидоров» устроился. Конечно, катить тачку даже по кочкам и выбоинам было легче, чем нести его на себе.
Не доезжая немного до деревни, на опушке реденькой рощи я остановился, прикопал вещмешок и ранец. Приметил место. И — к избе деда.
Он уже поджидал нас у избы. Увидев раненого красноармейца, всплеснул руками:
— Как же тебя, милок, угораздило? Я и сам в четырнадцатом годе воевал, знаю, каково оно. Давай помогу.
Дед помог занести «Сидорова» в избу, уложил на застеленную кровать.
— Только вот что. Форму энту спрятать надобно. Сымай одежу!
Переглянулись мы с «Сидоровым». Вообще-то верно — оставаться в форме нельзя. Не ровен час, нагрянут немцы — без разговоров шлепнут. Не брали они в плен раненых, добивали на месте.
Я помог раздеться «Сидорову», протянул форму деду. Он скрутил ее рулоном и протянул руку к пистолету:
— Оружию давай.
— Да ты чего, дед? — запротестовал раненый.
— Слабый ты, чтобы отбиться. Спалят ироды всю деревню и нас с тобой. Послушай старика — отдай!
«Сидоров» нехотя передал деду кобуру с пистолетом. Тот сгреб все в охапку и ушел. Его не было довольно долго — с полчаса. Мы уже начали волноваться — не случилось ли чего?
— Как думаешь, дед не выдаст? — тревожился «Сидоров».
— Кто его знает, в душу не заглянешь.
Вошел дед, отряхнул свою одежду.
— Чего насупились? Вы вот что, робяты, вы не сумлевайтесь. Я хоть властью большевистской обиженный, в предателях отродясь не был. Что в моих силах, сделаю, раненого обихожу не хуже, чем в госпитале ему будет.
Я помялся:
— Как звать-то вас?
— Парфентием батюшка с матушкой при рождении нарекли.
— А деревня как называется?
— Простое, чисто русское у нее название — Зайцево. Не забудешь?
Я засмеялся:
— Нет, конечно. Перекусить чего-нибудь не найдется у вас?
— Найдется, как не найтись. Вот старый дурень — разговоры тут с вами разговариваю, а накормить забыл.
Дед засуетился, вытащил из русской печи чугунок еще теплой картошки, принес ломоть соленого сала, кусок зачерствевшего хлеба. Руками развел:
— Хлеб пеку раз в неделю, поскольку один в деревне проживаюсь, так что извиняйте — нету другого покамест.
Мы поели картошечки с салом да луком, запили отваром шиповника. Заварки чайной у деда давно уже не было — с той поры, как в соседней деревне разбомбили сельмаг.
После еды разомлел я, прилечь потянуло. Да нельзя — документы надо своим передать, а для этого — еще и через линию фронта перейти. Так не хотелось из дома дедова уходить, как вроде гири на ногах держат. Однако надо спешить. Я подошел к «Сидорову». Он на ухо мне сказал пароль, который надо назвать в штабе армии.
— Ну, Петр, удачи тебе. Не дай себя убить, очень прошу — перейди фронт. Пусть в штабе знают — где, что и как.
— Постараюсь. Ты выздоравливай только.
Я взял автомат и вышел, провожаемый дедом. А дальше — в лес.
Шагалось без груза значительно легче, только автомат висел на плече да две обоймы в карманах. Непривычно без формы: боец не боец — партизан ли, дезертир? И документов нет никаких.
Чистый лесной воздух, пьянящий смолистыми ароматами, резко обострил чувство голода. Я с жадностью присматривался к кустам — вдруг съедобные ягоды встретятся? Специально-то искать не время! Как назло, чаще всего попадались черные, блестящие — несъедобные. На солнечных пригорках встречалась душистая земляника, реденько алевшая среди травы на южных склонах. «Ничего, доберусь до своих, наемся» — подбадривал я себя. Главное, жив, жив, черт побери! И документы ценные надежно спрятаны. Правда, еще исхитриться надо — переправить «Сидорова» и бумаги куда надо. Настроение — на подъеме.
А прифронтовая полоса с каждым часом — все ближе. Надо смотреть в оба — нелепо сейчас на мелочи провалить задание. Чувство ответственности за операцию, исход которой теперь зависел от меня, не позволяло расслабляться.
За два дня — где пешком, где ползком, а где и бегом — я добрался до передовой, вернее, до второй линии немецких траншей. Устал сильно — не по дороге идти пришлось — лесом да оврагами. И скрываться все время приходилось.
Дождался ночи, пополз к траншее. Наудачу она пустая оказалась. Перебрался по-пластунски до первой линии, замер, прислушиваясь. Надо осмотреться, все-таки неделю здесь не был, измениться многое могло. Черт, как темно, только когда ракета взлетит, и углядишь что-нибудь. Высмотрел, где гнездо пулеметное, где ракетчики сидят. Наметил путь. Плохо, что кроме автомата с собой ничего нет — ножниц саперных например. А как без них заграждение из колючей проволоки преодолевать?
Я перебрался через траншею, лег на спину. Приподняв колючку автоматом, кое-как прополз под ней, порвав при этом рубаху. Перевернулся на живот и — от немцев. Хлопнул выстрел ракетницы, в небо взмыла ракета. Я снова замер. Дальше полз медленно. Лучше уж потерять час на нейтралке, чем поторопиться и оказаться убитым.
Вот и темнеющий в ночи бруствер нашей траншеи — бойцы винтовки на меня навели, глаза из-под касок сверкают недобро. Свалился я туда, но дух перевести и обрадоваться не успел. С обеих сторон меня подперли штыками.
— Хенде хох! Бросай автомат, гад! А то живо на штыки насадим.
Я подчинился, отбросил автомат:
— Ребята, свой я, из разведки.
— А форму свою что — у немцев на это рванье выменял? И автоматик тебе фрицы на память придарили?
