Январь

— Коля, вставай!

Судя по ощущениям, было еще слишком рано для воскресного утра, но проснулся Николай сразу.

— Вставай, говорю тебе! Быстрее!

Голос матери явно подразумевал что-то более серьезное, чем остывающая овсянка, поэтому он откинул одеяло и сел на кровати, моргая и щурясь.

— По телевизору…

Он уже всунул ноги в тапки, когда по коридору простучали шаги отца — тоже какие-то неправильные. Стесняться родителей было нечего, и Николай попрыгал на кухню в одних трусах. «Большой» телевизор стоял у родителей, но голос раздавался именно оттуда, из кухни, и в ту же сторону убежала мама, так ничего и не объяснив.

— Кончилось, — произнес отец, переведя взгляд с поющего экрана на застывшего в дверях сына. — Только что. Сказали — ждите специального выпуска в 10.00.

Николай машинально посмотрел на тикающий кругляш под полкой с редко используемыми чашками. Было 9.42 или что-то вроде того.

— Напали на Сосновоборскую АЭС, — торопясь, сказала мама. — Всего несколько слов было каких-то конкретных. Все остальное — сплошь «нет оснований для паники, просьба соблюдать спокойствие». Просто диктор. Мы утренние новости смотрели, а тут…

— Радио!

Не ставший даже ждать, пока отец протянет руку, Николай перекинул рычажок на выставленной из экономии места на холодильник магнитоле. Динамики в унисон взвыли струнными, — как обычно, радио было настроено на «Орфей». Вслепую переключив на короткие волны, он крутанул верньер грубой настройки. Музыка, реклама, музыка. В Питере было штук пятнадцать коротковолновых станций: хоть на какой-нибудь что-то уже известно. Наконец, человеческий голос, взволнованный, почти плачущий. Мама убавила громкость в рекламирующем майонез телевизоре, и теперь слышно стало хорошо.

— …Я не знаю! Ничего не знаю! Подали сигнал «Внимание!» по сети Гражданской обороны — через громкоговорители, и по общей радиосети. И потом — все. На городском кабельном канале темно. Никто не знает ничего. У меня у соседки муж на станции работает — он позвонил ей на мобилу, сказал, что жив, но что там была стрельба и много убитых. А потом отключился, и вообще вся мобильная связь отключилась. Я ни до кого дозвониться не могу. Хорошо, вся семья в сборе! Если бы не воскресенье — я бы умерла, наверное, а так дети дома все…

— Нина, — перебил говорившую еще один женский голос — заметно более молодой. Уверенные интонации выдавали ведущую или диджея: что это за канал, Николай пока не понял.

— Нина, вы слышите меня? Что видно на улице? Вы видите что-нибудь?

— Милиции много! И «скорых». С полчаса назад, или чуть больше даже, — как завыли сирены, одна за другой… И все туда, на станцию… Я ни одного человека сейчас не вижу, но я не в центре живу, у меня улица маленькая. Сирены так и воют, но далеко уже, глухо так…

— Нина, спасибо вам большое! Удачи вам!

Соединение разорвалось, и ведущая скороговоркой повторила для пропустивших, что это был телефонный разговор с жительницей Соснового Бора Ниной. «Того самого Соснового Бора, где, как мы все знаем, располагается АЭС», — зачем-то объяснила она.

— Опаньки… — растерянно сказал вслух Николай. Это точно выражало именно то, что он думал в настоящую секунду.

— У кого из наших знакомых есть дозиметр?

— На каком-то телевизионном канале по утрам показывали радиационный фон, — мать наморщила лоб так, что постарела лет на пять. — И вообще…

Словно сообразив, что можно сделать, она выбежала из кухни и через какие-то секунды вернулась с микроскопическим флакончиком в руках. Полезла в холодильник, добыла пакет молока, наплюхала в чашки, сунула в микроволновку три сразу. Отец смотрел на нее открыв рот. Реклама в телевизоре кончилась, теперь там кто-то немо показывал, как правильно резать салат. Радио разразилось очередным хитом, рожденным гением отечественных знатоков того, что именно нужно народу. Нормальное воскресное утро…

Микроволновая печка гнусаво звякнула и перестала гудеть. После этого выставившая на стол три чашки теплого молока мама аккуратно накапала в них йода и, торопясь, перемешала черенком одной и той же чайной ложки.

— Давайте…

Что сделает в такой ситуации нормальный молодой парень? Начнет возмущаться. Что сделает взрослый мужик? Выпьет, выразив на лице благодарность за то, что о нем позаботились. «Выпей йаду», — сказал сам себе Николай, и едва не подавился противной теплой жидкостью, так его разобрал смех.

Картинка на 13-дюймовом экранчике дешевой «Айвы» прыгнула и сменилась на блекло-желтый фон, знакомый по местным новостям.

— А что мы здесь сидим? — спросил отец, но тут же осекся и ткнул в кнопку пульта, прибавляя звук. Николай убрал радио, все равно за последние минуты не передавшее ничего полезного, и тут зазвонил телефон.

— Да чтоб тебя! — Отец дернулся, но догадавшись, что делать, указал на сына пальцем. — Возьми в комнате!

— Расскажете потом…

Николай шарахнулся по коридору, слушая, как надрываются разномастные звонки на разнесенных по квартире параллельных аппаратах. Телевизор в кухне так пока ничего и не сказал, и, стараясь вполуха прислушиваться к происходящему там, он схватил трубку. В голосе сестры отчетливо слышалось напряжение.

— Колька!

— Здорово, старшая. Телевизор смотришь?

— Смотрю. Вы знаете уже?

— Ни хрена мы не знаем. Меня вообще только разбудили.

— Нам Борька Гнесин позвонил, помнишь его, — толстый такой? Сказал уезжать из города. Мой машину пакует: сначала за родителями в Пушкин, потом возвращается и нас увозит.

— Куда едете?

Старшая сестра помолчала, то ли формулируя что-то, то ли прислушиваясь к своему собственному телевизору. Тот, который был на кухне, бубнил что-то неразборчивое. Николай, которого «осенило», ухватил валяющийся среди разбросанных родительских подушек пульт и быстро щелкнул парой кнопок, ставя «спальный», он же «большой» телевизор на нулевую громкость. Трубка прогревалась секунд тридцать, — за это время сестра все-таки объяснила, что они поедут на юго-восток, пересидят недельку в Подмосковье.

— Йода выпейте, — посоветовал ей любящий брат, заранее ухмыляясь.

— Что?

— Йода. Ап стену. Восемь капель на стакан теплого молока, и постарайтесь не проблеваться. Осознала? И не переживай. Если припрет, отец собственную машину расконсервирует часов за двенадцать.

— Коля…

— Не переживай.

В этом месте оборвать ее стоило сразу, и он не колебался. Учитывая обоих родителей свояка, мест в его машине больше не имелось. Зимой же отец не ездил и самому Николаю не давал, поэтому аккумулятор хранился дома. Долить дистиллята и поставить заряжаться, — это будет действительно часов двенадцать, минимум десять. На малых амперах закостеневший на морозе стартер просто не провернется. Только после этого можно куда-то ехать: в баке где-то треть, плюс 20-литровая канистра. Хранить топливо в гаражах запрещено всеми правилами, но покажите мне автолюбителя, который так не делает, и можете смело кидаться камнями.

Николай посоветовал сестре зарядить батареи своего и дочкиного сотового до упора и формировать сумку в стиле «на санках в деревню».

— Документы, наличные деньги, трехдневный запас продуктов в герметичной упаковке. Одежда по сезону. Аптечка. В общем, как учили в школе на ГО. Помнишь еще?

