Глава 5

Этот день настал. Тот самый день, что наступал каждый год, и всегда не для них. Но только не сегодня. Семь раз Глеб наблюдал с почтительного расстояния за церемонией присяги. Наблюдал с завистью и трепетом. И вот теперь он сам в почётном строю. Чёрный парадный мундир сидит как влитой. Звёзды рядового сияют на погонах. Череп скалится с начищенной серебряной пряжки ремня в обрамлении семи известных каждому штурмовику слов: «Нет пощады. Нет сомнений. Доблесть — моя честь».

— Восемь лет учёбы остались позади, — слова коменданта лагеря «Зарница» полковника Георгия Вересова разлетались с высокой трибуны над шестью сотнями курсантов. — И сейчас здесь стоят лишь лучшие, те, кто достоин биться за величие Родины на самых ответственных рубежах! Те, кто понесёт грозное оружие, и будет разить врага без жалости. Но оружие это не в руках ваших, — полковник сделал паузу и обвел шеренги леденящим взглядом. — Нет. Оно в сердцах! Имя его — Священная Ненависть! И никто никогда не сможет обезоружить вас! — комендант сделал паузу и продолжил, чуть сбавив накал: — У русского десанта, элиты вооружённых сил, был лозунг — «Сбит с ног — сражайся на коленях. Идти не можешь — лежа наступай». Так говорил генерал Маргелов. Под его началом были воспитаны тысячи доблестных воинов. Они покрыли себя вечной славой! Всегда на острее атаки, всегда первые! И вы — их наследники. Несите знамя десантно-штурмовых войск с честью! Пусть трусость никогда не запятнает его! Пусть враг никогда не увидит спину штурмовика! Пусть имена наших полков рождают ужас в сердце каждого, кто посмел противиться воле Союза! Так присягните ему! Клянёмся! — начал полковник текст присяги, и без того известный всем наизусть.

— Клянёмся! — повторили шеренги.

— Хранить верность Родине! — продолжил седовласый ветеран, он говорил, не прибегая к помощи аппаратуры и, казалось, почти не утруждал этим могучие лёгкие. — До конца!

— Хранить верность Родине до конца! — вторили шеренги.

— Чтить своих командиров! Беспрекословно исполнять приказы!

— Клянёмся!

— Везде и во всём ставить общее превыше личного!

— Клянёмся!

— Уничтожать врага без тени сомнения, любыми доступными средствами!

— Клянёмся!

— Защищать граждан Евразийского Союза, везде и всегда!

— Клянёмся!

— Положить жизнь за Отчизну, ели того требует долг!

— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

Полковник ненадолго замолчал, отдавая плац во власть звенящей тишине, и вытянулся по стойке смирно.

— Приветствую вас, штурмовики!

Сжатая в кулак правая ладонь Вересова поднялась и ударила в широкую пластину орденских планок возле сердца.

Шесть сотен рук как одна взметнулись в воинском приветствии, и «Служу Отечеству!», будто громовой раскат, прогремело над лагерем.

Краем глаза Глеб заметил, как стоящий во главе шеренги Крайчек переменился в лице. Брови Палача сошлись к переносице и каменный подбородок дрогнул.

— Штурмовииик! — Преклов словно помешанный орал и бил себя в грудь. — Я, мать вашу, штурмовик! Всё! Прощай учебка! Чтоб я сдох! Мы идём на войну!!!

— Да заткнись уже, — пробурчал Глеб, заканчивая укладывать в вещмешок немногочисленные пожитки.

— Чего смурной такой? — Толян, пританцовывая, пихнул товарища кулаком в плечо. — Не рад что ли? Башку-то вынь из мешка, посмотри вокруг.

— Ну? — Глеб нехотя оторвался от своего занятия и обвёл взглядом казарму с радующимися вовсю сослуживцами. — Посмотрел.

— Посмотрееел, — передразнил Толян. — Ты что, совсем не врубаешься? Новая жизнь началась! Настоящая!

— Врубаюсь-врубаюсь, — безразлично покивал Глеб.

Преклов постоял ещё секунд пять, вопросительно глядя на товарища, после чего махнул рукой и вновь присоединился к общему веселью.