Стоящий сзади боец завесил мне кулаком в ухо. Однако стерпел я — мне только драки не хватало. «Неласково Родина-мать встречает — как мачеха», — горько усмехнулся я.
— Зови ротного! — повернулся старший к молодому веснушчатому бойцу. — А ты, гад, стой и не шевелись.
Так и стоял я, пока не пришел ротный. Узнал он меня не сразу, даже зажигалкой у лица чиркнул.
— Вроде ты взводный разведчиков? — неуверенно спросил он.
— Как есть — старший сержант Колесников. Мы же у тебя на этом участке неделю назад переходили, трое нас было. Начштаба нас еще провожал — вспоминай!
— Было такое. Только извини, оружие пока не верну и в штаб под конвоем пойдешь.
Меня в сопровождении двух бойцов отправили в штаб.
— Иди, только не рыпайся. Взводный ты или нет, но если побежишь — застрелю! — грозно сказал молодой парень.
— Ага, только винтовку с предохранителя сначала сними, — не удержался я и получил прикладом в бок.
Шли долго — мой конвой не торопился. Перед штабом остановились. Один из бойцов зашел в здание и через несколько минут вышел вместе с уже знакомым мне начальником штаба, на ходу застегивающим гимнастерку.
Увидев и узнав, майор ухватил меня за рукав и потащил в штаб.
— Свободны! — на ходу крикнул он бойцам, обернувшись через плечо.
Завел меня в свой кабинет.
— Почему один? Что с… ними? — В глазах майора застыла нешуточная тревога за судьбу «командированных» на «его» участок фронта.
— «Сидоров» жив, но ранен в ногу — я его оставил в деревне, а «Иванов» убит.
— А в цивильном почему?
— Я свою форму «Сидорову» отдал — он же в немецкой был. Товарищ майор, мне бы в штаб армии позвонить.
— Вот телефон — звони.
— «Сидоров» без посторонних велел.
— Это я-то посторонний?! Ну, знаешь, Колесников, ты про меру-то не забывай!
Он в сердцах громко отодвинул стул и вышел.
Я покрутил ручку полевого телефона. В трубке щелкнуло, и женский голос произнес:
— Седьмой.
— Дайте начальника штаба армии.
В трубке опять щелкнуло, и наступила тишина, прерываемая треском помех на линии. Потом я услышал мужской голос:
— Николай Иванович, ты что по ночам звонишь?
— Я не Николай Иванович, я командир взвода разведки Петр Колесников.
— Что за дурацкие шутки, взводный?! Ты что, самогону напился? Да я тебя…
Я прервал поток слов начштаба армии паролем:
— Бабушка умерла.
— Какая, к черту, бабушка? — И тут же: — Повтори!
Я повторил пароль.
— Ты где?
— В штабе полка.
— Все живы?
— «Иванов» убит, «Сидоров» в ногу ранен — сам идти не смог, остался там.
— А…?
Я понял вопрос:
— Тоже там.
В трубке наступила тишина. Я подумал, что связь прервалась, и дунул в трубку.
— Подожди, взводный, я думаю. Чуть без слуха не оставил. Вот что — дай мне Николая Ивановича.
Я положил трубку на стол и выглянул в коридор:
— Товарищ майор, вас к телефону.
Ожидавший в коридоре начальник штаба стремительно вошел в комнату и взял трубку:
— Да, я. Здравствуйте!
Повернувшись ко мне, он махнул рукой — выйди, мол.
Теперь я вышел в коридор. О чем был разговор, я не слышал.
Через несколько минут майор вышел, оглядел меня с головы до ног и покачал головой:
— И это — боец Красной Армии! Пойдем со мной.
Мы вышли во двор, обошли здание. Бывал я уже здесь — у старшины хозвзвода.
Поскольку уже наступило утро, старшина был у себя.
— Одень его и обуй.
Старшина оценивающе посмотрел на мою фигуру, снял со стеллажей белье, гимнастерку и брюки, протянул ремень брезентовый:
— Извини, кожаных нет. Размер обуви какой?
— Сорок второй.
И сапоги мне нашлись — да не кирза, а яловые! Я тут же переоделся.
Начштаба стоял рядом, вроде ему своих дел мало было:
— Пошли.
«Что он меня, как нянька, опекает?» — терялся я в догадках.
Майор привел меня на кухню:
— Накормите человека.
— Товарищ майор, у нас не готово еще — завтрак только через час.
— Ну, может, от караула чего-нибудь осталось?
Меня покормили вчерашней холодной кашей, дали кружку горячего чая с хлебом и маслом. Проглотил я все в один присест.
И снова начштаба рядом.
Вместе мы пошли в здание. Он меня завел в комнату, где я раньше в первый раз увидел «товарища Иванова».
— Побудь пока здесь.
Я уселся на стул, опустил голову на стол. Щетина на подбородке заметно отросла и кололась. «Надо к парикмахеру сходить, пока я в штабе» — подумал я. Распахнул дверь, а там — часовой с винтовкой.
— Давай назад, сержант, не велено.
И только сейчас до меня дошло — мне же не дают ни с кем общаться! «Ну да, конечно, — вспоминал я, — все сходится. Сначала начштаба рядом со мной в каптерке старшины был, потом на кухне. А теперь и вовсе изолировал. Наверное, по телефону указание получил».
Стол в кабинете был большой, крытый темно-зеленым сукном. Я улегся на него, подогнул ноги и постарался уснуть. Ноги от усталости гудели, от недосыпа и напряжения в последние дни голова была как чугунная.
Сон сморил быстро. Проснулся от легкого толчка в ногу.
— Вставай! — услышал я сквозь дрему голос майора.
Я соскочил со стола.
— Пошли.
Мы вышли из штаба, уселись в «эмку». Удивительно, раньше я ее в полку не видел.
