Понедельник, 25 марта

Первого врага они сумели уложить в пятницу, 22-го числа. Второго и третьего — в воскресенье 24-го, потратив на них все наличные патроны без остатка. Но зато в отличие от первого раза тела удалось обобрать, причем без помех.

— Я вообще считаю, что мы ведем счет неправильно, — сказал по этому поводу курсант Иванов, который с ракетного вооружения надводных кораблей. — Первый был в четверг, 21-го, забыли?

— Не забыли. Но тот был «свой», значит, не считается.

— Ничего себе свой…

— Ну, не оккупант. Предатель.

— Нет, ну все-таки!

— Дима, — по-домашнему позвал его капитан-лейтенант. — Ну что тебе, делать нечего? Если бы мы сто человек завалили, могли бы делиться и пересчитывать. А так…

— Не, ну а я что говорю? — возмутился тот.

Капитан-лейтенант наконец оторвался от атласа, поднял глаза на сидевшего справа четверокурсника, и тот тут же замолчал, будто его резанули по языку. Никак не прокомментировав это нечастое событие, офицер снова склонился над картой, будто ее изучение могло позволить ему достичь просветления. За неделю он хорошо узнал курсанта Иванова. Очухавшись от контузии — пусть довольно медленно, но полностью, — тот оказался хорошим парнем. Для новобранца — почти отличным. Не обращающим внимание на мелочи, не ноющим вообще, не отказывающимся от поручений и не филонящим втихую, не обсуждающим приказы. Но слегка болтливым, вот это в нем было. Сначала казалось, что это от нервов, но в первом же реальном боестолкновении Дима проявил себя как весьма не трусливый человек, а после второго стало ясно, что это просто черта характера. Наверняка он был таким и до войны, только тогда это никому не мешало.

Молчания внутри Димы хватило ненадолго.

— Товарищ капитан-лейтенант?

— Чего? — Он не отрывался от карты, водя по ней коротко обстриженным ногтем. Как ни странно, маленькие ножницы у них были — нашлись в автомобильной аптечке вместе с тремя разнокалиберными бинтами из современной, совершенно прозрачной марли, жгутом, полоской из бактерицидных пластырей на 10 штук и 5-миллилитровым флакончиком йода. Как такой аптечкой можно оказать помощь пострадавшему в ДТП водителю или пешеходу, никто из них даже не спрашивал, но на этикетке гордо указывалось, что «соответствует новым требованиям ГИБДД».

— Я вот что думаю…

И пауза секунд на десять — это капитан-лейтенант снова на него посмотрел.

— Блин, Дима. Ты так много думаешь, что я удивляюсь. Главное, всегда к месту!

Тот не обиделся, а улыбнулся, как обычно и делал. Через секунду пришлось улыбнуться и ему самому: было не удержаться. А ведь, казалось бы…

Вообще все было плохо. Они не сумели дойти до побережья, что было исходным планом. Самым многообещающим, когда еще можно было сделать, наверное, очень многое. Не сумели добраться до лесного массива на юго-востоке области, как хотели потом. Бездарно растратили бензин и почти бездарно — боеприпасы. Но да, с «последней попытки» сумели окупить все свои ошибки, сравняв счет, по крайней мере за себя самих. В общей сложности к утру сегодняшнего дня, понедельника, — двое рядовых и один капрал. Два американца и один поляк. Причем «вразбивку»: сначала один американец, а потом второй и с ним поляк. Что последний расклад может означать, они не поняли, хотя документы у убитых забрали. И сняли с них и их машины все, что было не привинчено самыми толстыми болтами. Даже аккумуляторы сперва сняли, хотя непонятно, зачем он был нужен: у их «ВАЗа» была проблема с топливом, а не со стартом. Потом разбили и выкинули.

В первый раз они едва остались в живых, и это научило их очень многому. Это была попытка устроить засаду на наезженной дороге. Причем капитан-лейтенант сделал все, что мог. Воплотил в жизнь все, что мог выжать из своих далеко не под это заточенных мозгов. Три позиции: основная и две запасные. Пути отхода для нескольких вариантов развития событий. Сигналы для этих же вариантов и для нескольких других. Где стоит машина, как она замаскирована, где спрятан ключ. Кому какое оружие. Один пистолет с двумя патронами и еще один — аж с тремя. И еще пустой автомат. Которым теоретически можно было попытаться напугать встретившегося пацифиста, например. Тьфу ты… Все пошло не так с самого начала, и в совокупности это значительно понизило его самооценку. Но все же они уцелели и даже убили одного врага. Это очень пафосно звучало и совершенно, не соответствовало этому звучанию на самом деле. Свой панический страх, свои прыжки по снегу, согнутый бег между худыми елками под рев проносящихся мимо пуль он запомнил на всю жизнь. В какой-то мере это было страшнее, чем уже ушедшие в глубь памяти сцены из попыток обороны училища. Он тогда явно был полусумасшедшим, и это, получается, несколько защитило его разум.

Потратив полдня на подготовку, за два часа до рассвета они заняли подготовленные, а затем оставленные лежки на выбранном повороте дороги и намерзлись почти как пингвины, пока услышали, что приближаются машины. К этому времени они уже умели определять звук двигателей вражеской колесной техники на слух без ошибок — результат многих часов наблюдения, пришедшихся на каждого.

— «Хамви». Мало: максимум три.

— Ага… Пропускаем?

Ответить на глупый вопрос капитан-лейтенант тогда не успел: головной, дозорный «Хамви» вылетел на прямой участок дороги и с ходу открыл по ним огонь из крупнокалиберного пулемета, установленного на крыше. На большой скорости рассеивание было приличным, и первая длиннющая очередь прошла выше — это их и спасло. Поняв в первую же секунду, что стреляют не наугад, а прямо по ним, капитан-лейтенант не «скомандовал отход» — как это деликатно называлось в уставе, — а проорал благим матом несколько доходчивых слов. Они бросились бежать: он с Димой из одного окопа, Рома из другого, в полутора десятках метров в стороне. К этому времени на дорогу вслед за первым «Хамви» вылетели еще две машины такого же типа, и их поливали огнем в несколько стволов. Теоретически этого с лихвой хватало, чтобы их убить, но они почти сразу же нырнули в заранее выбранную лощину и бежали, согнувшись вдвое, поэтому и получили свой сыгравший шанс. На ходу капитан-лейтенант, уже в полной панике, приостановился на секунду и произвел два выстрела, израсходовав оба оставшихся патрона в своем бесполезном пистолете. Почти не целясь, просто в дергающийся и рявкающий выстрелами черный силуэт сзади. После чего нырнул лицом вперед, в снова открывшуюся впереди низину. Больно ударился сразу двумя коленями, тут же вскочил и бросился дальше, почти плача от страха и обиды на судьбу за произошедшее. Но ушли. Километра три не останавливаясь, потом зигзаг вправо и еще два или два с половиной километра такого же безумного бега. Лихорадочный поиск ключей в снежной ямке, лихорадочное ожидание того, что давно остывший двигатель не заведется. Четыре или пять километров в сторону, загнать машину в ангар, оставшийся от давно сгнившей и проданной на металлолом колхозной техники, под дырявую крышу. Замести ветками следы. Сидеть в промерзающем на глазах салоне, ждать и бояться.