Праздник закончился быстро. В десять часов утра свежеиспечённые штурмовики, едва успевшие сменить парадные мундиры на повседневный хб, уже тряслись в грузовиках растянувшейся на добрую сотню метров колонны. Никаких торжественных мероприятий и прощания с лагерем, который в течение восьми лет служил курсантам домом, не было. Правда, воспитатели на этот раз сопровождали группу в полном составе.

— Ну что, как ощущения? — в совершенно несвойственной для себя манере поинтересовался Крайчек. — Спусковой палец уже зудит?

Никто не ответил.

— Хе, — усмехнулся Палач. — А я чертовски здорово вас вымуштровал. Расслабьтесь, вы больше не курсанты, можете не ждать разрешения.

— Так точно, господин воспитатель! — тут же отчеканил Толян, попытавшись сидя изобразить стойку «смирно». — Палец зудит нестерпимо! Для излечения требуется как минимум рота врагов!

Виктор Крайчек удивлённо приподнял бровь и расплылся в оскале.

— Молодец, солдат. Вот такое настроение и нужно на передовой. Постарайся сохранить его хотя бы пару дней.

По отделению пробежал сдержанный смешок.

Воодушевлённый было похвалой Преклов осёкся и вернул выпяченную грудь на место.

— Я вам вот что скажу, — продолжил Крайчек, обращаясь к бывшим воспитанникам, — героизм — великая вещь. Случаются моменты, когда без него не выкарабкаться, когда приходится выбирать между своей жизнью и десятком-другим жизней сослуживцев. Это трудно, кто бы там что ни говорил. Но в этом и состоит героизм. А в глупой смерти, когда на танк с автоматом, ничего героического нет. Я много таких шутов повидал. Им плевать на приказы, плевать на товарищей. Они хотят одного — чтобы их запомнили. Им отчего-то кажется, что бездарная смерть под траками или акт суицида в виде попытки сольного прорыва вражеской обороны, достойны восхищения. Они умирают. Но их никто не помнит. Потому что нет смысла держать в голове имена ёбнутых дегенератов. Помнят тех, кто прикрывал отход товарищей, до последнего патрона, тех, кто вызывал на себя артудар, попав в «клещи», помнят сильных духом, а не самоубийц, — Крайчек замолчал, обводя тяжёлым взглядом притихших воспитанников. — Мне не в чем упрекнуть себя. Я хорошо вас обучил. Не жалел никого. И вы себя не жалели. Постарайтесь, чтобы эти труды не пропали даром.

Ехали долго. Говорить отчего-то не хотелось. В закрытом наглухо кунге было темно и душно, совсем как тогда, восемь с лишним лет назад. И, как тогда, впереди ждала неизвестность.

Через три часа пути колонна остановилась. Работники полевой кухни споро распределили горячий обед по машинам, спустя пятнадцать минут так же оперативно собрали пустую посуду, и процессия снова набрала ход. Из приоткрытой на время двери Глеб смог разглядеть только привычный сосновый лес по обочинам грунтовой дороги.

Когда лоскуты неба, видимые через закрытые прозрачной клеёнкой оконца, заметно потемнели, к ставшему за девять часов почти не различимым звуку двигателя добавился мощный, ощущаемый внутренностями гул турбин.

Машины остановились, выпуская личный состав из своих кузовов на бетон аэродрома.

Выгрузившееся отделение Глеба в полном составе замерло, разинув рты. Не более чем в двухстах метрах от автоколонны серыми махинами распластались по взлётному полю два огромных транспортника. Титанического размера двухпалубные самолёты поражали воображение. Таких Глеб никогда не виде. На счету его отделения было двадцать три учебных прыжка, но все они осуществлялись с бортов даже близко не подходящих габаритами к тем чудовищам, чьи продуваемые двигатели сотрясали сейчас воздух. Личный состав, прибывший в голове колонны раньше остальных, уже начал погрузку, заходя по гигантским мосткам в бездонное металлическое чрево. Чуть в стороне готовились к взлёту четыре тяжёлых фронтовых истребителя сопровождения, выглядевшие на фоне своих подопечных сущими букашками.

— «Тифоны», — уважительно протянул Крайчек, глядя на серых исполинов. — Ан-240. Я с таких всего дважды десантировался. В северной Африке и под Бишкеком, — уточнил он, не раздумывая, словно помнил каждую из своих бесчисленных операций во всех мелочах, после чего замолчал ненадолго, разглядывая со спины повзрослевших питомцев, и, перекрывая шум двигателей, гаркнул: — Ну что, штурмовики? Пустим кровь врагу?