Сестра помнила — разницы между ними было шесть лет, а НВП и ГО в школах не вели только в 90-х, в качестве одной из мер борьбы с наследием прогнившего милитаристского режима.

— Давай, держи связь. Ему туда-сюда три часа минимум, и то, если на дорогах…

Николай не договорил, потому что прямо под окном взвыло сиренами — слитно и страшно. Зажав беспроводную трубку в руке, он кинулся к окну и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как по Профессора Попова проносится колонна разнокалиберных милицейских машин. Штуки четыре легковушки, за ними пара грязно-бордовых автобусов ОМОНа, крытый грузовик и потом снова пара легковушек.

— Что там?

— По-е-хали… — негромко сказал он в трубку. — Или на мосты, или сразу уже туда, — в оцепление, скажем. Но быстро они это…

Николай взглянул на запястье и помотал головой, стараясь сбросить совсем уж последние остатки сна. Часов на нем не было, потому что на ночь он их снимал. Но судя по тем картинкам, которые он перещелкивал на немо молчащем экране последние минуты, никаких новых сообщений пока не было. Значит, еще не десять. Майонез, японские мультфильмы, как положено по утрам в воскресенье; на региональном канале кто-то поет. Объяснив сестре, что там он увидел, и распрощавшись, Николай начал орать, зовя родителей к большому телевизору. Те появились через минуту, всклокоченные. Мать несла в руке тарелку с бутербродами и в другой — еще один стакан с молоком. Машинально приняв его, давно переваливший годами за отметку «30» Николай сделал «брови домиком», как хорошо получалось в детстве. Молоко было подогретое. В этом отношении мир не перевернулся.

— Куда, ты думаешь, они поехали?

Одновременно с вопросом отец ткнул рукой за окно, поэтому гадать, что он имеет в виду, не пришлось. Повторив то же самое, что было сказано сестре, и получив задумчиво-согласный полукивок, Николай сообразил, что минуту можно было потратить и с большей пользой. Ничего, кроме полученных на позапрошлый Новый год и уже изрядно полинявших «боксерок», на нем до сих пор не было. Ноги уже начали мерзнуть, и это тоже был «симптомчик», — двадцатилетним дома он круглый год ходил вообще без носков. Но времени уже не оставалось: телеканал, который у них в доме по привычке называли «Ленинградским», разродился появлением ведущего. Лицо было хорошо знакомым — его обычно ставили в вечерние новостные программы. Судя по тому, что аудитории было показано, как ведущий садится и подключает микрофон, подготовиться на канале не успели даже за двадцать без малого минут.

— «Дорогие телезрители, давайте прощаться», — предположил завладевший пультом отец, повышающий громкость до такого уровня, что стала слышна статика. Мать едва не сплюнула, и Николай повторил ее жест и мимику машинально. В другое время это выглядело бы, наверное, забавно. Сейчас — нет, как не была забавной и шутка. ЛАЭС была слишком близко от города.

— Дорогие телезрители… Как вы уже знаете из нашего краткого информационного сообщения, сегодня в 8 часов утра на Ленинградскую атомную электростанцию была произведена попытка нападения. Группа вооруженных лиц…

«Господи, пронеси нас всех, — сказал Николай себе, закрыв на мгновение ладонями лицо. Это было плохо, но остановиться он не сумел. — Попытка. Значит, справились».

— По официальному сообщению руководства ЛАЭС…

Ведущий опустил глаза вниз и на секунду замолчал, то ли упустив строчку, то ли пытаясь справиться с волнением.

— Нападавшие были вооружены автоматическим стрелковым оружием, гранатами и гранатометами…

Прозвучала фраза коряво, но никакого значения это не имело. Два часа спустя — такая информация была бесценной. Руководство — молодцы. Выдать людям хоть как угодно написанный текст — это более важно, чем редактура.

— Охрана станции приняла бой…

— О, Господи…

Это мама сказала вслух. Николай даже не вздрогнул.

— Понеся тяжелые потери убитыми и ранеными, она сумела не пропустить нападавших к основным помещениям станции… Все нападавшие уничтожены, и к настоящему времени угроза станции ликвидирована полностью… Благодаря оперативно принятым мерам все четыре действующих на момент нападения атомных реактора были изготовлены к аварийной остановке. Таким образом, даже в случае проникновения нападавших внутрь периметра станции угроза неконтролируемой цепной реакции или радиоактивного заражения любого рода практически отсутствовала… Руководство ЛАЭС ответственно заявляет, что при всей сложности сложившейся обстановки ни малейшего снижения уровня безопасности допущено не было, как не было допущено и потери управления… В течение всего времени с момента нападения как на самой станции, так и в ее окрестностях мониторинг радиационной обстановки ведется по усиленному режиму… Нет никаких признаков…

— Ну, проехали, кажется…

Отец тоже был бледным, пусть и при все той же усмешке на губах.

— Похоже на то. Наливай…

Юмор в голосе Николая почти не чувствовался, но родители знали его слишком хорошо. Смеяться начали оба. Нервно, но смеяться.

— Объявленные передачи нашего канала будут проходить в обычном режиме, но в начале каждого часа мы будем передавать краткое информационное сообщение, а также сообщать о любых деталях, которые…

— Отбились, — заключил отец. Что такое ядерный реактор, он знал намного лучше жены и сына, и все это время ему наверняка было страшнее, чем он старался показать. С другой стороны, сам Николай заметно лучше родителей знал, что такое «группа, вооруженная автоматическим оружием».

— В настоящее время радиационный фон на территории ЛАЭС составляет 8,1 микрорентгена в час, что меньше естественного фона. В районе поселка Ручьи радиоактивный фон составляет 8,0; в районе станции Воронка — 7,7; в районе поселка Кандакюля — 8,0…

— А Петербург что? — не удержалась мама. В тот же момент в углу экрана выскочили цифры: «6,5».

— В Петербурге радиационный фон в настоящее время составляет 6,7 микрорентгена в час. Еще раз повторю, это меньше даже естественного радиационного фона и не представляет никакой опасности для здоровья. Мы призываем население сохранять спокойствие. Нет никаких сомнений в том, что спецслужбы на этот раз сумели сработать четко и эффективно, не допустив…

— При чем здесь спецслужбы-то? Их штатная охрана перебила, сказали же. Там человек шестьсот, насколько я помню.

— Станции защищает какое-то из Управлений ФСБ под контролем Федерального агентства по атомной энергии, — не согласился Николай. — А наружная охрана — внутренние войска МВД, если я не напутал. Так что с формальной точки зрения…

— Надо Свете позвонить.

Мама, разумеется, была практиком: детали административного подчинения отлично сделавших свое дело людей ее не интересовали. К моменту, когда ее сын вернулся в комнату уже одетым «по-домашнему», была обзвонена половина родственников: начиная, разумеется, с дочери, сразу ретранслировавшей «отбой» своему мужу. Все это время телевизор не выключался, но программа действительно шла самая обычная. Следующий выпуск новостей вышел, как и было обещано, в 11 ровно и открылся статичной картинкой с парящими на морозном сером горизонте трубами. Потом картинка мигнула и пропала, и на ее месте вновь появилась «говорящая голова». На этот раз знакомый любому петербуржцу ведущий выглядел заметно спокойнее. Похоже, все действительно обошлось. От ЛАЭС до Питера было 80 километров по прямой: от Чернобыля до Киева было больше.

— Дорогие телезрители…

— Женуля! — заорал отец. — Иди смотреть!..

Мать подошла, торопясь, и с этого момента они смотрели в экран уже все вместе, как на Новый год.