И самое интересное, что четыре часа спустя, отбоявшись, отсмеявшись и начав уже бояться заново, «ретроспективно» — имевшего все шансы произойти, но не произошедшего, — они все двинулись обратно, на то же место. Хотя и другим маршрутом, потому что не совсем еще отморозили мозги. В воспитательных целях: не искать себе приключений, а попытаться понять, что они сделали не так.

На участок дороги, бывший мишенью их неудачной, тупой засады, они вышли очень медленно и осторожно, с другого галса. И еще полчаса разглядывали и выслушивали все, лежащее впереди. Теперь у них оставался один пистолет с тремя патронами. Еще несколько патронов осталось от несостоявшегося вице-бургомистра или старосты, но они к «глоку» и «макарову» не подходили.

Напряженно ожидая внезапной пулеметной очереди, которая в этот раз наверняка придется ему точно в живот, капитан-лейтенант Дмитриев вышагнул на дорогу первым. Нескладный то ли от страха, то ли от голода, он прошагал сколько-то десятков метров, отделявших его от валяющегося на краю дороги предмета, дошел, оглядел его и начал плясать вприсядку, как дешевый голливудский актер, изображающий русского военного. Автомат есть, шапка есть — все нормально. И кому какое дело, как ему на самом деле холодно.

Подбежавшие ребята имели глаза на пол-лица у каждого. Но когда он указующим перстом показал, что имеет в виду, оба сосредоточились. Рома пооглядывался еще, не моргнув глазом спустился в забитый снегом кювет и вытащил оттуда шлем с прозрачным щитком — такого они еще не видали. Темно-серый с черными и светло-серыми пятнами щиток был изогнут по вертикальной оси и пробит пулей в верхнем правом углу: вокруг вились трещины, сделавшие его почти непрозрачным. Изнутри он был залит кровью.

— Это точно мы?

Они оглядели все вокруг, попинали ногами россыпи стреляных гильз. Штук двести или даже больше, рассыпаны цепочками на маршруте метров в шестьдесят длиной. Дима нашел пустую оболочку индивидуального пакета и так же пустую пластиковую упаковку, точно повторяющую формой содержащегося в ней пенала шприц среднего размера, как самые ходовые из тех, которые продают в аптеке. Надпись латиницей на упаковке им ничего не сказала, хотя они честно попытались ее понять. Рома покрутил шлем в руках, снял шапку и надел его на себя. Первой реакцией капитан-лейтенанта было выругаться, обозвать парня как можно грязнее, чтобы отвести беду. «На себе не показывают». Потом он увидел, как тот подмигивает ему через окруженную венчиком белых зубцов дырку, и только заскрипел зубами. Да, они все были не так далеки от безумия. Буквально рукой подать. Но раньше он надеялся, что уж этому парню до него чуть дальше, чем им, двум остальным. Похоже, был не прав.

— Снайпер, — восхищенно произнес тот же Дима. — Белку в глаз. На бегу, из шпалера, через плечо. Как Крис Адамс. Который Юл Бриннер в «Великолепной семерке». Бух! Раз! Барон набок!

Антона неожиданно затошнило, причем сильно. Если бы не многодневная жизнь впроголодь, не удержался бы, а так обошлось. Возможно, сыграло роль и то, что немного съеденного с утра ему было жалко.

— Начитанный, надо же… — хрипло сказал он вслух, не открывая глаз. Во рту было не просто кисло, желчь буквально обжигала язык. Сплюнув несколько раз подряд, он догадался набрать пригоршню чистого снега и куснул из открытой ладони. Зубы сразу заломило до самых ушей, но зато полегчало.

— Так точно, начитанный.

Парень улыбался во всю ширину своего худого молодого лица, и от этого перевалившему годами за 30 лет офицеру стало еще немного легче.

— Ладно. Везуха. Такого не бывает, понятное дело. Представляете, вы будете кому-то это рассказывать, а вам ни один человек не поверит. Скажут, что сочиняете.

— В жизни такие штуки бывают, — неожиданно серьезным голосом сказал на это Роман, — какие ни один писатель не придумает.

Он снял шлем, покрутил в руках и показал всем на смешной значок спереди, — выполненный черным маркером от руки. Что-то похожее на буденовку: снизу круглое, сверху острое.

— Рядовой, — все так же хрипло сказал Антон вслух. — Самый низкий уровень. И я не верю, что это я в него… Из пистолета, одной пулей из двух, на бегу… С сорока или около того метров… Скорее, его свои же. Какой-нибудь «дружественный огонь».

Рома повертел головой по сторонам, не нашел ничего нужного, нагнулся и просто шарахнул щитком шлема об ледяной асфальт. Прозрачный пластик разлетелся на несколько крупных кусков, как лед.

— Это не бронестекло, — прокомментировал он свой поступок. — Просто от ветра защищает.

— Ну… Либо ослаблен после пробития.

