Глава 7
Кравцов полз впереди, ощупывая перед собой землю руками. Предосторожность не лишняя: хоть и шел днем бой на нейтралке, а риск нарваться на мину оставался. Противотанковая нам не страшна — не сработает под весом человека, а вот противопехотная искалечит. И немцы сразу поймут, что на нейтралке кто-то есть — огонь откроют; вся группа медным тазом и накроется. Потому продвигались медленно.
Впереди послышался немецкий разговор, но приглушенный какой-то. Так бывает, когда в доте или дзоте разговаривают, а звук через амбразуру доносится. Группа замерла, ожидая решения командира. В принципе можно было попробовать взять в плен и этих. Задание наше — взять «языка», про офицера речи не было. Командование хотело знать: кто перед ними стоит, что за часть?
Кравцов решил не связываться с дотом. Да я и сам так же поступил бы: пулеметчиков как минимум там двое, а может, и больше. В узкую дверь все разом не ворвутся, стрелять нельзя, значит, без шума не получится.
Командир взвода все эти обстоятельства принял во внимание и махнул рукой влево. Группа поползла влево, перед немецкими позициями, параллельно траншее, зияющей черным в темноте ночи. Вроде тихо, не слышно разговоров, дымком сигаретным не тянет.
Подобрались к самой траншее. Кравцов заглянул в нее и махнул нам рукой — чисто.
Мы спустились в траншею. Она шла, как и положено, зигзагами. Делалось это для того, чтобы при попадании снаряда или бомбы осколки не разлетались по траншее далеко, не поразили сразу многих, да и взрывная волна на изгибе гасла. Сейчас нам это было на руку, потому как нас видно не было.
Рядом, метрах в пятнадцати, за ближним изгибом, хлопнула ракетница. В небо взмыла осветительная ракета, залив на несколько секунд нейтралку белым мертвящим светом. Мы инстинктивно присели.
— Надо ракетчика брать! — прошептал командир. — Подберемся к тому изгибу, дождемся, когда он выстрелит и — броском к нему. После выстрела он секунду-две видеть толком ничего не будет.
Мы подобрались к повороту траншеи. Кравцов осторожно высунул голову, потом повернулся к нам и показал один палец. Это хорошо, значит, немец один, хлопот меньше будет. Мы стали ждать. Когда же немец выстрелит? Хлопок ракетницы раздался неожиданно. Кравцов бросился вперед, следом — опытный разведчик Салов, за ним — уж я. Последний из наших, Кукин, остался в траншее прикрывать нас сзади.
Кравцов стремительно, в два прыжка, достиг немца, рубанул его ребром ладони по шее, оба упали. В темноте шла борьба, видно было плохо, да мне и Салов закрывал обзор.
Раздался чей-то приглушенный вскрик. Салов наклонился, засунул немцу в рот кляп и стал связывать его. Вдвоем с ним мы с трудом подняли гитлеровца и забросили его на бруствер. Нашей задачей было тащить пленного к своим позициям, а Кравцов и Кукин должны были нас прикрывать. Это было обговорено еще до выхода группы.
Мы с Саловым ползли сами и за френч тащили немца. Здоров, битюг, тащить тяжело.
На середине нейтралки свалились в воронку перевести дыхание. Вскоре к нам присоединился Кукин.
— А командир где?
— Не видел. После того как «языка» повязали, он за мной полз.
— Тащите немца вместе с Саловым, я — командира искать.
— Чего его искать, в темноте небось мимо нас прополз. В нашей траншее встретимся, он мужик тертый.
Но я выбрался из воронки и пополз назад. Буквально через полсотни метров наткнулся на Кравцова. Он лежал, уткнувшись лицом в землю. Я тронул его за плечо. Он очнулся; поднял голову.
— Командир, Илья, что с тобой?
— Немец где? — еле слышно спросил Илья.
— Ребята его тащат к нашим окопам.
Лейтенант засипел, силясь опереться на руку. Черт, темно как. Я ощупал его грудь, живот — вроде сухо. А вот правый бок гимнастерки был мокрым и липким. Когда же его ранило? Я и выстрелов не слышал. Перевязать бы его, но не на нейтралке.
Я ухватил Кравцова за поясной ремень и потащил за собой. Тяжело давался каждый метр. Командир с виду вроде и невелик был и не грузен, а тащить — тяжело.
Миновали воронку, где мы только что дыхание переводили. Я заглянул в нее — уже никого. Значит, парни потянули немца вперед. Полежал пару минут и потащил Кравцова дальше. Да где же наши траншеи?
Неожиданно почувствовал, как рука угодила в пустоту, и раздался возглас: — Петр, наконец-то! Здесь высоко — осторожней!
— Помогите — принимайте командира.
Высунувшиеся из траншеи Салов и Кукин на руки приняли Кравцова и бережно опустили на дно окопа.
Я с двумя автоматами скатился вниз и, тяжело дыша, отвалился к стенке. Стоящий рядом боец охранения протянул мне флягу:
— Выпей друг! Сейчас и ротный подойдет — ему уже передали.
Разведчики склонились над стонущим Ильей.
— Чем же его зацепило так? — горько всхлипнул Салов. — Потерпи чуток, командир, я щас, щас! — потянулся он в карман за бинтом.
Индивидуальным пакетом поверх гимнастерки перевязали Кравцова. По траншее к нам спешили командир роты и два бойца.
— Ну что разведка, взяли немца?
— Взяли, взяли — вон сопит! Дай людей — командира в медсанбат отнести. Ранен он.
Салов повел пленного, а я с Кукиным и двумя бойцами на плащ-палатке несли раненого Кравцова.
Когда вышли к штабу, я увидел на поясе пленного пустые ножны от штыка. Так вот кто командира ранил там, в траншее… Потому и вскрикнул он. А я-то думал, это Кравцов немца помял.
Мы сдали пленного и — сразу в санбат, а там уж сестрички, дежурившие ночью, подключились, подготовили Кравцова и — на операционный стол.
— Крови много потерял, хотя ранение не смертельное, — покачал головою военврач.
Мы уже выходили из санбата, когда дверь распахнулась, в приемную комнату вбежала встревоженная девушка, на ходу застегивая пуговицы гимнастерки.
— Кто? — выдохнула она, бросив взгляд на одежду, лежавшую на полу, окровавленную гимнастерку с кубарями. — Илья?
Я мрачно кивнул.
— Что ж вы так…
У девушки перехватило дыхание, на ее глазах навернулись слезы.
Не в силах видеть ее отчаяние, я вышел на улицу.
Мы понуро пошли во взвод, умылись наспех и — спать. Дело-то шло уже к утру, часа через два — рассветет.
На следующий день меня вызвали в штаб, где я узнал, что сведений от пленного получили мало. Их полк перебросили на Восточный фронт всего-то два дня назад. Составил — за командира — рапорт о ночной вылазке. Меня, как старшего по званию из оставшихся во взводе, назначили его командиром. В принципе для меня быть командиром — не ново, но раньше я все-таки командовал танковым взводом и ротой, а не разведчиками. И хотя разведка у нас не стратегическая, а все же навыки нужны, знания специальные. Но и штабистов я прекрасно понимал: где им сейчас взять подготовленного офицера? Вот и в звании повысили — до старшего сержанта. Потому, вернувшись во взвод, я взял у старшины парочку треугольничков и прикрепил на петлицы. Теперь я уже знал: сержант имел два треугольничка, старший сержант — три, а старшина — четыре. Собственно для меня, старшего лейтенанта с военным образованием, это повышение такого уж большого значения не имело, но дед, я думаю, порадовался бы.
А через день меня снова вызвали в штаб.