— По полученным в течение последнего часа дополнительным сведениям… Шестеро убитых и по крайней мере четверо тяжелораненых из состава подразделения охраны… Имена погибших и раненых пока не сообщаются, но нам сообщили, что все пострадавшие находятся в медсанчасти ЛАЭС, в которой имеются условия для проведения хирургических операций любой степени сложности… Наш собственный корреспондент сообщает с места…

— Ага, ага, — с удовлетворением закивал отец, когда во весь экран было показано, что именно этот корреспондент «сообщает». — Вон они, соколики. Ай, молодцы…

— Коля… — тихо позвала мать, оказывается, смотревшая в это время на него. Николай не слышал, — ему было не до того. Оскаленные, неживые лица, с выпученными до предела глазами, как часто бывает у людей, погибших от полостных ранений. Россыпи ярко блестящих гильз на едва-едва припорошенной инеем, перетоптанной вдоль и поперек земле. Гильзы короткие, гильзы длинные, черные пятна крови тут и там. Выбоины у косяков двери и окон приземистого серого домика, разбитые вдребезги стекла. Тела друг на друге, тела, изогнутые последней мукой так, будто они до сих пор пытаются дотянуться, добежать куда-то. Подросток лет восемнадцати, лежащий лицом вбок — рот удивленно открыт, в черном провале виден язык. Картинка здорово дрожала: оператор или собирался уронить камеру на землю, или раздумывал о том, не упасть ли ему тут же. Корреспондент при этом выглядел сравнительно неплохо. Показав раз пять его ноги в черных ботинках, аккуратно переступающие с одного сравнительно чистого пятна инея на другое, камера поднялась на его лицо, оказавшееся неожиданно спокойным.

— Владислав! — позвал его невидимый сейчас ведущий. — Мы все видим вашу картинку! Расскажите, что сейчас происходит на станции?

— Алексей! — тут же отозвался уверенный парень. — Мы сейчас находимся на том самом месте, где сегодня в 8 часов 10 минут утра была произведена попытка…

— Коля… — снова позвали сбоку. На этот раз Николай обернулся. Мама смотрела на него, прижав руки к груди. Он перевел взгляд на отца, и тот, только что азартно и хищно подпрыгивавший на месте, тоже, как оказалось, смотрел прямо ему в лицо, бледный и напряженный. — Коля, что?..

— Ничего, — сумел хрипло выдавить из себя он. — Показалось, знакомый. Но нет, конечно, просто типаж. И бритые все. Там… там не брились…

Он снова повернулся в сторону экрана, где журналист немо шевелил губами, скупо поводя вокруг себя свободной от микрофона рукой. После одного из его жестов картинка отплыла вбок, фокус ушел вперед, и оператор показал наплывом группу крепких мужиков в пятнистом камуфляже и с оружием. Те, как почувствовав, разом повернулись к камере спинами. Поняв, что ничего интересного не будет, оператор на этот раз мягко и неторопливо развернул камеру в другую сторону, показав панораму целиком. Стена домика, выглядевшая так, будто в нее пригоршнями швыряли щебень. Застывшие ступни ног в одном почему-то ботинке. Осевший, перекошенный фургон с истерзанным рваными дырами тентом. Другое тело — это показали целиком, и зрелище было такое, что сквозь гул в ушах к Николаю прорезался совершенно отчетливый мамин вздох.

— …Нам рассказали, что ответственный представитель Росатомэнерго обратился к персоналу станции со словами благодарности, заявив, что…

С большим увеличением показали лицо молодого солдата, водящего глазами то в одну сторону, то в другую. Камеру он не видел, и оттого сцена была сюрреалистичной: миллион человек как будто подглядывало за тем, как возбужденный произошедшим парнишка облизывает черные от ветра губы и морщит нос. Журналист продолжал что-то бубнить, но его слова доходили плохо. Когда снова начали показывать исщербленную стену и ворох заледенелых осколков под оконными проемами, Николай поднялся. Родители посмотрели… странно. Застыв лицом, он ушел в другую комнату, плотно закрыл за собой дверь и деревянным движением ткнул в кнопку включения компьютера. Тот тихонько ухнул, и через несколько секунд раскрутившийся жесткий диск выдал на пискнувший стереодинамиками монитор обычные при загрузке операционной системы строчки. К тому моменту, когда развевающаяся в центре экрана «рама» сменилась на панораму усыпанного сияюще-желтыми листьями Летнего сада, Николай уже немного успокоился. Пульс, во всяком случае, снизился где-то до девяноста. Выйдя в Сеть, он двумя щелчками компьютерной мыши вывел на экран блекло-коричневое дерево сообщений никогда не спящего «Правильного форума военной истории». В правой половине экрана, на которую при загрузке согласно его настройкам выводились имена присутствующих участников, было пустовато. Воскресное утро — большинство людей в европейской части страны должны были проснуться только недавно и сейчас сидели у телевизоров, а не в Сети. Дальневосточники же вообще еще не знали ничего.

Несколько человек с малознакомыми именами активно перебрасывались сообщениями. Николай проглядел их наискосок, открывая только выглядящие самыми интересными. На каждый пост он тратил не более пары секунд, но на середине одного усыпанного восклицательными знаками сообщения (вызывающего в подсознании классическую здесь шутку «а бояться лучше на чердаке!») остановился. После этого, подумав, он вернулся на несколько штук назад. «По Си-эн-эн третий час надрываются, что русские не дают никаких комментариев. Может, теперь заткнутся?..» «Третий час» — это выглядело странно. По ощущениям — почти как взгляд родителей. На часах в углу экрана было 11.14, на надетых к этому времени наручных — столько же. В логе сообщения стояло 10.56, — в хвост к нему только в одной этой ветке было приписано уже штук десять. «Третий час» означало, что CNN разродилось первым «мы прерываем свою программу» по крайней мере за два с копейками часа до этого, то есть в 8.40 или что-то около того. Впрочем, возможно, — и скорее всего — это просто преувеличение. Проверяется это легко. Стоило набрать «cnn.com», — и на распахнувшейся стартовой странице тут же выскочила картинка с теми же парящими трубами над угловатыми зданиями на фоне серо-стального неба Финского залива. Последнее обновление датировалось 2.10 после полуночи по «восточному стандартному времени», то есть появилось четыре минуты назад. Ну да, их штаб-квартира в Атланте, на Восточном побережье. Мораль?..

Не слишком даже задумавшись, Николай набил в поисковую строку «LAES», — просто транслитерировав слово из русского. Ничего. «Бор» в смысле «Сосновый Бор» не подходил — половина ссылок будет про Нильса Бора, четверть про его внука, а остальные — про сам элемент. Тогда — «Petersburg nuclear power plant». Вот это сработало без проблем — мигнув, экран переродился в разделенную пробелами коллекцию абзацев. По умолчанию они были отсортированы по времени появления на сайте, а всего из трех десятков найденных на страницу влезло двадцать. Нижние были многомесячной давности, в глаза бросилось «Россия продолжает игнорировать требования ЕС об усилении безопасности своих ядерных станций». Верхние были сегодняшние и вчерашние: «атака на станцию», «неизвестные лица в неизвестном числе», «инцидент на станции», «российская сторона пока не дает никаких комментариев»… Николай покусал губы. Парень с забавным ником «Взрыватель» оказался прав — первое из сообщений всего этого блока датировалось 12.44 после полуночи по тому же восточному стандартному времени, разница которого с Москвой составляла восемь часов. Что теперь? Американские же «abcnews.go.com» оказались пустышкой — на их стартовой странице до сих пор висела реклама телесериала, с размером бюста главной героини, едва помещающимся в выделенное под «нажимабельную» картинку пространство. Сайт британских «ВВС» был переполнен уже не только старыми силуэтами станции, но и изображениями земли с пятнами тел, — и, более того, крупными планами с рассыпанными гильзами. Кто-то уже явно успел скинуть им сделанные за последние часы снимки. Скорее всего — и снятые, и переданные с мобильного телефона. Впрочем, нет… Размышляя с такими усилиями, что голову оказалось легче склонить набок, Николай вспомнил, что напуганная женщина в пойманной им часом ранее радиопередаче упомянула, что сотовая связь отрублена. Или включили снова, как очередную меру по успокоению народа, или фотографии появились каким-то другим путем. Но в любом случае, из двадцати с небольшим «попаданий» в архиве ВВС, вызванных к жизни теми же ключевыми словами, свежими были только шесть, и все они появились лишь в течение последних двух часов. Это легко проверялось просто сравнением лондонского времени, выставленного на рамке каждого кадра, опять же с московским. Да и первое было, скорее, просто перепечаткой из американских сообщений, с осторожной приставкой «по некоторым сведениям…» Первое «настоящее», свое, появилось в 6.20, то есть в 9.20 утра по тому времени, какое было в Петербурге и в Сосновом Бору. Не «Боре» же… Забавно, да?