Разговор угас сам собой, они как-то все сразу почувствовали себя неуютно. Вот как вылетит сейчас кто-то на ту же дорогу, как даст им прочувствовать вкус демократии и прав человека…

Но ничего, обошлось. Потоптавшись еще с минуту и не найдя здесь больше ничего интересного, они перестали испытывать судьбу и очень быстро убрались с дороги в тот же лес. Пройдя метров двести вбок, снова вышли на дорогу. Как раз на то место, откуда по ним открыли огонь. Поглядели на те же гильзы, обменялись недоумевающими замечаниями. Ушли. Капитан-лейтенант не мог поручиться за курсантов, но сам он чувствовал себя на редкость тупо. Он не понимал, как он мог кого-то зацепить, и не понимал, как засекли их. Беспилотника в небе вроде бы не было, для тепловизора дистанция была великовата. Впрочем, глупо было забывать про свою военно-учетную специальность, и капитан-лейтенант самокритично осознавал, что ничего в оснащении современной пехоты не понимает. Что касается его невероятного попадания, после нескольких довольно горячих обсуждений они все же пришли к выводу, что скорее действительно имел место случай «friendly fire». Перевозбудившись от происходящего, ведя огонь из прыгающих по российским колдобинам машин по опять же прыгающим, наподобие джейранов, мишеням, стрелки в какой-то из моментов перехлестнули один другого. Иные варианты были гораздо менее реалистичными, хотя, возможно, льстящими самолюбию. К слову, именно капитан-лейтенант заставил ребят говорить про безвестного рядового 1-го класса не «убит», а «выведен из строя». Если это была все же пистолетная пуля, то он, скорее всего, жив, если пулеметная или автоматная, то, вероятно, мертв, но они этого не знали и знать не могли. Но в свое время прошедший половину Отечественной войны в саперах дедушка рассказывал ему, что гораздо выгоднее ранить/искалечить врага, чем убить, и тогда он это запомнил, хотя и не понял.

— Понимаете, убитый — это что? Холмик с крестом тогда и транспортировать гроб с телом сейчас. Тогда пенсии платили только семьям погибших офицеров, так? За рядовых и унтеров — ни фига. Сейчас… Ну, наверное, сейчас за всех платят, но на самом деле вряд ли много. У них рядовые довольно мало в деньгах получают. Это не похоже на то, что у нас на эту тему думают, но это так. Важнее льготы, которые они зарабатывают, — и даже втрое важнее. Льготная медицина, льготные кредиты на покупку недвижимости, стипендии на учебу — вот такое вот все.

— А ранения при чем?

Курсанты слушали его внимательно, переводя глаза с лица говорившего на просвет в дальнем конце лежащей перед ними просеки. Полтора километра — почти рядом. Куча лапника, на нем попона серо-бурого цвета — бывшая покрышка огромного пляжного зонтика. На ней они трое, «ведущие наблюдение». Считающие машины, проходящие по шоссе А229.

— Ну, когда человека тяжело ранит, ему нужно оказывать помощь на месте. В каких-то случаях — эвакуировать вертолетом. Не знаю куда, но или в медицинский пункт бригадного или дивизионного порядка, или сразу в профильный тыловой госпиталь в Польше либо Литве. В арабо-израильских войнах евреи, говорят, именно так и делали, когда все концы короткие, когда все близко было. Или натовцы уже госпитальное судно в Балтику пригнали, я не знаю. Ну так вот… Лечить — это дорого, и даже очень. Везти домой, оплачивать реабилитацию по полной программе. Всю оставшуюся жизнь платить пенсию, если человек остался инвалидом. Что там еще? Курсы переподготовки, чтобы он стал хоть программистом, хоть клерком в банке, хоть кем-то, чтобы быть при деле. Иначе слишком много отвоевавших инвалидов начнут стрелять по тыловым крысам из верных «ремингтонов»…

— «Я вас туда не посылал».

— Угу… Только у них такого нет, я думаю. Там вся пропагандистская машина работает на общественность. «Народ и армия — едины», так сказать. И если ветеран без ног вернулся, его встречают цветами и шариками, и те не кончаются остаток жизни. И не кончатся, пока у правительства деньги есть…

— Завидно, правда?

Капитан-лейтенант повернул голову вбок и посмотрел на Рому еще более внимательно, чем обычно. Ответил он не сразу, но ответил честно.

— Да, завидно. Даже очень. И еще обидно.

Помнится, после этого разговора они долго молчали, без преувеличений многие часы. А когда единственный раз вернулись к нему, коротко сошлись на том, что даже зависть не имеет никакого значения, выбивая врагов из строя, они должны окупить хотя бы себя, свои жизни и только тогда начать мечтать о чем-то большем. О том, чтобы расплатиться за ребят, погибших в Калининграде, на Советском проспекте. Хотя бы за нескольких.

Пережитое заставило их быть более осторожными, и это «сыграло» уже в следующий раз. К этому времени у них оставались уже совсем считаные патроны, и они четко понимали, что этот шанс последний и другого не будет. И дело было даже не в боевом счете: если не удастся разжиться патронами, их наивное партизанство станет уже абсолютно бесполезным. Придется делать ставку на самбо у него и капоэйру у Сивого, а это уже совсем смешно. Значит, останется идти в город или набиваться в примаки каким-нибудь бабам в окрестных поселках и деревнях. Не имея большого представления о том, как правильно доить коров, ага.

В этот раз место засады они выбирали полные сутки, часть пятницы и всю субботу. Лежали на пихтовом лапнике, топали ножками, сидели над дорожным атласом. Даже уже не посмеивались сами над собой: настолько все было серьезным. Пистолет — бесполезнейшая штука в бою, поэтому на него они не рассчитывали совсем. Натянуть проволоку или бечевку поперек дороги, чтобы на нее наткнулся головой мотоциклист с пулеметом, — это кино из детства. Никаких мотоциклистов по их дорогам не ездило, а ездили хорошо охраняемые конвои. Иногда — с вертолетами над головой. Иногда — очень сильно смахивающие на приманку «Хамви» и пара автоцистерн впереди, плюс целая колонна броневиков после километрового разрыва. За сутки они дважды слышали из своего лесистого треугольника между дорогами довольно интенсивную стрельбу из легкой стрелковки и еще один раз с участием чего-то серьезного, вроде автоматического гранатомета. Каждый раз за таким следовал час или полтора летания туда-сюда вертолетов, и это произвело на всех совершенно однозначное впечатление. Однажды они увидели и БПЛА, снежно-белый, вообще без опознавательных знаков. Он пролетел на высоте всего в сотню метров и был похож на детский самолетик, какие клеят дети постарше уже не из бумаги, а из картона. С узким каплевидным телом, очень длинными крыльями, загнутыми на концах вверх и единственным винтовым моторчиком прямо на жопке. Слава богу, наблюдали они за этой летающей хренью из хорошего укрытия — полуразвалившегося сарая, покрытого чешуйками отслаивающейся выцветшей краски снаружи и набитого бесполезными ржавыми железяками внутри.

— Улетел, пернатый мух, — с нехорошим выражением лица заключил по этому поводу Роман, сидящий на гнилом ящике у затянутого полиэтиленом окошка, перекошенного набок, что неожиданно помогало глядеть по сторонам. — И погода ясная, как назло. Ну что, не пора ли?

