3. Полдень
— Где он?
— ДК ремонтников, — Мотя сидела насупившаяся, прижимая к груди свернутую шинель, в кузов сунуть не успела. — Туда в убежище раненые переведены из эвакопункта, разбомбленного на Бастионной. Там твой Чоботко. Я говорила, осколочное стопы у него.
— Замечательно. В смысле, что нашелся наш краснофлотец, замечательно. — Катя пыталась вести машину мягче, дорога была сплошь изрыта, а «ЗИС» слушался руля так себе. — ДК ремонтников — это тот, что на Карантинной? Придется нам туда заскочить по-быстренькому.
— Ты же командовать взялась, — не без яда заметила Мотя. — С какой это стати ты сержантом объявилась?
— Я раньше из скромности не признавалась. Чтобы тебя не нервировать. Теперь пришлось, у нас пассажиры и со шпалами на петлицах имеются.
— Это у них на позициях шпалы были, — поджала губы Мотя. — Здесь различие одно, характер поражения и тщательность первичной санобработки. Ты рули нормально. Как нарочно трясешь. Люди все-таки.
— Блин! Я же первый раз за рулем этой «антилопы». Хочешь, сама веди, — Катя, бормоча ругательства, объехала вдребезги разбитый санитарный автобус.
— Материшься, — с осуждением проронила военфельдшер. — Ты же, наверное, образованная. Или вам в «органах» матюгаться разрешается?
— Нам в «органах» все разрешается. Кроме того, чтоб задание не выполнить. Ты в этом подвальном госпитале бывала?
— Была как-то. Давно, еще в прошлом году. Там нормальное бомбоубежище тогда было. Мы на концерт ходили, и вдруг налет объявили. Пришлось прятаться.
— С мужем ходила? Или с Володечкой?
— Ни с тем и ни с другим, — злобно ответила Мотя. — Тебе-то какое дело?
— Никакого. Просто удивляюсь, как это ты все успеваешь. И дети у тебя, и романов целая куча.
— Что ж, я про войну и на минуту забыть не могу?!
— Можешь-можешь. Не ори. Я сама девушка распущенных нравов.
— Не смей про Володечку так думать! Баранку держи, — кидает так, что зубы клацают. Растрясешь раненых до кровотечений, что я сделаю?
— Я стараюсь. Ты зачем Окуня повезла? Он, по-моему, не слишком транспортабельный.
— Ему операция нужна. Сложная, в ППГ не сделать, — угрюмо сказала Мотя. — Ричард Титаныч сам его смотрел. Может, до Новороссийска довезем. Володечка с поста мальчишку специально отправил. Окуневу, кажется, еще и шестнадцати нет. Добровольцем пошел, дурачок.
— Я и смотрю, сопляк совсем, — Катя вздохнула. — Значит, как нам к Матросскому бульвару выскочить? Я город неважно знаю.
По кабине забарабанили, и из кузова многоголосо заорали:
— Воздух!
Катя распахнула дверцу кабины. Со стороны моря, в слепящем солнечном свете, заходило несколько самолетов. Сержант Мезина плюхнулась на сиденье.
— Останавливаться не будем. Все равно мы нашу калеченую гвардию высадить не можем. Да затяни ты, наконец, ремешок каски, мать твою!
Мыслей не было, ничего не было, только руль неудобный да клубы пыли, летящие в лишенную лобового стекла кабину. Катя сосредоточилась на воронках, слева-справа, зевнешь, кувыркнется трехтонка. Как в спарринге: удар, удар — не среагируешь — конец. Дорогу заволокло дымом и пылью. Катя чудом увернулась от возникшего перед капотом разбитого трактора. Вверху ревели моторы, «штуки» отрабатывали по высоте чуть правее, но дороге тоже доставалось. Вой сирен пикировщиков лопался во взрывах бомб. Катя пригибалась к рулю, Мотя, держась за каску, сползла на пол кабины. Машину тряхнуло, корма поднялась в воздух, показалось, перевернется. Устояли. Катя отвернула от глубокой воронки, проскочила клубы дыма, успела мельком разглядеть полузасыпанное каменной крошкой тело в форменке. Переднее колесо подскочило на живом или мертвом. Еще воронка, какие-то ящики, растянутая драными сухими кишками маскосеть, плита от миномета. Осыпавшаяся на дорогу ограда из ракушечника. Мимо промелькнул остов дома. Еще труп в выгоревшей добела защитной форме. Грохот бомб отдалился. Катя расслышала лязг кузова и звуки близкой стрельбы. Пулеметы, хлопки мин. Должно быть, Николаевка. Бой идет восточнее.
Бампер сшиб что-то относительно легкое, отлетевшее с хрустом. Справа горел дом. Бежали несколько бойцов. Последний, без винтовки, придерживал перебитую руку. Катя прибавила газа, обогнала бойцов, протиснулась между двумя разбитыми машинами. Из кузова изрешеченной полуторки свешивался полуголый человек. С бритого черепа часто капала кровь.
— Катя, остановись, — дрожащим голосом попросила Мотя. — Посмотрим, у нас, наверное, всех поубивало.
— Позже. Сейчас встанем, — прикончат.
10.12. Гора Суздальская — хутор Дергачи — хутор № 29, — противник пытается окружить 8-ю бригаду морской пехоты. Высота 74,0-57,5, отметка 111, 7-я бригада морской пехоты сдерживает противника, прорывающегося к серпантину Ялтинского шоссе. Дорога Чертова балка — Дергачи, — батальонная колонна немцев попадает в огненный мешок частей 25-й Чапаевской дивизии. Погода — штиль. Непрерывный артиллерийский огонь и бомбоудары немцев. Наша авиация (два «Ил-2» и три «И-16») вылетала на штурмовку противника.
Пришлось встать. Разбитую дорогу пересекали тягачи с 122-миллиметровыми пушками. Батарея уходила к Казачьей бухте. Значит, боезапас исчерпан. Оттягивают орудия подальше от прорыва.
Катя, облокотившись на руль, смотрела, как потрепанный «Коминтерн», надрываясь, выволакивает восьмитонное орудие. Гусеницы обрушили бруствер траншеи, вырытой у развалин домика. Пригород.
— Ну, что стоим? — Мотя выглянула на затянутое дымом небо. — Объезжай их как-нибудь.
— Вы, Матильда Матреновна, успокойтесь. Сейчас последний протащится, и двинемся. А если немец прилетит, нам что здесь, что на сто метров вперед, без разницы.
— Гады, прямо по головам ходят. Куда наши зенитчики смотрят?
— Да все туда же, — пробормотала Катя. — Нынче зенитчики, как я, на посылках. Нечем фрицев сбивать.
— Слушай, я в кузов гляну. Побило ведь всех там.
— Сейчас хоть в каком-то укрытии встанем, посмотришь.
Остановились у белого домика. Одна стена стояла как новенькая, остальные рухнули, из-под ракушечника торчала режущая глаз своим сиянием никелированная спинка кровати.
Катя вместе со слабосильной Мотей стащили с машины убитого. Лейтенанту-артиллеристу осколок угодил точно в затылок. Остальные были целы, только сержанту с ампутированной кистью распороло щеку. Пока военфельдшер, сурово поджав губы, бинтовала бойца, Катя оттащила убитого в крошечный палисадник под сломанную сливу. Сложила руки на забинтованной груди, забрала из кармана галифе увесистый сверток. «Наган», орден Красной Звезды, медаль «За оборону Одессы», трофейный кожаный портсигар.
— Награды мне отдайте, — сказал из кузова смуглый капитан. — Из нашего полка парень.
Катя передала сверток, только «наган» сунула под комбинезон. Капитан попытался спрятать награды, правая сторона тела слушалась плохо. Контузия у него сильная, правый глаз оставался прищуренным, из уха неторопливо сочился красный ручеек.
— Мотя, с ухом товарищу капитану сделай что-нибудь, — Катя оторвала от борта расщепленную осколком занозистую щепку. — Так, товарищи раненые. До города добрались. Кто тут обстановку знает? Задача такая — заехать на Карантинную. Дом культуры ремонтников. Кто знает, как проехать по-быстрому?
— Туда разве проедешь? — угрюмо откликнулся старший лейтенант. — Там все разбомбили еще в начале месяца.
— Понятно. А как поближе и побезопаснее подъехать?
Заговорили сразу несколько.
— Эй, не в таксо катаемся, — сердито сказала Катя. — Без трепа, маршрут поточнее давайте.
— Лучше мимо Старого кладбища, — парнишка со сплошь забинтованным торсом уверенно ткнул вперед сбитыми пальцами. — Вот дальше вряд ли.
Сапер с челюстно-лицевой согласно махнул рукой.
Катя хлопнула по борту.
— Ну и ладненько. Там недалеко. Ты, боец, переползи к кабине поближе, штурманские обязанности на себя возьмешь. Вы не нервничайте, все по расписанию пойдет.
— Сержант, мы что, еще раненых брать будем? — подозрительно спросил старший лейтенант.
— Вряд ли. Нам посадочный талон на эвакуацию подтвердить нужно, — Катя отвернулась от неприятного старлея. — Как там Окунь, не сомлел?
— Он только в себя пришел, — ответил парнишка-штурман.
— Тоже правильно. Что на этих гадов летучих смотреть? Доедем, с корабля с ними попрощаешься. Ты приободрись, товарищ Рыба. Плечо у тебя ерундово зацепило. Главное, будет повод чирьяки залечить.
Мальчишка смотрел прозрачно, но вроде попытался улыбнуться:
— Попить бы, товарищ девушка.
— Докатим до этого ДК дурацкого, военфельдшер вам квасу изыщет. Там всем наливают.
