Глава 14
Дела давно забытых дней

Вести, которые принёс Кондаков, выглядели по меньшей мере анекдотично. Ждали всего, но только не этого.

Версия ФСБ основывалась на весьма немногочисленных и крайне спорных фактах. Один довольно молодой субъект, всем другим формам человеческого существования предпочитавший так называемый антиобщественный образ жизни и уже неоднократно уличённый в суицидальных настроениях, совершил на днях самоубийство, использовав для этого древнее как мир средство – ванну с теплой водой и бритвенное лезвие (аналогичным образом в своё время поступали римские аристократы и китайские мандарины).

На кафельной стенке совмещённого санузла, где и происходил весь этот тихий ужас, он написал слово «гладиатор», причём с большой буквы – сначала собственной кровью, что, как вскоре выяснилось, не гарантировало сохранность надписи, а потом губной помадой, забытой на полочке какой-то случайной подругой.

Едва эта история, в общем-то рядовая, попала в городскую сводку, как ею немедленно заинтересовались сотрудники ФСБ, реагировавшие на имя Гладиатор, словно правоверные мусульмане на запах жареной свинины.

При обыске сразу же обнаружили улику, которой впоследствии суждено было стать решающей, – бытовую видеокамеру, чья кассета во всех деталях запечатлела чрезвычайное происшествие под Литейным мостом. Впрочем, на это мог клюнуть любой следователь – мнение о том, что все свои кровавые подвиги террористы обязательно фиксируют на плёнке, дабы потом отчитаться перед заказчиками, уже распространилось повсеместно. Ещё в квартире нашли целлулоидные трафареты, очень похожие на те, которыми пользовался реальный Гладиатор, и кучу фломастеров, среди которых, естественно, оказался и синий.

Всего этого вполне хватило для создания стройной и непротиворечивой следственной версии, до опергруппы особого отдела дошедшей кружным путём, через московское начальство. Как заметил Цимбаларь, с лица которого не сходила язвительная усмешка, сама атмосфера здания ФСБ, где в сумрачных коридорах продолжали бродить призраки ежовских и бериевских крючкотворов, умевших сварганить громкий политический процесс буквально на пустом месте, продолжала дурно влиять на менталитет нынешней генерации чекистов.

– Представляете, какая несуразица! – возмущался Кондаков. – Надпись на стене ванной комнаты, сделанную пьяным психом, сочли чуть ли не чистосердечным признанием, а на тот факт, что в видеомагнитофон, который он смотрел непосредственно перед смертью, вставлена кассета с голливудским фильмом «Гладиатор», никто даже внимания не обратил. Я сам об этом узнал чисто случайно, мельком заглянув в протокол осмотра места происшествия… А если бы, к примеру, самоубийца выбрал фильм «Зорро», то и надпись была бы соответствующая…

– Как же тогда обличающая видеосъёмка? – осведомился Цимбаларь.

– И этому есть вполне очевидное объяснение. За последние полгода этот недоумок успел запечатлеть почти все петербургские мосты. И Троицкий, и Дворцовый, и Большеохтинский, и Гренадёрский, и Кантемировский. Хобби такое у человека было – снимать мосты и набережные на фоне белой ночи. Литейный оказался в этой серии последним совершенно случайно…

– Ты лучше скажи другое, – перебил его Цимбаларь. – Версию ФСБ можно считать окончательной?

– Нет, пока она предназначается, так сказать, только для внутреннего пользования. Надо ведь хоть как-то успокоить городские власти. Знакомить с ней общественность не торопятся. Всё будет зависеть от того, последуют ли новые взрывы.

– Конечно, последуют, – буркнул Цимбаларь. – А что им, спрашивается, может помешать?

– Пётр Фомич, а вы просматривали конфискованные видеозаписи? – поинтересовалась Людочка, так вжившаяся в свою новую роль, что с неё уже можно было писать картину «Мадонна с ноутбуком».

– Только фрагментарно… Не очень-то мне там, скажем прямо, обрадовались.

– Расскажите, пожалуйста!

– Попробую… Качество съёмки, несомненно, желает лучшего, а ракурс выбран крайне неудачно. – На пальцах Кондаков изобразил что-то вроде острого угла. – Дилетант – он и в Африке дилетант… Приближающаяся баржа оставалась за кадром, зато какие-то светящиеся пятна между опорами моста я заметил. В последний момент они соединились в нечто такое, что с известной натяжкой можно было назвать мостом-призраком. Говоря откровенно, некоторое сходство с реальным мостом, который на ту пору находился в разведённом состоянии, у этого миража имелось. Не хочу утверждать категорически, но у меня даже создалось впечатление, что по призрачному мосту движутся люди и экипажи. Потом в кадре появился нос баржи, среди этого волшебного мерцания совершенно чужеродный, и всё поглотила вспышка взрыва. Спустя считаные мгновения повалил чёрный дым и матросы стали прыгать за борт. На этом сеанс закончился, и мне вежливо сказали «до свидания».

– Что ты имел в виду, употребляя слово «экипажи»? – спросил Цимбаларь.

– Экипажи и имел! Твою дырявую тачку, к примеру, экипажем не назовёшь. Не тот вид, не те масштабы. А по призрачному мосту ехали длинные, солидные автомобили с открытым верхом, хотя всех подробностей я, конечно, видеть не мог. Присутствовали там, кажется, и кареты, запряжённые лошадьми.

– Короче, техника была архаическая, вроде тех старинных паровозов, которые на перегоне Пыталово—Остров узрел путеец Посибеев?

– Можно сказать и так….

– А что по этому поводу говорят в ФСБ?

– Винят во всём некачественную плёнку, некомпетентность оператора, игру света и тени. Честно сказать, не знай я о прежних миражах заранее, так на эти сполохи тоже внимания не обратил бы. Вода – она и есть вода. Течёт, волнуется, играет бликами.