— Вот что, Колесников. Я понимаю — местность не успели изучить, трудно ориентироваться. Но нужен «язык» — лучше офицер. Если карта при нем будет — совсем хорошо. Приказ ясен?
— Так точно.
— Исполнять.
Вернувшись во взвод, я начал прикидывать, кого взять в группу. Салова и Кукина — обязательно, они опытные, не раз уже в тыл к немцам ходили. А еще кого? К стыду своему, я понял, что знаю своих сослуживцев плохо. Нет, конечно, в лицо я их всех знал, помнил фамилии, звания. Но вот какими боевыми качествами они обладали?
Кравцов людей во взвод отбирал сам и трусов не взял бы. Но каждый человек индивидуален, тем более разведчик. Один хорошо стреляет, другой великолепно маскируется, третий сохраняет хладнокровие в любой ситуации, а дагестанец Магомедов, например, ножом на десять метров в яблоко попадает. Кого из них взять, кто нужнее будет? И ведь не угадаешь наверняка. С тем же Магомедовым часовых снимать хорошо, но ведь мне «язык» живой нужен. Снайпером быть все же проще — я отвечал за самого себя. Сам выбирал позицию, цель и сам решал, когда стрелять. Здесь же успех зависел от слаженных действий всей группы.
Последним, четвертым, я все-таки выбрал Семенюка. Физически силен, хладнокровен. Опыта, правда, пока маловато, но кто может набраться опыта, не ходя в тыл к врагу?
Собрав бойцов взвода, я объявил о составе группы. Началась обычная подготовка — сдача документов старшине, проверка оружия.
Поздним вечером — уже ближе к полуночи — мы вышли на передовую. Первым делом я направился к командиру роты. Он свои позиции, как и немецкие, знает — подскажет, где лучше пройти. Опять же часовых предупредит о возвращении группы, чтобы не постреляли в темноте да огнем помогли, если противник нас на нейтралке обнаружит.
Договорившись о сигналах, мы выбрались из траншеи. Теперь — только ползком и в тишине. Двигались один за другим — так меньше шансов нарваться на мину, а уж если не повезет, то подорвется только первый. В эту вылазку впереди полз я.
Вот и колючая проволока. Я перекусил ее кусачками, а двое разведчиков придержали ее концы. Немцы умнели на глазах — стали привязывать к проволоке пустые консервные банки. Заденешь ее, и бренчание сразу выдавало непрошеного гостя.
На видимом участке первой траншеи никого не было. Пока все складывалось удачно. Мы перебрались через нее — и дальше, снова ползком, уже по территории, занятой немцами. Метров через сто пятьдесят проходила вторая линия траншеи. И здесь немцев не было! Преодолели и ее — и дальше, дальше…
По моим оценкам, мы углубились в тыл к немцам уже километров на пять. В своем тылу немцы были не так бдительны, как на передовой, хотя и беспечными их назвать было нельзя. Фрицы — педантичные службисты: и солдаты исполнительны, и офицеры дело свое знают. Пожалуй, из всех европейских армий наиболее упорные и сильные — это русская, немецкая и финская. Присоединившиеся к немцам и воевавшие против нас итальянская, испанская и венгерская не шли с ними ни в какое сравнение.
Теперь пора искать «языка», но для этого надо найти небольшое воинское подразделение. Нам это удалось: глазастый Салов разглядел позиции гаубичной батареи.
Батарея для разведчика — это просто находка. Стрельба без карт, на которых обозначены позиции, невозможна. Значит, осталось вычислить, где ночуют офицеры, и взять одного из них. Только это легко сказать, а как выполнить? Ночь, темно, возле гаубиц часовой прохаживается. Брать «языком» рядового не хотелось — много ли знает, к примеру, заряжающий? Да и приказ был — офицера захватить.
— Всем наблюдать, — шепотом отдал я команду.
Мы расположились на опушке. На поляне стояли гаубицы. Но где ночуют офицеры? Деревни рядом нет — я по карте смотрел. Значит, должны быть блиндажи или палатки.
— Кукин, за мной.
Мы отползли в сторону от батареи. Не будут же немцы жить совсем рядом с гаубицами.
— Вот что, — прошептал я ему на ухо, — давай в рощице поищем, где-то жилье должно быть. Я иду левой стороной, ты — правой. Встречаемся на этом месте через полчаса.
Мы поползли в разные стороны. Где на животе, где перебежками, я обыскал свой сектор. Ничего!
Я вернулся к месту встречи. Там уже дожидался меня Кукин. Как увидел, сразу зашептал:
— Командир, нашел я их блиндажи. Правда, незамеченным к ним не подберешься — часовой там.
Насчет «незамеченным» надо еще обмозговать. Половина ночи у нас пока есть.
— Зови ребят.
Кукин уполз.
Гаубиц на позиции было восемь штук — крупнокалиберные, потому и развернуты далеко от передовой. Им на десять-пятнадцать километров стрельбу вести — дело обычное. Ну, с блиндажами артиллеристов теперь все ясно, а где же блиндаж командира батареи и офицеров? Зная немцев, сомневаюсь, что они живут вместе с рядовыми артиллеристами. К тому же на батарее должны быть корректировщики. Им также жилье нужно. Значит, где-то еще как минимум два блиндажа должны быть, просто в темноте Кукин их не узрел.
Появились разведчики, плюхнулись рядом.
— Вот что, Кукин, веди, показывай, понаблюдаем маленько. Там решим.
Перебежками, а где и ползком мы подобрались к блиндажам поближе. Салов толкнул меня локтем в бок. Я наклонил к нему голову.
— Командир, мы не одни. Видишь? За блиндажами тени мелькают.
Я присмотрелся. И впрямь — одна тень промелькнула, другая… Были бы немцы, не прятались бы. Стало быть, наши. Неужели разведка из другого полка? Или — бери выше — армейская? Хорошо, хоть заметили. А могли бы столкнуться у блиндажей и запросто пострелять друг друга. Надо к ним пробраться, действия согласовать.
— Салов, остаешься за старшего. Ничего без меня не предпринимать!
Салов кивнул.
Я пополз вокруг блиндажей. Подобрался к неизвестным. Форма вроде наша, хотя оружие немецкое. Это не насторожило — у нас самих автоматы немецкие. Случись стрельба в тылу — меньше внимания обратят. Немецкий автомат свой «голос» имеет — более сухой, чем у ППШ, и темп стрельбы меньше, чем у нашего автомата. А наш строчит, как швейная машинка, — темп высокий и выстрел позвонче. Знающий боец по звуку сразу различит. Да и с патронами попроще — у любого убитого немца забрать можно. И еще одно: у немецкого МР-40 приклад складывается, а у нашего ППШ он деревянный и при ползании мешается. Для пехотинца наш ППШ в самый раз, а для разведки лучше все же МР-40, сам убедился.
Я тихо подполз и укрылся за стволом дерева — вдруг с испугу пальнут. Окликнул:
— Эй, славяне…
Чужую группу как пружиной подбросило. Они ощетинились в мою сторону стволами, однако — все в тишине, без стрельбы и криков.
— Кто там — ползи сюда, только чтобы я руки видел, — скомандовал невидимый мне командир.
Я пополз на голос и почти уткнулся в сапоги. А на сапогах — немецкие подковки. Холодом обдало спину. Непонятка!
— Ты кто такой? — раздался тихий голос.
А голос-то по-русски чисто звучит! Что за черт?
— Я из разведки дивизионной. А кто вы?
— Ползи за мной.
Командир чужой группы пополз в сторону от блиндажей, а сзади — еще один пыхтит, мне в спину дышит. Для подстраховки, что ли?
