Глава 10
Ближе к вечеру Михаил направился на стоянку женской эскадрильи — искать Веру. Механики, техники и пилоты смотрели на него с некоторым удивлением, но никакой враждебности, презрения или даже просто недовольства к появлению штрафника на их стоянке не выказывали. Наоборот, кокетливо постреливали глазками.
У Михаила глаза разбежались — сколько симпатичных женщин и девушек здесь было.
— Товарищ Борисов, вы не меня ли ищете? — улыбнулась одна из девушек.
— Откуда вы фамилию мою знаете? — удивился Михаил.
— Как же нам вас не знать, после того как вы двум нашим летчицам жизнь спасли и из вражеского тыла их вывезли?
Что и говорить, внутренне Михаил был польщен.
— Нет, девушки, не вас — мне бы Лебедеву Веру увидеть.
— Тогда вам туда. — Девушка показала рукой вправо.
Следуя ее направлению, Михаил вышел в лесу на землянки. Кто в них обитал — было ясно с одного взгляда на веревки для сушки белья. На веревках, натянутых между деревьями, сушилось белье — трусы, чулки, бюстгальтеры.
Михаил остановился. Ему вдруг стало как-то очень неудобно — вроде как в чужую интимную жизнь вторгается.
— Ну что ж вы остановились? Смелее! — раздался женский голос.
Михаил обернулся. Сзади его догоняла красивая чернявая девушка.
— Вам же Лебедева нужна?
Михаил кивнул. Вот ведь женское племя: стоит только на их территории появиться, и уже вся эскадрилья знает — кто и к кому пришел.
Девушка проводила его до землянки и постучала в закрытую дверь:
— Девушки, к вам гость — мужчина. Можно?
Дверь открылась, и на пороге появилась Вера. Увидев Михаила, она смутилась.
— Проходите.
— Здравствуй, Вера. И вроде мы уже на «ты» перешли…
Михаил прошел в землянку, сел на грубо сколоченный табурет. Все-таки сразу видно, что здесь женщины обитают: зеркальце на столе, расческа, да и пахнет в землянке не так, как у мужчин.
— Что же вы меня забыли, Сергей? Два дня не появлялись!
— Полеты! К партизанам вчера летали — еле назад дотянули! Уж больно далеко — две сотни километров в одну сторону.
— Далеко, на пределе, — профессионально оценила Вера.
— Железная дорога помогла. Рельсы блестели, вот по ним, как по нити Ариадны, и добрались до лагеря.
— Вы и про нить Ариадны знаете? — удивилась Вера.
— Вы что думаете, что я всю жизнь штрафником был и книг не читал? — слегка обиделся Михаил.
— Мало кто знает сейчас мифы и легенды Древней Греции, — с сожалением заметила Вера.
— Ну да, больше пролетарского писателя Пешкова читают.
— Что-то я не припомню такого…
— Вот так, а еще учитель. Это же псевдоним Горького, который Максим.
— Ой, мамочки, все война из памяти вышибла! Точно!
Дальше разговор перешел на поэтов. Вера все больше о Пушкине и Лермонтове говорила, а Михаил — о Есенине и Цветаевой. Даже некоторые стихи вспомнил — не все еще забыл.
Когда он замолк, Вера некоторое время сидела задумчиво — о Есенине она слышала, но не читала, а о Цветаевой вообще узнала впервые.
— Марину Цветаеву Советская власть не любит, — прервал молчание Михаил.
— Тогда чего ее читать? Наверняка буржуазные слюни.
— Понятно, — протянул Михаил. — «Я Солженицына не читал, но осуждаю».
— Это ты о ком? — не поняла Вера.
— Пустое, — спохватился он, — не бери в голову.
— Эх, сейчас бы на море, — мечтательно сказала Вера, — на песочке бы поваляться, мороженого поесть.
— Ты была на море? — удивился Михаил.
— С мужем ездили. Ему путевку дали — как раз перед войной. Здорово! Впечатлений — на всю жизнь.
— Да, на море бы сейчас — просто сказка! Пиво холодное, местные чурчхелу носят, хачапури…
Дверь в землянку неожиданно отворилась. На пороге стояла капитан. Негодующим взглядом она окинула беседующих.
— Лебедева! Кто позволил пропустить посторонних в расположение части?
Вера вскочила с нар:
— Какой же он посторонний, товарищ комэск? Он такой же летчик.
— Мне лучше знать. Он штрафник, и делать ему здесь нечего. А вы, гражданин красноармеец, немедля покиньте расположение части. По-моему, вам на полеты пора.
— Так точно.
Михаил вышел из землянки. Женщины эскадрильи проводили его — кто жалостливым, а кто и злорадным взглядом.
«Вот облом! И чего я такого неправильного сделал?» — думал Михаил, возвращаясь в расположение своей эскадрильи.
Они отлетали ночь, сделав четыре вылета на бомбежку.
Утром еще и отдохнуть не успели, как его вызвали к особисту.
«Черт, наверное, карга эта — командир женской эскадрильи — настучала!» — решил Михаил и внутренне уже приготовился к неприятностям.
Постучав в дверь, он вошел, представился.