11.43. В районе высот Карагач — Балаклавское шоссе противник упорно и безуспешно атакует силами 72-й пехотной дивизии. 28-я легкопехотная дивизия немцев безуспешно атакует на стыке 388-й стрелковой дивизии и 9-й бригады морской пехоты. Непрерывные атаки с воздуха. Танки и пехота противника закрепляются на Горе и разворачиваются в направлении хутора Дергачи.
По руинам Катя ездить не умела. Комбинезон на спине промок от пота. Да что же это такое? Честное слово, проще по-пластунски ползать. В кузове не выдерживали, уже трижды начинали колотить по кабине.
Кажется, все. Уперлись в завал. Впереди рухнувшая стена. Дальше, прямо поперек улицы, торчал какой-то прицеп непонятного предназначения. Катя сдала назад, остановила машину под сомнительным прикрытием стены, — верхние этажи дома темнели копотью. Должно быть, выгорели еще зимой. После некоторого колебания выключила двигатель. Сколько бензина в баке, по «слепому» датчику догадаться трудно. А такими темпами до Камышовой бухты еще добираться и добираться. Если вообще удастся туда пробиться.
— Ты что? — Мотя смотрела непонимающе.
— Я пешочком прогуляюсь, — Катя встала на подножку.
— Кто тебя за руль, дуру, посадил? — простонал старший лейтенант.
— Никто. Я сама села. Подменить хочешь?
Личный состав выглядел паршиво. Растрясло. Окунев опять отключился. У капитана шла носом кровь.
— Привал, товарищи. Карантинная — это туда, так? ДК стоит ближе к бухте?
Измученный парнишка-штурман кивнул.
— Ты куда собралась? Это еще далеко, квартала четыре, — простонал старлей.
— Доскачу.
— «Лаптежники» опять ноют, — гнусаво сообщил капитан, пытаясь утереть кровь на щетинистом подбородке.
— Доскачу. Товарищ Мотя — за старшего. Вы — за комиссара. Ждите.
— В кого ты такая наглая?! — заорал вслед старлей.
— В Цуцика. Родственничек у меня такой, — Катя уже бежала к завалу.
«Наган» норовил провалиться в трусы, граната вертелась за поясом. Ботинки разболтались, видимо, шнурки начали сдавать. Еще немецкий нож норовил выпрыгнуть из кармана. В остальном ничего. Бегать сержант отдела «К» умела.
У перекрестка пришлось залечь. «Штуки», одна за другой, пикировали, метя куда-то в район Наваринской, но бомбы падали и гораздо ближе. Катя перекатилась к поваленной чугунной тумбе. Может, хоть голову защитит. Вой наваливался, почти расплющивал по кирпичам. Хотелось зажать уши. Пятисоткилограммовые сотрясали мир. Катя прикрывала голову руками, кашляла. Или думала, что кашляет. Жалко себя было. Нечестно. Вот ножом или пистолетом. Ладно, пусть автоматом. Но вот так, с неба, в пыль все живое? Нехорошо. Город чем провинился, он ведь красивый. Был. Да, в общем, еще и будет. Даже с чужими, двухцветными флагами, неплох. Ой, как близко! Вот сволочное дело. Это мы где загораем? Тут же от этой Карантинной, может, и не осталось ничего.
В прошлом-будущем город Катя успела объехать не торопясь. Конечно, от довоенного мало что там осталось. Так, общие ориентиры. Сан Саныч показывал, стараясь не отвлекаться на ненужные древности. Сан Саныч всегда все знает. Катя и сама неплохо ориентировалась в любой местности. Только не под бомбами.
Вроде бы подзатихло. Рева в воздухе уже не слышно. Или окончательно оглохла? Что-то ноги поднимать задницу совсем не хотят. Снова грохнуло. Кажется, это снаряд, и он подальше упал. Катя сплюнула густую красно-белую пыль, провела по волосам. Ну, стала пепельной шатенкой. Нет, нужно каску подобрать. И вставать нужно. Эта тумба уже стала родной.
Снова грохнуло. Порыв дымного ветра вынес из-под тумбы газетный лист. «Защитник Родины», многотиражный орган. «Товарищи черноморцы, пришел час, когда мы все как один должны встать…»
Золотые слова. Хоть мы и не черноморцы, пора вставать, — Катя отпихнула газету и воздвигла себя на четвереньки.
Бег — он успокаивающий. Оздоравливающий. Тонизирующий. Цуцик это здорово понимает. Ему только дай по лесу побегать. Воздух там звенящий, ручьи прозрачные.
Сержант Мезина не оглядываясь пробежала мимо разбитого зенитного орудия. 85-миллиметровка уткнула длинный хобот в остатки киоска «Соки. Воды». Среди разбросанных взрывом гильз и мешков с песком ничком лежал боец. Над подсыхающей лужей крови уже вились мухи.
Это Карантинная или нет? Вроде похожа. Значит, нужно туда.
Что-то кричали с противоположной стороны улицы, там бежала цепочка бойцов, волокли «станкач». Катя только махнула рукой. Война у нас, товарищи, немножко разная.
Да где этот клуб? Улица достаточно широкая, проход и проезд имеются, но не бегать же по ней взад-вперед?
Впереди валялось какое-то барахло, раскрытый чемодан, тряпье. Катя перепрыгнула, мимоходом удивившись количеству рассыпанных запонок. Ну и коллекционер драпал.
Да где же эти ударники-ремонтники культурно отдыхали? Катя, задыхаясь, остановилась. Вокруг невзрачные домишки, впереди виднеются строения казенно-припортового характера. Разрыв за домами заставил присесть.
У, какие мы прыткие! Оказывается, на Карантинной еще и гражданское население уцелело. Сухенькая тетка, появившаяся, как из-под земли, суетливо впихивала в чемодан рассыпавшееся тряпье.
— Стоять! — Катя, отдуваясь, подошла. — Гражданка, вы что это мародерством увлекаетесь?
— Это мое, я тут посеяла, — тетка начала отползать, волоча за собой рубашку.
— Пофасонить с запонками, значит, любите? Так, вот это, — Катя ткнула пальцем в чемодан, — собрать, сохранить, по освобождении города сдать в комендатуру. Ясно? Теперь немедленно укажите, где здесь ДК ремонтников?
— А на що тебе? Часом не диверсанткой германской будешь? — Собирательница запонок была явно не робкого десятка.
— Точно. Сейчас буду народные бубны гвоздиком дырявить. Там госпиталь. У меня братец подраненный. Попрощаться бы нужно.
Тетка фыркнула:
— Знаю я таких братцев. Вон он «Ремонтник», на углу. Вход в убежище со двора. Только опоздала ты. Пораненных еще с утра увезли. Грузить, надо думать, будут.
— Точно увезли?
— Так иди, проверь. Только лучше тикай живее. Немец, говорят, уже в городе. Сдали нас флотские, очком сыграли.
Катя сплюнула.
— Да вас сдавать, в рубашках запутаешься. В погреб ныряй, дура старая, пока снаряд не прилетел.
Никогда не догадаешься, что здесь центр культуры располагался, — здание низкое, вытянутое, без окон. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что когда-то наглядная агитация висела. Свалившийся щит «Комсомолка! Сдай норму ГСО!» стоял, аккуратно прислоненный к стене. Хороший призыв, хотя несколько запоздавший.
Катя влетела во двор. Какой здесь госпиталь может быть?
Госпиталь тем не менее здесь явно был. Валялись упаковки от лекарств, бурые бинты, среди покоробленной картонной агитации красовался новенький, на удивление кривой костыль. Тяжелая дверь в бомбоубежище стояла распахнутой, оттуда тянуло гнойным духом войны.
Идиотизм какой-то. Катя присела на чурбан. Где его теперь искать? Что за человек неуловимый? Еще пятку ему оторвало.
Над крышами пронесся «Мессершмитт». Катя только глянула вслед. Оборзели, метров сто, не выше, летают.
Куда могли отправить Чоботко? На корабль погрузить? Вряд ли. Кораблей, можно сказать, не было. Значит, на Херсонесе, или в Камышовой, или в Стрелецкой? Может, еще удастся нащупать? А Мотя с ранеными? А, черт, хоть бы намек какой-нибудь, где этого гения искать?
Катя подошла к двери. Канцелярия у них должна быть. Может, остался кто-нибудь. Ступеньки вели вниз, девушка запуталась в драном одеяле, ухватилась за стену. О фонарике или спичках не озаботилась, товарищ сержант. Не рассчитывала в катакомбах шарить. Впрочем, стоило вступить в коридор, впереди забрезжил желтоватый свет. Ага, керосиновая лампа. И голоса.
Катя не слишком уверенно шла по длинному проходу. Слева стояли двухъярусные койки со смятыми матрацами. Духом от них шибало соответствующим, хотя сержант вроде уже принюхалась. Койки все тянулись и тянулись. Впереди кто-то невнятно матерился. Что это за госпиталь такой, прямолинейный прямокишковый? Катя прошла уже третью «летучую мышь», когда слева возникло ответвление. Те же койки, но дальняя часть комнаты терялась в темноте. На столе, прямо на бумагах, стояла лампа, котелки, вокруг сидели три человека.
— Эй, товарищи, кто тут из дежурных?
— Ну, я, — повернулся крепкий боец с забинтованной рукой. — Сестрицу, никак, бог нам в помощь занес? Присаживайся, милости просим.
— Куда отсюда раненых отправили? — спросила Катя, косясь на раненого, странно покачивающегося у койки. Должно быть, контуженый.
— Подыхать их отправили. А мы, значит, и здесь околеть согласны. Да ты садись. По голосу слышу — не жидовка. Значит, садись.
