Глава 16
Око дьявола
Людочка и Кондаков явились на опорный пункт по первому зову Цимбаларя, но добиться от возчика чего-нибудь путного не удалось даже совместными усилиями.
Хуже того, мало-помалу его показания становились всё более путаными и невнятными. События, связанные с так называемым помутнением, улетучивались из памяти ещё быстрее, чем страх перед неотвратимым возмездием. Напоследок он вообще стал доказывать, что ехал практически шагом, а оборзевший участковый сам бросился коню под копыта.
Вдобавок ко всему возле опорного пункта собрались родственники возчика, настроенные весьма агрессивно. В конце концов его пришлось отпустить к малым деткам, на деле оказавшимися плечистыми парнями призывного возраста.
Когда оперативники остались одни, Кондаков резюмировал:
– Дело тёмное. Молодой конь и в самом деле мог понести. Прямых доказательств вины возчика у нас нет. Но в список потенциальных убийц его следует занести под первым номером.
– Кто говорил: от шести до десяти месяцев? – Цимбаларь покосился на Людочку. – А меня через пять недель едва не прикончили.
– Три роковых видения подряд взбудоражили всю Чарусу, – сказала девушка. – Но если мы не допустим новых видений, страсти понемногу улягутся.
Постепенно у них завязался чисто профессиональный разговор, малопонятный непосвящённым. Короче, до Зинки Почечуевой Цимбаларь добрался только к полудню.
– Что это за шум утром случился? – поинтересовалась она, валяясь на диване с книжкой в руках. – Кони ржали, люди причитали, участковый орал во всё горло…
– Могла бы ради такого случая и на улицу выйти, – сказал Цимбаларь.
– Я голову только что вымыла, – сказала Зинка, откладывая в сторону книгу. – Разве нормальный человек сунется на улицу с мокрой головой?
– Не пойму я последнее время, кто у вас здесь нормальный, а кто нет, – Цимбаларь для вящей убедительности тяжко вздохнул.
– Спрашивай у меня, – Зинка с важным видом надула щёки. – Кого хошь тебе охарактеризую.
– А сама ты как? – участливо осведомился Цимбаларь. – На головку не жалуешься?
– С тех пор как применяю шампунь «Тимоти», – никогда!
– Завидую, – Цимбаларь пригорюнился. – Совсем замучился. Днём видения, ночью кошмары.
– Спать одному вредно для психики, – со знанием дела заметила Зинка.
– Наверное… Слушай, а ведь ты мне сегодня приснилась! – Цимбаларь с радостным видом хлопнул себя по лбу. – Будто бы приходила в гости, но чего-то застеснялась, сунула под дверь письмо и убежала… Твоё? – Он издали показал бумажный треугольник.
– Предпочитаю объясняться лично, – ответила Зинка. – Переписка не мой стиль.
– Странно… – Цимбаларь напустил на себя глубокомысленный вид. – Многие признаки указывают на то, что это твоя работа… Письмо составлено без единой ошибки, что, согласись, для Чарусы большая редкость. Текст напечатан на пишущей машинке, которой здесь умеют пользоваться очень немногие. Причём, дабы не навлечь на себя подозрение, ты воспользовалась чужой машинкой. Содержание письма выказывает явную симпатию к вашему покорному слуге и его друзьям. А главное, такая бумага имеется лишь в твоём распоряжении. Листок вырван из общей тетради большого формата, которые ваш клуб приобрёл в магазине по безналичному расчёту… И не надо поджимать губки! Я хочу поблагодарить тебя за это письмо. Но информации в нём недостаточно. Откровенно ответь на мои вопросы, и я буду твоим вечным должником. Договорились?
По мере того как Цимбаларь говорил, лицо Зинки теряло своё дурашливое выражение. Она не только губки поджала, но и бровки насупила.
– Вот, значит, зачем ты пришёл… За откровенностью. Жилы из меня тянуть собираешься. Ладно, откровенно отвечаю на твой вопрос. Никаких писем я не писала. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Общие тетради ещё в прошлом году разошлись по группам художественной самодеятельности. Согласно инструкции Управления культуры, в них составляются планы работ и ведётся учёт посещаемости. Пару тетрадей я подарила знакомым, но сейчас не могу вспомнить, кому именно. Если хочешь уличить меня, предъяви более весомые улики. Я девушка грамотная и в криминалистике кое-что понимаю, – она помахала книгой, называвшейся «Задачи уголовного судопроизводства».
– Да пойми же, я не собираюсь тебя уличать! – Цимбаларю пришлось вложить в эти слова максимум убедительности. – Я пришёл к тебе за помощью.
– Кое-кто вам уже помогал, – огрызнулась Зинка. – И Ложкин, и Ширяев.
– Ты боишься за себя?
– И да, и нет.
– А яснее можно?
– Что ты мне в душу лезешь? Училку свою допрашивай! Она присягу принимала и должна перед тобой по стойке «смирно» стоять. Я пока ещё человек вольный. Могу слово сказать, а могу и к чёртовой бабушке послать.
– Хочешь, чтобы я стал перед тобой на колени? – Цимбаларь сделал вид, что собирается выполнить своё намерение.
