Глава 12
Ружьё и керосин

…Мир, распахнувшийся перед ним, был диким, пасмурным и, наверное, холодным. Низкое небо сплошь затягивали облака – серые, сизые, фиолетовые.

От горизонта до горизонта на ветру колыхались высокие, в человеческий рост, травы. Лишь кое-где редкими островками торчали купы низкорослых, корявых деревьев, больше похожих на кустарник.

Среди океана трав петляла медлительная равнинная река, чьё главное русло распадалось на множество рукавов и протоков.

Тот, кем сейчас был Цимбаларь, парил, словно птица, в вышине, медленно приближаясь к обширному человеческому поселению, занимавшему самый большой речной остров и находившуюся напротив него береговую полосу.

До земли было так далеко, что каждый отдельный человечек казался муравьём, но тем не менее он видел всё удивительно чётко, вплоть до мельчайших подробностей.

Селение было застроено круглыми островерхими хижинами, лепившимися друг к другу, словно ласточкины гнёзда. Его береговую часть со стороны степи защищал земляной вал, по верху которого шёл высокий плетень. Там же торчали примитивные сторожевые вышки.

Посреди островного посёлка возвышался резной деревянный столб, увенчанный изображением рыбы. Гладь реки была усеяна лодками-долблёнками, с которых закидывали в воду сети.

Сразу бросалось в глаза, что посёлок населяют исключительно чернокожие люди, одетые в звериные шкуры и накидки из растительных волокон. Но это была совсем не Африка, что ощущалось буквально во всём – и в неприветливом осеннем небе, и в тусклом свете невидимого солнца, и в порывистом ветре, безжалостно треплющем траву, и в самой траве, похожей на гигантскую осоку.

Внезапно посёлок охватила тревога, явно пришедшая со стороны степи. Костры, горевшие среди хижин, погасли. Дети и женщины переправлялись на остров. Туда же устремились и рыбачьи лодки. Мужчины, вооружённые копьями, дротиками и каменными топорами, лезли на вал.

Травы в степи странным образом шевелились, совсем как волосы у завшивевшего мертвеца. Огромные массы людей, пока ещё недоступные взору Цимбаларя, приближались к посёлку. Над зеленовато-серым океаном плыли лишь воздетые на шесты черепа лосей и медведей.

Но прежде чем первые ряды захватчиков достигли оборонительного вала, вдали показались стада бурых косматых чудовищ, чем-то похожих на слонов, но отличавшихся от них могучими крутыми загривками и иным изгибом бивней. На спинах мамонтов восседали бледнолицые воины, чьи головы украшали оскаленные волчьи морды, а голые торсы были разрисованы сажей и охрой. В отличие от чернокожих рыбаков, их вооружение состояло из луков, копьеметалок и медных топоров.

Светлокожие, сопровождаемые множеством злых лохматых собак, хлынули на вал. В считаные минуты они смели и сторожевые вышки, и плетень, и его защитников. Кровью мертвецов победители смазывали свои тела. Собаки терзали раненых. Отрубленные головы при помощи копьеметалок швыряли вслед тем, кто успел добежать до лодок и сейчас переправлялся на остров.

Как и в прошлый раз, сражение происходило в абсолютной тишине – воины беззвучно разевали рты, вопя от торжества или от боли, стрелы и дротики беззвучно вспарывали воздух, топоры беззвучно врубались в человеческую плоть.

Теперь противников разделяла речная протока, через которую в обоих направлениях тучами летели стрелы, дротики и каменные ядра пращей. Однако стрелы пришельцев разили дальше и точнее, чем оружие аборигенов.

Между тем к реке подошли боевые мамонты, и началась переправа. Косматые исполины бесстрашно входили в воду, которая даже на стрежне не покрывала их спины.

Чернокожие с берега бросали в мамонтов остроги, горящие дротики, а бледнолицые седоки в ответ пускали стрелы, каждая из которых в этой давке находила свою жертву.

