22 июня 2015 года
Москва. Россия. Покровская овощная база

Сегодня у русских был в стране какой-то праздник. Но сотрудникам контртеррористического отдела ЦРУ было не до праздников. И прикомандированным специалистам тоже. Из Вашингтона наседали все сильнее, требуя новой информации. Госдепартамент вел переговоры с правительством России об официальном участии следственной бригады ФБР в деле, чередуя кнут и пряник. Любому мало-мальски знакомому с обстановкой в Москве человеку было ясно, что ФБР здесь ничего не добьется и вынуждено будет проглотить то, чем накормят их русские. Русские — коллективные параноики и профессиональные лжецы. Впрочем, после семидесяти лет правления коммунистов трудно быть кем-то иным.

Тэд заехал за Дэниэлом в отель утром и сказал, что вечером позвонил Юрий. И назначил встречу. На крупном оптовом рынке Москвы они должны были встретиться с некими сотрудниками ФСБ и договориться о сотрудничестве, основой которого будут те же деньги и информация. Понятное дело: русским тоже надо было проявить себя перед начальством. А раскрытие дела о покушении на президента России будет означать и серьезный прогресс в деле о взрыве в Вашингтоне. Тем более что вечером Дэниэлу пришло сообщение: эксперты подтвердили, что взрывное устройство было вмонтировано в гроб и было чрезвычайно большой мощности. Применялась какая-то армейская взрывчатка, и все говорило о чрезвычайно высокой квалификации подрывника.

Рано утром они пробрались по запруженной пробками Москве и подъехали к какому-то месту, которое напоминало гибрид багдадского рынка и скончавшегося советского оборонного предприятия. Типичный для России мертвый индустриальный пейзаж, тяжелое зловоние дизельной гари от десятков, если не сотен автомобильных моторов, скопление машин, постоянное движение людей. Среди людей почти не увидишь русских лиц: Азия, Азия, Азия. Только все были безбородыми… почти все. Русское влияние.

— Покровская овощная база… — сказал Тэд, набирая номер на сотовом. — Сюда каждый день приходит до тысячи траков с юга, с Кавказа. Никто и ничего не проверяет, не досматривает. Полиция если сюда и суется — то только для того, чтобы получить мзду. Офис вон там, дальше. А здесь торгуют без разрешений и без всего. Торговых мест здесь нет — торгуют прямо с машин…

Дэниэл посмотрел в сторону, куда указал Тэд, увидел какое-то здание за уродливым бетонным забором и подъезжающий к нему спорткар. Кажется, «Порше».

— Алло. Все в норме? О’кей, начали…

На эту встречу они взяли для прикрытия человека из посольства. Действующего морского пехотинца, прикомандированного к его охране. У него была машина с русскими номерами, пистолет, полуавтоматический дробовик, русские документы, и он умел говорить по-русски. На всякий случай — силовое прикрытие. По правилам — морских пехотинцев должно было быть как минимум двое, но им с трудом выделили и одного. После взрыва в Лэнгли все американские дипломатические представительства перевели на усиленный режим охраны…

— «Мерседес» справа, — сказал Дэниэл.

— Ага. Вижу… — Тэд начал пристраиваться за ним.

На воротах был шлагбаум и была охрана. Не русские. В «Мерседесе» открылось окошко, водитель о чем-то переговорил с охранником, после чего проехал внутрь. Охранник показал и им — проезжайте…

Они медленно проехали, оказавшись на территории рынка, который рынком никогда не числился…

Траки стояли сплошной стеной, дверцы полуприцепов были открыты, прямо с них шла торговля — очевидно, оптом, крупными партиями. Рядом стояли небольшие грузовички, в них все и загружали.

Тэд сунул телефон.

— Держи связь. Его Ник зовут, можно Николай…

Чем-то все это напоминало Багдад. От багдадского рынка все это отличалось тем, что не было зазывал и товар развозили на небольших и средних грузовичках, а на заборах не было почти никаких надписей. Еще пахло мочой и гнилью. Все двигались молча, как муравьи, сделки заключались быстро — деловитая и собранная нация, совсем не похожая на арабов, неторопливых и каких-то расхлябанных. Было похоже, что они попали в чрево кита.

— О’кей, Ник, ты слышишь нас?

— Да, сэр. Через главный вход не пройти, попробую с запасным. У вас все о’кей?

— Все о’кей, пока не прибыли на место. Ты видишь нас?

— Да, сэр, у меня навигатор. Все нормально.

— Понял, отбой.

В Багдаде чаще всего им удавалось выбить беспилотник, и операция координировалась с него. В Москве об этом, конечно же, не могло быть и речи.

Они свернули в какой-то проулок. Грузовики стояли так плотно, что между ними едва удавалось протиснуться, не ободрав машину. Люди не обращали на них никакого внимания, просто делали покупки и занимались своими делами.

Снова поворот. Они выехали на еще одну торговую улицу, торговали и тут. «Мерседес» остановился.

Из «Мерседеса» вышел не один Юрий, их было двое. Второй чуть выше ростом, такой же неприметный, как и все русские. Юрий махнул им рукой.

Они зашли в пространство между двумя траками, которое было не больше трех футов. Было неудобно — но с другой стороны, здесь никто не прослушает. Совсем рядом работал дизельный двигатель трака, дышать было нечем от выхлопа. Под ногами был упаковочный картон и раздавленные фрукты; было непонятно вообще, чистил ли кто-либо когда-либо эту территорию.

— Это Виктор Александрович, — представил приехавшего с ним человека Юрий. — Это Федор и Даниил.

Ефимофф, стараясь не фокусировать взгляд — люди не любят, когда им смотрят прямо в глаза, присмотрелся к русскому, который должен был дать им информацию. Серые, неопределенного цвета волосы, незапоминающееся лицо, короткие усики. Кожа лица нездоровая, какая бывает у курильщиков и тех, кто много времени проводит в затхлых, темных помещениях. Сетки капилляров, свидетельствующих о злоупотреблении алкоголем, нет. Одет, похоже, дорого, но не следит за собой — весь воротник рубашки в перхоти. Из-под рукава выглядывает браслет часов, по виду дорогих. Богатого человека можно узнать по обуви и по часам, как бы он ни был одет. Лейтенант-коммандер перевел взгляд на обувь — не похожа на заказную.