Николай разорвал соединение с Сетью и откинулся на спинку стула. Размышлял он так напряженно, что лишь с большим трудом заметил, как тихонько приоткрылась, а затем вновь закрылась дверь за спиной: мать проверила, что он делает. Итак, британский сайт полнее, но зато американские выложили информацию о случившемся на ЛАЭС заметно, на многие часы, раньше. Что это может означать? К минуте, когда в Атланте ночной редактор ленты новостей выпустил первое сообщение об «инциденте на ядерной электростанции в России», прошло около получаса с момента собственно атаки. В теленовостях сказали, что началась она в 8.10 утра. К скольки она «закончилась», если можно употребить это слово? Прищурившись, Николай поглядел в окно, а затем и вообще закрыл один глаз, чтобы думать было еще легче. Хорошо, что этого не видит никто, кто считает его достаточно умным…

Судя по картинкам из телерепортажа, бой велся на минимальных дистанциях: в пределах 10–15 метров. Оружие было разное, но с явным преобладанием автоматического. Сколько человек участвовало во всем этом — предположить сложно. С одной стороны, были «тяжелые потери убитыми и ранеными», с другой — «все нападавшие уничтожены». Предположим — около десятка с каждой стороны в потери, плюс сколько-то уцелевших, собственно и выигравших бой — с нашей. Тогда бой мог длиться минуты, больше явно никак. На минимальной дистанции работают длинными, почти непрерывными очередями. Стандартный магазин «Калашникова» — 30 патронов, это 4 секунды. У охраны — точно они, у тех, кто на станцию напал? — скорее всего тоже. Штурм домика охраны подразумевал использование длинноствольных типов оружия, способных придать пуле высокую начальную скорость. То есть ни УЗИ, ни какой-нибудь Хеклер-Кох здесь не играют. Более того, когда гарантированная надежность важнее меткости (а та на такой дистанции вообще никакого значения не имеет), ни один реалист не станет брать М-16 или остальные разрекламированные модели. Только старый «Калашников», только так. Значит, 4 секунды или около этого — на первый магазин. Те, кто сумели дожить до необходимости его сменить — считают следующие секунды. К этому моменту целей становится в разы меньше, и израсходовать второй магазин займет, соответственно, в 3–4 раза больше времени. Но в любом случае в пределах одной минуты кончено будет уже все. Учитывая то, что было видно в сумбурном видеосюжете, все нападавшие легли на площадке перед домом, перед проходной — вероятно, внутренней. Перед той избитой машиной, или за ней, или внутри, — это уже неважно, никакой защиты она не предоставляет. Потом уцелевшие бойцы охраны потратили еще какие-то десятки секунд на то, чтобы прошить короткой очередью каждое из столь живописно валяющихся перед ними тел, после этого аккуратно выбрались… Можно было представить, как это было страшно. Еще раз по пуле в каждое тело — с максимальной для тесной асфальтовой площадки дистанции. Никому явно не хотелось рисковать получить прощальный привет храброго воина Аллаха в виде пули или прикрытой им от взгляда гяура гранаты. Потом… Потом они подходят ближе и начинают пинать тела. Тревога поднята уже давно, и к этому времени к проходной с разных сторон подлетают машины с тревожными группами — еще человек десять с оружием. Но все уже закончилось, и теперь впервые звучит облегченное «отбились»… Так было?

Николай поднялся, бросил последний взгляд на застывшую на экране картинку с желтыми кленами и отвел руку назад, не выключая машину. Пока пусть так…

— Ну, что тут? — спросил он, снова войдя в комнату к родителям. Те о чем-то оживленно переговаривались между собой, когда он вошел. О чем именно — разобрать не удалось, да он и не пытался особо.

— Пока ничего. Выступил еще какой-то человек, в голосе — сплошное облегчение. Типа, «всем налить» и по ордену.

— Очень может быть. — Николай с удовлетворением кивнул. Ордена себе эти ребята заработали честно. Сейчас начнут трепать язык, что все это давно и тщательно спецспланированная спецоперация спецорганов, но это уже будет бред. Было бы спланировано — положили бы их между заборами из пулеметов, после предложения сдаться. А так… Все явно было экспромтом, встречный бой, со всеми его радостями. Отсюда и «тяжелые потери»…

Он зябко поежился, стараясь дистанцироваться от того жуткого ощущения почти нарколептической нереальности, которое каждый раз поднималось в нем при произнесении вслух или тем более про себя словосочетания «встречный бой».

— Что-нибудь умное сказали? — спросил он вслух, не собираясь доводить до родителей никаких подробностей своих бесполезных рассуждений.

— Нет.

— Ну и ладно. Может, к вечеру какие детали…

— Ты к скольки сегодня? — поинтересовалась мама.

— Как обычно. К шести. В 4.40 выйду, доберусь не спеша.

Впрочем, к середине дня Николай совершенно точно определил для себя, что выйдет не позже половины четвертого. На дежурство ему было именно к шести, но недопонятые, недодуманные обрывки мыслей метались в голове настолько суматошно, что ему требовалось привести их в порядок. Ничего лучше, чем бег или ходьба по знакомому маршруту, для этого не имелось, поэтому он решил пройти от Василеостровской до Гавани пешком. Погода этому явно способствовала, ветер так и не поднялся, и легкий морозец в сочетании с негусто завалившим дороги свежим снегом сделал прогулку однозначно приятной. Спешащие по своим воскресным делам ленинградские девушки выглядели совершенно шикарно — румяные, с блестящими глазами, большинство простоволосые, и каждая десятая в шубе хотя бы «из козлика» и длиной хотя бы «по то самое». Растет, как говорится, благосостояние трудящихся.