Отделение моментально развернулось и, вытянувшись по стойке смирно, проревело в один голос:

— Так точно!

— И чего ждём, мать вашу?! Марш на борт!

Удаляющийся стук подошв по бетону аэродромных плит был ответом.

— Как же я завидую этим щенкам, — Виктор Крайчек, заложив руки за спину, провожал взглядом своих бывших курсантов.

Стоящая рядом Анастасия Репина промолчала, лишь кивнув с понимающей лёгкой улыбкой.

— Живее-живее! Проснулись все, едрить вашу! — в две глотки орали сержанты, подгоняя прибывших на погрузку рядовых. — Занять места! Вещмешки под жопу!

— Вроде и не поменялось ничего, — Усмехнулся Глеб, гремя подошвами по металлическим мосткам.

— Как дома, — ответил Преклов.

— Шевелитесь, ротозеи! Минута простоя этих «птичек» стоит дороже, чем вся ваша сраная никчемная жизнь!

Брюхо «Тифона», напоминающее длинный танковый ангар, было разделено горизонтальной перегородкой на две неравные части. Внизу, как успел заметить Глеб, стояла закреплённая стальными тросами техника. Верхняя палуба, чуть менее просторная, была отведена под размещение личного состава. От кормы к носу здесь тянулись шесть рядов сидений привычной максимально простой и лёгкой конструкции из алюминиевых труб и натянутого между ними перфорированного брезента, повёрнутые попарно друг к другу. В случае необходимости вся это «меблировка» могла быть в экстренном порядке демонтирована, а место живой силы занял бы полезный груз. Редкие иллюминаторы находились гораздо выше уровня глаз сидящих, и предназначались явно не для наблюдения за проплывающим внизу пейзажем.

Глеб прошёл ближе к середине фюзеляжа и, затолкав вещмешок под матерчатое сиденье, занял приглянувшееся место во втором от левого борта ряду. Подтянувшееся следом отделение расселось рядом, скучковавшись, по старой памяти, звеньями.

— Обалдеть! Вот это машина! — Преклов, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного, крутил головой на сто восемьдесят градусов, не уставая поражаться чуду инженерной мысли, в чреве которого находился.

— Не близко нам лететь, судя по всему, — прищурившись, «со знанием дела» выдвинул предположение Ульрих.

— А какая у него дальность? — Преклов как заворожённый пожирал глазами «Тифона», учащённо дыша.

— Это от груза зависит, — вставил Демидов. — Порожняком такие тысяч на пятнадцать сигануть могут. Ты ж, вроде, сдавал зачёты по матчасти.

— У меня с долговременной памятью плохо, — оправдался Толян. — Если на практике не сталкиваюсь, тут же забываю.

— А с полной загрузкой дальность снижается в четыре с лишним раза, — напомнил Глеб.

— Осталось только рассчитать массу груза и станет известно, сколько часов сна у нас в запасе, — усмехнулся Карл.

— На нижней палубе стоят две БМП «Молот», мобильный комплекс связи «Шайтан» и танк «Циклон», — отстранённым тоном сообщила Волкова. — Это примерно сто девяносто пять тонн. Плюс триста единиц личного состава с оружием и амуницией, не считая четырёх членов экипажа и семи специалистов инженерно-технического персонала — ещё примерно сорок восемь тонн. Итого — около двухсот сорока трёх тонн полезного и не очень груза. Это означает, что наш «Тифон» вплотную приблизился к своей максимальной взлётной массе и способен покрыть расстояние не больше чем три тысячи километров. Можете рассчитывать на четыре часа сна.

— Тебе самой от себя не тошно, — попытался съязвить Преклов.

— Самую малость, — пожала плечами Волкова.

— Эх, — вздохнул Димидов, — знать бы ещё, куда нас забрасывают.

— Для чего? — удивлённо приподнял бровь Глеб и вполне буднично добавил: — Мы же штурмовики. А нога штурмовика…

— …Всегда ступает по своей земле, — хором продолжило звено.

Расхожая поговорка, упав на удобренную стрессом почву, тут же вызвала смех. Тщательно скрываемое, но всё равно заметное напряжение немного отступило.