Запах спирта Катя уже уловила. Да хрен бы с ними, лишь бы сказали, куда раненых повезли. Вроде еще не в хлам назюзюкались.
— Куда повезли? На Херсонес? В Стрелецкую?
— Да сядь, говорю! Гансы уже в городе. Отбегалась, комсомолка. Хлебни давай, — Катю ухватили за руку.
— Я не очень комсомолка, — сказала Катя, ненавязчиво освобождая запястье.
Здоровяк хохотнул.
— Соображаешь. Нынче разговор другой пошел. Немец в политике разбирается. Хватит тебе с гранатами бегать.
Он облапил девушку за талию.
Катя поморщилась и вполсилы вмяла его мордой в котелок. Раскачивающегося «контуженого» пнула в живот, куклой повалился на нары. Третий отскочил в темноту, заверещал:
— Я списанный. Вчистую списанный!
«Летучая мышь» на столе покачнулась, пришлось ее хватать. Здоровяк было дернулся. Пришлось еще врезать.
— Ты что, сука?! — И больной, и здоровой рукой ухватился за лицо.
Катя прижала его стриженый наголо затылок к своему животу, надавила на шею чуть выше кадыка.
— Куда раненых повезли?
— Да я откуда знаю?! Ох, хрррр, пусти!
Сержант Мезина дала утерявшему боевой дух военнослужащему глотнуть воздуха:
— До трех считаю. Куда повезли?
— Не знаю! Нам места не хватило. Хрррр! Ой, студент, ты же слышал куда. Скажи, хр…
— Так в Стрелецкую бухту их отправили. Транспорт на Кавказ, говорят, подойдет, — испуганно сказали из темноты.
— Блин, сколько вас там, подпольщиков? — злобно проговорила Катя, не выпуская толстое горло. — На свет, живо! Доложите обстановку исчерпывающе.
В темноте застучали костыли, на койке заворочался «контуженый».
Появился из тени и Списанный:
— Сестрица, а что ты такая борзая?
Катя увидела лицо, заросшее коростой. То ли горел, то ли экзема какая-то приключилась. Но дело не в этом — очень уж ласково не задетый болячкой рот улыбался. Катя, стоя вполоборота и придерживая за горло здоровяка, напряглась.
— Слышь, кадра, иди-ка на шконку, телятина, — Списанный неторопливо поднял руку с «наганом».
— Мочи ее, Хамса! У нее «семерка» за пазухой, — прохрипел здоровяк.
Катя резко его выпустила, нырнула к полу, одновременно сделав резкое движение рукой. Лампа опрокинулась, хлопнул выстрел, но чуть раньше Списанный заработал в лоб колотушкой образца 1924 года. Охнув, отшатнулся. Катя подсекла ему ноги. Вместе повалились, через мгновение девушка встала с ножом в руке.
— Хорошие фрицы ножички делают. Куда тут ножны отлетели, мать их…?
На нее смотрели, еще не поняв. Вдруг здоровяк подскочил с опрокинутого табурета, кинулся в коридор.
— Счас-с… — процедила Катя.
Куда он хотел удрать по длинному коридору? Собственно, и из дверного проема выскочить не успел. Пуля, она быстрая.
Катя сунула револьвер за пояс. Что-то коллекция «наганов» образовывается, словно у безвременно почившего товарища Котовского.
— Еще буйные имеются?
Контуженый что-то булькнул, перло сивухой от него так, будто с разбомбленного спиртзавода чудом спасся.
— Товарищ, вы, наверное, неправильно поняли, — дрожащим голосом сказал тот, что на костылях. — Я к этим сомнительным личностям никакого отношения не имею. Товарищ, я здесь случайно…
Катя процедила сквозь стиснутые зубы:
— Ну-ка, на свет выйди.
Раненый, болезненно повисая на костылях, приковылял из-под защиты коек.
— Чоботко Леонид Львович? Что ж вы так, голубчик? — Катя села на стол и принялась рассеянно просматривать бумаги с печатями.
— Я же ничего такого… — пробормотал, потрясенный осведомленностью страшной бабы, человечек.
Непохож. Исхудал, уже никакой круглолицести. Довольно свежая нижняя рубашка заправлена в защитные штаны, правая штанина обрезана, ступня в гипсе. Но уши все те же — характерно крупные, по-детски розовые.
— Итак, Чоботко Леонид Львович. Год и место рождения? Где учился? Последнее место службы?
— 1923 года, Мариуполь. Киевский университет. Краснофлотец, ППС №… — докладывает четко, но в глазах опасение нашкодившего спаниеля.
— И что же мы, Леонид Львович, в пропахшем карболкой и дерьмом бункере скучаем?
— В первую очередь эвакуации не попал. Жду… — ушастый инвалид поколебался и продолжил: — Как комсомолец, я счел своим долгом…
— Ясненько. Краснофлотец-комсомолец. Умница. Впрочем, не важно. Я как раз тебя эвакуировать явилась. Чтобы, значит, ни один геройски раненный комсомолец не попал в руки фашистских гадов. Сейчас на кораблик отправимся. Подлечат тебя на Кавказе. Все будет чудненько.
— По-потопят ведь немцы, — заикаясь, пробормотал будущий гений. — Не пропустят. Нельзя мне эвакуироваться. Я не транс… не транс…
— Да ладно. Самый натуральный транс. Я их видела. А насчет транспортабельности — ты просто не подозреваешь о своих внутренних резервах. Сейчас ты у меня так запрыгаешь, что сам удивишься.
— У меня нога раздроблена. Вопрос об ампутации решается…
Катя кивнула. Что с ним, с гением, говорить?
Гнала безжалостно. Скакал на костылях, ругался, кажется, всхлипывал. Проявлять сочувствие и гуманизм Кате было некогда. Даже если бы было оно, сочувствие. Два раза попадали под обстрел. Лежали среди разбитого забора, Ленчик прикрывал руками стриженое темя, кисти, торчащие из слишком коротких рукавов второпях прихваченной форменки, вздрагивали. Катя думала, что недавно сама так тряслась. Сейчас — противно смотреть. Немец, сука, лупил как по часам. В конце переулка грохнул очередной 150-миллиметровый, с глухим вздохом обрушился фасад двухэтажного дома. Катя выползла на мостовую, подобрала каску. На пропотевшей подкладке подшлемника химическим карандашом было выведено — Иванов И. Самая, значит, русская каска. Голова сразу стала тяжелой, можно надеяться, более умной. Катя потуже затянула ремень под подбородком.
— А мне? — заорал Ленчик, прижимаясь щекой к ноздреватой поверхности ракушечника.
— А ты что, бескозырку потерял? — удивилась Катя. — Жалость какая, как же ты без моряцкой гордости?
Чуть стихло, двинулись дальше. Чоботко далеко выкидывал костыли, грязновато-белые палки стучали по обсыпанной пылью и листьями мостовой. Хрипел будущий гений, как загнанная лошадь.
— Не могу больше!
— Еще немного, еще чуть-чуть. Не позорь интеллигенцию.
Под следующий обстрел попали уже у кладбища. Ползти вдоль стены Ленчику было трудно, и костыли мешали, и изнемог вконец. Впереди, над бухтой, встали в «карусель» «Юнкерсы». Десятка три — заходили один за другим, с воем срываясь в пике, гадили черными точками бомб. Катя, придерживая каску, смотрела завороженно, — над открытым кладбищем все было видно, как в театре. Значит, 1500 самолето-вылетов за день? Господи, да тут от полусотни с ума сойдешь.
Дальше у забора лежало несколько бойцов, один из краснофлотцев все оглядывался, жестами предлагая двигаться вперед. Катя отрицательно мотала каской. Поднадзорному требовалось полежать. Вдруг бойцы закричали, поднимаясь на колени, — один из «лаптежников» выпал из строя, оставляя заметный дымный след, потянул в сторону Мекензиевых гор. Бойцы вскочили, побежали вдоль забора.
— Вот так, блин! — с чувством проронила Катя, провожая взглядом дымящийся «Ю-87». — Эй, товарищ комсомолец, двинули вперед.
— Не могу. Сдохну сейчас, — прохрипел Ленчик, не поднимая головы.
— Не дури. Смотри, наши уже уходят. Немцы по квадратам бьют, следующий наш будет.
Подействовало, проскакал до угла. Катя, поддерживая за плечи, помогла форсировать кирпичный завал. Здесь повалились вместе, единственная нога краснофлотца Чоботко совсем уж не держала.
— Три минуты, — Катя постучала по черному циферблату. — Отдыхай и вперед.
— Не могу. Хоть стреляй на месте.
— Машина уйдет. Тогда до Камышовой гавани скакать козлом будешь.
Ленчик застонал и уткнулся мокрым лицом в рукав.
Козлом он так и не заскакал, зато попахивал хуже любого козлика. Катя терпеть не могла запахи несимпатичных мужчин. Краснофлотец Чоботко цеплялся за шею, жалобно хрипел-сипел в ухо. Катя хрипела еще громче, тяжел был сидящий верхом гений. Все-таки кормили их в госпитале не так уж плохо. Приходилось все время перехватывать мужские ноги под коленями. Вот он звериный оскал войны, — в мирной жизни хоть и изредка, но вас, товарищ сержант, на руках носили, а здесь все наоборот. Еще вещмешок и костыли мешают.
— Переждем!
— Не ерзай, — Катя сгорбилась сильнее, удерживая на спине полуживую ношу.