«Что бы это все значило? — спрашивал Николай сам себя, шагая. — Что?» Перед самым выходом он посмотрел очередные новости и еще раз проверил те же самые веб-сайты. В новостях не было ничего кардинально меняющего представление о произошедшем. Единственное — наконец-то прозвучали слова «Кавказ» и «Чечня», и так-то ясные с самого начала. Тон выступлений был едва ли не эйфоричным, генералы разных родов войск делали мужественное выражение лица, изо всех сил стараясь скрыть желание подпрыгнуть на месте. Полуденное выступление президента Николай упустил, но отец рассказал, что и в нем ничего выдающегося не прозвучало: просто связный набор подходящих к случаю фраз. С другой стороны, на сайте CNN он отметил детальку, которая ему не понравилась. Старые сообщения никуда не делись, новых прибавилось штук двадцать пять — как и положено, когда новость настолько «горяча». Но при этом несколько изменился как тон сообщений, так и их формат. Во-первых, через два раза на третий в комментариях начали проскакивать фразы вроде «Как всем известно, охрана ядерных объектов в России находится в неприемлемом состоянии. Таким образом, представляется чудом, что они сумели…» Во-вторых, неожиданно исчезла маркировка ушедших с первой страницы сайта в архив сообщений по времени. Дата осталась, а вот часы и минуты пропали, будто их и не было. Для проверки удивившийся Николай набил в поисковую строку словосочетание «Билл Клинтон». Выскочивший десяток страниц, набитых заглавными абзацами давно ушедших в прошлое новостей и комментариев, был теперь таким же — только даты. Похоже, веб-дизайнер CNN действительно выбрал этот воскресный день, чтобы если не сменить, то хотя бы чуть модифицировать формат их интернет-страницы. Это было странно. Учитывая, какая у них сейчас должна быть нагрузка на сервер, любые манипуляции с форматом могут окончиться плохо. В компьютерах доктор Ляхин понимал не слишком, но замеченная перемена шла совсем уж вразрез с тем, что он знал.

Ладно, черт с ним, со временем, — сам он помнил минуты выхода первого невнятного сообщения об «инциденте» точно. Это было через полчаса после начала боя, или через примерно 25 минут после того, как он закончился. Конечно, если опять же считать верной логику рассуждений о его ходе. За это время информация дошла до Атланты, в которой была ночь с субботы на воскресенье, успела «перевариться» в головах дежурной смены, наверняка соображавших: выпустить ли им новость первыми из всех, рискуя опозориться, если это окажется уткой типа прошлогодней зимней серии. Тогда компьютерные вирусы, вложенные в электронные сообщения с заголовками типа «Русской ракетой сбит американский самолет!» и «Китайцы сбили искусственный спутник!», за пару суток обошли весь мир, вызвав короткую панику в новостных агентствах. В итоге выпускающий редактор рискнул, и CNN стали первыми — но это было слишком уж рано… Скрипя сапогами по снегу и уже почти равнодушно проскальзывая взглядом по лицам идущих навстречу красавиц, Николай пытался вытащить из головы что-то мешающее, какую-то глупую ассоциацию с детством. Чернобыль? Возмущенная критика в советских газетах: дескать, вся западная пресса хором сообщила, что при аварии погибло две тысячи человек, хотя погибло всего шесть пожарных, героически боровшихся с огнем… Или еще что-то в этом роде?

Как всегда бывает, когда хочешь вспомнить что-то и никак не можешь, Николай начал злиться. Как с такой проблемой (удачно называемой на английском «блок в мозгах») справиться, он знал не хуже других. Нужно начать думать о чем-нибудь другом, тогда мысль всплывет сама — обычно во время засыпания, когда мозг упорядочивает, сортирует и отправляет на долговременное хранение воспринятую за день информацию. Но как обычно, хотелось вспомнить сейчас.

— Вечер добрый!

Курящий перед входом в терапевтический корпус охранник в темно-синей униформе вежливо поздоровался, и Николай ответил тем же. Времена, когда сопливый пацан с резиновой дубинкой зарабатывал больше старшей медсестры и соответственно себя вел, давно прошли. Теперь охрана и этой, и любой другой больницы в большинстве прекрасно знала, за что именно ее кормят.

Подъем по многопролетной, ярко освещенной лестнице, на стенах которой там и сям висели зеленые коробки платного «Санкт-Петербургского таксофона». Лифтом доктор Ляхин не пользовался принципиально. Залитая пупырчатым матовым стеклом широкая бежевая дверь — родное отделение, где его знают и ждут. Десять минут в запасе — расчет времени был почти идеальным.

— Здравствуйте, Николай Олегович.

— Привет, Шурочка. Как сегодня, ничего?

Ответа Николай не ждал, но все равно остановился, со всеми «зимними припасами», вроде шапки, теплой куртки и пакета с ботинками, висящими на руке. На постовую медсестру Шуру было приятно посмотреть: прозрачно-розовый халат, розовые щеки, розовый колпак на волосах. Ушки тоже розовые. На счастливого поросенка она не походила только потому, что лицо у нее было другое — волевое и умное лицо взрослого человека. Шуре еще не было и двадцати пяти, но она уже выглядела осознавшим себя человеком — у современных девушек такое бывает нечасто. С месяц назад Николай услышал, что в разговоре с подругой она вместо «классно» говорит «очень хорошо», а вместо «обалденно» — «просто потрясающе». После этого он ее окончательно зауважал.

— Все тихо, Николай Олегович. Все как прилипли к телевизорам с утра, так и не отходят. Только бегают из одной палаты в другую. Вы же знаете…

— Это правильно, — невпопад ответил Николай и улыбнулся, чтобы сгладить неловко прозвучавшие слова. — И это хорошо даже. Я пойду, скину вещи, ладно? Потом увидимся.

Фраза прозвучала двусмысленно, но тут уж ничего не поделаешь. Язык за несколько часов молчания закостенел и теперь выдавал «на-гора» что попало. Чувствовать себя за это виноватым было глупо — такое случается с каждым.

«Вечер добрый!» — «А взаимно вам». Зайдя в ординаторскую, Николай обменялся рукопожатием с врачом, у которого принимал дежурство. У них были спокойные, ровные отношения, так и не перешедшие во что-то, хотя бы отдаленно напоминающее дружбу — обоих это вполне устраивало.

— Слышал сегодня?..

— А покажи мне того, кто не слышал. Как здесь?

— В «приемник» спустили информацию быть готовыми к принятию пострадавших.

— Что, с лучевой — к нам?

— Ты удивишься: сказали «массовая травма». — Доктор пожевал губами и спокойно добавил: — Хотя логично.

— Да, — не мог не согласиться Николай, — логично. Мне сестра сказала — на дороге между Пушкином и Питером черт знает что творилось, — ее муж туда за родителями погнал, эвакуировать. В ту сторону до половины доехал от Петроградки за час, обратно — за три с лишним. Аварии — через каждые пять километров. Шесть вечера почти, а то дело было утром. Захочешь — вон, глянь новости. Я как все тут, в общем, не отрываясь…

Доктор кивнул на стоящий в углу ординаторской потертый, но вполне работоспособный «Витязь», и они перешли к делу: обсуждению изменений в состоянии больных, произошедших за субботу, и тому, что может в связи с этим случиться ночью. «Никифорова „плывет“, может выдать тебе что-нибудь. Этот Петров из 11-й палаты — он что-то мне с утра не нравится, приглядывай». — «Он чей?» — «Самой мадам Дашевской. Она тебя съест за него, если что». — «Сам знаю»… Обычный профессиональный разговор, отвлекший Николая от всех мыслей, не связанных с медициной по конкретно его, то есть терапевтическому, профилю. Потом доктор ушел, а принявший дежурство больничный ординатор Ляхин остался. Никакой телевизор он включать не стал, а занялся тем, за что государство и город платили ему какую-никакую зарплату. Забавно, слово «зарплата» в отделении употребляли только новички — принятым здесь «внутренним» термином было «мышкины слезы». Ну да ладно…

Окончательно уйти от главной для всех темы дня все же не удалось. В каждой палате был телевизор, а в некоторых даже по два — больные смотрели каналы по собственному выбору, через наушники. Насколько Николай помнил, именно так смотрели черно-белый тогда телевизор его собственные дед и бабушка, когда он был маленьким. Квартира у тех тогда была однокомнатная, и большого выбора не имелось. По очереди обходя палаты и цепко осматривая больных, ответственность за которых на ближайшие полсуток целиком ложилась на него, он то и дело отмечал картинки в разнокалиберных экранах маленьких переносных телевизоров. Стоящие на стульях или прикроватных тумбочках «дуроскопические кубики» передавали то новости, то комментарии. Показывали какого-то солдата с осунувшимся лицом, — ему пожимал руку мордатый старший офицер в небрежно накинутом поверх кителя белом халате. Показывалось в разных видах то же самое место, которое Николай видел утром — с уже убранными телами, но с без видимой цели бродящими туда-сюда людьми, явно относящимися к какой-то милицейской структуре. Что это не ФСБ — это тоже было ясно: в противном случае их лица не стали бы показывать по центральному каналу. Все это доходило до него отдельными картинками, почти стоп-кадрами. Примерно так он был в курсе содержания бразильских сериалов в годы своей работы участковым. За час он мог обойти 3–4 квартиры, и в каждой телевизор показывал свой кусок страданий Педро по Кончите, или наоборот.