— Внимание! — раздалось из динамиков над головой одновременно с гулом пришедших в движение створок грузового люка. — Говорит командир борта двенадцать восемьсот сорок два. Зафиксируйте личное оружие и ручную кладь под сиденьями, затяните страховочные ремни. Взлетаем.

Шум турбин усилился, по фюзеляжу пошла ощутимая вибрация, но через минуту она исчезла. Других признаков отрыва от земли никто не заметил.

Поспать, как следует, в полёте не удалось. Обделённая шумоизоляцией утроба транспортника гудела, словно пустое ведро под градом. Через металлический пол было слышно, как скрипят стальные тросы, удерживающие на нижней палубе многотонную бронетехнику. Однажды, когда «Тифон» угодил в воздушную яму, пассажирам пришлось не на шутку поволноваться. Ощущение, будто «летающий ангар» вот-вот развалится, было настолько полным, что Глеб невольно зажмурился, сожалея о шести загубленных ротах с приданной бронёй. Но всё обошлось.

— Как вам, салажня? — прозвучал из динамиков радостный голос командира экипажа, едва «аттракцион» закончился. — Небось на утлых десантных корытах привыкли к комфорту? Палубу мне не изгадьте! Я прослежу.

— Козлина тупая, — возмутился Преклов, стряхивая со штанов крошки от галет. — Чуть не уронил.

— Он же не специально выискивал яму, — возразил Ульрих.

— А и не удивлюсь, если специально. Эти летуны никого кроме себя за людей не считают.

— С чего ты это взял? — недоверчиво покосился Димидов.

— Слышал от парней из отряда «К». Их воспитатель рассказывал, что у боевых пилотов со временем развивается какой-то синдром. Не помню названия. Короче, вылет за вылетом эти мудаки уверяются в собственном превосходстве. Ну правда ведь, получил координаты, отбомбился и назад. А за один вылет они на свой счёт могут десятки трупов записать, если не сотни. При этом врага ни разу в лицо не видя. Этакие, бля, громовержцы. Что им десантура со своими «пукалками», когда из бомболюков можно враз сорок тонн высыпать? Вот они и смотрят на всех сверху вниз, дескать, куда уж вам тягаться. Вы, мол, за всю жизнь столько не наколотите, сколько я за неделю.

— Это правда, — равнодушно пожал плечами Глеб.

— Правда-то, правда, — не унимался Преклов, — только вот заслуги летунов в том я не вижу. За них же всё автоматика делает. Какая может быть заслуга, если ему под жопу сунули машину, где от системы наведения зависит больше чем от человека? Он — второстепенная деталь, а не солдат.

— Ну, ты загнул. И какое же отношение имеет сказанное тобою к пилоту транспортника?

Преклов задумался, но, не найдя вразумительно ответа, махнул рукой:

— Да один хрен.

— А танкист, по-твоему, тоже не солдат? — заинтересовался темой Ульрих.

— Почему? Танкист — другое дело. Он, по крайней мере, видит врага. И вообще, танкисты сродни нам, всегда на передовой, в самом горниле, мать его, боя! — Преклов выпятил грудь, воодушевлённый собственной речью. — Вот артиллеристы, те да. За них тоже всё машина делает. Получили целеуказания, пальнули с двадцати километров, и трава не расти. А туда же. Боги войны, бля. Если уж так рассуждать, то самый, сука, что ни на есть, боец — это ракетчик, который первым повернул ключ на старт в две тысячи двенадцатом.

— Будь здесь Крайчек, он бы тебе язык вырвал, — недобро покосилась Волкова.

— Да, — без тени обиды согласился Преклов. — Я буду по нему скучать.

— И я тоже, — вздохнул Димидов.

— И я, — поддержал Ульрих.

— Подберите сопли, — скривился Глеб. — Слушая вас, Крайек проблевался бы.

— А сам, можно подумать, и не переживаешь, — надул щёки Толян.

— О чём? — лениво поинтересовалась Волкова. — Боишься, что на тебя командиров не хватит?

Преклов насупился ещё сильнее, но разродиться гневной тирадой помешал голос из динамика:

— Если кто успел отстегнуть жопу от кресла, салажня, пристегните обратно, да покрепче. Мы идём на посадку.