Грохнуло где-то за домом. Посыпались ветви каштана и осколки камней. «Нет, залечь не могу», — подумала Катя. «Потом не встану. Фиг с ним. — Хоть на спине вроде бронежилета. Стукнуло бы его, что ли? Ну, нет у меня сил дристунов таскать. Я ж не в секции тяжелой атлетики качалась».
Под эти малодушные мысли доковыляли до знакомого прицепа. Перебираясь через завал, Катя с огромным облегчением увидела родной «ЗИС». Навстречу, придерживая санитарную сумку, спешила Мотя. Тут сержант Мезина не выдержала — позорно растянулась на мостовой. Мешок-гений жалобно завопил. Ногу ему, понимаешь ли, ушибло.
Вместе с Мотей заволокли гения под защиту стены. Помог сапер с разбитой челюстью, самостоятельно двигаться он, в общем-то, мог.
Личный состав, кое-как устроившийся под стеной, смотрел, как хлебает Катя воду.
— Здоровая вы девушка. Полагаю, разрядница, — сказал капитан, неловко опирающийся на локоть. — А этот товарищ боец откуда?
— Попутчик, — пробулькала Катя, на миг опуская треснутую фаянсовую кружку с роскошным изображением алого мака на боку. Вода отдавала ржавчиной, но допить то, что оставалось в ведре, было бы пределом мечтаний. Катя поставила кружку. — Смотрю, вы обжились?
Раненые лежали в тени. Даже Окунева на носилках пристроили в мятых лопухах. Мотя, раздобывшая воду, заодно приволокла и четыре буханки хлеба из разбитой за углом машины.
— Устроиться мы, конечно, устроились, — едко откликнулся старший лейтенант. — Только у нас, товарищ руководящий сержант, знаете ли, постреливают. Немец словно с цепи сорвался.
— Намек понимаю, — Катя обтерла серой от пыли рукой рот. — Предлагаете передислоцироваться? Поддерживаю, однако имеются некоторые вопросы технического порядка. Мы эвакуируемся из Камышовой бухты. Там имущества и техники полно. Соответственно, фриц интересуется и лезет. Стоит нам туда спешить? Посадка у нас вечером.
Решили подождать. Если обстрел не возобновится, оставаться на месте до шести часов. Если немцы начнут долбить снова, выбираться на окраину и ждать там.
14.35. Подразделения 388-й стрелковой дивизии отходят. 7-я бригада морской пехоты отходит на рубеж казармы БРО — Английское кладбище. 8-я бригада, потеряв до 80 процентов личного состава, отходит к Английскому редуту Виктория. Связь с подразделениями, соседями и штабом армии потеряна. Авиация противника продолжает массированные налеты группами самолетов по 30-120 штук. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.
Катя лежала, прикрыв глаза ладонью. Солнце жгло, тень под стеной неудержимо уползала. Юг, чтоб ему… Немцы бомбили где-то у Стрелецкой бухты и Дачи Пятницкого. В тревожном затишье над городом стал слышен треск пулеметов и выстрелы батареи, огрызающихся у Корабельной стороны. С востока доносился единый тяжелый гул, немецкие минометы и ствольная артиллерия все еще работали по центру обороны.
Гнусно как-то. Не нужно об этом думать, но все равно гнусно. Нашла сокровище, называется. Да будь он хоть самим Леонардо, там, в клубном подземелье, самое время было ствол «нагана» ему в затылок сунуть. Он ведь даже не гад — так, полугадина слабовольная. Нет, так думать нельзя. Каждый может оступиться, дрогнуть. Осознает, загладит, реабилитируется. Гений, ежа ему в… Как же он умудрился фрицам из 28-й легкопехотной попасться? Они же вдоль моря наступали. Гений, блин, парадоксов друг. Хайло ушастое.
— Нашла, значит? — рядом присела Мотя.
Катя покосилась, вид у военфельдшера растрепанный, но уверенный. Рукав белого халата по локоть в саже. Куда это она лазила? Надо думать, ведро раздобывала.
— Куда он денется, красавец. Как он? Продышался?
— Лежит. Укол просит. Говорит, нога огнем горит.
— Хрен ему. Обойдется. Как остальные?
— Нормально. У стрелка со «сквозным» температура подскочила. Слушай, что ты парня так? Мы ведь ехали, а твой под обстрелом полз. Он же раненый.
Катя фыркнула:
— Полз? Блин, я, в принципе, верховую езду люблю, но не в должности кобылы.
— Ладно тебе. Он же вроде парень знакомый. Симпатичный.
— Во как? — Катя села. — Послушай, Матильда Матреновна, а не до хрена ли у тебя симпатичных знакомых? Я сама в связях не шибко разборчива, но ты уж совсем. Это я тебе по дружбе говорю, как беспартийная комсомолка семейному коммунисту. Эта круглая харя тебе мила? Очень хорошо. Я тебе сейчас поручение дам, как проверенному человеку. Ты пистолет вычистила?
Мотя заметно побледнела.
— Ты что? Я же военфельдшер, у меня специализация…
— Примолкни. Слушай внимательно. Прибудете в Новороссийск, лично передашь краснофлотца Чоботко в госпиталь. И сопроводительную записку передашь. В Особый отдел. Я сейчас накарябаю.
— Так ты же сама разве не…
— Мало ли как может повернуться. У меня этот хорек ушастый — не единственное задание. Сдашь его лично. Для этого пистолетом махать, понятно, не требуется, но бдительность не теряй.
— Сдам, — жалобно сказала Мотя. — Мне же их всех сдавать. И пакет передам. А что он такого натворил?
— Не твоего ума дело. Но к немцам он попасть не должен. Иди, пистолет чисти.
— Я своего не могу, — с ужасом прошептала Мотя.
— Да? А кто мне над обрывом «ТТ» в рожу тыкал?
— Я сгоряча.
— Вот и хорошо. Значит, остыла и в нем дырку с перепугу делать не будешь. Пусть живет. Только подальше от немцев. Ясно?
Потрясенная Мотя отошла. Конвоир она, конечно, еще тот. Но записку передаст. Большевистскую бдительность розовыми мужскими ушами не притупишь. Катя вытащила из прихваченного в подземелье вещмешка смятые листы с лиловыми госпитальными печатями. Заодно извлекла три банки тушенки и фляжку. Поманила Мотю.
— Подкорми личный состав. Фляга — спирт. На корабле может пригодиться. А сейчас мне царапины протри. Жжет грудь, прямо тоска.
— Откуда спирт? — Военфельдшер деловито взвесила флягу.
— Твой мордатенький ногу лечил. С местными главврачами.
— Вовсе он не мой. Он у Володечки служил.
— Ладно-ладно. Давай мне помощь оказывай, пока время есть.
Отошли от машины, уселись на сломанной ветви тополя. Царапины на груди покраснели, комбинезон натер, майка пострадавшую кожу не слишком спасала. Мотя энергично обработала царапины сначала спиртом, потом йодом.
— Как забор красишь, — прошипела Катя.
— Терпи, я осторожно. Что у тебя за майка? Из бумаги, что ли?
Майка действительно начала светиться насквозь. Резерв у перемещенной хлопчатобумажной ткани был все-таки маловат. Катя принялась застегиваться.
— Скромная какая, — фыркнула Мотя. — Наколку сделала, орет, как пьянчуга. Еще меня стыдила. У самой-то… Кто такой твой Цуцик? Кличка-то воровская.
Катя моргнула, потом сообразила.
— Не смеши, Матильда Захаровна. Цуцик, он и есть цуцик. Собака. Он меня, обормот, дома ждет. Он — хаски. Порода такая.
— Цирковая, что ли?
— Да какая там цирковая. Вроде лайки. Пушистый, и глаза красивые. По лесу обожает гонять…
Невдалеке рвануло. Немец опять взялся класть 150-миллиметровые.
Катя рывком встала.
— Думаю, сворачиваться пора. За город вырулим, безопаснее будет.
Грузились долго. Товарищ военфельдшер хоть и старалась, но не сильно-то помогала. Больше приходилось надеяться на сапера, да еще Ленчика приставили у борта, — у будущего гения хоть руки были здоровы.
— Держись, брат Окунь, — Катя задвигала носилки. — Дело к вечеру, полегче будет.
Мальчишка согласно замычал, кусая губы. От боли прозрачные глаза совсем белеть стали.
Мотор Катя завела с помощью сапера. Боец мог только мычать, но руками тыкал доходчиво. «ЗИС» исправно затарахтел. Катя с опаской глянула на сомнительный датчик уровня бензина. Не хватало еще, чтобы в последний момент горючки не хватило.
— Эй, экипаж, двигаемся. Товарищ военфельдшер, в кузове прокатишься? Мне сапер дорогу покажет.
Мотя открыла рот, но тут сообразила, глянула на пытающегося пристроить ногу Чоботко. Потрогала кобуру, опять съехавшую на попу.
Запутаться Катя не успела. Лишь у виадука сделали крюк, объезжая пылающие дома. Сапер тыкал пальцем в поворот, но Катя и сама соображала, как к Рудольфовой слободе выбраться. Вывернули к скверу, тут наперерез кинулись трое бойцов.
— Эй, братва, подбросьте чуток.
Катя притормозила. На подножку запрыгнул старшина со скрещенными пушками на петлицах. Еще двое красноармейцев повисли с другой стороны.
— Ого, рулишь, сестрица? — Старшина пытался утереть закопченное лицо. — А мы, выходит, тикаем. Приказ отвести орудия был. Снарядов — ноль. Только тронулись, «Юнкерсы» навалились. Оба орудия вдребезги. Комбат погиб. Вроде у хутора Пятницкого дивизион сосредотачивается. Что осталось. Вы не туда?
— Мы к Камышовой, висите пока по дороге.
