Глава 24

Греческие попы окончательно обосновались в городе на исходе лета.

Как раз к этому времени были закончены и освящены две церкви и вовсю шло строительство каменного собора. Собор возводили под защитой стен Кремля (заодно и стены укрепляли). Деревянные же церкви срубили в Верхнем посаде, рядом с Торговой площадью и в Загородье — там, где почти уже слились в одну две некогда отдельные слободы, Кожемяцкая и Лесная. И говорили о том, что скоро будет заложена ещё одна церковь, в Нижнем посаде, чтобы уже ни один конец города не остался без духовного окормления.

Отец Григорий, молодой греческий священник, как раз был назначен настоятелем церкви в Загородье — там, где проживала уже крещёная семья Ольги-Зоряны. И там, где неподалёку обитал в наёмном жилье и Самовит после того, как продал дом Велеслава в Верхнем посаде. Всё ещё обитал, вернее будет сказать.

Давно нужно было уехать, спрятаться, обосноваться там, где долго не найдут власти — ни княжьи, ни церковные. Как и предупреждал старый волхв Велеслав. И давно всё было к этому готово. Книги Велеславовы бесценные вывезены и схоронены в надёжном месте, лесная дальняя заимка подготовлена, даже и запасы кое-какие на зиму сделаны, и те, кто должен, предупреждены, а всё медлил Самовит, не уезжал из города, как будто ждал чего-то. И, ясно-понятно, дождался. Потому как тот, кто ждёт, всегда дожидается. Но не всегда это идёт на пользу.

Собственно, тогда уже, с самого начала, он знал, отчего медлит — уж чего-чего, а склонности к самообману у Самовита никогда не было. Не трогается он с места всего по двум причинам. Первая из которых — обыкновенный страх. Страх стать изгоем. Это сейчас общество устроено так, что человек может быть абсолютно одиноким и всё равно рассчитывать в случае нужды на помощь и защиту государства. А в те давние полузабытые времена люди на Руси жили родами и общинами. И если человек по разным причинам из рода или общины выпадал, то становился изгоем — изжитым, выжитым. С этого момента любой, кто посчитал бы себя в силе, мог его обидеть, унизить, лишить имущества, свободы, а то и самой жизни.

Да, существовал княжий суд. Но добиться его в одиночку было практически невозможно. Пока Самовит живёт в городе, все его знают и находится он под защитой городской посадской общины — это одно. А вот как только поселится на дальней лесной заимке… Понятно, не всякий лихой человек, будь он один или с ватагой таких же, решится тронуть ведуна. Далеко не всякий. Но могут найтись и те, кто решится попытать удачи. И кто знает, хватит ли тогда колдовского умения отвратить беду и покарать злочинцев? К тому же уходить в леса, когда ты молод, полон сил, а вокруг кипит жизнь, — не самая приятная перспектива в любом случае.

Вторая же причина — Зоряна. Ольга. Любовь его неизбывная и единственная. Казалось бы, все слова уже сказаны, доводы приведены, будущее обозначено. Вместе им не быть никак. Но сердце уговорить невозможно. Оно будет ждать, любить, верить и надеяться до самого последнего мига.

Потом-то молва донесла, как оно случилось. Да и без молвы не сложно было догадаться. Молодой неженатый священник из греческой земли и лишь недавно обращённая в новую веру красавица Ольга, полная любви ко Христу и, соответственно, к церкви Христовой. Известно, как легко бывает одна любовь перетекает в другую. Опять же и пригож был отец Григорий, не отнять. Волосы тёмно-каштановые, кудрявые, лицо белое, глаза синие, ясные, как июньское небо. Приглянулась и Григорию красавица-прихожанка. Так приглянулась, что испросил разрешения жениться у епископа своего и таковое разрешение получил. И ждать особо долго не пришлось.

Как только узнал Самовит о предстоящей свадьбе, так окончательно покой и сон потерял. Оно и раньше было не сладко, с тех самых пор, как старый волхв Велеслав помер, а Зоряна из Новгорода крещёной вернулась, а теперь и вовсе, словно нож острый булатный под самое сердце подвели, только дёрнется чуть сильнее и — прощай жизнь. И тени надежды не осталось. А тут ещё — одно к одному — взялись новые церковные власти под рукой первого Новгородского епископа Акима Корсунянина да при всемерной поддержке родного дяди великого князя Владимира Красно Солнышко Добрыни искоренять язычество во всех городах и весях земли новгородской. Да так, что хоть плачь, хоть костьми ложись, а никуда не денешься, всё одно будет по-ихнему.

Добрались и до Велесова капища.

Соседский мальчишка, с которым Самовит, можно сказать, почти дружил, прибежал тогда рано утром, запыхавшись, выпалил: «Ты тут сидишь, Самовит, а там дружинники на конях поскакали в сторону священной рощи. И с ними отец Григорий. Велеса твоего рушить собрались, не иначе».