Тэд тем временем проигрывал ту же самую пластинку, заверяя высокопоставленного офицера российской контрразведки в преимуществе сотрудничества с Соединенными Штатами Америки, стараясь поселить в его сознании мысль, что, сотрудничая с США, он оказывает услугу не только США, но и всему цивилизованному миру, и в конце концов, и самой России. Это был стандартный почерк американских разведчиков: и в Багдаде, и в Кабуле они говорили информаторам: помоги не нам, помоги себе, своей стране стать немного лучше. Иногда это даже было правдой, особенно поначалу…

Офицер выслушал короткую речь, и что-то подсказывало Дэниэлу, что ни одно слово не воспринял всерьез. Конечно, остаются еще деньги: зеленые американские доллары, гринбеки, мертвые президенты. Вафли, хрусты, капуста. У *censored*ток бессмысленно искать совесть и мотивацию: ты просто платишь им деньги, и они ложатся с тобой в постель. А этот русский ничуть не менее продажен, чем остальные. Нет проблем. Но он помнил и другое: не раз и не два они думали, что купили человека и все о’кей — а потом гремел взрыв, и кто-то погибал, неожиданно и страшно. Или появлялся на коленях на фоне черного флага, в окружении ублюдков.

— Это дорого будет стоить… — заявил русский. — Пятьдесят штук сейчас, дальше — в зависимости от того, что я выясню.

— Пятьдесят штук? Да это слишком… ради бога, пятьдесят штук. Мы же ничего не имеем пока, никакой информации.

— Лезть в это дело небезопасно. Папу едва не убили, волкодавы землю роют. Можно самому под статью загреметь. Еще это может затронуть авторитетных людей из диаспоры…

— Друг, пойми, я не могу просто так прийти к начальству и сказать — дайте мне пятьдесят штук. Ты должен нам дать что-нибудь, только тогда я смогу договориться о более крупных суммах. Смотри, вот здесь двадцать штук. Но не долларов, а евро.

Евро — единая европейская валюта стоила немного дороже, чем доллар, примерно на пятую часть. Ее предпочитали люди, занимающиеся нелегальными делами по всему миру — в отличие от доллара, у евро в общем обороте были купюры на двести и на пятьсот евро, что позволяло поддерживать крупные нелегальные расчеты наличными. Все знали, что евро дороже доллара, это была психология — не каждый сообразит, что дороже совсем не намного. К тому же, Тэд протягивал деньги, настоящие, хрустящие купюры прямо из банка, и надо было обладать особой силой воли, чтобы не взять их.

Рука дружбы, твою мать…

Русский не удержался, взял купюры.

— Если ты принесешь что-то ценное, друг, мне удастся выбить для тебя куда большее вознаграждение. Это важно для нас.

— Жди завтра. Связываемся через Юрца. Нас постоянно слушают.

— Я все понял, друг. Нет проблем, мы умеем позаботиться о наших друзьях.

— Идите туда. Юрик выведет вас, вместе нам выходить не стоит…

— Нет проблем, друг…

Они пошли вперед. Там был еще один ряд грузовиков, они стояли нос к носу, чтобы можно было торговать. Между машинам было около метра, приходилось протискиваться. Было грязно, омерзительно воняло дерьмом и еще чем-то, под ногами хрустели упаковки от дешевой лапши, и ни конца ни края этому не было видно.

— Сюда.

Они сворачивали на ту же улицу, с которой пришли, протискиваясь между двумя грузовиками. Первый — Юрий, за ним — оба американца. Лишь в самый последний момент лейтенант-коммандер Ефимофф понял, что дело неладно, по одинаковым курткам поджидавших их людей да щелкнувшему замку двери кабины водителя — путь назад был тоже перекрыт. Тэд крикнул по-английски — Беги! Go! Он поднырнул под удар и ударил кулаком в ответ — простейший, прямой удар, чтобы пробить оборону врага и уносить ноги, пока не поздно. На курсах на Ферме и потом, на багдадских и кабульских улицах, жизнь их учила: проще и сильнее. Ударь — а потом беги со всех ног. Но кто-то — лейтенант-коммандер мог поклясться, что это обычный человек, не поджидавший их боевик — подставил ему подножку, и американец, не ожидавший этого, полетел в грязь, ударившись щекой и скулой о нос стоявшего рядом русского мини-грузовика. Он попытался толкнуться и встать, но кто-то ударил его ногой, а через секунду подскочил еще кто-то, со злобой они начали пинать его. Американец понял, что дело дрянь, и попытался уползти под грузовик, но его схватили за ногу, ударили еще раз, начали топтать. Потом сухо треснул электрический разрядник — и он отключился…

Как я нашел американцев и как вообще в это ввязался? Да просто.

В отличие от американцев, источники информации у меня были получше. Не продажный мент и не менее продажный фейс, не «авторитетные люди» из диаспоры, которые соврут в любом случае и будут врать, пока их у свежевыкопанной безымянной могилки не поставить, информаторы у меня были свои. И в Москве, и в других городах уже были русские общины, организации, дружины, которые готовились к самому худшему. Покупали оружие, земли в Подмосковье и на исконных территориях Руси, вели и обновляли списки радикальных экстремистов и их пособников, их адреса, явки, места сходок, закладывали закладки с гречневой кашей и рисом, готовились вывозить семьи, когда все начнется.

Что начнется?