Минут через десять выехали на поле, на котором стоял зеленый самолетик ПО-2 с красной звездой на фюзеляже.
— Садись, Колесников, тебя в штабе ждут.
— А как же «Сидоров»? Он меня с группой ждать будет.
— Вот там все и расскажешь.
Я поставил ногу на крыло, забрался в маленькую — на одного — кабинку. Пилот помог мне пристегнуть ремень и сам сел впереди в такой же кабинке. Он махнул рукой. Один из бойцов с голубыми петлицами крутанул винт.
Двигатель чихнул, выпустил клуб дыма, заработал ровно. Самолетик стал выруливать на взлет. К своему стыду, на самолете я ни в прошлой, ни в нынешней жизни не летал и потому опасался — не будет ли меня с непривычки тошнить? Этого только не хватало!
Биплан с расчалками и обтянутый перкалем фюзеляж не внушали доверия. На кочках самолетик смешно подпрыгивал, потом начал разбегаться и неожиданно для меня быстро поднялся в воздух и стал набирать высоту. Ручка управления, находящаяся у меня между колен, шевелилась как живая. «Управление сдублировано», — догадался я.
Мне было интересно наблюдать сверху за объектами под нами, и я глазел по сторонам. Кабинка была открытой, только плексигласовый козырек впереди. Ветер трепал мои волосы, но я был в восторге. Внизу, совсем близко, проплывали изумрудного цвета поля, избы деревенек за ними, темные дубравы, поблескивали речки-ручейки. По узеньким, как казалось отсюда, дорогам пылила крошечная, словно игрушечная, военная техника, и люди казались мне совсем маленькими. Здорово-то как!
Мне показалось, что летели мы недолго, но вот самолетик стал снижаться, попрыгал по неровному полю, и треск мотора стих. Эх, еще бы полетать — мне понравилось!
Мы с летчиком выбрались из самолета. К самолетику тут же поехала крытая брезентом полуторка. Рядом с нами она лихо развернулась, из кабины выпрыгнул лейтенант:
— Ты сержант Колесников?
— Я.
— Садись в кузов.
Брезентовый полог откинулся, я схватился руками за доски заднего борта. Меня подхватили руки сидевших в кузове бойцов, и я оказался внутри. Полог опустился, в кузове стало темновато.
— Садись — трясти будет.
Я уселся на скамейку.
Ехали мы около часа. Сопровождающие, а может, и конвоиры, были молчаливы, на мои попытки поговорить не реагировали. И куда везут, видно не было. Я даже не представлял себе, где нахожусь. Вот, блин, задолбали своей секретностью.
Грузовик остановился, полог подняли, задний борт откинули.
— Выходи.
Я спрыгнул на землю — рядом уже стоял лейтенант:
— Следуй за мной, сержант.
Мы зашли в здание, прошли по длинному коридору.
— Стой.
Лейтенант постучал в двери, зашел, и меня сразу же пригласили войти.
Большая комната, крытый зеленым сукном стол с настольной лампой и тремя телефонами. За столом — мужчина средних лет в военной форме, но без знаков различия на погонах.
Я встал по стойке «смирно» и хотел отдать честь, но вспомнил, что пилотка осталась на столе в штабе полка, и как обратиться, я не знаю.
— Здравствуй, Колесников.
— Здравия желаю.
Лейтенант вышел.
— Садись, расскажи все подробно о рейде.
И я стал рассказывать с самого начала. Как передовую перешли, как я в Приднепровской схватку в доме увидел, как раненого «Сидорова» тащил — в деревне у старика оставил.
Сидевший за столом меня не прерывал. Дослушав до конца, он постучал карандашом по столешнице.
— Ну, в тех условиях, может, и правильное решение. На карте деревню показать сможешь? Как ты говоришь — Зайцево?
Я кивнул. Еще бы, я же в недавнем прошлом — офицер российской армии. И хоть попал на эту войну сержантом, офицером быть не перестал.
Военный развернул карту. Пришлось поискать квадратики Зайцево — уж больно мала та деревенька! Я нашел деревню, ткнул пальцем.
— Здесь. Готов вернуться с группой и доставить документы и раненого.
— Экий ты шустрый, разведчик. Ладно, Колесников, посиди пока здесь. Угощайся!
Военный пододвинул ко мне пачку папирос «Казбек» и спички. Сам вышел из комнаты, но тут же вошел лейтенант и застыл у двери.
«Не доверяют», — промелькнуло у меня в голове.
Хозяина кабинета не было долго — около часа. Затем он вошел, довольно улыбаясь, а лейтенант вышел.
«Смена караула, только теперь часовой званием повыше», — невесело подумал я.
— Ну вот, Колесников. С группой в немецкий тыл ты не пойдешь.
— А как же…
Военный не дал мне договорить:
— Самолетом вывезем. Там же рядом с деревней поле есть?
— Есть, — подтвердил я.
— Вот туда самолет и сядет. Раненого и документы в самолет погрузишь.
Я сообразил сразу:
— Так там же кабина маленькая, на одного только.
— Правильно сообразил, в корень зришь. А уж назад — пешком добирайся, сам.
Видя мою разочарованную физиономию, он хлопнул меня по плечу:
— Ну пойми ты — в самолете одно место. Документы нам позарез нужны, да и раненого вывозить надо. Ему через передовую самому не перебраться.
Я вскочил:
— Слушаюсь!
— Пошли со мной.
Хозяин кабинета вышел, я — за ним. Сзади пристроился вездесущий лейтенант.
Во дворе мы уселись в «эмку». Машина сразу тронулась с места. Мама моя, так мы же по Москве едем! Конечно, мне никто этого не говорил, и ехали мы не по центру — по окраинам, однако я не слепой, прочитал на трамвае трафарет «Метро «Таганская» — «Замоскворечье». Ни фига себе, куда меня занесло!