– Не надо, я уже три дня пол не мыла.
– Что за беда! По мне сегодня сани ездили и жеребец топтался. Между прочим, в сотне шагов от твоего дома. Чудом жив остался. Ты прекрасно знаешь, что все мы находимся в опасности. В смертельной опасности! Хочешь, чтобы меня убили, как Черенкова?
– А я, откровенно говоря, желала ему только смерти! – выкрикнула Зинка. – Он обманул меня! Бросил ради какой-то малохольной мымры. Хотя и клялся в любви.
– Надеюсь, на тебе его крови нет?
– Ещё спрашиваешь! Кишка у меня тонка, да и божьи заповеди не позволяют.
– А не догадываешься, кто это мог сделать?
– Да кто угодно! Случайный прохожий. Сторож на ферме. Пьяная доярка. Его разлюбезная мымра, которая тоже находилась во власти видений. Недаром ведь руки на себя наложила. Совесть, наверное, замучила… Впрочем, ты и сам знаешь, как это у нас делается.
– К сожалению, знаю, – кивнул Цимбаларь. – Испытал на собственной шкуре… А Черенков знал?
– Ясный пень! Парень он был дотошный и честолюбивый. Вот и задался целью раскрыть тайну Чарусы. Не знаю, как далеко он продвинулся в этом направлении, но кое-какие соображения имел. За что, наверное, и поплатился. Любопытной Варваре на базаре башку оторвали.
– Расскажи мне всё, что тебе известно со слов Черенкова, – попросил Цимбаларь. – И я на эту тему больше не заикнусь. Впредь буду приходить только с шампанским и гитарой.
– Тебе разве откажешь, – похоже было, что Зинка наконец-то сдалась. – Ну что же, слушай…
– Сразу скажу, что, несмотря на свою костоломную должность, Митька Черенков имел пристрастие к научным знаниям, – начала она. – Все серьёзные книжки в нашей библиотеке перечитал. Мистикой интересовался. Старух о довоенной жизни расспрашивал. Какие-то справки в областном архиве наводил. Короче, был парнем подкованным… И вот какое объяснение он дал здешним делишкам. Давным-давно, когда на планете Земля ещё не было жизни, во Вселенной уже шла борьба между двумя непримиримыми силами. Мы о них практически ничего не знаем и можем называть как душе заблагорассудится. Добро и зло. Правое и левое. Чётное и нечётное. Положительное и отрицательное. Свет и тьма… Сам Митька чаще всего именовал эти враждующие начала ангелом и дьяволом.
– А почему не богом и дьяволом? – перебил её Цимбаларь.
– Он считал, что дьявол не ровня богу, который как бы стоит над схваткой. Враг дьявола – именно ангел-воитель. Но повторяю, эти термины чисто условные и применяются лишь для простоты. Тебя же называют милиционером, хотя к вооружённому народному ополчению ваша контора никакого отношения не имеет… Короче, ожесточённая вселенская борьба не привела к победе одной из сторон, чего, впрочем, в ближайшем будущем и не предвидится. Такая канитель тянется тысячи, а то и миллионы лет. Со слов Митьки я поняла: не исключено, что именно эта борьба и является источником существования Вселенной, как вода и огонь являются источником получения паровой энергии. Но это уже из другой оперы…
– Ты давай про ангела и дьявола, – напомнил Цимбаларь.
– И дьявол и ангел, фигурально говоря, превратившиеся в пыль, рухнули на мёртвую, бесплодную планету. Бессмертные частицы их естества и дали начало земной жизни. Когда в конце концов появились люди, в них было намешано и от того, и от другого. Хотя встречались стопроцентные сатаноиды и сущие ангелочки. К примерам обращаться не будем. Борьба, начатая на небесах, продолжилась на отдельно взятой планете. Более того, она шла в каждом из нас. Цель у противников была одна – возродить себя в прежнем виде. Кто сделает это раньше – тот и завладеет Вселенной. Созидательным материалом для самовосстановления служило всё живое. Не только люди, но и бездушные твари, вплоть до бактерий и вирусов… Так уж случилось, что с давних времён в Чарусе возник зачаток дьявольского ока.
– Почему не ангельского? – опять перебил её Цимбаларь.
– Так звучит более впечатляюще, к тому же ангельская сущность как-то не вяжется с постоянными убийствами… Ты сам убедился, что это око способно пронизывать всё вокруг. Ему доступны и далёкие времена, и дальние дали, и, наверное, многое иное. Где-то вызревают и другие органы, которым рано или поздно суждено соединиться в единое целое. Людям даже невозможно представить, как могут выглядеть эти дьявольские зачатки. Митька говорил, что подобное знание несёт гибель… Но это всё, так сказать, преамбула. Сейчас я перехожу к вещам более конкретным… Несколько раз один из непримиримых противников уже почти одерживал верх. Опять же, конкретности ради, назовём его дьяволом. О делах ангельских Митька судить не брался. Например, в начале двадцатого века дьявол был силён, как никогда прежде. Вспомни, вся земля тогда пылала в огне войн и революций. В небе летали стрекозы смерти. По земле ползла железная саранча. Глоток отравленного воздуха убивал быстрее, чем острый меч. Брат поднялся на брата, а сын на отца. Целые народы переходили на сторону дьявола. Божьи заповеди были осмеяны и отринуты. Но и ангел защищался из последних сил…
– Подожди, – Цимбаларь был вынужден остановить явно увлёкшуюся Зинку. – Как может защищаться существо, которого, в общем-то, и не существует?