— Добро, — старшина задрал голову. — Вот суки, опять разворачиваются. Чтоб им… Извини, подруга.
Катя в двух словах выразила свое мнение о немецких пикировщиках.
Сапер издал одобрительное мычание. Старшина засмеялся.
— Конкретно загибаешь. Но вообще-то, дела паршивые. Немцы прут, уже к вокзалу прорываются. С танками лезут, гадюки. Да вы не смотрите, мы эвакуацию прикроем. Только бы снарядов подбросили.
Артиллеристы спрыгнули, когда «ЗИС» с ранеными увяз в мешанине повозок и машин. Впереди устрашающе рычал трактор с прицепом и полковой пушкой. На обочине чадил разбитый бензовоз. Со стороны Николаевки доносился шум боя.
Сапер все поглядывал туда.
— Не прорвутся, — сказала Катя. — Сейчас точно не прорвутся.
Сапер яростно стукнул себя по колену, принялся показывать на пальцах.
— Говорю, не прорвется немец. Эвакуируем вас, — пробормотала Катя.
Говорить сапер не мог, но взгляд над засохшими в черной корке бинтами был понятен.
— Уйдете морем, точно говорю, — упорно заявила Катя, останавливаясь, чтобы не уткнуться бампером в зад полуторке, ковылявшей на спущенных скатах. Из ее кузова отстраненно смотрел раненый моряк, крепко ухватившийся за ствол «ДШК».
Вдоль дороги все гуще стояла техника и распряженные повозки. Метался военинженер 2-го ранга, стояли 122-мм орудия, похожие на брошенных обиженных слонов. Впереди была Камышовая бухта, там что-то чадно горело. Высокие столбы черного дыма стелились над берегом.
— Мы пока в сторонку, — пробормотала Катя, сворачивая с дороги. Трехтонка перевалила через кювет. В кузове сообща застонали. Катя, стиснув зубы, провела машину мимо пирамиды пустых ящиков. «ЗИС» взобрался на пригорок и скатился в лощину. Остановились у зарослей диких маслин.
— Передых, — сказала Катя, глуша мотор.
16.28. Во втором секторе обороны противник, отбросив левый фланг 7-й бригады морской пехоты, выходит на серпантин Ялтинского шоссе. Бригада с боем отходит на высоты Карагач и к Максимовой Даче. Остатки 386-й стрелковой дивизии занимают оборону по южному гребню Килен-балки. В верховьях Лабораторной балки батарея 99-го гаубичного полка, имеющая по десять бетонобойных снарядов на орудие, ведет бой с пехотой и танками противника. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.
От бутерброда с толстым слоем тушенки Катя отказалась, хотя в желудке щипало. Нечего чужой паек хавать. Тем более напоследок можно случайный осколок в живот схлопотать. Подлечить, может, и подлечат, но…
Личный состав перекусывал, мрачно обсуждая обстановку на передовой. Шум боя был слышен даже здесь, у бухты. Вчера еще Камышовая была глубоким тылом. Катя лежала под чахлым деревцем, смотрела на прыгающих кузнечиков. Остается последнее, но немаловажное, — прорваться на борт «Чкаловца». Вроде все было продумано, только план на одну персону рассчитан. Тринадцать человек, понятно, несколько иное дело. Ну, как-нибудь. Хотя тринадцать — число так себе. Фу, на суеверия потянуло.
— Катерина, а как дальше? — рядом присела Мотя. — Мы же на эвакуаторный пункт должны прибыть. Еще непонятно, куда нас на посадку определят.
— Матильда, ты видишь, что творится? Не до нас сейчас. Подойдет корабль, сядем. Ты бы пока сообразила, где нам еще воды раздобыть.
— Катя, — осторожно сказала военфельдшер, — ты нас специальным приказом отправлять будешь? Это из-за Чоботко?
— Угу, особым распоряжением командующего. Хорошо бы, ежели так. Только на общих основаниях плыть придется. Так что готовь народ.
— Кать, а вдруг нас потопят? — прошептала Мотя. — Немцы же над бухтой так и висят, — военфельдшер замолчала. К женщинам ковылял Чоботко.
— Товарищ, — парень явно не знал, как именовать Катю. — Товарищ старший по команде, разрешите вопрос задать. — Чоботко кинул выразительный взгляд на военфельдшера.
Мотя поджала губы и отошла.
— Чего тебе? — неприветливо сказала Катя, поправляя ножны с трофейным ножом.
— Скажите, могу я узнать, за что я арестован?
— Вы, Леонид Львович, не арестованы. Вы задержаны. Будете переправлены в тыл на излечение. Полагаю, если проявите благоразумие и чувство ответственности, вам будет предоставлена возможность принести стране большую пользу. Доучитесь, и вперед — поднимать советскую науку. Ну, или совместите учебу и научную работу. Там люди опытные, разберутся.
— Понятно, — кажется, Ленчику полегчало. — Спасибо за доверие, товарищ.
— Не за что. Ваше дело не мной рассматривалось, я лишь эвакуацию осуществляю. Если сочтут нужным, я вас и подальше спроважу. С превеликой готовностью.
Бывший краснофлотец Чоботко вздрогнул, не удержался, глянул на нож.
— Товарищ, я же все осознаю. Приложу все силы. Стране нужны усовершенствованные акустические системы, и я…
— Вам виднее, что там нужно, — буркнула Катя. — Слышала я, что речь идет об этих, как их… молекулярных уровнях и тех, что еще поменьше. Там всякие устройства, которые сами собой размножаются. Полагаю, в первую очередь ими и займетесь.
— Ах, этим… Но, послушайте, я же мало что помню. Это так, эпизод. Случай. Наш отдел специализировался…
— На чем Родина прикажет, на том и будете специализироваться. Что значит — «эпизод»? Вы микроустройствами занимались или нет?
— Несомненно. В какой-то мере. Когда Константин Сергеевич был заведующим лабораторией, я, как подчиненный, был обязан. Но после того, как направление не было утверждено…
Катя сгребла одноногого говоруна за ворот форменки.
— Ты, светоч науки, чем последние два года занимался?
— После начала войны установкой датчиков акустического слежения. Мастерские Южморзавода. Изделие № 28, дробь…
— На хер твою дробь! До войны?
— Учился. На механико-математическом. Я в культ-секторе факультета был и…
— Микроэлементами когда занимался?!
— Да не занимался я ими! До войны помогал Константину Сергеевичу приводить в порядок его бумаги. У него со зрением проблемы. Мне отказать было неудобно. Он же руководил лабораторией. Теория микростроительства — его пунктик. Но, если нужно, я основные постулаты могу вспомнить.
— Понятно, — Катя заставила себя выпустить форменку перепуганного Ленчика. — Этот Константин Сергеевич в эвакуации? Умер? Убит?
— Почему убит? Я его, кажется, в мае встречал в городе. Или в апреле. Он зимой приходил в лабораторию, помогал техникам. Но с его-то зрением… Его из-за близорукости с Южморзавода и поперли.
— Так он в городе?
— Был. Весной еще был. Я ему горохового концентрата передал. Я…
— Адрес?
— Обрезной переулок. У него там домик частный. По-моему, № 4. Но старик же…
— Фамилия?
— Константин Сергеевич Процюковский. Там персики во дворе. Он в погребе от обстрелов обычно отсиживается…
— Дом № 4? Точно? Где этот Обрезной? Район?
— Да то почти в Инкермане, — отозвался от машины парнишка с забинтованной грудью. — Там, товарищ сержант, должно быть, уже немцы.
Выяснилось, что весь личный состав смотрит на беседующих. Катя осознала, что слегка повысила голос. Нет, нужно отучиваться орать по любому поводу.
Все продолжали смотреть на поднимающуюся Катю.
На часах 16.55. Пять часов осталось. Отбросим один на погрузку. Четыре часа. Можно успеть.
— Мотя, рот закрой. В запас воды непременно раздобудь. Сапер, на секунду.
Катя постучала по указателю топлива.
— На сколько хватит?
Сапер оценил. Отрицательно скрестил руки. По жесту понятно: до города может и дотянуть трехтонка.
Слить откуда-то? Время потеряешь. А если не вернешься?
— Ладненько. — Катя спрыгнула на землю. — Буду опаздывать, заводи сам. Здесь рядышком, доведешь.
Сапер показал рукой в сторону стрельбы. Там снова бомбили, но даже сквозь взрывы отчетливо доносились пулеметные очереди.
— Не прорвутся, — твердо сказала Катя. — Наши цепляются, как могут. Держи, на всякий случай.
Сапер пренебрежительно махнул рукой, но «наган» взял.
— Ладно, я тебе для спокойствия гаубицу прикачу, — заверила Катя и выскочила к раненым.
— Так, — посадка у нас в 21.30 на КАТЩ-152. Тральщик будет забирать особый груз и вас захватит. Мотя, иди сюда, — Катя поспешно нацарапала несколько слов на клочке бумаги. — Любыми средствами прорвешься к капитану. Покажешь. Но я успею.
К дороге Катя выскочила напрямую. Хорошо, каску прихватить не забыла, — хоть и тяжелая, зараза, но зато не сразу заметно, что женщина.
У поворота к Камышовой уже выстроилось оцепление. Старший лейтенант, матерясь, махал автоматом, останавливая всех подряд, кроме машин с ранеными и имуществом. Собирали сводную роту.
17.15. Наша линия обороны удерживается двумя батальонами 7-й бригады, сборными частями и остатками 25-й стрелковой дивизии и 79-й бригады на рубеже: высота 113,2 — Английское кладбище — безымянная высота севернее хутора Дергачи — Троицкая балка. Непрерывные авиаудары немцев. Принято решение на сокращение линии фронта.