Резня начнется, дорогие мои москвичи. Самая настоящая — с кишками на воротах, простите за столь натуралистичные подробности. Вот вы думаете, что это всегда будет так? Что вы будете по сотке, по две в месяц зарплату получать, два раза в год в отпуск ездить, домик в Подмосковье строить помимо квартиры, которая у вас есть. Частный садик, школа с английским или китайским языком, шикарные корпоративы со звездулями, годовой бонус, которого хватит, чтобы сменить машину. А рядом с вами какие-то непонятные… черные, которые двор ваш метут, которые на стройке трудятся, которые одежду шьют на заброшенных подмосковных фабриках и там же живут. Вы их и нанимаете — ремонт в квартире сделать, в коттедже траву покосить, огород вскопать. А иногда и не платите и гоните прочь. В маршрутках за рулем — тоже они, в метрополитене, грузчиками в магазинах… да везде. И вот они смотрят на вашу новую шубку, которую вы в Греции купили, на вашу сумочку, которую вы купили в Милане на шопинге, на вашу роскошную машину, на которую вы супруга раскрутили, и думают…

Угадайте — что?

Не догадываетесь? Не доходит?

Ну, если до вас не доходит — до них, слава Аллаху, уже дошло. А если не доходит — поможет Хизб-ут-Тахрир, у которого в Москве уже есть нелегальные ячейки, и не одна. И там этим узбекам, азербайджанцам, таджикам, которые в подвалах живут и лапшой питаются, которых все и вся кидают, говорят: вы правоверные, а они неверные. Вы лучше их этим. Имущество неверного разрешено, и его жизнь разрешена, и его женщина разрешена, и его дети разрешены — все разрешено. И настанет тот недобрый час, когда Махмуд, который стоянку у дома сторожит и к которому вы как к говорящей вещи относитесь, вас на капоте вашей машины изнасилует, а потом кишки выпустит. Потому что он будет мечтать об этом каждый день, смотря на вашу новую шубку и вашу новую лайбу. Пока кто-нибудь не скажет: можно.

А как вы думаете — то, что в Москве не менее двухсот тысяч легальных и нелегальных азербайджанцев — это как? В отличие от узбеков и таджиков — азербайджанцы соображают очень быстро, этого у них не отнять. И они идут в институт, да не на какой-нибудь факультет, а на юридический. И становятся адвокатами, судьями, прокурорами…

И что самое непонятное и поразительное для вас — они будут гнобить, грабить, уничтожать, издеваться над вами не потому, что вы плохие — вы, наверное, и в самом деле неплохие. Они будут делать это, потому что вам есть что терять — а вот им терять нечего. Так будет — если те, кого вы презрительно называете «экстремистами» или «замкадьем», не остановят их. Не ради вас, совсем даже нет. Ради России…

Да и еще. Не думайте, что, если оказывать им помощь, строить там дома, дороги, раздавать гуманитарку, делать всякие благотворительные программы, будет лучше. Будет только хуже. В Афганистане душманы убивали наших врачей, наших учителей, убивали со звериной жестокостью, убивали и тех, кто осмеливался брать у шурави что-то, принимать помощь. И делали это потому, что сам факт того, что мы можем оказывать им помощь, унижает и оскорбляет их, показывает их никчемность и убогость, их отсталость и отсталость их религии. Чем больше вы будете им помогать — тем сильнее будет их ненависть, тем сильнее будет оскорбление, нанесенное помощью. Так что не пытайтесь, не тратьте попусту время. Его и так не осталось.

Мои друзья подсказали мне, с чего начинать — с «крыши»! «Крыши» в Москве до сих пор есть, слишком велика норма прибыльности, чтобы не было «крыш». Додуматься до того, что взрывное устройство, если и было заложено в Москве, то оно было заложено в гроб, — было несложно. Установить, в каком именно похоронном агентстве американцы взяли этот гроб, еще проще. Установить, кто истинный владелец сего почтенного бизнеса, вовсе даже не проблема. Некий Сафар Мирзаев, имя то ли настоящее, то ли нет, но это не особо и важно. Уважаемый человек с русским паспортом, с хорошими связями на Кавказе — на Кавказе, если кто не знает, в большом количестве произрастают деревья ценных пород, идущие на дорогие гробы. Но кроме этого еще господин Мирзаев платит дань некоему Хамзату-Али, относящемуся к Дербентскому джамаату. Он здесь вроде эмиссара в Москве — собирает на джихад.

Чтобы работать дальше, я нашел у вокзала бомжа-татарина. Приодел его немного, привел в порядок и купил для него готовую фирму, заплатив за срочность переоформления шестьдесят тысяч рублей. Снял для него торговую точку в магазине, которая явно не окупится, и купил подержанную «Газель», заплатив четыреста двадцать тысяч рублей. А сам — нанялся к нему шофером-экспедитором, рассчитав все точно. На этот рынок нет хода русским, но это только кажется. На самом деле ход есть — русским рабам. Любые ублюдки тут — охрана у ворот, контролеры, торговцы — покровительственно улыбаются, видя, как замурзанный русский, повинуясь покрикиванию хозяина, шустрит, закидывая в кузов фрукты и зелень. Им это по душе. Для их маленьких и убогих душонок нет ничего приятнее, чем видеть униженным и покорным того, кто вел их к свету знаний, кто прокладывал в их пустынях железные дороги, лечил их самих от вшей и туберкулеза, строил дома, помогал развивать их письменность и культуру — ведь у многих до нашего прихода даже письменности не было. Такова нынче человеческая благодарность. Они отъелись, подлечились — и теперь приехали «покорять Москву».

Но мне не нужна их благодарность — ни в каком виде. Мне от нее ни холодно ни жарко.