— Красноармеец Борисов по вашему приказанию прибыл.
— Садись.
Михаил уселся на стул.
— Сегодня какое число? — неожиданно спросил его особист.
— По-моему, двадцать второе, — недоуменно пожал плечами Михаил.
— Правильно. Сегодня истек срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, Борисов! Чего не радуешься?
— Неожиданно как-то…
— Заслужил. Я давно за тобой наблюдаю — с тех пор, как ты из госпиталя к нам в часть попал. Воюешь хорошо, смело, товарищей из беды выручаешь. После госпиталя месяц — даже больше — прошел. Освобождение тебе на месяц давали, и пора в свободный полк возвращаться, на истребитель. Там с тебя больше проку будет.
— Это в группу Федорова? Так она тоже штрафная.
— Нет, ты не понял. Сегодня вышел срок, на который тебя в госпитале освободили от летной работы по ранению. И сегодня же закончился срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, к которому тебя приговорил трибунал. Вот и поедешь в свой полк.
— Меня в Москве арестовали; я в запасной авиаполк и ехал — переучиваться на новую технику.
— Хм, неувязочка… Ты отдохни после ночи, а я созвонюсь, выясню, куда тебя направлять. «Кубари» на петлицы можешь, кстати, нацепить. Согласно положению после отбытия наказания военнослужащему возвращаются все права. Так что ты в звании восстанавливаешься, и награды, если они есть, тоже возвращаются. Свободен пока, Борисов!
— Есть!
Михаил вышел от особиста слегка ошарашенный. Вот он уже и не штрафник, а радости особой нет.
Он дошел до своей стоянки, развернул носовой платок, достал «кубари» и нацепил их на петлицы. Механик сразу это заметил.
— О! Товарищ младший лейтенант! Поздравляю! Ваш срок закончился?
— Так точно! Теперь я — вольный летчик.
Спать не хотелось, хотя ночь выдалась бессонная. В голове мелькнуло: «Меня сегодня отсюда переведут — в запасной авиаполк или в строевую часть. Надо сходить к Вере, попрощаться».
Он направился в женскую эскадрилью — благо уже знал, где землянка Лебедевой. И надо же было такому случиться — у самой землянки вновь наткнулся на зловредного комэска.
— Красноармеец, ко мне!
Но Михаил сделал вид, что не слышал. Комэск догнала его, схватила за плечо:
— Ты допрыгался, штрафник. Я иду к особисту.
Но тут она увидела петлицы на гимнастерке Михаила.
— Я не штрафник и не красноармеец, товарищ капитан, — спокойно сказал Михаил, стряхнув с плеча руку комэска.
— Поздравляю, — процедила сквозь зубы комэск и, развернувшись, ушла. «Вот еще цербер», — подумал Михаил.
Он постучал в уже знакомую дверь.
— Это ты, Зоя? — послышался женский голос.
— Мне бы Лебедеву, — попросил Михаил.
За дверью пискнули, она приоткрылась. В образовавшийся проем выглянула кудрявая головка и тут же снова исчезла. Через пару минут вышла Вера.
— Ой, наша комэск тебя увидеть может.
— Да черт с ней, мы только что виделись. Взгляд Веры наткнулся на петлицы.
— Ой, тебя в звании восстановили?
— Да, с сегодняшнего дня я уже не штрафник. Вот попрощаться пришел. Особист вызывал, говорит — готовься к переводу в свой полк. А у меня нет полка. Было направление в ЗАП, так его трибунал забрал.
Вера сделала шаг, другой, потом порывисто обняла Михаила. Проходящая мимо летчица хмыкнула.
— Ты мне адрес полевой почты дай, я тебе писать буду, — попросил он Веру.
— Запомнишь? 43472.
— Запомню. — Михаил повторил цифры. Если бы не близкое расставание, он бы так и не понял, насколько близка стала ему Вера.
— Ты береги себя, на рожон не лезь — не штрафник теперь, — попросила она.
— Если бы не лез, мы бы не познакомились, — заметил Михаил.
— Да это я так, к слову — по-бабьи. Когда уезжаешь?
— К особисту еще идти надо — он скажет.
Неожиданно Вера поцеловала Михаила в губы.
— Понравился ты мне, есть в тебе стержень. Повезет той, которую замуж за себя возьмешь.
— А если тебя?
— Рада буду, но до конца войны далеко — дожить еще надо.
— Доживем. Только ты тоже береги себя. И запомни: война закончится девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, только о том никому не говори.
— Карты нагадали? — усмехнулась Вера.
— Они самые, — улыбнулся Михаил. — Пойду я. Долгие проводы — лишние слезы. — Он повернулся и, не оглядываясь, ушел.
Особист его уже ждал.
— Повезло тебе, парень, в ЗАП тебя направляют. И представь, в тот же самый, куда ты не доехал. Получи документы.
Особист выложил на стол личное удостоверение Михаила, вещевой и продовольственный аттестаты, предписание и командировочное удостоверение.
— Получи сухой паек на три дня и собирай вещи.
— Нет у меня вещей — только то, что на мне.
— Ну как знаешь. Через час связной самолет в Калинин летит, можешь добраться.
