08 июня 2015 года
Москва. Шереметьево 2

Как только стали известны подробности о взрыве, Вова понял, что надо немедленно бежать. Прямо сейчас, пока не поздно.

Ему хотелось плакать от горя. Как же все несправедливо! Ради чего он учился на факультете госуправления! Ради чего он подставлял… ради того, чтобы сейчас бежать, как вспугнутому звуками рога оленю?

Он ведь всегда был за Россию. И за вертикаль. Никогда ничего не говорил и не имел против. Всегда делал то, что положено. Унижал и издевался над слабыми. Пресмыкался и отламывал куски сильным. Интриговал против равных. Всегда делился, если ему на стол попадал кусок. За что его так, за что?!

Он был ничем не лучше и не хуже других. В школе над ним издевались, называли «жиртрестом», поэтому он ходил в спортзал, чтобы похудеть… но получалось не очень. А потом и вовсе забросил — понял, что бабам главное не фигура, а деньги и возможности. В армию не пошел — в армию только лохи ходят, а он не лох. Родители дали взятку и на армию, и на то, чтобы поступить на престижный факультет госуправления. Отец был префектом одного из районов города Москвы и деньги имел. От взяток, конечно, а от чего же еще.

Так ковалась элита.

В университете он понял, что главное не только госуправление, главное — политика. Только политика дает возможность быстро, до тридцати лет, занять вожделенный кабинет в Кремле или на Старой площади. Отец этого не понимал, он был внутри системы — но он был чистым хозяйственником, не политиком, он даже боялся политики как способа быстро и навсегда оказаться в немилости. Но он политики не боялся, он готов был рискнуть.

Поэтому он начал заниматься общественной деятельностью на факультете. Его заметили — как общественника пригласили в Кремль, предложили первые роли в новом «молодежном проекте» партии власти. Была одна загвоздка — чтобы участвовать в этом проекте, надо было стать не просто «своим», а в доску своим. А чтобы стать в доску своим — надо было стать гомосексуалистом.

Он немного подумал и решил, что несколько минут позора стоят блестящей карьеры. И согласился. Несколько минут позора растянулись дольше, чем он рассчитывал. Так получилось, что он понравился одному из чиновников, тоже стремительно идущему вверх, — и больше двух лет сожительствовал с ним. Потом он получил вожделенное место в Администрации, а его гомосексуальный партнер нашел себе нового мальчика.

Уже после всего этого он понял, в чем смысл. Это что-то вроде инициации, понимаете? В системе власти, которую строили эти люди, — многое было на словах. Люди не могли прямо, законно контролировать то, что имели, а в последнее время и через офшоры работать тоже было опасно. Президент, который сейчас, по слухам, был при смерти, — был отнюдь не в восторге от получившейся в стране вертикали. А после события на Болотной он возненавидел ее, зная, что часть чиновников из этой вертикали моментально начали тайные переговоры с представителями оппозиции о том, чтобы влиться в состав нового правительства в случае победы или хотя бы получить возможность скрыться с награбленным. Добрые люди из ФСБ и Службы безопасности президента положили Папе на стол распечатки телефонных переговоров и интернет-переписки. Эта готовность моментально переметнуться даже к откровенно слабому, имеющему весьма призрачные шансы на победу врагу взбесила Папу настолько, что он начал наносить удар за ударом по системе, вышвыривая людей с должности и лишая «источников пропитания» целые кланы — после чего их с радостью разрывали на куски другие. Беда была в том, что систему Папа знал назубок, до самых ее потаенных мест. Он знал, что стоит только найти в органах ФСБ, МВД, Генпрокуратуры свору молодых и голодных, показать им «вот этих можно, фас!» и сказать «что отберете, то и ваше будет» — и все. Конец. Разорвут на части. Из глотки вырвут, с руками оторвут, не посмотрят на семьи. Чиновники часто держали «белые и пушистые» фирмочки — небольшой бизнес для жены, для детей, на случай, если все отнимут. И это отнимут! Какой бы белой и пушистой ни была отчетность — отнимут, найдут из-за чего. Когда карьеристам предоставляется с самого верха законная возможность разорвать начальника в клочья, никто не откажется от этого.