После недолгого молчания Цимбаларь обратился к Людочке:

– А можно ли узнать: росли когда-нибудь тополя на территории Харьковского железнодорожного узла?

– Наверное, можно… Хотя в Интернете таких сведений, скорее всего, не будет. Надо переговорить с краеведами, историками, поискать фотографии в архивах… Я тут сама недавно проявила инициативу. Навела справки о состоянии погоды в Стамбуле за последние сто двадцать лет. Самая суровая зима пришлась на тысяча девятьсот третий год. Чёрное море замерзло от Одессы до Констанцы. Это единственный известный случай, когда снег над Босфором валил даже в апреле.

– А какая тут связь с прошлогодним взрывом в порту?

– Сама пока не знаю… Журнал «Научное обозрение» существовал вплоть до тысяча девятьсот третьего года. И сведения о всех событиях в жизни императорского семейства, которыми почему-то так интересовался Шестопалов, относятся именно к этому периоду.

– Тянешь ты нас, Людмила Савельевна, куда-то в далёкое прошлое, – сказал Кондаков. – Забыла, что мы юристы, пусть и аховые. А в юридической практике есть такое понятие: срок давности… Хотя ради порядка не мешало бы проверить отдыхал ли царь со своими чадами и домочадцами летом девятьсот третьего года в Ливадии.

– Они отдыхали там каждый год, – сказала Людочка. – Императрица отличалась слабым здоровьем, одно время даже подозревали чахотку. А император бывал наездами, по две-три недели… Впрочем, мы действительно залезли в какие-то исторические дебри, а взрывы могут возобновиться в любой момент… Саша, почему ты скромно молчишь? Как твои успехи?

– А никак, – развёл руками Цимбаларь. – В окружении Шестопалова отродясь не было никаких Филиппов, а тем более Филипчуков. Он вообще трудно сходился с людьми… Хотя своего новоявленного братца привечал, по крайней мере первое время. Говорят, что об этом Алексея Андреевича попросил на смертном одре отец, очень переживавший за судьбу побочного сына. Какое-то время они даже жили вместе, но потом разъехались. И что интересно, в течение этих нескольких месяцев Шестопалов платил за электроэнергию чуть ли не втрое больше обычного. То есть вместо обычных двухсот киловатт у него нагорало почти пятьсот. Вот справка из энергонадзора.

– Хочешь сказать, что он проводил на квартире какие-то эксперименты, связанные с повышенным расходом электроэнергии? – осведомилась Людочка.

– Кто это сейчас может знать? Квартира съёмная, там уже третьи жильцы сменяются. Меня даже на порог не пустили. Не звали мы, говорят, никаких страховых агентов… Соседи помнят Шестопалова и Желвакова очень смутно.

– Сейчас техника двинулась так далеко вперёд, что даже атомную бомбу можно создать прямо на квартире, – доверительно сообщил Кондаков. – Не так давно я имел удовольствие лицезреть печатный станок, на котором в Кузьминках изготовляли фальшивые баксы. Так он свободно размещался в тумбе письменного стола. А продукция получалась очень даже достойная. На глаз от подлинных стодолларовых банкнот не отличишь. Подвела фальшивомонетчиков сущая мелочь. В причёске президента Франклина пропустили один волосок, а они там, оказывается, все по счёту.

– А где основная квартира Шестопалова? – спросила Людочка, вежливо игнорируя очередную байку Кондакова.

– Осталась после развода жене. Сам он некоторое время занимал полуторку в институтском общежитии, но потом рассорился с комендантом и съехал.

– С милиционерами трудно жить, а уж с учёными и подавно, – вздохнула Людочка.

– Выходи за киллера, – посоветовал Кондаков. – Они дома бывают редко, живут недолго, а наследство могут оставить весьма приличное… Был у меня в прошлом году один случай в аэропорту Шереметьево…

Однако досказать историю о киллере, как-то связанном с авиацией, Кондакову не удалось – позвонил Ваня.

Был он явно не в духе и хрипел, словно запалённый конь. Оказалось, что с его визитом на Волковское кладбище вышел облом. Ваню опознал охранник, вполне справедливо связавший новое появление маленького визитёра с недавним убийством Шестопалова.

При желании Ваня мог бы легко обезвредить охранника, да не хотелось создавать ненужный ажиотаж. Стайерский забег по сильно пересечённой местности (а как ещё назвать территорию кладбища?) закончился в пользу Вани, но соваться туда он больше не рисковал и просил Людочку навести соответствующие справки по телефону.

В его понимании схема захоронений была для кладбищенской администрации таким же непреложным документом, как, скажем, устав для офицера или Талмуд для раввина. Так оно, наверное, и было, но времена, а с ними и нравы круто изменились. Людочке вежливо объяснили, что это услуга платная и за ней следует являться лично, имея на руках заявление и квитанцию из Сбербанка.

Вспыливший Цимбаларь тут же наговорил Ване кучу ласковых слов:

– Да что ты носишься с этой могилой, словно дурень с писаной торбой! Забудь про неё! Я при случае сам с этим вопросом разберусь! Ты лучше лишний раз проутюжь городское дно! Там всякие Филиппы, Филипповы и Филиповичи просто табунами бродят, а нам до них никакого дела нет.

– Страсти накаляются. – Людочка закрыла ноутбук. – Думаю, что здесь вы как-нибудь и без меня обойдётесь. А я сгоняю на денёк в Москву. Разузнаю судьбу шестопаловских бумаг, а заодно проверю на практике одну свою идею… Удобнее всего на бумаге пишется тогда, когда листы сложены в стопку. Писать на крышке стола или на какой-то другой твёрдой поверхности не с руки. Так?

– Допустим, – буркнул Цимбаларь, ещё не догадываясь, куда она клонит.

– Если мои предположения верны, то на каждом уцелевшем листке отпечатается текст предыдущего листка, недоступный безоружному взгляду. Таким образом, мы сумеем увеличить объём анализируемых материалов чуть ли не вдвое. Не исключено, что найдутся даже утерянные фрагменты координат.