Однако у самого берега захватчиков ждал неприятный сюрприз. Передовые мамонты с ходу напоролись на острые колья, врытые под водой. Серьёзно пострадали лишь два или три исполина, но они подняли такой вой (Цимбаларь, по-прежнему не слышавший ни звука, мог только догадываться об этом), что их товарищи впали в панику, смертельно опасную для всех окружающих.

Одни мамонты бросались назад, топя плывущих воинов, другие волчком крутились на месте, сбрасывая седоков. Положение спасли старые вожаки, бивнями вывернувшие колья и этим расчистившие путь к наступлению.

Началось побоище, исход которого был предрешён численным превосходством, лучшим вооружением и боевым духом пришельцев.

Цимбаларь, а вернее его новая сущность, обладавшая совершенно удивительными свойствами, опустилась к самой земле, и теперь все перипетии схватки были перед ним как на ладони.

Аборигены, защищавшие свои дома и свои семьи, сражались на удивление вяло, как бы из-под палки, словно заранее смирившись с неизбежным поражением. Бледнолицые, наоборот, рубились с остервенением, можно сказать, с пеной у рта, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Это была война не за рабов и не за добычу, это была война на уничтожение.

Всё новые и новые толпы захватчиков переправлялись на остров. Упал тотемный столб, подрубленный бронзовыми топорами, а его место занял шест, украшенный медвежьим черепом. Хижины вспыхивали одна за другой.

Мамонты, поджимая легко уязвимый хобот, расшвыривали аборигенов огромными бивнями, а потом топтали ногами, похожими на дубовые стволы. Меткие стрелы догоняли тех, кто пытался спастись на лодках.

С высоты двадцати-тридцати метров Цимбаларю был прекрасно виден не только весь остров, но и дно реки, где в гуще водорослей лежали человеческие тела, из которых тёмным дымом вытекала кровь.

Тем временем небо на западе расчистилось, и среди туч показалось низкое неласковое солнце. Его блики заиграли на воде, окрашивая волны в багряный цвет. Вниз по течению плыли перевёрнутые лодки, трупы, ещё не набравшие в свою утробу достаточное количество балласта, бурые островки мамонтовых тел.

К шесту с медвежьим черепом привели седого человека в накидке из птичьих перьев, наверное, местного вождя. Он сам послушно лёг спиной на низвергнутый тотемный столб, дугой выпятив грудь и запрокинув голову. Сверкнул медный нож, и ещё трепещущее сердце, вырванное из вспоротой грудины, было поднесено на копье клыкастому кумиру.

Вновь, как и в случае с разгромом конвоя, ни одно чувство не тронуло душу Цимбаларя – ни ужас, ни жалость, ни отвращение. Он был сейчас кем-то вроде случайного прохожего, равнодушно взиравшего на сражение двух разных муравьиных видов.

Багряное сияние между тем становилось всё ярче и нестерпимее. В нём уже тонули и степь, и река, и небо, и посёлок. Затем из этого зловещего света возникли четыре циклопические фигуры, не имевшие лиц.

Они приближались.

Они были так ужасны, что крики окружающих вернули Цимбаларя из мира иллюзий в заснеженную, подёрнутую сумерками Чарусу.

Люди выглядели так, словно только что очнулись от кошмарного сна. Одни были ошарашены, другие подавлены, третьи вообще не соображали, как и почему они здесь оказались.

Фольклористка исчезла – не сказать, что бесследно. На том месте, где она стояла пару минут назад (прежде чем впасть в транс, Цимбаларь успел глянуть на часы), валялась верёвка, сохранившая все свои узлы. По-видимому, Изольда Марковна была талантливой последовательницей небезызвестного Гарри Гудини.

Слава богу, что оружие, добытое во время обыска, уцелело. Фольклористка, скорее всего, тоже подпала под влияние наваждения, хотя это и не помешало ей задать стрекача.

