Глава 9
Гонец, несущий смерть

Ваня Коршун покинул кафе «Ротонда» сразу после того, как вызванные барменом спасатели сумели открыть дверь, заклиненную снаружи пожарным топором, а вдобавок ещё и подпёртую багром. К каким только ухищрениям не прибегают люди, дабы застраховаться от новой встречи с другими людьми, чем-то им несимпатичными! Недаром говорят, что Фернан Магеллан отправился в кругосветное путешествие не ради поисков западного пути к Молуккским островам, а исключительно для того, чтобы спастись от бесчисленных кредиторов.

Быстренько вызвав у себя обильные, хотя и фальшивые слёзы, Ваня стал приставать к прохожим с расспросами о жестокосердных братьях-мотоциклистах, бросивших свою малолетнюю сестрёнку в незнакомом месте. В конце концов, вышибала соседней пивной сообщил, что видел, как двое граждан мужского пола, действительно имевших на голове мотоциклетные шлемы (вот уроды!), сели в зелёную «девятку», направлявшуюся в сторону центра.

Сердобольная дамочка, управлявшая новеньким белым «Ниссаном», согласилась подбросить зарёванную малютку в нужном направлении, и довольно скоро Ваня углядел искомую машину (или её двойника) на платной стоянке возле станции метро. Парковщик охотно пояснил, что трое людей, покинувших её, разделились – водитель направился к мини-рынку, торговавшему зеленью, а пассажиры скрылись в здании станции метро. Никаких шлемов они при себе не имели – ни на головах, ни в руках.

Спустя полчаса появился владелец «девятки», обременённый самыми незамысловатыми покупками – картошкой, огурцами, луком. На соучастника неизвестных злоумышленников он никак не походил, и Ваня немедленно затянул свою прежнюю бодягу о бессовестных братьях.

Водитель, по его собственному признанию, хорошо знакомый с проблемами многодетной семьи, утёр Ванечке сопли и рассказал, что двое в шлемах, проголосовавшие возле кафе «Ротонда», расплатились не торгуясь и вышли у метро, предварительно спрятав свои довольно странные головные уборы в большую клеёнчатую сумку (и правильно сделали, ибо в таком виде их обязательно задержали бы у турникетов контролёры, по случаю недавнего теракта усиленные ещё и милицией).

На этом преследование ввиду полной своей бесперспективности прекратилось, но утром следующего дня водитель «девятки» и парковщик были доставлены в особый отдел и привлечены к составлению фотороботов. Поскольку карикатурно-неправдоподобные рисунки, рождённые их стараниями, никого не удовлетворили, к делу подключился художник-криминалист, всего за пять часов создавший серию карандашных этюдов, на которых оба посетителя кафе «Ротонда» выглядели «ну прямо как живые».

Впрочем, к вящему разочарованию членов опергруппы, люди, изображённые на этих портретах, не походили ни на генерала Селезня, ни на президента Митина, ни на любых других представителей политического бомонда, как отечественного, так и зарубежного.

Отпечатки пальцев, оставшихся на дверной ручке кафе (их по настоянию Вани снял бармен «Ротонды», имевший, между прочим, звание прапорщика) и на передней панели «девятки» (её владелец божился, что в тот день никого больше не подвозил), не вызвали ответного отклика в электронном сердце суперкомпьютера, под чутким руководством которого Людочкины подруги, посредством сравнения папиллярных узоров, выявляли преступников и идентифицировали неопознанные трупы.

Оставалось надеяться на удачу, которая в сыскной работе имела не меньшее значение, чем во время охоты или рыбной ловли. Однако ни Ваня Коршун, обиженный судьбой ещё при рождении, ни Цимбаларь, однажды проигравший в казино всю зарплату, ни Людочка, тайно тосковавшая по суженому, ни тем более Кондаков, которого постоянно обделяли премиями и наградами, к категории везунчиков себя не относили.

За неимением других достаточно плодотворных предложений, решено было по примеру Вани Коршуна воспользоваться услугами «Авторадио». Уже на следующий день в эфир ушло сообщение, предлагавшее двум гражданам в мотоциклетном снаряжении, посетившим кафе «Ротонду» такого-то числа и в такое-то время, позвонить по контактному телефону с целью уточнения некоторых вопросов, интересующих обе стороны.

В качестве контактного телефона предполагалось использовать только что купленный мобильник, не имевший за собой абсолютно никакого прошлого, а потому не способный вывести злоумышленников на след своего владельца. Не остался без внимания и телефон, которым Ваня пользовался при предыдущем контакте с «Авторадио». Его изъяли из всех списков справочного бюро и подключили к магнитофону.

А тем временем взрывотехническая лаборатория Министерства обороны прислала акт дополнительного исследования микрочастиц, изъятых при осмотре трупа Голиафа. Он в общем-то повторял результаты первой экспертизы с той лишь разницей, что в конце имелась приписка, в юридической практике называемая особым мнением.

Военный эксперт, оставивший неразборчивую, но залихватскую подпись, сообщал, что подобные следы могли принадлежать снаряду так называемого совокупного действия, разработку которых в своё время вели специалисты ряда воюющих стран, в том числе немецко-фашистской Германии.

