Новая база не нравилась никому, даже Насте, которая ее и подобрала. По сравнению с грязью, тараканами и разбитой мебелью, достоинства черного хода выглядели неубедительно. У соседей-наркоманов не смолкая верещало радио, и сколько Ренат не колотил им в дверь, все было бестолку. Соседи не отзывались – возможно, лежали под кайфом, возможно, сдохли от передозы.

Однако по-настоящему Петра волновало другое. Надвигалась ночь, и он, как старший в этом таборе, опасался конфликтов. Он догадывался, что Настя с Людмилой в обиду себя не дадут, но уж больно разухабистые были у Рената друзья.

Стремясь довести численность сотни до номинальной, Зайнуллин прямо в поезде принялся уговаривать народ поучаствовать в акции против Кокошина и, надо же, шестерых уговорил. Немудрено, что все новобранцы оказались психопатами почище самого Ренатика. Трое из них перекинулись из какого-то райского слоя, где, по их словам, царило всеобщее благоденствие, еще трое были обыкновенными бродягами.

Став командиром отряда, Зайнуллин решил, что одного «Вальтера» на семерых маловато и, не долго думая, организовал налет на линейный отдел милиции. Операция прошла неудачно. Выслушав его рассказ, Петр не понял, как им вообще удалось унести ноги. Одного менты застрелили, второго, раненного в плечо, бойцы добили сами.

Вечером того же дня они раскулачили какого-то фермера и, завладев карабином, отправились в ближайшую воинскую часть. Если б по этой истории сняли фильм, Петр заплевал бы весь экран, но на полу стоял осязаемый результат – два баула, битком набитых оружием.

Позаимствовав у Кости пластырь, Ренат гордо прилепил на стену номер местной газеты. В передовой статье говорилось о новой криминальной группировке и о беспределе, потрясшем область.

После такого громкого дела о поездке в Мурманск не могло быть и речи. Отряд отсиделся в какой-то брошенной деревушке и кружными путями двинулся в Москву. У Рената хватило ума воздержаться от разбоя на дороге, поэтому до столицы они добрались почти без приключений.

К Петру бойцы отнеслись с почтением, но было видно, что авторитет Зайнуллина для них весомее. Они не слишком отчетливо сознавали, куда и зачем их привели, – просто все, что с ними произошло за последние несколько дней, их крайне устраивало. Рекруты выразили готовность продолжать в том же духе, а идейное обоснование доверили начальству.

– Зачем нам эта мразь? – Тихо спросил Костя.

Пользуясь тем, что бойцы разбирают сумки, он вывел Петра на кухню и припер его к облупленному холодильнику.

– Сотник, мы превратились в пошлую банду. Скоро начнем громить ларьки и сажать торгашей на паяльник. Мы, кажется, созрели.

– Нам нужны люди, – возразил он. – Я от этой шушеры тоже не в восторге, но выбирать не приходится. А белые перчатки можешь спустить в унитаз.

– Не белые, Петр, давно уже не белые. Только я стрелял в людей не из прихоти.

– Я знаю, Костя. Но цель велика. Ради нее надо смириться. Мы не делаем ничего плохого. Наоборот, заставляем пяток сволочей поработать во благо…

– Ты говоришь, как Нуркин.

– Они нам сегодня здорово помогли. При переезде. И с тобой… Ведь не бабы же тебя волокли. Если б не команда Зайнуллина, неизвестно, где бы мы сейчас были. Дай им шанс проявить себя по-настоящему.

– Когда проявят, будет поздно.

– Все! Оставим эту тему. – Петр вздохнул и, раскрыв окно, закурил. – Лучше о другом. Твои провалы не повторятся?

– Меня наконец-то убили.

– Поздравляю, – невесело произнес он. – Как там сейчас? Как наше Ополчение?

– Плохо, – сказал Константин. – Хуже некуда.

– Чрезвычайное Правительство победило?