– Тут у Митьки была своя собственная теория, и, наверное, даже не одна… На определённом историческом этапе оружием для ангела и дьявола, которые продолжали пребывать во прахе, служили эпидемические заболевания. Чума, холера и всё такое прочее… В тысяча девятьсот восемнадцатом году ангел наслал на своего уже торжествующего врага инфлюэнцу, выкосившую самых ярых приверженцев дьявола и отнявшую большую часть его возрождающейся силы. Что касается Чарусы, то по разным причинам эта болезнь обошла её стороной. По крайней мере упоминаний о ней нет ни в одном документе той поры. Дьявольское око продолжало существовать, во многом подчиняя себе жизнь всей деревни. Каждый, кто представлял для него опасность, был обречён. Впрочем, так поступает любой живой организм, уничтожающий вредоносные бактерии.
– Следовательно, Борька Ширяев и все пока ещё неизвестные убийцы являются чем-то вроде лейкоцитов? – уточнил Цимбаларь, на сей раз решивший воздержаться от полемики.
– Это придумала не я, а Митька. Хотя многие его слова оказались пророческими.
– Ты сама являешься частицей дьявольского ока?
– Похоже на то. Но я не самая важная из них. Так, с боку припёка…
– Ты смогла бы уничтожить вредоносную бактерию в человеческом облике?
– Наверное, смогла бы, – ухмыльнулась Зинка. – Но в душу мне запала только ваша училка. Не люблю заносчивых баб, особенно блондинок. Передай ей, чтобы обходила меня стороной.
– Вернёмся к этому гипотетическому оку, – сказал Цимбаларь, которому в бытность сотрудником особого отдела приходилось выслушивать истории и похитрее. – Ты призналась, что являешься его частицей, хотя и не особо важной. А важные частицы можешь назвать?
– Боюсь, что это просто невозможно. Большинство сельчан, наверное, и не догадываются о своём истинном предназначении. Ковыляет по улице какой-нибудь согбенный старик, а на самом деле он главный компонент зрачка или зрительного нерва.
– Если есть зрительный нерв, где-то должен быть и мозг.
– Не принимай эту историю всерьёз. Совсем не факт, что она хоть в чём-то соответствует действительности. Достаточно того, что она многое объясняет. Если мне не изменяет память, во времена раннего средневековья мореходы и астрономы пользовались абсолютно неверной геоцентрической теорией строения мира. Но она верой и правдой служила им много веков. – Вдруг Зинка, словно спохватившись, попросила: – Покажи мне письмо. Авось я догадаюсь, кто его автор.
Пробежав глазами текст и посмотрев через листок на свет, она констатировала:
– Бумага действительно наша… Печатали на «Рейнметалле», который стоит в бывшей колхозной конторе. Туда любой желающий может зайти… Но определённо могу сказать лишь одно: человек, написавший это, не просто частичка дьявольского ока, в отличие от других он – частичка сознательная. А потому ещё более опасная, чем какой-нибудь неосознанно действующий вахлак.
– Хочешь сказать, что он способен на преднамеренное, детально разработанное убийство?
– Люблю догадливых мужиков… Хотя по жизни ты совсем другой, – с томным взором добавила Зинка.
– Черенкова мог убить именно такой человек?
– В общем-то да.
– Спасибо за ценную информацию, – Цимбаларь решил, что задерживаться сверх необходимого не стоит. – Если вспомнишь ещё что-нибудь важное, немедленно сообщи мне.
На прощание Зинка сказала:
– Главное, не допускайте новых видений. Иначе вся деревня скопом накинется на вас. Не позволяйте людям собираться толпой. Никаких гуляний на Масленицу. Попроси священника, чтобы он отменил воскресные службы… Опасность для вас действительно существует, но ангелы, дьяволы и прочая мистика – это чистая условность. С тем же успехом наша деревенька может называться Оком Шивы или Задницей Перуна. Не надо концентрировать на этом внимание.
Цимбаларь был уже за калиткой, когда она, даже не накинув платок, вновь выглянула из сеней.
– Я вспомнила, кому ещё давала общие тетради. Одну в церковь, учитывать пожертвования. Другую в мехмастерскую, вести журнал по технике безопасности. И третью в сыроварню, неизвестно для чего.
Хотя обеденное время уже миновало, от Зинки Почечуевой Цимбаларь направился к Парамоновне. Тягу к пище отшибает жара, но отнюдь не холод.
Старуха затеяла большую стирку, однако дорогого гостя голодным не оставила. Пока в печи разогревался вчерашний борщ, до этого представлявший глыбу бордового льда, она быстро напекла пшеничных блинов, которые предполагалось употреблять как со сметаной, так и с яичницей-глазуньей.