Принцип действия подобного снаряда заключался в том, что изготовленная из особого сплава оболочка детонировала вслед за основным зарядом, тем самым многократно увеличивая поражающую силу взрыва. Исходя из теоретических выкладок, можно было предположить, что сделанная по этой технологии винтовочная пуля приобретала боевые свойства, аналогичные сорокапятимиллиметровому артиллерийскому снаряду.

Однако в связи с чрезвычайной дороговизной и дефицитом редкоземельных элементов, являвшихся основными компонентами оболочки, дальнейшие работы над боеприпасами совокупного действия были признаны бесперспективными. Проект остался на бумаге, и впоследствии к нему больше не возвращались.

– А вот это явное заблуждение, – заметил Кондаков.

– Полагаешь, что хреновина, оторвавшая голову Голиафу, залетела к нам прямо из военных времён? – осведомился Цимбаларь, от которого теперь пахло исключительно хорошим кофе и дорогим дезодорантом.

– Почему бы и нет? – из памяти Кондакова не шли пророческие слова рецидивиста Черткова о том, что прошлое и настоящее нередко бродят по одним и тем же дорожкам. – Но если про эти снаряды ничего не знают даже в Министерстве обороны, то нам, грешным, правды и подавно не сыскать.

– Я бы не стал сразу делать столь категоричные заявления, – сказал Цимбаларь. – Военные эксперты тоже, наверное, не семи пядей во лбу. Есть там, конечно, и специалисты, но большинство – блатные, которые не захотели служить в дальних гарнизонах. У них политика известная: день отбыл и слава богу. Тем более что в армии болезнь такая есть – всё подряд засекречивать, даже от самих себя.

– Ну и куда ты клонишь? – полюбопытствовал Кондаков.

– Знаю я человека, для которого огнестрельное оружие – не какая-то служебная обязанность, а страстная любовь всей жизни. Причём единственная. Он даже семьёй из-за этого не обзавёлся. Мне, говорит, штучное ружьё или редкий пистолет дороже самой распрекрасной бабы. Я ему однажды обыкновенный боёк показал, уж и не знаю как в моём кармане оказавшийся. Так он мне сразу и марку пистолета назвал, и калибр, и завод-изготовитель, и модификацию. Напоследок ещё объяснил, почему этот боёк сделан не остроконечным, а грушевидным. Одним словом, фанат.

– Думаешь, он нам поможет?

– Конечно. Даже если сам ничего интересного не вспомнит, то нужного человека обязательно присоветует. Все его друзья одним миром мазаны.

– А доверять ему можно?

– На все сто! Он мне должен, как власть имущие народу.

– Тебе все должны, кроме господа бога, – усмехнулся Кондаков.

– Тут случай особый. У него однажды украли часть коллекции да ещё успели пустить стволы в дело. Преступная халатность, один к одному. Получил бы пятерку с конфискацией, как миленький, а благодаря мне отделался лёгким испугом… У меня как раз и телефончик его имеется. Давай подъедем.

– Давай, – после некоторого раздумья согласился Кондаков. – Я оружие в общем-то люблю. Особенно уникальное.

– Кто же оружие не любит! Взять для примера мифологию любого народа. Сплошное воспевание меча, копья и лука. А на плуг или лопату ноль внимания.

– Это ты верно подметил, – кивнул Кондаков. – Сколько мечей имело собственные имена? Не посчитаешь даже. А попробуй вспомнить хоть одну лопату с именем. Нет таких. Наверное, в этом и беда наша, что человек с мечом был всегда выше человека с лопатой.

– Тем не менее любой меченосец рано или поздно попадал в лапы простого землекопа. И в этом я вижу высшую историческую справедливость.

Неизвестно, под какой звездой родился человек, к которому сейчас направлялись Кондаков и Цимбаларь, но его судьба определилась в тот самый момент, когда кто-то из родственников сунул в детскую колыбель игрушечный пистолетик. Спустя недолгое время все погремушки, кубики и куколки оказались на полу, зато пистолет был окружен трогательным вниманием и даже использовался вместо соски.

В возрасте семи лет наш герой, которому впоследствии суждено было прославиться не под своим собственным именем, а под кличкой Маузер, откопал на соседнем пустыре ржавый револьвер системы «наган», положивший начало его коллекции. В двенадцать он присоединился к «чёрным следопытам», в шестнадцать стал завсегдатаем мест, где менялось и продавалось коллекционное оружие. В семнадцать Маузер заработал первые хорошие деньги, толкнув немецким туристам несколько килограммов военных регалий егерского батальона СС, в полном составе полегшего на правом берегу Горыни – всё, начиная от смертных жетонов и кончая Железным крестом с дубовыми листьями. В двадцать лет им впервые заинтересовались компетентные органы, но тогда, слава богу, пронесло.

Постепенно Маузер определился в своих пристрастиях. Его коньком стало стрелковое оружие времён Первой и Второй мировых войн. Одних только пистолетов «вальтер» он собрал пятнадцать штук и все разных модификаций, включая наградные.

Нельзя сказать, чтобы это увлечение имело чисто платонический характер, но за всю свою жизнь Маузеру пришлось стрелять считаное количество раз, и то в городском тире, на вполне законных основаниях. В оружии он видел не машину для убийства, а редкое по красоте и рациональности творение человеческого гения.

Для того чтобы как-то легализовать своё не совсем обычное хобби, Маузер стал сотрудничать с различными военно-патриотическими клубами, участвовать в музейных экспозициях и даже консультировать экспертов-криминалистов. При всём при том он несколько раз едва не сел (об одном таком случае вспоминал Цимбаларь) и вместе со своей коллекцией состоял на особом учёте в МВД.