– Мне из больницы не видно, кто победил, а кто проиграл. Но слово «чрезвычайное» там больше не употребляют. Кажется, на Родине все налаживается.

– Чего?! С Ополчением плохо, а там налаживается? Что там может наладиться без нас? Ты сначала думай, потом говори.

– Я думал, сотник. Времени было в достатке – я и думал. Нуркин сволочь, это ясно. С Нуркиным надо кончать. А остальных… зря мы их под одну гребенку. Люди разные.

Петр глубоко затянулся и медленно выпустил дым ему в лицо. Константин стерпел.

– Я, Костя, не пойму чего-то. Ты что предлагаешь? Сформулируй свою кашу.

– Ничего я не предлагаю! – Разозлился он. – Хотел сомнениями поделиться, да смотрю, не по адресу.

– Правильно смотришь, – спокойно сказал Петр. – Когда сомневаешься, надо к венерологу идти, а меня грузить ни к чему. Слушай, а может, это у тебя от стресса? Как-никак, помер.

– Мы все померли, – буркнул Костя. – Что ты мне собирался сообщить?

– Нуркин начал собственную охоту за дневниками Черных. Они оба их ищут, Немаляев – отдельно, Нуркин – отдельно.

– С чего ты взял?

– Очень просто. Нуркин пытался организовать слежку не прибегая к помощи братвы. То есть интерес к записям он от Немаляева скрывает. Немаляев, в свою очередь, утаил от него смерть Бориса. Тоже подозрительно.

– А Немаляев откуда знает?

– Да я сам ему сказал! Когда он звонил. А, ты же в отключке валялся. В общем, все это смахивает на раскол. Только не соображу, как этим воспользоваться. Я в интригах не мастер.

– Грохнуть обоих, вот и вся интрига, – заявил вошедший Ренат.

Вместе с Зайнуллиным на кухню вперлись его подчиненные, и на восьми квадратных метрах стало нечем дышать.

– Сотник, а где моя почетная грамота? – Театрально спросил он.

– Дай ему доллар, пусть купит себе шоколадную медальку, – бросила из коридора Настя. – Ребят, вы бы рассосались как-нибудь, здесь взрослые беседуют.

Четверо новобранцев недовольно загомонили, но под окриком Рената отправились в комнату.

– Нет, ребята правда отличились, – сказала она. – Мозги у них, как у ящериц…

– Это, наверно, комплимент, – вставил Ренат.

– …но действовали отлично, – закончила Настя.

– А что случилось-то? – Спросил Константин.

– Когда сюда перебирались, Людмила засекла наблюдение. Две машины.

– Я был уверен, что пасут только меня, – сказал Петр.

– Выходит, ваш Нуркин подстраховался. Но от второй группы ничего не осталось.

– Мы их в капусту чик-чик-чик! – Зайнуллин ребром ладони изобразил рубку овощей и счастливо рассмеялся.

– Свидетели? – Коротко осведомился Петр.

– Чик-чик!..

– Да уж, такого «чик-чик» я давно не видала.

Константин выразительно прочистил горло и, скрестив на груди руки, отвернулся к окну.

– Зато Кокошин гуляет по Мурманску и в ус не дует, – мрачно сказал Петр.

– Ты что, сотник? – Опешил Ренат. – Кому нужен этот Кокошин, сука, маму его… а… – он поймал на себе строгий взгляд Насти и дальше решил не развивать. – Кокошин-какашин… Ты гляди, каких я тебе хлопцев подогнал! Они за революцию в огонь и в воду!

– Революция? О чем ты?

– Ну, это… что там у нас? Ополчение, то-се. Железные пацаны!

Константин не выдержал и вышел в коридор. Первая комната была занята железными пацанами. Они окружили телевизор и, разделившись на пары, жарко о чем-то спорили. При этом железные пихались, брызгали слюной и обзывали оппонентов пидорами. Не вникая в суть дискуссии, Костя пошел дальше.