— Три часа сорок шесть минут, — Глеб остановил таймер и кивком головы выразил Волковой своё почтение за точность расчётов.

Вибрация фюзеляжа снова усилилась. Холодная синева в крохотных иллюминаторах сменилась белой пеленой превратившейся скоро в удаляющиеся кучевые облака. Совет относительно пристёгивания задницы к креслу оказался отнюдь не лишним. Тряска началась такая, что Глебу пришлось напрячься, дабы унять выстукиваемую зубами дробь.

Мощный толчок снизу возвестил, наконец, о приземлении. Хотя поначалу его вполне можно было принять за падение. Рвущаяся обшивка и вихрь пламени в тот момент точно никого бы не удивили.

— Ну козлина! — прошипел Толян, нащупывая пряжку страховочного ремня подрагивающими пальцами.

— Всё, дармоеды, отдых кончился! Живо шмотьё в зубы и строиться! — демонстрируя завидную слаженность, орали два сержанта, перекрикивая шум открывающегося десантного люка.

Высыпающие из «Тифона» новобранцы тут же попадали в оборот дюжины горлопанов, весьма ловко разводящих людской поток на отдельные ручейки.

— Пятьдесят человек на машину! Не толпиться! Пошёл-пошёл-пошёл!

Всё происходило в таком темпе, что Глеб, стараясь поспеть за своим отделением, не сразу обратил внимание на окружающий пейзаж. Вместо привычных елей и сосен вокруг аэродрома, как две капли воды похожего на предыдущий, стояли невысокие горы с каменистыми вершинами, а по бетонным плитам взлётно-посадочных полос ветер гонял песчаные вихри.

— Где мы? Куда перебрасывают? — остановился Глеб возле регулирующего движение сержанта.

— В Актау, — ответил тот, не сразу разглядев лычки рядового. — Чего встал?! Живо на погрузку! Бараны, бля!

В кузов тяжёлого трёхосного грузовика, к которому послали их отделение, набилось уже порядочно народу. Пришлось занимать места в конце, над двумя задними осями, что обещало массу «удовольствия» пассажирам на пятую точку. Две широких деревянных скамьи шли вдоль высоких бортов, но тента не было.

— Тента нет, — поделился наблюдением Ульрих, будто прочитав мысли Глеба.

— Свобода! — расплылся Преклов в улыбке, жадно засасывая пропитанный дизельными выхлопами воздух.

Загнав, наконец, всех подопечных в транспорт, сержанты расселись по кабинам, и колонна из двенадцати машин двинулась в путь, освободив место для выгрузки бронетехники.

— Странное дело, — заметил Димидов, глядя на неспешно сходящий по мосткам БМП, — я думал, что броня с нами вместе пойдёт.

— И то правда, — согласился Ульрих. — Без прикрытия едем, и головной дозор не выставлен.

— Что сержант сказал? — повернулась к Глебу Волкова.

— Сказал — в Актау, — ответил тот.

— Это где?

— На Китай не похоже, — блеснул эрудицией Толян.

— Может Африка? — предположил Ульрих.

— Если только северная, — покрутив головой, сделал вывод Димидов. — Но, судя по сводкам, там сейчас жарковато, халифат наступает широким фронтом. А мы тут как на прогулку собрались.

— Не нравится мне всё это, — Преклов поправил РПЗ и насупился.

Пейзаж за бортом был хоть и непривычным, но характерными чертами, по которым можно было определить местонахождение, как то: сгоревшая вражеская техника, разрушенные традиционные жилища, или трупы со знаками различия на форме — не обладал. Поросшая выгоревшей на солнце травой степь переходила в изрезанные ущельями пологие горы. Единственная на обозримом пространстве дорога пролегала через совершенно пустынные земли, лишённые всяких строений. Изредка попадающиеся чахлые кустарники были одними из немногих объектов, за которые на этом монотонно-буром фоне цеплялся глаз.

— Ну охренеть просто, — вздыхал Преклов, тщетно пытаясь разглядеть следы войны. — Жопа какая-то. И с кем здесь сражаться?

— Со скукой, — поддержал его Демидов.

Примерно через час к витающим в воздухе ароматам сухой травы и сгоревшего дизтоплива добавился ещё один — странный, солоноватый. Глебу этот запах сразу показался знакомым, но вспомнить он его не сумел.

