Глава 18
Как удачно, что моя школьная любовь Светка Зубарева была заядлой лошадницей, и я худо-бедно умею ездить верхом, думал Сыскарь, покачиваясь в седле. Но этого явно мало. Похоже, учиться здесь придётся очень многому. Начиная от умения пользоваться кресалом и огнивом и обходиться без электричества и туалетной бумаги (да и вообще без бумаги, она тут большая ценность) и заканчивая способами обнаружения и уничтожения оборотней, упырей, вурдалаков и прочей нечисти. Раньше я бы добавил «сказочной», но теперь не добавлю. Своими глазами видел. И еще не известно, что мне предстоит этой ночью. Если, как утверждает Симай, мы, возможно, будем иметь дело с вампиром и даже князем вампиров, то тебе, Сыскарь, не позавидуешь. Оно и раньше-то особо завидовать было нечему, а сейчас и вовсе дело швах, как, помнится, любил говаривать дед…
Чуть более получаса назад они скрытно, верхами, покинули усадьбу князя Долгорукого, где под всеобщее народное ликование жгли трупы оборотней, и направились вниз, к Калужскому тракту. Им предстояло проехать по нему с полторы версты по направлению к Москве, затем оставить лошадей в условленном месте и дальше действовать по плану.
Солнце ушло за горизонт, но закат ещё не остыл, и его жёлто-оранжево-багровая полоса тянулась и тянулась над лесом, охватывая большую часть окоёма. Лето было совсем уже рядом, и ночи становились всё короче. И слова богу. Сыскарь представил себе на секунду, что сейчас не середина мая, а, скажем, января и невольно поёжился. Тысячевёрстные пространства России, занесённые снегом, скованные морозом, продуваемые ледяными ветрами от края и до края. И не единого электрического огонька. Не говоря уже о батарее центрального отопления. Бр-рр.
— Здесь, — негромко сказал Симай и натянул поводья, останавливая лошадь.
Вправо от тракта уходила наезженная телегами колея.
Как же они тут осенью да ранней весной ездят по таким дорогам? Ох, понятно, отчего все европейские завоеватели ломали о Россию зубы. Тут в распутицу не то проехать — пройти большая проблема. Одни только монголо-татары с ней и справились. Потому как тоже привычны в своих степях бесконечных не к дорогам, а направлениям…
— Спешиваемся?
— Чуток дальше, — ответил Симай. — Вот там, у опушки.
Они привязали коней к крайним деревьям, после чего Симай дважды выпалил из своих пистолетов обычными свинцовыми пулями, зарядил серебряные, и дальше они отправились пешком. Закатного света пока хватало, чтобы хоть как-то разглядеть дорогу.
— Погоди-ка, — Симай остановился, достал из сумки нечто вроде маленькой склянки, вытащил пробку, протянул склянку Сыскарю. — На, хлебни. Один глоток, не больше.
— Что это?
— Зелье для ночной работы. Обостряет все чувства и силы придаёт. Видеть будешь как филин, чуять как собака, бегать как лошадь.
О как. И здесь, оказывается, в ходу наркотики и стимуляторы. Прикольно.
— Без этого не обойтись?
— Хочешь жить, пей. Если этот француз вампир или, хуже того, князь вампиров, то придётся туго. Это тебе не оборотень деревенский обыкновенный — «мама» сказать не успеешь, как будешь с ангелами псалмы распевать. Или с чертями похабные частушки, это уж как получится.
— А если он не вампир?
— А если по шее? Делай, что говорят.
— Симай, давай сразу договоримся. — Сыскарь взвесил в руке склянку, понюхал содержимое. Запах был резковатый, но не сказать, чтоб отвратительный. Что-то явно травяное и на спирту. В смысле, на спиртном. Вряд ли кэрдо мулеса смог бы раздобыть в эти времена чистый спирт. Или смог бы? Не важно.
— О чём?
— Главного среди нас нет. Мы напарники, товарищи с равными правами. Так что не стоит на меня наезжать.
— Ты так думаешь? — прищурился Симай.
— Уверен. Понятно, что у тебя опыта больше и вообще ты местный. Но и я не лыком шит.
— Ладно, — сказал кэрдо мулеса. — Давай проверим, так ли это. Прямо сейчас. Верни-ка склянку. А то ещё разобьём, не ровен час.
По ощущениям Сыскаря, на драку ушло минуты три. Много — четыре. Один раунд с прицепом. Симай был на полголовы ниже ростом, но шире в плечах. Силы, быстроты и ловкости охотнику за нечистью тоже было не занимать. При этом сразу выяснилось, что рассказы о якобы подавляющем превосходстве современного рукопашного боя над тем, каким пользовались в старину, — туфта. Симай драться умел. И очень неплохо. Впрочем, умел и Сыскарь. К тому же руки у Андрея были длиннее в любом случае.