Капитан-лейтенант равнодушно посмотрел на часы: по его ощущениям, времени было еще полно. Однако оказалось, что он то ли подремал сидя, то ли начал иначе воспринимать часы и минуты, и ему пришлось соглашаться: да, почти пора. Действительно. Кто бы мог подумать. Ишь ты.

Парни посмеялись, но вцепившееся в него заново напряжение не ослабило хватку ни на мизинчик.

— Ребята, — серьезно сказал Дмитриев. — Я крайний раз еще скажу. Если не хотите, останьтесь. Я один пойду, потому что я решил. Или у меня получится, или нет, я не знаю, но мне уже все равно, правда. Лучше бы я с нашими был… Чтобы, знаете, траншеи от горизонта до горизонта, канонада на сотню стволов и чтобы свои рядом.

Кривые улыбки на молодых лицах. Ну да, они тоже свои.

— Пошли… — Рома махнул рукой и направился к выходу из промерзшего сарая, на ходу отряхивая плечи.

— Не понял?

— Э-э… Виноват, товарищ капитан-лейтенант. Разрешите следовать?

— Следовать разрешаю. Курсант Иванов?

— Так точно.

— Что «так точно»?

Тот не нашел, что ответить, хотя было заметно, как он пытается подобрать слова.

— Если никто не… Тогда начинаем. Курсант Сивый — головной дозор, держи пистолет. Курсант Иванов и я — грузчики. Текущее время — минус 10 минут, но давайте не ждать. Пошли?

— Поехали…

Вы думаете, Гагарину не было страшно? Он был отважным человеком, но можно не сомневаться, что он не хуже других знал, что такое страх.

Грузчики. Смешное слово. Но как обозваться иначе, он не придумал — не носильщиками же. Шерпами.

Вдвоем с Димой они тащили целую кучу железа, и это было тяжело с самого начала. А ведь это была уже далеко не первая ходка. Третья, если считать только переноски, и пятая, если зачитывать два прохода практически налегке, тогда они только выбирали место. Огромный алюминиевый бак был самым легким из всего, но зато его было неудобно нести. На боку сохранилась полустертая надпись «Холодный цех», и капитан-лейтенант, пытаясь отвлечься от мыслей о предстоящем, пытался размышлять, откуда именно его сперли. Проволока — столько, сколько они нашли. Несколько ржавых арматурин: одна довольно длинная, метра на полтора, остальные покороче, в неполный метр. Не все удалось хорошо распрямить, и связка была неудобной: хвосты торчали во все стороны. Час ходьбы. Судя по ощущениям, километров семь или больше, хотя на самом деле не больше четырех. Дважды пришлось меняться, и себе капитан-лейтенант бессовестно оставил самое лучшее: последнюю смену, когда пришлось уже не по дорогам идти, а продираться через лес, цепляясь за каждый второй сук. Потом они положили железяки на снег, оставили Рому их сторожить, и с тем же Димой, крадучись, потопали вперед еще на полтора километра.

Свою лежку они осмотрели со стороны — метров сначала с двухсот, потом со ста, потом с пятидесяти — и ничего подозрительного не заметили. Капитан-лейтенант несколько раз обошел ее по расширяющейся спирали и не обнаружил ни чужих следов, ни «Клеймора», подвешенного на дереве, ни собачьего дерьма. Собак он опасался больше всего, даже больше БПЛА, которые наверняка и засекли их в прошлый раз, в том неудачном нападении на колонну. Нет, все чисто. Похоже, их не нашли.

Капитан-лейтенант посмотрел на наручные часы. Стекло заиндевело под рукавом, и его пришлось тереть пальцем. Груз и его собственная осторожность «съели» тот резерв времени, который у них был с момента выхода, и теперь они вроде бы шли точно по графику. Оставив Диму на лежке наблюдать, он вернулся к Роме и загрузился с ним всем, что они притащили в такую даль. На ходу оба звякали как средневековые рыцари на марше, и это было плохо. На морозе звук разносится далеко. Могут ли БПЛА иметь акустические системы наведения, как противолодочные торпеды, например? Он не знал, и это заставляло нервничать, но тут уж ничего не поделаешь. Большинство найденных тряпок они навертели на себя, потому что непрерывно мерзли. А оставшихся не хватило бы, чтобы обмотать хотя бы половину арматурин.

— Ну что?

— Тихо пока… Ни одной машины.

Все трое одновременно кивнули, каждый своим собственным мыслям. Сложно было поручиться за остальных, но сам капитан-лейтенант счел это хорошим признаком. Именно так здесь было позавчера и вчера. Полностью спокойный час. Он предполагал, что это связано с логистическими решениями, используемыми тыловиками американской и польской дивизий, проходящих через эту местность. Типа столько-то километров после границы — марш, потом остановка на сколько-то минут, потом снова марш.

— Пошли?

— Блин, боец, опять?

— Виноват…

— Да ладно, чего уж. Побежали, а не пошли. Быстро и тихо.

Нужные сотни метров они проскакали едва ли не вприпрыжку. Капитан-лейтенант счел забавным, что слышал не только оглушительный, на весь лес, стук собственного сердца, но и аналогичный приглушенный грохот слева и справа. Но мысль продержалась неизмеримо малую долю секунды. Они уже добегали. Тремя арматуринами долбить обочину было не намного легче, чем одной завалящей лопатой, но они уже пробовали это и знали, что справятся. Сложно сказать, стоило ли это того: чертовы арматурины успели в клочья изорвать не только перчатки, но и половину кожи на ладонях. Сияющий бак из безвестного «холодного цеха» утвердился в выдолбленной яме как космический корабль на стартовом столе. Надпись они предусмотрительно развернули вбок, в сторону леса. Потом пробежались по дороге на полсотни метров в каждую из сторон. Воткнули, точнее, вбили те же арматурины в ледяной грунт. Привязали на каждую по длинному и узкому тканевому лоскуту, наподобие вымпелов. По четыре штуки с каждой стороны, по паре на каждую сторону дороги, наискосок одна пара от другой. Удовлетворенно посмотрели — и помчались назад. Весь этот сюрреализм занял 20 минут ровно, то есть заметно меньше, чем они сами планировали. Вот что значит адреналин.

— Э-э?

В такой ситуации вряд ли кого будет тревожить, а не глупо ли он выглядит. То, что Рома застыл посреди дороги «глядя в себя», Дмитриев засек сразу.