У поворота на поселок Омегу Катя удачно запрыгнула в кузов какой-то бешеной полуторки. Упираясь каблуками в одни ящики, каской в другие, сержант отдела «К» смотрела в дымное небо. Там почти сплошной чередой проносились немецкие самолеты. Одни шли к бухтам, другие, уже опустевшие, торопились вернуться на аэродром. Казалось, полуторка несется едва ли медленнее «лаптежников». Ящик с гранатами норовил запрыгнуть девушке на живот. Так Катю в жизни еще не трясло. У города машина свернула к передовой. Катя забарабанила по кабине, заорала в высунувшуюся конопатую физиономию:
— Притормози на секунду!
Изумленный водила вроде бы притормозил. Катя спрыгнула, ядром влетела в кусты акации. Ошеломленно помотала башкой в каске. Разрывы в переулке мигом привели в чувство. Самое время пробежаться.
Улицы в развалинах, дым горящих домов. Запах расщепленных деревьев, едкой, ни на что не похожей, сладковатой и удушливой гари тола. Катя механически падала при близких разрывах, вскакивала, пыталась поймать ритм движения. Нет, это хорошо, когда утречком с Цуциком по лесной дорожке бежишь. В постели темп тоже неплох, — там товарищ Мезина любила собственный ритм устанавливать. Партнеры обычно не возражали. Далековато это все. Нет, сучья нация эти фашисты. Еще Вагнера любят. Может, у Вагнера нет ритма?
Лежа у развалин сарая и вжимаясь каской в колоду, Катя пыталась вспомнить. Совершенно точно ходили вместе с Ричардом на «Золото Рейна». Свой брючный костюм помнила. А музыку? Хрен его знает. А ведь покойный муж специально билеты брал, — знал слабость жены к разным мифологическим сюжетам. Нет, не вспомнить этих нибелунгов и их дурацкое кольцо. Вот белое калифорнийское вино помнилось. Попить бы.
Общее направление Катя выдерживала. Как выразился однажды Сан Саныч, «по товарищу сержанту можно компас калибровать». У спуска к бульвару девушку попробовал перехватить измотанный майор. Его бойцы пытались завести полуторку. Катя уклонилась, перепрыгнула через поваленный столб и нырнула во двор. Потом, возле горящей школы, девушке что-то кричали тащившие «сорокапятку». Катя лишь махнула рукой и скатилась, порвав комбинезон, с насыпи.
Вдребезги разнесенная водокачка. Пустые окопы. Окраина.
Впереди, судя по всему, из двухэтажного дома, короткими очередями бил пулемет. Ему отвечали — слышно было, как пули стучат по фронтону. Сыпались осколки старенькой лепнины. Левее двухэтажного дома горели какие-то халупы, корчились, треща ветвями, яблони.
Так, припрыгала. Разбитая улочка сворачивала, уходила в лощину. Впереди, метров через сто, тянулась траншея, торчали бревна разбитого прямым попаданием дзота. Очевидно, там, в траншее, никого не было. Стрельба шла только из двухэтажного дома. Отвечали по нему из-за изгиба улочки и из садика, притулившегося на склоне. Выходит, из траншеи наших выбили, и они зацепились за домик. Передовая группа немцев прощупывает сопротивление, сейчас наведет артиллерию и… Хотя для артиллерийской поддержки слишком близко.
Катя залегла на гребне узенькой низинки, тропинка перебегала дальше, взбиралась к улочке. Немцы запросто попрут низом, выйдут во фланг пулеметчикам. Должно быть, наши это понимают. Отойдут скоро.
Нехорошо. Надо думать, вот он — Обрезной переулок. Дальше все равно уже ничего нет. Зады домов неплохо просматриваются — садики изрядно проредило. Но номера домов, понятно, не разглядишь. Да и смысл какой? Наверняка Константин Сергеевич, пусть и старый мухомор, убрался от греха подальше. Вообще, идиотская идея была — бежать и проверять.
В низинке показались несколько немцев. Перебегали осторожно, задирая головы.
Ладно, вот пугнем фрицев и сваливаем. Катя принялась скручивать с гранаты колпачок.
Пугнули, и весьма круто. Из-за кустов, подпустив немцев шагов на пятьдесят, резанул пулемет. Очередь уложила двух фрицев, остальные кинулись удирать, но особенно расползтись им было некуда. Пулемет давал жару, да еще Катина граната хлопнулась вниз, секанула осколками. Уцелевшие немцы уползали за поворот низины. Пулемет умолк. Катя оползла кусты сирени — у «максима» возились двое. Торчала задница с брезентовой кобурой «нагана».
— Эй, товарищи, это Обрезной переулок?
Бойцы обернулись. Старший, заросший седой щетиной, оскалился:
— Охренела, девка?
Тот, что помоложе, кавказец в гимнастерке с разодранным воротом, хватая коробки с лентами, прохрипел:
— Э-э, дэвушка, что здесь дэлаешь? Уходи быстрэй!
— Тикаем, — старший дернул пулемет.
Пригибаясь, побежали вдоль гребня. Сзади хлопнуло негромким взрывом, свистнули осколки. Бойцы и Катя попадали на землю.
— Вот гадюка, — пробормотал старший боец. — И минуты не дал.
Снова хлопнул разрыв. 50-миллиметровый миномет клал мины кучно, вплотную к кустам, из-за которых только что бил пулемет.
Катя забрала две коробки с лентами. Бойцы волокли пулемет. Старший прохрипел:
— Здесь пока встанем. Гриша, разворачивай.
Катя, отдуваясь, пробормотала:
— А если по нашей стороне полезут?
— Встретим. Там еще в сараях кто-то из наших сидит. Поддержит с фланга. Ты давай вали отсюда. Нашла где бегать.
— Щас дальше побегу. Так это Обрезной переулок? Мне нужен номер четвертый…
— Да ты ошалела? Нам откуда знать? Ты что, телеграммы разносишь?
— Номэрация от цэнтра, — заметил жгучий Гриша, пытаясь заглянуть под каску девушки. — Ты откуда будэшь, э?
— Посыльная — связная из штаба ГКО, — Катя глянула на лежащего чуть дальше по гребню убитого бойца. — Ваш?
— Наш. Говорю же, тот собачий миномет нам житья не дает. Тикай отсюда. С кем здесь связываться? Мы последние.
Катя кивнула и поползла к трупу. Автомат, подсумок с запасным диском, заодно отцепила с пояса лимонку. Немец продолжал аккуратно забрасывать минами кусты сирени. Осколки взвизгивали вроде бы в вышине, но подниматься совершенно не хотелось. Катя отползла обратно к пулемету.
— Ты чего это, воевать собралась? — удивился старший пулеметчик. — Брось, мы сейчас отходить будем.
— Так я мигом, — Катя спешно проверила диски. Один был почти пустой. Пришлось оставить. — Туда, на улочку, немцы просочились?
— Нет пока. Наши их прижимают, — пулеметчик кивнул в сторону двухэтажного дома. — Ты куда?
— Да я щас… — Катя скатилась в низинку. Пулеметчики что-то закричали вслед, но девушка уже ползла, энергично работая локтями и коленями.
Благополучно выбралась наверх, протиснулась сквозь забор и мальвы. Дворик крошечный, над крышей посвистывают пули. Из двухэтажного дома снова начал крыть пулемет по дальнему концу переулка. Катя, повесив «ППШ» на шею, проломила ногой заборчик между дворами. Никого, понятно, нет, только курица, выглянувшая из разбитого курятника, с кудахтаньем скрылась в своей цитадели. Экое разумное пернатое. Низенькая дверь в дом была заперта. На ступеньке валялось пестрое, истоптанное одеяло. Катя на четвереньках приблизилась к калитке. Улица простреливалась с обеих сторон. Прижимаясь к столбу забора, сержант дотянулась до почтового ящика. Вот гадюка — крепко привязанный проволокой ящик поддаваться не хотел. Вжимая голову в плечи и слушая отвратительный свист пуль, Катя ящик все-таки отодрала. Облезлая надпись — Обрезной, 8.
Здорово.
Перебравшись еще через два заборчика, Катя заподозрила, что попала точно по адресу. Под навесом громоздилась целая коллекция ржавых шестеренок, стояли тиски — по виду времен еще Первой обороны города. Над тисками на двух бечевках зачем-то висела огромная линза в латунной оправе. Сортир тоже вызывал уважение — над крышей, крытой ржавым металлом, покачивался покосившийся флюгер, и крутилась еще какая-то штуковина смутного метеорологического назначения. Катя глянула на дверь дома — там красовался огромный навесной замок. Наверное, тоже из музея.
Все правильно. Человек с образованием под пулями и минами сидеть не станет. Здесь только курицы да сержанты отдела «К» имеют глупость находиться. Хотя курице эвакуироваться некуда. Разве что в котелок какой-нибудь. Глянем в погребе, как рекомендовал гений, который, оказывается, вовсе и не гений, и «тикаем-сваливаем».
Ушки на дверях погреба были, а замок отсутствовал. Дверь круглая, толстая. Дно от бочки, что ли, приспособили? У Кати промелькнула совершенно неуместная мысль: «Жил-был в норе под землей хоббит».
Девушка аккуратно стукнула прикладом автомата в дверь.
— Константин Сергеевич, вы дома?
Стукнуть пришлось раз и еще раз.
За дверью наконец забормотали. Звякнул засов.
Плешивый. Лицо вытянутое. Не слишком аккуратные усы оттеняют старческий румянец. Тужурка с какими-то форменными пуговицами. Гимназическую форму он донашивает, что ли? Экий сухонький. Смотрит, как дитя изумленное. Маразм у дедули, однако.
