Эпизод второй

Надо ли говорить о том, что, пока я ходил по городку, то до синяков исщипал себе левую руку? Но щипки не помогли. Это был не сон. Но и явью это быть не могло тоже.

Однако – было.

Я находился в сотнях километров от Москвы, на территории Украины, в месте, где прошла часть моего детства, и часы показывали, что через двадцать пять минут наступит полночь.

Человек я достаточно эмоциональный, но и практицизм мне не чужд. Особенно, когда прижмёт. А сейчас меня прижало так, что я даже не мог сообразить, что лучше – плакать или смеяться. С одной стороны – чудо. Самое, что ни на есть настоящее. Чудо, которое произошло не с кем-нибудь, а именно со мной. А с другой – в результате этого чуда я оказался на ночь глядя в другой стране без документов, денег и предметов личной гигиены.

Кстати, что у меня с деньгами и, вообще, что у меня есть?

Присев на лавочку у подъезда знакомого двухэтажного дома (впрочем, почти все дома были мне тут знакомы), в свете, падающем из окна чьей-то кухни, я тщательно изучил содержимое карманов и обнаружил: не первой свежести носовой платок, полупустую пачку сигарет, зажигалку, журналистское удостоверение и двести восемнадцать рублей денег.

Да, не густо. На билет до Москвы явно не хватит. Разве что до Киева… Только, вот, кто у меня эти рубли возьмёт в уплату проезда, если ближайший обменный пункт здесь наверняка только в Житомире и вообще ночь на дворе? Кстати, о ночи. Ночевать-то где? В чистом поле? А ведь становится прохладно, блин… Можно, конечно, развести костёр в сторонке и пересидеть до рассвета. Вспомнить, так сказать, юность. Если ещё и картонку относительно чистую найти да пару-тройку газет, чтобы тело под рубашкой обернуть (бумага хорошо тепло держит), то и вздремнуть, вероятно, удастся. Ладно, удастся. А завтра что? Места хоть и знакомые, но знакомых-то давно никого не осталось. Семнадцать лет как-никак. Советский Союз успел распасться, какие уж тут знакомые… Опять же, люди военные на месте долго не сидят…

Дверь подъезда хлопнула, и на улицу из дома вышел человек.

Чуть выше среднего роста, моих лет, блондин, одет в спортивный костюм, в зубах – сигарета.

Человек хлопнул себя по карманам, невнятно чертыхнулся и покосился в мою сторону.

– Прикурить не найдётся? – спросил он.

Этот голос… Или я его уже слышал, или это магия детских воспоминаний срабатывает? Кто у нас был ярко выраженным блондином? Только Женька Микулич. Мой одноклассник. Нет, не может быть…

– Найдётся, – сказал я, доставая сигареты и зажигалку.

Он опустился рядом на скамейку, и я высек огонь. Язычок газового пламени осветил склонившееся к моим ладоням лицо, и я заметил длинный характерный шрам от ожога в форме восклицательного знака на его левой щеке. У Женьки Микулича был такой же.

– Извини, – спросил я, прикурив в свою очередь. – тебя, случаем, не Евгением зовут?

– Им самым, – спокойно подтвердил он, оглядывая меня с ног до головы. – Где я тебя видел?

– Жека! – сказал я, чувствуя, что улыбка неудержимо растягивает мой рот. – Семнадцать-восемнадцать лет назад мы виделись с тобой каждый день. Здорово, дружище!

– Ч-черт, ни хрена себе…. Ленька?!

Мы обнялись.

– Ты… Ты как здесь оказался? – радостно спросил он.

– Хороший вопрос… – пробормотал я. – Даже не знаю, что тебе и ответить. И соврать не получится, и правду сказать – не поверишь.

– Ага, – сказал он и в две затяжки докурил сигарету. – Вижу, как всегда, без бутылки не разберёшься. Да и встречу все равно отметить надо, не говоря уже о твоём ночлеге. Пошли ко мне. Я здесь, на втором этаже. Вон, окна мои горят, видишь?