Мы отползли от блиндажей. Неизвестный, что командиром назвался, уселся, опершись спиной о дерево. Покосился на немецкий автомат. Но, вглядевшись в лицо и мой маскхалат, смягчился:
— Похоже, и впрямь свой. Ихние не такие, да и на хрена фрицам ночью на пузе лазить! А я ж тебя чуть было не порешил — не серчай, земляк. Окруженцы мы, паря, из-под Смоленска пробиваемся. Ты и вправду из разведки?
— Извини, документы показать не могу, перед заданием, понятное дело, сдал. А вы как здесь оказались?
— Днем в лесу укрывались, а потом батарея эта огонь вести стала. Сколько же сюда гаубиц накатили! А я уж знаю, как они там где-то наших выкашивают, подлюки. Вот мы и решили их всех ночью прищучить.
— Едва нам задание не сорвали — нам «языка» взять надо.
— Какой к черту «язык», они по нашим огонь ведут. Постреляем всех — и дело с концом.
— Сначала я офицера в плен возьму — приказ у меня, а потом уж делайте, что хотите.
Мы замолчали. Командир хмурился, глаза его гневно блестели и на скулах ходили желваки. Надо договариваться: крутой попался, видимо, свой счет к фашистам имеет.
Я продолжил:
— Сколько вас?
— Двенадцать осталось.
Черт, многовато. С собой их забрать, к своим? Только и вчетвером перебираться сложно, а тут — еще двенадцать.
— Откуда выходите?
— Из-под Смоленска, все из 16-й армии.
— Так это сто километров! — присвистнул я.
— Поначалу-то нас больше было.
— Разведчики или ловкие ребята есть?
— А неловких уже не осталось, в воронках лежат! — хмуро бросил он.
— План такой. Один из моих часового вон у того блиндажа снимет, второй — того, что у гаубиц. Ваша задача — пострелять всех, кто из блиндажей выскакивать начнет. Гранаты есть?
— Только немецкие, уж больно слабые.
— На безрыбье и рак — рыба. Начинать по моей команде.
— Ты уже и старшим решил стать?
— Тогда командуй сам. Но сорвешь задание, не возьмем «языка», тогда к своим лучше не возвращаться.
— Ладно, подчинимся покуда.
«Окруженцы» вернулись к своим, я же скользнул к разведчикам.
— Свои это, из окружения выходят. С их командиром так договорились: как мы часовых снимем, они артиллеристов постреляют. Думаю, справятся, обозленные больно. Семенюк, возвращайся к батарее. Часового снимешь.
Семенюк кивнул и уполз к голубицам.
— Салов, на тебе — часовой у блиндажей. Снимай как хочешь, можешь даже выстрелить. Но только после того, как я сигнал дам.
— Понял, командир.
— Кукин, за мной.
Мы ползком обогнули блиндаж. Где-то же был еще блиндаж, а скорее два, с офицерами и корректировщиками. Описали полукруг — нет блиндажа, как сквозь землю провалился. Кукин тронул меня за рукав.
— Чего тебе?
— Тропинка.
А ведь и в самом деле — тропинка. Тянется куда-то в сторону от блиндажей и батареи. Надо посмотреть, куда она приведет. Вот только время уходит. Я прямо нутром чуял — утекает неумолимо. А еще надо блиндаж офицерский найти и суметь офицера живым выкурить. Не выполню приказ — даже ликвидированным расчетом батареи не оправдаешься. Спросят строго: — «Для чего тебя, Колесников, посылали — батарею ликвидировать?» Еще помнил, что это первая вылазка под моей командой, нельзя опростоволоситься. Если не поторопимся, не успеем и передовую немецкую засветло перейти.
Мы с Кукиным поползли вдоль тропинки и метров через пятьдесят наткнулись на блиндаж. Облазили все вокруг — второго не оказалось.
Из блиндажа наверх труба идет. На кой ляд она им сдалась — ведь лето, тепло, а они «буржуйку» держат.
— Кукин, брось гранату в трубу, а я у входа постерегу.
Кукин удивленно вытаращил глаза, но подчинился.
Залез на земляной холмик, под которым был бревенчатый настил, вытащил из подсумка гранату Ф-1, выдернул чеку и опустил в печную трубу. Сам же успел скатиться ко входу. Глухо рванул взрыв. И — с задержкой в несколько секунд — у блиндажей послышалась стрельба. Понятно, «окруженцы» начали действовать.
С каждой минутой интенсивность огня нарастала, похоже, схватка завязалась нешуточная. Теперь успех нашей операции во многом зависел от умений его бойцов, а еще — удачи.
Дверь офицерского блиндажа открылась, потянуло дымом. На пороге, покачиваясь, стоял немец в исподнем. По-моему, он был контужен взрывом, поскольку ничего не соображал — сделал два шага из блиндажа и упал. На спине его расплывались темные пятна.
В блиндаже закашлялись, потом кто-то, нам невидимый, спросил:
— Гельмут?
Из блиндажа, кашляя и вытирая глаза, показался еще один немец. Кукин прыгнул на него и сбил с ног. Я сорвал с пояса приготовленную веревку, связал немецкому офицеру ноги. Вдвоем мы перевернули его на живот и связали руки.
Держа наготове автомат, я ворвался в блиндаж. Сильно пахло дымом и — мертвая тишина… Я зажег фонарик. Его луч едва пробивался через поднятую взрывом пыль.
В центре блиндажа стояла развороченная взрывом гранаты немецкая походная железная печь. На нарах лежали двое убитых немцев, посеченных осколками. Больше никого не было.
Кашляя от удушливой смеси пыли и сгоревшего тротила, я быстро осмотрел блиндаж, нашел офицерский планшет с картами, перекинул его через плечо и выскочил наружу. Мне казалось, что я задыхаюсь, глаза слезились. Натуральная газовая камера!
У блиндажей артиллеристов стрельба начала стихать. Что там у парней?
— Кукин, стереги немца, и еще — вытащи его мундир и сапоги.
Сказал я это не из человеколюбия. Белое исподнее в ночи видно далеко, а без сапог немец быстро ноги собьет, идти не сможет, на себе его нести — темп замедлить. Мы же и так много времени потеряли, надо спешить.
Я помчался к блиндажам, окруженным бойцами, издалека крикнув:
— Я свой!
Здесь уже все было кончено. Вся группа «окруженцев» стояла перед блиндажами, оживленно обсуждая штурм батареи.
— Как у вас?
Ко мне шагнул их командир. Я узнал его по голосу. Был он высок и худ.
— Майор Меркурьев.
— Командир взвода дивизионных разведчиков старший сержант Колесников, — представился я.
Меркурьев крякнул досадливо. Получается, он сержанту подчинялся, а я майором командовал. Не по чину, но ситуация заставила.
— Товарищ майор, потери у вас есть?
— Двое убитых.
Я осмотрелся. Салов здесь, Кукина я с пленным офицером оставил. Где Семенюк?
Я побежал к гаубицам. У крайнего орудия мне открылось страшное зрелище. Семенюк и часовой лежали, сцепившись друг с другом в смертельной схватке. В руке Семенюка была зажата финка, часовой сжимал рукой штык, наполовину вошедший в грудь разведчику. Под ними растеклась лужа крови. Оба были мертвы.
«Эх, Семенюк, Семенюк, видно, выдал ты себя в последний момент, часовой успел штык из ножен выдернуть. Что же ты не выстрелил?» Этого мы теперь никогда не узнаем.
Я уже хотел было назад вернуться, да пришла в голову мысль немцам всерьез подгадить. Я снял с гаубиц замки и зашвырнул их в чащу — подальше. Без замка, или, иначе говоря, затвора, орудие стрелять не сможет.