Невольно напрашивался вопрос: можно ли вообще сбежать из крохотной, утонувшей в снегах деревеньки, если до ближайшего жилья сотни вёрст, а студёная северная ночь только начинается.

Внезапно Валька Дерунова всплеснула руками:

– А у меня Настёна одна дома осталась… Она на печке спит. Ох, чую беду! Помоги-те!

Толпа, теперь уже возглавляемая полностью реабилитированным Цимбаларем, двинулась к избе почившего старосты (многие, правда, отстали по дороге, а в первую очередь – опозорившие себя старухи).

Однако стоило только забежавшему вперёд Борьке Ширяеву коснуться калитки, как окно в комнате квартирантки распахнулось и оттуда грянул выстрел, к счастью никого не задевший.

Людей от избы словно бурей отмело. Прячась за сугробом, под которым был погребён забор, Цимбаларь крикнул:

– Сдавайся, тварь! В этом случае обещаю, что перед судом ты предстанешь целой и невредимой.

– Сначала повяжи меня, мусор поганый, – в окне показалась фольклористка, в правой руке державшая ружьё, прежде принадлежавшее Ложкину, а левой прижимавшая к себе зарёванную Настёну. – Живой я тебе не дамся, даже не надейся. Но на тот свет, сам понимаешь, уйду не одна. Не много ли смертей для такой захудалой деревеньки?

– Ты же, сука, ребёнка простудишь! – завизжала Валька Дерунова. – Сейчас же прикрой окно!

– Лучше помалкивай, кошка драная, – хладнокровно ответила фольклористка. – Если надо будет, я твоей соплячке горло зубами перегрызу и не поморщусь. Поэтому лучше не нервируй меня.

– Что ты хочешь? – приподнявшись над сугробом, спросил Цимбаларь.

– Вот это совсем другой разговор, – усмехнулась фольклористка. – А хочу я совсем немного – покинуть вашу милую деревеньку. Как говорится, погостили, пора и честь знать. Ты вызовешь для меня вертолёт из райцентра. Тех денег, которые вы у меня изъяли, хватит на его оплату с лихвой. Улечу я, естественно, вместе с девчонкой и приземлюсь в удобном для меня месте. Девчонку вам потом вернут лётчики.

– Прямо скажем, несбыточные у тебя желания, – ответил Цимбаларь. – В такую погоду сюда никто не полетит.

– За двадцать тысяч баксов полетят… А впрочем, я не собираюсь тебя упрашивать. Выбор невелик. Или моя свобода, или смерть девчонки. Да и кроме неё я нескольких человек с собой прихвачу, – фольклористка погрозила ружьём. – После старика остался целый ящик патронов.

– Ради бога, спаси доченьку! – Дерунова вырвалась из рук державших её людей и кинулась Цимбаларю в ноги. – Век на тебя молиться буду!

– Я сделаю всё, что в моих силах, – он наклонился и обнял свою недавнюю недоброжелательницу. – Деда я не уберёг, а уж за Настёну жизни своей не пожалею.

Фольклористка между тем взяла ремень ружья в зубы и, держа Настёну под мышкой, словно неодушевлённый предмет, принялась поливать стены и занавески керосином из канистры (о том, что это именно керосин, а не, скажем, клюквенный квас, возвестил резкий, тошнотворный запах).

– Эй! – заорал Цимбаларь. – Не сходи с ума! Я согласен на все твои условия! Сейчас же свяжусь с райцентром. Вертолёт будет здесь, как только установится лётная погода. Но запомни, за ребёнка ты отвечаешь головой!

– Это ты сам за неё отвечаешь! – огрызнулась фольклористка, продолжая своё рискованное занятие. – Вокруг меня сорок литров горючего. Любая провокация с вашей стороны, любой выстрел, любая искра – и дом превратится в костёр! В погребальный костёр! А посему советую быть предельно осторожным. И поторопись! Сидеть в такой вонище не очень-то приятно.