На кухне было очень парно. Вода грелась в большом котле, вмурованном прямо в русскую печь и предназначавшемся в основном для нужд самогоноварения. Единственным приспособлением, хоть как-то облегчавшим труд прачки, являлась допотопная гофрированная доска, а вместо новомодного стирального порошка употреблялось проверенное веками хозяйственное мыло.
– Сегодня меня возчик конём сшиб, – сообщил Цимбаларь, макая горячий блин в плошку со сметаной. – Причём нарочно. Но я ему, конечно, выдал по первое число. Долго будет меня помнить.
– А что за возчик? – поинтересовалась старуха, собираясь зачерпнуть очередное ведро кипятка.
– Я его фамилию как-то и не спрашивал, – ответил Цимбаларь самым беспечным тоном. – Бородатый такой, и вся рожа, как этот блин, лоснится. Под дурачка косил.
– Конь у него гнедой?
– Вроде того.
– Жеребец?
– Ага… Ещё та зверюга!
Наступило молчание, казалось бы не обусловленное никакими конкретными факторами. Парамоновна в напряжённой позе застыла возле печки. Но и Цимбаларь, сегодня уже получивший хороший урок, держался настороже. Даже беседуя с в общем-то безобидной Зинкой, он заранее продумал тактику обороны.
Когда Парамоновна наконец-то повернулась, вид её был страшен, и это обстоятельство особенно усугубляло ведро с кипятком, прыгавшее в руках.
– Да ведь ты моего любимого племяша Саньку Васякина обидел, – негромко сказала она, поднимая на Цимбаларя глаза, достойные невесты Вия. – Как же ты посмел, рвань поганая? Он же с самого детства бешеной собакой напуганный. Я тебя сейчас как курёнка сварю.
Широко, по-мужски размахнувшись, старуха плеснула кипятком в Цимбаларя. Губительная влага ещё только начала свой полёт, когда участковый перевернул массивный обеденный стол и юркнул под его прикрытие с проворством, достойным мышкующего хорька.
Теперь на кухне вообще ничего не было видно. Сквозь горячий туман доносились звуки, свидетельствующие о том, что сумасшедшая старуха ухватом вытаскивает из печи горшок с борщом, успевшим к тому времени дойти до готовности. Это оружие, на пятую часть состоявшее из клокочущего жира, было пострашнее простого кипятка.
Применять к старухе приёмы самообороны – означало осрамиться на всю жизнь. Стрелять – тем более. Пришлось воспользоваться подручными средствами, причём полагаясь больше на слух, чем на зрение.
И хотя две первые табуретки пролетели мимо цели, третья – судя по заячьему вскрику ошпаренной старухи – обезоружила её, а последняя сбила с ног. Но ликовать было рано. Поверженный враг заслуживал не только снисхождения, но и немедленной помощи.
Понимая, что лучшее лекарство сейчас – это свежий воздух, Цимбаларь выволок Парамоновну во двор, где и повторил с ней трюк, однажды уже проделанный Ваней возле опорного пункта, то есть хорошенько окунул в снег.
Спустя минуту старуха опомнилась и повела вокруг выпученными глазами, в которых быстро угасал огонь недавнего безумия. В её седых волосах застряли свекольные дольки, а к морщинистой щеке прилип кусочек разварившейся моркови.
– Где это я? – недоумённо пробормотала она. – Что случилось?.. Никак борщ обронила?
– Ты его, Парамоновна, на меня хотела обронить, – сказал Цимбаларь, почему-то не питавший к старухе никаких отрицательных чувств. – А перед этим ещё и ведром кипятка угостила. Спасибо тебе за гостеприимство, спасибо и за хлеб-соль. Не забудь руки барсучьим жиром смазать, а то кожа слезет. И не смей приближаться ко мне ближе, чем на пятьдесят шагов.
Оказалось, что в этот день на орехи досталось всем оперативникам, исключая лишь Ваню Коршуна. Роковой отсвет, брошенный багряными призраками, выделял их среди жителей Чарусы столь же явственно, как перья выделяют птиц среди пресмыкающихся.
Первой жертвой покушения стал Кондаков, прекрасно сознававший, что его может ожидать в ближайшем будущем, и успевший загодя подготовиться к самым неожиданным сюрпризам.
Теперь он сажал пациентов не подле себя, как раньше, а поодаль, у самых дверей, тем самым исключая возможность внезапного нападения. Что касается пальпации, выслушивания и других диагностических мероприятий, то их Кондаков проводил лишь в крайнем случае, предварительно оценив потенциал вероятного противника.
Режуще-колющие предметы, включая авторучку, исчезли с привычных мест, а всё самое необходимое наш фельдшер держал в своих карманах. То же самое касалось и стеклянных изделий, зачастую ещё более опасных, чем остро отточенная сталь.
Впрочем, контингент, явившийся сегодня на приём, не вызывал особых опасений. И действительно, с кормящей матерью, на груди которой высыпали малиновые пятна крапивницы, со стариком, измученным паховой грыжей, и с подростком, отморозившим уши, никаких проблем не возникло. Кондаков издали разглядывал их болячки, ненавязчиво шутил, назначал лечение и выдавал те немногие лекарства, которые имелись в распоряжении деревенского фельдшера.