– Погоди… Это, кажется, квартира, где Галка Аничкина жила?

– Ты смотри, помнишь, – удивился Женька. – Теперь здесь я живу. Давно уже.

– Э-э, постой… там же у тебя, наверное, жена. Что она подумает? Вышел покурить и привёл в дом бродягу с улицы? Неудобно как-то…

– Задолбал, – покачал головой друг детства. – Ты, случаем, не в Москве сейчас живёшь?

– В Москве. А как ты догадался?

– Да тут и догадываться нечего. Все вы там, в Москве, свой и чужой покой слишком бережёте. Общаетесь по телефону, в гости ходите по договорённости и на строго ограниченное время, а уж для того, чтобы в гостях ночевать остаться, вообще мир перевернуться должен. Как минимум. Пошли, пошли. Тоже мне, стесняется он… Как дам сейчас по шее! – он шутливо ткнул меня в плечо кулаком. – Помнишь, как мы в детстве дрались? Из-за Оленьки? И кто кому тогда навалял, помнишь? То-то.

– Навалять-то ты мне навалял, – усмехнулся я. – Да только Оленька все равно со мной ходила, а не с тобой.

– Это верно, – вздохнул он. – Именно тогда я впервые понял, что сила – это не всегда аргумент.

Жекина жена Люба, немногословная и симпатичная, чуть полноватая молодая женщина, уже с полчаса, как пошла спать, прибрав со стола и оставив нам только водку, рюмки, немудрёную закуску в виде салата из свежих помидоров и огурцов и, уже ополовиненную трёхлитровую банку («трёхлитровый баллон», как говорили мы когда-то) с берёзовым квасом.

Именно этот квас (точно такой делала мама из сока, что я лично брал в марте месяце у трёх мощных берёз, росших возле нашего дома) странным образом примирил (не без помощи водки, конечно) меня с окружающей действительностью и окончательно убедил в том, что все происшедшее со мной за последние три часа не сон и бред, а самая, что ни на есть истинная реальность.

За распахнутым по случаю лета и непрерывного курения окном кухни дышала необъятным покоем украинская ночь. Та самая, воспетая Гоголем. Она себе дышала, а мы с Жекой пили холодную водку, запивали её не менее холодным берёзовым квасом, курили и разговаривали.

Сначала о том, что у нас с ним было общего – о нашем детстве, а потом уже, когда я после определённого количества водки вполне созрел, о моём здесь появлении.

– … вот, – закончил я свой рассказ. – А потом я сел на лавочку, и ты вышел покурить.

Над столом повисла пауза.

Жека протянул руку, взял бутылку, наполнил рюмки, и мы выпили. Молча.

– Да, – сказал товарищ моего детства, – ты всегда был выдумщиком. Фантастику, опять же, любил. Помнишь, мы были в пятом классе, а в четвёртый пришла какая-то новенькая? И ты утверждал, что она инопланетянка. Мол, видел своими глазами, как она летала над речкой.

Я помнил.

– То есть, ты мне не веришь? – спросил я.

– Верю, не верю… Какая разница? Это, дружище, не имеет никакого значения, поверь. Но, если ты хочешь об этом поговорить, – пожалуйста. Скажи, а ты бы поверил в такую историю, случись она, например, со мной?

– Чёрт его знает… – криво улыбнулся я, чувствуя, что начинаю трезветь. Нет, наверное. Да что там «наверное»… Самое забавное (теперь ты мне точно не поверишь), что там, в кафе, когда я пил пиво, ко мне подсел один мужик. И рассказал историю про своего деда и шаровую молнию. Мол, они были на рыбалке и спали в палатке. Началась гроза, и шаровая молния всосалась прямо в тело спящего деда. И мгновенно дед перенёсся вместе с одеялом на несколько десятков метров. А палатка при этом осталась совершенно цела.

– И что?

– И то, что я ему не поверил. Не поверил, а через двадцать минут то же само произошло со мной.