Бегом я бросился к блиндажам немецких артиллеристов.
Салов крутился здесь, ожидая меня. Сжав зубы, я поведал о трагедии с Семенюком. Скорбеть о погибшем разведчике было некогда — ночь стремительно сокращалась.
— Салов — быстро к Кукину. Там, — я показал рукой направление, — тропинку увидишь — к офицерскому блиндажу. Оденьте, обуйте немца — и сюда.
— Понял, командир. — Салов исчез.
— Ну, старший сержант, что дальше делать думаешь? — подал голос подошедший майор.
— К своим возвращаться. Вы с нами?
— Обязательно.
— Тогда поторопиться надо, чтобы затемно успеть.
— За нами дело не станет, командуй.
Салов и Кукин привели пленного. Они уже натянули на него френч и сапоги и снова связали ему руки за спиной. Теперь надо успеть к передовой затемно. Придется бежать!
— Вперед! Бегом!
Первое время мы и бежали. Я хорошо помнил маршрут. Километра полтора немцев не было, потому опасаться встречи с ними не приходилось. Пленный сдерживал — все-таки бежать со связанными руками неудобно. С боков его подстраховывали Салов и Кукин, берегли: теперь этот немец был для нас дорог.
Потом перешли на шаг, перевели дыхание. А уж дальше шли осторожно, цепочкой. Вдалеке, за лесом, уже были видны отблески осветительных ракет — в полукилометре начиналась передовая.
— Товарищ майор, теперь пусть они попрыгают, — я указал на «окруженцев».
— А сплясать тебе не надо? — обозлился майор.
— Ты возьми в толк, майор. Будем к передовой подходить — тишина нужна. Звякнут неосторожно — маму позвать не успеете. Вам оно надо?
Скрепя сердце майор велел своим попрыгать. Твою мать! Каждый звякал железом.
— Все лишнее, за исключением оружия, бросить, автоматы — за спину, магазины — в сапоги, — скомандовал я.
Послушались. Потом попрыгали снова. Порядок!
— Так, теперь за мной — ползком, цепочкой. И — никаких разговоров! Делать то, что делает боец перед вами.
Я опустился на землю и пополз. За мной — Салов и Кукин с немцем. Ему заткнули рот, чтобы не позвал, на помощь. А уж дальше пыхтели «окруженцы».
Мы благополучно миновали вторую линию траншеи. Впереди показалась передовая — самый сложный этап. Ракетчики ракетами освещают местность, пулеметчики не дремлют. Группа большая, засекут ее, если не будут соблюдать осторожность. А вот с этим как раз проблема. Опыта у бойцов мало. Злости на немцев за глаза — повоевали уже. Но тихо ползти, неподвижно замирая при каждой взлетающей осветительной ракете — вот этого опыта у них не было.
Как быть? Уж очень хотелось и немца живым притащить, и «окруженцам» помочь до своих добраться.
Я отполз назад к майору и почти приник к его уху:
— Впереди — линия соприкосновения войск. Всем не пройти. Давай так поступим, майор. Мы с немцем и группой разведки уходим. Доберемся до своих, устроим стрельбу, немцев отвлечем. А ты со своими, как трам-та-рарам начнется, захвати вон тот дзот с тыла. Видишь его?
Майор приподнял голову, обвел глазами пространство перед собой:
— Вижу.
— Он для вас сейчас опаснее всего. А потом уже уходите. Бежать не надо — только ползком, так людей сохранишь. Других вариантов я не вижу.
Майор задумался на секунду:
— Я тоже.
— Договорились.
Мы подползли к траншее. Салов заглянул в нее и махнул рукой. В мгновение ока мы перемахнули через траншею. Пленный офицер не сопротивлялся, сам видел — передовая. Начнется стрельба — ему тоже не поздоровится. Мы поползли. Сами работали локтями и немца тащили.
Раздался хлопок ракетницы. Нейтралку залило мертвенно-белым светом. Все застыли в неподвижности. Ракета погасла, и мы поползли снова. Так замирали еще раза два. Вот-вот появятся наши окопы.
Наконец впереди раздалось:
— Стой, кто идет? Пароль!
— Свои, разведка.
Я назвал пароль. Мы спрыгнули в траншею и стащили туда же немца.
— О, пленного взяли? Молодцы!
Командир роты стоял рядом. Как мог четче, я доложил ему об «окруженцах». Он понял меня сразу:
— Подождите, я сейчас.
Командир ушел и вскоре вернулся.
Сзади нас захлопали наши минометы. На немецких позициях рвануло четыре взрыва. И тут ударили наши пулеметы.
Немцы открыли ответную стрельбу. Елки-палки, да как же «окруженцы» нейтралку смогут пересечь?
Я в нетерпении высунул голову, высматривая группу майора. Но ничего не было видно, только вспышки выстрелов на немецкой передовой. И вдруг неожиданно для меня впереди окопов раздался голос:
— Сержант, ты здесь?
— Здесь, здесь я — ползите на голос.
В траншею свалился майор, и следом — бойцы его группы. Механически я пересчитал: «Восемь».
— Все, больше никого не будет. — Майор вытер рукавом гимнастерки пот со лба. — Двое у дзота остались, двое на нейтралке лежат.
Появился командир пехотной роты:
— Это вы из окружения вышли?
— Майор Меркурьев, бойцы мои.
— Сдать оружие!
Майор оторопел.
— Сдай, майор. Приказ есть: всех, кто вышел из окружения, направлять без оружия в наш тыл. Там разберутся.
Майор нехотя снял с плеча немецкий автомат и отдал пехотинцу. Бойцы его группы последовали примеру своего командира.
— Колесников, сам до штаба их доведешь или сопровождающих дать?
— Сам доведу, — ответил я.
По траншее мы пошли вглубь нашей территории, потом выбрались из нее. Стрельба стихла.
Через час мы были уже у штаба. Я сдал «языка» и его планшет, доложил о выходе «окруженцев». Начштаба похвалил нас за «языка» и послал за переводчиком и особистом.
Явились заспанный переводчик и особист, как будто бы и не ложившийся. Пленного увели на допрос.
Я доложил особисту о группе «окруженцев», об уничтожении ими немецких артиллеристов и о переходе через позиции.
— Как думаешь, не врут? — зевнув, спросил особист.
— Не похоже — батарею при мне уничтожили, на моих глазах.
— Э, сержант! Надо разобраться еще. Завтра зайди ко мне, напишешь все подробно — кто, где и как.
— Так точно.
— Ну иди, отдыхай. Офицера ихнего взяли?
— На этой же батарее гаубичной и взяли.
Мы с разведчиками пошли отдыхать. Майор со своими людьми сидел во дворе, а рядом стоял боец с винтовкой. Вот черт! Как будто под конвоем. Они ведь на моих глазах артиллеристов уничтожили, через немецкие позиции прорвались, а здесь — «оружие сдать, разберемся», да еще и солдата с винтовкой приставили! Конечно, я слышал уже, что есть у немцев такой полк — «Бранденбург-800». Все немцы знают русский язык, носят нашу форму и оружие; их забрасывают в наш тыл, чтобы устраивать диверсии и создавать панику. Здесь, конечно, не тот случай. Не думаю, что они пожертвовали бы своей батареей.
Я снял сапоги, обмундирование и растянулся на нарах. Господи, какое блаженство!
Около полудня меня разбудил старшина. Званием он был старше, но я — выше по должности.
— Товарищ командир, проснитесь.
— А… Что такое?
— Парикмахер приехал, все свободные от службы уже постриглись. Не желаете?
Конечно, желаю. Оброс за месяц, что я здесь, а всегда короткую прическу носил — привык еще с курсантских времен.