Потому что их система построена на ненависти, злобе и унижении. На праве унижать и обязанности унижаться. Все они — от последнего клерка и кончая самыми верхами, были молодыми и голодными и, судя по возрасту и по трудовой книжке, поднялись наверх быстро и во многом незаслуженно. Все они в детстве недоедали, и их никто не научил, что такое добро, потому они хапали так жадно и потому унижали тех, кто внизу. Для этого и нужен гомосексуализм — как в тюрьме. Это и готовность пойти на все, переступить через свое естество, через все моральные нормы, устанавливаемые обществом, бросить обществу вызов, плюнуть в него. Это выражение высшей преданности начальству — точно так же на Востоке рабы вставали на четвереньки у кареты визиря, чтобы их спина послужила ступенькой. И одновременно это фундамент, залог того, что когда они, те, кого самым прямым образом отымели, поднимутся наверх, тоже не будут творить добро, а будут так же унижать и опускать других, желая отомстить за свое унижение. Так работала система — настоящий гнойник на теле России, и тому, кто все это придумал, явно нашептывал сам Сатана, что делать…

Сейчас он поднялся почти на самый верх, но именно что «почти». Он знал еще об одном правиле системы — таком же жестоком и беспредельном, как и сама система. У каждой проблемы есть фамилия имя и отчество. У каждой катастрофы есть фамилия, имя и отчество. Никто не будет заставлять тебя отвечать по мелочам, уходить в отставку, как в странах Запада… господи, один чиновник дипломную списал, другой вроде как на государственном вертолете на ша́ру слетал, если за это увольнять, так работать некому будет. Так вот — тебе будут помогать, в крайнем случае — переведут на другое теплое местечко. Но иногда бывает нужно кого-то сдать. По-настоящему сдать. И если выбрали тебя, то ты должен принять и признать все, что на тебя навесили, что свое, что чужое, отдать все что есть и смиренно идти на каторгу, не пытаясь сопротивляться. Так ты обеспечиваешь иллюзию самоочищения — а на самом деле выживаемость системы. Эта чудовищная система сложилась еще при Сталине, когда с чиновников требовали ответа, а сейчас тоже требовали, но далеко не всегда. И тем более не разбирались, виновен человек или не виновен. Просто иногда требовалось принести жертву.

Вот они и принесут сейчас в жертву. Его.

Но он не собирался это просто так принимать…

Уйдя с работы пораньше, он бросился домой. Домом у него была квартирка на Чистых прудах — небольшая, но в элитном доме и очень дорогая. Было что-то вроде негласного приказа — не шиковать, но смотрели на метраж квартиры, а не на то, где она расположена. Теперь придется ее бросить, хотя… черт его знает. Если Папа помрет — все может быстро и кардинально измениться. Может, ему даже удастся сделать следующий шаг…

В машине — время было рабочее, пробки были не особенно чтобы сильные, это когда все с работы или на работу едут, Москва встает — он достал наладонник. Удобная штука, лет пять назад и подумать было нельзя: тонюсенькая книжка, и ты все время в Сети. Набрав нужный адрес, он ждал, пока подгрузится приложение… подгрузилось. Посмотрел рейсы — есть подходящий. Чертыхаясь, натыкал свои данные, оплатил с кредитки. Москва — Париж, вылет через три с половиной часа. Электронный билет — тоже удобно, распечатывать даже ничего не надо, просто тебе распечатают купон прямо у стойки. Три с половиной часа — и прощай, ненавистная Россия. Там, в двух банках — лежит немного на жизнь. Миллиона три евро. Деньги обесцениваются, зараза, но если скромненько жить — хватит. Можно будет на Лондон выйти, предложить свои услуги кому надо в качестве посредника — может, и заинтересуются, отломят немножко. В конце концов — они там все по пятнадцать лет кукуют, их в Москве никто не помнит, ни к кому не подкатиться. А он многое знает и многих знает… вхож, в общем. Может еще пригодиться… делу возрождения демократической России…

— Спасибо, здесь остановите…

— Пожалуйста, дарагой…

Его аж передернуло. Черные… понаехали. Никакого спасу от них нет.

Дал денег, вышел из машины. Поковылял домой, присматриваясь — машины с лишними антеннами, фургоны с высокими кузовами и глухими стенками, стоящие непонятно зачем, — все это сигналы опасности. Но ничего подобного не было — лишь проезжали обтекаемые, разноцветные машины, новехонькие — и все это казалось чужим каким-то, наигранным, непостоянным.