— Глядите, — по прошествии ещё минут сорока Ульрих вытянул указательный палец, тыча им между досками борта. — Похоже, здесь всё-таки есть жизнь.

— Надеюсь враждебная, — Толя провёл ладонью по стволу пулемёта.

По направлению движения, в синее, чуть подёрнутое перистыми облаками небо поднимались четыре дымных ленты. Жиденькие и низкие они, вопреки здравому смыслу, отчего-то не ширились вверх, а наоборот — сужались, будто языки белого огня. Только когда автоколонна приблизилась на достаточное расстояние, стало понятно, что это за дымы.

— Едрёна мааать! — уважительно протянул Преклов, вставший на ноги и держащийся обеими руками за край левого борта, чтобы лучше разглядеть открывающуюся панораму.

Заинтригованные столь лестными рекомендациями сослуживцы поспешили оторвать пятые точки от скамеек, дабы не отстать от первооткрывателя.

Разочарованных, судя по возгласам, не осталось.

Впереди, словно пни исполинских деревьев, стояли четыре дымящихся градирни. Поначалу можно было решить, что до них не больше километра. И только крошечные машины, ползающие рядом, да немногочисленные здания-коробки у подножий позволяли оценить истинные габариты бетонных чудовищ. Пар, поднимающийся из жерла, в которое запросто поместился бы средних размеров самолёт, облизывал внутренние стенки циклопического сооружения, закручивался по спирали, и уходил в небо, истончаясь там до туманной дымки.

Взгляд за правый борт открывал созерцательно настроенной публике картину чуть менее впечатляющую, но не менее любопытную. Там, посреди голой степи лежал… город. Настоящий, не смоделированный, и огромный, как десять «Зарниц», а то и больше. Существенная его часть, та, что располагалась с противоположной от труб стороны, была разрушена. Острые силуэты обвалившихся высотных зданий сливались в частокол на фоне…

— Море, — выдохнул Глеб, вспомнив, наконец, этот терпкий солоноватый запах.

— Смотрите-смотрите! — прокричал кто-то впереди. — Там вода! Чёртова уйма воды!

Колонна свернула влево и, проследовав через основательно укреплённый КПП на стыке обнесённых «колючкой» минных полей, продолжила движение вглубь города.

По мере того как вереница машин удалялась от первого кольца укреплений, картина за бортом продолжала меняться. Разрушенные многоэтажки, самых причудливых форм и размеров, постепенно вытеснялись типовыми коробками не выше четырёх этажей, хорошо знакомых по «Зарнице». Казавшийся поначалу странным и чужеродным город приобретал всё более привычный вид. Ангары, казармы, жилые и административные корпуса, вертолётные площадки с развесившими лопасти штурмовыми «Барракудами» и десантными «Зубрами», точки ПВО, ощетинившиеся ракетно-пушечным арсеналом «Сторожей», печатающие шаг роты и шныряющие туда-сюда командирские «Лисы» — всё то же самое, только больше.

Постепенно автоколонна, огромным червём проползшая через второе кольцо укреплений, начала распадаться. Замыкающие машины одна за другой сворачивали в сторону и пропадали на перпендикулярных улицах. Скоро очередь дошла и до грузовика с отделением Глеба. Железный тяжеловоз сердито рыкнул и, отравив воздух облаком чёрной копоти, свернул влево. Остановился он возле длинного двухэтажного строения, скромно приютившегося между тремя высотками. Те, хоть и рухнули в незапамятные времена, всё равно возвышались над приземистой бетонной коробкой добрым десятком этажей. Фасады их частично или полностью обвалились, открывая ажурную сеть перекрытий, но строительного мусора вокруг не наблюдалось. Чистый, совсем недавно уложенный асфальт со свежей разметкой и выбеленные бордюры у подножия этих мёртвых, но всё ещё величественных сооружений выглядели смехотворно, будто маникюр на мозолистой, обожжённой и лишившейся половины пальцев руке. Возле казармы — ошибиться в предназначении бетонной коробки было почти невозможно — суетились трое вооружённых мётлами индивидов крайне субтильной наружности, но почему-то в форме Евразийского Союза и без кандалов. Заметив подъехавшую машину, они прекратили мести и с любопытством уставились в её сторону, но, как только личный состав начал выгружаться, поспешили сменить место дислокации, и скрылись за казармой.

