– Три дня прошло, – сказал Петр. – Чем порадуешь?

Настя заставила учителя проглотить последнюю ложку супа и, заботливо утерев ему рот салфеткой, наклеила новый пластырь.

– Ты про базу? Порадую. Двухкомнатная квартира на Полянке, триста пятьдесят баксов в месяц.

– Почему так дорого?

– Я не торговалась. Там черный ход, и соседи по площадке хорошие. Наркоманы. Мы эту клоаку еще на прошлой неделе приметили.

– И молчали.

– Нужно было проверить.

– Ну и как?

– Чисто, – заверила Людмила. – И здесь, и там. За нами никто не смотрит.

– Верится с трудом. Чтоб Немаляев проявил ко мне такое неуважение…

– Я сказала – за нами. Если кто-то прижмется к твоей заднице, это будет твоя проблема.

– Задница у нас одна на всех, и оберегать ее мы должны сообща.

Женщины прыснули, при этом Настя хлопнула Людмилу по тугим брюкам и, на долю секунды задержав ладонь, ехидно взглянула на Петра. Надо думать, она уже заметила, что он не прочь приватизировать и эту, и другие части тела ее подруги. Испытывала ли Настя зависть, он не знал. Кажется, она относилась к тем особам, которых чужая личная жизнь волнует больше, чем собственная.

Между тем, за трое суток знакомства Петр не продвинулся в этом направлении ни на шаг. Как просто все сложилось в тот раз, когда он отбил Людмилу у блатных, и как тяжело было теперь. Зря он бросил ей на подушку сто долларов. Сейчас Петр отдал бы тысячу – только б она об этом забыла.

– Что-то твой обалдуй не объявляется. Или он тоже наш, общий?

Петр не ответил. Ренат действительно пропал. Договаривались, что он позвонит тотчас, как прибудет на место. За это время можно было доехать даже на самокате, но известий от Рената не поступало. Жив ли? А то встретит в пути такого же вспыльчивого и получит свой колумбийский галстук. Язык у Зайнуллина длинный, так что галстук выйдет на славу. С другой стороны, все, что могло с ним случиться по дороге, уже случилось – его поезд давно в Мурманске. У Рената в запасе еще один день. Завтра вечером он здесь уже никого не застанет.

Впрочем, провал Рената, так же, как и его успех, вряд ли что-то изменит. В Чрезвычайном Правительстве Кокошин был фигурой второстепенной, в черный список Ополчения его внесли просто за компанию. В этом слое он, наверное, и вовсе был кочегаром, максимум – садовником. Хотя, какие, к черту, в Мурманске сады? Выходит, кочегар. Пусть дальше небо коптит, жалко что ли?

Успокоив себя таким образом, Петр обулся, пощупал в кармане фээсбэшное удостоверение и отправился смотреть новую базу.

Наблюдение он почувствовал сразу. Едва выйдя из подъезда, уловил… что? Это не имело четкого определения. Опасность, может быть. Нет, не опасность. Петру ничто не угрожало – пока. Пока его лишь пасли – не то высчитывали график, не то ждали каких-то действий.

Не зря он с девками заострял внимание на задницах. Посмеяться – посмеялись, а в голове, между прочим, отложилось. Все впрок.

Петр пересек пыльный двор и подошел к «Форду». Подавив желание завязать шнурок или уронить ключи, он открыл дверцу и сел за руль. В боковое зеркальце был виден сияющий капот темно-зеленой «четверки». Пассажиры, среднего возраста мужчина и средней красоты девушка, в сектор обзора не попадали, но Петр и сам знал, чем они заняты. Разыгрывают непринужденную беседу.

Он повернул ключ и немедленно дал по газам – не так резко, чтобы его заподозрили в попытке оторваться, но все же достаточно неожиданно. «Жигули» отпустили его метров на тридцать и, когда Петр был уже около выезда, тронулись с места.

Не торопятся, отметил он. Значит, на улице у них вторая машина. Это хуже.

Приблизившись к узкой арке, он чуть притормозил. Впереди, аккурат на колее, стояло отбитое бутылочное донышко. Петр подправил руль и наехал на осколок левым колесом. Покрышка чавкнула, и машину осязаемо повело в сторону. Петр проехал еще метра полтора и, прочно закупорив арку, остановился.