– Вдвое! Эк ты хватила! – усомнился Кондаков. – Не забывай, что листки пропадали не строго через один, а как придётся, вперемешку. Справив нужду, старушки хватали первое, что подворачивалось им под руку. Это только мужчины любят читать в сортире познавательную литературу. Наш Ваня тому пример… Ещё хорошо, если ты вернёшь из небытия хотя бы десятую часть шестопаловских записок. Твоё счастье, что он пользовался шариковой ручкой, которая оставляет на бумаге достаточно глубокие следы.

– Тут вы меня, Пётр Фомич, поддели совершенно справедливо… – Людочка, в отличие от Цимбаларя, всегда признавала свои ошибки. – Учту на будущее… Без меня не скучайте, постараюсь вернуться пораньше. А вы в моё отсутствие продолжайте искать Филиппа. Проверяйте не только физических лиц, но и субъекты хозяйствования. Я недавно выяснила, что в Петербурге и его окрестностях имеются сразу три фирмы, названия которых способны привлечь наш интерес. Это «Автокосметика Филиппа-Хольта», «Филипповские булочные» и российский филиал компании «Филипс Глуилампенфабрикен».

– Проверим, не беспокойся, – заверил её Кондаков. – Только ты в Москве не нарвись на Горемыкина. Простой головомойкой не отделаешься. Придётся ещё и трусы снимать.

– Пётр Фомич, вы же знаете, как я вас уважаю… – Людочкины слова сопровождались обычной для неё ангельской улыбкой. – И потому мне особенно горько убеждаться в вашем прогрессирующем маразме…

На нынешнем этапе расследования Людочка, двое суток подряд не расстававшаяся со своим ноутбуком, как бы выполняла функции воздушной или даже космической разведки, издали фиксируя все более-менее заметные следы, оставленные покойным Шестопаловым в бесчисленных закоулках мирового информационного пространства.

Естественно, что за это время она не прикоснулась ни к одной книге, которую в поисках неведомых истин листал Шестопалов, ни к одной карте, где он, возможно, оставил какие-то свои пометки, ни к одному архивному документу, чья сомнительная ценность компенсировалась ностальгической тягой человечества к осколкам минувшего.

Вся эта чёрная и, прямо скажем, неблагодарная работа ложилась на плечи Цимбаларя и Кондакова, в опергруппе выполнявших обязанности сразу и танка, и бульдозера, и ассенизаторской бочки. Именно они должны были вступать в непосредственный контакт с намеченными целями и на месте определять их истинную цену, беспристрастно отделяя зёрна от плевел. И это при том, что окончательный успех был отнюдь не гарантирован.

Первым делом следовало проверить архивы, где в этом году успел побывать Шестопалов. По жребию Цимбаларю выпали картографический, научно-технический и судебный. Кондакову – всё остальное.

Попив напоследок пивка, которое, как известно, является наипервейшим средством от архивной пыли и сырости, друзья разошлись в разные стороны. Путь Цимбаларя лежал на улицу Зодчего Росси, а Кондакова – на Советскую.

В картографическом архиве у Цимбаларя потребовали специальный допуск, подписанный и заверенный теми же самыми людьми, которые уволили с работы проводницу Удалую, задержали ларёчника Мишу, приписали себе ликвидацию Гладиатора и время от времени привечали в своих кабинетах двуличного Кондакова.

Пришлось Цимбаларю совать измождённой архивной даме стодолларовую бумажку, возможно, ещё хранившую на себе следы крови и слёз, пролитых жертвами бандитского пахана Клима.

Мучительно краснея и что-то несвязно бормоча, она приняла это царское подношение, заключавшее в себе сразу и новые колготки, и лекарства для старушки-матери, и лакомство для детей, и приличные сигареты для мужа, и ещё многое другое, однако сразу побежала пить валерьянку – универсальное бабье лекарство.

Карты, разложенные перед Цимбаларем (а он предварительно убедился, что это те самые, которыми в апреле интересовался Шестопалов), размерами превышали знаменитые шемаханские ковры, и на них можно было разглядеть не то что каждый дом, но даже каждое деревце перед его фасадом.

Цимбаларь честно убил несколько часов, пытаясь проследить на картах роковые параллели, но не нашёл никаких следов, указывающих на место грядущего взрыва: ни карандашных точек, ни булавочных проколов. Это в равной мере относилось и к обеим столицам, которым ещё предстояло хлебнуть горя, и к близлежащим областям, надо надеяться, уже испившим свою чашу до дна.

В архиве научно-технической документации царили куда более либеральные нравы, и общегражданского паспорта вполне хватило для того, чтобы получить десять годовых подшивок журнала «Научное обозрение». Бегло просмотрев несколько статей, посвящённых не столько научным проблемам, сколько оголтелой пропаганде марксизма, который виделся авторам панацеей от всех социальных, экономических и политических проблем, Цимбаларь заскучал.

Обратившись к самому последнему журнальному номеру, увидевшему свет в июле тысяча девятьсот третьего года, он стал изучать его выходные данные: тираж, формат, объём, адрес редакции, название типографии, не преминув поинтересоваться и фамилией редактора.

Фамилия, надо сказать, была самая простая, но по-своему любопытная – Филиппов. Конечно, скорее всего это было совпадение, Филипповых на Руси ненамного меньше, чем Ивановых. Тем не менее Цимбаларь принудил себя прочитать несколько редакторских статей: о философии, о литературе и о новейших достижениях химии. Поистине этот Филиппов был настоящим энциклопедистом, этаким Ломоносовым местного масштаба. Записав все более или менее существенные сведения в блокнот, Цимбаларь двинулся дальше, но сейчас на его душе уже не кошки скребли, а тихонько чирикала какая-то пташка, едва-едва вылупившаяся из мрака безнадёжности.