— Разбиться по отделениям! Стройсь! — проорал вылезший из кабины сержант — двухметровый детина с квадратной мордой, обладающий даже по меркам штурмовиков незаурядными физическими данными. — Так-так, что у нас тут? — прошёлся он вдоль трёх групп, по пятнадцать человек каждая, и остановился напротив одинокого звена из пяти бойцов. — Угу. Кто командир?

— Курсант Вержбицкий! — отозвался высокий парень, стоящий с краю.

— Кто? — лицо сержанта скривилось, будто он почуял мерзейшую вонь.

— Рядовой Вержбицкий! — поправился боец после секундной паузы.

— И где же твоё отделение, рядовой?

— Не могу знать! Предполагаю, что убыло другим транспортом!

— Ты предполагаешь? Интересно. Ну, давай, расскажи мне, как так получилось.

— Был приказ — грузиться по пятьдесят человек на машину! Моё звено не поместилось…

— Молчать! — квадратная морда с плоским неоднократно сломанным носом и пылающими ненавистью глазами вплотную приблизилась к лицу Вержбицкого. — Ты что, недоволен приказом, засранец?! Предполагаешь, что он глуп?!

— Никак нет!

— Так какого хера я слышу из твоего вонючего хлебала эту ересь?! — сержант едва-едва не упирался налившимся кровью лбом в лоб рядового. — Под трибунал захотел, недоумок?!

— Никак нет. Я…

— Молчать!!!

Накаляющуюся ситуацию спас подъехавший «Лис». Машина остановилась и из неё вышли три человека, один с лейтенантскими нашивками. Кипучая воспитательная деятельность сержанта тут же прекратилась. Он сделал шаг назад от побледневшего Вержбицкого, развернулся лицом к офицеру и, скомандовав отделениям «Смирно!», взял под козырёк.

— Знакомитесь с личным составом? — невозмутимо поинтересовался лейтенант, чинно вышагивая в сопровождении ещё двух сержантов.

— Так точно! Выясняю обстоятельства потери отделения!

— Понятно, — лейтенант подошёл к попавшему под раздачу звену и смерил командира взглядом. — Отряд?

— Эн!

Офицер сверился с записями в планшете и кивнул.

— Корпус восемь. Зуев, — обратился он ко всё ещё красному от проявленного усердия сержанту, — выдели им провожатого.

— Есть! Эй, вы, с мётлами, живо сюда!

Напрасно пытавшиеся скрыться блюстители чистоты боязливо засеменили в заданном направлении.

— Ты, — указал Зуев на самого щуплого, — где корпус восемь, знаешь?

— Так точно.

— Отведёшь эти олухов, доложишься и назад. Выполняй.

— Есть.

Щуплый отдал метлу столь же болезненного вида товарищу и жестом пригласил «потерявшуюся» пятёрку следовать за ним.

— Ещё отставшие имеются? — офицер вышел в центр перед построившимися отделениями и скрестил руки за спиной. — Ну что ж, теперь, думаю, можем продолжить знакомство. Спешу обрадовать, что вам посчастливилось влиться в сплочённые ряды сто двенадцатого десантно-штурмового полка «Чёрный камень». Я — командир взвода лейтенант Морозов. Номер вашего взвода — три. Номер роты — двадцать два. Командир роты — капитан Вольфганг Грубер. Номер казармы — семнадцать. Ваши отделения: первое, второе, третье, — пересчитал он справа налево, — подчиняются сержанту Зуеву, Клещуку и Нефёдову, соответственно. Вопросы есть?

Он выдержал паузу, обводя личный состав оценивающим взглядом. На вид лейтенанту было около тридцати. Невысокий, под метр девяносто, худощавый с отличной осанкой. Закатанные по локоть рукава пятнистого степного камуфляжа открывали мощные жилистые предплечья. Будто выточенная из дерева шея плавно переходила в идеальных пропорций коротко стриженую голову покрытую чёрным беретом. Строгое, как с агитационного плаката, лицо от левой брови до середины подбородка пересекал шрам, обретённый, судя по глубине, явно не во время бритья. Прищуренные серые глаза смотрели без вызова, без злобы, почти дружелюбно, но Глеб поймал себя на мысли, что едва поборол желание отвести взгляд, встретившись с ними лишь на долю секунды.