Вторая комната находилась в самом конце, после туалета и ванной. Людмила по-турецки сидела на вытертом коврике. Сначала Косте показалось, что она медитирует, но потом он заметил у нее в ногах какую-то книгу.

– Почему не со всеми? Почему телевизор не смотришь?

– Футбол. Занятие для плебеев, – сказала она, не отрываясь от чтения.

– Гм, гм… – Константин не сразу нашелся, что ответить. – Для плебеев?.. Конечно, ты-то среди нас голубая кровь.

Он плотно прикрыл дверь и продолжил:

– Голубая кровь, да. Родственников имеешь знатных.

Людмила медленно подняла глаза и тихо молвила:

– Ты понимаешь, что я могу тебя убить? Одним ударом.

– Понимаю. Поэтому захватил вот это, – Константин вытряхнул из рукава нож и виртуозно крутанул его между пальцев.

– Ты, наверное, в цирке работал. Наверное, клоуном. Я твое перо голыми руками сломаю.

– Наверное. Если дотянешься.

– Но сначала вырву тебе язык.

– Как скажешь, – пожал он плечами и мгновенно перекинул нож в другую руку. – А я твой язык не трону. Чем ты тогда говорить будешь? Про дядю своего. И еще про тетрадь.

– Ха, тетрадь, – презрительно скривилась Людмила.

– Больше ее взять было некому. Петр сразу не догадался, потому что у него на тебя перманентная эрекция. А у меня – нету. Зато я был на выставке «инквизиция сквозь столетия». Я видел картины про то, как снимают кожу. Думаю, у меня получится.

– Ну, попробуй, орел.

Дверь неожиданно открылась, и в комнату влетел Зайнуллин.

– Я не помешал? О чем воркуем?

Людмила нахмурилась и едва заметно качнула головой.

– О живописи, Ренат, – сказал Костя. – Ты иди. Там твои архаровцы скоро подерутся.

– Нда? Ну, я пошел, – заговорщически подмигнул он. – Только без стонов, лады? Бойцы услышат – возбудятся.

– Стонать не будем, – заверила Людмила. Она дождалась, пока Ренат не уберется и, немного расслабившись, сказала. – Ты сделал неверные выводы.

– Немаляев – твой дядя.

– Я не отказываюсь. Но между нами ничего общего.

– Ой ли? Тетрадь Бориса уже у него?

– В сумочке. Она там с первого дня лежит. Хочешь – бери. Все равно она бесполезна. Борис писал для себя.

– Зашифровано?

– Ты как ребенок. Бери и читай. Там одна вода. Ты ведь надеялся найти инструкцию? «Делай раз, делай два». Нет. Какие-то нравоучения, декларации. И все. Собиралась назад подбросить, да этот переезд…

– А где нашла?

– На полке. Борис ее действительно не прятал. По-моему, он не предполагал, что она кому-то понадобится. – Людмила дотянулась до ремешка и, стащив сумку со стула, положила ее перед Костей. – У меня там еще ствол, ты будешь нервничать. Сам доставай.

Константин, не сводя с нее глаз, повернул замочек и нащупал пистолет. Выщелкнув обойму, он положил ее в карман и достал потрепанную, с закрученными углами, тетрадь.

– Здесь все в таком духе? – С отвращением спросил Костя и перевернул пару листов.

Ну вот, освобождение, подумал Костя. Чего же он тогда обижался? Не в том лесу закопали?

– Это фуфло, – заявил он. – Ты сама написала.

– Сравни почерк, – равнодушно отозвалась она.

– Ты племянница Немаляева. Все, что ты говоришь, для меня ветер. Людмила, неужели ты не боишься? Среди злых мужиков… А Настя? Вы с ней заодно?

– Мы вместе. Но к дядюшке никакого отношения не имеем. На Родине я с ним не общалась, в этом слое тоже. Почти.

– А на моей Родине ты ему как дочь.

– Я отвечаю только за свою. Это… семейное. Он отлучен от клана.