Я помалкивал, поглядывая по сторонам. Знать, документы важные, раз меня в Москву доставили и за документами самолет посылают.
Мы приехали в Тушино. На взлетном поле стояли самолеты По-2, «Дугласы», несколько зачехленных истребителей.
Мы подъехали к маленькому самолетику. Подошел пилот, козырнул. Военный разложил на крыле карту.
— Лейтенант, надо с этой точки раненого забрать и груз. С тобой наш человек полетит.
— Как же я назад всех заберу?
— Он там останется, назад сам добираться будет.
Пилот глянул на меня странно, кивнул:
— Садись.
— Э, нет, хоть автомат мне дайте. Куда же я — в немецкий тыл, а у меня даже ножа нет.
Военный обернулся к лейтенанту — даже слова не сказал. Тот все понял, метнулся к «эмке», вытащил автомат ППД и отдал мне.
— Сержант Колесников! Обеспечь сохранность документов, где это будет зависеть от тебя. Это приказ. Удачи!
Оба повернулись, уселись в «эмку» и уехали.
Механик дернул за лопасть, мотор затарахтел. Я закинул в кабину автомат, залез сам. Пилот застегнул на мне ремень, занял свое место. Самолетик сделал короткий разбег и взмыл в воздух.
Я смотрел за борт, крутил головой. Хоть и небольшая высота, а видно далеко. Под нами проносились пригородные домики, вдалеке, ближе к самой Москве, в нескольких местах я увидел поднятые в небо аэростаты.
Самолетик, вылетев из Тушино, снизился и шел совсем низко. Через час полета он поднялся выше, пилот обернулся ко мне и махнул рукой вниз:
— Фронт!
Да, вот они, линии траншей тоненькой ниточкой тянутся.
Внезапно рядом с нами с ревом пролетело что-то серо-зеленое.
— «Мессер»! — крикнул летчик и круто спикировал.
У меня все, что внутри было, чуть не оторвалось, к горлу отбросило. Под ложечкой засосало, перехватило дыхание. Ремень впился в грудь. Пренеприятнейшее ощущение! Вот черт, не хватало еще, чтобы нас сбили!
Наш самолетик летел теперь совсем низко, едва не касаясь верхушек деревьев. И только сейчас я осознал, что наш полет был крайне опасным мероприятием. Ясный день, самолет тихоходный, вооружения никакого… Автомат мой — не защита от «мессера». Но нам повезло — немец проскочил мимо. Скорость огромная, а повторно найти не сумел или не захотел.
Мы летели еще около часа, потом летчик снова показал вниз. Я всмотрелся. Да, похоже — та деревня.
Летчик сделал круг, подыскивая место для посадки, приземлился на дороге, подкатил к избам, развернулся и заглушил двигатель.
— Ну, теперь давай шустро. Если немцы посадку нашу видели, то скоро здесь будут.
Я рванулся к знакомой избе, распахнул дверь. На кровати лежал «Сидоров».
— Живой?
— Вернулся, Колесников?
— Дед где?
— В лес пошел, за дровами.
— Я за лопатой — надо документы откопать. Самолет за тобой прислали.
Я выбежал во двор, нырнул в сарай. В углу стояли лопаты, вилы, грабли. Схватив лопату, я побежал к месту захоронения документов и начал копать. Вот ранец, вот вещмешок. Целы, как будто я их только вчера сюда спрятал.
Бегом вернувшись в деревню, я забросил в кабину самолетика груз и направился в избу.
— Все, «Сидоров», документы в самолете, дело теперь только за тобой.
— Штаны и сапоги надеть помоги.
Я помог «Сидорову» одеться и обуться, он оперся на меня, я обхватил его правой рукой за туловище, и мы пошли к самолету. Быстро идти не удавалось, хотя я почти тащил его на себе.
Вдвоем с летчиком мы с трудом подняли «Сидорова» в заднюю кабину, а летчик проверил на нем ремень и уселся в переднюю кабину. Однако он тут же высунулся из-под козырька:
— Эй, парень, крутани винт!
Я обежал крыло и с силой провернул лопасть винта — видел уже, как это делается. Мотор зарокотал. Сквозь его рокот я услышал крик Сидорова:
— А ты?
— Я пешком! — И махнул рукой в сторону фронта.
— Нет, давай со мной!
— Назад! — заорал летчик. — У меня приказ — взять груз и раненого. Тяжело будет, не взлетим!
Но «Сидоров» упорствовал:
— Один не полечу!
Летчик замешкался:
— Ладно, черт с вами — лезь! В баках бензина уже меньше половины — авось поднимемся.
Уговаривать меня не надо было — я взлетел на крыло и залез в кабину. Места в ней и в самом деле не было. Я опустился на колени, грудью прижался к ногам «Сидорова», и все равно моя спина выступала над бортом.
Летчик дал газ, и самолетик стал разгоняться. Натужно бежал, долго, тяжело отрывался от земли.
Шли низко. Летчик ли от истребителей вражеских прятался или мотор не мог поднять отяжелевшую машину? Но мы летели.
Мне ничего не было видно, стоять, согнувшись в три погибели, было неудобно. Но все равно это было лучше, чем на пузе через немецкие позиции к своим ползти.
Самолетик швыряло вверх и вниз в восходящих потоках воздуха, ветер гулял по кабине. Ноги начали неметь. Господи, хоть бы побыстрее долететь!
Внизу послышалась стрельба, звуки пушечной пальбы. Еще десять минут — и все стихло. Летчик крикнул:
— Передовую пересекли!
Уже легче. Теперь, даже если где на вынужденную посадку и пойдем, все равно — дома, на своей землице. Каждый переход через линию фронта — чрезвычайное нервное напряжение, риск смертельный, а еще немалое физическое утомление. Попробуйте проползти по-пластунски, на животе, да с оружием метров триста, и станет понятно, каково это.