Я оделся, обулся и вышел во двор. На табуретке сидел очередной солдат, а парикмахер машинкой стриг его «под ноль». И я постригся так же. Меньше голова потеет, и пыль не так задерживаться будет. На войне не всегда чисто, а помыться, да чтоб с горяченькой водичкой, мылом и мочалкой — редко когда выдается. Все чаще у ручья и без всякого мыла.
Я отряхнулся от остатков волос. В это время мимо нас двое конвоиров провели пленного офицера, которого мы взяли вчера «языком».
— Кончилась война для немца, — заметил я.
— И жизнь тоже, — сказал старшина.
— Как, почему? Его разве — не в лагерь для военнопленных?
— В расход его, — помрачнел старшина, — нет у нас лагеря.
Я даже расстроился. Ведь он хоть и враг, а уже неопасен. В плену и без оружия — чего же его стрелять?
Пленного увели к оврагу, что проходил метрах в двухстах, и вскоре оттуда раздались выстрелы. Назад конвоиры возвращались уже вдвоем. Странно складывается жизнь — мне было жалко немецкого офицера.
Ну, коли я уже встал, да еще и постригся — пора в штаб, к особисту.
Я заявился к начальству — решать насущные вопросы. Обносились уже бойцы, обмундирование нужно.
Разведчики ведь больше на пузе ползают, чем пешком ходят — колени и локти быстро протираются. Однако получил отказ — не положено, сроки носки не вышли.
В расстроенных чувствах я пошел к особисту. Написал докладную — где встретил «окруженцев», при каких обстоятельствах, как они проявили себя при налете на немецкую батарею. Особист еще с час мучил меня вопросами, иногда совсем дурацкими, вроде:
— А не слышал ли ты от них слов на немецком языке?
Он что, совсем меня за дурака держит? Я бы таких к нашим сам не привел.
Я вышел из штаба и в сердцах даже сплюнул — все жилы вытянул, кровопийца. На передовую бы его, посидел бы в окопах с месячишко, глядишь, по-другому стал бы к людям относиться.
Я вернулся во взвод, взял банку тушенки, фляжку водки — самые большие ценности на передовой — и пошел в медсанбат, к Кравцову. Уважал я командира взвода. Разведчик опытный, характер неплохой — не нудил, не поучал. Бывая с ним в рейдах по тылам врага, я многому у него научился. Конечно, раненому бы курочку вареную принести, фруктов — да где же их на фронте найдешь? Сами ели не сытно. Перловкой замучили да супчиком жиденьким, а хлебушек — черный. По фронтовым нормам белый хлеб полагался только летному составу. Вот потому в рейдах разведчики часто, захватив немецкий блиндаж или землянку, кроме «языка» забирали с собой еще и трофейные продукты.
Немцы к войне готовились основательно, все было продумано и учтено до мелочей.
Очень не хватало нашей пехоте поддержки с воздуха. Наблюдая за редкими воздушными боями наших летчиков на устаревших самолетах, я знал: к началу войны и у нас были разработаны новейшие самолеты — не хуже, чем у люфтваффе, — шедевры конструкторской мысли Яковлева, Петлякова, Лавочкина. А «летающий танк» Ил-2? Ему не было равных у немцев! Да вот затянулась переподготовка летчиков — строевые части ВВС в начале войны так и не дождались ни одного штурмовика Ил-2!
Или взять снабжение бойцов консервами, без которых не продержаться, пока не подтянется полевая кухня. В то время как наши бойцы давились «сухпаями», на ходу изобретая, как бы разогреть осклизлую перловку, а то и просто открыть жестянку, немецкие консервы были разнообразными: тушенка, каши с мясом, джемы — да бог знает чего еще. К тому же у банок с мясными консервами, с одной стороны, двойное дно, красной краской помеченное. Пробьешь его штыком или гвоздем — внутри состав с фосфором гореть начинает. Поставишь этим дном на землю и через минуту получаешь горячее блюдо. А вот хлеб в банках у них был плохой — как вата.
По всему видно было — готовились немцы к войне основательно. А ведь известно: исход крупных сражений в будущей войне закладывается в мирное время, задолго до ее начала.
Многочисленные ошибки руководства страны и ее Вооруженными Силами задолго до 22 июня 41-го, а затем очевидные просчеты генералов при ведении боевых действий в условиях хаоса июня — июля вели к одному поражению за другим. Потери в людях и технике оказались запредельными. За два месяца миллионы бойцов выбыли из строя в котлах, были рассеяны по оккупированным районам, попали в плен — эту трагедию назовут катастрофой 41-го года.
Последствия ее будут ощущаться в течение всей войны, а безответственное отношение к населению — и долгие годы после нее.
Все, кажется, до мелочей предусмотрели гитлеровские вояки, двинув армаду техники и миллионы немцев на нашу землю. А вот с особенностями нашей суровой природы промах вышел! Зима 41-го выдалась на редкость холодной.
Недооценили немцы морозы наши — здесь они не только с обмундированием промахнулись. Ошибка была изначально сверху заложена. По плану «Барбаросса» немцы Москву к зиме взять должны были. Потому в двигателях их машин масло летнее было — оно на морозе застывало. А попробуй машину или танк на морозе заведи! К тому же в Европе немцы к дорогам с твердым покрытием привыкли. А у нас такие дороги по пальцам перечесть можно. Как дождь пройдет — техника вязнет, ломается, следовательно, темп наступления сбивается. А когда глубокая осень подошла да морозы по ночам ударили нешуточные — совсем плохо стало. Днем танки и бронемашины с тягачами по грязи ползают, а ночью грязь между катками в бетонный монолит превращается. Любили немцы на своей гусеничной технике катки в шахматном порядке ставить — плавность хода лучше. Однако в России такое конструкторское решение выявило слабые стороны. Замерзнет грязь ночью — ломом не выбьешь. И каждая мелочь, не предусмотренная немцами — не учли специфику российскую, нам на руку играла. А главное — душу российскую, русский характер не учли, в расчет не взяли.
В первое время бойцов оторопь брала при виде наступающих цепей самоуверенных гитлеровцев. Не верилось, что их можно остановить. Порой офицеру, чтобы убедить отчаявшегося бойца в том, что наглого немца можно поразить из винтовки, самому приходилось доказывать это: смотри — смертные они, как и все, вон упал еще один. А теперь ты давай, не робей! Неуязвимость немецкого солдата — миф!
Мало-помалу мы научились воевать, научились бить врага. Дивились немцы самопожертвованию советских бойцов, идущих на амбразуры дотов, таранивших танки и самолеты врага, преодолевающих минное поле по телам павших товарищей. И не только по приказу или потому, что знали о заградотряде за спиной. Великая ненависть к непрошеным поработителям крепила дух и веру в правое дело, множила силы бойцов с комсомольскими или партийными билетами в кармане гимнастерки, у сердца. Это был феномен советского патриота, неведомый европейским армиям.
Если бы и у нас на фронте была такая техника и такое вооружение, как у них в начале войны, мы бы немца дальше границы не пустили. В окопах наших крайне не хватало средств уничтожения бронетехники: ружей противотанковых — единицы, не хватало гранат — бутылками с зажигательной смесью танки жгли. На Западе их «коктейлем Молотова» прозвали. Не любили их солдаты. Попадет осколок или шальная пуля в бутылку — сам живьем сгоришь, потому как не тушится ничем, пока состав не выгорит полностью. А танков немецких потому боялись, что бороться с ними нечем было.
Но перелом в войне, когда впервые затрещит хребет хваленого вермахта под Москвой, впереди. А пока — день за днем — шла непростая солдатская работа, в ожидании новых боевых приказов текли будни войны, ставшие частью моей жизни.