В судебном архиве, после многочисленных реорганизаций вобравшем в себя фонды Департамента полиции и Охранного отделения, Цимбаларя неожиданно выручило служебное удостоверение. Посетители здесь делились строго на две категории: сотрудников правоохранительных органов и прочих граждан. Излишне говорить, что к цивильным особам и отношение было соответствующее – обслуживали их во вторую очередь, а отвечали с третьего раза.

Вот только профессиональных судей и судебных чиновников здесь почему-то не замечалось. Впрочем, им можно было посочувствовать, как и всем жертвам нынешних скоропалительных реформ – если новый Уголовно-процессуальный кодекс никак не укладывается в голове, тут уж не до исторических изысканий. Пусть этим занимаются англичане, которые судят не по законам, а по прецедентам.

Однако настоящий сюрприз ожидал Цимбаларя чуть позже, когда ему вынесли несколько толстенных папок, среди которых находилось и «Дело о скоропостижной кончине титулярного советника М.М. Филиппова», начатое семнадцатого июля тысяча девятьсот третьего года и оконченное на следующий день (темпы поистине рекордные!).

Таким образом, в течение какого-нибудь часа из небытия явились сразу двое Филипповых, к тому же имевших схожие инициалы. Впрочем, сравнив адреса редакции «Научного обозрения» и квартиры, в которой был обнаружен покойник, Цимбаларь вынужден был констатировать, что это одно и то же лицо.

Заранее предвкушая знакомство с какими-то умопомрачительными фактами и леденящими душу подробностями, Цимбаларь развязал тесёмки папки и, можно сказать, остолбенел. Папка была плотно набита газетами самых разных названий и ориентаций, но имевших одинаковую дату: пятое мая прошлого года. Скорее всего, Шестопалов купил их оптом в ближайшем киоске и принёс в архив под одеждой, как бы предвосхитив этим приём, впоследствии использованный Цимбаларем на Финляндском вокзале.

В деле сохранился лишь перечень документов, приклеенный к внутренней стороне папки. За малым исключением это были личные бумаги Филиппова, изъятые из его письменного стола и секретера. Именовались они с жандармской непосредственностью: «Чертёж неизвестного прибора», «Описание неизвестного физического процесса» и так далее.

Что касается остальных папок, то они содержали всякую судебную тягомотину и скорее всего были взяты с архивных полок только для отвода глаз.

Всё это было весьма и весьма любопытно, но Цимбаларь никак не мог понять, что может связывать бывшего физика Шестопалова, неделю назад задушенного на Волковском кладбище, и титулярного советника Филиппова, скончавшегося по неизвестной причине сто лет назад.

Ответ на этот вопрос не могли дать ни подшивки журнала «Научное обозрение», ни тем более несколько фунтов макулатуры, заменившей в папке Охранного отделения какие-то весьма важные технические документы.

Зато птичка в душе Цимбаларя уже не просто чирикала, а выводила какую-то бравурную мелодию.

На квартиру Цимбаларь и Кондаков явились почти одновременно: когда первый отпирал входную дверь, второй менял в прихожей ботинки на домашние тапочки. Настроение у обоих было приподнятое.

– Ты знаешь, а я нашёл одного Филиппова, очень подходящего к нашему делу, – без промедления заявил Кондаков.

– Тем же самым могу похвастаться и я, – ответил Цимбаларь, – но ты рассказывай первым, а то у меня кишки просто марш играют.

Пока он жарил яичницу с колбасой, Кондаков начал своё повествование, поминутно заглядывая в записную книжку:

– Призываю в свидетели великого пролетарского писателя Максима Горького, книгу которого я обнаружил в плехановском секторе Российской национальной библиотеки. Называется она «Беседы о ремесле». Издана в тысяча девятьсот тридцатом году. Тираж мизерный… Речь в цитируемом отрывке идёт о попытке итальянского изобретателя Маркони передать электрическую энергию без проводов. Теперь слушай: «Это уже было сделано у нас двадцать семь лет назад учёным Филипповым, который длительное время работал над передачей электротока по воздуху и в конце концов зажёг люстру в Царском Селе»… Отними от тридцати двадцать семь лет, и получится точнёхонько тысяча девятьсот третий год, который недавно упоминала Людмила Савельевна. Впрочем, в Музее техники и в Мемориальном музее Попова это сообщение не подтвердили, назвав Горького большим выдумщиком. Дескать, слышал звон, да не знает, откуда он… Время такое было, что все важные изобретения приписывались исключительно русским людям. Велосипед, паровоз, радио, танк, самолёт. Даже какого-то дьячка Крякутного придумали, якобы летавшего по небу на крыльях.

– И это всё? – подчищая сковородку куском хлеба, осведомился Цимбаларь.

– Это лишь начало! – В случае необходимости Кондаков умел скрывать свои истинные чувства, но только не самодовольство. – Вот письмо этого самого Филиппова, отправленное в редакцию «Русских ведомостей» почти за год до смерти. Даю наиважнейшие выдержки: «Глубоко изучив математику, физику и химию, я приступил к разработке проблемы, которая может принести человечеству неоценимую пользу: стать серьёзным предостережением милитаристам. В ранней юности я прочёл у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследует мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну. Речь идёт об изобретении мною способа электрической передачи на расстояние волны взрыва, причём, судя по применённому методу, передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ удивительно прост и дёшев. При указанном мною способе ведения войны она фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются чрезвычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью крайне ядовитых…» Каково?

– Сильно сказано, – одобрил Цимбаларь. – Особенно для девятьсот третьего года… Ну а как же обещанные подробности? Опубликовал он их?