— Э, боец! Отмерзни! Это то, что я думаю?

Тот поднял на него красные от холода, ветра и многодневного недосыпания глаза и молча кивнул.

— Там? — Он указал рукой, потому что сам уже начинал чувствовать.

Снова кивок, и Рома передал ему пистолет. Ответные кивки. Так же молча они с Димой побежали вдоль дороги, перескочили кювет прыжками, сделавшими бы честь и джейранам. Залегли, задыхаясь и кашляя в рукава. Капитан-лейтенант не выдержал, обернулся. Уже рухнув, начал смотреть, как бегущий на свое место Рома наддал в гору, за считаные секунды после них добежав до подготовленных вчера «вязок» напротив чудесной кастрюльки. Проволока в вязках была хреновая, ржавая. Для смазки использовали автомобильное масло: за десяток нырков щупом они вчера без труда добыли на тряпицу пару миллилитров. Сейчас капитан-лейтенанту подумалось, что вряд ли это хорошая замена. Будь у них десяток лишних минут, он бы перевязал узлы той проволокой, которую они принесли с собой, но их не оказалось. Что ж, к этому можно было отнестись по-философски. Он и отнесся. Скорее всего, все они доживали сейчас последние минуты жизни. Глупо тратить их на размышления «вот если бы». Слишком велик был соблазн соскользнуть глубже в прошлое. Не до вчера, а хотя бы на пару недель. На год. На полтора десятка лет, в эпоху, когда он еще не понимал по-настоящему, что такое ответственность, еще не знал слово «надо» на вкус.

— Пара машин, большая и маленькая…

Голос Димы был хриплым, как карканье. Хотелось надеяться, что он прав. Будь у них три автомата с патронами — и при таком раскладе можно было бы уже рассчитывать на успех. Так — нет или почти нет. Но ему хотелось верить в это «почти».

Рычание и шорох справа. Рычание — это два двигателя, а шорох — это камешки и ледяные гранулы под шинами. Даже странно, что он это услышал. Говорят, что «в минуты наивысшей опасности все чувства обостряются». Это выглядело пошловато — литературный штамп, что же еще? Но все же это было правдой. Он услышал даже музыку внутри головной машины. Причем не негритянский рэп, который принял бы за галлюцинацию — настолько это соответствовало стереотипу, — а нормальный классический рок. Вроде бы что-то в стиле старого «Аэросмита».

Две машины вынеслись из-за изгиба дороги ровно в ту секунду, когда он уже начал улыбаться собственным мыслям. Голова была легкая-легкая, будто у полупьяного. «Хамви», за ним в двух десятках метров — тентованный фургон. У этого прямо над кабиной торчала черная гнутая труба с «грибком», выведенная откуда-то сбоку. То ли печка, то ли газогенератор — сложно было догадаться, но в концепцию «армия, оборудованная по последнему слову техники» это не укладывалось совсем.

Как они и надеялись, при виде трепещущих вымпелов впереди водила головной машины изо всех сил дал по тормозам. Вообще, зря они так гнали: на днях температура наконец-то перевалила за ноль, потом опять упала, и льда поверх снега и поверх асфальта теперь было многовато. В результате оба начали вилять влево и вправо и виляли так метров еще тридцать. Капитан-лейтенант злорадно понадеялся, что сейчас они оба уйдут в кювет, а в идеале еще и столкнутся до этого, но нет, увы. Как говорят молодые, «щазз тебе».

Их сторона дороги была слева, и то, как повели себя водители, им с Димой было видно отлично. Остановившись метрах еще в пятнадцати до вымпелов на арматуринах, оба водителя с минуту сидели смирно, явно переговариваясь по рации. Насколько можно было разглядеть, на передних сиденьях никто, кроме водителей, не сидел, но никак нельзя было поручиться за задние сиденья того же «Хамви», не говоря уж о фургоне. Однако ничего — никто не начал выпрыгивать, оглашая воздух напористыми командами. И, к слову, на крыше внедорожника не имелось обычного пулеметного или пушечного ствола за барбетом, хотя все машины, которые они наблюдали, их несли. Что бы это значило? Командно-штабной? Тогда почему без собственного эскорта?

Шофер «Хамви» высунул из приоткрытой дверцы ствол автомата и очень осторожно, в три приема, вышел наружу. Посмотрев, как он двигается, капитан-лейтенант только сглотнул. Хорошо двигается, умело. И мягко, по одной передвигая ножки, как никогда не станет двигаться мужчина, если он не балерун или не сотрудник телеканала НТВ. Но это не мужчина.

Второй водитель ждал у себя в кабине, даже не приоткрывая окно и уж точно не собираясь глушить двигатель. Сами они тоже ждали.

Женщина из конвойной машины благоразумно не стала подходить к вымпелам вплотную. Остановившись, она внимательно оглядела вообще все вокруг, чем окончательно заставила себя уважать. Бывалая. Знает, что означают тряпки на палках у дороги. Эти минуты они с Димой провели просто: вжавшись в хрустящую от инея брезентину мордами. Потом офицер решился приподнять голову, потому что опасался пропустить что-нибудь важное. Ни фига. Женщина разглядывала их кастрюлю вдали. Как и задумано, расположенную достаточно близко от вымпелов для того, чтобы ее заметить, и достаточно далеко, чтобы не разобраться в том, что это за хрень там окопалась.

Конечно, они могли уехать. И это, наверное, даже было бы правильным: все же две машины, а не колонна. И пулемета опять же нет. И в глубине души капитан-лейтенанту даже хотелось, чтобы так и случилось. Он осознал это и даже сам себя успел обругать, а больше ничего. Не уехали. Из кабины фургона вышел высокий мужик с автоматом в руках и потопал вперед — туда же, куда направлялась храбрая дама. К кастрюле из «холодного цеха». Косясь на вымпелы и озираясь по сторонам.

Страшнее всего было не знать, есть ли кто-то еще в кабинах или нет. Есть ли кто-то под тентом фургона. Последнее было маловероятным: был бы, так уже вылез бы наружу. Дима уже приподнялся, уже набычился, как почти всегда делал в опасные моменты. Капитан-лейтенант хлопнул его по голове, заставив пригнуться снова. Моторы грузовика и внедорожника порыкивали на холостых, иней под ногами идущих скрипел. Слышат ли они происходящее вокруг так же хорошо, как слышно их самих? Музыка в кабине «Хамви» давно не звучала, движения других автомобилей по шоссе не было слышно. Ну, пора?