Притопал я в медсанбат, с помощью санитарки нашел палату, в которой лежал командир. В комнате человек двадцать лежало — не сразу его и признал. В исподнем, бледный, осунувшийся.
— Здравствуй, командир.
Я поставил подарки на тумбочку.
— Привет, Петя, — почти прошептал лейтенант.
— Ты много-то не говори, мне сказали — слаб ты еще, отдохнуть тебе надо, сил набраться.
— Кого на взвод поставили?
— Пока меня, только званием я не вышел.
Илья кивнул. Я вкратце пересказал ему новости — про рейд наш, про то, как «окруженцев» встретили, как гаубичную батарею разгромили. Потом про пленного офицера-артиллериста рассказал — что после допроса в штабе его расстреляли.
— Правильно сделали, — сказал раненый, лежавший на соседней кровати. — Они на нашу землю захватчиками пришли, что с ними церемониться? Туда им и дорога!
— Во-во! Всех бы их в этот овраг! — подхватил раненый с другой кровати.
Я повернулся на голоса. Оказывается, вся палата жадно слушала мой рассказ. Скучно в санбате лежать. О своих ранениях друг другу рассказали, сводки Совинформбюро прослушали, и — все. А тут — свежие новости с передовой, из первых рук.
Дальше уже сами раненые стали обсуждать, как, по их мнению, развернутся события на фронте.
— Техники бы нам побольше да боеприпасов вдоволь. Вот я — артиллерист. На день по два-три снаряда дают. Чего ими сделать можно? Только пристреляться, — подал из угла голос раненый.
Я прислушивался к словам раненых и видел — была в них горькая сермяжная правда. Слышали б ее и те, от кого зависело техобеспечение строевого полка на фронте…
Я попрощался с Ильей, пожелал всем раненым скорейшего выздоровления и вышел из душного санбата.
По улице неровным строем шли бойцы в новой форме — видать, пополнение. Они с интересом разглядывали вывески на зданиях города, неумело поправляя съезжающий с плеча ремень винтовки. Навстречу, натужно урча, ехал гусеничный тягач — тянул на тросе танк с развернутой назад башней.
— Принять вправо! — дал команду шедший сбоку колонны лейтенант.
Бойцы послушно сошли на обочину, с любопытством и ужасом разглядывая покалеченную боевую машину.
Я невольно замедлил шаг. Сердце сжалось — это была видавшая виды «тридцатьчетверка». Досталось же ей: люк-воздуховод над отделением силовой передачи сорван, через торчащий вверх кормовой лист просматривался почерневший от гари двигатель. Я попытался представить судьбу экипажа. В такой ситуации все зависит от того, успеют ли они за несколько секунд выскочить через люки.
С передовой за городом доносились редкие выстрелы — обычные будни прифронтового городка.
Я возвращался в разведвзвод, стараясь не думать о превратностях судьбы: что было, то прошло, что будет — увидим. Однако такого виража судьбы, который мне предстоял, даже я, привыкший, кажется, ко многому, не ожидал.
По прибытии во взвод ко мне подошел встревоженный не на шутку старшина:
— Командир, тебя посыльный из штаба уже дважды спрашивал. Никак, случилось чего? Срочно иди — начальство ждет!
Ну вот! Только отдохнуть маленько собрался — и на тебе. Что за срочность такая?
Я прибыл в штаб. Начштаба, как увидел меня, побагровел весь:
— Где тебя носит, Колесников?
— В медсанбат ходил, к командиру своему.
— Тебя дожидаются. Ждать себя заставляешь, сержант! Следуй за мной!
Он подвел меня к дальней комнате, открыл дверь, пропустил вперед. И — плотно закрыл за собой дверь.
За столом сидел средних лет мужчина, в военной форме, но без знаков различия на петлицах. Лицо невзрачное. Посмотришь на него, отведешь взгляд, а как он выглядит, вспомнить не можешь. Мне он сразу не понравился.
Однако по тому, как майор стоял перед этим военным, я понял — он не из простых.
— Товарищ из… — в общем, поступаешь в его распоряжение.
Начштаба счел свою миссию выполненной, повернулся и вышел.
— Командир взвода разведки старший сержант Колесников? — полувопросительно-полуутвердительно спросил незнакомец.
— Так точно.
— Да ты садись. Можешь называть меня «товарищем Ивановым».
Я уселся на единственный свободный стул.
— Кури. — Незнакомец подвинул поближе ко мне пачку папирос и спички.
— Бросил.
— Правильно, сам хочу.
«Разговор завязать хочет, в душу влезть, — решил я. — Папиросочки, разговор про босоногое детство, а потом попросит на товарищей доносить — знаю я эти штучки, рассказывали уже сослуживцы под большим секретом».
— Это твоя группа окруженцев с майором Меркурьевым из немецкого тыла вывела?
— Моя, а что?
— Вопросы здесь задаю я.
— Так точно! — Я вскочил со стула и вытянулся по стойке «смирно».
Лучше изображать тупого солдафона и служаку — быстрее отстанет.
— Садись и перестань дурака валять. Петр, я о тебе больше знаю, чем ты думаешь.
Ага, знаешь! Фига! Не Петр я вовсе, а Сергей.
— Подойди к столу, покажи на карте, где батарея немецкая стояла.
Я подошел, определился, уверенно ткнул пальцем.
— Вот здесь.
— Правильно.
Еще бы неправильно! Я там с товарищами шкурой рисковал, такие вылазки не скоро забудешь.
— А в этих местах был?
Незнакомец ткнул карандашом в район села Усвятье. Я всмотрелся в карту. Это было немного дальше, чем позиции немецкой батареи.
— Нет, так далеко мы не забирались, «языка» можно и поближе взять.
Тоже мне — «Иванов»! Он такой же Иванов, как я балерина. По выправке — кадровый офицер, по невзрачной физиономии — похоже, разведчик или из «органов».
— Провести в Усвятье можешь?
— Так это же от позиции батареи еще километров десять. За ночь обернуться не успеем.
— Не твоя забота. Дорогу к батарее покажешь?
— Найду.
— Считай, договорились. Свободен пока, товарищ старший сержант.
Вышел я из штаба и направился во взвод. Что-то крутит «товарищ Иванов». От моих вопросов уходит, и сам ничего не говорит — ни о предстоящей задаче, ни о себе.
Прошло два дня. Штабисты меня не беспокоили, с разведкой в немецкий тыл не посылали. Я ломал голову — интересно, для чего меня вызывал «товарищ Иванов»? Вроде как крючок закидывал, вызнавал мои возможности. Только чего он хотел? В Усвятье привести? Так любой по карте приведет. Проблема только в том, что немцы мешать будут — им праздношатающиеся в своем тылу не нужны. И еще. Ночью местность выглядит не так, как днем, ориентироваться сложнее, навык нужен. Те ориентиры, которые недалеко и днем прекрасно видны — например, характерный изгиб реки, церковь с колокольней или заводская труба, — ночью толком не разглядишь. Будешь находиться рядом с целью или нужным местом и не поймешь этого. Без такого навыка в разведке делать нечего. Не было в эти времена приборов и прицелов ночного видения, значительно облегчившим жизнь военным в конце двадцатого века. Так и не придя к чему-нибудь определенному, я ждал.
В штаб меня вызвали только на третий день. Понятное дело, не чаи гонять — за заданием.
Начштаба снова провел меня в комнату, где, как и прежде, находился «товарищ Иванов».
— Колесников, поступаешь в распоряжение «Иванова», — сказал мне майор и вышел.