Сейчас, разговаривая с людьми, большинство которых явно старалось отделаться от него побыстрее, Николай окончательно убедился, что дежурство будет не слишком сложным. Кто бы возражал! Но, выйдя из очередной палаты, он неожиданно застыл непосредственно за дверью, пытаясь осознать, что такое происходит. Что-то увиденное в экране именно здесь? Или нет?

Прошедшая по коридору Шурочка с интересом посмотрела в мрачное, напряженное лицо непростого доктора и поинтересовалась, что случилось. Ответил тот снова невпопад, и медсестра, внешне просто кивнув, «про себя» осуждающе покачала головой. Доктор Ляхин за последние полгода заметно изменился. Это была не водка и не наркотики, хотя такой вариант в отделении обсуждался. Как выглядит и то, и другое, здесь знали достаточно хорошо. Несколько человек поопытнее намекали, что это может быть сползание в «пограничное состояние», за которым — уже или собственно психиатрия, или Ляхин сумеет взять себя в руки и вернется к нормальному поведению, отбросив свою дикую доминанту о том, что Россия якобы кому-то нужна. Целиком такие разговоры Шура никогда не слышала — только обрывки. Дистанция между врачами и средним медперсоналом блюлась строго — ничего лишнего в присутствии медсестер сказать о коллеге врачи не могли.

Взглянув вслед уходящей медсестре, Николай вернулся в палату и остановился в дверях. Телевизор что-то неслышимо бубнил, на подоконнике стояли начисто вымытые цветы, тумбочки были завалены газетами и книжками с обложками, расписанными яркими, кричащими красками — сплошные гангстеры, блондинки и пистолеты. Не задержавшись у входа дольше чем на секунду, он подошел к пожилому мужчине (удивленно на него воззрившемуся) и склонился, разглядывая эмблему на его спортивном костюме. Круглая нашивка с двумя флагами — российским и американским, космический челнок, индекс экспедиции. Если он не спутал, тот полет называли «Крикалёвским».

— Доктор, — испуганно прошептал больной. — Что?

— Ну-ка, сядьте.

Человек отложил телевизионный пульт и сел, неуютно поеживаясь.

— Наклоните голову вперед.

Больной наклонился, и севший ему за спину Николай положил руки на его шею.

— Влево-вправо поверните. Еще раз вниз, — он помолчал, тщательно ощупывая узлы под пальцами. — Нет… Показалось.

— Что?

— Показалось, что щитовидка увеличена. Уже ушел, а потом думаю — «дай, вернусь, пощупаю». Но, оказывается, ничего.

Больной благодарно покивал, провожая его, снова идущего к двери, несколько испуганным взглядом: сосед по палате сымитировал выражение его лица, как брат-близнец. Дверь мягко закрылась, и за дверью Николай сумел перевести дух. Ну что ж, старая система сработала, как положено. В конце концов, не будь этой нашивки, что-нибудь другое за несколько часов натолкнуло бы его на ту же самую мысль. Ассоциацию из детства, глупый детский анекдот типа прочих — про Чебурашку и «пиписины», про Гену и старуху Шапокляк и так далее. В наши дни такие уже не рассказывают. Всплывший откуда-то из глубин памяти анекдот действительно подошел бы к описанию ситуации, если бы не был настолько глуп. Гибель «Челленджера» в 1986-м, американский президент (кто тогда был, Рейган?) спрашивает секретаря: а все ли прислали соболезнования. «Да, — отвечает секретарь (почему не секретарша? Бог знает, — говорили-то именно так) — Даже Горбачев. Самым первым, еще за полчаса до старта».

Николай смог позволить себе улыбнуться. Заноза в мозгах исчезла, и теперь он чувствовал себя просто глупо, что в данной ситуации само по себе тоже было почти удовольствием. Детские глупости — забавно, что они всплывают в голове через десятки лет после того, как этот анекдот был рассказан последний развернувшись к работе, он продолжил делать то, что умел и любил, и это также здорово помогло. Работы было, в общем, не так мало даже для спокойного дежурства. С бумагами он закончил только в полдвенадцатого и, попрощавшись с подозрительно на него поглядевшей Шурой, намылился поспать. Скопившаяся за последние недели усталость давала о себе знать: зевки были неудержимы, как бывает у детей и котов. Вместо зубной щетки он привык пользоваться жевательной резинкой, а брился принципиально только утром и только дома, поэтому со всеми переходами и перекладываниями малопродуктивно потратил еще минут двадцать. В итоге к тому моменту, когда можно было уже действительно ложиться спать, уже начались полуночные теленовости, пропускать которые было неловко. Пульт в телевизоре работал кое-как, но если его как следует потрясти, контакты «схватывали», и Николай смог посмотреть передачу с вообще сибаритским комфортом: лежа на диване под простыней и с выключенным верхним светом. Но новости оказались относительно скучными для такого непростого дня — сплошное повторение снятых и уже показанных раньше видеосюжетов и оптимистичное мычание комментаторов и «представителей силовых ведомств». Воскресенье все же сказывалось — в обычный рабочий день программа почти наверняка была бы более живой. После тридцатисекундного сюжета о том, что правительства ряда европейских стран обратились в российский МИД за разъяснениями, он с облегчением ткнул в заткнувшую экран кнопку. Комментарии диктора давались ставшим в последний год модным иронично-язвительным тоном, и это тоже раздражало. Тот явно считывал с висящего перед ним экрана телетекст, а не говорил сам, поэтому слушать такой голос было противно.

Следующий день тоже прошел как обычно: с утренней конференцией, врачами, больными, медсестрами, неистребимыми запахами пенициллиновых антибиотиков и рисовой каши и так далее. Отделение было в отличном состоянии, ремонт в нем был на зависть многим, как и вышколенный персонал, состоящий целиком из профессионалов. В общем-то Николай Ляхин пока ни разу не пожалел, что после ординатуры пришел работать именно сюда. Своих медицинских тараканов в значении «местных тонкостей» здесь хватало, — но где их нет? В «Кремлевке»? Да бросьте… Работа без тонкостей может быть только у гробовщика…

Вечером дом и человеческий ужин со снова начавшими глядеть на него с затаенным сомнением в глазах родителями. Компьютер, очередной перевод с английского: причем не полировка, а первичный, требующий хорошей концентрации. Позже — бег, привычно и уверенно прогревающий мышцы насквозь, несмотря на классический ленинградский ветер, до предела насыщенный полурастаявшими кристалликами снега. Температура опять начала скакать вверх и вниз, и к концу недели растаял почти весь снег, который падал с начала января. К этому же концу недели Николай начал осознавать, что тон телевизионных новостей несколько изменился. Из оптимистичного он стал каким-то настороженным, и это было странно: трупов за эти дни не прибавилось, интервью с ранеными парнями из спасшей ЛАЭС и город смены можно было видеть каждый день, и все вроде бы было на редкость в порядке. Вечером четверга «Газета. Ру» выпустила краткое сообщение о свежем заявлении премьер-министра Великобритании. Заглавный абзац оборвался на словах «…о недопустимости безалаберного отношения к безопасности…», и Николай на секунду задумался — как будет по-английски «безалаберный» или «безалаберность». Вспомнив по крайней мере три варианта, он полез в «130-тысячный» словарь Таубе-Даглиш — и тут задумался еще больше. Классическим переводом для стоявшего первым «haphazard» действительно было «неприцельный огонь».