Пеший может обогнать конного в двух случаях.

1. Если знает более короткую дорогу.

2. Если он быстрее и выносливее коня.

Более короткой дороги просто не существовало. Что же касается быстроты и выносливости, то на расстоянии поприщ в сорок-пятьдесят Самовит, пожалуй, смог бы поспорить с любым конём или лошадью. Как раз за счёт выносливости. Но не на меньшем.

И всё же он почти успел. Не остановить предателей и врагов веры предков — об этом и речи идти не могло. Но хотя бы сказать последнее «прости» священной роще и лично богу Велесу.

Почти…

— Ты это видишь? — прошептал над ухом знакомый чуть насмешливый голос, когда он, спрятавшись за дубом в два обхвата, в бессильной ярости смотрел, как полыхает в большом костре распиленное, а затем изрубленное в щепы деревянное изображение Велеса, как топчутся по капищу, словно по рыночной площади, уже изрядно хлебнувшие вина дружинники, мало довольные тем, что за работу им пришлось выполнять, как возносит молитвы своему богу молодой греческий священник Григорий — жених Зоряны. Его Зоряны.

— Вижу, — пробормотал он сквозь зубы. Не оборачиваясь, понял, кто стоит за спиной. Бафомет. Искуситель и, можно сказать, работодатель.

— И что собираешься делать?

— А что я могу сделать? Там дружинники пьяные, у всех зброя. Зарубят без разговоров. А то и мечи не станут марать — повесят на ближайшей берёзе. С поповского благословения. И верёвки искать не надо — арканы к сёдлам приторочены.

— Я тебе не предлагаю самоубийство. Иначе зачем бы мне было терять время и подписывать наш договор? Я предлагаю месть. И не всем, а лишь одному человеку. Тому самому, на которого ты сейчас смотришь.

— Отец Григорий, — прошептал Самовит, и его пальцы с силой впились в дубовую кору, кроша её, словно труху.

— Он самый. Дружина — люди подневольные. Что им прикажут, то и сделают. Сегодня Велеса сожгут, завтра Перуна в реку скинут, ещё через день седьмую шкуру с землепашца да ремесленника сдерут в пользу князя. А вот этот, долгополый, действует по велению сердца. Он верит, что совершает благое дело, угодное его богу. Мало того. Очень скоро женится на Зоряне, которая у нас нынче Ольга, потом у них пойдут детишки…

— Молчи. Я убью его.

— Рад слышать. Только не откладывай. Завтра, после вечерней службы, будет удобнее всего. Он задержится в церкви и домой будет возвращаться поздно, уже стемнеет. Место для засады подсказать или сам догадаешься?

— Не надо. У гранитного валуна, над речным обрывом.

— Да. Не разговаривай с ним. Нож под лопатку — и в реку. А потом сразу уходи, как и хотел.

— Догадаются, что я убил.

— Тебя это заботит?

Он промолчал.

— Понимаю, трудно, — сказал Бафомет. — Особенно первый раз. Но тело не найдут, обещаю, и никто не сможет доказать, что это сделал ты. К тому же, чтобы что-то доказывать, нужно тебя сначала поймать. А ты, надеюсь, не такой дурак, чтобы оставить за собой следы.

Вот так и закончилась одна его, в общем-то, обычная человеческая жизнь и началась другая — длиной в сотни лет жизнь колдуна, заключившего сделку с силами, стоящими на тёмной стороне бытия.

Суток, чтобы окончательно всё подготовить, вполне хватило. А дальше всё прошло легко. Отец Григорий действительно задержался в церкви дотемна и возвращался домой один привычной дорогой, которая к этому часу совершенно опустела — жители Загородья ложились спать с заходом солнца.

Трудно было лишь решиться и сделать тот первый бесшумный шаг на тропинку из-за громадного, застывшего на краю речного обрыва, гранитного валуна. Зажать одной рукой рот, а второй — всадить под лопатку, наточенный до бритвенной остроты, нож. И столкнуть уже безгласное мёртвое тело с обрыва в воду.

Плеснуло.

Но мало ли? Сом или та же русалка. Вот и плеск. И снова тишина, как будто ничего и не было.

Потом, через несколько лет, Самовит узнал, что Ольга-Зоряна, не дождавшись жениха, ушла в монастырь, которые появились на Руси вместе с верой христианской, похоронила себя для мира навсегда и даже стала со временем настоятельницей. А сам он, когда пришла пора менять имя, особо не задумываясь, назвался Григорием. В память о выборе, который сделал однажды и навсегда.

В руку ткнулось теплое и мягкое, Григорий приоткрыл глаза, прогоняя воспоминания, погладил кота. Тот немедленно взобрался на колени, довольно заурчал.