Не спуская глаз с окна, за которым творились ужасные вещи, Цимбаларь отдавал своим соратникам короткие распоряжения:

– Пётр Фомич, остаёшься здесь за старшего. Дом окружить и держать под неусыпным наблюдением. Твой первый заместитель Борька Ширяев… Ваня, жми в больничку за медикаментами. Возьми фельдшерский чемоданчик и побольше стерильных бинтов… Отец Никита, уговорите людей отойти на безопасное расстояние. Вальку от себя ни на шаг не отпускайте… Никому не курить… А я вместе с Лопаткиной побегу звонить в райцентр.

Но его планам опять не суждено было сбыться. Девчонка, изловчившись, цапнула свою мучительницу за палец и вырвалась на свободу.

В то же мгновение взвывшая от боли Изольда Марковна выронила из зубов ружьё. Грохнул выстрел, и к потолку взметнулось ревущее пламя.

Лезть в окно было бессмысленно – за ним бушевал ад. Оставалось надеяться, что внутренние перегородки задержат огонь хотя бы на десять-пятнадцать минут.

Цимбаларь вскочил на крыльцо и со всего маху ударил плечом в дверь, но та даже не дрогнула. На помощь ему поспешил Борька Ширяев, однако кованые запоры не поддавались усилиям двух здоровенных мужиков.

Тогда Цимбаларь выхватил пистолет, совсем недавно вернувшийся к своему законному хозяину, и всадил все пули в те места, где предположительно находились дверные петли. После этого проклятая дверь не продержалась и пары секунд.

В сенях было дымно, а на кухне уже вихрем вилось пламя, перескакивая с обоев на занавески. Цимбаларь бросился в комнату, где вместе с дочкой обитала Валька Дерунова. Ширяев скрылся в спальне стариков.

Дым ел глаза, но Цимбаларю случалось терпеть и не такое. Он заглянул под кровать, разворотил постель, выбросил из шкафа всю одежду, однако девчонки нигде не было. Он уже собрался продолжить поиски в другом месте, но внезапно услышал сдавленный детский кашель.

– Настёна, ты где? – закричал он.

– Ау! – девчонка выглянула из стоявшей на шкафу плетёной корзины, в которой, казалось, и кошка бы не поместилась. – Я здесь от Изольды Марковны прячусь.

Цимбаларь сграбастал девчонку в охапку и хотел было пробиваться к выходу, но все щели дощатой перегородки ярко светились, словно бы за ней разверзлась преисподняя. Схватив самое тяжёлое, что подвернулось под руку – кадку с фикусом, – он вышиб оконную раму, вытолкнул наружу девчонку, завёрнутую в полушубок, а следом вывалился сам.

Холодный снег и морозный воздух показались ему чуть ли не райским блаженством.

Сбылись мрачные пророчества Изольды Марковны – изба превратилась в костёр. Оказалось, что сорок литров керосина вкупе с немереным количеством сухой древесины вполне могли создать иллюзию небольшого катаклизма. Вдобавок ко всему в избе рвались ружейные патроны.

– Где Ширяев? – встав на ноги, спросил Цимбаларь. – Куда он опять запропастился?

– Как вместе с тобой в избу вскочил, так с тех пор и не появлялся, – отвечали мужики и уже начинали понемногу креститься.

– Цыганка ему смерть в огне нагадала, – сообщил оказавшийся рядом Страшков. – Стало быть, сбылось предсказание.

Но тут в проёме дверей, где оранжевой птицей билось пламя, проявился Борька Ширяев. В единственной руке он нёс старинную икону в золочёном окладе. Всё на нём горело – одежда, волосы и даже валенки, намокшие в разлитом керосине. Говоря высоким стилем, это был человек-факел.

Его повалили в снег, накрыли полушубками, кое-как сбили огонь, а потом оттащили подальше от пылающего дома. Теперь это был уже не человек-факел, а человек-головёшка. Дымящаяся головёшка.