Мотор несколько раз чихнул, потом вновь заработал ровно — на несколько минут, потом опять чихнул и окончательно заглох. Стало слышно, как в расчалках на крыльях свистит ветер.
Я сдрейфил немного, думаю: все, амба, подбили. Летчик обернулся:
— Бензин закончился, садимся.
Заложило уши — самолетик стал резко снижаться. Потом — толчок, колеса запрыгали по неровному полю, самолетик содрогался. «Не развалился бы», — тревожно подумал я. Но самолетик выдержал и, прокатившись еще несколько метров, остановился.
Я с трудом разогнул затекшую спину, выпрямился, поднялся с колен, неловко вылез на крыло и свалился на землю. Вокруг кочковатое поле, вдали здания виднеются.
Летчик выпрыгнул из кабины, положил на крыло планшет, достал карту и поводил по ней пальцем:
— Где-то вот здесь мы.
Я прикинул — до Москвы еще километров семьдесят.
— Ты вот что, боец, топай к тем зданиям да звони начальству — пусть бензин везут и раненого забирают. Я от самолета уйти не могу.
Делать нечего — я пошел к виднеющимся на окраине поля зданиям. Пока дошел, начало смеркаться.
Передо мной было несколько домиков из красного кирпича, их окружал редкий заборчик из жердей. Я обошел его: ворота нараспашку, вверху на арке надпись — «МТС». Во дворе — ни одного трактора, только бочки пустые валяются.
Из ближнего здания навстречу мне вышел сторож. Я поздоровался. Сторож ответил и уточнил, что передо мной — режимный объект и посторонним входить нельзя.
— Ты что, мужик, офонарел? Видишь самолет? Мне позвонить надо.
Сторож недоверчиво выглянул за ворота, увидел в сумерках самолет и заторопился:
— Есть телефон у директора в кабинете, только работает или нет — не знаю.
— Веди.
Сторож провел меня по коридору и распахнул дверь директорского кабинета. Похоже, здесь давно никого не было: на столе и на полу — слой пыли.
Аппарат оказался допотопный — черный, эбонитовый, одна только трубка полкило весит. Единственное плохо — сеть гражданская, и как с ее помощью дозвониться в штаб, не знаю.
— Эй, товарищ! Как в НКВД местное позвонить?
— Не знаю, милок! Уж чего не знаю, того не знаю!
И сразу смылся. Видимо, упоминание об НКВД его испугало. Вот беда — телефон на столе, а куда звонить — не знаю. Наугад я набрал «02». Нет ответа. Выдвинул ящики письменного стола — один, другой… Нашел-таки телефонный справочник — небольшую замусоленную книжку размером с ладонь. Но отыскал в ней только номер милиции.
Все номера в справочнике были трехзначные. Я набрал милицию.
— Алло, у аппарата.
— Дайте мне номер районного управления НКВД.
— А кто спрашивает?
— Капитан Сидоров! — рявкнул я.
Мне назвали номер. Я позвонил. Трубку сняли:
— Да.
Я коротко объяснил ситуацию.
— Сейчас подъедем.
И в самом деле — прошло не более получаса, пока я возвращался к самолету, как темноту разрезали лучи фар. Машина остановилась у МТС, потом направилась к нам.
Из «эмки» вышли двое — сержант и рядовой, судя по петличкам. И с ходу: — Предъявить документы, сдать оружие!
Документов у нас, понятное дело, не было — у всех троих, а оружие сдали.
— Садитесь в машину!
Я возразил:
— Документы важные у нас — оставлять нельзя. И раненый — ему в госпиталь надо.
Раненого «Сидорова» втроем перенесли в машину, я забрал из кабины самолета вещмешок и ранец. Пока ехали, «Сидоров» наклонился ко мне:
— Куда звонил?
— В НКВД районное.
— Зря. В Москву Егорову звонить надо было — в управление.
Энкавэдэшник, сидевший на переднем сиденье, повернулся к нам:
— Отставить разговорчики!
«Эмка» въехала во двор местного управления государственной безопасности. Мы вышли из машины. Я нес рюкзак, летчик поддерживал «Сидорова».
Нас завели в комнату и усадили на пол. «Сидоров» попытался объяснить сержанту ситуацию:
— Мне в Москву позвонить надо. Оттуда приедут и все объяснят.
— Поговори еще, морда фашистская! Я сам решу — кто, куда и когда звонить будет.
— Я выше тебя по званию, — вспылил «Сидоров». — С задания раненым вернулся, с документами срочными и важными. Если ты, недоумок, сейчас в Москву не позвонишь, то завтра я уже тебе не позавидую. В лучшем случае — на передовую пошлют, рядовым пехотинцем.
Скорее всего, сержант принял угрозу всерьез:
— Хорошо, только я сам звонить буду. Говори номер.
«Сидоров» назвал ему московский номер. Сержант позвонил по своей линии связи.
— Можайское районное управление НКВД, сержант Холодин. Тут такое дело: самолет у нас приземлился, а в нем три человека — без документов и с оружием.
Он выслушал ответ, закурил, сплюнул:
— Принесло вас на мою голову.
Больше нас не трогали.
Часа через два щелкнул замок, дверь распахнулась. На пороге стоял тот самый военный без знаков различия, который провожал меня на аэродроме в Москве.
— Николай, здравствуй, с прибытием тебя! — Он пожал «Сидорову» руку.
— А ты как здесь оказался, взводный? Ты же оттуда сам добираться должен был!
— Спасибо товарищу «Сидорову», он настоял.
— Да как же вы в одной кабинке-то? Тесно ведь!
— В тесноте да не в обиде.
Военный покачал головой, махнул рукой и — улыбнулся.
Потом повернулся к сержанту Холодину:
— Забираю всех троих — это мои люди. И груз тоже. Надеюсь, вы не успели сунуть туда свой нос? И оружие верните!