Мирзаева я, скорее всего, уберу, допросив перед этим. И сделаю это не потому, что лично он в чем-то виноват. А в назидание другим. Каждый из этих… имеет право жить на нашей земле, пользоваться такими же правами, как и мы, зарабатывать деньги на нас… но должна быть грань, за которую заходить нельзя. Я понимаю, что он вряд ли бы стал финансировать джамаатовских, будь у него такой выбор: он не верит в Аллаха и слишком жаден, чтобы просто так, от чистого сердца давать деньги бандитам. Но когда к нему пришли лично или прислали флешку с предложением поделиться доходами с уммой — он не пошел в полицию, он не пошел в ФСБ, он стал делать то, что ему приказали: начал отстегивать. Одна причина на поверхности: милиция не убьет, даже если и вскроется, а вот джихадисты — убьют, если откажется платить. Но есть и еще одна причина, которую он может и сам не понимать. Он живет здесь, на нашей земле, в построенном нашими руками городе, но те лесные жители — джамаатовские, грязные, бородатые, страшные и фанатичные — ближе и понятнее для него, чем мы, русские, чем те, кто каждый день что-то у него покупает. И в глубине души он желает, чтобы эти джамаатовские пришли в Москву и сделали ее такой же простой и понятной, как родное село, чтобы можно было устанавливать свои правила, а не жить по установленным нами. Так что его смерть будет иметь двойной смысл. Те, кто платит — а они все знают, кто кому и сколько платит, — убедятся в том, что и русские убивают, что они не менее опасны, чем джамаатовские, и поэтому, платя джамаатовским, ты не купишь себе спокойствие и жизнь. А он сам перед смертью поймет, что здесь никогда не будет так, как хочет он, никогда не будет жизни, удобной для него, никогда и ни за что на свете, и ему придется делать выбор: одно из трех. Либо приспосабливаться, либо уезжать, либо умирать. И остальные — с его смертью — тоже поймут.

На маскировку я потратил немало, но был уверен, что она мне еще пригодится, и не раз. Дешевле всего мне обошелся бомж — я давал ему по пятьсот рублей в день, кормил пельменями и разрешал брать фрукты, которыми мы торговали. Этакое бомжачье счастье на старости лет. Жаль мне этих бедолаг…

Сегодня был второй день, как мы закупались. Я приказал бомжу подольше задерживаться у машин, покупать минимальными партиями, долго выбирать… мне надо было осмотреться. Я должен был понять, как здесь дальше действовать — в этой клоаке, которая никогда не спит. Как вдруг события понеслись вскачь и самым непредсказуемым для меня образом.

Я услышал шум, повернулся и увидел, как около машины, совсем недалеко от нас, в трех фурах, началась драка. Дело, в общем, обычное — но не здесь, здесь все-таки должен был быть порядок. В любом серьезном, приносящем доход месте должен поддерживаться порядок, местная охрана требовательнее любой милиции. Но драка могла быть затеяна для того, чтобы отвлечь мое внимание — и потому я бросил коробку с салатом в кузов, встал так, чтобы за спиной была стенка фургона, и слегка коснулся пальцами кармана — там ждет своей минуты «Глок-17», чистый.

Одного парня они затерли и свалили, но один вырвался из сутолоки и бросился бежать. Через мутное стекло кабины я заметил бегущих охранников… парень явно не въехал, что они будут не на его стороне. В последнюю секунду он, видимо, дотумкал, рванулся в сторону, как раз на меня — но не успел. Толстый, мордатый узбек поставил ему подножку — и он свалился, аккурат ударившись головой о бампер нашей «Газели». Узбек, подскочив, с силой пнул его, и тут же подскочила охрана. Один охранник ткнул парня разрядником — и он отключился.

Ни один прохожий, покупатель, водитель не попытался заступиться или хотя бы разобраться, в чем дело. И этот узбек — он явно был не при делах, но увидев бегущего, не раздумывал, как поступить, ни секунды. Может, конечно, он думал, что ловят воришку: ни на одном рынке мира не любят воров. Но что-то мне подсказывает, что дело в другом. Что он увидел чужака — а эти ни на секунду не раздумывают, как им поступить в таком случае…

И что-то в этом во всем было не так.

Охрана потащила парня куда-то в сторону, и тут я понял, что не так. Тот крик… короткое и полное ярости слово. Go! Это же английское слово!

Действовать надо было немедленно — я в таких случаях тоже не раздумываю.

Глянул на часы. Подошел к своему «работодателю», униженно попросил:

— Я схожу, отолью… я все погрузил…

«Работодатель» вальяжно махнул рукой. Торговец, торговавший с фуры, колоритный усатый среднеазиат, хоть сейчас на плакат о дружбе народов, что-то сказал на своем языке и визгливо засмеялся…

Я шагнул в сторону — обычный грузила в мацаной робе — и растворился в базарной толпе.

Человека, которого в этой операции звали Николай и который исполнял функцию прикрытия, было не так-то просто убить.

Это был профессионал, один из тех, кого вскормила и воспитала эта долгая проклятая война, кого она научила убивать людей, а на следующий день возвращаться, чтобы убаюкать новорожденного ребенка. Он начинал в составе британского SBS, специальных лодочных сил, подразделения, в котором служат олимпийские чемпионы и чемпионы мира по некоторым дисциплинам. Потом перешел в SAD, дивизион специальной активности ЦРУ — просто там больше платили, старая добрая Англия не могла позволить себе таких гонораров. И в сорок семь лет он оказался в Москве. На рутинном задании — ему просто надо было проконтролировать встречу американцев со связным в опасном месте.

Обычное задание, ничего такого.

Оружия он не взял — в Москве обычным гражданам нельзя было носить оружие, оружие они брали только для экстренных случаев. Но у него было холодное оружие — пластиковый кинжал, на который не реагировали никакие детекторы, и небольшая удавка, которую он смастерил сам из куска альпинистской веревки со стальным сердечником. Он думал, что этого вполне достаточно.

Накинув на голову капюшон — худи, — он направился к воротам, намереваясь пройти и уже понимая, что вряд ли пройдет. Это в фильмах, таких, как «Снайпер-2», в Восточную Европу секретным агентом забрасывают… негра, а прохожие делают вид, что все нормально, что так и должно быть. Здесь, видимо, люди еще не достигли пределов европейской толерантности, да и негров было немного. А он заметил находящуюся на воротах охрану, у нее были дубинки и «Тазеры» (прим. автора — дистанционные электрические шокеры). И, возможно, она не смогла бы предотвратить силовой прорыв на территорию — но вот задачу отсечения непрошеных гостей она выполняла.

— Куда пошел? Нельзя сюда.

От охранника тяжело пахло потом и почему-то нечистотами.