– Почему я не перережу тебе горло? – Сокрушенно пробормотал Костя.

– Потому, что я тебе нужна. Сегодня я собиралась уйти. Но решила остаться. Дядюшка погиб, да? Сюда он перекинулся из твоего слоя. Ты будешь искать с ним встречи, но без меня он тебя примет… по-другому.

– Что ты мелешь?

– Я слышала, как ты бредил.

– С Немаляевым я общаться не планирую, – отрезал Константин.

– Придется. Твоего сотника замкнуло, и ты это видишь. И я вижу. Ты пойдешь к дяде Саше. Больше тебе деваться некуда. И я пойду. Раз дядюшка ищет тетрадь Бориса, значит движется в том же направлении, что и мы. Или желает двигаться.

– «Мы»?

– Наш опыт для него будет сто крат полезней, чем эта ахинея.

– Немаляев – враг.

– Твой враг – это режим, построенный Нуркиным. А дядюшка… он не такой.

– Понятно. Ты с ним поссорилась и, чтобы реабилитироваться, хочешь вернуться с трофеем. Тетрадки Бориса тебе показалось маловато, и ты решила перетащить меня.

– Дурак, – грустно сказала Людмила. – В этом слое он убил моего отца. Давно, я была еще ребенком. Поэтому я и уговорила Настю остаться с вами. Но теперь… Ты знаешь, что происходит вокруг. Неделя-две, и все рухнет. Выйди на улицу и посмотри на людей. Они сошли с ума.

– А Немаляев – спаситель. Да?

– Назови другого, я буду рада.

Она легко, без помощи рук поднялась и открыла форточку. Костя невольно залюбовался ее фигурой и почему-то вспомнил себя в больнице. Вспомнил одиночество и безысходность. Здесь Людмила тоже была одна – с Настей из так называемого дружественного клана и чужим дядей Сашей. То, что она говорила, имело смысл, но Константина по-прежнему что-то смущало.

– У меня была тысяча возможностей вас прикончить. Всех. И сейчас тоже, – она задрала блузку и продемонстрировала дамский пистолет, приклеенный скотчем прямо к телу.

Она ведь и вправду могла меня убить, подумал Константин. И не сделала этого. А я мог бы рассказать сотнику о том, чья она племянница. И промолчал. Видимо, по той же причине.

– Когда ты с ним свяжешься?

– Я пытаюсь. Но вор в законе – не химчистка, в телефонном справочнике его номера нет.

– Он есть у Петра.

– Знаю. Но надо подождать.

– Чего? У моря погоды?

– Не сегодня, – выразительно сказала она.

– У вас, у женщин, всегда так. В самый неподходящий момент.

Константин вернул ей обойму и вышел из комнаты. Его не покидало ощущение, что он снова кого-то предал. Еще ничего не сказав и не сделав – уже предал. Внутри. Не Петра и не сотню – саму идею. За которую он, собственно, и убивал. Странно, но сожаления он не испытывал.

– Погано у вас тут. Суетно как-то, напряженно. Не люблю я Москву. То ли дело север – чистота, простор! – Кокошин брезгливо отстранил рюмочку и опрокинул бутылку в бокал для лимонада. – И пьете вы, как французики. Скурвились совсем.

Он поднес стакан ко рту и, шумно выдохнув, проглотил двести грамм коньяка.

– Устроился нормально? – Спросил Нуркин.

– Нормально, – отмахнулся он. – Шурик все оформил, я и чемодан-то свой не видел. Отвезли-привезли. Телки на выбор. Люкс!

– Не о том я. Как здесь устроился? В этом мире.

– А-а! Ничего, – скривился Кокошин. – Полковник. Командир БРП, женат. Вот с женой мне не очень…

– «Бээрпэ» – это что? – Перебил его Нуркин.

– Береговой ракетный полк.

– Ракеты э-э…

– Да ну брось ты! Там не то, что ты думаешь. Противокорабельные. Ядреную голову на нее поставить можно, но дальше Мурманской области она все равно не улетит.