Его звёздный час начался вместе с перестройкой, когда всё, официально не запрещённое, стало вдруг позволительным, а по стране, прорвав прежние препоны, стало свободно циркулировать оружие. Офицеры, покидавшие бывшие страны Варшавского Договора, везли домой «беретты» и «штейеры». Из агонизирующей Югославии попёрли «узи», «аграны», «кольты». На отечественном рынке автоматы Калашникова и пистолеты Стечкина стали таким же ходовым товаром, как джинсы и радиоэлектроника.

Некоторые коллеги Маузера открыли подпольные мастерские по изготовлению глушителей, переделке газовых пистолетов и пристрелке ворованных стволов, но он продолжал подвижническую жизнь добропорядочного коллекционера – искал, менял, покупал, реставрировал, составлял каталоги и даже под псевдонимом Максим Гочкис писал статьи для серьёзных журналов.

Милицию он по-прежнему не любил, но терпел, как неизбежное зло, стоящее в одном ряду с другими извечными врагами собирателей – коррозией металла и гниением дерева.

Гостей Маузер принял на загородной даче, где в обширном бетонированном подвале хранилась основная часть его коллекции, которую целиком видели от силы пять-шесть человек.

Подвал этот прежде числился бомбоубежищем, хотя непонятно было, зачем оно построено в чистом поле, вдали от стратегических объектов. Поговаривали, что со временем здесь предполагалось разместить резервный командный пункт гражданской обороны, но эти планы рухнули вместе с Берлинской стеной и бесхозное подземелье по дешевке досталось Маузеру, надстроившему сверху скромный бревенчатый домик.

Кряжистой, несуразной фигурой, буйной бородой и колючим взглядом маленьких, глубоко посаженных глазок хозяин очень напоминал сказочного гнома, угрюмого и недоверчивого, денно и нощно стерегущего свои несметные сокровища. Он не употреблял спиртного, питался всухомятку, донашивал старый армейский камуфляж, на чужих людей смотрел букой и оживал лишь тогда, когда речь заходила о предмете его страсти. Короче, это был коллекционер-фанатик в чистом, можно даже сказать, дистиллированном виде – Гобсек и Третьяков в одном лице.

Проблему, ради которой Кондаков и Цимбаларь заявились сюда (обсуждать её по телефону хозяин заведомо не стал бы), можно было решить в считаные минуты, но уже в первом помещении, представлявшем собой просторный сводчатый холл, у гостей просто-таки разбежались глаза.

Ружья, винтовки и карабины самых разных конструкций и калибров висели прямо на грубых бетонных стенах, а те, для которых ещё не нашлось собственного местечка, охапками громоздились по углам. Воронёные стволы покрывала янтарная смазка, приклады сверкали благородным лаком, на металлических деталях отсутствовали всякие следы ржавчины. Это был не склад и даже не выставка, а настоящая Оружейная палата.

Внимание Цимбаларя привлекла винтовка непривычного вида со штыком-саблей.

– Ух ты! – сказал он, осторожно трогая её. – Что это за чудо такое?

– Японская винтовка «арисака», – ревниво наблюдая за поведением гостя, сообщил хозяин. – Затвор не трогайте. Заедает.

– Трофейная, наверное? – Цимбаларь спрятал руки за спину. – Взята под Цусимой в обмен на броненосец «Ретвизан»…

– Нет. Получена от союзной Японии во время Первой мировой войны и использовалась исключительно на северном фронте. Так себе вещица. Капризная, да и патрон нестандартный.

– А вот эту я знаю! Мосинская трёхлинейка! – Цимбаларь обрадовался так, словно в чужом городе встретил старого знакомого. – Дед мой с такой воевал. Вот и ещё одна. Зачем вам столько одинаковых?

– Они совсем не одинаковые, – возразил хозяин. – Вы сейчас заинтересовались винтовкой Мосина, модернизированной генералом Холодовенко. В серию не пошла. Редчайший экземпляр.

– Да у вас тут настоящий арсенал! – промолвил Кондаков таким тоном, что осталось неясным, похвала это или упрёк. – Целую роту вооружить можно.

– Все экземпляры приведены в неисправное состояние, – сухо ответил хозяин. – Бойки спилены, стволы высверлены.

– Стволы и заварить недолго, – глубокомысленно заметил Кондаков. – А это что такое? Не винтовка и не автомат…

– Автоматическая винтовка Фёдорова, – на этот раз хозяин не скрывал гордости. – Выпуск пятнадцатого года. Ствол с коротким ходом, переводчик огня, коробчатый магазин, специальный малоимпульсный патрон. Ей сто лет скоро, а не скажешь… Вот здесь более поздние конструкции. Самозарядки Симонова, Токарева, Драгунова… Французская Лебеля. У нас такими в сорок первом вооружали московских ополченцев. Хотя патронов не давали… Немецкая Маузера. Испанская Сетме. Американская «гаранд». Дожила до Вьетнама… Карабины. Советские, китайские, бельгийские… Если хотите посмотреть ещё что-нибудь, пошли дальше.

– Конечно, хотим! – воскликнул Цимбаларь. – Это даже завлекательней, чем стриптиз.