Ник — в конце концов, он не первый день был в Москве, вжился в среду — с простецким видом показал пустую сумку.

— Хочу апельсины купить. Сказали, здесь дешевле.

— Нельзя, в розницу не продаем. Только от машины партия.

Ник знал, что такие места контролируются этнической мафией и пререкаться бесполезно. Только загубишь дело.

И потому он пожал плечами и отошел — но мозг напряженно работал.

Забор. Все обнесено забором. Но насколько он знал русских, если есть забор — значит, должна быть и дырка в нем.

Он отвернулся и пошел через стоянку по натоптанной тропе, ведущей к станции электропоезда. Но на полпути, убедившись, что никто не следит, — он рванулся в сторону и побежал к забору, доставая на ходу коммуникатор. На нем должен был быть маяк, который отслеживал охраняемых лиц.

Дыра в заборе была. Дыра — а рядом тяжелый, резкий запах мочи и фекалий, настолько резкий и душный, что от него шла кругом голова. Но дыра была достаточно большой, чтобы в нее мог пролезть человек.

Он пролез в нее — и тут же столкнулся нос к носу с несколькими обитателями рынка: очевидно, они намеревались облегчиться. Их было семь человек, и он хорошо знал эту породу, про себя определяя ее как крысью. Они слабы и беспомощны поодиночке — но смертельно опасны в стае. Они будут клянчить у тебя мелочь — но стоит тебе отвернуться, ударят ножом в спину или молотком по затылку. Они будут пользоваться всеми благами общества, не давая ему ничего взамен и даже вредя, они будут ненавидеть тех, кто помогает им — именно потому, что у них есть возможность помогать, что у них всего столько, что есть возможность помогать. Они даже выглядели как те, которых он встретил в родном Бристоле, когда последний раз выбирался в город. Темные, выглядящие как белые с одной восьмой негритянской крови, с опасливыми и в то же время ищущими взглядами. Они уставились на него — а он посмотрел на них, зная, что он может убить всех семерых и скрыться, прежде чем подоспеют сородичи. И они поняли это — такие всегда понимают и чувствуют силу. Он отступил в сторону — они торопливо шмыгнули в дыру.

Он посмотрел на монитор. Плохо… надо было установить визуальный контакт с охраняемыми, и как можно скорее. Спутники давали многое — но правила остались теми же самыми.

Отметки не двигались. То ли разговаривают, то ли…

Выбравшись в торговые ряды, он понял, как ошибся — он мог сойти за русского, но русских-то тут как раз и не было. Оставалось только одно — наклонившись немного вперед, смотря в коммуникатор — двигаться вперед. Самое главное — никому не смотреть в глаза, кто смотрит в глаза — тот привлекает внимание к себе. Это они проходили еще давно, в лагере особого назначения в Трегароне, где готовили военнослужащих в уличной войне в Ирландии. Они специально ездили на автобусах, стараясь не заплатить — чтобы отработать умение быть незаметными в толпе.

Отметки снова двигались… слава богу. Если двигаются… значит, все в порядке, по крайней мере в относительном. Если не считать того, что он находится в недружественном месте и выделяется там, как прыщ на заднице. Опять облажались, опять плохо подготовили операцию. Это Россия, мать ее. Страна, где на одной территории уживается сразу несколько миров, страна, которая остается единой только благодаря тому, что эти миры переплелись в безумном сплетении и многие их обитатели понимают, что друг без друга просто не смогут. Роскошные небоскребы Москвы, шикарные виллы пригородов, ночная жизнь центра, других крупных городов страны — первый мир. Сельское захолустье, мелкие, умирающие городки, похожие на такие же в Уэльсе, городки валлийских шахтеров, — мир второй. Кавказ, такие вот окраинные рынки, опасные для любого чужака, спокойные только с первого взгляда, — мир третий. И все — в одной стране, без границ, сделал несколько шагов, проехал на машине — и ты уже здесь. А они этого не понимают…

Твою же мать!

Одна отметка осталась на месте — а вторая рванулась вперед! Нападение!

Толкаясь, он пошел быстрее. Совсем рядом… чертовы ублюдки. Помимо холодного оружия у него были немного переделанные хлопушки, самые обычные новогодние, очень мощные. Их взрыв — должен был отвлечь, создать панику… а в панике можно было отбить своих и скрыться в толпе…

Быстрее!

Хлопушки у него были в коробке спичек — надо было только открыть ее, вытащить одну, чиркнуть по ребру головкой с серой… четыре секунды, как у гранаты, он проверял. Опытным глазом он заметил людской водоворот, движение… какое всегда возникает там, где траблы. Рано. Он начал приближаться… ага, тащат. Тащат прямо по торговой улице, не дожидаясь никого… мрази. Рано… рано… сейчас!

Он чиркнул головкой, пламя обожгло пальцы… не потухнет, состав тут, как у охотничьих спичек. Уронил хлопушку под ноги, пошел влево… в лоб тем, кто тащил кого-то. После взрыва — все их внимание будет отвлечено вправо… тут-то у него и будет «окно». Пальцы обхватили ребристую рукоять кинжала…

Хлопок!

Он бросился вперед. Атаковал первого… на нем была какая-то форма, и он тащил одного из тех, кого Николай должен был защищать. Пластиковое оружие, оружие специфическое, это оружие убийства, секущие удары выполнить нельзя, только колющие. Он ударил первого в шею, на руку брызнула кровь, все смешалось. Толкнул раненного им человека в сторону машины, оказавшись лицом к лицу еще с двумя. Один неуклюже замахнулся — но он отклонился в сторону, достал прямым ударом в горло и второго. Третий…

— Беги!

Гребаный церэушник! Он не мог подняться, Николай дал ему пинка, рассчитывая, что он скроется между машинами… а там он, возможно, оклемается и попытается скрыться. Если удастся… по крайней мере, он даст ему шанс.