– Жаль, – признался Нуркин

– И не говори.

Кокошин наполнил второй стакан и, чокнувшись с пустой рюмкой, влил его в себя. Нуркин не таясь наблюдал за бывшим министром просвещения и поражался, куда все делось. Глянца Кокошину не хватало всегда, но таким пещерным он не был. Во всяком случае, на встрече с ректорами вузов Нуркин за него не краснел. А теперь? Кокошин как будто кичился своей неотесанностью, сознательно выставлял ее на показ.

А нахрена ты мне нужен, дорогой, глядя на него подумал Нуркин. И сам себя огорчил: нужен. Времени оставалось всего ничего. По его прикидкам, через пару недель в крупных городах должны были подняться волнения. Всего же нынешней власти он отмерил два месяца. Это был предел. Осенью страна превратится в огромный сумасшедший дом, а у него еще не сформировано теневое правительство. Кроме себя, богоподобного, народу показать некого.

– Министром обороны потянешь, – утвердительно спросил Нуркин.

– Влад, мне бы старую должность. Армии я в этом мире нахлебался во, – он провел пальцем по краю стакана. – Мне бы попроще что-нибудь. Я ведь помню, как ты Ефимова по ночам будил, через день в Кремль таскал. Мне такого счастья… – Кокошин сложил губы куриной гузкой и издал характерный звук.

– Как же ты со своей инертностью до полковника дослужился?

– А человек я хороший, – скромно потупился он.

Это Нуркин знал. Кокошин был предан как пес, а такое качество ценилось везде. Ему можно было довериться, и потом не жалеть. На него можно было опереться – всегда. Некоторые принимали это за настоящую дружбу. Нуркин давно понял, что это – всего лишь неумение жить без хозяина.

– С культуркой у меня здесь, конечно, небогато, – посетовал Кокошин. – Представляешь, дочка спрашивает: «На дне» – это про что? А я – убей, не помню! Сказал, про подводников. Когда чувствуешь себя дубиной, остается только шутить.

– Ты, наверное, слывешь большим остряком.

– А? Давай, давай, подкалывай. Меня не щиплет. Я-то знаю, что к чему. Я этого полковника ношу, как китель. Снять, правда, не удается.

– Других военных у меня нет, – резко произнес Нуркин. – Сашок с армией справится, но у него и без этого дел полно.

– Есть кандидатура, – сказал Кокошин. – Человек с размахом. И с интересными идеями.

– Откуда?

– Он местный. Генерал-лейтенант, служит в штабе округа.

– Я понимаю, у тебя здесь новая биография, новые приятели, охота-рыбалка, но…

– У него и к стратегическому оружию доступ есть, – невозмутимо произнес он. – То, на что ты облизывался. Сорок восемь шахт. По графику на боевое дежурство они заступают в сентябре.

– Поясни.

Кокошин сладостно вздохнул и откупорил следующую бутылку.

– Поясняю. Если вы с ним договоритесь, – а вы договоритесь, за этим я и прилетел, – то в сентябре мы получим полсотни ракет с веселой начинкой. Перенацелить и произвести пуск нам никто не даст, это все из центра делается. Но нам ведь достаточно угрозы пуска, а это организовать легко. Система создавалась в начале семидесятых, с тех пор ее только поправляли – на полную замену денег не было. Представляешь, насколько она устарела!

– Погоди. Один генерал-лейтенант?..

– Само собой, не один. Настроения в армии сейчас конкретные, спичку поднес – полыхнуло. Несколько лет назад кто-то еще надеялся на лучшее. Последний оптимист, которого я знал лично, застрелился в прошлом году. Молодые в армию не идут, стариков сокращают. А самое обидное – железки ржавеют! Ради них весь Союз жопу рвал, а теперь на металлолом пилят. За такую реформу не то, что к стенке…

– Хорошо, – кивнул Нуркин. – Сколько народу?