– Нет. Дальнейшее, как говорится, молчание… – Кондаков снова заглянул в записную книжку. – Лишь летом следующего года «Санкт-Петербургские ведомости» поместили коротенькую статейку, в которой Менделеев, заметь, сам великий Менделеев, высказывается в том смысле, что в идее Филиппова нет ничего фантастического: волна взрыва доступна передаче в той же мере, как волна света и звука. А спустя месяц появляется сообщение в разделе происшествий, а затем и некролог. Оказывается, вечером семнадцатого июля Филиппов работал в своей лаборатории над решающим тринадцатым опытом. Лаборатория находилась в том же здании, что и квартира. Родных он попросил не беспокоить его вплоть до полудня следующего дня. Восемнадцатого июля его нашли мёртвым возле стола, уставленного различными приборами. В лаборатории царил беспорядок, наводивший на мысль о поспешном и бессистемном обыске. Личный сейф Филиппова был вскрыт. Вызвали полицию, но почему-то прибыли чины Охранного отделения. Были изъяты все документы, приборы, переписка и, что особенно интересно, географические карты с какими-то загадочными значками. Об этом обстоятельстве репортёр отдела происшествий упомянул особо… Чуешь, куда ветер дует?.. На запросы родных в Охранном отделении ответили, что результаты опытов Филиппова объявляются государственной тайной, поскольку могут быть использованы в антиправительственных и революционных целях.

– У нас пожрать больше ничего нет? – осведомился Цимбаларь.

– Откуда? Кроме Людмилы Савельевны, никто за продуктами не ходит… – Вопрос коллеги несколько озадачил Кондакова. – История о Филиппове тебя больше не интересует?

– Конечно, интересует. Но если бы я услышал её, скажем, года три назад, то, наверное, долго бы стоял на ушах. А сейчас воспринимаю как должное. Взрывы, запросто преодолевающие пространство и время, младенцы, болтающие на ангельском языке, пророки, вещающие от имени сатаны, двойники великих людей, зачатые в пробирке, и прочая аналогичная тряхомудия стала для меня такой же повседневной рутиной, как для сельского участкового кражи кур… Говоришь, всего было тринадцать опытов?

– Я от себя ничего не говорю. А в газетке было упомянуто именно это число. – Кондаков для убедительности помахал записной книжкой.

– С шестопаловским списком сходится. – Цимбаларь задумался. – Если учитывать происшествие в Стамбуле, остаётся ещё четыре взрыва. Один в Питере, два в Москве и ещё один хрен знает где… Задницей чувствую, что все они окажутся на нашей совести. Эх, не видать мне в этом году майора, как собственной поджелудочной железы!

В дверь тихонько заскреблись. Явился Ваня, принципиально не бравший с собой ключа (что это ещё за бродяга, если у него в кармане имеется ключ от квартиры?).

Цимбаларь встретил его радушно, хотя слова при этом произносил нелестные:

– Стервятники слетаются на кровавую поживу, а её-то как раз и нету… Может, хоть ты, Коршун, нас чем-нибудь порадуешь?

– Есть одна новость, только не знаю, как вы её воспримете, – сообщил Ваня, прямиком направляясь в туалет.

– Как я понимаю, ты всё же разобрался с безымянной могилой? – Цимбаларь подмигнул Кондакову: дескать, есть возможность устроить маленький розыгрыш.

– Вот именно. – Судя по интонациям, Ваню занимали сейчас совсем другие проблемы.

– А хочешь, я угадаю, кто в ней лежит? – Коварный план Цимбаларя был ясен всем, кроме Вани.

– Попробуй, – ответил он. – Но могу поспорить, что не угадаешь.

– На что спорим?

– Если проиграешь, сунешь Людке в постель дохлого мышонка. Я знаю, где он сейчас лежит.

– А если выиграю?

– Да не выиграешь ты! – Из туалета донеслось натужное кряхтенье. – Но если вдруг такое случится, можешь сам залезть в Людкину постель. Все последствия беру на себя.

– Замётано! А теперь слушай. Под могильной плитой, где в ночь гибели Шестопалова горела свечка, покоится профессор натуральной философии Михаил Михайлович Филиппов, скончавшийся семнадцатого июля тысяча девятьсот третьего года при крайне загадочных обстоятельствах… Что там у тебя трещит? Штаны лопнули?

– Мои штаны ещё вас всех переживут… Ты, наверное, сегодня следил за мной? – В голосе Вани сквозило искреннее огорчение.

– Ничего подобного! Обычный дедуктивный метод, прославивший легендарного сыщика Шерлока Холмса и обогативший его создателя писателя Артура Конан Дойля… Только не забудь про пари!

– А если это я ей мышонка суну? – неуверенно предложил Ваня.

– Нет-нет! Никаких мышей, крыс и прочих грызунов, – решительно возразил Цимбаларь. – Ты обещал засунуть в постель к Людке меня. Уговор дороже денег.

– Ладно, что-нибудь придумаю… Что касается профессора Филиппова и его могилы, то сложившаяся ситуация выше моего понимания. Столько лет живу на свете, а вот сталкиваться с мертвецами, взрывающими мосты и железные дороги, до сих пор не приходилось.

– Вылезай из туалета, и мы тебе сейчас всё объясним, – предложил Кондаков.

– Нет уж, лучше я здесь побуду. – Ваня вновь усиленно закряхтел. – Мне в туалете думается легко. Как Пушкину в Болдине…

Прежде чем приступить к анализу добытой информации, Ваню заставили рассказать о визите на Волковское кладбище – знали, что он обязательно развеселит друзей.

Однако тот начал своё повествование неохотно:

– Этот проклятый охранник меня просто заколебал. Решил, наверное, что я и есть тот самый супостат, задушивший Шестопалова… Рыщет по кладбищу, словно собака, меня выслеживает. И, как назло, от безымянной могилки, на которую я глаз положил, не отходит. Ну как, скажите, избавиться от надоевшей собаки?

– Подбросить ей кусок отравленной колбасы, – изрёк Цимбаларь.

– Или хорошей дубиной пересчитать все рёбра, – добавил Кондаков.