Поднялся наверх, когда открывал дверь — сердце замерло. А вдруг дома уже дожидаются. Но нет — никого нет, тишина, только пыли много. Домработница заболела.

Начал кидать в сумку для тенниса все, что под руку попадет, предварительно вытряхнув оттуда все принадлежности, потом рассмеялся. Господи, чего это он?! Он же радоваться должен. Еще три часа — и он не вернется больше никогда в эту быдластую страну, где дорогущие лимузины шкандыбают по разбитым дорогам, где последний лох на «Приоре» считает своим долгом не уступить «мерсу» с мигалкой, где твоя баба, которую ты драл во все дыры, вдруг пошла и подорвалась вместе с президентом. Где в ресторанах обслуживают так, как будто делают тебе великое одолжение, где хамят по поводу и без, где все стоит денег, где нельзя расслабиться и просто жить ни на минуту, ни на секунду. Он возьмет те деньги, которые он вырвал отсюда, и уедет. И будет жить в стране, где все вежливы и никто не отравлен бациллой вселенского равенства и перманентной революции, где утром моют тротуары с мылом и бесплатно предлагают булочку собственной выпечки, если ты закажешь кофе — просто из желания сделать тебе приятное, а не в расчете на то, что ты останешься и закажешь большой завтрак. Он просто плюнет на все и на всех и будет жить в нормальной, не искалеченной сотней лет вялотекущей гражданской войны стране, и хрен кто и когда его выдаст оттуда. Потому что там хорошо понимают, что они — люди, а здесь — двуногое, жаждущее мщения зверье. И зверью на расправу никто и никого оттуда не выдает.

С этого момента его действия стали осмысленными, а на лице прописалась улыбка. Он опустошил все заначки, какие у него были на черный день, открыл сейф и ссыпал в отдельный мешочек все, что показалось ему ценным — кольца, запонки, подаренная серебряная фляжка. Проверил кредитные карточки — наличкой деньги нельзя вывозить, поэтому обязательно должна быть кредитка. Взял самый дорогой костюм из всех, которые у него были, из Лондона, с Гермини-стрит, и упаковал его. Взял несколько наборов из трусов и носков, мыльно-рыльные…

Сел в холле…

Вышел. В последний раз запер за собой дверь. Осторожно, как мышка из норы, выглянул во двор — чисто. Ничего и никого, только какая-то бабка из старых, со своей собачкой, которой давно бы пора и подохнуть. Бабке, не собачке. Лет под девяносто, а вон, шкандыбает, старая. Воздух переводит…

Вышел на улицу, огляделся. Увидел неспешно катящийся «Форд Универсал» желтого цвета с шашечками, махнул рукой.

Водила был украинцем. Болтал без умолку на своем убогом диалекте…

По радио давали новости…

…Правительство США подтвердило тот факт, что бывший президент США Джордж Герберт Уокер Буш скончался в Москве после покушения на него, предпринятого вчера в гостинице «Метрополь». О состоянии президента России ничего неизвестно, но официальные власти опровергают информацию о том, что президент мертв либо находится при смерти. Как уже ранее сообщалось, спецслужбам России и США уже удалось установить местонахождение и ликвидировать часть террористической группы, ответственной за покушение. Лидер террористической группы, гражданин России Хадуллаев Леча Салманович, вице-чемпион мира по кикбоксингу, при задержании оказал сопротивление и был уничтожен. Генеральная прокуратура России возбудила уголовное дело по статье «террористический акт»…

— Вот шо делают, гады… — возмутился водитель и даже ударил от избытка чувств рукой по баранке. — Шо им не живется как людям, а? Вот как раньше жили, а? Ни тебе взрывов, ни тебе чего. Приехал в Москву, в Мавзолей сходил, в ГУМ свернул, все тихонько, культурненько. А сейчас… Тут взорвали. Там убили. Щас менты опять зверствовать на дороге будут, пашешь, пашешь, тут на лапу, там за квартиру — и что остается? Шиш да маленько! Да еще эти. Нет, вот таких вот — вешать надо. А вы как думаете…

Владимир не ответил.