В самом начале Сыскарь, недооценив противника, пропустил подсечку и оказался на спине. А когда вскочил на ноги, тут же получил болезненный боковой в ухо. Следующий он успешно блокировал и ответил классическим прямым в челюсть. Не попал, но статус-кво был восстановлен, и бойцы закружили друг против друга, как два бездомных городских пса, претендующих на главенство в стае. Собственно, так оно и было.
Драка закончилась после того, как Сыскарь получил сильный удар кулаком в грудь и сделал два неуверенных шага назад, опустив руки. А когда цыган прыгнул вперёд — добивать, Сыскарь выбросил правую ногу в классическом «бразильском кике» и попал.
— Как будто ведро на голову нахлобучили, а потом оглоблей приложились, — сообщил о своих ощущениях Симай, когда ему помогли встать. — Лихо брыкаешься, что твоя кобыла. Научишь?
— Будет время и желание — научу, — пообещал Сыскарь. — Ну что, с дедовщиной покончено, как я понимаю?
— С чем-чем?
— С выяснением, кто тут у нас главный и старший.
— Хрен с тобой, уговорил. Но самому на рожон лезть не советую. В нашем деле подход нужен.
— Подход в любом деле нужен. И, повторяю, твои опыт и мастерство признаю и готов учиться. И давай сразу ещё одно дело решим, раз уж начали.
— Это какое?
— Как ловэ заработанное будем делить?
— Ты смотри, какие слова знаешь. Ловэ… Делить понятно как. Тебе восьмушку, мне — остальное.
Сыскарь на секунду задумался, прикидывая.
Вот же цыганская рожа, дай волю — без штанов оставит.
— Мне — три восьмушки, тебе пять. И то лишь из моего к тебе уважения.
— Ага, ты ещё половину сразу потребуй. Ладно. Тебе четверть мне — три. Для начала. А там поглядим.
Вот это уже напоминало справедливую делёжку. Требовать половину и впрямь было бы чистой борзостью. Ничего, мы своё ещё возьмём. Лучше, конечно, возможностью как можно быстрее вернуться домой. Всё, сказал он себе, хватит непрерывно думать об этом. Сказал пару раз, и достаточно. Потому что от подобных мыслей полшага до жалости к себе.
А там и отчаяние с унынием затопят душу — пикнуть не успеешь. Нет уж. Самое лучшее в подобных ситуациях — действовать. Делать хоть что-то. Но — делать. Не сидеть на месте и не думать о том, какой ты несчастный. Вот он и делает. Сегодня ночью охотится на вампиров. Завтра же увидим, чем заняться. Будет день, будет и дело. И признаем честно. То, что ему срезу же повстречался Симай — большая, и даже можно сказать, невероятная удача. Везуха в чистом виде.
Он представил, что случилось бы с ним в первую же ночь, не выйди к его костру кэрдо мулеса, и внутренне содрогнулся. Да, повезло. А посему не станем гневить бога и сетовать на несчастную судьбу. Он жив, здоров и рядом с ним новый товарищ, на которого, как уже выяснилось, вполне можно положиться. Что ещё надо?
Тем временем Симай приложился к склянке и вновь протянул её Сыскарю.
— Пей, не дури.
Зелье подействовало примерно через полкилометра. Словно кто-то невидимый и всемогущий нащупал в организме рычажки, отвечающие за настройку всех пяти чувств, и перевёл их в положение «максимум». Заодно и влил в жилы доброе ведро свежих сил — трать не хочу. Аж мышцы изнутри словно зачесались. И ночная темнота, уже почти полностью затопившая окрестности и лишь слегка разбавленная позднезакатным светом неба на западе, стала гораздо прозрачней — сквозь неё можно было теперь разглядеть и колею под ногами и отдельные стволы деревьев, подступающих к дороге с двух сторон, и даже детали одежды и черты лица Симая, шагающего рядом.
Сыскарь резко и глубоко потянул ноздрями воздух.
Так и есть. Уж не знаю, как чует собака, но запахов точно прибавилось. Словно под нос сунули целый букет из разнообразных цветов, трав и листьев. И слух явно обострился. Он готов был поспорить, что шорох и едва слышное пофыркивание, раздающиеся справа от него в траве, издаёт не кто иной, как ёж, вышедший на ночную охоту. Надо же. Раньше бы заметил, наверное, только после того, как наступил.