– Я поступил иначе. – Собственный рассказ мало-помалу увлекал Ваню. – Проявил гуманность. Решил, так сказать, отманить собаку. Дал одной голосистой бомжихе пятьсот рублей, отвёл в самый дальний конец кладбища и велел изо всех сил орать: «Помогите! Насилуют!» А она, кошка драная, деньги заначила и говорит в ответ: «Ты меня сначала изнасилуй! Только, чур, несколько раз подряд и желательно в извращённой форме. А уж потом я такой тарарам устрою, что финская полиция из Хельсинки примчится». Уговариваю её по-хорошему – ни в какую! Стоит на своём и даже пытается мне штаны расстегнуть. Что делать? Оглянулся по сторонам – возле самого забора сортир дощатый стоит. Причём действующий, хотя построен никак не позже семнадцатого года. Стал я эту стерву потихоньку к сортиру отжимать. Там, говорю, и сделаемся. Потом задираю ей юбку на голову и, пока она замирает в предвкушении блаженства, спихиваю в выгребную яму. Там, кстати, неглубоко было. Среднему человеку по грудь. И вот тут-то она подняла настоящий крик! Не на пятьсот рублей, а на все пять тысяч. Туда не только кладбищенские охранники сбежались, а даже пожарная команда приехала. Баграми доставали и брандспойтами обмывали. Наверное, лучше прежнего стала… Ну а я тем временем к могилке вернулся, мох ножичком соскрёб и всё, что мне надо было, прочитал. Особо удивиться, правда, не успел. Заслышал, что мой охранник возвращается, и задал стрекача. Уже потом, по дороге сюда, осознал, что, скорее всего, нашёл того самого Филиппова, о котором упоминал умирающий Желваков.

– История в высшей степени поучительная, однако характеризующая тебя главным образом с отрицательной стороны, – констатировал Цимбаларь. – Можно по-разному относиться к женщинам, но топить их в выгребных ямах всё же не стоит. Пусть себе живут… А теперь послушай, что мы с Петром Фомичём нарыли в здешних архивах, библиотеках и музеях, то есть в заведениях столь же далёких от преступного мира, как планетарии и божьи храмы…

Спустя полчаса, когда и Кондаков, и Цимбаларь выговорились, Ваня вынес своё резюме:

– Спасибо, отцы родные, просветили. Теперь буду знать и про учёного Филиппова, и про его журнал, и про загадочные опыты, и про коварную политику Охранного отделения. Но каким боком все эти любопытнейшие сведения могут повлиять на грядущие взрывы? Да никаким! Они столь же неотвратимы, как восход и заход солнца. Остаётся только молить бога, чтобы жертв было поменьше. Своё научное любопытство мы, можно сказать, удовлетворили, однако с порученным заданием не справились. Знаете, чем это пахнет?

– Пахнет это плохо, – отозвался Цимбаларь. – Может, ещё похуже, чем в твоём туалете.

– Остаётся надежда на Людмилу Савельевну, – сказал Кондаков. – Посмотрим, какие результаты она привезёт из Москвы. Ведь Шестопалов бился над своими расчётами до последнего дня. А что ещё могло занимать его, кроме проблемы предотвращения взрывов?

– Им же самим из небытия и вызванных, – добавил Цимбаларь. – Нет, на расчёты Шестопалова надежды мало. Если крышу снесло, то и мозги скоро выветрятся. С ума сходило немало учёных, но я не могу припомнить такого случая, чтобы хоть один из них вернулся к прежней деятельности… Сейчас меня занимает совсем другое… Самый первый удар, скорее всего пробный, Филиппов, как и планировал, нанёс по Стамбулу, то бишь Константинополю. На ту пору этот городишко сидел костью в горле у всех русских патриотов, как левых, так и правых… А вот кого он потом столь упорно долбил в Крыму, в Харькове, на перегоне Пыталово—Остров и по всем петербургским окрестностям? Напоминаю, что дело происходило в девятьсот третьем году, накануне первой русской революции, а журнал, который издавал Филиппов, был насквозь промарксистским, и даже с экстремистским душком.

– Неужели он за царём-батюшкой охотился? – Ваня даже немного приоткрыл дверь туалета.

– Кому царь-батюшка, а кому и Николай Кровавый, – возразил Кондаков. – Это теперь его к сонму святых причислили, а в те времена винили во всех смертных грехах. Либеральная интеллигенция его иначе как сатрапом и деспотом не называла.

– Эти нюансы нас сейчас совершенно не касаются, – сказал Цимбаларь. – И вообще, Пётр Фомич, не заговаривай мне зубы… Кроме всего прочего, на тебя возлагалась задача вытребовать в Историческом архиве камер-фурьерский журнал двора Его императорского величества и снять копии со всех страниц, относящихся к тысяча девятьсот третьему году.

– Совсем из головы вылетело. – Кондаков виновато улыбнулся. – Думал, если мы нашли подлинного виновника взрывов, так никакие другие бумаги больше не понадобятся.

– Я не имею права делать замечания старшим по званию, но надеюсь, что об этом позаботится твоя совесть, – отчеканил Цимбаларь. – Все, кто стоял у истоков этой драмы, давно мертвы. Однако смерть, выпущенная на волю сто лет назад, по-прежнему угрожает нашим современникам. Если мои предположения оправдаются, то именно камер-фурьерский журнал поможет предотвратить беду.

– Тогда я побежал! – Кондаков схватил с вешалки шляпу.

– В тапочках? – поморщился Цимбаларь. – Ладно, оставайтесь дома. Я сам смотаюсь в архив. До закрытия осталось полтора часа, и надо успеть управиться… Только зря не сидите. К тебе, Ваня, это относится особенно. Хотя бы картошки сварите…

Покинув туалет, Ваня сказал:

– Всё понимаю. Только одно не доходит: как Шестопалов спустя столько лет узнал об опытах Филиппова?

– Игра случая, – обронил Кондаков, рыскавший по кухне в поисках картошки. – Где-то ненароком услышал или прочитал, а потом заинтересовался. Эти учёные как дети – забаву себе всегда найдут. Хоть в ванне, хоть в саду под яблоней. Дальше – больше… Стал собирать материалы по этой теме. Докопался до первоисточников. Даже не погнушался выкрасть бумаги Филиппова из фонда Охранного отделения. Увлёкся, одним словом… Ты хоть сам эту картошку видел?