– К сожалению, сравнивать не могу, – буркнул хозяин, отпирая дверь в соседнее помещение. – Ни разу не посещал.

– Если надо, мы здесь выездное представление устроим, – пообещал Цимбаларь. – На фоне орудий убийства раскрепощённая женская плоть будет смотреться особенно эффектно. Только о подсветке придётся позаботиться да о вентиляции. Музычку и угощение беру на себя.

– Я сюда даже мышей не пускаю, не то что женщин, – отрезал хозяин. – Пока я жив, ноги их здесь не будет… Сейчас мы находимся в зале автоматов и пистолетов-пулеметов. Можете приступать к осмотру.

– Давно хотел узнать, а чем одни отличаются от других? – осведомился Цимбаларь.

– Главным образом патроном. В пистолетах-пулемётах применяются обычные пистолетные, а в автоматах – специально сконструированные, так называемые промежуточные.

– И всё? – разочарованно произнёс Цимбаларь.

– Это, между прочим, большое дело. Делать оружие под патрон – то же самое, что приспосабливать северного оленя к жизни в пустыне. Дорого и нецелесообразно. Вот вам яркий пример, – он снял со стены немецкий автомат, хорошо знакомый всем по фильмам о войне, – пистолет-пулемёт завода «Ерма» МП-38, ошибочно называемый у нас «шмайссером». Сделан под девятимиллиметровый пистолетный патрон. Отсюда и крайне неудачная конструкция. Скорострельность низкая. Между двумя пулями одной и той же очереди свободно проскочит человек. Дальность стрельбы чуть больше ста метров. Предохранитель примитивный. Ствол голый, без ограждения. Немецкие автоматчики ходили в перчатках не ради форса, а чтобы не обжечь руки. Затвор слева, это вообще полный отпад. Чуть зазевался и брюхо распорешь. Откидной приклад не обеспечивал прицельной стрельбы.

– Как же немцы с такой ерундовиной половину Европы завоевали? – с сомнением произнес Кондаков.

– Завоевали они её со штатной винтовкой Маузера и с ручными пулеметами, которых в пехотных частях было предостаточно. А пистолеты-пулеметы применялись в основном десантниками, танкистами, связистами, спецподразделениями СС… Теперь сравним «МП-38» с автоматом конструктора Шмайссера, иначе называемым штурмовым ружьём, – хозяин взял в руки довольно массивное оружие, отдалённо напоминающее знаменитого «калаша». – Несмотря на протесты фюрера, сделан под промежуточный патрон. Лишён почти всех недостатков предыдущей модели. Скорострельность и дальность стрельбы – лучше всяких похвал. Переводчик огня, пистолетная рукоятка, жёсткий приклад. Практически цельноштампованная конструкция, что весьма облегчало изготовление. Для уличных боёв выпускались модификации с изогнутым стволом и перископическим прицелом. К сожалению, в моей коллекции такого нет…

– Значит, анекдот про Рабиновича, который в армии требовал себе ружьё с кривым стволом, имеет под собой почву? – ухмыльнулся Цимбаларь.

– Да, но ради такого удовольствия Рабиновичу пришлось бы вступить в вермахт, а ещё лучше, в полевые части СС… После войны «шмайссер» стал прототипом американских, английских и бельгийских автоматов. Да и наши, само собой, в стороне не остались… А теперь полюбуйтесь этим уродцем. Итальянский «виллар пероза». Приклада нет, зато имеются сразу два ствола и сошки. А вот американский «томпсон» сорок пятого калибра. Любимое оружие гангстеров. Пробьёт всё, что угодно, включая бронежилет.

– Я такой в фильме «В джазе только девушки» видел, – сообщил Цимбаларь. – Могучая машинка.

– Могучая, но крайне сложная в изготовлении. Вот эта симсоновская модель попроще. Применялась в войне на Тихом океане. Отсюда и герметизация механизма. Японцы могли противопоставить ей только свой «тип 100». Вон, во втором ряду висит. Боевые качества ниже всякой критики… Это английские – «ланчестер» и «стен». Последний имел крайне упрощённую конструкцию. Выпускался даже польскими партизанами.

– А это, я вижу, наши, – сказал Кондаков, чуть-чуть опередивший хозяина.

– Да. Самая полная часть моей коллекции. Экспонаты добывались из-под земли, наподобие картошки… Пистолеты-пулеметы Дегтярева, Шпагина, Коровина. Но лично мне больше всего импонирует Сударевская модель, которую некоторые военные историки считают лучшим оружием подобного типа, применявшимся во Второй мировой войне. На её изготовление металла шло в два раза меньше, чем на ППШ. Китайцы делали пистолет-пулемет Сударева вплоть до восьмидесятых годов.

– Весьма поучительная экскурсия. – Кондаков тайком глянул на часы, а затем переглянулся с Цимбаларем. – Чем вы нас ещё хотите порадовать?

– Следующий зал отведён под пистолеты и револьверы, – сказал хозяин, перебирая связку ключей, достойную Скупого рыцаря. – Есть уникальные экземпляры, включая персональное оружие наших маршалов и фашистских бонз.

– Этого добра у нас и на службе хватает, – извиняющимся тоном произнёс Кондаков. – Братва времени зря не теряла. До зубов вооружилась. После удачной операции только успевай «беретты» и «стечкины» подбирать… Нам бы что-нибудь посерьёзней!