— Ну что, Пушило, — осведомился колдун, — поработать не хочешь?

Кот дёрнул угольно-чёрным, подранным во многих уличных схватках ухом.

— Понял, не хочешь. Но придётся. Мне нужно знать, чем она занята. Посмотри — и назад.

Он взял кошачью морду обеими руками, приблизил к ней лицо. Глаза животного и человека встретились. Желтые с жёлтыми.

Процедура была привычной и не особо сложной. Нужно только представить себя на месте животного, от которого требуется совершение того или иного действия, и мысленно это действие совершить. То есть, например, если ты хочешь, чтобы кот проскользнул огородами до дома Светланы Русской и посмотрел, у себя ли она и, если у себя, чем занимается (для этого можно заглянуть в окна, которые наверняка открыты по тёплому времени), то, значит, и должен всё это мысленно проделать. Так, словно ты и есть кот. Тут главное — обладать хорошим воображением и уметь «влезть» в голову животного — талант, который даётся не каждому, но и вполне поддаётся развитию, если он есть изначально. У Григория он давно развился до высочайших кондиций. И не только он. Если столетиями заниматься одним и тем же ремеслом, поневоле станешь непревзойдённым мастером.

— Всё, иди. — Он отпустил кошачью морду.

Кот Пушило (сколько у Григория было котов, всегда их звали одинаково) соскочил с колен, фыркнул, будто стряхивая с усов невидимую влагу, прянул с крыльца и пропал в лопухах за углом сарая.

Не прошло и часа, как он вернулся. Неторопливо ступая, прошёл на кухню, где хозяин только что закончил свой обед, мявкнул требовательно.

— Э, нет, — сказал ему Григорий. — Сначала рассказывай, потом накормлю.

Пушило прыгнул ему на колени, привычно подставил морду. Вот это — научить кота понимать и выполнять словесные команды, будто он не кот, а самая натуральная собака, всегда по-настоящему трудно. Но и данное искусство давно было подвластно Григорию.

Как и то, которое он собрался применить сейчас.

И снова — глаза в глаза.

Не просто представить себя котом.

Стать им.

Не физически, как он превращается в волка, нет здесь другое колдовство, иное умение.

Нужно слиться с животным настолько, чтобы увидеть то, что он видел за последние сорок-пятьдесят минут. Даже почуять те же запахи. Испытать те же ощущения и желания, которые буквально только что испытывал кот. Голод. Терпимую, чуть тягучую боль в прокушенной неделю назад соперником и уже почти зажившей лапе. Зуд в ухе (присесть, почесать задней лапой, бежать дальше).

Есть, вошёл, слился.

Потерпи, дорогой. Насиловать сознание не буду, тихонько посмотрю, что ты видел, послушаю, что ты слышал, и сразу уйду. Ты меня и не заметишь. Ну, почти не заметишь. Зато потом кое-кому отвалят хороший кусок сырой говяжьей печёнки. Свеженький, с кровью! М-м… вкуснятина!

Трава и лопухи выше головы. Запахи, будто свитые в бесконечный разноцветный ковёр. Каждый запах — тот или иной цвет или оттенок. Очень красиво и… познавательно. Не так ярко и познавательно, как у того же волка, но с человеческим обонянием не сравнить в любом случае. К тому же у кота есть ещё один обонятельный канал, которым не обладают ни собаки, ни волки. Вернее, их два, расположены они сразу за резцами, ведут непосредственно в мозг, и с их помощью, втягивая воздух ртом, кот или кошка могут учуять опасное событие, которое должно произойти в ближайшем будущем. Например, землетрясение, наводнение или большой пожар. Сейчас, слава Велесу, ничего подобного не предвидится. Вот и хорошо.

Зрение у нас не очень. Если б Пушило отправился на разведку поздним вечером или ночью — иное дело, в темноте с кошачьим зрением мало чьё сравнится. А днём лучше смотреть человеческим глазом. Ничего, обойдёмся. Зато слух — выше всяких похвал. И память на услышанные звуки отличная.

Ага, вот и огород Светланы. Теперь — во двор. Хорошо, что девушка пока так и не завела кошку или собаку, а то могли бы возникнуть проблемы — чужаков на своей территории никто не любит. Правда, есть коза по имени Матильда — вон она, пасётся на свободном участке за огородом вместе с другими соседскими козами, а потому не в счёт.

Окна, как и рассчитывал, открыты. А за окнами слышен разговор. Двое. Да так отчетливо, словно в шаге сидят. И в дом идти не надо, и так всё слышно. Вот он слух кошачий, идеальный.

Ага, молодец Пушило, даже на подоконник заскакивать не стал. Махнул на поленницу возле сарая, уселся в тенёчке так, что не сразу и заметишь, если специально не всматриваться, принялся умываться. И весь — уши.