— Ух ты, — сказал он негромко. — Вставило. И надолго это?
— Часа на три-четыре, — ответил Симай. — Успеем. Здесь уже совсем рядом. Сейчас немного в гору, потом вниз к речке, через мост и, считай, на месте.
Когда взобрались на пригорок, неожиданно усилившийся ветер упирался им в спины, и только поэтому дым от костров они не учуяли раньше, чем увидели сами костры. И не услышали голосов — тот же ветер относил их за реку, искусно смешивал с шумом древесных крон, маскируя под лепет ветвей и листьев. А на гребне пригорка закончился и лес — дальше вниз до самой реки тянулся сплошной луг.
Числом ровно пять горело костров на речном берегу. Бросая колеблющийся рыжий свет на шатры и повозки. И фигуры людей, сидящих и снующих вокруг и рядом с огнём. Теперь были слышны и голоса — мужские, женские. Чей-то негромкий и отчего-то кажущийся не слишком весёлым смех. Гортанный возглас. Детский плач. Начатая и оборванная песня.
— Не было печали, — негромко произнёс Симай и вздохнул. — В иное время я бы, может, и обрадовался. Или хотя бы не огорчился. Но не сейчас.
— А что такое? — осведомился Сыскарь.
— Не видишь? Табор цыганский впереди у реки. И прямо у нас на дороге. На мост, их минуя, никак не попасть. А обходить и вплавь перебираться на тот берег неохота.
— Брод?
— Не знаю, есть ли. И где, если есть.
— Да ладно. Идём себе, никого не трогаем. К тому же мы вооружены.
— Не хотелось бы мне стрелять в сородичей.
— Даже так? — приподнял бровь Сыскарь. — Мы ж безлошадные, что с нас брать? И потом. Разве цыгане — разбойники и душегубцы? Воров, мошенников и торговцев краденым среди них хватает, понятно. Даже в моё время это до сих пор так, увы. Но грабить на дорогах?
— Рома, они разные бывают, — вздохнул Симай. — Как и вы, русские. Да и все остальные на земле, кого ни возьми.
— Мы русские… Ты так говоришь, будто сам не русский.
— Я? — с искренним удивлением переспросил Симай. — Русский?
— А чей же? Русский и есть. Родился в России, здесь живёшь и зарабатываешь на жизнь, говоришь и думаешь по-русски. Подозреваю, что и писать-читать по-русски умеешь. Значит, русский.
— Грамоте обучен, — подтвердил Симай. — Но всё равно я ром. Цыган. Хоть и русский цыган, тут ты прав.
— Но не простой, — усмехнулся Сыскарь.
— Кэрдо мулеса, да. Таких, как я, почти и нет, считай.
— Вот и пошли, кэрдо мулеса. А то ночь кончится, пока мы тут с тобой судить да рядить будем, боимся мы или нет.
— Кэрдо мулеса ничего не боится!
— Дык! Никто и не сомневается. Пошли уже.
— Я первый, ты за мной. И вперёд не лезь.
— Как скажешь.
От гребня пригорка до цыганского лагеря было, по прикидкам Сыскаря, метров четыреста, и больше половины этого расстояния они прошли молча. Когда же до первого к ним костра оставалось сотни полторы шагов, Симай остановился и присел на корточки, молча показав рукой — делай, как я. Сыскарь присел рядом.
— Что? — спросил почти беззвучно.
— Посидим немного, — так же ответил Симай. — Поглядим, послушаем. Что-то мне не нравится. А что — не пойму.
— О-кей.
— ?
— Хорошо, говорю. Это словцо ещё не родилось, не обращай внимания. Посидим так посидим.
Прошло около минуты. Сыскарь, как ни вглядывался, ни вслушивался и ни принюхивался, ничего особенного или странного заметить не смог. Несмотря на улучшенное зельем восприятие. Но Симай неподвижно молчал рядом, и он невольно ещё и ещё раз анализировал картину, открывающуюся взору, звуки и запахи.
Усыпанное звёздами, небо над головой. Ничего странного или необычного. За исключением того, что звёзд многовато и светят они непривычно ярко. Так ведь и прозрачность воздуха, небось, сейчас несколько иная, нежели в его время. О чём, к слову, он уже размышлял. В сторону, забыли о прозрачности воздуха. Луг и река впереди. Это только луг и река. Ничего странного или необычного. Запахи опьяняют, верно. И звуков разных навалом. Но с этим мы уже тоже разобрались. Во-первых, я глотнул обостряющего восприятие зелья. А во-вторых, подмосковное разнотравье и густолесье одна тысяча семьсот двадцать второго года наверняка гораздо более…э-э… разнотравное и густолесное, нежели то, которое знакомо ему. Пусть даже знакомо и шапочно в силу общей нерасположенности к любым путешествиям на лоне дикой природы.