– Вокруг него? Человек пятнадцать наберется. А по сигналу половина армии встанет. Нужна только Аврора.

– Если я правильно понял, Аврора у нас уже есть.

– Будет, Влад. В сентябре.

– Давно ты знаком с этим генерал-лейтенантом?

– Он мой старший брат. Здесь у меня завелся брательник.

Нуркин присвистнул и, вторя Кокошину, ливанул коньяка в стакан.

– Что же ты сразу?.. Хотел посмотреть, какую я тебе должность предложу? Несолидно.

– Министр просвещения, – напомнил Кокошин.

– Просвещения, – без раздумий согласился Нуркин. – А, послушай-ка… перевести угрозу пуска в реальный пуск – это…

– Практически невозможно, – заверил Кокошин и вдруг увидел на его лице что-то похожее на разочарование. – Влад! Ты в своем уме?! Это же ядерное оружие! Над шахтами висят натовские спутники. Старт засекут, и тогда…

– Успокойся, я просто так спросил. Я рад, что все под контролем, и что наша Аврора, как полагается, заряжена холостым.

– В холостой Авроре две с половиной мегатонны, – возразил Кокошин. – И Аврор этих – сорок восемь штук. Не вздумай спрашивать «просто так» при брательнике. Больше всего на свете военные не любят войну. Это я тебе как полковник говорю.

– Да что ты разошелся? Нет, так нет. Замяли. Давай по последней.

Нуркин разлил остатки коньяка и не чокаясь выпил.

– Как умер, помнишь?

– А?

– Если ты еще не в курсе: прежде, чем попасть сюда, мы все умерли.

– Это естественно, – отозвался Кокошин. – Нет, я не помню. Может, во сне?

– Счастливчик, – молвил Нуркин, разжевывая лимон. – Меня вот в тачке взорвали, а Сашка вообще на самолете…

– Я знаю. Я же вас пережил.

– Тьфу, да. Трудно привыкнуть. Кстати. Немаляеву о ракетах говорить рано. Это еще вилами на воде писано, зачем человека обнадеживать?

– Хозяин – барин. Я не к Шурику прилетел, а к тебе. Если ему еще что-то… рано – поставь меня в известность. Я тебя никогда не подводил, Влад. И сейчас не подведу. Деятели просвещения выражают единодушную поддержку! – Хохотнул он.

– Давай-ка еще, – сказал Нуркин, открывая бар. – А что касается Александра… Там ничего такого, все нормально. Просто изменился он, на него это… – Нуркин покрутил рукой в воздухе, – на него это слишком повлияло. Я ему верю. Но уже не с закрытыми глазами. Вор в законе и прочее… Он стал немножко заносчивым. А это ведет к ошибкам.

– Что-то серьезное?

– Пока нет. Мелочи. Упустил какого-то засранца, сына другого засранца – того, которого давно следовало прищучить. Оба где-то здесь, под боком. Сашка говорит, что ищет, но если б искал – уже нашел бы. Он от меня что-то скрывает. Обидно.

– Я все понял, – сказал Кокошин. – Он мне и в той жизни не нравился. Хорошо, что предупредил, я к нему присмотрюсь. А за ракеты не беспокойся. Наша Аврора на запасном пути, и Шурик о ней не узнает. Слово офицера, – улыбнувшись, добавил он.

Кокошин сказал: «слово офицера». И, кажется, при этом улыбнулся.

Немаляев медленно снял наушники и бросил их на стол. Магнитофон продолжал записывать – на втором аппарате тем временем меняли бобину.

Студия находилась в доме напротив, так, что Нуркина можно было еще и фотографировать, но на это Немаляев указаний не давал. Ему вполне хватало фонотеки: левый шкаф – треп Нуркина в квартире, правый – в машине. Оставалась еще мертвая зона – улица и различные места, которые он посещал, но Немаляев не думал, что Влад станет изрекать какие-то эпохальные вещи на ходу.