Сержант НКВД стоял перед военным по стойке «смирно», «пожирая» его глазами. Интересно, какое у москвича звание и кто он вообще такой?
Военный вместе с «Сидоровым» уселись в «эмку», мы с пилотом — во вторую машину, и маленькая кавалькада тронулась. В машине было тепло, мягко покачивало, и я уснул.
Проснулся от толчка — машина стояла перед воротами. Мы снова въехали в тот самый двор, где я уже побывал однажды. На стене — ни вывески, ни указателей. Что за учреждение такое? Однако у главного входа прохаживался милиционер в форме. Ну, меня милицейской формой не обманешь — не более чем маскировка. Был я уже внутри этого здания однажды — милицией там и не пахло.
Ворота раскрылись, и машины заехали внутрь.
Пилот тут же ушел, а я стоял и глупо озирался. Что делать? Документов нет, и главное, я не знал, на каком я положении здесь и волен ли уйти?
Подошел лейтенант:
— Сержант, оружие верни — казенное.
Я без сожаления отдал автомат.
— Иди за мной.
В это время из первой машины неловко вылез «товарищ Сидоров». Рукой махнул мне:
— Подойди, сержант.
Я подошел.
— Спасибо, дружище, что добрался до наших, документы и меня вывез. Чего тебе в свой взвод возвращаться? Ты парень сообразительный, шустрый. Тебя бы подучить немного — хороший разведчик бы получился. Хочешь в разведку?
— Я и так в ней служу.
«Сидоров» досадливо поморщился:
— Нет, я не о полковой или дивизионной разведке говорю. «Языка» в плен взять тоже, конечно, суметь надо, но это — тактика. Я же тебе более серьезное дело предлагаю.
— Так документы мои у старшины остались, во взводе.
— Плюнь на них. Мы тебе сами документы выправим и в дивизию сообщим, чтобы тебя дезертиром не считали.
— Подумать можно?
— Можно — часа два. Вот пусть лейтенант тебя немного просветит о нашей службе.
Лейтенант кивнул, и мы зашли в здание.
Предполагая продолжение разговора, я и не знал, что снова увижу «товарища Сидорова» не скоро. Встретиться с ним мне доведется только через год.
Лейтенант завел меня в небольшую комнатенку, нечто вроде бытовки.
— Чаю хочешь?
— Да я и поел бы чего-нибудь. То взаперти держат, то — самолет, то — тыл немецкий… А по-человечески поесть нигде не дают.
— Сейчас.
Лейтенант ушел, а когда вернулся, поставил на стол тарелку с вареной картошкой, полбуханки белого хлеба и — диво дивное! — изрядный кусок полукопченой колбасы, источавшей восхитительнейший аромат. Я не выдержал — схватил ее и понюхал. Как же давно я не ел такую колбасу! От чесночно-мясного духа чуть слюной не поперхнулся.
— Да ты ешь, сержант, я сейчас чайку подогрею.
Лейтенант поставил на электроплитку большой эмалированный зеленый чайник.
Я жадно накинулся на еду, набил полный рот картошкой с колбасой. Вкуснятина! Съел все подчистую, до последней крошки.
Лейтенант удивился:
— Здоров же ты есть.
— Как ем, так и воюю. А если серьезно, так я не только поесть от души не прочь, но и голод стерплю, коль нужда такая приключится. За разведчиками полевая кухня не ездит! Ты о деле рассказывай!
И рассказал мне лейтенант, что еще в июле создана Особая группа НКВД под командованием Павла Судоплатова, а при ней — особая мотострелковая бригада, цель которой — разведывательно-диверсионная деятельность в глубоком немецком тылу.
Лейтенант был немногословен, но я сразу понял, о чем речь. Претило только, что это структура НКВД — к этой организации отношение у меня было свое, но ведь я собирался уничтожать врага, а не охранять заключенных. Какие задания мне придется выполнять и будут ли они связаны только с разведкой в тылу, как говорит лейтенант — кто знает? НКВД занимался и карательными акциями… Как говорится, и хочется, и колется…
Насколько я помню, после раздела НКВД в 1943 году на несколько структур из этой организации образуется СМЕРШ.
Выбор у меня оставался — я мог вернуться в свой взвод. Только одно останавливало — в училище я изучал военную историю и помнил о Спас-Деменском котле, в котором немцы убили или взяли в плен многосоттысячную часть нашей армии, по разным оценкам, от 300 до 500 тысяч. И угодить в плен мне совсем не хотелось.
— Хорошо, я согласен.
— Вот это правильно! Давай по пятьдесят капель.
— А начальство учует если?
— Нет у тебя пока начальства. Ты уже не в армии, но еще и не в ОМСБОНе.
Лейтенант достал из стола бутылку водки и разлил ее по стаканам.
— Ну, давай за твою новую службу!
Выпили, крякнули. А неплохая водка в НКВД — не то что на фронте.
Лейтенант ушел, а вернувшись, пригласил:
— Идем со мной.
В другом кабинете, больше похожем на канцелярию, я написал автобиографию и заполнил еще несколько бланков.
— Ну вот, теперь в казарму. Будем ждать, когда Судоплатов приказ на тебя подпишет. А пока документов на тебя нет, никуда не выходи. Пропуск и увольнительная, только когда в штат зачислен будешь, да и то — выход в город здесь не приветствуется. Держи продовольственные талоны — в столовой питаться, она на первом этаже второго корпуса. Пойдем, я тебе все покажу.
Лейтенант показал мне вход в столовую, завел в казарму. Зал большой, у входа — дневальный.
— Командир здесь?
— Так точно.
— Вызови командира, курсант.
Дневальный крикнул на всю казарму:
— Рота, смирно! Командира роты — на выход!
Одна из дверей сбоку помещения открылась, подошел ротный.
— Новый курсант, Петр Колесников, — представил меня лейтенант. — Пока документы оформляются, к занятиям не допускать.