– А! – засмеялся Женька. – Ты хочешь сказать, что не нужно зарекаться от сумы и тюрьмы? Правильно-правильно, согласен. Судьбы – это штука такая. Хитрая. Стоит тебе посчитать, что ты её понял и вычислил, как она выкидывает такой фортель, что куда там женщине обуянной страстью! Со мной такое не раз бывало.

– Да ничего я такого не хочу сказать, – помотал я головой. – Ну, подумай сам. Вот я перед тобой сижу. Джинсы, рубашка, носки, кроссовки. В кармане пара сотен российских рублей и удостоверение российской газеты. Все. Спрашивается, если я живу в Москве, то как я сюда попал без денег и документов?

– Ну ты, блин, даёшь! – восхитился Женька. – Я балдею с твоей наивности. Тоже мне, журналист. Если бы ты знал, в какие места я попадал безо всяких денег и документов и вообще чуть ли не в одних трусах, ты бы меня о такой фигне не спрашивал. Документы… Подумаешь, проблема! А про деньги рассуждать – это вообще смешно. Не говоря уже о том, что они могли у тебя сначала быть, а потом их не стало, есть масса других вариантов.

– Например? – спросил я агрессивно.

– Например, ты отстал от поезда. Пьяный. И по пьянке решил навестить места боевой славы, так сказать. Сел в автобус и приехал. Потом, конечно, протрезвел и натурально охренел. А тут – бац! – я подвернулся. Что, неправдоподобно, скажешь?

– Я что, похож на алкоголика?

– Да не лезь, ты, Ленька, в бутылку, – отмахнулся Жека и разлил ещё под одной. – Ни на какого алкоголика ты не похож. Но, во-первых, такое не с одними алкоголиками может случиться, а, во-вторых, как я уже говорил, неважно это.

– А что же тогда важно? – спросил я.

– Важно то, что мы с тобой встретились, и я страшно рад тебя видеть.

Он подмигнул, мы чокнулись, осушили рюмки и запили водку вкуснейшим берёзовым квасом.

В Женькиной квартире было две комнаты, и мне постелили на диване в гостиной. Несмотря на выпитое, я ещё некоторое время не мог уснуть, глядя, как медленно тает за окном ночь, и на смену ей приходит бледный рассвет.

Очень хотелось пить. И, наоборот, совершенно не хотелось вставать. Некоторое время я лежал с закрытыми глазами и пытался решить, что же всё-таки делать: продолжать мучиться от жажды или преодолеть себя, подняться и эту самую жажду утолить.

Победила жажда.

Кое-как разлепив глаза, я вылез из-под одеяла и отправился на кухню. Помнится, в холодильнике стояла у меня початая бутылка нарзана…

Я открыл холодильник, цапнул с нижней полки пластиковую литровую бутыль, отвинтил крышку и сделал пару хороших глотков.

Холодный нарзан отозвался ломотой в висках и прочистил заспанную голову. Начиная что-то соображать, я огляделся и обнаружил, что нахожусь на своей кухне. В своей квартире. Город Москва. Россия.

Ещё не до конца доверяя собственным глазам, осторожно подошёл к окну и посмотрел. Все правильно. Внизу мой двор, а вверху – любимое московское небо.

На многострадальной левой руке появился новый синяк от хорошего щипка, но ни кухня, ни двор, ни Москва не исчезали. Я хлебнул ещё нарзану, закурил и стал думать.