Женщина и мужчина стали оглядываться меньше и остановились, не дойдя до кастрюли метров пятнадцать. Мужчина присел на корточки, будто это помогало ему разглядеть что-нибудь особенное. Оба были почти точно спинами к ним. Почти. Чего Рома ждет? Капитан-лейтенант приподнялся, почти точно имитируя стойку бегуна-спринтера перед стартом. Дима встал рядом, бледный, глядящий исподлобья, со сжатыми губами. «Калашников» с примкнутым магазином без патронов в отведенной назад правой руке. Вот сейчас они обернутся и увидят…

Никому не заметный под своими тряпками Рома Сивый на той стороне дороги дернул за свою проволоку. Вершины двух здоровенных елей с шумом распрямились, сбросив с себя целые пласты снега и льда. Загрохотали оба автомата, сбивая еще больше снега впереди. Странно, но крики обоих стреляющих были слышны даже на этом фоне. Подъем, разбег, в первую секунду медленный, а потом яростный, сжирающий все силы. Прыжок через снежную яму. Они уже набегали, когда женщина обернулась. Ближе к ним был мужчина: он стрелял в лес перед собой короткими очередями с колена, склонив голову вперед и вправо. Но обернулась она.

У Антона было в пистолете всего три патрона, но, увидев лицо женщины, он не колебался. Решение стрелять не заняло вообще никакого времени, ни мгновения. Затормозить заняло гораздо дольше. Невыносимо долго. Женщина разворачивалась, держа свой короткий автомат на согнутых руках. Десять метров до нее, где-то пять — до спины мужчины, который тоже уже начал разворачиваться. Стычка с несостоявшимся старостой несколько дней назад — а скорее не с ним, а с его собакой — многому его научила. Он целился долго, слишком долго. Одновременно глядя на женщину, на мужчину, на мушку и прицельную прорезь пистолета, и, наконец, на себя самого, внутрь себя. Продавить спусковой крючок было невероятно трудно, это заняло все то время, которое женщина в форме поднимала ствол своего оружия ему в лицо. «С десяти метров она меня изрешетит», — подумалось ему совершенно отстраненно, будто он прочитал эти слова вслух в совершенно не трогающем его тексте, а не подумал. Удивляясь себе, он даже успел начать улыбаться, потом спуск все-таки поддался сведенному судорогой пальцу. Выстрела он не услышал и уже решил, что это была осечка, когда женщина опрокинулась назад. Опрокинулась молча, веером выпустив в воздух перед собой тонкую, невесомую кровяную взвесь. Вторая пуля попала ей уже не в лицо, а в шею, и Антон перевел ствол на мужчину, который так и не развернулся до конца. Дима все это время, всю эту длинную секунду продолжал мчаться вперед. Он сунулся прямо под линию огня и буквально рубанул мужчину поперек лица стволом «калашникова», как топором или секирой. Тот отшатнулся, и брызнувшая кровь залила его сразу всего. Капитан-лейтенант выстрелил ему в грудь — совсем не целясь, как делать было нельзя даже с пяти метров, — и не случилось ничего. Не веря, он посмотрел на свой пистолет, недоумевая перевел взгляд вперед, и снова бесполезно нажал на спуск. Потом догадался обернуться вправо, к машинам, обмирая от того, что не сделал этого раньше. Никого! Он опять перевел взгляд на людей перед собой и только тут «включился» и догадался бросить пустой пистолет себе под ноги. Дима продолжал молотить нехилого шофера своим пустым автоматом по чему попало, не давая ему опустить оружие, поднятое, чтобы защитить голову. Тот уже пропустил пару ударов и двигался заторможенно, а худой курсант бил, буквально как молот. Было понятно, что пропусти Дима секунду — и шофер уложит его даже голыми руками. Осознав это, мысленно взвывший капитан-лейтенант нырком бросился вперед и вцепился в горло солдата, как клещ, двумя руками. Тот выкрикнул смутно знакомое словосочетание, попытался крутануться — и тогда очередной удар Димы прошел в полную силу. Было слышно, как хрустнула кость.

Шофер превосходил ростом их обоих. На секунду у Антона сложилось такое впечатление, что вот сейчас он постоит еще и раскидает их к черту буквально парой ударов. Он отпустил горло все еще стоящего на своих ногах человека, вцепился в его короткий автомат, и только тогда тот упал. Не ожидая этого, капитан-лейтенант неловко повалился прямо на него, уткнувшись затылком в разбитое лицо. Это было невыносимо ужасно, и он вырвался нервным движением, отскакивая назад и распрямляясь, уже с чужим оружием в руках.

Рома стоял прямо впереди, в нескольких метрах, тоже вооруженный: снял с женщины. Когда он подбежал, Антон не заметил. Дима приплясывал и шатался, стоя на одном месте, и глядел по сторонам косящими глазами. Окликать его было страшно.

— Все целы?

Рома выглядел самым нормальным из них всех: собранный, ноги широко расставлены, говорить может. У него ответить сразу не получилось: сначала пришлось с полминуты выгонять из горла ком застывшей там слизи, а потом еще столько же просто дышать, стараясь остудить ледяным воздухом свое раскалившееся тело.

— Уходить надо…

Голос у Димы был «не свой», но впечатляло и то, что он сумел ответить первым.

— Не думайте даже. А то для чего это все?..

Показательно, что они сперва даже не поняли, что он имеет в виду. Но когда поняли, это сразу помогло. Вообще, осознание собственной неадекватности помогает неплохо, если говорить простыми словами — «бодрит».

— Никогда не видел таких машин.

— Кино мало смотрел… Грузовик проверь! Кузов!

С этого надо было начать, ясное дело. Но у них вообще оказалось сразу несколько вещей, с которых «надо начинать». Сам капитан-лейтенант начал дергать магазины из подсумков убитого Димой шофера-мужчины с польским флажком на наплечной нашивке, потом догадался снять весь ремень с его кармашками, и это заняло время. Автомат действительно был непривычный, не похожий на то, что показывали им в кино последние два десятилетия. Он решил, что это один из вариантов «М-4», которыми вооружали экипажи боевых машин, но уверен не был.

— Э-э…

Патронов было мало. Пояс был тяжелым, но, когда он сменил опустевший магазин на полный, в кармашках их оказалось всего три. Значит, всего у шофера было 150 патронов, а это крайне мало. Хотя и лучше, чем было, да.

— Э-э! Товарищ капитан-лейтенант!