— Вот спасибо! — обрадовался Михаил. — Я могу быть свободен?
— Иди. И впредь веди себя благоразумней. Думаю, урок ты усвоил.
Михаил получил сухой паек и пошел к парням в казарму — попрощаться. Ему по-хорошему завидовали, желали удачи.
Михаил вышел к взлетно-посадочной полосе. Увидев стоящую там машину, несколько удивился: «Вроде самолет не нашего полка, бортовые номера другие».
Он подошел, заглянул — в кабине кто-то возился.
— Эй, летун, твой аэроплан?
Из кабины показалось веснушчатое лицо девчушки:
— Мой.
— Пилот где?
— Я и есть пилот.
— Это связной самолет? — переспросил обескураженный Михаил.
— Связной, связной, а в чем дело?
— Мне бы до Калинина с вами добраться. Особист сказал — вы туда летите.
— Садитесь в кабину, сейчас вылетать будем. Михаил забросил в заднюю кабину тощий «сидор», влез сам. Устроился поудобнее, пристегнул ремни. Что-то уж очень молодо пилот выглядит, на вид больше шестнадцати не дашь. «Но раз самолет доверили, значит, летать умеет», — успокоил себя Михаил.
Подошедший механик дернул за винт, двигатель завелся. Самолетик вырулил на полосу, разогнался и взлетел. «Интересно, — подумал Михаил, — почему я его раньше здесь не видел? Или просто спал в это время после ночных вылетов? И не боится же днем летать!»
Михаил обозревал местность. В эту сторону он еще не летал, потому ему было интересно.
Через полчаса полета по фюзеляжу мелькнула тень. Запрокинув голову, Михаил увидел «мессера», прошедшего над ними со значительным превышением. Следовал он тем же, что и они, курсом.
Сняв переговорную трубу, Михаил сказал:
— «Мессер» вверху, «худой»! Видишь?
Летчица в передней кабине кивнула.
В задней кабине связного самолета стоял на вертлюге пулемет ДА.
Михаил отщелкнул магазин — полон. Он вновь присоединил его, взвел затвор. Защита от «мессера» слабая — что ему может сделать винтовочная пуля калибра 7,62 мм? В него бы из УБТ крупнокалиберного или из ШВАКА — пушки 20-миллиметровой — садануть, тогда разговор на равных был бы.
«Мессер», похоже, их не заметил — прошел выше и исчез. Но Михаил уже чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью «мессеры» не летают — нет навигационного оборудования. А днем Михаил летал на истребителе, и еще неизвестно в этом случае было, кто кого одолеет. Сейчас же самолетик утлый, скорость — пешком обгонишь, и пулемет хорош, только если по вражеской пехоте стрелять. Видел Михаил на сбитых Ме-109 бронезащиту — такую этим пулеметом не возьмешь.
Но как и предчувствовал Михаил, «мессер» не ушел. Он спрятался за облаками и коршуном кинулся сверху на практически беззащитный самолет. А У-2 и спрятаться негде — вокруг болота, озера и реденький лес. Хоть бы наши истребители его пугнули!
— Сверху заходит! — заорал в переговорную трубу Михаил.
Вывернуть пулемет в зенит — навстречу немцу — не получилось. Сверху раздалось характерное «др-р-р»! Но летчица за мгновение до этого звука успела скользнуть на крыло, и трасса прошла мимо.
Михаил увидел, что немецкий истребитель стал выходить из пике, подставив ему борт. Он пустил в него длинную — на полмагазина — очередь. Пули прошли мимо, не принеся никакого вреда, но «мессер» вновь набрал высоту и сделал крутой вираж. Теперь он быстро догонял тихоходный самолетик. Михаил прямо спиной почувствовал, как их самолет лег в перекрестие прицела немецкого пилота. Еще секунда — и он нажмет гашетку! Но летчица нырнула вниз, и очередь прошла поверху. «Это она в зеркало за задней полусферой глядела, молодец!» — мысленно одобрил действия пилота Михаил.
«Худой» с ревом прошел над ними. Когда он оказался немного впереди, Михаил повел стволом «Дегтярева» и выпустил в истребитель последние патроны. Он готов был поклясться, что попал! На таком расстоянии только слепой промахнется.
Но «мессер» ушел вперед. Михаил от досады выматерился — патронов в диске больше не было. Надо было где-то садиться и немедленно покидать самолет. «Мессер» их не оставит — слишком уж легкая добыча.
Михаил взял в руки переговорную трубу, собираясь сказать летчице о том, что нужно садиться, но, взглянув вперед, увидел — «худой» дымит. Несильный пока дымок с каждой секундой становился все гуще и обильнее. Он все-таки попал!
«Мессер» сделал вираж, и тут из него вырвалось пламя — сначала из-под крыла, а потом из моторного отсека. Летчик откинул фонарь и выбросился с парашютом, а истребитель перевернулся через крыло и стал падать. Удар о землю, вспышка пламени, грохот взрыва и столб густого черного дыма!
— Ура! — закричала летчица.
— Садись! — скомандовал Михаил. — Сейчас мы летчика в плен попробуем взять.
Летчица выбрала участок луга и ловко посадила самолет.