Затем подошла очередь тракториста, собиравшегося снять с руки так называемый «циркулярный» гипс, то есть не простую лангетку, а добротное трубообразное сооружение весом чуть ли не в четверть пуда. Сам тракторист был добродушным детиной, казалось бы, изготовленным в одном комплекте со своим могучим и неприхотливым «ЧТЗ».
Сначала Кондаков попытался схитрить и попросил тракториста поносить гипс ещё с недельку, естественно, за счёт работодателей. Однако он наотрез отказался, ссылаясь на то обстоятельство, что по вине гипсовой повязки лишён возможности выполнять свои супружеские обязательства.
– А зачем для этого нужны руки? – удивился Кондаков. – Ты ведь вроде не извращенец какой-нибудь.
– У моей бабы брюхо, как тесто в квашне, – пояснил тракторист. – При ходьбе мало что до колен не достаёт. Прежде чем до причинного места добраться, его нужно руками наверх спихнуть. А одной рукой я не справляюсь.
– Поставь её на четвереньки. Очень даже удобная поза, – посоветовал Кондаков, мучительно пытаясь вспомнить, так ли это на самом деле.
– Поставил бы, да у неё одна нога больная, не гнётся, – сказал тракторист.
– Ну и проблемы у тебя, братец, – посочувствовал Кондаков, ни на миг не утративший бдительности. – Ладно, постараюсь твоему горю помочь. Иди в соседнюю комнату и ложись на кушетку.
Для страховки он привязал здоровую руку тракториста к штырю, торчавшему из стены, и только после этого начал снимать гипс, пользуясь не огромными хирургическими ножницами, как это повелось ещё со времён великого Пирогова, а лёгким молоточком, применявшимся обычно в невропатологии, и обыкновенной деревянной линейкой. Сейчас на повестке дня стояла отнюдь не эффективность работы, а личная безопасность. И верный трактор, и неудовлетворённая жена могли подождать. Больше ждали!
Как бы то ни было, но в конце концов Кондаков со своей работой справился. Из-под белого гипса на белый свет появилась рука, сломанная ещё в те времена, когда сюда могли добраться медицинские работники из района. Пальцы её были беспомощно скрючены, а кожу покрывали странные пятна, похожие на следы проказы. Даже на первый взгляд она выглядела более тонкой (вернее, менее толстой), чем здоровая. Такой рукой даже бабий живот трогать было ещё рано.
Кондаков стал велеречиво объяснять, какие растирания, компрессы и упражнения следует применять, дабы искалеченная конечность вновь приобрела былую ловкость и силу (а в том, что оные прежде присутствовали, сомневаться не приходилось).
При этом фельдшер совершенно не уловил момента, когда эта самая рука, над которой он чуть ли не слёзы лил, внезапно ухватила его за глотку, причём так цепко, что на волю не смог вырваться даже болезненный стон.
Кондаков беспомощно забился в железных тисках, чувствуя, что язык вылазит на грудь, а глаза – на лоб. Сейчас в его распоряжении находился только маленький никелированный молоточек да дурацкая деревянная линейка. Воздетый могучим усилием вверх (тракторист, бессмысленно пялясь на него, уже сел), он не мог дотянуться ни до пистолета, ни до скальпеля, оставшихся в брючных карманах.
Попытка нанести разящий удар линейкой закончилась крахом. Её конец угодил трактористу не в глаз, а в зубы, и, резко мотнув головой, тот отшвырнул надгрызенную деревяшку прочь.
Даже сейчас Кондаков помнил очень многое из криминалистики, следственной практики, диверсионного, подрывного и разведывательного дела, но все эти знания, за которые вражеские спецслужбы, наверное, готовы были отвалить немалые деньги, не могли спасти его от смертельного захвата простого деревенского тракториста.
Впрочем, где-то в подсознании гвоздём засела мысль: «Выход есть, и ты о нём прекрасно знаешь».
Более того, воспалённый разум услужливо подсказывал, что это спасительное знание как-то связано с буквой «а». Но как? Аборт, абсцесс, акушерка, альвеола… Все термины, приходившие на память, почему-то относились к медицине, но казались совершенно бесполезными… Амбулатория, анализ, анальгин, анальный, анатомия… Вот оно! Перед тем как оказаться в Чарусе, он проходил в Москве краткосрочные (всего два-три дня) фельдшерские курсы.
Анатомия! Кости. Мышцы. Сгибатели-разгибатели. Нервные волокна. Нервные сплетения…
Уже теряя сознание, Кондаков ударил молоточком по локтевому нерву тракториста, в то самое место, где он выходил на поверхность кости и был чрезвычайно чувствителен.
Железная хватка сразу ослабла, и пальцы разжались. Прежде чем провалиться во мрак забытья, Кондаков успел нанести завершающий удар в шейное сплетение, называемое ещё «дыхательным» – возможно, потому, что человек, получивший сюда даже слабый тычок, потом вынужден был учиться дышать по-новому.