К пятнице непонятно резкое заявление англичанина было поддержано сразу несколькими политиками, включая даже нейтральных шведов, а к субботе от комментариев, заключений и разъяснений на новостных интернет-лентах уже рябило в глазах. К этому времени уловленная им еще несколько дней назад настороженность в собственно российских комментариях переросла в нечто иное. В этом новом качестве было всего понемногу — и это было на редкость непонятно, поэтому Николай задумался уже совсем всерьез. Было такое ощущение, что ни англичане, ни «континентальные» европейцы, ни подключившиеся к ним на удивление позже всех американцы просто не обращали внимания на произошедшее на самом деле. Никто не желал замечать видеосюжеты с выложенными в ряд телами нападавших. Половина их была опознана уже на второй день — все они действительно оказались чеченцами. Никто за пределами России не обращал внимания на то, что ни один темный силуэт в опубликованной во всех газетах, представленной Государственной следственной комиссией схеме не пересек «внутренний периметр» системы охраны станции. Это все было как будто с кем-то другим, где-то в другом месте, потому что все комментарии и заявления долбили одно: «неприемлемая халатность в обеспечении системы охраны», «система, не отвечающая запросам даже середины XX века», «угроза экологической безопасности Европы и всего мира»…

Странным было и то, что огрызались отечественные СМИ довольно вяло. Некоторую вспышку напомнившего ранние репортажи оптимизма вызвало прозвучавшее в субботу заявление пресс-службы ФСБ о том, что террористов было, оказывается, не десять, а одиннадцать. Тяжелораненый одиннадцатый был, как вдруг выяснилось, взят живым, и само его существование до этого момента скрывалось. На юге страны к этому времени также были проведены масштабные противотеррористические мероприятия, и в телеэфире начали мельком звучать цифры, обобщающие их итог — арестовано столько-то людей, «возможно, имеющих отношение к произошедшему в конце прошлой недели нападению на Сосновоборскую АЭС», «следствие вышло на след организаторов…» Но этого не хватило, и после примерно суток «переваривания» новости все зарубежные комментаторы и футурологи-любители взялись за старое. «Возмутительная халатность, едва не позволившая экстремистам погрузить Европу в ужас второго Чернобыля». «Сложно рассчитывать на то, что чудо, спасшее русских от очередной катастрофы, поможет им в другой, следующий раз…» МИД отвечал какими-то заявлениями, пробитые автоматными пулями синюшно-бледные трупы показали в таком виде, что половина увидевших сюжет ОРТ зрителей не-медиков наверняка бросились к унитазам — все без толку. Группа перебитых к такой-то матери под воротами ЛАЭС чеченцев была едва ли не официально объявлена победителями, и никакие другие не укладывающиеся в эту концепцию факторы в расчет уже не принимались.

В ту же субботу Николай встретился на самбо с «Юрками» и сумел наконец-то задать интересующий его вопрос без всякого стеснения.

— Ребят, я не понимаю. Наш МИД — он вообще из дармоедов состоит? Целиком?

Смешок был почти всеобщим: к моменту, когда он это спросил, ребята уже заканчивали переодеваться, но еще не вышли в зал.

— Док, ты в своем репертуаре. Успокойся, они просто все очень заняты.

— Нет, но я действительно не понимаю…

— А чего тут понимать? — Железный Винни, действительно похожий в вытертой временем борцовской куртке на добродушного Винни-Пуха, хлопнул его по спине так, что весящий 75 кило Николай едва удержался на ногах. — Они заняты. Им не до нас. Машинки стучат, факс перегревается, секретарши только рот полоскать успевают. Все при деле. Какое противодействие, что ты? Когда ты в последний раз видел, чтобы наш МИД что-то умное сделал в политике? Именно не сказал, что сделает, а сделал?

Что ответить, придумать сразу Николай не сумел, потом была тренировка, в ходе которой тоже было не до разговоров, но во время «обратного» переодевания он завел этот разговор снова.

— Я не дипломат, конечно, но полагаю, самой лучшей политикой здесь был бы фарс.

— В смысле?

— А в прямом. Фарс, демонстративное пересмешничание. Причем давно пора. К примеру: цвет демократического мира заявляет, что мы продаем оружие «Хезболле», — вот продаем, и все тут, что бы мы там ни говорили и какие документы ни предъявляли. И тут МИД России обращается к правительству Монако с требованием немедленно прекратить поставлять компоненты химоружия «Аль-Каиде». Вот немедленно, сию минуту! «Да какое химоружие? — икает офонаревший от услышанного принц Монако, оторвавшись от рулетки. — Да вы что?» А МИД на это гневно должен ответить: «Вот! Все видят, что Монако не желает разоружиться и признать свою вину перед мировым сообществом? Кровавый и прогнивший монархический режим ничего не способен сказать в свое оправдание! Доколе мир будет терпеть беззастенчивые поставки произведенного в Монако химоружия „Аль-Каиде“, мы вас спрашиваем?»

Когда фраза выдохлась и все отсмеялись, Николай продолжил уже спокойнее:

— Ну, это максимум, разумеется. Перебор. Но смысл ясен, нет? Нас обвиняют в том, что из нас прут имперские амбиции и только поэтому мы не даем свободу Чечне и Еврейской автономной области, — а мы требуем немедленно сесть за стол переговоров с техасскими сепаратистами. Которые, между прочим, есть. Мол, мы возмущены, что воля требующего независимости техасского народа заглушается марионеточными спецслужбами антидемократического режима. И хорошим дипломатическим языком начинаем организовывать эту встречу. За наш счет, где-нибудь на Ямайке или Палау, под нейтральными пальмами — не слишком всерьез, но демонстративно. Нам в очередной раз говорят, что у нас атомные подводные лодки сплошь ржавые и вот-вот накроют радиоактивными утечками половину Мирового океана, — а мы поднимаем крик, что какой-нибудь «Сивулф» на самом деле течет плутонием по всем швам, и это скрывают от населения Бреметона и всего штата Вашингтон, чтобы не вызвать паники. И неважно, что ни хрена он не течет — тут нужно, чтобы каждая третья домохозяйка в штате задумалась о том, а не написать ли конгрессмену о своих страхах. Ну, и так далее. Именно как фарс. Как прививка. Чтобы всем было понятно, что именно мы передразниваем, чтобы начали воспринимать с критикой уже это, уже своих.

— Не сработает, — было заключение «Винни», прозвучавшее, уже когда они вышли на улицу. Снова как следует подморозило, и черное небо давило на кожу, как открытая могила. — Все, чего ты добьешься таким манером, — это испорченные отношения с тем же Монако и всеми остальными. Хотя тут ничего не сработает, наверное.