– Например? – нахмурился хозяин.

– Ну, скажем, чтобы не дырки в человеке делать, а сразу голову с плеч.

– Так это вам гранатомёты нужны!

– Наверное. – Кондаков с Цимбаларем переглянулись. – Именно гранатомёты!

– К сожалению, такого добра не держу. Во-первых, это не стрелковое оружие, на котором я специализируюсь. Во-вторых, повоевать успели только две модели гранатомётов – американская «базука» и немецкий «фауст-патрон». Кто же будет составлять коллекцию только из двух экземпляров?

– А может, кто-то из ваших друзей интересуется этой темой?

– Насколько мне известно – никто. Ведь конструкция гранатомёта чаще всего рассчитана на одноразовое применение. Кроме того, их очень сложно привести в безопасное состояние. Поэтому ваши коллеги не очень-то верят в коллекционное значение этого вида оружия… А что вы, собственно говоря, хотите узнать? – хозяин глянул на своих гостей совсем иным, изучающим взором.

– Нас интересуют гранатомёты, но очень маленькие, – признался Кондаков. – Размером с трость.

– И боеприпасы так называемого совокупного действия, – добавил Цимбаларь.

– Так бы сразу и сказали, – хозяин со вздохом спрятал ключи в карман. – А то всё ходят и ходят, я уж волноваться начал. Может, думаю, опять в чём-то провинился…

– Нет-нет! – заверил его Кондаков. – Мы только посоветоваться.

– Говорите, маленькие гранатомёты… – хозяин задумался. – Видеть мне из этого арсенала ничего не приходилось, но слышать слышал. Лаборатория, разрабатывавшая «фауст-патрон», действительно занималась производством его миниатюрных аналогов, предназначенных для диверсионной работы. Если мне память не изменяет, назывались они «керце-патрон», то есть «свеча» и «пфайль-патрон», то есть «стрела». Применялись эти мини-гранатометы, соответственно, для поражения складов горючего и против низколетящих объектов. Самым маленьким был «боте-патрон», что в переводе означает «гонец». Этот действительно был сделан из композитных материалов совокупного действия и при сравнительно небольших размерах обладал завидными поражающими свойствами. Но каждый заряд «боте-патрона» стоил дороже танка. Представляете, – он продемонстрировал свой чёрный от ружейной смазки мизинец, – такая мелочь в одну цену с «Королевским тигром».

– Зачем же понадобились такие расходы? – спросил Кондаков. – Фюрер, говорят, зря тратить денежки не любил.

– Для лучших друзей ему ничего не было жалко, – впервые хозяин позволил себе улыбнуться. – «Боте-патрон» предназначался для уничтожения участников Тегеранской конференции – Сталина, Черчилля и Рузвельта. Но все планы расстроил Отто Скорцени. Слыхали, наверное, про такого?

– А то как же, – ответил Цимбаларь. – Я про него даже книжку читал. Называется «Человек со шрамом».

– Вот именно… Одним словом, любимец фюрера Отто Скорцени, завербованный советской разведкой ещё в тридцать пятом году, сдал всех немецких агентов с потрохами. Они даже свои парашюты снять не успели, как оказались в лапах нашей контрразведки. Насколько мне известно, «боте-патроны» больше нигде не применялись да и сделаны они были в крайне ограниченном количестве.

– «Боте-патрон»! – со значением повторил Кондаков. – А по-нашему «гонец»… Вот, значит, каких гонцов посылали вдогонку за зэками, сбежавшими из североуральского политизолятора.

– А старик с тростью говорил в машине вовсе не про боты! – Цимбаларь хлопнул себя по лбу. – Он сказал: «боте» скоро кончатся, то есть снаряды, при помощи которых они расправляются со своими жертвами. Те же самые гонцы, но только по-немецки… Как я сразу не догадался!

– Вы на нас внимания не обращайте, – сказал Кондаков хозяину. – Это мы про своё, про девичье.

– Я уже догадался, – хмуро промолвил тот. – Только хочу внести одну поправочку. «Боте-снаряд» послать за кем-нибудь вдогонку нельзя. Эффективная дальность его действия не превышает двадцати метров. То есть дистанции ясного визуального контакта.

– Так мало? – хором удивились Кондаков с Цимбаларем.

– А что вы хотели? Даже «фауст-патрон» использовался в основном на дистанциях до тридцати метров. Конструкция была ещё недоработанная, сырая. Рабочая сила – неквалифицированная. Дефицитных материалов катастрофически не хватало. Некоторые даже приходилось доставлять на подводных лодках из Японии.

– Какова была дальнейшая судьба «боте-патронов», захваченных вместе с немецкими диверсантами в Иране?

– Не знаю. Скорее всего, впоследствии их уничтожили при испытаниях. Или поместили в какой-нибудь закрытый музей. По крайней мере, упоминания о них больше нигде не появлялись. А лабораторию, занимавшуюся усовершенствованием «фауст-патронов», в том же году сровняла с землей американская авиация. Впрочем, кое-что мог оставить для себя Скорцени. Это ещё та лиса была! Слуга трёх господ – Сталина, Гитлера и Муссолини. Причём всех благополучно пережил.

– Скорцени нас, в общем-то, меньше всего интересует, – заметил Цимбаларь. – Сейчас, как я понимаю, им занимаются черти в аду. А вам скажу по секрету: есть сведения, что «боте-патроны» сохранились до сих пор и даже применяются в деле.