— Ну чего ты экаешь, как баран?

Напрашивающиеся матерные идиомы он опустил, догадался.

— Так она живая же!

— Что?

Переспрашивать второй раз он даже не стал: оторвался от мародерства и резво прошел немногие метры, отделявшие его от второго тела и стоящего над ним Ромы. Несколько секунд оба молчали.

Лежащая на спине женщина была рослой, некрасивой. Впрочем, трудно представить себе красивую женщину, настолько сильно залитую кровью. Пистолетная пуля попала ей в верхнюю челюсть и вмяла расколотую кость внутрь. Кровь не свернулась до сих пор, и через нее поднимались пузыри: женщина действительно дышала. Вторую рану она накрепко зажала рукой, и было не понять, серьезная та или нет. Шея — это сплошные сосуды, и из под пальцев тоже сильно текло, но пуля могла пройти и просто под кожей.

— Что будем делать?

Довольно отстраненно Антон подумал о том, что Рома сначала обобрал ее в отношении боеприпасов и только потом заметил, что она живая, хотя это не требовало такой уж выдающейся наблюдательности. Черт его знает, хороший это признак или плохой.

— Я не знаю, что делать, — честно признался он вслух.

Дима с грузовика начал орать, они обернулись и увидели, что он машет рукой. Ну да, хоть какое-то объяснение тому, что в прифронтовой зоне на две машины всего два человека: обе шли порожняком. Хотя все равно странно и неправильно. Кому-то наверняка достанется, а этим вот уже досталось…

— Товарищ капитан-лейтенант?

Он поднял глаза на Рому. Да, плохо дело. Потому что, как бы он сейчас ни поступил, все равно будет неправильно.

— Она без сознания, — сказал он вслух, будто это имело значение. — И я не знаю, что делать.

Последние слова просто вырвались; он совершенно не собирался произносить их вслух. В принципе он знал, как поступить правильно, но знал чисто теоретически и не мог сделать это ни сам, ни приказать курсанту. Офицер еще раз нагнулся и, шипя от злости на себя самого, начал выворачивать карманы раненой. Индпакет, естественно. Фонарик, стопка пластиковых карточек, складной нож, несколько фотографий, которые он, не глядя, кинул под ноги. Почему-то один пистолетный патрон отдельно. Зацепленные друг за друга дужками золотые сережки в виде ромбиков. На этом месте он остановился, быстро засунул сережки обратно в тот же карман и распрямился, вытирая руки.

— И?

Капитан-лейтенант несколько раз приоткрывал рот, чтобы ответить, но так ничего и не придумал. Пожал плечами, чувствуя себя дураком. Махнул рукой. Интересно, но Рома ничего не возразил. Не потребовал ни добить раненую, ни оказать ей помощь, ни эвакуировать куда-то к людям.

— Машину будем брать?

— Нет, — с облегчением ответил Антон, радуясь, что может сказать хоть что-то четкое и правильное. — На них сто процентов маячки на всех. Бог со всем этим. Топливо бы… Но у них дизели, не подходит.

Как раз в это время подбежал Дима, довольный как слон. Интересно, что только в русском языке есть такое выражение — при переводе его смысл исчезает. Почему слон может быть доволен? Тем, что груз тащит? Дима тащил здоровенную сумку сразу в двух руках и еще рюкзак на одном плече. Тот непрерывно сползал, и Дима на ходу подкидывал его всей спиной вверх, пытаясь зацепить поудобнее.

— Пистолет на переднем пассажирском был, — выпалил он еще метров с пяти. — Вы и не посмотрели, да?

Капитан-лейтенант отрицательно покачал головой. Он все делал неверно: внедорожник не осмотрел, фургон оставил «на потом» и так далее. Все это могло им обойтись не просто дорого, а однозначно и окончательно плохо.

— Еще чего?

— Еще провода.

— Угу.

Это можно было даже не обсуждать: не поджигать чужие машины они решили давно и единогласно. Тепловое пятно на морозном фоне и столб солярного дыма гарантированно привлечет внимание любого наблюдателя, хоть он ведет БПЛА, хоть мониторит картинки со спутников. В то, что из космоса можно прочитать номерные знаки на машинах и разглядеть число звездочек на погонах, они не верили. А вот собственно горящую машину — запросто. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Неизбежно печальными.

Откинуть капот изнутри — несколько секунд. Рывком выдернуть провода из моторного отсека — еще секунда на каждую машину. Провода — это была единственная деталь, которую они могли унести с собой, гарантированно выводя машину из строя, заставляя ее буксировать. Оба аккумулятора снялись легко, но были слишком тяжелыми. Их разбили, борясь с приступом жадности. И еще по паре раз ткнули ножом в каждую шину. На «Хамви» стоит централизованная система подкачки, но каждая шина стоит больших денег, везти ее сюда тоже надо, так что пара секунд хулиганства более чем окупается.

— Аптечки взяли?

— Да, в той же сумке. Что еще?

— Потом давайте, — вдруг предложил Рома. — Что-то у меня такое чувство… Что время начало идти больно уж быстро. Мы топчемся уже которую минуту тут… А оно идет.

Его взгляд был таким странным, что Антон тут же «снялся с тормоза». Может быть, этого ему не хватало? Может быть, Роме надо было посмотреть на него этим черным взглядом уже давно?

— Уходим.

Он подхватил сумку с руки Димы и тут же понял, отчего тот шел согнувшись: это было очень тяжело.

— Так, мой автомат возьми!.. И пистолет тоже!

Дима буквально выхватил «М-4» у него из рук и улыбнулся еще шире. Вот у кого хорошее настроение.

— Кирпичи там, что ли? Золотые? Знаешь, как в том фильме…

Договорить он не успел: тоже услышал или вроде бы услышал. Пока очень далеко.

— Бегом!

Пацаны, хихикая, бодро попрыгали вперед, а он задержался еще на секунду. Все за тем же: еще раз посмотреть на раненую. Как ни странно, она была еще жива, хотя кровь из нее так и продолжала течь. Он не смог уловить, в сознании женщина или нет, и от этого ему почему-то стало еще больнее. Он не задержался в бою ни на секунду на мысли «стрелять или нет», просто пальнул дважды подряд и успел пожалеть только о втором, почти не нужном выстреле, потому что третьего, черт знает почему, не вышло. Тогда думал, что осечка, а оказалось, куда-то этот третий выстрел делся. Патрона было точно три, выстрелил он точно два раза, но вот было как было. То ли мистика, то ли он не услышал и не почувствовал свой первый выстрел, бывший промахом.