— Дай свой пистолет! — выбравшись из кабины, протянул руку Михаил.
— Не дам, оружие личное! Вдруг он, немец этот, сам на меня нападет?
— Я же не пойду его брать с голыми руками?!
— Пулемет сними. Михаил присвистнул:
— Диск пустой!
Летчица нагнулась и достала из недр кабины полный диск.
— Это последний, патроны береги.
— Вот это удача!
С полным магазином воевать можно. Михаил присоединил к пулемету магазин и снял ДА с вертлюга. Пулемет не пехотный, приклада и сошек нет, и воевать с ним на земле несподручно, но все-таки против живой силы это лучше, чем пистолет.
— Глуши двигатель и укройся где-нибудь за валуном, — крикнул он летчице и побежал к месту предполагаемого приземления немца. Когда вражеский пилот еще висел на парашюте, он видел, где приземлился У-2, и изо всех сил тянул за стропы, стараясь сесть в стороне, подальше от советского самолета.
Когда Михаил осторожно подобрался к месту приземления пилота, он нашел брошенный шелковый купол и пустую подвесную систему. Летчик успел нырнуть в кусты и скрыться. До леса далеко — километра два, и добраться он не успеет. Местность непростая — кусты, озерца и множество валунов, вросших в землю.
«Непременно найду гада», — решил Михаил. Он стал внимательно разглядывать землю на месте приземления. Вот вмятина от ботинок — в момент приземления был сильный удар. Земля взрыта — это пилот освобождался от лямок. Куда же он направился?
Михаил описал вокруг парашюта полукруг и чуть не вскрикнул от радости: есть след! Пригибаясь, он двинулся по следу.
Предосторожность оказалась нелишней: через 100–120 метров из-за высокого камня грохнул пистолетный выстрел. Пуля с визгом срикошетировала от валуна, выбив каменную крошку.
Михаил метнулся к ближайшему камню и залег за ним. Сейчас остается только наблюдать за действиями врага.
Выдержки у немца хватило ненадолго. Он выскочил из-за камня и кинулся бежать в сторону леса, явно желая прорваться.
Михаил дал короткую — на три-четыре патрона — очередь. Немец упал. Михаил выждал несколько минут. Лежащего вражеского летчика он видел четко — тот не шевелился. «Неужели случайно убил? Я же вроде бы перед ним стрелял, — огорченно подумал Михаил. — Вдруг немец только ранен? А если он притворился?»
Михаил скрытно описал вокруг лежащего немца дугу, подобрал камень и швырнул его туда, откуда только что пришел. Уловка оказалась не напрасной: немецкий летчик тут же «ожил», перекатился на живот и дважды выстрелил в пустое место.
Михаил дал очередь рядом с его головой. От неожиданности немец дернулся и затих.
— Хенде хох! Пистоле… — Михаил забыл, как будет по-немецки «бросить на землю».
Он вышел из-за камня, держа немца на мушке пулемета.
— Только шевельнись, гад! Так и всажу очередь! Немец уже вот, в трех метрах, и только сейчас Михаил заметил, что его голова в крови. Он толкнул тело ногой. Летчик не шевелился.
Подобрав у правой руки выпавший пистолет, Михаил сунул его себе за пояс. Решил было пульс пощупать, да увидел широко открытые глаза немца — в них отражалось небо. Готов! Михаила передернуло. Вроде и не хотел убивать, а вышло, что наповал.
Михаил опустил пулемет на землю и обыскал карманы убитого. В нагрудном кармане куртки нашел документы на имя Пауля Шульце. Забрал зажигалку, хотя сам не курил — уж больно изящная вещица, — и отошел: пусть валяется здесь, не хоронить же его.
Подобрав пулемет, он пошел по направлению к самолету.
Летчица по-прежнему сидела за камнем рядом с самолетом, сжимая в руке наган.
— А немец где?
— Убил я его. Отстреливался, гад. Сдался бы — остался бы жив.
— Туда ему и дорога.
Девушка поднялась с земли, забралась в кабину. Михаил пристроил пулемет на вертлюг и подошел к винту. Немного прокрутив его, он поставил винт в положение компрессии цилиндра.
— Зажигание!
— Включила!
Михаил резко крутанул винт и отскочил в сторону. Двигатель взревел. Пилот быстро забрался в кабину и пристегнулся.
Летчица пошла на взлет. Самолет попрыгивал на кочках, но скорость набирал. И вдруг — удар, треск! Небо стало на дыбы, мотор заглох.
В наступившей тишине стало слышно, как из бензобака капает горючее. «Надо выбираться быстрее, пока живьем не сгорел», — подумал Михаил. Он с трудом отстегнул привязные ремни, вывалился из кабины, оглянулся и увидел, что самолет лежит кверху шасси. Вернее, колесо было только одно. Второе валялось неподалеку, снесенное камнем. В траве камня было почти не видно, но, как понял Михаил, он-то и явился причиной аварии. А что же летчица?
Михаил подобрался к передней кабине, расстегнул замок ремней, принял на руки девушку и отнес ее от самолета подальше. Не ровен час, подтекающее топливо попадет на раскаленный выхлопной коллектор. А это — сразу костер и неминуемый взрыв: бак наполовину полон.