– И зачем мне это знать? – хозяин подозрительно покосился на него.

– Сейчас объясню. – Цимбаларь понизил голос, хотя даже без этих предосторожностей услышать его могли разве что крохотные мокрицы, шнырявшие по бетонным стенам каземата. – Есть вероятность того, что кто-то из ваших коллег-оружейников участвовал в модернизации «боте-патрона». К примеру, снабдил снаряд головкой самонаведения. Или как-то видоизменил пусковое устройство, придав ему, скажем, форму трости. Короче, вы меня понимаете…

– Даже если ваше предположение и соответствует действительности, хвалиться такой работой никто не будет, – ответил хозяин. – Оружейникам вообще свойственно помалкивать. За нас говорят стволы.

– Но ведь поинтересоваться-то можно, – стоял на своём Цимбаларь. – С хитрецой поинтересоваться. Дескать, есть выгодный заказ на модернизацию партии мини-гранатометов. Не возьмётся ли кто-нибудь, имеющий опыт в этом деле? Вот и клюнет рыбка.

– Ну да, а потом меня клюнет тот самый «боте-патрон», – буркнул хозяин. – Нет уж! От таких услуг увольте.

– Я бы на вашем месте не отказывался, – проникновенно молвил Цимбаларь. – Есть точные сведения о грядущей перерегистрации всех оружейных коллекций. Причём весьма и весьма строгая. Очень уж их много развелось за последнее время. Предполагается разрешить частным лицам иметь оружие только по девятнадцатый век включительно. Шашки да дуэльные пистолеты. Конечно, кое-кому как всегда будут предоставлены поблажки. Но при таком уклончивом поведении вам на это рассчитывать не приходится. Все ваши сокровища пойдут на переплавку… Но если вы окажете нам одну маленькую услугу, я обещаю раздобыть такую бумагу, что сюда больше ни один проверяющий не сунется. От самого министра бумагу.

– Ничего определённого сказать не могу, – набычился хозяин. – Не принято у нас друг друга закладывать… В крайнем случае, под личные гарантии министра. Чтобы мне постоянную лицензию иметь и чтобы тот оружейник не пострадал…

– Вот и славненько. – Цимбаларь похлопал хозяина по плечу. – Для того мы и живём на белом свете, чтобы как-то договариваться между собой.

Все вопросы были исчерпаны, но уходить почему-то не хотелось. Оружие, развешанное на стенах, завораживало, словно гениальные картины или великолепные скульптуры. Гости волей-неволей начинали завидовать Маузеру, даже несмотря на печать тихого помешательства, явственно проступавшую на его челе.

– Один, стало быть, обитаете? – оглядываясь по сторонам, поинтересовался Кондаков, хотя вопрос этот заведомо относился к разряду риторических.

– Я всегда один, – равнодушно ответил хозяин, и было понятно, что люди нисколько не интересуют его, в отличие от оружия, для уничтожения этих людей предназначенного.

– Налёта не боитесь?

– Дилетантов не боюсь, а профессионалы сюда не сунутся. У них стволов и без меня предостаточно.

– Это верно, – понимающе кивнул Кондаков. – Если такая тенденция сохранится и дальше, то через пару лет атомные бомбы в ход пойдут.

– Прогресс не остановить, – сказал хозяин, – в пятнадцатом веке запрещали порох, в шестнадцатом пушки, заряжавшиеся с казённой части, потом разрывные пули и отравляющие газы. Впоследствии всё утряслось само собой. То же будет и с атомным оружием. Я думаю, оно мало что изменит. Разрушат, допустим, бандиты с десяток городков. Ну и что? Полвека назад были разрушены многие тысячи. А мир по-прежнему стоит, и про ту войну уже стали забывать. Жизнь берёт своё…

– А смерть своё, – докончил Цимбаларь. – Да и при чём здесь десяток каких-то городков! Главное, чтобы ваша коллекция уцелела. Ей-то, похоже, не страшна даже водородная бомба…

Когда гости оказались на свежем воздухе, Кондаков упрекнул приятеля:

– Зачем ты обещал ему гарантии министра? Много берёшь на себя, Сашенька.

– Наш министр, да будет тебе известно, в самое ближайшее время переходит на другую работу, – с улыбочкой пояснил Цимбаларь. – Не то в Совет безопасности, не то в Думу. А к новому какие могут быть претензии?

– Всё равно так нечестно!

– И это говорит тип, намотавший срока десяткам невинных людей! – возмутился Цимбаларь. – А кодексу милицейской чести ты лучше Людочку Лопаткину поучи. Я его наизусть знаю.

На очередном заседании опергруппы, где присутствовал и Ваня Коршун, внимательно ловивший чужие версии, что косвенно свидетельствовало об отсутствии своих собственных успехов, Кондаков, постоянно прерываемый Цимбаларем, доложил о результатах визита к знатоку и коллекционеру стрелкового оружия Маузеру. Информация была принята к сведению без особого энтузиазма, а Людочка ещё и съязвила:

– Вот и Скорцени в нашем деле замаячил. Так мы скоро до Гришки Распутина доберёмся вкупе с Матой Хари.

– Доберёмся мы туда, куда надо, – недобро прищурившись, пообещал Кондаков. – Ты лучше предоставь свой рапорт на акушерско-гинекологическую тему.