— Константин Сергеевич, в такое время в подвалах сидеть опрометчиво. Запросто могут гранату кинуть.
— Вы же, душа моя, ручными бомбами не швыряетесь, — старик нашарил в нагрудном кармане очки, нацепил.
Катя сообразила, что ни о каком маразме речь не идет, — близорукость у дедушки каких-то запредельных диоптрий.
— Константин Сергеевич, а нельзя ли мне войти на минутку? — Катя осторожно уперлась старику в грудь.
— Виноват, — старец посторонился. — Совершенно деморализован неожиданным визитом. Признаться, ожидал чего угодно, но…
— Уж не германских ли посланников ждете? Они здесь, в конце переулка, топчутся. — Катя, спустившись по каменным ступенькам, принялась озираться. Подвал был довольно просторный, но густо завешанный полками с какими-то склянками и бутылями. Судя по всему, явно не компоты. На примостившемся между полками столике горела коптилка, лежал клубок веревки и что-то похожее на недовязанную вершу.
— Я, душа моя, немцев не жду, — довольно строго сказал старикан. — Я, видите ли, разошелся во взглядах на мировой порядок с Германией еще в 1913 году. Жду я Машеньку, это моя соседка. Мы с ней наладили взаимовыгодный обмен, и она…
— Отсутствует ваша Машенька. Замок у нее висит. Полагаю, покинула место боевых действий. Наверху, знаете ли, немножко стреляют.
— Я, душа моя, слепой, а не глухой, — старик глянул на автомат, висящий на груди девушки. — Вы, я полагаю, имеете отношение к армии? Вот это чем бьют, такие разрывы негромкие?
— Немецкий 50-миллиметровый миномет образца 1936 года. Константин Сергеевич, нельзя ли сразу к делу перейти? Справки по вооружению я вам потом предоставлю.
— Так переходите к делу, — старик развел руками. — Я жду, а вы молчите. Не могу же я быть невежливым. Вы присядьте, вот табурет.
— Я постою, — Катя облизнула пересохшие губы. — Как я понимаю, Константин Сергеевич Процюковский? Занимались исследованиями в различных областях?
— Занимался и занимаюсь. Никаких циркуляров, запрещающих мыслить, не получал. Если вы опять по поводу моей благонадежности и происхождения…
— Да мне на ваше происхождение… Пардон, Константин Сергеевич, это я запыхавшись. Жарко наверху. У меня такой вопрос: вы теорией самовоспроизводящихся микромашин занимались?
— Не отрицаю. Пытался предоставить материалы в научный совет, но наткнулся на абсолютное непонимание. Даже слушать не стали.
— Ну что вы, кое-что до научного совета все-таки дошло. Хоть и с опозданием. Есть предложение вам немедленно эвакуироваться.
— Из-за микростроительства? — Старик изумленно моргнул сквозь свои «рыбьи» линзы. — Вы серьезно?
— Константин Сергеевич, есть мнение, что ваш творческий потенциал еще далеко не исчерпан. — Катя очень старалась не сорваться на крик. — Пойдемте, а?
— Не поздновато ли? И вообще, могу я взглянуть на ваши документы?
Катя сунула красноармейскую книжку и комсомольский билет. Наверху стрельба усилилась. Снова долбил миномет. Старик, согнувшись у коптилки, водил носом по строкам комсомольского билета. Катя перекинула ремень автомата через плечо. Сейчас придется хватать научную мумию в охапку и волочить насильно.
— Здесь указано, что вы, Екатерина Григорьевна, являетесь военнослужащей и комсомолкой. У вас насчет меня никакого мандата не имеется?
— Не имеется. Не успели. Простите великодушно. Идемте, Константин Сергеевич.
Старик протянул документы.
— У меня есть подозрение, что вы, Екатерина Григорьевна, обязаны меня живым немцам не оставлять? Так?
— Мозги — оружие посильнее миномета. Вы же ученый, товарищ Процюковский. Отлично умеете считать и делать выводы.
— Знаете, душа моя, давайте вы меня прямо здесь расстреляете? Здесь хотя бы мух меньше.
Катя зарычала:
— Дедуля, я тебя живым выдернуть хочу. Можешь верить или не верить. Я тебя сейчас под мышку ухвачу и на корабль засуну.
— Нет, на подобное я категорически не согласен! Это, душа моя, унизительно. Вы дама, к тому же вроде бы хорошенькая. Совершенно не нужно меня тащить под мышкой.
— Прекрасно! Я сегодня уже уйму мужиков перетаскала. В большинстве своем раненых, а не упертых, но все равно. Пойдемте, Константин Сергеевич. Вас на Кавказ вывезут, там и дело вам найдется.
— Все из-за моей теории самосовершенствования на нижних уровнях? — Старик изумленно покачал плешивой головой. — Нет, лестно, честное слово. Только поздно, душа моя. Мне семьдесят девять лет, поздно и смешно мне под снарядами бегать. Вы бы сами уходили, душа моя. Немцы, как я понимаю, к комсомолкам крайне дурно относятся. Делайте свое дело и бегите на свой корабль.
— Дед, твою… Мне нужно, чтобы ты живой был. Не хочу я старым грибам мозги вышибать. Неприлично это. А с вашей стороны крайне неприлично отказываться. Я здесь бегаю, понимаешь, одинокая и беззащитная. Проводили бы, что ли?
Старикан хмыкнул:
— Это другое дело. Против такого довода мне возразить нечего. Куда мы отступаем?
— В Камышовую гавань. И время поджимает. Рысцой придется.
Старик уставился на Катю.
— Вы, душа моя, как себе это представляете? Я на Филлипида похож? Вы мне бессовестно льстите. Я до Северной гавани еще доберусь. Но что до Камышовой, что до Афин, — увы, вряд ли.
Старик был прав. До бухты километров двадцать, в городе машину перехватить трудно будет.
— Сообразим что-нибудь. Транспорт найдем, — пробормотала Катя, прислушиваясь к стрельбе. Пулемет работал чуть ли не в соседнем дворе.
— У меня свой транспорт есть, — скромно заявил старикан. — Вы сядете на раму, а я покручу педали…
Катя уставилась на пристроенный у ступенек велосипед.
Наверху грохнул близкий пушечный выстрел. Со свода подвала посыпалась пыль.
— Наверняка трехдюймовка, — Константин Сергеевич задрал голову. — Послушайте, кажется, мы опоздали.
Катя вытолкнула наверх велосипед. Стоило открыть дверь, как в уши ударил близкий пулеметный треск. Бил явно «МГ». Двор или два от домишки № 4.
Катя скатилась обратно.
— Константин Сергеевич, вы приготовьтесь, но наверх пока не показывайтесь. Проблемка одна, я чуть осмотрюсь…
На улицу не высунешься. Уходить нужно через низинку. Катя стояла на коленях рядом с грудой хвороста, изображающего заднюю границу дворика. До возведения здесь настоящего забора руки у уважаемого Константина Сергеевича за почти восемьдесят лет, видимо, так и не дошли. Катя попыталась представить, как перекидывает через колючую преграду велосипед и престарелого исследователя. Хрен его знает, велосипед, может, и выдержит. Но внизу точно подстрелят. И старого мухомора, и вас, товарищ сержант. Еще хорошо, если свои из «максима» не положат. По низинке шагов тридцать, все по открытому. Пока научный антиквариат прочухается, пока велосипед подберет…
Наискось через низинку ударил «МГ». Было видно, как строчки косят траву по гребню. Прямо из соседнего двора чешет, сука. Ладно, раз уж все равно зажали…
Катя перебежала дворик, прижалась спиной к стене сарайчика. За ним слышались голоса немцев. Вот черт! Сержант вытащила из кармана увесистое тельце «Ф-1». Как нарочно, из подвала все-таки выбрался старый мухомор. В сером длинном пыльнике, и парусиновый портфель под мышкой. Принялся возиться у двери подвала.
Катя услышала треск досок в двух шагах от себя, через забор лезли немцы. Пришлось отложить гранату.
Когда передний, рослый ефрейтор с винтовкой наперевес перебрался через ограду, Катя уже стояла за углом наготове. Крепко ударила по щиколотке ногой, немец с проклятием повалился на рассохшуюся бочку. Второй, оседлавший заборчик, успел только вскинуть голову, нож вонзился ему под подбородок. Катя, не оглядываясь, прыгнула на спину ефрейтору. Тот упрямо пытался встать, хотя клинок уже от уха до уха вскрыл горло. Девушка скатилась с ефрейтора под защиту стены сарайчика, подобрала гранату. Немец на заборчике повис, нелепо зацепившись сапогом, пальцы, упершиеся в землю, подергивались.
Константин Сергеевич смотрел, замерев у двери подвала. Глаза за толстыми линзами совсем уж будто у кальмара стали.
Выдергивая чеку, Катя яростно кивнула в сторону задней ограды. Старикан, догадливо потрусил туда, толкая велосипед за рогатый руль.
Из соседнего двора вопросительно заорали. Швыряя гранату, Катя успела заметить возящихся у кургузого миномета немцев. Обер-фельдфебель смотрел прямо в ее сторону. С опозданием вскинул автомат. Катя юркнула за сарай. Во дворе грохнуло. Катя вскочила, выпустила длинную очередь в дым и в кого-то шевелящегося на земле. Метнулась в угол двора, туда, где у сортира возился старикан.
— Здесь калиточка… — начал объяснять Константин Сергеевич.