— Вот чего им только надо. Говорят, баба подорвалась — наша была. Красивая. И чего ей не жилось? Хоть как — да все равно пожить-то хочется. Не…

Владимир молчал. На горизонте уже виднелся стеклянный прямоугольник Шереметьево-два…

Еще раз — на измену подсел у стойки «Эр-Франс», когда, нервничая и потея, ждал билета. Все-таки раньше… купил билет — вот он. Деньги заплатил — вот они, в руках их держишь. А сейчас — туда ткни, сюда ткни. Ни денег, ни билета нормальных. А если не туда ткнул? Сиди, кукуй…

Девица — высокая, с длиннющими ногами, восточным разрезом глаз, какая-то нацменка (за щеку бы присунуть) — посмотрела на его паспорт.

— Не распечатал я билет. Некогда было…

— Все в порядке, не переживайте. Сейчас посмотрим…

Сердце замерло.

— Да… бронь подтверждена. Минуточку…

Из принтера с тихим шорохом выскользнул купон.

— Ваш билет, господин Екимов. Можете присесть вон там, как только будет посадка на рейс, мы вас позовем.

Володя подхватил сумку, потея, двинулся в указанном направлении. Плюхнулся в кресло ВИП-зала.

Еще немного. Еще чуть-чуть…

Напротив сидела баба. Как назло — длинноногая, блондинка, похожая чем-то на Алену. Холеная, ухоженная, наверное, летит в Париж на шопинг, вытянув из своего папика на поездку. Или насосала…

Что ей не нравилось? Он начал вспоминать… его вполне могли назначить на должность Представителя президента по Северному Кавказу. И он уже почти… думал, чтобы сделать ей предложение, потому что, начиная с определенного уровня иерархии, на неженатого смотрят как на потенциального предателя. Это еще с КГБ осталось, там неженатых за границу не выпускали. Неженатому чего — подхватился и пошел. А у женатого — семья, дети. А кому еще предложение делать — не этим же соскам-секретуткам. А Алена — не только от…ать, но и слово дельное сказать может, и в прессу протолкнуть что надо. Да и привык он к ней…

Чего не хватало? Может, врут, не она была. А зачем врать? Она, не она. Не дочка чья-то, чтобы врать. И чего она?

Базарили по тихой, что она после того, как… увидела тогда, в общем, у черной масти по рукам пошла. Да только такое про любого сказать могут, если каждому верить. Ну, может, легла под кого-то черного — чтобы его забыть.

Не, ну гадина! Так подставить человека! Лучше бы она его клофелином опоила и всю квартиру вынесла. Лучше бы она его на пленку записала, что он по пьянке трепался, и потом все это в Интернет сбросила. Господи, да лучше бы он ее своими руками задушил, и то лучше было бы. Черт его знает… подумают, что он убил Папу… за такое на краю света достанут.

Объявили посадку. Москва — Париж. Он понял это по тому, что люди вокруг стали подниматься. Поспешил следом, потной рукой нащупывая в кармане дипломатический паспорт — ему через «зеленый коридор».

Народу в «зеленом» было совсем немного. Он пристроился к коротенькой очереди, нервно нащупывая потной рукой паспорт — как вдруг почувствовал, что кто-то встал сзади, кто-то большой и сильный. Прежде чем он успел понять, что это значит, рука легла ему на плечо.

— Гражданин Екимов?

Рванулся изо всех сил, но стоявший впереди молодой человек повернулся и дважды, как кувалдой, ударил его, в пах и в живот. Чиновник упал на колени, давясь спазмами, кто-то профессионально схватил его за обе руки и вздернул вверх. С двух сторон разом — цепкие руки прошерстили карманы, похлопали по поясу — на случай пояса шахида.

— Чисто.

— Чисто.

— Сворачиваемся. В машину его. Дим, сумка…

Двое — нагнув раком, вывели его в зал ожидания и то ли повели, то ли потащили к машине…

— Я сотрудник Администрации Президента! — вскричал Володя, немного продышавшись от боли. — Член партии «Единая Россия»! Это какая-то ошибка!

Сильная рука рванула его руку вверх, вызвав очередную вспышку мучительной боли.

— Шагай, пидорюга! — Голос спецназовца из группы захвата был полон ненависти. — Член партии, на… Щас мы тебя по ошибке вместо Лефортово в бутырский петушатник определим, в общую камеру, там тебя быстро к делу пристроят. Шагай, мразь!