Пётр Фомич был уже стар и не так крепок, как прежде, но длительное воспитание на примерах рядового Матросова, капитана Гастелло и политрука Клочкова не прошло даром. Ведь те, если верить историям, столь же легендарным, как и подвиг Муция Сцеволы, боролись не только до самого конца, но и за его гранью…
К счастью, Кондаков пришёл в сознание чуть раньше тракториста и успел связать его прочным резиновым жгутом.
Находясь среди школьников, Людочка была практически неуязвима. Пацаны и девчонки, ещё не успевшие подпасть под власть дьявольского ока, но уже сплочённые Ваней в единый коллектив, служили для неё надёжной защитой.
В третьем часу дня (как раз в это время Цимбаларь сражался с Парамоновной) она решила сварить на ужин чего-нибудь вкусненького, но в доме, как назло, не нашлось и кружки воды. Ваня со своей компанией куда-то запропастился, и девушка, взяв лёгкое пластмассовое ведро, направилась на реку, что прежде делала уже неоднократно.
В отличие от Кондакова, Людочка никаких особых предосторожностей не предпринимала, надеясь больше на свою удачу и резвость. Лишь оказавшись за околицей, она машинально подумала, что время для дальней прогулки выбрано не самое удачное.
К реке вела торная дорога, проложенная радениями Вальки Деруновой. Ходить за водой стало легче, зато зачёрпывать её – труднее. После того как полынья сделалась доступней даже для детей, её диаметр резко сократился – ведро кое-как ещё пройдёт, а пятилетний карапуз, обременённый самодельным тулупчиком, застрянет. И пока, слава богу, обходилось без несчастных случаев.
Разбив молодой ледок, Людочка набрала воды, однако в ней оказалось слишком много неизвестно откуда взявшегося мусора. Она собралась зачерпнуть снова, но увидела приближающихся людей. Поставив на боевой взвод пистолет, находившийся, как обычно, в песцовой муфточке, девушка отступила с их пути.
Это были рыбаки – отец и сын, – возвращавшиеся с подлёдного лова. Промысел они вели с помощью двух длинных и узких прорубей, сделанных в речном льду, – в одну сеть запускали, а из другой вытаскивали. Такая работа не умиротворяла, а, наоборот, выматывала.
Оба рыбака устали, замёрзли и проголодались. Вся их добыча состояла из десятка некрупных сигов, которые нёс на кукане мальчик, кстати говоря, учившийся у Людочки. Отец шагал следом, вскинув на плечо тщательно сложенную сеть. Даже на морозе она пахла рыбьей чешуёй и водорослями.
Дождавшись, когда рыбаки отойдут на безопасное расстояние, Людочка снова наклонилась к полынье, но в тот же момент на неё упало что-то холодное и мокрое, но почти невесомое. Теперь она видела мир уже не таким, как прежде, а словно бы сквозь редкую вуаль.
Ещё не до конца осознав случившееся, девушка попыталась освободиться от этого нежданного подарка и почти сразу же запуталась в прочном ячеистом полотне, изготовленном в далёком Китае специально для браконьерских нужд.
А произошло вот что: рыболов, преспокойно проследовавший мимо насторожившейся учительницы, внезапно обернулся и с расстояния в десять-пятнадцать метров ловко метнул свою сеть, будто бы перед ним был не живой человек, обладающий всеми гражданскими правами, а стая лососей, играющая на речном перекате.
Людочка уже не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Потеряв равновесие, она упала на заснеженный лёд, по-прежнему прижимая к себе пустое ведро и муфту с пистолетом.
– Батя, ты ошалел! – взвыл мальчишка. – Тебя же засудят! В тюряге сгниёшь!
Что-то затрещало – по-видимому, сын, пытаясь остановить повредившегося умом отца, ухватил его за одежду, но хрясткий удар положил конец этому благому начинанию, и мальчик, поскуливая, как кутёнок, смылся от греха подальше.
Его исчезновение даже обрадовало Людочку, которая теперь с чистой совестью могла стрелять на поражение. Вот только давалось это с великим трудом – пистолет вместе с правой рукой был намертво примотан к груди, и, дабы направить ствол куда следует, приходилось червяком извиваться на льду.
Первая пуля не то чтобы прошла мимо цели, а вообще улетела в противоположную сторону. Грохот выстрела ничуть не испугал рыбака – скорее всего он был уже не хозяин самому себе. Рывком приподняв девушку, беспомощную, словно куль соломы, он стал совать её головой в прорубь.
Но у берега лёд был гораздо толще, чем на стремнине, и хотя лицо Людочки раз за разом погружалось в студёную воду, утопить её никак не удавалось. Платок сбился на сторону, и течение вовсю полоскало светлые волосы девушки, для которых рыболовная сеть преградой не являлась.
Всё это время рыбак держался за спиной у Людочки, и второй выстрел оказался столь же безрезультатным, как и первый (правда, оставалась надежда, что их услышат в деревне).
Убедившись, что хозяйственная прорубь для его изуверских замыслов не годится, рыбак поволок девушку на середину реки, где и бросил в другую прорубь – промысловую, длина которой превышала рост человека, но ширина ограничивалась сорока-пятьюдесятью сантиметрами.