– Была, кажется, – неуверенно произнёс Ваня. – Помнишь, мы её позавчера с селёдкой ели? Посмотри под раковиной… А как ты думаешь, какую цель преследовал Шестопалов? Обогатиться?

– Вряд ли… Это уже потом его братец кашу заварил. Впрочем, сейчас можно строить любые домыслы. Случай уникальный: все фигуранты дела мертвы, а мы всё ещё продолжаем с ним возиться.

– Интересно, а где в Москве рванёт?

– Сам ты как полагаешь?

– Наверное, в Кремле. Или в каком-нибудь старинном храме… Не в Мавзолее же!

– Филиппов, несмотря ни на что, был человеком порядочным и, как мне кажется, старался избегать лишних жертв. То на церквушку замахнётся, то на заштатный театришко. А Зимний дворец или, скажем, Сенат не тронул. Будем надеяться, что и с Москвой всё обойдётся.

– Мне думается, что Филиппов действовал не один, – возразил Ваня. – Кто-то его подзуживал, уж поверь моему чутью. А иначе откуда бы взялись точные координаты мест вероятного появления царя. Тут специалисты нужны, артиллерийские или флотские. Создаётся впечатление, что террористы имели свои глаза и уши по всему маршруту следования царского поезда… В тысяча девятьсот третьем году уже вовсю действовала боевая организация эсеров. Одному моему предку даже довелось следить за её главарём Григорием Гершуни. А у этих людей совесть атрофировалась ещё на стадии сперматозоида. Они ради своих идей и собор Василия Блаженного могли рвануть вместе со всеми прихожанами.

– Наконец-то! – с облегчением произнёс Кондаков. – Нашлась картошка.

– Много? – поинтересовался Ваня.

– Две… нет, аж три штуки.

– Тогда лучше сделай картофельные оладьи. С мукой, с луком, со шкварками. Возни, конечно, побольше, но зато и предъявить есть что…

Цимбаларь вернулся с целой кипой неряшливых ксерокопий, не дававших никакого представления о благородной рисовой бумаге, на которой ещё с петровских времён придворные камер-фурьеры аккуратным почерком записывали все события, касавшиеся самодержца и его семьи, за исключением, может быть, лишь самых интимных, становившихся достоянием личных дневников венценосной четы.

В другой ситуации эти листы зачитали бы до дыр, дивясь подробностям чужого, абсолютно незнакомого для нас быта – помпезного, роскошного, однако обременённого множеством условностей, но сейчас они имели чисто утилитарный интерес. Со временем любое живое слово превращается в документ эпохи.

– Эх, жаль, нет Людки с её ноутбуком, – посетовал Цимбаларь. – Придётся, Пётр Фомич, тебя вместо компьютера использовать.

– А может, сперва картофельных оладушек отведаешь? – предложил Кондаков. – Вкусные, хоть и приготовлены на маргарине.

– Под кроватью лежит кейс, набитый деньгами, а вы копейки экономите. – Цимбаларь очистил стол в гостиной от всего лишнего. – Не до оладушек сейчас! Можно сказать, судьба всей операции решается… Когда случился самый первый взрыв? Не считая, естественно, стамбульского?

– Второго июня, – заглянув в записную книжку, сообщил Кондаков. – Утречком.

– Ты мне сразу на старый стиль переводи.

– Тогда… Два плюс тринадцать… Получается – пятнадцатого июня.

– Теперь слушайте сюда. – Палец Цимбаларя упёрся в нужную строчку. – «Пятнадцатого июня в четвёртом часу утра Его императорское величество в сопровождении чинов свиты покинул Ливадийский дворец, направляясь на станцию Симферополь, где его ожидал литерный поезд, долженствующий следовать в Санкт-Петербург. Государыня императрица и великие княжны попрощались с Его императорским величеством накануне. Перед тем как сесть в коляску, Его императорское величество выразил желание посетить Крестовоздвиженскую церковь, где и оставался в одиночестве около получаса…» Видишь! – От избытка чувств он даже хлопнул пачкой ксерокопий Кондакова по голове. – Даже я не ожидал такого! Сходится день в день.

– Дата сходится, а часы нет. – Кондаков вёл себя куда более сдержанно. – Царь заходил в церковь где-то в половине четвёртого, ещё в темноте, а взрыв, нацеленный в него, случился во второй половине дня.

– Вспомни, тому взрыву предшествовала странная мгла, окутавшая вдруг церковь. Это была мгла из девятьсот третьего года… А то, что за сто лет потерялось несколько часов, – вполне естественно.

– Всё равно рано радоваться, – стоял на своем осторожный Кондаков. – В Харькове взрыв произошёл лишь спустя двое суток. Что это за скорость для поезда?

– Сейчас посмотрим. – Цимбаларь зашелестел листами. – «Обедали в первом часу в салон-вагоне… Стол был накрыт на двенадцать кювет. Подавали бланманже, заливную телятину, паровую стерлядь…» Это пропустим, чтобы не возбуждать аппетита… Ага, вот! «В Синельникове состав повернул на Екатеринослав, где должны были состояться торжества по случаю освящения нового чугунолитейного завода… В резиденции губернатора был дан званый обед, а вечером состоялся бал в Летнем саду. Открывал бал Его императорское высочество в паре с губернаторской дочкой мадемуазель Дувинг…» Видишь, Пётр Фомич, в те достославные времена ездили не торопясь, наплевав на график, вот и подзадержались в дороге.

– Главы государств и сейчас так ездят, – сказал Ваня. – Вспомните последний визит товарища Ким Чен Ира. Две недели на бронепоезде до Москвы добирался. Всю Транссибирскую магистраль парализовал. До сих пор жалобы от запоздавших пассажиров в судах лежат.