В некоторых случаях, например, когда Нуркин ходил к профессору Крючковскому, он сам записывал все беседы и сам же вручал Немаляеву пленки. Немаляев складывал микрокассеты на отдельную полочку – рядом с большими катушками они смотрелись неуместно. На этих кассетах было много всякого разного, подчас – натуральный компромат. Немаляев удивлялся, как легко и безоглядно Влад отдавал ему эти записи, и уж конечно не сомневался в их подлинности. До сегодняшнего дня.

Он взял со стола наушники и, не одевая, поднес к левому уху. Кокошин, судя по голосу, был уже прилично пьян. Он без остановки рассказывал казарменные анекдоты, а Нуркин наверняка продолжал рисовать свои дурацкие решетки.

Немаляев хлопнул в ладоши, требуя внимания. Трое операторов, поджарых юнцов с нечесаными патлами, развернулись в креслах и дисциплинированно замерли.

– Так, братцы шпионы. Кто из вас может провести экспертизу? Быстро и грамотно.

– На вашей технике – любой, – сказал тот, что сидел ближе.

– Вот ты, любой, и иди сюда. Возьми на полке кассеты, вон те, маленькие, и проверь. Сколько тебе нужно?

– Смотря что проверять.

– Не знаю.

– Тогда и я не знаю, – бесхитростно ответил юноша, унося кассеты.

– Ишь ты… – проронил Немаляев.

Эта непосредственность его сначала бесила, потом развлекала и, наконец, стала доставлять какое-то необъяснимое удовольствие. Малышовка – а про себя он их называл только так – была самой странной командой из всех, что он видел. И, не исключено, самой сильной. Немаляев не мог представить себе мир, где эти ребята выросли, где их с шести лет готовили к диверсионно-разведывательной работе, и где она, их работа, активно использовалась.

В своем слое они погибли одновременно – все пятеро и, оказавшись здесь, в течение двух дней вновь собрались в команду. Прежде, чем он нашел с малышовкой взаимопонимание, между ними легла кровь.

Он их простил. Возможно, из-за того, что кодекс чести старого уголовника воевать с сопляками не позволял, возможно – потому, что Немаляев сразу понял, насколько они могут быть полезны. Телекамеры, установленные в бункере, зафиксировали, как один из малышей сломал позвоночник камээсу по самбо, вскрыл кодовый замок и, опередив автоматную очередь, сосватал еще два трупа. Все – за сто двадцать секунд. Нормальный взрослый за это время и в уборную сходить не успеет. А семнадцатилетний юноша отправил на тот свет пару неплохих бойцов и с ними Маэстро.

Через неделю он снова объявился – у него уже была целая группа. Малышовка. Малыши умели собирать взрывные устройства, стрелять с обеих рук и лазать по стенам, но они но не знали, как жить в чужом мире. Они привыкли работать по специальности, и убить президента для каждого из них было проще, чем постирать себе носки.

Друзьями они не стали. Немаляев и малыши – какая между ними может быть дружба? Они не стали даже попутчиками, поскольку собственного пути малыши не имели. Это был симбиоз поколений, временное перемирие между старым волком и молодыми волкодавами, и никто не хотел заглядывать вперед – там не было ничего, кроме большой грызни.

В дверь позвонили. В студии постоянно дежурило три-четыре человека, и ключи, по обоюдной договоренности, на улицу не выносились. На деле это означало, что дубликат есть у каждого, но никто им не пользуется. И Немаляев, и пятеро малышей осознавали, что их альянс держится исключительно на доверии.

– Сан Саныч, это они, – крикнул из прихожей Кирилл.

Главный Малыш, так его про себя окрестил Немаляев. В глаза он его не называл никак, в этом не было необходимости. Просто «ты». Иногда – «братец шпион». Тот самый братец, что свернул шею Маэстро. А двумя минутами раньше придушил некую женщину. Зная, что она его мать, – и в этом слое, и, естественно, в любом другом. Похоже, малышей с детства оторвали от семьи, и их отношение к родным было не слишком трепетным.