Михаил вновь бросился к самолету, заглянул в первую кабину, вытащил планшет с картами и кожаную сумку — в таких связники перевозили почту. Все это он отбросил подальше от самолета. Потом снял с вертлюга пулемет — все-таки с оружием он чувствовал себя увереннее.
По правилам, с потерпевшего аварию самолета полагалось снять еще и бортовые часы, но уж больно рискованно: бензин-то капает. Ну ее к черту, железяку эту!
Михаил отошел от самолета, подобрал планшет и сумку и вернулся к своей летчице. Между тем девушка начала приходить в себя.
— Что случилось? Я ничего не помню, — сказала девушка, ощупывая ушибленный при падении самолета лоб.
— На разбеге шасси на камень наскочило, колесо отлетело, и мы перевернулись.
— Ой, что же теперь будет? — От ужаса глаза летчицы округлились.
— Не переживай, можно ведь сказать, что это «мессер» нас подбил, вот мы и сели на вынужденную. А впрочем, самолетик можно попробовать подремонтировать — винт заменить, а стойку шасси перевернуть. И все дела! Ты-то сама как?
— Голова болит, и шишка вот тут. — Девушка осторожно коснулась области темени.
— Руки-ноги целы? Подвигай!
— Целы, не болят. А врать нехорошо — я комсомолка.
— Дура ты в первую очередь! Ты думаешь, тебя похвалят за то, что самолет перевернула? В штрафбат сошлют, не сомневайся. Правда, я не знаю, есть ли женский. Или из авиации турнут. Так что выбирай!
— У меня же в самолете сумка с пакетом, — попыталась подняться летчица, с ужасом глядя на горящую машину.
— Вытащил я ее уже, вот она. — Михаил показал на документы. — Так ты решай — нам вместе говорить надо! Если подловят на вранье — не миновать беды. Я только что из штрафной эскадрильи и возвращаться туда снова не хочу.
— Ладно, скажем, что «мессер» нас обстрелял.
— Правильно. Мы пошли на посадку, а он нас добить решил. Тут я его и сбил. Труп и самолет его — недалеко, а документы у меня.
Девушка сняла шлем и решительно тряхнула головой:
— Дай планшет.
Летчица вытащила из планшета карту, уверенно ткнула в нее пальцем:
— Мы здесь.
— Ни фига себе! До Калинина еще далеко, передовая вообще в стороне… Как выбираться будем? — спросил Михаил.
— Давай сначала до какой-нибудь деревни доберемся.
По карте они нашли ближайший населенный пункт, но до него было идти километров десять.
— Сама идти сможешь? — с сомнением спросил Михаил.
— Смогу, — сжала губы летчица, но как-то неуверенно она ответила.
— Тогда вставай, надо идти.
Девушка поднялась, повесила на одно плечо планшет, на другое — сумку. Михаил отстегнул магазин. М-да, три патрона всего осталось. Стоит ли ради них тащить такую тяжелую железяку? Недолго думая, он решил — стоит. Только нести неудобно, плечевого ремня нет — пулемет-то не пехотный. Он взвалил пулемет на плечо. Тяжеловато — вместе с диском килограммов на десять потянет.
— Пошли!
Девушка сначала двигалась медленно, но потом разошлась.
— А ты правда из штрафников?
— Правда, но из бывших. Я уже не штрафник. Звание и документы мне вернули. А тебя как зовут?
— Младший сержант Скворцова Мария.
Михаил усмехнулся:
— Летная у тебя фамилия.
До деревеньки они добирались до самого вечера — часа три. А деревенька-то призраком оказалась. На карте есть, избы на самом деле стоят — все четыре, а людей в них нет. На фронт ушли или эвакуировались? А впрочем, какая теперь разница?
Спать они расположились на полатях, смахнув слой пыли. Михаил положил рядом с собой пулемет и сразу уснул — слишком много событий произошло за день: из штрафников его освободили, перелет и бой с «мессером», перестрелка со сбитым немецким летчиком, авария на взлете.
Девушка еще покрутилась на жестком ложе, повздыхала, но вот и ее вскоре сморил сон.
Утром они умылись и напились вкусной холодной воды из колодца во дворе. Определились по карте — куда идти дальше. Выходило далековато: километров около двадцати. А больше всего беспокоил вопрос: не получится ли так, как с этой деревней? Если двигаться бодрым шагом, то на полдня пути. Только бодрым вот не получится — Михаил вчера успел лишь позавтракать, а потом начались злоключения. Михаил с досадой хлопнул себя по лбу: «Сидор!» «Сидор» с сухим пайком на перевернутом У-2 остался!» Сейчас бы пригодился, даже очень. Но не возвращаться же за ним…
Девушка шла молча, спотыкаясь на колдобинах.
Часа через три Михаил стал всерьез подумывать — не бросить ли пулемет с тремя патронами в диске. Тяжел, все плечо отбил.
— Все, Мария, привал — на полчаса. Передохнуть немного надо, а еще лучше — поесть.
Только они уселись на траву, как послышался звук автомобильного мотора. На дороге показалась полуторка.