– Нету рапорта! – дерзко ответила Людочка. – И не надо так многозначительно фыркать! Лошади в конюшне тоже фыркают, когда блох пугают… На чьё имя я этот рапорт писать буду? По закону я могу обращаться только к своему непосредственному руководству, то есть к начальнику экспертно-криминалистического центра, которому про моё нынешнее задание знать совершенно не обязательно. Разве не так?

Все промолчали, сражённые её неопровержимой логикой. Победно оглядев коллег, Людочка продолжала:

– Вот возьмёте меня в особый отдел, тогда и рапорта требуйте. Получите в лучшем виде. Я, в отличие от некоторых присутствующих, не боюсь ни авторучки, ни компьютера.

– А ты разве пойдёшь к нам? – Цимбаларь изобразил удивление.

– Девушкам, вообще-то, следует отказываться от всяких сомнительных предложений, но тут я ломаться не буду, – призналась Людочка. – Соглашусь без всяких оговорок. Было бы только предложение.

– Опять в секретари метишь?

– Нет, только оперативным сотрудником. И желательно в вашу группу.

– Ты сначала спроси, согласны ли мы на это! – Цимбаларь состроил постную мину.

– Разве я стану обузой?

– Конечно! Мне, например, придётся впредь избегать солёных словечек, а Петру Фомичу воздерживаться от ковыряния в ухе. Кроме того, по неписаной традиции члены одной опергруппы и досуг должны проводить вместе. Ходить в музеи, на лекции, в баню.

– Разве я против!

– И в баню пойдёшь? – картинно ахнул Цимбаларь. – Не застесняешься?

– А кого стесняться? Пётр Фомич мне ближе, чем родной отец. Ванечку я уже почти удочерила… или усыновила, что принципиального значения не имеет. Вот только не знаю, как с тобой быть. – Людочка с сомнением глянула на Цимбаларя.

– А давай поженимся! – нашелся Цимбаларь. – Муж свою жену никогда не тронет. Тем более в бане. Он будет в щёлочку за посторонними женщинами подглядывать.

– Представляю я эту баню, – задумчиво произнёс Ванечка. – Что-то вроде ночей Клеопатры…

– Об этом чуть позже, – сказал Кондаков, с недовольным видом ковыряя в ухе. – Ты, Людмила Савельевна, болтологии у этих хлыщей не учись. Бесполезное занятие. А если рапорта нет, изложи суть дела своими словами.

Доклад Людочки о тайнах, связанных с рождением генерала Селезня, президента Митина и ничем не примечательного гражданина Суконко, занял больше получаса. Ещё десять минут ушло на сообщение о визите к профессорской вдове. Внимание аудитории постепенно ослабевало.

– Лейтенант Лопаткина, так не пойдёт, – не выдержал, наконец, Цимбаларь. – Учись выражать свои мысли предельно кратко. Чеканными, так сказать, фразами. Отбрось всю необязательную лирику и сосредоточься на квинтэссенцию проблемы.

– Ты ещё прикажи мне афоризмами говорить! – фыркнула Людочка. – Тоже мне, Ларошфуко доморощенный.

– Но ты, сестрёнка, всё же постарайся, – вмешался Ваня, и это сразу решило спор.

– Ладно, – смирилась Людочка. – Повторяю для особо непонятливых. Во-первых, установлено, что все интересующие нас родильные дома посещались специалистами-гинекологами из Москвы, на тот момент находившимися под арестом, причём в сроки, наводящие на мысль о возможности искусственного зачатия.

– Молодец, – похвалил её Кондаков. – Действительно, коротко и ясно. Только от комментариев пока воздержись.

– Во-вторых, сразу после рождения интересующих нас лиц архивы родильных домов и их заведующие, видимо, посвящённые в курс дела, исчезли. Некоторое исключение составляет лишь случай с Митиным, родившимся уже после смерти Сталина и ареста Берии. Заведующий просто утонул, упав в речку, которую и куры вброд переходили, а архив сгорел от короткого замыкания электропроводки.

– Не вижу принципиальной разницы, – заметил Кондаков. – Времена изменились, вот и почерк разный. А действовала одна и та же компашка. Что ты там говорила по поводу офицерского пайка?

– Мать Селезня единственная, кто после рождения сына получала хоть какую-то помощь от государства. Но это, скорее всего, было связано с её низким социальным статусом. Родители Суконко и без того были довольно обеспеченными людьми, а ко времени появления на свет Митина вся система уже дала сбой. Кроме того, он единственный ребенок, которого не обследовала высокая московская комиссия.

– Тем не менее взлетел он выше всех, – буркнул Цимбаларь.

– Это уж дело случая, – сказал Ваня Коршун.

– Ты так думаешь? – покосился на него Кондаков.

– Всё понятно, – заявил Цимбаларь. – Ребят зачали и родили по распоряжению тогдашних чекистов. Хотя и не ясно, зачем.

– Может, расу новую выводили, – предположила Людочка. – Сверхлюдей.

– Глядя на генерала Селезня, этого не скажешь, – с сомнением произнёс Кондаков.

– Да и Митин на сверхчеловека что-то не тянет, – поддержал его Ваня Коршун.

– Ну не получилось! – Людочка развела руками. – Немцы ведь евгеникой тоже баловались.