— Да знаю я… Просто обидно, что вместо чего-то пусть не слишком даже умного не делается ни-че-го вообще. Канал «Раша Тудэй» запустили, — отчитались, что полдела сделано. Деньжищ попилено — на танковый полк хватило бы. Ты видел, что он крутит? Любой нормальный телезритель тут же на прибалтов переключит или на азербайджанский «Лидер»: там программа в разы интереснее. Почему Артем Драбкин до сих пор без ордена? Олег Маддокс? Они вдвоем для имиджа России больше сделали, чем весь наш МИД вместе взятый. Почему им не помогают люди, которые МГИМО заканчивали, если не психфак, — которые учились управлять человеческой психологией? Да стоило бы это — копейки. Перевести «Иди и смотри» и «Горячий снег» на английский, немецкий и французский — и раздать ДВД-диски в кабинеты истории по школам Европы и Северной Америки. Копейки! И выросшие школьники через пять лет забросают Бивора и старую жабу Олбрайт тухлыми яйцами, понимаешь? Хоть с этого начать! Почему этого никто не делает?

— Заняты, — снова буркнул Витя, и стало ясно, что тема ушла окончательно, — все переключились на обсуждение завтрашнего выезда на хардболл. У Николая, понимавшего, что он говорит слишком много, осталось впечатление, что он все равно что-то недоговорил, но поделать он уже ничего не мог. Это тоже было нормально, хотя и неприятно — среди своих.

В воскресенье группа встретилась на вокзале в полном составе, потому что Витя отдал машину в гараж — что-то подкручивать и настраивать. Встретились рано — к девяти им было уже начинать, а до этого надо было и добраться до места, и переодеться.

— А мой-то дурак… На рыбалку пошел!.. — четко обрисовала обстановку зевающая Машка. Фраза была из классического анекдота, и подошла она отлично: точно так же зевающие ребята посмеялись, и это взбодрило. Когда они добрались до Сестрорецка, а потом местным автобусом до базы, Витя сделал еще одну умную вещь. Он заставил всех бежать последние два километра, и в результате группа вышла на учебный бой в весело-хищном настроении. В таком хорошо драться, и выпавший группе первым «захват укрепрайона» они провели на подъеме — умело и слаженно.

— Всегда бы так, — с удовлетворением отметил кто-то из ребят, когда они едва ли не вприпрыжку вернулись в проходной коридор. На десять минут раньше контрольного времени, победившие и к тому же потерявшие всего троих ранеными. По правилам «Барса» получивший попадание в конечность игрок мог продолжать.

— Скатали лодочку… — машинально Николай произнес выражение, всплывшее откуда-то издалека, из тех школьных лет, когда он предпочитал не хардбол, самбо и легкую атлетику, а байдарку. Тогда это было популярно. — Скатали…

Они вернулись в «инструкторский домик», чтобы вдарить по первой «перерывной» чашке чая из термосов, и обнаружили, что инструкторам не до них. Те пялились в телевизор. Антенна в нем явно была настроена криво, да и развертка тоже — по рябящему «снегом» экрану сверху вниз непрерывным потоком ползли почти белые полосы. Но видно все равно было, — показывали выступление вице-премьера Рогозина.

— Какой канал?

— Да тихо ты!

— А что случилось-то?

На спросившего шикнули уже впятером или вшестером, и он заткнулся, наклонившись к экрану точно так же, как все остальные. В комнату отдыха вошли остатки разбитых наголову соперников сегодняшнего дня, теперь пришлось шикать на них, и из-за всего этого Николай не слышал ничего произносимого вальяжным вице-премьером еще минуты полторы. Потом до него добрались слова «отравляющие вещества», потом их название — и глаза у проходившего обязательный курс токсикологии доктора полезли на лоб. С этой секунды он слушал уже не отрываясь — как и все остальные.

— …Что бы ни говорили зарубежные эксперты, на самом деле никакой речи об утечках или заражении любого рода не идет. С первого же дня, с того момента, как стало ясно, что уничтоженные террористы имели при себе боеприпасы, снаряженные отравляющим веществом, на месте начали работать сразу две независимые группы специалистов, — относящихся как к Министерству обороны, так и к МЧС. Я со всей ответственностью заявляю, что…

— Заявляет он, — с неприкрытой брезгливостью сказал Сергей, и обернувшийся на него Николай неожиданно поймал странный, оценивающий взгляд Вити. Тот едва заметно шевельнул губами, и сказанное Николай прочел без труда — «химоружие», «вчера». Ну да, конечно: именно вчера он это и упомянул. Вот так и зарабатывается дешевая популярность.

— Хочу также особо отметить, что в ходе нападения на пост охраны ЛАЭС террористы не использовали ни одного боеприпаса, снаряженного отравляющим веществом. Они просто не имели возможности сделать это, потому что были уничтожены буквально за минуты. Все, что было обнаружено среди имеющегося у них оружия, боеприпасов и вещей, было тщательно и многократно изучено. Еще раз повторю: ни малейших следов утечки любого рода не зафиксировано. Все, что они принесли с собой, было снято с их тел неиспользованным. Как вы помните, два дня назад я уже рассказал о том, что один член террористической группы был взят живым. В настоящее время его состояние уже не внушает опасений, и те показания, которые он начал давать, позволяют нам…

— «Не внушает опасений!» — восхитился один из инструкторов, и хмыкнувшая Маша одарила его такой улыбкой, что парень едва не умер на месте.

— Забавно…

Рогозин уступил место какому-то глубокомысленному очкарику, и все одновременно разогнулись. Парень, верховодивший в команде конкурентов (несколько раз за утро его успели назвать Слонотопом), поднялся со скамьи, поставил обе руки на пояс и покрутил поясницей в разные стороны, — как пародия на вдруг увлекшуюся бодибилдингом грацию с яблоком. Николай с удивлением обнаружил, что все «свои» ребята смотрят на него и на Лену. На него — понятно, а на Лену — как на химика, что ли? Смешно, но, восприняв висящее в воздухе напряжение, через несколько секунд молчаливого и удивленного переглядывания инструкторы и Слонотоп со своими сделали то же самое. Все вместе они уставились на них так, что не почувствовать неловкость было трудно. Николай и почувствовал — что не помешало ему спокойно молчать, разглядывая окружающих точно так же, как те зачем-то разглядывали его. Это сработало, и через сколько-то времени такой игры в гляделки так и не понявшие, зачем все это случилось, «Барсовцы» и конкуренты по игровому полю начали обмениваться какими-то комментариями.

— Коль, — позвала его после этого сзади Лена, причем почему-то шепотом. — Что ты думаешь?

— Ты не упустила в начале? Как «О-Вэ» называлось?

Лена назвала.

— Значит, не послышалось. — Николай пожевал губами, с неудовольствием прогоняя через себя обрывки старых знаний. — Плохо.

— Почему?

К склонившейся почти к самому его плечу Лене присоединились сначала Витя, а за ним и Сергей с Лешей Тихомировым.

— Потому что это означает, что это, скорее всего, не самоделка. Если, скажем, фосген… — Николай задумался, не слишком ли он ошибается, но решил, что все верно: когда-то он это точно читал, причем в заслуживающем доверия источнике.

— Фосген — его можно сделать самостоятельно, и я даже знаю как. И Лена наверняка знает — это не требует ни особо сложной технологии, ни слишком экзотических ингредиентов. Хлор — как другой пример. Фактически это тоже ОВ, причем исторически — самое первое, если не считать татаро-монгольских ухищрений. Но эти ребята взяли не их, а такое…

Поймав кожей чей-то внимательный взгляд, Николай поднял голову, обнаружив слушающего его «Барсовца» в каком-то метре сбоку.

— Такое, — закончил он уже тише, — за которое мы теперь долго будем отмываться.

— Мы — это кто? — поинтересовались сбоку. Он даже не стал оглядываться, чтобы посмотреть, кому принадлежит голос.

— Да мы все, — глухо объяснил он, удивляясь, что кто-то мог это еще не понять. — Русские.