Отдавая икону отцу Никите, он сказал, имев в виду, конечно же, Ложкина:

– Его любимая… Сошествие святого духа на архангелов… Последнее время только перед ней и молился.

Лицо Ширяева было чёрным, как у негроида из недавнего видения, а там, где кожа висела лоскутьями, проступала нежно-розовая, сочившаяся сукровицей плоть. Губы обгорели почти до дёсен, обнажив два ряда желтоватых зубов, и было совершенно непонятно, как он вообще может говорить.

С тех пор как Ширяев покинул горящую избу, он не издал ни единого стона, но когда с него попытались снять тлеющие валенки, дико закричал. Сейчас войлок уже составлял единое целое с его кожей и мышцами.

Ища взглядом священника, Ширяев попросил:

– Батюшка, слёзно тебя молю: отпусти перед смертью грехи. Излагать подробности сил нет. Давай уж лучше чохом. Боженька на тебя за это не заругается.

Отец Никита несколько раз перекрестил его и скороговоркой произнёс:

– Во имя отца, сына и святого духа отпускаю грехи рабу божьему Борису. Аминь.

Прочтя напоследок коротенькую молитву, он приложил к его обуглившимся губам крест.

– А-а-а, – застонал Ширяев – Слышу пение ангельское… Благодать нисходит… Теперь хочу с участковым поговорить. Нагнись ко мне, майор.

Отказывать умирающему даже в мелочах непозволительно, и Цимбаларь послушно склонился над ним.

– Помнишь, я рассказывал тебе, как убил родного брата? – совершенно ясным голосом произнёс Ширяев. – Так это не единственное душегубство, которым я запятнал себя… В девяностом году задушил на охоте Володьку Автухова, зоотехника. Потом его смерть на волков списали… А в позапрошлом году утопил в проруби бригадира… Опёнкина Антона Демьяновича… Еле-еле затолкал его под лёд, бедолагу.

– Зачем ты это сделал? – спросил потрясённый Цимбаларь.

– Повеление мне было… Свыше…

– От бога?

– Не кощунствуй… Дьявол меня с детства к рукам прибрал. Не могу его воле противиться… Вы все тоже умрёте… Видел сегодня четыре персоны, в бесовском наваждении явившиеся? Так это были вы… Учительница, фельдшер, ты и пацан… Приговор оглашён, а за палачами дело не станет.

– А ты не загнул часом? – терпимость ненадолго оставила Цимбаларя. – Ведь те персоны даже лиц не имели. В честь чего ты решил, что это были именно мы?

– Не каждому дано читать знамения зла… Кому вас узнать полагалось, тот узнал. Уж будьте спокойны.

Наклонившись к самому уху Ширяева, вернее, к жалкому огрызку этого уха, Цимбаларь спросил:

– Скажи мне, кто убил Черенкова?

– Не я…

– А кто?

– За других не отвечаю. Бог им судья.

– Относительно Черенкова тоже повеление было?

– Было… – Ширяев, до этого лежавший бревном, заёрзал. – Кажись, полегчало мне… Дайте испить.

– Нельзя вам сейчас пить, – запротестовал Кондаков, не отходивший от умирающего ни на шаг. – Давайте я вам лучше обезболивающий укол сделаю.

– Пусть попьёт, – сказал отец Никита, со скорбным видом стоявший неподалёку. – Теперь ему уже всё можно.

Из ближайшей избы принесли кринку парного молока. Борька сделал два глотка, поперхнулся и испустил дух.

Глаза ему закрыть так и не удалось – веки превратились в огромные кровавые волдыри.

Поздно ночью Валька Дерунова, за один вечер лишившаяся сразу и дома, и свёкра (это уже не говоря о жути, пережитой из-за Настёны), прислала Цимбаларю бутылку армянского коньяка, извлечённого из каких-то неведомых закромов. По словам соседки, доставившей подарок, спасённая из огня девчонка с аппетитом поужинала и сейчас крепко спит, обнимая плюшевого медведя, к плечам которого самолично пришила нарисованные на картоне милицейские погоны.