Он достал и третьего… при колющих ударах пластиковый кинжал был ничуть не хуже. Со всех сторон бежали люди, и он понял, что будет дальше… бунт, и ему уже не уйти. Повернулся… чтобы увидеть искаженное злобой и гневом лицо и огромное дуло какого-то странного оружия, похожего на дерринджер. Отреагировать он не успел — оружие выстрелило ему в лицо…

За свалкой я наблюдал с небольшого расстояния… с безопасного расстояния. Теперь я точно знал, что это либо американцы, либо англичане… англоязычные спецы. Вот только нет рядом ни группы быстрого реагирования на «Хаммерах», ни беспилотника в небе, ни «Апача». Нет ничего. Они сунулись в муравейник, не понимая, что это именно муравейник. Единая община людей, каждый из которых выполняет свою социальную роль — но в критической ситуации каждый готов не раздумывая встать на защиту муравейника, того общего, целого, что объединяет их и позволяет выжить. Здесь не действует учение Маркса, классов здесь нет, и для любого зачуханного, замурзанного грузилы его хозяин, наглый, беспредельный, платящий ему копейки, избивающий за провинности и покупающий его десятилетнюю дочь в четвертые жены, — ближе и роднее, чем любой русский. И случись конфликт, как этот, — он не будет задумываться над тем, на чью сторону ему встать. Они всегда — за своих…

И из «Стражника» — травматического пистолета большого калибра — стрелял водитель одной из фур, который тут вообще не при делах.

Меня грубо отшвырнули в сторону… охрана. Раздавая тычки кулаками и дубинками, они прекратили избиение и привели ситуацию в относительный порядок. После чего — подхватили два тела и потащили их. Я неспешно пошел за ними… с одного на землю падали крупные, почти черные, жирные капли — и как кляксы оставались на утоптанной земле.

Увидев, как избитых грузят в белую «Газель», я увидел все, что мне надо было видеть.

Мой татарский «работодатель» уже ждал меня и по возвращении осыпал руганью. Я пробормотал извинения, скользнул за руль…

Я повернул на выход — только бы успеть. «Хозяйскую» «Газель», «Газель» хозяев этого рынка, выпустят из этой толчеи намного быстрее, чем меня.

Шлагбаум мы прошли без проблем, и я увидел сразу за ним стоящую на обочине белую «Газель». Кого-то ждут…

Проехал немного мимо, дернулся, специально ошибившись с выбором передачи, заглох.

— Выметайся… — процедил я, подстраивая зеркало заднего вида так, чтобы наблюдать за вражеской машиной.

— А…

— Доедешь на метро к нам. Там меня и жди. Если завтра не вернусь — делай что хочешь, понял? И язык придержи, если не лишний. На вот…

Я дал моему «работодателю» пятьсот рублей — и он вымелся из машины. Если его и найдут — он меня вряд ли опознает. Меры к тому я принял.

От шлагбаума подошел один из охранников, коротко переговорил с водителем и забрался в кузов, как есть, в форме. Чего-то ждут.

Ага… от того здания, которое они используют как офис, вырулили два внедорожника. Черный тюнингованный «Порше Кайенн» и «Ниссан Патруль», здоровенный, похожий на корабль. Вот и боссы на разбор пожаловали.

Это очень хорошо. Это есть очень даже хорошо…

Внедорожники прошуршали мимо, вслед за ними прошла и «Газель». Пора и нам в путь-дорогу…

Пахло потом и кровью. Было темно. Машина тряслась и дребезжала железом как сумасшедшая. И было страшно…

Как и все, кто побывал в Ираке и Афганистане, лейтенант-коммандер был готов к попытке похищения. Он знал, что, несмотря на все меры предосторожности, такое может случиться. В этом случае надо просто оставаться в живых, пока «морские котики» или «Дельта» не найдут тебя. В данном случае — искать их начнут часа через три. Найти проблем не составит — из-за маяков. Вопрос в том, что будет потом. Америка не располагает возможностями для силовых акций в России — если и располагает, то не для таких, как освобождение заложников. Значит, придется выходить на контакт с русскими.

С русскими, которые продажны и коррумпированы насквозь. С русскими, которые заманили их в ловушку. С русскими, которые, получив информацию, запросто позвонят похитителям и предупредят, что у них проблемы.

М-м-м…

Кто-то пихнул его, а потом он почувствовал тяжесть. Рядом что-то лежало, и он пытался понять, что именно, — но ему не дали это сделать.

— Лежать… — сказал кто-то из темноты и добавил что-то на своем языке.

Лейтенант-коммандер вдруг понял, что это за тяжесть. На него, офицера американской армии, кто-то поставил ногу.

Машину тряхнуло.

Они ехали, поворачивали, потом снова ехали. Потом вдруг остановились, двигатель заглох, и наступила тишина…

Открылась, с лязгом проехав по направляющим, дверь. Стало светло…

— Давай этих…

Его схватили за ноги и потащили. Он брыкнулся. Не обращая внимания, его так и вытащили за ноги, он упал на землю и ударился. Его куда-то потащили. Потом отпустили…

Он попытался подняться или хотя бы поднять голову. Было светло, отчего болели глаза. Люди, стоящие над ним, виделись расплывчатыми силуэтами.

— Ти кто такой, э?

Чья-то нога чувствительно пихнула его в бок. Он застонал.

— Ти кто такой, с тобой говорю. Русский, э?

— Э, брат, оставь его. Этого спросим, да…

— Сколько их было?

— Трое, э… Два и еще этот…

— Этот совсем плахой, да…

— Зачем так стрелял?

— Это не я. Водила с фуры.

– *censored*, б…

Несмотря на то что кавказцы одного народа говорили между собой на родном языке, ругательства использовали русские, экспрессивные и понятные всем и каждому. Слушать тот же аварский, изрядно сдобренный русскими ругательствами и уголовным жаргоном, было смешно, а перевести… что ж, удачи тем, кто это будет делать.

— Что делать, э?

— Посмотри, нет никого?

Кто-то забрался с шумом на машину.

— Нет никого, дядя Мага.

— Э, ты чо на моей машине делаешь, э! Иди оттуда!