Пилоты вскочили и замахали руками, прося водителя остановиться. Грузовичок подъехал ближе и затормозил.
В кузове оказались несколько бойцов с автоматами, а из кабины вылез старшина.
— Старшина, подбросьте хоть до какого-нибудь города — нам на свой аэродром позвонить надо.
— Кто вы такие и как здесь оказались?
— Пилоты мы. Нас «мессер» сбил, совершили вынужденную посадку.
— А самого «мессершмитта» не видели? Нам позвонили, сказали — немецкий самолет загорелся и упал.
— Как не видели? Мы же его и сбили! Летчик на парашюте выбросился. Мы его попытались в плен взять, так он отстреливаться начал. Пришлось застрелить. — Михаил весомо качнул пулеметом на плече.
— Так это совсем хорошо. Мы из бригады охраны тыла, сбитого летчика искать ехали. Документики ваши посмотреть можно?
— Пожалуйста.
Михаил и Мария передали старшине документы. Просмотрев, он их вернул.
— Я, конечно, прощеньица прошу, но немца убитого обыскивали?
— Обязательно — порядок знаем. Документы его я забрал — у меня они. — Михаил похлопал по нагрудному карману гимнастерки.
Старшина только рот открыл, чтобы что-то сказать, как Михаил опередил его:
— Документы немца не отдам. Нам еще в полку сбитый самолет подтверждать надо.
Старшина сделал недовольное лицо, но возражать не решился — все-таки пилот по званию старше.
— Тогда садитесь в кузов, сталинские соколы, подбросим вас.
Они тряслись по колдобинам лесных дорог часа три с гаком, пока не добрались до небольшого городка Селижарово. А оттуда добраться до Калинина было уже проще.
Прибыв в полк, где служила Мария, они доложили о потерянном самолете, сбитом «мессере», уничтоженном вражеском летчике, вынужденной посадке и аварии на взлете. В доказательство представили документы сбитого немецкого летчика. Командир полка объявил им благодарность за уничтоженный вражеский самолет и за то, что в экстремальной ситуации они сохранили ценные документы.
Михаил с Машей вышли на крыльцо штабного дома.
— Ну вот видишь, чуть-чуть подправили события — и мы уже герои! А сказала бы ты чистую правду — сидела бы уже в камере и ждала трибунала. Мне-то что, я самолетом не управлял.
— И все-таки нехорошо как-то, Сережа.
— А скажи ты все как есть — что изменилось бы, кроме твоей судьбы? Самолетик твой сам на шасси бы встал? Его и так восстановят. Ладно, бывает. Скажи лучше: как до вокзала добраться?
— Пойдем, провожу, — подняла она на него благодарные глаза.
К вечеру следующего дня Михаил уже был в запасном авиаполку, в Кратове, в ближнем Подмосковье. Началось двухмесячное переучивание на новый истребитель Ла-5. Собственно, Ла-5 — это бывший ЛаГГ-3, но с новым двигателем воздушного охлаждения. Значительно более мощный двигатель буквально преобразил бывший неповоротливый ЛаГГ-3. Самолет стал быстрым, маневренным, хорошо слушался руля на вертикалях, не уступал Ме-109 разных модификаций и появившемуся у немцев позднее «Фокке-Вульфу-190» Курта Танка.
Михаилу истребитель сразу понравился — его бы нашим летчикам в сорок первом!
Время освоения новой техники пролетело стремительно.
После учебы весь полк бросили под Сталинград, где шли ожесточенные бои в районе Абганерова и Котельникова. Восьмой воздушной армии противостояли лучшие немецкие асы.
Наши пилоты дрались отчаянно — до последней капли бензина — и садились на свои аэродромы с почти пустыми бензобаками и без боекомплекта. Иногда в горячке боя пилоты не замечали, что снарядов и патронов уже нет, заходили врагу в хвост, жали на гашетки, а в ответ — тишина…
Один летчик из их авиаполка после приземления кинулся на оружейников с пистолетом:
— Застрелю, вражина! Оружие отказало!
Оружейники открыли лючки, а патронные и снарядные ящики пусты — разгоряченный схваткой пилот незаметно для себя полностью расстрелял весь боекомплект.
Немецкие летчики неохотно вступали в бой с истребителем Ла-5, который превосходил их по скорости и мощи огня. Это не ленд-лизовские «харрикейны», наши И-16 или МиГи. Двигатель Ла-5 имел большой мидель, он прикрывал летчика спереди от лобового огня не хуже брони, сзади его защищало бронированное кресло. В этом истребителе летчики чувствовали себя уверенно. А немного позднее появилась модификация Ла-5ФМ, с еще более сильным двигателем и мопщым вооружением.
Сразу по прилете на новый аэродром — по левому берегу Волги — начались боевые вылеты. Немецкая армия бронированными кулаками танков при поддержке пехоты ломала оборону наших войск. Над местами наземных боев стояли дым и пыль, затрудняя летчикам прицеливание и ориентировку. От наших и немецких самолетов в небе было настолько тесно, что командующий 8-й воздушной армией дал приказ истребителям — бить в первую очередь бомбардировщики и штурмовики и не увлекаться боями с истребителями врага. А как не драться, если бомбовозы всегда идут под прикрытием «мессеров»?