На зрелище — двое ведут какого-то жирняка, еще двое сопровождают — собрался народ. Люди останавливались, смотрели. Со смертной тоской Вова видел, что среди них нет ни одного сочувствующего лица, ни мужского, ни женского, ни старческого. Лица (какие лица? морды!) злобные.

Торжествующие — мол, попался, гад, не успел уйти. Холодно-непроницаемые — мол, придет наше время, ты еще не так ответишь, будешь сапоги лизать, умоляя не расстреливать.

Его быстро вывели под бетонный козырек. Распугивая резкими звуками крякалки таксистов, к стоянке подкатил «Мерседес Спринтер» — маршрутное такси, дверь открылась — и сильные руки приняли его, втащили в салон и плюхнули на то место, где ему и следовало быть. Лязгнули наручники.

— Чисто, товарищ майор.

В лицо ему посветили мощным фонарем.

— Он, гад.

— Все, двинулись. — Резкий командный голос. — Не… тут маячить. Айрат, давай, давай. Живенько…

Машина тронулась с места.

— Один был?

— Так точно. Сумка еще была.

— Где?

— Да вот она…

— Хоть бы открыли, остолопы, — укоризненно сказал старший группы захвата, — может, он самолет взорвать решил? Ща рванет — мама дома услышит…

— Виноват. А…

— Да уж открывай. Было бы чо, он бы обосрался.

— Щас… — Звук молнии. — Ого! Решил на крыло встать, скотина. Вон — цацки, мыльно-рыльные. Сорваться решил, гад.

— Удивительного мало. Значит — виноват.

— Не виноват я! — затравленно крикнул Володя. — Это она, проститутка! Я не знал ничего!

— Знал, не знал, следствие разберется. Лично я бы всех вас… на удобрения пустил. Вон, мамон нажрал — не согнуться. А толку от вас с гулькин хрен. Как творить, так горазды, как отвечать, так ссыте…

— Товарищ майор, он, кажется, и в самом деле… того.

— Вот козел. Дим, открой форточку. Да до конца, до конца…

Его привезли не в Лефортово и не в Бутырку — а на какой-то секретный объект в тихом районе Москвы. Высокий забор, старинный особняк болезненно-желтого цвета. Все стекла до одного — серебристые, тонированные.

Отстегнули, выгрузили. В небольшом дворике помимо их «Мерседеса» были еще две машины, «Шевроле Тахо» и минивэн, тоже «Шевроле». Очень дорогие машины — это либо СБП, безопасность президента, либо ФСБ, самая верхушка. Его тормознули… он так и стоял в мокрых, обоссанных штанах. На его глазах из особняка под руки — спецназовцы в камуфляже «серый волк» и в масках — вывели чиновника. Того самого, который поднял его и который был его однополым партнером два с лишним года. Тот посмотрел на него так, что если бы Володя мог, то обоссался бы еще раз, но долго смотреть не дали. Втолкнули в машину и увезли.

— Шагай…

Его провели по коридорам. Втолкнули в какую-то комнату и усадили на стул, пристегнув наручниками. Коридоры в здании были узкими, ковры — красными, точнее, не ковры, а ковровые дорожки — и если не считать явно бронированных стекол, тут, наверное, ничего не изменилось со времен Советского Союза.

Стол. Старый, массивный, явно не современный. Сделанный тогда, когда не думали о рентабельности. Лампа с абажуром. Портрет — не поверите, Феликса Дзержинского. Господи, да тут, наверное, еще НКВД работало!

Так он и сидел, в обоссанных, воняющих штанах, ляжки жгло. Потом начал дергаться, ободрал кожу на запястьях — но вырваться так и не смог.

И так он сидел час. Потом еще час. Потом еще…

Потом открылась дверь, вошел человек. Худенький, пожилой, с красной папкой и очками на носу в советского образца оправе. Больше он похож был на горластого старичка-общественника с садо-огорода.

— Я старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры России Пивоваров Константин Александрович, буду вести ваше дело.

— Какое дело?! Какое дело, позвоните Сивцову! Будет вам дело… вам такое дело будет! Вы на кого руку…

Старичок неторопливо сел, открыл папку. Шапку протокола допроса с ходу заполнять не стал, раскрутил колпачок на старомодной ручке.