— Хорошо, — продолжил лейтенант, не дождавшись обратной реакции. — Сержанты назначат звеньевых и помогут вам с размещением. Вольно, — после чего сел в ожидающий его «Лис» и отбыл.

Вся первая половина дня ушла на хозяйственные дела. Разместили только что сформированный взвод на втором этаже. Оборудована казарма оказалась даже лучше, чем в «Зарнице» — новые койки с не сбитыми матрасами, душевая аж на двадцать мест с горячей водой в любое время, тренажёрная комната прямо в здании. В каптёрке выдали по пять комплектов нательного и по три комплекта пастельного белья, набор гигиенических принадлежностей, набор для чистки оружия, два комплекта камуфляжа, такой же пятнистой расцветки, как у всех здесь, плюс два комплекта облегчённой формы, а звеньевые в купе с оформленными документами получили ещё и ефрейторские нашивки. Жизнь после «Зарницы» стремительно налаживалась. Преклов в очередном приступе эйфории выдвинул гипотезу о достижении на данной конкретной территории всеобщего счастья и процветания, о которых говорил на своих занятиях Лейфиц.

Невероятно благолепную картину портили только обитатели первого этажа. Странных, похожих на китайцев, задохликов там поместилось не меньше сотни. Глебу, как и остальным, они сразу не понравились. Вели себя подозрительно: ходили всегда не меньше чем по трое, без оружия, к тренажёрам не приближались, контактов всячески избегали. Проходя по коридору, Глеб неоднократно успел стать свидетелем того, как задохлики шарахались к стене, едва завидев приближающегося штурмовика. Словом, демонстрировали поведение характерное для врагов Евразийского Союза.

— Ах-ре-неть, — не уставал восхищаться Толя, поглощая восстановленное из концентрата картофельное пюре и соево-мясные котлеты в просторной столовой. — Обожаю армию. Обожаю эту войну. Ты посмотри, — он постучал о поднос твёрдым чёрным прямоугольником с пористой структурой, — это ж настоящий ржаной хлеб! Ох и горазд же Крайчек заливать. Ведь говорил, что в действующих частях из-за нас, — ткнул он себя пальцем в грудь, — пайка недополучают. Да если б я так жрал…

— Что-то ты, как посмотрю, уже не рвёшься в бой, — ехидно осклабилась Волкова.

— Бой никуда не денется, — отмахнулся Преклов, засовывая в рот половину котлеты. — А похарчеваться с месячишко на этом курорте я не откажусь. У меня и в медицинской карте записано: «Психических расстройств не имеет». Кстати, где мы?

— Казахстан, каспийское побережье, город Актау, — сообщил Глеб, не забывая расправляться с собственной порцией. — Осуществляем задачу по охране атомно-энергетического комбината.

— Атомно?! Чтоб я сдох! Откуда знаешь?

— Успел побеседовать с сержантом.

— И что? — подключился к разговору Ульрих. — Надолго?

— Неизвестно. В нашем направлении активизировалась разведка Халифата, а до него тут всего триста пятьдесят километров по прямой. Сейчас уже полторы тысячи штурмовиков стянуто. Значит, назревает драка.

— А что за глисты на базе ошиваются? — поинтересовался Димидов.

— Это призывники. Переброшены сюда после двухмесячных курсов с Урала.

— Кто-кто?

— Гражданские, — пояснил Глеб. — Из резерва мобилизованы.

— Гражданские, — глубокомысленно повторил Преклов. — Не думал, что они такие. Видать, в тылу со жратвой совсем туго, — он подобрал хлебом остатки пюре и, запихав в рот, продолжил молча переживать за соотечественников.

— И не только со жратвой, — заметила Волкова, разглядывая висящий на стене плакат с суровым мужиком в камуфляже на фоне морского побережья, и надписью: «Уничтожь 50 врагов. Получи увольнительную». — Если охрану АЭКа усиливают всяким мусором, значит больше некем.

— Это граждане Союза, а не мусор, — напомнил Глеб. — Ты присягала защищать их.

— Верно, — улыбнулась Волкова, блеснув ровными белыми зубами. — И буду защищать, хоть они и мусор.