Когда Михаил поднялся в воздух в первый раз, он глазам своим не поверил: река горела! В самом натуральном смысле! На воде горели нефть, мазут, вытекший из затонувших судов, буксиров, пробитых пулями танкеров и барж. Удушливый запах дыма проникал даже в кабину на километровой высоте.
В новом для себя полку Михаил летал в паре ведущим. Ведомым у него был молодой и неопытный летчик Петя Лузгин.
— Ты сам никуда не лезь, — поучал его Михаил. — Твоя забота — удержаться у меня на хвосте и не дать приблизиться «мессерам».
Но молодость и горячность пилота сыграли с ним роковую роль. Во втором же вылете, когда четверка наших истребителей связала боем «худых», две другие пары Ла-5 рванулись к бомбардировщикам, свалившись на них сверху и сзади.
Михаил открыл огонь в первую очередь по кабинам стрелков на «юнкерсах», чтобы не попасть под шквальный огонь. Ведомый же его, охваченный жаждой открыть личный счет сбитых самолетов, ринулся к другому Ю-88 и открыл огонь из бортового оружия. Оба стрелка на немецком бомбардировщике ответили точным и интенсивным огнем. От Ла-5 полетели куски обшивки, он задымил и, беспорядочно кувыркаясь, начал падать.
Михаил в бессильной ярости наблюдал за гибелью своего ведомого. К сожалению, Петр так и не покинул кабины подбитого самолета. Скорее всего, он был тяжело ранен или убит.
Михаил расстрелял стрелка, четко увидев, как разлетелся фонарь пулеметной точки и исчезла в фюзеляже голова пулеметчика. Подобравшись поближе к вражеской машине, он очередью из пушки поджег один двигатель, а потом ударил по другому. «Юнкере» камнем пошел вниз, из него выбросилось на парашютах несколько человек экипажа.
Но все это Михаил успел увидеть мельком, поскольку навстречу шли плотным строем другие бомбардировщики. И до Волги-то им было лететь не очень далеко, а там — переправа наших войск, передовая. Михаил понимал: во что бы то ни стало надо сбить, расстроить этот порядок, хотя бы вынудить их беспорядочно сбросить свой смертельный груз и повернуть назад. Только как теперь не хватало ведомого для прикрытия его Ла-5!
Он взял в прицел следующую цель, стараясь прятаться за хвостовым оперением «юнкерса». Расчет был прост — не будет же стрелок разрушать пулеметным огнем хвост собственного самолета!
Михаил дал одну очередь, потом — другую… Попал — от хвоста полетели клочья. Немного довернув нос самолета, он очередью из пушки ударил по мотору. Да, видно, неосторожно высунулся из-за хвоста, а стрелок только того и ждал. От бомбера к истребителю в его сторону понеслась дымная трасса.
Михаил почувствовал, как пули ударили в левое крыло. Но истребитель пока хорошо слушался рулей и не дымил.
— Ах ты гад! — выругался Михаил.
Он дал вперед левую педаль, сместив нос истребителя вправо, и огнем из пушки и пулеметов ударил по пулеметной точке. На фюзеляже «юнкерса» появились разрывы. Вражеский пулеметчик замолчал. Но и бомбардировщик задымил, открыл бомболюки и высыпал все бомбы в голую степь.
Со снижением и разворотом летчик подбитой машины попытался уйти на запад — к своему аэродрому.
— Вот живучий! — разозлился Михаил. — Двигатель дымит, от хвоста — жалкие остатки, корпус разбит настолько, что можно сказать — ребра шпангоутов торчат, а не падает! Добивать? Так на него весь оставшийся боезапас уйдет. А добивать надо!
Михаил подобрался поближе и дал очередь по работающему на форсаже правому мотору. Не выдержало немецкое изделие русского железа! Вспыхнул мотор, от него оторвался винт. Все, падает бомбардировщик!
Михаил перевел взгляд вниз — к земле несся еще один пылающий «юнкере». Это вторая наша пара постаралась.
И немцы не выдержали атаки наших истребителей. Из девяти самолетов три было уже сбито, остальные, пытаясь облегчить бомбардировщики, в беспорядке высыпали бомбы в степь и стали разворачиваться.
Михаил на развороте подловил «юнкере» снизу, рванул ручку на себя и всадил ему в брюхо очередь смертоносного железа. Добавил бы еще, но и пушка, и пулемет уже молчали.
Ситуация резко изменилась. Теперь из охотника он превратился в дичь для немецких истребителей — благо они пока были связаны боем со звеном наших. Помочь бы им, да стрелять нечем. Сейчас надо быстрее возвращаться на свой аэродром: ведомого сбили, хвост его самолета защищать некому, и самому нечем отбиться.
Михаил снизился до двух тысяч метров: здесь было меньше шансов встретиться с «худыми» — они любили летать на трех-четырех с половиной тысячах метров. Да и аэродром был уже недалеко, километров двадцать оставалось, для истребителя — минуты полета, как появился «мессер». Скорее всего, свободный охотник — были у них такие асы. Вылетали они парой или в одиночку, выискивали цели и атаковали их, как правило, исподтишка. Вот и этот начал атаку с хвоста-с пикирования.