Следуя известному принципу «бритвы Оккама», который учит нас не приумножать сущностей без нужды, нужно было предположить, что я просто-напросто напился в кафе до потери памяти, добрёл на автопилоте до дома, а встреча с бандитами-хулиганами, шаровая молния и всё остальное мне приснилось. Приснилось выпукло и ярко. Настолько ярко, что не помогли никакие щипки. А теперь я проснулся с похмелья, и всё встало на свои места. Правда никогда раньше мне подобные сны не снились, но ведь все когда-нибудь происходит впервые, верно? Раньше не снились, а теперь, вот, привиделись. Хорошо, но как это я умудрился напиться со ста двадцати пяти граммов водки и двух кружек пива? Я, конечно, никогда не мог похвастаться какой-то особой стойкостью к спиртному (как известно, нет молодца побороть винца), но и после бутылки водки мордой в салат не падал. А тут… Что, водка совсем уж палёная оказалась? Хм-м, вполне может быть. Как-никак в России живём. Ладно, допустим, траванулся я ста двадцатью пятью граммами палёной водки. До потери, как уже говорилось, сознания. А… Что «а»? Нужны материальные доказательства. Улики, так сказать. А где они? Кроме воспоминаний… Стоп. Одежда! И обувь! Я ведь сижу на кухне в одних трусах! Если на стуле висит моя одежда, значит…

Я тут же кинулся в комнату и … замер на пороге.

Одежды моей на стуле не было.

Не оказалось её после тщательных поисков и на ковре, и в платяном шкафу и вообще в комнате и квартире.

И кроссовки свои я тоже не обнаружил.

Теперь мне стало по-настоящему страшно. Уповать на то, что я отравился водкой с пивом не только до потери памяти, но и до утраты верхней одежды и обуви было не просто глупо, а… как бы это сказать… несерьёзно, что ли. Гораздо серьёзнее и честнее было предположить, что все, происшедшее со мной вчера, действительно… э-э… произошло.

Душ, подумал я. Для начала нужен контрастный душ с хорошим напором, затем тщательное бритье, плотный завтрак, а уж потом можно думать и принимать решения. Свежая голова и умиротворённый желудок очень этому способствуют.

Не торопясь, я выполнил все эти действия, убрал со стола, надел запасные джинсы и свежую рубашку и сел на кухне курить и думать.

А подумать мне было о чём. Если признать, что я действительно вчера дважды сумел мгновенно (кстати, а мгновенно ли?) переместиться на сотни и сотни километров в пространстве, то сами собой возникают очень интересные вопросы.

Взяв бумагу и ручку, я записал их по мере, так сказать, поступления в мою голову.

Ответ на восьмой вопрос лежал на поверхности. Читывали, фантастику, читывали. Что такое Нуль-транспортировка знаем. Правда во всех читанных мною фантастических романах, где эта самая Нуль-Т упоминалась, её изобретали и внедряли в свою повседневную жизнь люди, а мой случай, прямо скажем, совершенно иной, но суть явления и его название от этого не менялись.

Ответы на первые семь вопросов, как я понимал, можно было получить только эмпирическим путём. Это настораживало и вдохновляло одновременно. Но вдохновения было явно больше, а посему, отложив обдумывание ответа на вопрос №9 (он сам по себе порождал массу других сложных вопросов), я приступил к экспериментам.

Не знаю, что ощущал безымянный мастеровой, бросающийся с церковной колокольни вниз на самодельных крыльях, но, думаю, что его чувства не очень отличались в тот момент от моих чувств. С буйно колотящимся сердцем, я в деталях представил себе свою единственную, находящуюся за стеной комнату, и усилием воли попытался в неё перенестись…

Мне удалось это сделать с восьмого раза.

Это было похоже на короткое падение в воздушную яму или острый приступ любви – замирание сердца, лёгкое головокружение… и вот уже я сижу не на кухонной табуретке, а на диване в комнате за стеной.

Я тут же перешёл обычным способом назад на кухню, сел на ту же табуретку и постарался закрепить успех.

На этот раз мне потребовалось четыре попытки.

А ещё через двадцать минут я уже перемещался по этому маршруту (табуретка на кухне – диван в комнате) с лёгкостью шарика для пинг-понга, мечущегося через теннисный стол от ракетки к ракетке.

Все дело оказалось в особом сдвиге картинки, возникающей в твоём воображении. Грубо говоря, нужно было стараться не себя переносить в нужное место, а, как бы, нужное место дёргать к себе…

И ещё.