Я глянул на нового начальника. С таким же успехом он мог носить фамилию «Сидоров» или «Петров».
«Иванов» кивнул мне на стул:
— Садись, взводный. Настроение как?
— А что, настроение боевое.
— Не болеешь?
— Здоров.
— Сегодня ночью надо в тыл к немцам идти.
— Понял уже. Группу из скольких человек готовить?
— Не надо группу готовить. Ты нас поведешь. В группе, кроме тебя, двое будут — я и еще один человек.
— «Товарищ Сидоров»? — съязвил я.
Уловив мою иронию, «товарищ Иванов» усмехнулся:
— Можно и так назвать. Во взводе о выходе — ни слова.
— Понял.
— Тогда пока иди, готовься.
К вечеру я стал собираться — проверил автомат, пару гранат взял, оделся подобающе. Около полуночи явился сам начальник штаба в сопровождении уже знакомого мне «Иванова» и невысокого коренастого мужчины, как я понял, «товарища Сидорова». Бросилось в глаза: на улице тепло и сухо, а они в солдатских плащ-палатках.
На спине у второго горб топорщится — не иначе как рация. Значит, далеко пойдем и не на один день.
— Готов? — осмотрел меня майор.
— Давно.
— На этапе перехода через фронтовую полосу ты — старший группы, потом подчиняешься «товарищу Иванову».
— Так точно.
— Тогда — на передовую, там знают о вашем переходе и ждут.
Поправив снаряжение, «Иванов» с «Сидоровым» направились было к выходу.
— Стойте!
Все трое удивленно воззрились на меня.
— Попрыгайте!
Начштаба не на шутку разозлился:
— Товарищ старший сержант, вы что себе позволяете?
Однако оба моих попутчика добросовестно попрыгали на месте. Ничего не стукнуло, не звякнуло, из чего я сделал вывод, что такие вылазки им делать не впервой.
Мы направились к передовой. Начштаба все время нервно поглядывал на часы. Причину беспокойства я понял несколько позже. Едва мы прибыли в траншеи, как к нам навстречу поспешил командир роты, явно оповещенный заранее.
— Пройдемте на правый фланг, там местность удобнее для перехода.
Ротный подсветил часы:
— Сейчас начнется!
В нашем тылу послышались выстрелы пушек, потом подключились минометы. Били прицельно, по пулеметным гнездам гитлеровцев. На несколько минут земля на позициях вздыбилась, пехотинцы попрятались в окопы и траншеи.
— Пора! — Майор посмотрел на «Иванова». Он согласно кивнул.
Вот почему начштаба так нервно поглядывал на часы! Он, зная о предстоящем артиллерийском обстреле, спешил к назначенному времени.
— Спасибо, Николай Иванович. — «Иванов» протянул руку, прощаясь.
Мы выбрались из траншеи и по-пластунски поползли к немецкой передовой. К моему удовольствию, колючая проволока во многих местах была порвана взрывами.
Я полз первым, «Иванов» и «Сидоров» — цепочкой позади.
Заглянув немецкую траншею и не обнаружив там солдат, я перемахнул ее и дождался, пока переберутся эти двое. А потом — снова на животе, до второй линии траншей. Полежали, прислушиваясь. Не слышно разговоров, не тянет сигаретным дымком.
Я заглянул в траншею. Глаза уже адаптировались к темноте. У изгиба увидел темную фигуру. Как не вовремя! Отползать в сторону — потерять время, да и неизвестно еще, вдруг и там окажется часовой?
Убить втихую, ножом? Пожалуй, придется. Одно плохо — немцы при смене караула обнаружат убитого, причем не пулей или осколком, а ножом. Сразу поймут — разведка проходила. Вот только не сразу поймут — в их тыл пробираются или к нашей передовой? В войсках у немцев сыскных собак не было — по крайней мере, я об этом не слышал.
Очень осторожно я подполз по брустверу к изгибу траншеи, прислушался. Вдруг их двое? Нет, все-таки, похоже, один — сопит, покашливает даже. Я упал на него сверху, придавил своим телом и дважды ударил ножом. Немец обмяк.
Я вернулся по траншее к месту, где лежали разведчики, и махнул рукой. Надо мной мелькнула одна тень, вторая… Следом и я выбрался из траншеи.
Мы ползли еще метров сто, потом поднялись и короткими перебежками стали удаляться от передовой. Потом уж, когда в рощу вошли, поднялись во весь рост.
Я припомнил, как не так давно вел здесь свою группу, и шел уверенно. Прислушивался, приглядывался, принюхивался. За прошедшие дни немцы в своем тылу могли расположить новую часть, и потому приходилось быть осторожным.
Мы перешли грунтовку, изрытую гусеницами бронетехники. Дальше глухомань пошла, потому двигались быстро, стараясь уйти как можно дальше от передовой. Слава богу, «языка» брать не надо, иначе чего бы нам забираться в немецкий тыл так далеко?
Память меня не подвела. Через три с небольшим часа, почти не петляя, мы вышли на место бывшей немецкой батареи. Бывшей, потому что гаубиц на позициях уже не было — увезли немцы. Но блиндажи-то остались!
— Привал, передохнем немного, — распорядился я.
Попутчики с облегчением попадали в траву. Я сперва думал, что выдохнутся они — я все-таки значительно моложе, однако оба держались неплохо, были в хорошей физической форме. Я задрал ноги на ствол дерева — так они быстрее отойдут. Глядя на меня, то же самое сделали и мои спутники.
Но время текло неумолимо.
Развернув планшет, я зажег фонарик. Так, теперь наш путь лежал на юго-запад. Не бывал я в этих местах, придется медленнее идти.
— Подъем!
Эти двое шли молча, не курили и, что мне понравилось, не наступали на сучки. Чувствовалась подготовка. Разведчик или диверсант в тылу врага ногу высоко не поднимает — сначала носок ноги над землей несет, отодвигая в сторону сухие ветки, чтобы не хрустнули. Поставил одну ногу, потом — таким же манером — другую.
Чем дольше я видел своих попутчиков, тем сильнее убеждался — ох, непростые это мужики. И, пожалуй, навыков разведчика у них не меньше, чем у меня.
К рассвету мы вышли к какой-то деревушке — почти на середине пути.
— Привал.
Оба улеглись на землю и блаженно прикрыли глаза. Я же расположился на опушке — понаблюдать. Вдруг местные в лес пойдут грибов-ягод набрать — с едой-то туговато — или сушняка набрать для печи. Не хватало только, чтобы нас сонными обнаружили… или, хуже того, немцы в деревне окажутся.
Рассвело. Я наблюдал в бинокль. Похоже, немцев нет, а живут только в двух избах, да и то старики. Вот дед вышел во двор — ворот колодезный заскрипел.
Скорее всего, с приближением немцев те, кто помоложе, ушли на восток. А там уже кого куда: мужиков забрали в армию, женщины встали к станкам, на лесопилки, а то и рвы противотанковые рыть.
Отметил про себя — сороки не трещат в округе, звуков моторов не слышно. «Кажется, пора бы нам и подхарчиться», — пришла неожиданная мысль. Ведь всю дорогу шли, устали, есть охота.
Вернулся я к месту нашей лежки и сразу за автомат схватился. В центре полянки стоял немец, натуральный — в полевом кепи, униформе, сапогах с широкими голенищами. И стоял он ко мне спиной. Вот и хотел я ему в спину очередь дать, да на ствол автомата рука легла. Скосил глаза — «товарищ Иванов». И тоже в немецкой форме — офицерской. На каждом погоне — по два квадратика, на поясе — «Парабеллум» в кобуре.
— Тихо, не паникуй — свои.