Всё-таки другие голоса у людей, когда слушаешь их ушами животных. Забавно звучат, словно и не люди говорят, а персонажи какого-нибудь мультфильма. Но узнать всё равно можно.

— Светочка, ну что вы, ей-богу, вернётся он, никуда не денется. Мало ли какие срочные дела могут возникнуть у мужчины! Да ещё у мужчины его профессии.

Ага. Это, кажется, Нина Петровна. Завуч школы и непосредственная начальница Светланы. Зашла утешить. По-соседски и на правах старшей. Правильно, утешение нам необходимо. Утешение и совет.

— Нина Петровна, так ведь не первый день уже! И телефон, главное, молчит. Я уже извелась вся. Ирине этой позвонила, которая с ним вместе работает, секретарь у них. Она обещала узнать, что сможет. Но что она может? Где она его будет искать? Может, его убили уже, а я тут…

Всхлипывания. Рыдания.

Хорошо, что я давно равнодушен к женским слезам. Да и не только женским… Плачь, Света, плачь. Очень может быть, что твоего ненаглядного и впрямь уже убили. Время при царе-батюшке Петре Алексеевиче было жестокое, не в пример нынешнему. Чужак, говорящий на странном языке, который признать русским можно лишь с большой натяжкой, без денег и высоких покровителей, очень быстро обращает на себя внимание тех, кто только и ищет лёгкой наживы — от лихих людей с большой дороги до остроглазого ярыги из соответствующего Приказа. И маму вспомнить не успеешь, как окажешься в придорожных кустах с ножом в печени или в темнице государевой с вывернутыми карманами и битой мордой. А оттуда дороги две: на каторгу или в солдаты. Одна другой не слаще. И обе заканчиваются одинаково — безвестной могилой в далёком краю. Если же и жив до сих пор Андрей Сыскарёв, что также очень может быть, то к тебе, любимая моя и желанная, всё равно не вернётся. Ибо, кроме него, Григория, нет и не было на всей земле человека, способного переместиться во времени на триста лет вперёд или назад самому, а равно и переместить кого-то другого…

«Стоп, — сказал он сам себе. — Стоп, Гриша. Как это — нет? Имеется один такой. И как раз там, в том времени и даже почти наверняка в том же месте — в Москве. Ах ты дура-ак… На букву „мыслете“. Не мог изменить срок? Сотни или двух лет хватило бы за глаза. Стакан или два вина. Нет, выбрал три. Привычка, чтоб ей, всегда испытывал слабость к „глаголю под титлом“. Оно и понятно — цифра особая, большая сила в ней. А если они встретятся? И не просто встретятся, а, так сказать, заинтересуют друг друга? Вельми маловероятно. Очень. Но в жизни случается и не такое. Уж кому-кому, а тебе сие известно лучше кого бы то ни было. Ну что ж, даже ежели произойдёт невероятное и наш Андрюша вернётся, будет уже поздно, потому что рыдания утихают и что я слышу? Да!!!»

— Нина Петровна, может… может, стоит к Григорию обратиться? Понимаю, что как-то глупо это. Но люди говорят, что он и впрямь много умеет. Как вы думаете?

— А что, и обратись. Хуже точно не станет. Григорий — человек странный, без сомнения, но вреда от него никому пока не было, а вот пользы — сколько угодно. Это ты хорошо придумала. Существуют же всякие экстрасенсы! Большинство из них, понятно, шарлатаны, но наш Григорий вроде бы не такой.

«Не такой! Ох, не такой я, родные мои!»

— Да, так и сделаю. Прямо сегодня, наверное. Вот только не знаю, удобно ли. Без звонка. А номера его мобильника я не знаю.

— Да ты что, Света, какие звонки на мобильник в деревне? Ты ж не первый день у нас, должна бы понимать. Испокон веку односельчанин к односельчанину без всяких предупреждений заходит. Да и нет у Григория никакого мобильника, насколько я знаю, не пользуется он им. Смело иди и ничего не бойся. Хочешь, я с тобой пойду?

— Спасибо, Нина Петровна, но лучше я сама. Уж больно личное дело. Самой нужно его решать…

Всё, можно отключаться, дальше пошла обычная женская трепотня.

Григорий вернулся в нормальное состояние, благодарно погладил кота по голове, согнал его с колен, поднялся, дал обещанной печёнки. Пушило с азартным урчанием принялся поглощать угощение.

Значит, сегодня придёт. Может быть, прямо сейчас. Что ж, милости просим, у него всё готово.

Он как раз успел вымыть посуду, когда в дверь негромко, можно даже сказать — робко, постучали.

— Входи, Светлана свет Олеговна, не заперто! — крикнул Григорий, и про себя почти весело добавил: «Ну, наконец-то. Коготок увяз — всей птичке пропасть».