Я заметил, что за несколько мгновений до момента переноса где-то в глубинах организма зарождалась и быстро набирала силу какая-то непонятная щекочущая дрожь. Создавалось впечатление, что дрожат мельчайшей и быстрой дрожью не какие-то отдельные органы, а непосредственно миллионы нервных окончаний моего тела. То ли пытаясь нащупать неопределяемый обычными органами чувств тоннель Нуль перехода, то ли таким образом реагирующих на появление этого самого тоннеля.

Разумеется, я точно не знал (да и не мог знать!), что именно со мной происходит. Но так именно мне казалось, и так именно я для себя все это определял.

Усталости я не ощущал. Наоборот. Тело переполняла молодая радостная энергия, словно мне снова было шестнадцать лет, и впереди ждал бесконечно интересный летний день.

Теперь, когда я довольно чётко усвоил приём, с помощью которого можно было сдвинуть (точнее, придвинуть или дёрнуть на себя) возникающую в голове картинку нужного места, следовало подумать о дальнейшем. Ну, с прыжками в неизвестные или известные только по изображениям места следовало, вероятно, погодить. Но как быть, например, со спонтанными перемещениями во сне? Эдак мне присниться, например, что я где-нибудь на вершине Джомолунгмы или в дебрях Амазонки – и что? Проснусь я уже непосредственно там?

Я принялся тщательно вспоминать прошедшую ночь и свои ощущения непосредственно перед моментом засыпания в квартире Женьки Микулича. И припомнил таки.

Дрожь.

Мелкая, пронизывающая и щекочущая нервы, уже хорошо мне знакомая дрожь. Именно сегодня, ближе к утру, лёжа на чужом диване в военном городке моего детства на Украине, я впервые её ощутил. Но не придал этому значения, видимо, списав на общую физическую усталость и эмоциональное переутомление.

Что ж, уже кое-что. Во всяком случае, появляется возможность контроля. Не вовремя задрожали нервы знакомой специфической дрожью – даём организму команду «полный назад!» и все дела.

Хорошо, с этим, вроде, разобрался. А как быть с нуль-транспортировкой себя на далёкие расстояния и со скоростью этой самой транспортировки?

После недолгих поисков я откопал в залежах ящиков письменного стола надёжный, хоть и довольно пожилой, секундомер, который оставался у меня с времён активных занятий спортом. Проверил – работает. И продолжил опыты.

Можно было, конечно, попробовать вернуться туда, на Украину, в военный городок. Поздороваться с Женькой и забрать свою одежду вместе с редакционным удостоверением и остатком денег. Но, по здравому размышлению, я отказался от этой мысли. Мне совершенно не было известно, как поведёт себя друг детства, стань ему известна моя тайна. А то, что теперешнюю свою фантастическую способность необходимо держать в глубочайшей тайне, я был почему-то совершенно уверен. Да, конечно, я рассказал ему вчера честно о том, что со мной случилось. Но. Он не поверил и правильно сделал. Правда, моё исчезновение из квартиры в одних трусах может изрядно пошатнуть его уверенность. Что ж, придётся дать телеграмму. Типа: «Жив-здоров, не волнуйся, подробности письмом. Твой Ленька». И пусть ждёт письма. Джинсы же, рубашку и кроссовки купим новые. И удостоверение новое выпишем. Ну, потерял, – с кем не бывает?

Следующий, так сказать, пункт назначения я выбрал сразу (прыгать – так прыгать) далеко от Москвы – на берегу Чёрного моря. Знал я там, в районе Туапсе, одно довольно уединённое местечко…

Плавки, сигареты и полотенце я сунул в пакет, деньги – в карман, ноги – в туфли. Встал посреди комнаты с секундомером в правой руке, сосредоточился…

Стоп!

Большой палец ещё не забыл привычного движения, и я вовремя остановил секундомер.

Передо мной во всём своём роскошном августовском великолепии сверкало Чёрное море.