Катя ногой вышибла мудрено соединенный и держащийся на каких-то веревочках щит. Высунулась во весь рост, всадила остаток диска в доски и мальвы соседнего заборчика. Швырнула автомат, толкнула вниз велосипед, обхватив старика и рявкнув: «Руки!», покатилась на дно низинки, стараясь уберечь подконвойного от слишком тяжких ударов и толчков. Константин Сергеевич только хекал. Кубарем влетели в лопухи. Катя выпустила старика.
— Наверх, живо!
Старик, придерживая очки, шустро проковылял до склона, полез вверх. Катя, волоча проклятый велосипед, догнала, подпихнула в зад пыльника. Откуда-то по ним стреляли, — пули глухо стучали в склон. Наверху Катя сбила с ног замешкавшегося деда, поползли, свалились в крошечную выемку. Недалеко над сухой травой неподвижно торчали стоптанные каблуки сапог. Катя приподняла голову, глянула, этот, как его, Гриша с Кавказа. Шаг до ровика не дошел, раскинулся, спина осколками изодрана. Над головой все свистели пули.
— Ползем, Константин Сергеевич.
Дед неуклюже, но старательно полз следом. Свалились в ровик. Старик посмотрел на убитого. Катя не успела остановить, Константин Сергеевич лег животом на землю, дотянулся, потрогал шею бойца.
— Наповал, однако. Что дальше делаем, товарищ эвакуирующий?
— Сейчас дух переведем, я ваш хренов агрегат вытащу, и полезем дальше.
— Это не «агрегат», как вы изволили выразиться, а «Дукс». Велосипед потрясающей надежности…
— Фиг с ним, пусть «Дукс». Там, за насыпью, можно будет на колеса поставить… — Катя замолчала, выдирая из-под комбинезона «наган».
В ровик сполз давешний щетинистый пулеметчик.
— Я так и думал, — это ты, оторва безмозглая. Не берет тебя ничего. А что за хрыч старый?
— Ты осторожнее. Товарищ Константин Сергеевич до последнего работу на научном посту вел. Теперь эвакуируется.
— Именно, — старикан поправил очки.
— Да мне один хрен, — пулеметчик обтер затвор винтовки. — Только поздновато вы эвакуируетесь. Вон, девка, глянь на ту сторону.
Катя осторожно выглянула, за домишками в конце переулка ворочалась приземистая туша «Штуги».
— Наших из дома с первого выстрела сбил, — злобно проговорил пулеметчик. — А нас еще раньше миной накрыло. Эх, пропадаем. Хоть бы пушчонку какую наши подтянули. Куда все делись?
— Отходят наши, — Катя пыталась сплюнуть, пить хотелось невыносимо. — Давай к насыпи. Здесь все одно кончено.
— Э нет, я здесь еще поползаю. Гансы за домиками перекуривают, вылезут, хоть одного из минометчиков, но сниму.
— Мы их с Константином Сергеевичем пугнули. Не будут они спешить.
— Именно, — согласился дед, глядя на нож на поясе девушки.
— Боец, давай помоги нам до насыпи доковылять, — продолжила Катя. — Потом отходи. Я тебе как сержант указание даю.
Пулеметчик, бывший вдвое старше Кати, глянул с сомнением, но возражать не стал.
Через насыпь перебрались благополучно. Пулеметчик ушел к редкой цепочке бойцов, занимавших оборону вдоль улицы.
* * *
— Вы знаете, год назад я пришел к выводу, что мое увлечение воздухоплаваньем было ошибкой, — сказал Константин Сергеевич.
— Я к подобному выводу пришла даже раньше. Человечеству следовало ограничиться воздушными змеями, — просипела Катя. Она легкой рысцой следовала рядом с велосипедом.
Немцы снова бомбили Корабельную слободу. Отчетливо доносились завывания пикирующих «штук».
— Знаете, мне все-таки неудобно, — сказал старик. — Давайте поменяемся.
— Крутите-крутите. Устану, передохнем.
Вертел педали Константин Сергеевич вполне исправно. Даже удивительно живо для восьмидесяти лет.
— Давно воюете, Екатерина? — осведомился дед.
— Как сказать. Я вроде с перерывами воюю.
Катя предпочла бы сохранить дыхание, но разговор следовало поддерживать. Деду не по себе, вполне можно его понять.
— Осмелюсь спросить — там, у моего обиталища, вы почему за кинжал взялись? Автомату не доверяете? Бросили казенное оружие. Не накажут?
— Он был чужой. К тому же без боеприпасов. И вообще тащить вас, велосипед и автомат мне трудно. Велосипед в данный момент показался мне ценнее. Что до моих малоинтеллигентных занятий с ножичком, то следовало сохранять тишину. Оккупанты, знаете ли, весьма шустро соображают.
— Разумно, — одобрил после краткого размышления ученый хрыч. — Значит, вы успеваете мыслить и действовать логично? Эту способность спорт развил или от рождения такими обладаете?
— Дедушка, вы бы помолчали, — угрожающе прохрипела Катя. — Честное слово, я от жажды подыхаю, да и бегать туда-сюда притомилась, а вы с разговорами.
Константин Сергеевич остановил велосипед, отстегнул портфель, прикрепленный к самодельному багажнику, и извлек квадратную бутыль со слегка мутноватым содержимым. Молча протянул. Катя выдернула пробку, принюхалась. Пахло приятно, легким брожением. Бражка молодая, что ли? А, плевать, — от обезвоживания все одно спасет.
На вкус жидкость была чудесно прохладной, чуть кисловатой. Алкоголя не чувствовалось.
— Что это? — осведомилась Катя, одним глотком выдув половину содержимого.
— Чайный китайский гриб. Замечательно способствует восстановлению сил. Нормализует пищеварение.
Катя поперхнулась, мигом почувствовав, как бурлит в пустом желудке.
— Нормализует, а не улучшает, — великодушно успокоил Константин Сергеевич.
— Я думала, вы документы в портфеле прихватили, а вы тонизирующее таскаете. Подстрелили бы нас на задах вашей фазенды, и валялись бы мы рядом с вашим грибом.
— Вот сейчас вы толком не подумали, Екатерина Григорьевна. В моем возрасте лекарства являются вещью привычной и хотя бы поэтому необходимой. А документы я прихватил. Всю папочку по моим идеям микростроительства. Мало ли что со мной, старым пнем, случится, так записи мои вы доставите куда нужно. Правильно я понимаю?
— Правильно. Но вообще-то, мне кажется, вы живьем гораздо полезнее будете.
— Спасибо, душа моя. Откровенны вы по-современному. По-коммунистически.
Дедок попался ничего себе. Когда пережидали третий или четвертый артналет, Константин Сергеевич, пытаясь перекричать взрывы, поинтересовался:
— Так значит, говорите, идеи микростроительства вызвали интерес на самом верху?
Катя, у которой что-то говорить не было сил, кивнула.
— Интересно, и кто же поверил в такую фантастику? — Константин Сергеевич тщетно пытался протереть свои линзы. Сверху на голову сыпалась труха и жухлые листья каштана.
— Поверили, — Катя лежала, пытаясь не смотреть на часы. Время летело с просто угрожающей скоростью. Можно и не успеть. Пробьются они на погрузку самостоятельно или нет? — Вы, Константин Сергеевич, поймите. Сейчас в стране война, хаос и все такое. Но ваши идеи непременно найдут применение. Вы уж будьте понастойчивее, не стесняйтесь.
— Да почему мне собственно стесняться? Я славы первооткрывателя не жажду. Никогда не скрывал, что мысль о самокопирующихся микромеханизмах я позаимствовал у Бори Житкова. Знаете такого литератора? У него был замечательный рассказ. Я лишь развил мысль в, так сказать, наукообразном русле. Замечательный человек был Борис Степанович. Как же вы его в детстве не читали?
— Пойдемте, товарищ теоретик, — Катя, придерживая порванную штанину комбинезона, встала. — Немцы чуть поутихли, а нас с вами ждут.
На выезде повезло: Кате, размахивая «наганом», удалось остановить полуторку. Старика бойцы взяли в кузов и кое-как усадили на дальномер. Катя провисела на подножке. Водитель гнал как бешеный. Когда проскочивший на бреющем полете «Мессершмитт» прошелся по дороге из пулеметов, Катя чуть не слетела с машины. Мускулы, пусть и тренированные, слушаться сержанта уже не желали.
С машины слезли у самого оцепления. Без своего двухколесного друга Константин Сергеевич как-то сразу потерял уверенность. Велосипеда старику было очень жаль. Катя отобрала портфель. Кое-как доковыляли до укромной лощинки. Увидев раненых и раздолбанный грузовик, Константин Сергеевич остановился.
— Послушайте, Екатерина, разве… Я полагал…
Катя, которой хотелось исключительно упасть и немножко посидеть, пробормотала:
— Вы на персональную субмарину надеялись? В другой раз. Сейчас будем изыскивать романтическую шхуну. Вы бы отдохнули, дедушка.
20.31. В IV секторе — остатки 95-й, 345-й сд, 138-й и 79-й стрелковых бригад, 2-го полка морской пехоты занимают оборону, — берег Северной бухты — Камчатка — Английский редут Виктория. III сектор — остатки частей и подразделений 25-й Чапаевской дивизии, 138-й стрелковой бригады, 3-го полка морской пехоты, — редут Виктория — Английское кладбище. Сектор II — остатки 386-й сд, 142-й стрелковой бригады, 7-й бригады морской пехоты. Рубеж — Английское кладбище — Хомутовая балка. Сектор I — 9-я бригада морской пехоты, остатки 388-й сд, боеспособная 109-я стрелковая дивизия. Рубеж — высота 85,2 — Балаклавское шоссе — безымянная высота восточнее Георгиевского монастыря.