– Ты бы, сортирный сиделец, лучше помолчал, – посоветовал Цимбаларь. – Читаю дальше: «В десятом часу утра семнадцатого июня прибыли в Харьков…» Сходится?

– Сходится… – Поставленный перед фактом Кондаков вынужден был согласиться.

– «…Его императорское величество совершил короткую прогулку по перрону, принял делегацию почётных граждан, после чего четверть часа беседовал с генерал-губернатором и полицмейстером… Тронулись дальше в половине двенадцатого под звуки военного оркестра…» Уверен, что всё это происходило на фоне тополей, то ли спиленных при реконструкции вокзала, то ли сгоревших в Гражданскую войну. Каждый взрыв, случившийся в нашем времени, приносит с собой из прошлого частичку былой действительности. Отсюда и миражи… Дальше сравнивать будем?

– Бог любит троицу, – сказал Кондаков. – Почитай про последний случай на Литейном мосту.

– Когда это было?

– По старому стилю десятого июля.

– Сейчас, сейчас… Где это у нас… Восьмое, девятое… Вот и десятое… Завтрак пропустим. Приём министра дворца тоже… Обед и послеобеденную прогулку побоку… Слушайте внимательно! «Под вечер, в шестом часу, Его императорское величество в сопровождении градоначальника и военного министра отправились на Выборгскую сторону осматривать вновь возведённые казармы для гвардейской артиллерии. При следовании через Литейный мост с головы генерал-адъютанта князя Долгорукова слетела фуражка…»

– Слава богу, что не сама голова, – сказал Ваня. – Не знали, родимые, что смерть так и вьётся над ними, а спустя сто лет клюнет баржу «Лахта».

– Теперь отпали все сомнения, – заявил Цимбаларь, довольный собой, как никогда прежде. – Некоторые расхождения во времени, вызванные неточностью календаря, можно со спокойной совестью опустить. Главное, сходятся даты… Профессор Филиппов метил в царя, а угодил в своих собственных потомков.

– Поистине аллергический случай, – глубокомысленно произнёс Кондаков.

– Какой, какой? – Цимбаларь и Ваня еле сдержали улыбки. – Может быть, аллегорический?

– Неважно, – махнул рукой Кондаков. – Один хрен, поучительный. Нельзя бросаться камнями в посудной лавке.

– Давайте на минуту оставим прошлое и поговорим о будущем, – предложил Цимбаларь. – У нас появилась возможность определить наиболее вероятное место очередного взрыва. Для этого на оставшуюся параллель наложим маршруты царя, наиболее удобные с точки зрения террористов. Думаю, их наберётся не так уж и много. Всё остальное уже не наша задача. Эвакуацией пусть занимаются местные власти.

– Тогда чего ты ждёшь? – сказал Ваня. – Садись и вычисляй. У меня с логикой, сам знаешь, не очень. Предпочитаю действовать на уровне инстинктов.

– Нет, сначала перекусим! Давайте сюда свои хвалёные оладушки. Я, честно сказать, так проголодался, что, наверное, сожрал бы сейчас даже мышонка, которого Ваня приберёг для Людки.

– Приберёг, да как выяснилось, напрасно, – вздохнул Ваня. – Вот сейчас ломаю голову над тем, как заменить этого мышонка тобой…

Большую часть ночи Цимбаларь провёл за составлением каких-то мудрёных таблиц, схем и графиков, заодно исчёркав всю карту Петербурга, которой Кондаков пользовался для разъездов по городу.

Первая эйфория вскоре прошла, растворившись в море проблем, возникавших буквально на каждом шагу. Цимбаларь перебирал десятки вариантов предполагаемого развития событий, но ясного ответа для себя так и не получил.

С уверенностью можно было сказать лишь одно: в ближайшие два дня Санкт-Петербургу ничего не грозит. Согласно камер-фурьерскому журналу, император с головой погрузился в государственные дела и не пересекал роковую параллель, располагавшуюся чуть южнее Зимнего дворца и большинства других государственных учреждений.

Однако дальше наступала полная неопределённость. На третий день император, которого никак нельзя было назвать домоседом, отправился в Москву, где его ждала новая серия покушений, по необъяснимому стечению обстоятельств переместившаяся в двадцать первый век. По пути к вокзалу, посещая различные присутственные места и богоугодные заведения, он пересекал опасную черту не менее дюжины раз: и на Невском проспекте, и вблизи Манежа, и у Казанского собора. Вне всякого сомнения, покушение должно было произойти именно в этом районе, прежде называвшемся Адмиралтейской стороной.

Чтобы предотвратить возможные жертвы, пришлось бы эвакуировать весь центр города, где сейчас проживало не менее полумиллиона человек – случай в новейшей истории России беспрецедентный. Впрочем, это было бы ещё полбеды. Главная проблема состояла в том, как убедить городские власти в необходимости подобной акции. Ведь никто из членов опергруппы не обладал нужными полномочиями, а московское руководство поспешило отмежеваться от своих чересчур деятельных и самостоятельных сотрудников.

Так Цимбаларь и заснул, не придя ни к какому заключению, заснул прямо за столом, уткнувшись носом в кучу ксерокопий, сохранивших для потомков безупречный почерк дворцовых летописцев, никогда ничего не добавлявших от себя, а лишь беспристрастно регистрировавших неоспоримые факты.

В этой позе его и застала Людочка, рано поутру явившаяся с вокзала.

Она не стала никого будить, а тихонько прибрала в квартире, за время её недолгого отсутствия превратившейся в некое подобие блатной малины, как смогла приготовила завтрак, использовав для этого привезённые с собой продукты, и выбросила в форточку дохлого мышонка, которого Ваня до лучших времён хранил в пустом холодильнике.

Дворовые коты, привыкшие к тому, что с неба чаще всего падают птички, а отнюдь не мышата, этот подарок судьбы оценили не сразу. В итоге самым сообразительным и проворным оказался огненно-рыжий кот по кличке Люцифер.