– Чем-чем они баловались? – подозрительно переспросил Кондаков.

– Евгеникой. Наукой об улучшении человеческой породы, – пояснил Цимбаларь. – Ныне повсеместно запрещённой… Эх, знать бы, сколько ещё роддомов осчастливили своим посещением эти профессора-гинекологи!

– Можно зайти с другой стороны, – сказала Людочка. – Изучить биографии всех известных людей, родившихся в период с сорок восьмого по пятьдесят третий год. И не только политиков, но и учёных, писателей, артистов, предпринимателей. Даже бандитов. И выяснить, связано ли их рождение с гинекологическими осмотрами, в своё время проводившимися профессорами Плотниковым и Шульманом.

– Это неподъёмный воз работы, – возразил Кондаков. – Да и профессоров могло быть не двое, а больше. Надо пока держаться за те ниточки, которые у нас есть. Тесто из опары попрёт – в руках не удержишь. Между прочим, очень точная пословица. Сил у нас маловато, да и время ограниченно. Хотя главное мы выяснили – безголовый неопознанный труп к президенту Митину никакого отношения не имеет.

– Выяснить и доказать – это две разные вещи, – заметил Цимбаларь. – Пока всё держится только на словах Гобашвили. А какая вера может быть убийце и бандиту?

– Тогда давайте свои предложения, – сказал Кондаков.

Все заговорили одновременно:

– Надо искать старика с тростью.

– А я бы занялся «мотоциклистами»!

– В первую очередь следует установить личность Голиафа.

– Хорошо бы разыскать ещё парочку двойников. Вдруг у них живы родители. Это бы сильно облегчило расследование.

Людочка перекричала всех:

– Подождите! Мы упускаем одну немаловажную деталь. Я имею в виду поразительное сходство людей, родившихся в разных местах и в разное время. С помощью одного только искусственного оплодотворения таких результатов не добьёшься. Могут, конечно, появиться единокровные братья, но отнюдь не близнецы. Это скорее похоже на клонирование.

– Клонирование в сороковые годы? – обуреваемый сомнениями Кондаков вновь вставил указательный палец в ухо, тем самым принудив Людочку потупиться. – Маловероятно… Насколько мне известно, эта проблема не решена до сих пор.

– А я, наоборот, слыхал, что она уже давно решена, только это стараются не афишировать, – возразил Цимбаларь. – Полсотни лет – это не срок. Ты же сам видел в подвале у коллекционера автомат, сделанный ещё в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Простые люди про такое оружие и слыхом не слыхивали, а кое-кто его уже делал. Любая идея, прежде чем стать общепризнанной, должна сначала вызреть в умах двоих-троих энтузиастов.

– Совпадение папиллярных линий Голиафа и президента Митина иначе как клонированием не объяснишь! – не унималась Людочка.

– Ты не объяснишь, а я очень даже объясню, – не унимался Кондаков. – Обыкновенное совпадение, порождённое нашим природным головотяпством. Перепутали дактилокарты – вот и вся недолга.

– Почему тогда убили Голиафа? А до этого аналогичным образом покушались на Суконко?

– Про это мы у преступников спросим, когда их задержим! – огрызнулся Кондаков.

– Именно! Целиком и полностью согласен, Пётр Фомич! – угодливо поддакнул Цимбаларь, и это было подозрительно уже само по себе. – Но чтобы задержать преступников, нужно сделать следующее: быстренько разработать документ о грядущей перерегистрации оружейных коллекций и довести его до сведения всех заинтересованных лиц. Причём документ настоящий, а не фиктивный. Голову даю на отсечение, что Маузер, почуявший опасность, сдаст нам оружейника, занимавшегося модернизацией «боте-патронов».

– Эк ты загнул! – Кондаков, ещё не понявший, куда клонит Цимбаларь, даже присвистнул. – Нам такой документик не по плечу.

– Мне не по плечу. И Ване тоже. Лейтенанта Лопаткину в расчёт можно вообще не брать. А вот для Петра Фомича Кондакова, учитывая его прежние связи, ничего невозможного нет.

– Ну ты даёшь. – Кондаков погрузился в глубокое раздумье. – Задача непростая… Даже посложней, чем взять Гобашвили. А если из всей этой затеи выйдет дохлый номер?

– Это верняк, клянусь! – с горячностью, свойственной только молодости, заявил Цимбаларь. – Я тебе могу назвать пять или шесть случаев, когда на убийцу и грабителей выходили через оружейников.

– Так и быть, постараюсь, – достав палец из уха, Кондаков стал рассматривать то, что на нём осталось. – Но и тебе придётся подсуетиться. В качестве, так сказать, взаимной услуги. Как только вернётся Горемыкин, выхлопочешь через него в Министерстве бумагу для Маузера. Такую, чтобы была надёжней любых папских индульгенций. Если мы что-то обещаем, своё слово надо держать.

– Грузишь ты меня, Фомич, – вздохнул Цимбаларь. – Причём грузишь не по делу. Да только деваться некуда…

В это время запиликал мобильник, предназначенный для контакта с «мотоциклистами». Кондаков немедленно вручил его Людочке – дескать, ты кашу заварила, тебе и дальше хлебать.

Цимбаларь, сделав всем ручкой, выскочил в соседнюю комнату, дабы связаться с технической службой особого отдела, контролирующей не только кабельные линии, но и вольный эфир.