Так. Четыре десятых секунды.

О чём это говорит?

А хрен его знает. Скорее всего, только о том, что ровно столько мне потребовалось на то, чтобы пустить и остановить секундомер.

Возможно, конечно, что и само перемещение заняло какое-то количество времени, но мне почему-то казалось, что и самые точные приборы не смогут это количество зафиксировать. Ну и фиг с ним. Какие, господа, к чёрту, могут быть научные эксперименты, когда вот оно – море! За один этот воздух, насыщенный солью и йодом отдать можно очень многое. Особенно, если давно его не вдыхал. Кстати, сколько?

Я стал прикидывать, и у меня получилось четыре года. Четыре года я не был на море. Это много. Это слишком много, господа. Ну, все. Сейчас наплаваюсь и поваляюсь на солнышке до одури, а там посмотрим, что дальше делать. Кстати, интересно, видел меня кто-нибудь или нет? Местечко-то здесь уединённое, но всё же люди на этот дикий пляж забредают. Те, кто не боится неблизкого пути через двойную гору и лес.

Я огляделся и тут же заметил справа, метрах в пяти от себя, девушку. Она выглядывала, облокотившись на руку, из-за большого камня-валуна и, как мне показалось, наблюдала за мной уже давно. Возможно, с самого моего появления.

– Здравствуйте, – улыбнулся я и машинально пригладил волосы.

– Привет! – серьёзно откликнулась она. – Вы нидзя?

– Нет, – я сделал несколько шагов и присел рядом. – Я Лёня. А почему вы так решили?

– Я не слышала, как вы подошли. А слух у меня очень хороший.

– Прибой, – пояснил я. – Крики чаек. Ветер. Состояние расслабленной задумчивости или, если угодно мечтательности. Немудрёно. А шёл я негромко.

Она засмеялась, и её смех мне понравился. Была в нём искренность и должная толика кокетства, – словно капля хороших французских духов на молодой, пахнущей морем и солнцем, коже.

Её звали Маша. Тёмные, почти чёрные волосы, карие глаза, аккуратный носик и ладная фигура. Вроде бы – ничего особенного, но мне было хорошо рядом с ней, и она, кажется, ничего не имела против моего присутствия. Мы плавали в тёплой прозрачной воде, подставляли животы и спины августовскому солнцу, болтали о разных пустяках, съели весь прихваченный ею с собой виноград и выпили литровую бутылку её же минеральной воды.

Время близилось к двенадцати часам, когда я понял, что с непривычки явно перебрал с ультрафиолетом. Маша тоже обратила внимание на мои покрасневшие ноги и спину.

– По-моему, Лёня, ты сгорел, – сказала она. – Нельзя получать столько в первый день солнца. Я бы на твоём месте оделась. А то и вовсе бы ушла с пляжа.

– Гонишь? – осведомился я.

– Ни в коем случае. Если хочешь, проводи меня до города. До остановки автобуса.

– И только?

– Экий ты прыткий…

– Я не прыткий. Просто мне нужна хотя бы надежда.

– На что?

– Надежда на то, что эта наша встреча не последняя. Хотя бы.

– А, это легко! – засмеялась она. – Можем, например, встретиться сегодня вечером и погулять. Идёт?

– Идёт! – обрадовался я. – Должен ведь я как-то компенсировать виноград и воду!

Дорогу я, оказывается, не забыл, и через сорок минут довольно крутых подъёмов и спусков мы оказались на автотрассе, а там уже и рукой было подать окраины города Туапсе.

Мы договорились встретиться в семь вечера на центральном бульваре, я посадил Машу в лихо подрулившее к нам маршрутное такси, помахал вслед рукой и отправился назад в лес. Надо было вернуться в Москву, намазаться какой-нибудь мазью от солнечных ожогов и хорошенько отдохнуть. Разнообразнейших впечатлений за прошедшую ночь и утро я получил сверх меры и, судя по всему, впереди меня ожидало не меньше.