Поначалу он пытался втоптать Людочку в эту весьма и весьма оригинальную могилу, но та, должно быть, в Чарусе немного располнела и уходить под лёд не собиралась, а только отфыркивалась и шумно извергала из себя речную воду. Интерес к приготовлению супов и даже компотов, по-видимому, был утрачен ею на всю оставшуюся жизнь.
Убедившись, что и новый вариант утопления несостоятелен, рыбак вытащил из-за пояса топор. Хватило бы одного взмаха, чтобы раскроить жертве череп, но такая смерть, наверное, не входила в планы рыбака (или той силы, во власти которой он сейчас находился).
Безумец начал энергично расширять прорубь, круша лёд чуть ли не в сантиметре от виска девушки. Просто чудо, что топор ни разу не промахнулся.
Когда прорубь достигла приемлемой, с его точки зрения, ширины, рыбак встал ногами на Людочку и даже несколько раз подпрыгнул на ней. Лёд затрещал, и вода целиком накрыла девушку. На поверхности её держала лишь пузырём раздувшаяся одежда да волосы, успевшие примёрзнуть к краю проруби. Ничего перед собой не видя, она могла стрелять только в воду.
Похоже было, что жизнь, обещавшая бесконечный праздник, подходит к концу. Зелёные холодные глубины уже распростёрли перед Людочкой свои цепкие объятия. Неимоверным усилием вывернув голову, она успела глотнуть воздуха, но, судя по всему, это была её последняя удача.
Спасение нагрянуло тогда, когда Людочка уже потеряла всякую надежду. Сапоги рыбака перестали вдруг давить на спину, а затем десятки рук единым усилием вырвали её из смертоносной щели.
Теперь уже в сетях барахтался рыбак – дети, призванные на помощь его сыном, не придумали ничего лучше, как воспользоваться чужим оружием. Людочку, даже не выпутывая из ледяного кокона, волоком потащили в деревню. Она дышала и не могла надышаться.
– Крепись, Савельевна! – уговаривал её Ваня. – «Моржи» всю зиму в проруби купаются и живут до ста лет.
Людочка попыталась что-то ответить, но одеревеневший язык не слушался. Когда вокруг уже замелькали деревенские дома, она кое-как выдавила из себя:
– Мужика… не трогайте… он не виноват…
– Нашла о ком жалеть! – буркнул Ваня. – Да я бы на его месте сам утопился.
В больничке они застали весьма занятную сцену: Кондаков, стоя над телом поверженного тракториста, смазывал йодом свою расцарапанную шею. Повсюду, словно скорлупа драконьего яйца, валялись куски гипса.
– Что это за русалочка такая? – просипел он, не узнав Людочку, но успев разглядеть длинные пряди льняных волос и рыболовную сеть.
– Долго объяснять, – ответил Ваня. – Но если мы её сейчас не отогреем, русалочка превратится в Снежную королеву со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Поздно вечером оперативники собрались на чрезвычайное совещание.
После столкновения с гнедым жеребцом Цимбаларь ковылял бочком, словно краб. Кондаков не мог повернуть шею. Людочка вообще выжила чудом. Один только Ваня сиял, как новенький полтинник.
Людочка прихлёбывала чай с коньяком и всё время куталась в огромную шаль. Цимбаларь нервно курил. Кондаков с Ваней успели пропустить по стопке спирта и не скрывали этого.
Оружие у всех было наготове, хотя применять его планировалось лишь в исключительных случаях. Те, кто сегодня покушался на их жизнь, действовали совершенно неосознанно, и, следовательно, никакой вины за ними не было. А разве можно стрелять в невиновных?
Цимбаларь пересказал свой разговор с Зинкой Почечуевой. Его ни разу не перебили. На полемику сейчас никого не тянуло.
– Лейтенант Черенков был, наверное, очень неглупым человеком, – сказала Людочка. – В наблюдательности ему не откажешь. Да и в способности к воображению тоже… Его теория, которую я назвала бы элегантной сказкой, действительно многое объясняет, хотя на самом деле не объясняет ничего.
– Случалось, что притянутые за уши гипотезы впоследствии оправдывались, – возразил Цимбаларь. – Вспомните модель Уотсона—Крика, предсказавшую спиральное строение молекулы ДНК. Или ту же самую квантовую механику.
– Ты веришь в борьбу ангела и дьявола? – спросила Людочка.
– Нет, конечно… Хотя в легендах древних зырян, населявших здешние края, и индейцев навахо просматриваются сходные мотивы о боге, составленном из множества человеческих личностей. Думаю, это неспроста.
– Не исключено, что именно такая легенда легла в основу догадки, высказанной Черенковым, – сказала Людочка. – И пока мы не придумаем ничего более убедительного, можно пользоваться этой теорией. Тем более что она получила подтверждение с самой неожиданной стороны. Но об этом я скажу позже.
– Да, загадочная история, – держась левой рукой за горло, просипел Кондаков. – Где-то я слышал, что человечество есть только зародыш некоего сверхъестественного организма, целью которого является борьба со всеобщей энтропией, пожирающей Вселенную. Но силы, покровительствующие этой самой энтропии, стремятся любыми средствами погубить нас или хотя бы не выпустить в космос. Всякие там «летающие тарелочки» – это патрульные корабли, которые должны присматривать за людьми.