Ротный кивнул.
— С прибытием, товарищ курсант! Дневальный, покажи свободную койку новичку.
— Слушаюсь.
Лейтенант ушел. Второй, свободный дневальный подвел меня к застеленной койке на втором ярусе. Не любил я спать на втором — в училище таким макаром четыре года провел, но выбора не было.
В казарме было пусто, и я откровенно скучал, слоняясь по казарме и бытовке, но к вечеру сразу ввалилась толпа курсантов в военной форме, и все без знаков различия. И что у них тут за мода такая? Секретность секретностью, но ведь курсанты в город не выпускаются, так зачем огород городить?
— О, у меня сосед появился! Давай знакомиться, меня Виктором звать.
Парень стянул с себя гимнастерку, аккуратно сложил ее на табурете рядом с койкой и протянул мне руку.
— Петр, — представился я в ответ.
Рука у Виктора была сильной, рукопожатие крепкое.
— Давно у нас?
— Только прибыл.
— Откуда? Можешь не отвечать, если секрет.
— Не секрет — с передовой, командиром взвода разведки был.
— Ух ты, здорово! А мне повоевать еще не пришлось. Что, и живого немца видел?
Я улыбнулся такой непосредственности:
— Не только видел, сам «языка» брал и не раз.
— И как они?
— В каком смысле как? Люди как люди, только форма другая.
Виктор удивился:
— Они же фашисты!
— У них что, рога должны быть? Воюют умело, в технике и вооружении недостатка нет.
— Ничего, подтянутся наши войска из тыла — Сибири, Дальнего Востока, сразу отбросим их к границе, а там и дальше погоним. Еще надаем им по мордасам!
Спорить я не стал, зная, что надаем по мордасам и не только, но будет это через долгих четыре года. Чего с Виктора взять? Парень молодой, боевого опыта нет, пороху не нюхал, да и мозги, похоже, идеологией большевистской заморочены до предела.
Уверенность в победе — непременное условие для воина, но без фанатизма. Видел я уже на фронте таких. Я был уверен: мастерство бойца заключается не в том, чтобы с гранатами под танк вражеский броситься и самому погибнуть, а в том, чтобы к этому танку умело подобраться, уничтожить его, а самому остаться в живых и продолжить бой.
Поужинали мы в столовой. Меню хоть и не отличалось щедростью и разносолами, а все же было сытнее, чем на передовой. Таких бы харчей ребятам в траншеи, а то бывали дни, когда и ржаных сухарей вволю не видели. Интересно, почему в школе НКВД питание лучше? Потому что здесь дыхание войны не так остро чувствуется или нормы питания в НКВД выше?
На следующий день, уже после обеда, меня через дневального вызвали в штаб, зачитали приказ о зачислении в штат ОМСБОНа курсантом школы разведки и выдали документы.
Военный вышел из-за стола, пожал мне руку, поздравил с зачислением в бригаду и сказал:
— Пройди в третий кабинет.
Явился. За столом — военный, естественно, без знаков различия.
— Курсант Колесников.
— Садись, курсант.
Беседа шла на профессиональные темы — кем воевал, какое звание имею, каким оружием владею. Все, что я знал о боевом пути деда своего, Петра, рассказал без запинки. А дальше — о себе, ведь с момента гибели деда я воевал уже под его именем. Вскользь коснулись моих походов в немецкий тыл. Военный с интересом выслушал об операциях по взятию «языков», но как только пошла речь о выполнении совместного задания с «Ивановым» и «Сидоровым», он тут же прервал тему:
— Я об этом знаю, а больше никому не говори. С подрывным делом знаком?
— Не доводилось. — Он сделал пометку в блокноте.
Беседа длилась долго — часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской Армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.
«Перепроверяет, как на допросе», — подумал я.
Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего дня меня зачислили в группу и я стал ходить на занятия.
Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось — постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о гениальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование — оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.
Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» — я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу — прекрати прием, больно же, сдаюсь!
Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:
— Пойдем покурим, Петр.
— Не курю.
— Ну, тогда просто поговорим.
Я пожал плечами:
— Пойдем.
Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.
— Ну, как тебе наша школа?
— В каком смысле?
— Ну, в общем.
— В общем, нормально, спецподготовка основательная.
— А преподавателями доволен? Ну, жмут!
— Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они — нами.
Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:
— Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга — Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюково бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? — с тревогой глядел на меня Евгений.
— Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.
Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я — больше интуитивно — понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы неслучайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.
Поскольку в моей учебе все продолжалось нормально, я понял, что у ведомства Абакумова ко мне претензий нет. На фронте мне не раз приходилось слышать об «особистах», усердствовавших в выявлении «изменнических замыслов» комсостава. Если трибунал увидит «измену Родине», по статье 58-1 «б» — расстрел с конфискацией, за «пораженческую агитацию», по статье 58–10, части 2, карали большим сроком в исправительно-трудовом лагере.
А на днях из казармы исчезла группа курсантов. Поговаривали, что их забросили в немецкий тыл — помогать организовывать партизанские отряды, совершать диверсии, вести разведку. Только вчера они сидели рядом с нами в столовой, спали на соседних с нашими койках.
Как-то неожиданно это получилось. Наверное, так же и мы, когда придет время, покинем стены этой казармы. В ОМСБОНе — лишь небольшой постоянный штат инструкторов и преподавателей школы разведки. Остальные — курсанты. Проучились два-три месяца и — на задания.
А в ночь на первое декабря нас подняли по тревоге, раздали автоматы с боекомплектом, усадили в крытые брезентом грузовики. Никто не знал причины, некоторые курсанты предположили, что немцы прорвали фронт, и нас бросают заткнуть этот прорыв.
Ехали мы, впрочем, недолго. Машины остановились, последовала команда: «Выходить строиться».