Женщина лежала, не шевелясь. Незнакомка. Типа не прошла проверку паспортного режима. Мама и папа всегда воспитывали из Антона джентльмена, но сейчас было как в известном анекдоте про француженку: «Ах, хорошо, что мама не видит, что я курю!» Он пнул лежащую ногой, подождал реакции, не дождался и потопал за ребятами. Пусть с ней будет как будет. Может, выживет, может, нет. Разбитая челюсть и бог знает, что там с шеей — значит, уже не боец. Как можно наложить повязку на лицо, он понятия не имел, значит, совесть должна быть чиста. Добивать опять же не стал. Или все-таки…

Он обернулся на ходу и посмотрел еще раз. Соблазн, конечно, был. Гибель сотни знакомых и незнакомых моряков в здании училища на его глазах неожиданно подняла в душе капитан-лейтенанта нечто такое, чего он совершенно не ожидал в себе обнаружить. Сколько он сумел уложить там, он честно не помнил, хотя мог надеяться, что по крайней мере «попятнал» несколько человек. Здесь… Он опять не знал. Может быть, это все же был он, кто ранил безвестного американца вчера, может быть нет. Сегодня — одну «единицу живой силы» точно он и одну Дима, который смог его удивить. «Тоже» удивить, если так можно сказать. Он посмотрел в спину Димы и покачал головой. Потом обернулся, не останавливаясь. Женщина на дороге все еще была в поле зрения, и он ускорил шаг. Теперь у них два карабина и минимум три сотни патронов: теоретически можно было бы попытаться устроить засаду на ремонтников. Но капитан-лейтенант Дмитриев был реалистом. Притом, что неполную неделю назад видел Моровую Деву как живую, все же был. Первыми сюда наверняка прибудут не ремонтники, а «спасатели». Возможно, колесами, возможно, воздухом. Второе более вероятно. Их будет вряд ли много, но это будут отлично подготовленные солдаты, не чета им. В первую очередь они, разумеется, окажут помощь раненой, если та еще не умрет к этому времени. Во вторую, тут же осмотрят все вокруг на многие мили: и камерами и ножками пробегутся. Или даже кто-то оказывает, а кто-то параллельно уже ищет мины и возможных наблюдателей, читай снайперов. Ага, а вы думали, зачем вымпелы на палках у дороги? Это даже он сам знал, не то что водила «Хамви». Бог весть, сколько она прошла войн, прежде чем попала сюда. Капрал… Довольно низкое звание, так что вряд ли много. А может быть, и вообще ни одной: завербовалась в ВС за льготами да за женским счастьем. Так?

Устраивать на подкрепление засаду… Ага, охотились зайцы на тигра… Можно было попробовать отойти на несколько километров вдоль по дороге: когда-то да будут эти машины буксировать. Мобильная группа вызовет техников/ремонтников, те вряд ли будут на месте все колеса перемонтировать. Скорее, потащат к себе, то есть в сторону запада. Группа тех же «спасателей» наверняка пойдет впереди, а может быть, даже и над головой сформированной колонны. Так что…

Он обернулся еще раз, просто проверить себя. Ну да, уже прогресс. Метров 400–500 по лесу. С дороги их уже гарантированно не видно, а в лес без разведки сунется далеко не каждый. С подступающими сумерками. За злыми партизанами в неизвестном числе. Пока вызовут воздух, пока то и се…

Антон продолжал думать, хотя уже почти равнодушно. Его будто оглушило изнутри, ноги были как ватные. Что-то в этом роде было у Димы: тот очухался от контузии без всякого госпиталя, и все в этом узком отношении было прекрасно, пока он не заметил, как часто парень утирает слюну, текущую из угла рта. Всегда одного и того же, хитро опущенного вниз, будто парень вот-вот скажет что-то язвительное. Так и здесь: после их маленькой победы прошли считаные минуты, десятки минут, и теперь чувствовалось, сколько они сожгли энергии, сколько это стоило им нервов.

Ремонтники пойдут одной короткой колонной. Несколько технических машин, пара машин в прикрытии. Может быть, легкая бронетехника, а не вооруженные «Хамви». Скорее всего, именно так. После потери двух машин они наверняка догадаются, что это не одиночка. Значит, минимум одна бронемашина у них будет. А с бронемашиной он с курсантами не может сделать ничего, в принципе. Разве что убиться об такую всем скопом, втроем. По вертолету можно хотя бы пострелять напоследок. Какое-никакое, а удовольствие. В Ираке один крестьянин, рассказывали, «Апач» умудрился одиночным выстрелом из карамультука сбить. А толку-то?.. Нет, ну все же, что они такое запихали в эту сумку, сволочи? Гранатомет не влезет, разве что выстрелы к нему. Жратву? Что там могли везти в кузове без охраны? Или это все же был просто перегон? Учитывая, что они шли в «свою» сторону, то есть с востока на запад. Грузовик был без тактических знаков и по типу и камуфляжу — вроде бы американский. А вот его шофер был поляк. И что? Какой в этом глубокий смысл? Почему-то не выходили из головы два последних сказанных шофером слова. «Odpierdol się!!» — и тут же Димин удар… Можно только мечтать, что если умереть, то так, в настоящей драке в полную силу, с матом на губах. Но какой же он был здоровый мужик… Как два Димы. Или как Дима и три четверти его самого.

Чувствующий себя дураком Антон немного наддал, хотя идти было неудобнее с каждой минутой. Угол проклятой сумки впивался в бедро, а слишком большая тяжесть не позволяла перекидывать ее из одной руки в другую на ходу. Каждые три десятка шагов требовалось приостанавливаться, сбивая набранный темп, и поворачиваться всем телом.

— Помочь, товащ капитан-лейтенант?

— А ты как думал?

Рома с пару секунд постоял на месте, надеясь, что его командир пройдет еще несколько шагов. Но тот сдох окончательно и с облегчением кинул сумку на снег.

— Что там? — во второй раз спросил он у подходящего. Опять обернулся и посмотрел. Ничего не видно уже вообще. Может быть, километр, а может быть, и больше.

Он вновь обернулся, и в ответ на кивок Ромы согласно взялся за одну из лямок. Теперь идти цепочкой не получится, но снега в лесу все же было не так много, так что скорость все равно вырастет. А это означает жизнь.

Рома взялся за вторую лямку и счастливо улыбнулся.

— Ни за что не догадаетесь, — сказал он.