Двинемся дальше.
Костры, люди, шатры и повозки.
Костры — они и в Африке костры. И одинаковы во все времена. Возле костров греются, на них готовят пищу, в пламя костра смотрят часами, мысленно сжигая в нём горечь от неудач, тоску по сбывшемуся и несбывшемуся, дурные мысли и плохое настроение. Сидя у костра, неспешно беседуют о жизни, рассказывают истории, поют, а иногда и пляшут. Как, например, вон у того, расположенного ближе к берегу. Третьего, если считать слева направо. Несколько чистых мужских и женских голосов под струнный аккомпанемент инструмента, похожего по звучанию на гитару, выводят песню на незнакомом языке. Хотя почему незнакомом? Цыганском, вестимо, каком же ещё. И одна девушка танцует. Красиво танцует, однако. Зажигательно. Длинная цыганская юбка так и летает, будто спорит с пламенем костра, кто из них подвижнее. Эх, с такой плясуньей да под такую песню хочется швырнуть под ноги шапку — а нет шапки, так и чёрт бы с ней! — и кинуться в пляс самому, забыв обо всём, о чём только можно забыть человеку на этой грустной земле. И пусть горят огнём тревоги и заботы, и звенит гитара, и взлетают к звёздам чистые голоса, и летает пламя-юбка, и вслед за горячими молодыми телами пляшут на траве их длинные тени…
Стоп. Тени.
Я и впрямь их не вижу или это какой-то обман зрения?
Нет, не вижу. Людей, шатры и повозки вижу. Костры вижу и даже чую дым от них. А где тени?
Словно морозный ветерок пробежался вдоль хребта. Он попытался вспомнить, отбрасывали ли тени два вчерашних оборотня, и не вспомнил.
— Лошади, — прошептал Симай, поворачивая голову. — Я не вижу лошадей. И не слышу. И не чую. А ты?
— Тоже, — прошептал он в ответ. — Но меня интересует другое.
— Что?
— Тени. Ни люди, ни шатры, ни повозки не отбрасывают теней. Так должно быть или я чего-то не понимаю в жизни ночного цыганского табора?
Несколько секунд Симай молчал, вглядываясь.
— Да, Андрюха, — наконец, сказал он тихо. — Ты прав. Как это я сразу не заметил… Позор на мою голову. Вот уж не думал, что встречу его сегодня. И что вообще встречу.
— Кого?
— Это мёртвый табор. Везучий ты, смотрю.
— То есть?
— Вчера два оборотня, сегодня мёртвый табор. Это не считая того, куда и зачем мы направляемся. Похоже, не зря я тебя в напарники взял. Если дальше так пойдёт и будем живы, быстро свою треть заработаешь, а там и половину.
— Да объясни ты толком. Что такое мёртвый табор?
— Мне про него ещё бабушка рассказывала, покойница. Тот, кто с мёртвым табором встретится и правильно всё сделает, век не будет знать горя и бедности. Детям и внукам ещё останется.
— Ни хрена не пойму, о чём ты, — раздражённо прошептал Сыскарь. — Ходишь вокруг да около. Суть давай.
— Суть простая, чего тут непонятного, — быстро и горячо зашептал в ответ Симай. — Мёртвый табор — он и есть мёртвый табор. Неупокоенные цыганские тела и души. Днём они мёртвые лежат где-то в степи, в лесу на поляне, под ракитовым кустом да за калиновым мостом, а ночью колесят по дорогам в кибитках, запряжённых волшебными невидимыми конями, или вот так, как сейчас, жгут костры, песни поют, пляшут, ждут, когда выйдет к ним на огонь живая добрая христианская душа.
— Зачем?
— Они же неупокоенные. Их убили и не похоронили по-христиански. И вообще никак. Надо, чтобы кто-то похоронил, отпел. Кто это сделает, тому они клады откроют заговорённые богатые, которые смертному просто так ни за что не дадутся в руки, сколько ни ищи.
— Однако… — поскрёб небритую щёку Сыскарь. — И кто же их убил?
Но ответить Симай не успел.
Неожиданно смолкли струны, оборвалась песня. Танцовщица остановилась, и товарищам показалось, что она смотрит в их сторону. И вслед за ней, одна за другой, сидящие у костров фигуры, поднимались на ноги и поворачивались спинами к реке, лицами к ним. В полном молчании.