Людочка только что закончила составлять опись имущества, обнаруженного при обыске в комнате фольклористки. И если с деньгами всё было более-менее ясно, то судьбу оружия и взрывчатки ещё предстояло решить. Чаруса, уже показавшая свою непредсказуемость и неуправляемость, совсем не подходила для хранения этих пагубных штуковин.

Ваня, на долю которого перепало несколько рюмочек халявного коньяка, с задумчивым видом произнёс:

– Кто мне, наконец, скажет, с бандой «Китеж» покончено или нет?

– Скорее да, чем нет, – ответила Людочка. – Судя по всему, мы стали свидетелями её последнего издыхания. Особа, известная под именем Изольды Марковны Архенгольц, целиком посвятила себя мщению, за что, на наше счастье, и поплатилась… Час назад пришли ответы из Интерпола. В Эквадоре о гражданке Архенгольц и слыхом не слыхивали. Звание почётного консула она, вероятнее всего, получила за взятку. Что касается Британского королевского общества, то эта почтеннейшая организация исследованием фольклора никогда не занималась. Все документы Архенгольц – липа, хотя и очень высокого качества. Даже не знаю, какое имя следует написать на её могильном камне.

– Сначала надо бы убедиться, что эта дамочка действительно приказала долго жить, – заметил Кондаков. – Прежде ей удавалось выпутываться из самых безнадёжных ситуаций.

– А на сей раз не удалось, – сказал Цимбаларь. – Я видел, как канистра с керосином вспыхнула прямо у неё в руках. Допрыгалась, поганка… Лично меня беспокоит совсем не это. Хлопоты с самозваной фольклористкой затмили другое происшествие, куда более существенное. Я имею в виду очередное видение, посетившее жителей Чарусы. Пока оно окончательно не выветрилось из нашей памяти, надо бы эту тему перетереть.

– Зачем? – пожала плечами Людочка. – Сюжеты видений не имеют никакого отношения к нашему расследованию. Они могут быть самыми разными. В прошлый раз мы видели ближайшее будущее, в нынешний – далёкое прошлое. Искать в этих картинах смысл – занятие столь же неблагодарное, как разгадывать узоры северного сияния.

– Кстати, а кто там кого сегодня резал? – перебил её Кондаков. – Я что-то не врубился.

– Сразу и не скажешь, – Людочка ненадолго задумалась. – Скорее всего, это была стычка арийских племён с пралюдьми негроидного типа, в период неолита населявшими значительную часть Европы. Как говорится, дела давно минувших дней. Вот только не знаю, что послужило источником этого видения – реальность, реконструкция или бред гениального безумца. Но в любом случае подобные проблемы не входят в круг наших насущных интересов.

– Не скажи, – возразил Цимбаларь. – Сюжет последнего видения касается нас самым непосредственным образом. Когда дело уже шло к развязке, в сиянии закатного солнца возникли четыре неясных силуэта. По словам безвременно погибшего Борьки Ширяева, это были именно мы.

– А ведь верно! – согласился Ваня, возможно, желавший угодить Цимбаларю, разливавшему коньяк. – Один силуэт по размерам был гораздо меньше остальных. Это мне почему-то запомнилось.

– Что же получается? – Любочка удивлённо приподняла бровь. – Ширяев нас узнал, а мы себя – нет.

– В том-то и соль! – воскликнул Цимбаларь. – Картинка предназначалась совсем не для нас. Распознать её способны лишь наши потенциальные убийцы, среди которых при ином раскладе событий мог оказаться и Ширяев. Пётр Фомич слышал, как перед смертью он признался в нескольких аналогичных преступлениях… Короче, нас заказали и выставили кому надо напоказ. Вот такие пироги!

– Признания Ширяева весьма любопытны, если только это не бред умирающего, – сказала Любочка. – Значит, есть всё же некая высшая сила, решающая, кому из обитателей Чарусы жить, а кому умереть.