— Не кричите так. Вопросы здесь задаю я. Вопрос первый — когда, где, при каких обстоятельствах вы стали агентом организации Имарат Кавказ, связанной с организацией Аль-Каида?

— Да как вы не понимаете! Это все она, стерва! Убью гадину! Я ее… как сидорову козу драл… а она…

— Она — это Шаламова Алена Владиславовна?

— Да! Я же говорю, я не знал ничего! Просто жил с ней… даже не жил, просто навещал, когда приспичит…

— Когда последний раз… приспичило?

— Да недавно! Еще сказал, что, может быть, меня полпредом на Кавказ назначат… думал, обрадуется… а она, мразь…

Следователь достал пачку сигарет, протянул одну задержанному:

— Будете?

— Не… Так вот, я говорю, я ей просто сказал… а она, гадина… Я честно не знал, товарищ следователь! Я не против России! На хрен мне все это, ну сами подумайте…

— Интересно… А вы еще что-то говорили Шаламовой… когда навещали ее?

— Ну да, говорил… — Володя начал вслух вспоминать и остановился только тогда, когда сказал уже слишком много.

— Что замолчали?

…Следователь открыл папку, достал пару фотографий.

— Смотрите! Вот это — Шаламова! А вот это — Абу аль-Салейхи, установленный агент кувейтской разведки! Ясно?! И вы — с ней говорили! А она — все рассказывала ему! Это ясно?

— Я…

— Мразь ты! И предатель! Хочешь жить — подписываешь! Нет — в расход. Думаешь, у нас мораторий соблюдается? (прим. автора — мораторий на смертную казнь). Хрен! Есть секретное распоряжение: всех, кто проходит с окраской «центральный террор» (прим. автора — окраска «центральный террор» — то есть покушение на убийство высших должностных лиц государства. Дела высшего приоритета), — в расход. Цацкаться еще с вами… Вопрос второй. Кто еще кроме вас участвовал в организации покушения на президента Российской Федерации?

Никогда не говори Господу о своих планах, даже в молитве. Не давай повода для смеха…

Знаете, я ко всему еще и верующий. Не верите, да? Ваше дело. А я вот — верующий…

Когда разъяренная толпа «чехов» начала вскрывать блокированную в селе машину, я понял, что все кончено. Дрянь дело. И нам всем конец. Действительно, конец. За все в этом мире приходится платить, нет ничего бесплатного, и сейчас платить придется нам. Причем платить полной мерой…

Но потом нас освободили. И я понял, что кто-то там, наверху, дает мне еще один шанс. Всего один. Который я должен использовать.

Вы думаете, Господь хочет от нас, чтобы мы мирились со злом? Нет, он хочет, чтобы мы отвергали зло и противостояли злу. Кто как может…

Вот и я сейчас — противостою злу.

Этот козел, который меня сдал, думаете, это личное, что ли? Нет, господа, ошибаетесь. Это очищение. И это искупление. Если бы эта тварь просто попыталась меня убить — я бы не был так зол. Но он привлек к этому делу тех, кто на другой стороне. Продажного мента со связями с душьем, еще какую-то мразь. Почему-то он подумал, что он — не в схватке, он выше ее, он может свободно выбирать сторону в этой борьбе. Но это не так. Мы сами должны поддерживать чистоту наших рядов так же, как это делают они. Это просто необходимо для выживания. Это личное дело каждого — наказать мразь рядом с собой. Фард айн…

Для того, чтобы произвести выстрел, нужно секунды три, в последний момент поправить точку прицеливания, задержать дыхание, успокоиться. Я бы попал в него, я бы однозначно в него попал, да вот вышла незадача. На второй секунде началось самое настоящее маски-шоу. Маски выскочили и из дома, и из беседки — и в одно мгновение повязали и этого урода, и его охрану. Я уже обрабатывал спуск, еще миллиметр — и прогремел бы, точнее — прошелестел бы задушенный глушителем выстрел, еле удержал. Через прицел я наблюдал поразительную картину: высокопоставленный чиновник расплачивается за все содеянное. Ему не предоставляют адвоката, не помещают под домашний арест, не дают сбежать в Лондон. А тупо винтят рожей в пол и бросают в машину…

Удивительная картина по нынешним временам.

Ладно. Живи…