Кириллу было семнадцать, ровно на столько он и выглядел. Он носил длинную косую челку, все время спадавшую на левый глаз, и узкие темные очки, делавшие лицо худым и хищным. На верхней губе у него была большая родинка, от которой, по мнению Немаляева, стоило бы избавиться.

– Это они, Сан Саныч. К заварухе у Никитских Ворот причастны люди сотника. Самого его там не было, но бабы те же. И еще несколько человек. С кем стрелялись, неизвестно, это вам у ментов справиться надо. Думаю, их пасли.

– Кто их мог пасти, если не мы? – Возмутился Немаляев.

– Москва большая.

– Шуму много было?

– Сейчас везде шум. На окраинах магазины громить начинают.

Немаляев махнул рукой и перешел во вторую комнату, оборудованную под лабораторию.

– Как дела, братец?

– Я закончил. – Малыш за компьютером повернулся и двинул к нему стопку кассет. – Здесь все чисто.

– Да? Порадовал.

– А здесь не очень, – сказал малыш, кладя на стол еще две коробочки. – Вот на этой обычная склейка. В смысле, монтаж. Изъято как минимум три куска, последний – довольно продолжительный. По косвенным признакам, минут на десять. А на этой, Сан Саныч, вообще беда. Полностью сфальсифицирована.

– Не понял, повтори.

– А чего повторять? Этого разговора не было. Вернее, он был, но специально на микрофон. Имеется в виду, что беседа проходила в ресторане, на самом деле – в парке или в лесу. То есть два человека сели на пенек и набрехали сорок пять минут всякой ерунды. А рядом играла запись из настоящего кабака. Только кабак писали поздно вечером, а встреча была около полудня, это из разговора следует. Короче, топорней некуда.

– Ну-ка! – Немаляев выхватил кассету и прочитал пометку: «Горшков». – Это он с владельцем девятого канала. Так, и что?.. Я ее слушал, там ничего нет.

– Сан Саныч, на кассете не дезинформация, – догадался Кирилл. – Псевдоинформация. Попытка скрыть подлинный разговор, произошедший в ресторане. Вывод: объект не в курсе, что мы им занимаемся, иначе подсунул он бы что-нибудь более достоверное. И еще: Горшков, как участник радиоспектакля, с ним заодно.

– Выводы у них… – буркнул Немаляев. – Какая мне теперь разница, в курсе он или не в курсе? Мне это, братцы шпионы, теперь до лампочки.

Немаляев подозревал, что знает о своем соратнике не все, но он не думал, что Нуркин зашел так далеко.

Владя-Владя… Забыл, кто тебя кормит? Кто помог тебе построить партию, свел с нужными людьми, наполнил счет? А кто решал твои бесконечные проблемы? А Мурманск? Зачем тебе ракеты? Аврора, да? Ты что, снова решил побаловаться с мятежом?

Немаляев мог закрыть глаза и на мелкие секреты, и на манипуляции с партийной кассой, но здесь пахло совсем иным – безопасностью страны. Их общей безопасностью – партии, братвы, Ополчения, ментов, фраеров, малышей… Всех.

И Нуркин еще имел наглость разглагольствовать о каких-то ошибках! Оставить сотника в живых – ошибка? Ну, может быть, и так. Только ошибки Влада были куда круче. А самое печальное, что он, кажется, не сделал никаких выводов…

– Не делите людей на друзей и врагов, тогда вам не придется разочаровываться, – сказал Кирилл. – Мы все организуем.

– Да, его время пришло, – согласился Немаляев. – Вам что-нибудь нужно?

– Как всегда, Сан Саныч. Деньги и ваше доброе слово.

– Деньги сейчас, доброе слово – после акции.

– Мы называем это мероприятием.

Немаляев тяжело вздохнул.

– Вот и прими их, свои меры. У тебя хорошо получается.