– Ширяев совершенно безосновательно называл эту силу волей дьявола, – сообщил Цимбаларь. – Лично я сомневаюсь, что деятельность Петра Фомича, да и моя тоже, не отвечает устремлениям Князя тьмы. Ведь недаром говорят: власть от бога, а недосмотрщики – от дьявола.

– Но уж если охота на нас объявлена, не мешало бы позаботиться о собственой безопасности. – Ваня, недолго думая, присвоил пистолет, прежде принадлежавший лжефольклористке.

– Правильно, – кивнул Кондаков. – Теперь нам лучше держаться вместе. Переезжайте все ко мне в больничку. Места хватит, а пути возможного проникновения преступников мы заминируем, – он как бы ненароком сунул одну из гранат себе в карман.

– Не вижу в этом особого смысла, – Цимбаларь переложил оставшиеся трофеи в сейф. – Пусть мы даже десять раз подряд обманем убийцу, на одиннадцатый удача изменит нам. Нельзя же шарахаться от каждого встречного! Сегодня старуха Парамоновна накормит меня пельменями, а завтра полоснёт ножом по горлу. Как тут уберечься? Наши шансы на спасение минимальны.

– Особенно если ходить с незнакомыми дамочками в баню, – ни к кому конкретно не обращаясь, обронила Людочка. – Я вот что предлагаю. Допустим, все те, кто опознал нас в багряных привидениях, – потенциальные убийцы. Тогда мы можем выявить их простым опросом. Ваня наведёт справки среди детишек, Пётр Фомич – среди своих пациентов, Сашка среди местных пьянчуг и любительниц парной бани.

– Так они тебе и признались! – фыркнул Ваня.

– Почему бы и нет! – неожиданно для всех Цимбаларь принял сторону Людочки. – Если верить Ширяеву, убийцы действуют неосознанно, повинуясь спонтанному порыву. Многие из них даже не догадываются, что способны пролить человеческую кровь. Узнав нас в кошмарных призраках, они и вообразить себе не могут, что получили ордер на убийство. Опрос надо начать прямо с утра. Я уже представляю себе, с кем нужно переговорить в первую очередь… А сейчас давайте вновь вернёмся к видениям, чтоб им ни дна ни покрышки. После второго случая у нас уже накопился кое-какой материал для анализа. Попрошу высказывать свои соображения.

– Мне кажется, что для возникновения видения нужно три обязательных условия, – не очень уверенно произнёс Кондаков. – Во-первых, совершенно конкретная географическая точка. В нашем случае это деревня Чаруса. Во-вторых, массовое скопление людей. В-третьих, стрессовое состояние присутствующих.

– Третье условие совсем не обязательно, – возразила Людочка. – Оно во многом связано со вторым. Чаще всего люди собираются в толпу именно вследствие стрессовых ситуаций. Пожары, убийства и так далее. Нужно выяснить, случаются ли видения в клубе на танцах или во время праздничных гуляний.

– Выясним, – кивнул Цимбаларь. – Уверен, что этих видений на нашу долю ещё хватит. Но вопрос вопросов состоит в следующем: кому они нужны? И зачем?

– Пока есть три кандидатуры, – стараясь сохранить серьёзность, сказала Людочка. – Злой демон Омоль, божественная Паучиха и Князь тьмы собственной персоной. Претендентов, конечно, немного, но зато какие колоритные личности!

– Ладно, замнём для ясности, – Цимбаларь безнадёжно махнул рукой. – Пошли-ка лучше спать. Завтра дел невпроворот.

– После ваших рассказов даже на улицу выходить страшно, – Ваня поёжился. – Хотя бы коньячку налили для смелости.

– Пошли, алкоголик, – Людочка за шиворот потащила его к дверям. – Паниковать ещё рано. В Чарусе смертные приговоры приводят в исполнение не сразу, а с большой отсрочкой. Поэтому у некоторых из нас есть шанс дотянуть до весны.