— Короче, этот дохлый совсем… Зарежь его…

— Не. Вон, Алихану дайте, пусть учится…

Лейтенанту-коммандеру удалось немного прийти в себя и повернуть голову как раз для того, чтобы все это увидеть. Их было несколько человек… и один из них, самый маленький и щуплый, разбежался и прыгнул на грудь лежащего навзничь на земле человека, ломая грудную клетку. Раздался звук, что-то среднее между треском, всхлипом и выдохом. Потом пацан — а это был пацан — сделал это еще раз.

— Молодец, э!

— Мужчина!

— Горец!

Он видел лицо этого пацана. Подросток совсем, белый, черные короткие волосы, — он смотрел на старших и был горд тем, что он сделал. Жаждал похвалы и одобрения со стороны старших товарищей и готов был на все, чтобы добиться этого.

Мальчик. Ребенок. По правилам ведения боевых действий — не комбатант, его нельзя убивать и, наверное, даже нельзя судить…

В следующее мгновение американец увидел, как из головы подростка вдруг вырвалось буро-красное облачко, и он рухнул «под себя», как подкошенный, на вмиг оказавшиеся ватными ноги…

Винтовка, конечно же, у меня была.

Это была та же «Zbroyar Z15», из которой я расстрелял микроавтобус, полный «черных вдов», на лесной дороге во Владимирской области. Отличная, ручной работы винтовка, до пятисот метров — почти снайперская, с тяжелым стволом холодной ковки. К ней у меня есть дорогущий прицел ACOG модели, принятой в морской пехоте США, и глушитель. Механические прицельные приспособления выведены вбок как запасные — мода, пришедшая из США и вполне рациональная.

Скрываясь из Москвы, я спрятал винтовку в законсервированном виде в одном известном мне месте, рассчитывая потом, когда все утихнет, вернуться и забрать ее. А вернувшись — наведался и забрал, положив ее в фургон. Никто и никогда не заподозрит, что в задрипанной «Газели», в мешке хранится идеальное орудие убийства, которое стоит примерно половину стоимости этой самой «Газели», даже немного больше. Я, кстати, прибыв в Москву, связался с Колорадским Жуком, написал список того, что мне надо, включая «СВД» и «ОРСИС 5000» — проси больше, что-нибудь да дадут. Но пока ничего не дали — приходится использовать то, что есть…

Остановив машину на границе вырубки — здесь лес вырубали, хотели что-то строить, котлован выкопали и бросили (но лес свели, твари), я присмотрелся к деревьям и нашел подходящее. Забрался наверх… оно разделялось надвое на высоте метров шесть от земли — а большего мне и не надо…

Присмотревшись, забросил наверх тросик, на одну из веток, протянул, завязал узлом — получилась петля. «Вдел» в петлю винтовку, нашел подходящее положение… американцы так поступают во время вертолетных снайперских патрулей… удобно, ничего не скажешь. Чем на весу держать…

Прицел ACOG, он не регулируемый, а кратность в самый раз — как у снайперского прицела ПУ времен ВОВ. Прицельная метка — красный треугольник на радиоактивном тритии, виден отлично и от батареек не зависит. Пристреляна винтовка по его вершинке — удобно и просто. Через прицел я наблюдаю сейчас за тем, что там происходит. И то, что там происходит, мне сильно не нравится, более того — оно меня бесить начинает…

Эти когда захватывают пленных, они с ними не церемонятся. Для них, привыкших резать скот, нет проблемы зарезать и человека. Я помню… как взяли нас… я тогда еще исполнял приказы. В машине был пулемет, и сейчас я понимаю, какое решение было бы правильным. Водиле — со всей дури топнуть по газам, а нам — палить во все стороны, пока всех не перебьем или пока не перебьют нас. И плевать, что тут бабы и дети… не было там мирняка. Не было! Нас вели к какому-то зиндану, шпыняя и оплевывая, и какой-то пацан, проскользнув меж ног, ударил меня ножом в колено, едва не перерезав сухожилие, а старшему лейтенанту Маркевичу какая-то тварь выбила глаз. Баба, баба. И я не желаю знать, что произошло до этого, кто у нее погиб и как. Я знаю только, что больше я не выполняю никаких приказов, кроме своих собственных.

Охотничий дальномер показал дистанцию — триста шестьдесят два метра. С нее и начнем. Точнее, с него — вон с того змееныша, который на лежащем и раненом человеке лезгинку танцует. Человеком он уже не станет, про милосердие с ним разговаривать бесполезно. Вырастет — будет нас убивать. Так что пусть лучше подохнет…

Палец дожал спуск — и в прицеле я увидел крохотное красное облачко. С почином…

Как подкошенный рухнул еще один, и тут же на глазах у лейтенанта-коммандера нога одного из тех, кто захватил их, взорвалась в районе колена. Полетели в сторону обрывки тряпья, какие-то кусочки… и человек упал, взревев, как раненый буйвол.

— Стреляют! — крикнул кто-то.

Упал еще один боевик, брызгая кровью из перебитого пулей горла и выронив «калашников». Остальные бросились во все стороны…

Еще один — неизвестный снайпер подстрелил его на бегу, и тот рухнул с размаху, совсем рядом с американцем, почти глаза в глаза. В черных вихрах застыла, медленно сочась, бурая, с белесыми пробелами жижа, мертвые, как у снулой рыбы, глаза были полны невысказанного ужаса. Они сами убивали не раз, но никогда не убивали их.

— Аллаху Акбар!

Один из боевиков, высунувшись из-за «Ниссана», дал куда-то длинную очередь из «АКС-74У» — и неловко лег на землю, выронив автомат и харкая кровью.

Второй, не высовываясь, полез в «Ниссан», пригибаясь, хлопнул дверцей. С хрустом осыпалось под пулями стекло, пули забарабанили по металлу, по двери, с хлопком спустило правое переднее колесо, пробитое пулей. Шестилитровый двигатель схватился, тяжело забухтел — и вдруг заглох на полуслове. Машина не тронулась, осталась на месте, разбитая пулями…

Второй американец куда-то пополз, извиваясь, как червяк.