Курсанты из местных, москвичей сразу же узнали место. Так это же Нескучный сад! Воробьевы горы!
Было довольно морозно: градусов двадцать, а может быть, и больше — кто их измерял? Лежало много снега. Одеты мы были тепло: шапки-ушанки, полушубки, на ногах — валенки. Руки грели рукавицы, причем армейские: они походили на варежки, но для большого и указательного пальцев были сделаны свои отделения, чтобы можно было стрелять, не снимая их.
Построились. Насколько я заметил, нас было около взвода — остальные машины с курсантами проехали дальше.
Перед нами выступил командир роты:
— Слушай боевую задачу. Перед вами — противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие — на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу — товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них — свой, кто одет иначе — враг. Вопросы есть? Нет. Вперед — марш!
Мы рассыпались цепью, довольно густой — через пять метров друг от друга — и двинулись вперед. Где-то впереди, в полукилометре, послышалась автоматная стрельба. Мы передвигались медленно — мешал глубокий снег, да и соседей по цепи не хотелось упускать из вида, что немудрено. Полушубок — хорошая одежда, теплая и удобная, но в темноте его светлый верх сливался со снегом.
Впереди засверкали огоньки, ночную тишину рассек треск выстрелов. Я сразу упал, а нерасторопные были сражены пулеметной очередью. Я сразу узнал басовитый голос немецкого МГ-34. Сзади подгонял взводный:
— Вперед, ползком — вперед!
Поползли. Только в снегу, в валенках и полушубках, ползти непросто.
Раздалась еще очередь, и фонтанчики снега взметнулись перед цепью. Мой сосед по койке с нижнего яруса — Виктор — не выдержал, вскочил и, стреляя от живота, бросился вперед. Он успел сделать лишь несколько шагов и упал, сраженный.
Нет, хоть и неудобно, но лучше ползти. Надо подобраться поближе — на дистанции метров двести пятьдесят, как я оценил в темноте расстояние, автомат сильно уступает пулемету.
— Огонь! — скомандовал взводный.
Курсанты открыли огонь. Зачем?! Чего без толку жечь патроны, когда и цель-то в темноте не видна?
Где-то впереди грянуло «ура» и послышался густой автоматный огонь. Наша цепь поднялась и, как по команде, рванула вперед, проваливаясь по колено в снег. Я уже определил место, где залег пулеметчик, потому не побежал в цепи, а, поднявшись, короткими очередями, выпустил весь магазин по позиции пулеметчика. Ответной стрельбы не последовало.
Я бросился догонять цепь.
Вот и позиция пулеметчика. На небольшом холмике лежал убитый пулеметчик — в коротких сапогах со шнуровкой, в суконных брюках и короткой меховой курточке.
С головы его свалился стальной шлем, под ним виднелась черная вязаная шапочка.
— Прочесать лес!
Разгоряченные бегом и стрельбой, мы медленно пошли вперед, увязая в снегу. Однако метров через сто встретили другую курсантскую цепь, идущую навстречу.
— Кругом, все — к машинам!
По своим же следам мы потянулись назад, к грузовикам.
— Взвод, строиться в две шеренги! Командирам отделений проверить наличие людей.
Мы построились, посмотрели направо, налево… Да, многие остались лежать в лесу.
Сержанты доложили командиру взвода о наличном составе отделений и потерях.
— Командирам отделений выделить по четыре курсанта — помочь санитарам эвакуировать раненых и погибших. Остальным — по машинам!
Затемно мы вернулись в казарму.
На следующий день на построении нам объяснили, что был выброшен немецкий авиадесант, имевший цель захватить Кремль, даже конкретнее — товарища Сталина.
Все курсанты поразились услышанному. Однако не нам судить о происшедшем. Наверняка у убитых нашли карты, план. А может, и пленного взяли и допросили. Правда, в последнем я сомневался: немецкие парашютисты — люди подготовленные, умелые, с фанатичной верой в своего фюрера. Такие обычно отстреливаются до последнего патрона. Поистине бредовая идея — бросить парашютистов почти в центр Москвы — да здесь же войск полно, НКВД, милиция. А в Кремле — еще и кремлевский полк охраны.
Спустя неделю мне и еще полусотне курсантов объявили, что учеба наша закончена. Так я начал службу в Отдельной мотострелковой бригаде Особого назначения Особой группы НКВД.
Меня раздирали противоречивые, двойственные чувства. Все эти месяцы я сторонился, старался избегать контактов с особистами на фронте, как, впрочем, и все фронтовики. В этот непростой для страны период Великой Отечественной войны, когда управление отступающими частями только начало складываться для организованного отпора агрессору, в окружении и котлах бились с врагом потерявшие связь со штабами дивизии, многие попадали в плен. Тех, кому удавалось вырваться, ждала жесткая проверка и фильтрация — под видом «окруженцев» на нашу территорию проникали тысячи диверсантов, вредителей, шпионов, и этому массовому процессу надо было противостоять специалистам. Для их подготовки и работали курсы разведчиков, пополнявшие Особую группу НКВД. Участие в захвате, уничтожение или передача «органам» матерых врагов — диверсантов, шпионов, агентов немецкой разведки я считал важным и необходимым делом. А вот от другой части системы безопасности НКВД, включая Особые отделы и карательные органы, мне хотелось быть подальше. От опричников Ивана Грозного до особистов ведомства Абакумова в их рядах всегда находилось много желающих, избегая опасности для себя, следить, чтобы это делали исправно другие.
Теперь я должен буду исполнять приказы этой системы, и я хотел одного — отважно бороться с хитрым и беспощадным врагом и не оказаться среди «санитаров» НКВД.
Поистине странная прихоть судьбы: я сам, добровольно стал частью системы НКВД. Как кролик, что боится, пищит, но безропотно лезет в пасть удава. Воистину, неисповедимы пути твои, Господи!
Назад: Глава 7
На главную: Предисловие