Повернувшийся ко мне немец оказался «товарищем Сидоровым». Твою мать — могли бы раньше предупредить, несчастье могло случиться.
— Ты извини, взводный. Ночью возможности не было сказать, а сейчас ты появился так внезапно, что я тебя едва перехватить успел.
Оба моих попутчика выглядели как заправские немцы. Сколько я на них ни смотрел, какого-либо несоответствия в форме или оружии найти не мог. У рядового — автомат на плече, у офицера — пистолет на поясе. Уж чего-чего, а на немцев я насмотрелся. А у «Сидорова» за плечами не рация, как я сначала думал, а немецкий ранец оказался — добротный, из телячьей кожи.
Если они дальше хотят продолжать движение в таком виде, то им язык знать надо. А может, знают? Только как это будет выглядеть со стороны — два немца, вооруженных и в форме, и с ними — старший сержант РККА. Не только у полевых жандармов вопросы возникнут — были у немцев такие, нечто вроде военной полиции, с изогнутой, на цепи, бляхой на шее. «Наверное, дальше без меня пойдут, — предположил я, — языка немецкого не знаю, гитлеровской формы на мне тоже нет».
Видя мое недоумение, «Иванов» успокоил:
— Не удивляйся, взводный. Он и язык хорошо знает — лучше меня. Задание у нас секретное, потому в полку сказать ничего не могли — даже начальнику штаба. Дальше идем вместе, по ночам. А форма — она только в конце нам нужна будет. Спать ложись, сержант, отдохни. Сейчас «Сидоров» часовым побудет, потом я его сменю.
Уговаривать меня не пришлось. Похрустел немецкими трофейными галетами да и спать улегся. Известное дело: во все времена солдат спит — служба идет.
Мне показалось — только уснул, как меня толкнули в бок. Едва открыв глаза, я увидел «товарища Иванова». Он держал палец у губ — тихо, мол.
«Сидоров» покопался в ранце, достал бляху, накинул цепочку на шею — вылитый фельджандарм. Я не переставал удивляться этой парочке.
«Иванов» наклонился к моему уху:
— Немцы в деревне.
Я подполз к опушке, взялся за бинокль. На единственной улице стояли два мотоцикла с колясками — пустые. Сами немцы расхаживали между домами.
«Иванов» пристроился рядом:
— Мы выйдем, а ты будь здесь.
Я кивнул.
Оба не спеша вышли из леса и по грунтовой дороге направились к деревне. Немцы их заметили не сразу, спохватились, когда до ближайших домов деревни парочке оставалось пройти полсотни метров.
На дорогу вышли мотоциклисты и взяли автоматы на изготовку. Сблизились. «Иванов» отрывисто что-то приказал. Я видел, как шевелятся губы, но слов из-за расстояния слышно не было, да и услышал бы — немецкого все равно не знаю.
Мотоциклисты забросили автоматы на плечо и стали по стойке «смирно». Вперед вышел «Сидоров». Как же — фельджандарм! Он проверил документы у мотоциклистов, вернул. Все расслабились, закурили, весело поболтали.
Мои «немцы» прошлись дальше по деревне, мотоциклисты же прыгнули на мотоциклы и выехали на дорогу. Вскоре рокот моторов стих.
Через полчаса парочка моих «немцев» вернулась. Выглядели они вполне обыденно. Выдержка у мужиков неплохая, да и по всему видать — не впервой им. В душе я даже слегка им позавидовал. Это не взвод дивизионной разведки — ползай на пузе да «языков» добывай, тут работа потоньше, посложнее будет.
Мы решили пообедать. Из ранца достали консервы немецкие, одну банку передали мне. Это была свиная тушенка, судя по надписи на этикетке — бельгийская. Управились быстро. Я было банку в кусты забросил, но «Сидоров» укоризненно покачал головой, подошел к кустам, вытащил из чехла саперную лопатку и прикопал банки — мою в том числе. Я почувствовал стыд, щеки налились жаром. Еще один урок мне — не оставляй в чужом тылу своих следов.
Мы легли спать, теперь группу охранял «Иванов». Впереди нам предстояла вторая бессонная ночь, и надо было отдохнуть.
Проснулись мы уже в сумерках. Перекусили галетами, запив их водой из фляжек, и — в путь.
По-прежнему не глядя себе под ноги и тем не менее передвигаясь бесшумно, «Иванов» сказал «Сидорову»:
— Против нас 2-я танковая группа немцев действует, у солдат документы 14-й моторизованной дивизии.
— И вот что занятно, — подхватил «Сидоров», — обоих генералов — и Гота, и Гудериана — лично знаю, с Гейнцем в 1932 году вместе на учениях были под…
«Сидоров» выразительно глянул на меня и замолчал. Может быть, тогда это и было секретом, но я-то уже знал, что в предвоенные годы, особенно в 1930–1932 годах, в Советском Союзе обучались немецкие летчики и танкисты. Здесь же, на наших полигонах, опробовались новые немецкие танки и самолеты. Научили на свою голову! Тоже мне — секрет Полишинеля.
Дальше всю дорогу молчали. Я шел впереди, а парочка — метрах в двадцати за мной. Так надежнее: если на немцев внезапно наткнемся, огонь мне достанется, парочка же успеет спрятаться или отойти. «Товарищ Иванов» сам выбрал такое построение цепочки в пути. С военной точки зрения правильно — в первую очередь жертвуют наименее ценными кадрами, потеря которых не сорвет задание. А в армии выполнить приказ — задача первостепенная, самая важная. Даже если ты не успел похоронить павших в бою товарищей, выполни задачу. Похоронить же можно и после боя, тем более что для этого есть похоронные команды из числа нестроевых.
К утру, немного поплутав по незнакомой местности, я вышел к околице села. Это место назначения — Усвятье.
— Ну все, товарищи, нужное вам село перед вами, — Усвятье.
Парочка переглянулась:
— Вот что, взводный. Это село — лишь промежуточный этап. Сразу обо всем говорить мы не имели права.
Вашу мать с вашей секретностью! Ведь двое суток уже в дороге, а, оказывается, это еще не конец пути.
— Нам вообще-то в Приднепровскую надо.
Я прикинул по карте. Так это еще километров тридцать, почти на юг. Днем не пойдешь, надо располагаться на отдых. И село крупное, на опушке леса спать неразумно.
Пока еще не рассвело, мы решили обойти село и укрыться в первом же лесу, где места поукромнее — в самой чаще. Нашли такое место — овражек, поросший на склонах кустами, внизу ручеек журчит. Совсем маленький, шириной с локоть, а все равно вода свежая. Самим напиться-умыться, фляжки пополнить. На марше не пили, только рты полоскали водой, и фляги были почти пустые. При интенсивной ходьбе пить нельзя — потеть начнешь, силы терять. Другое дело — на отдыхе. Поели галет с немецким салом, уложенным в брикеты. Ничего — неплохое сало. Может быть, и не немецкое — трофеи немецкие, только упакованные на немецких фабриках.
Видя, с каким удовольствием я поглощаю консервы, «Иванов» со знанием дела сказал:
— Для парашютистов изготовлено.
А мне все равно для кого, лишь бы вкусно и сытно.
«Иванов» сам вызвался на часах стоять, а мы с «Сидоровым» сразу спать улеглись. Ночные переходы выматывали все же. Я отрубился сразу.
Проснулся за полдень от тихого разговора. Открыл глаза — «Иванов» и «Сидоров» над картой склонились и что-то тихо обсуждают. Все секреты от меня, никак не наговорятся наедине. Чего секретничать, когда пункт назначения известен?
Заметив, что я проснулся, «Иванов» приказал мне заступить на охрану, а через четыре часа меня сменит «Сидоров».