Еще серия выстрелов. Один из боевиков забыл про то, что стекло от пуль не защищает, даже автомобильное. Получил пулю, упал и тут же еще — на добивание…

К месту бойни шел человек.

Лейтенант-коммандер Ефимофф отчетливо видел его… но сфокусировать взгляд не успел. На человеке была черная шапочка, так называемая «бандитка» — и он дернул ее на ходу, раскатывая в закрывающую лицо маску. В руках у него была американская винтовка с оптическим прицелом и глушителем.

Один из бандитов задергал ногой, попытался перевернуться.

Неизвестный на ходу вскинул винтовку, повернув ее так, чтобы целиться через выведенный вбок механический прицел. Хлестко щелкнул выстрел — и бандит застыл.

— Хелп ми! Ай’м американ! — сказал Ефимофф.

Неизвестный бросил на него взгляд, но не более. Американец его не интересовал.

Неизвестный начал проверять трупы, методично добивая каждого. Один из бандитов был жив, неизвестный присел перед ним на корточках. Пошевелил его, затем потряс.

— Э. Мага’рулав вугищ?

— Эбел эхь! (прим. автора — ты аварец? Ответ — посыл по известному адресу).

— Вас понял…

Неизвестный легко поднялся — и выстрелил бандиту в лоб. То было так близко, что на лейтенанта-коммандера брызнули кусочки чего-то горячего, и его чуть не вырвало. Он бывал в разных переделках — но никогда не видел, как хладнокровно добивают раненых. Даже раненых врагов — американцы к такому не готовы.

— Замри! Замри!

Неизвестный медленно обернулся. Какой-то человек, опершись о бок расстрелянного джипа, держал его под прицелом пистолета Стечкина. Лет сорока с небольшим, лицо в крови.

— Замри! Брось оружие!

— Не могу. Оно пристегнуто.

Русский! Разговаривает по-русски.

— Расстегнуть?!

— Не двигайся! Commander, how are you?

— Who are you?

— I’m from embassy. Can you stand up?!

— I believe…

В этот момент неизвестный, явно русский, выстрелил. Неизвестно, откуда у него в руках появилось оружие, как он сумел подгадать момент, но мгновение спустя русский уже стоял на колене, держа в руке «Глок», три выстрела грохнули в унисон почти пулеметной очередью — и американец, явно американец, его прикрытие, валился на землю, и жизни в нем было не больше, чем в вытащенной вчера из аквариума рыбе…

— Нет! — крикнул запоздало американец. — Нет, не надо!

Русский сунул куда-то пистолет, поднялся на ноги. Подошел ближе…

— Ты кто такой? Who are you? Speak English? What’s the cause of you kidnapping?

— Я… говорю по-русски. Я русский эмигрант из США.

— Зачем им ты? Понимаешь меня? Почему тебя похитили?

— Понимаю. Я хотел встретиться с ними по вопросу… денег.

Лжет. Конечно же — лжет. Американец, даже если он и есть наш эмигрант, не пойдет в такое место, как Покровский рынок, разбираться из-за денег. Американцы просто не станут иметь дело с людьми с Покровского рынка. Они привыкли к fairy play, честной игре. Не все, конечно, но большинство. Для тех, кто не знает, в Америке есть общий файл с записями о человеке, так называемый record. Все смотрят в него, все вносят в него записи — полиция, налоговая служба, другие органы. И стоит только тебе испортить record — все, амба. И чем ты выше по социальному статусу — тем ты больше боишься накосячить.

Судя по выговору — и впрямь эмигрант. Хоть какой-то умный поступок в кои-то веки раз сделали. Так-то я оцениваю американские разведслужбы чрезвычайно низко. В трех соснах — и то заблудятся, Бен Ладена десять лет ловили и не факт, что поймали. А если и поймали — уже поздно. Теперь на каждой улице любого арабского городка есть свой Бен Ладен…

Я наскоро обшмонал американца. Ничего нет, если не подозревать оружие в ручке или что-то в этом роде. Убивать его тоже нет никакого смысла — хотя я могу. Просто сейчас у нас так мало друзей, что нам нужен каждый. Да и им тоже.

Разрезал путы на руках и ногах. Отошел в сторону.

— Вставай.

Американец встал, утвердился на ногах. Без истерики и глупых вопросов типа того, как вы могли и все такое прочее. Это мне нравится. Если бы это был, к примеру, правозащитник — я бы уже пожалел, что оставил его в живых. Правозащитники одинаковы везде: мразь, она и есть мразь. В девяносто пятом Ковалев уговаривал русских пацанов, держащих оборону в промерзлых развалинах Грозного, сдаться под свои гарантии — а потом им головы резали. Есть, наверное, и у американцев такие… они везде такие водятся…

— Кто ты такой?

— Конь в пальто. Еще вопросы?

Слов «конь в пальто» он не понял — видимо, какое-то русское ругательство, они на это все мастера. В русском языке, наверное, ругательств больше, чем во всех остальных языках, вместе взятых. Он и сам кое-что помнил.

Поддел ногой лежащего рядом убитого… понял — мертв. По-настоящему мертв, без дураков, это не подделаешь — у мертвого тонус мускулатуры меняется. Он только что приехал в Россию — и уже стал жертвой похищения и стоял посреди кучи трупов. А напротив стоял убийца, который только что хладнокровно расстрелял несколько человек, добил раненых — и прибавить к своему счету еще одного для него никаких проблем не составит.

— Хочешь совет? — спросил убийца.

— Да.

— Вон машина. Садись в нее и уматывай. Не доезжая Москвы, брось ее и садись на маршрутку, чтобы под камеры на въезде не попасть. Доезжай до аэропорта, садись на самолет и уматывай в свою Америку. Пока не поздно…

Не слушая убийцу, лейтенант-коммандер Ефимофф подошел к Тэду. Все его лицо было забрызгано кровью, но не его — а того пацана, который хотел его убить. Но это не потребовалось. Остановившиеся глаза отставного американского солдата смотрели в смурное русское небо…