– Сочинений подобного рода не счесть, – сказала Людочка. – На них кормится, наверное, уже пятое поколение писателей-фантастов.
– А вот про инфлюэнцу Черенков загнул, – продолжал Кондаков. – История про биологическое оружие, выкашивающее приверженцев дьявола, пахнет профанацией… У меня в шестьдесят девятом году тётка от гонконгского гриппа умерла. Милейшая, скажу вам, была женщина.
– Это лично ты так считаешь, – ухмыльнулся Ваня. – На самом деле она была волоском в дьявольском хвосте, только тщательно это скрывала.
– А по-моему, инфлюэнца, точнее говоря, «испанка», очень согласуется с теорией Черенкова, – сказал Цимбаларь. – Во время той знаменитой эпидемии смертность среди стариков и детей была сравнительно невелика. Но люди в самом расцвете лет гибли миллионами. Солдаты, революционеры, бунтовщики… Один только Яков Михайлович Свердлов чего стоит. Вот уж исчадие дьявола в чистом виде. Даже трудно представить себе, каким боком повернулась бы история, уцелей он тогда. Рядом с ним Ленин и Троцкий отдыхают.
– Но ведь Сталин и Гитлер остались живы-здоровы, – заметил Ваня.
– В восемнадцатом году это были в общем-то тишайшие люди, – ответил Цимбаларь.
– Тем не менее на смену Первой мировой войне пришла Вторая.
– Это совсем другое дело. Тут уж скорее просматривается не дьявольский, а ангельский промысел. Жертвы оказались велики, но не напрасны. По большому счёту, победу одержали идеи гуманизма, а не тирании. Только мы одни продолжаем барахтаться в зловонном болоте прошлого. Другие теперь выбирают дорогу с оглядкой.
– Чтобы в конце концов вновь окунуться в болото ещё более зловонное, чем прежде, – съязвил Кондаков. – Можешь со мной спорить, но инфлюэнца – это явная натяжка. Ведь тогда получается, что дьявол и ангел одного поля ягода. Первый ради своего возрождения убивает людей в Чарусе, а другой – по всему миру.
– Пойми, ни дьявола, ни ангела на самом деле нет. Это чистая условность.
– А кто тогда есть? Кто насылает на людей дурные видения, а потом превращает их в убийц?
– Если бы я знал, – Цимбаларь пожал плечами.
– Что-то меня лихорадит, – Людочка приложилась к стакану с остывшим чаем. – Не хватало ещё заболеть… Помните наш разговор о том, что индейцы навахо, скорее всего, подвергались скрупулёзным медицинским исследованиям и не мешало бы запросить эти материалы у американцев? Так вот, вчера я получила ответ из штата Юта.
– Почему же ты нас не предупредила? – с упрёком произнёс Кондаков.
– Сначала мне нужно было всё хорошенько обдумать. Сразу скажу, что индейцы навахо ничем не отличаются от других людей, если, конечно, не брать во внимание антропологические признаки… Тем не менее есть одно «но». Одно совсем маленькое «но», на которое я сначала даже не обратила внимания.
– Да не тяни ты за душу! – Цимбаларь никогда не отличался терпением.
– В крови индейцев, населяющих посёлок Похоак, отсутствуют антитела к вирусам типа А, В и С, а также к их разновидностям. Это означает, что ни они сами, ни их предки никогда не болели гриппом.
– Вот те и на! – воскликнул Цимбаларь. – Стало быть, угадал Черенков.
– Если это догадка, то прямо-таки гениальная, – сказала Людочка. – Но я полагаю, что он имел доступ к каким-то документам, пока ещё неизвестным нам. Надо бы запросить областной архив.
– Нам-то что сейчас делать? – осведомился Кондаков.
– Готовить ответ американцам, – сказала Людочка. – На примере Чарусы мы должны подтвердить или опровергнуть их информацию… Проще говоря, взять пробы крови у большинства местных жителей. Причём раздельно по возрастным категориям: дети, взрослые, старики. Анализ можно провести с помощью экспресс-лаборатории, которая пылится без дела в фельдшерском пункте.
– Ты представляешь, какому риску мы подвергаемся? – Кондаков машинально погладил свою шею.
– Представляю, и не хуже других, – ответ Людочки прозвучал неожиданно резко. – Вы оба благополучно вывернулись из лап смерти, а я обнималась с нею, наверное, минут пятнадцать. Никому этого не пожелаю.
– С детьми проблем не будет, – сказал Ваня. – Возьмём у них кровь прямо на уроке.
– Я со своей стороны гарантирую по пять-шесть проб в день, – буркнул Кондаков. – Только у меня контингент специфический: старики да старухи… У зрелых людей придётся брать кровь в принудительном порядке.
– Делайте это вдвоём, – посоветовала Людочка. – Пока один будет пускать кровь из пальца, другой пусть стоит рядом с пистолетом в руке.
– У меня есть совсем другой план, – сообщил Цимбаларь. – Не мы пойдём к людям, а люди побегут к нам…