Однако Михаил был уже тертым калачом, смотрел не столько вперед, сколько в зеркало заднего вида и по сторонам. Вовремя узрев надвигающуюся опасность, он следил за приближающимся врагом.
Вот «мессер» на несколько секунд зафиксировал свое положение. «Это он меня в прицел берет», — мгновенно сообразил Михаил. И когда немец был уже готов нажать на гашетки, слегка дал вперед правую педаль и качнул ручкой управления влево. Ла-5 сместился влево, скользнув на крыло. Пушечная очередь прошла совсем рядом, но не зацепила.
Немец попался опытный и счел происшедшее за случайность.
Михаил не отрывал взгляда от зеркала.
«Мессер» приблизился, чтобы стрелять наверняка. Но только он завис неподвижно на несколько мгновений, как Михаил опять повторил свой маневр. И опять очередь прошла мимо.
Только тут до немца дошло, что советскому истребителю нечем обороняться — ведь только слепой не увидит пролетевших мимо трасс.
Дав газу, немец решил зайти сверху и ушел в набор высоты. Это был шанс, и Михаил решил им воспользоваться.
Он двинул сектор газа, мотор взревел, и истребитель рванулся вперед, как пришпоренный жеребец. Михаил потянул ручку управления на себя, и Ла-5 полез вверх — наперерез немцу. От перегрузки потемнело в глазах, но немец был все ближе и ближе. Израсходовав в воздушном бою весь боезапас, Михаил шел на таран — ведь такой трюк он уже однажды испробовал. Надо было поставить этого гада на место.
За секунду до столкновения немец понял, какое решение принял русский летчик, и дал рулей вправо, пытаясь уйти. Но Ла-5 — не МиГГ и не ЛаГГ-3.
Михаил врезался в крыло «мессершмитта», хотя рассчитывал ударить его в хвост. Удар, треск! Осознавая, что двигатель самолета продолжает работать, Михаил, тем не менее, вдруг четко увидел остановившийся винт своего истребителя и странно медленно разлетающиеся — нет, скорее расплывающиеся в разные стороны обломки своего и чужого самолета. Возникло стойкое ощущение, что время резко замедлило свой ход. «Ошибся, — как-то спокойно и отстраненно подумал Михаил, — надо было рубить винтом по хвосту. Недотянул ручку…» В следующую секунду он потерял сознание.
…Очнувшись, Михаил увидел синеющее над головой небо. Первой мыслью было: «Слава богу, жив! Но как же мне удалось после такого удара покинуть самолет? — недоумевал пилот. — Или я с парашютом выбросился? Ни черта не помню, какой-то провал в памяти».
Рядом раздались голоса.
Михаил повернул голову — из подъехавшей машины «скорой помощи» медики в белых халатах выкатывали носилки. Рядом стояла милицейская машина УАЗ-«буханка» и трактор. «Трактор-то зачем?» — удивился про себя Михаил.
Он немного повернул голову и уткнулся взглядом в перевернутую «Аннушку», с которой и начались его приключения. Какая-то нестыковка выходит… Он только что таранил немецкий «мессершмитт», а авария с Ан-2 произошла уже два года назад. И одежда на нем та же, двухгодичной давности.
Медики подошли к нему, ощупали, измерили давление. Михаил воспринимал происходящее отстранение, как будто это случилось не с ним.
— Сашка! Сашка Веретенников! — вспомнил пилот о механике.
— Шок после аварии, — уверенно произнес врач. — Жив, жив твой напарник. Всего одна царапина.
Михаила аккуратно переложили на носилки и погрузили в машину «скорой помощи». Он чувствовал, как трясет «скорую» на колдобинах, слышал разговор врачей, но все как будто сквозь вату. «Где я? На том свете? Тогда почему чувствую все — даже укол? Ведь мертвые ничего чувствовать не должны», — размышлял он и не находил ответа.
В приемном покое больницы седой травматолог раздел его, осмотрел.
— Свежих травм не нахожу, а следов от старых полно: шрамы на ноге, на руке, на теле. Может, он воевал раньше — скажем, в Чечне? Пусть его проконсультирует невролог — похоже, у парня сотрясение головного мозга.
Через десять дней после лечения Михаил выписался из больницы.
* * *
Внизу под самолетом проплывали ослепительно-белые кучевые облака.
— Дождь, наверное, внизу идет, — сказал командир белоснежного лайнера.
— Нам он не помеха, — отозвался с кресла второго пилота Михаил.
Вот уже год, как он после переучивания летал вторым пилотом на пассажирском Ан-148. Но каждый раз, когда он пролетал надо Ржевом, Тулой или Великими Луками и землю не закрывали облака, у него щемило сердце и отчего-то становилось грустно на душе, а по ночам снились «военные» сны: красавица Вера Лебедева с петлицами капитана, ее веселые подруги — молодые, задорные, еще не успевшие познать всей полноты счастья такой короткой человеческой жизни, но все равно живущие надеждой: «Вот только война закончится…»
Он вновь шел в атаку на истребителе, покидал кабину, открывал парашют — и просыпался в холодном поту.
notes