Вот вам, ангелы еще проверка. Если вы не хвост, а обычная парочка – станете возмущаться. Ах, не стали? Ну-ну.

Он вылез из машины и, посмотрев на часы, односложно выругался. Для спешащего человека, каким он себя изображал, замена колеса была неприемлема. Пешком получится быстрее.

Петр извиняясь пожал плечами и пошел к другому выезду. Водитель «четверки» на его жест не реагировал. Еще бы, какой же филер станет впрямую общаться с объектом?

Вот в этом, ребята, и заключается ваша слабость, подумал он. Вы действуете по инструкциям, а я их знаю наизусть.

Краем глаза Петр продолжал следить за мужчиной в «четверке». Филер пытался найти верную тактику. Обозначив движение, он обязан его продолжать – развернуться и покинуть двор. Но объект в этом случае останется без присмотра.

Петр внутренне усмехнулся и, закурив, направился к дорожке между домами. Чтобы выявить всю группу наблюдения и избавиться от нее хотя бы на время, необходимо было иметь под рукой несколько пунктов контроля. Однако, разъезжая на «Форде», толком он этот район не изучил. Ничего, любая железная схема порой разбивается о пустяковый экспромт.

Гораздо больше его интересовала принадлежность шпионов, как сказал бы Константин – порт приписки. Очевидно, это не СВР. Спецы из контрразведки ему не по зубам. Наверняка и не ФСБ – там тоже уровень повыше. Так топорно могут работать либо менты, либо частники. Но у ментов стиль иной, им куда проще подбросить пакетик со «снежком» и засадить его на трое суток в пресс-хату. Ясно, служба у ангелов не государственная.

Свои охранные структуры есть, почитай, у каждой крупной фирмы, но этим Петр себе голову морочить не стал. С тех пор, как Костя вытащил из-под паркета сверток с зеленью, они ни с кем не связывались.

Подстраховываясь, Петр напряг память и попытался вспомнить, не перешел ли дорогу кому из крутых, но вспомнил другое: здесь, в этом слое, он был никто. Совсем.

Беглый псих. За ним числились Кочергин, три омоновца и уголовник Бакен. Косвенно – Борис. Всплыви хоть один из этих эпизодов – для ареста будет достаточно. Для нормального, человеческого ареста. А там уж и пресс-хата, и прочие удовольствия.

Нет, следить за ним некому. Разумеется, кроме Немаляева. Дорогой земляк Сан Саныч. Что же ты ко мне двоечников каких-то послал? Есть же у тебя хорошие люди. Не уважаешь, Сан Саныч.

Срезав угол по чахлому газону, Петр обогнул толпу у пивного ларька, прошел между погибшими от жары кустами и оказался на тротуаре. Постучал ногами, сбивая рыжую пыль, и, отстрельнув окурок, повернул направо. В ту же секунду из какой-то машины вылез новый хвост и, состряпав скучную физиономию, поплелся следом. Петр этого не видел, но твердо знал, что так есть.

Пока он был в выигрыше: они привыкли, что он везде рассекает на автомобиле, и соответственно этому составили всю схему ведения. К пешим прогулкам они не готовились, и теперь им приходилось все перекраивать на ходу.

Сделаю их, как щеглов, сказал себе Петр.

С тех пор, как он последний раз был на улице, город слегка изменился. Или это разница в положениях владельца «Форда» и пешехода? Нет. В городе действительно что-то творилось – что-то подспудное, не поддающееся анализу. Некое неосознанное смятение, распыленное в воздухе. Каждая уважающая себя газета начинала выпуск статьей вроде «Найден вирус шизофрении» или «Психопаты среди нас», и обыватель, запутанный противоречивыми объяснениями, сам становился источником паники.

Пока все было относительно спокойно. Официально ничего не случилось – ни в столице, ни в стране, ни в мире. То, что Петр замечал вокруг, не выходило за рамки нормы, хотя ощутимо их, эти рамки, подпирало.

На первом же перекрестке он встретил тучную даму, одетую в накидку из мешковины. Женщина была увешана всеми мыслимыми амулетами от берестяных оберег и древнееврейских керамических зениц до пестрых фенечек из бисера. На объемистой груди, среди вороха позвякивающих талисманов, болталась рамка из оргстекла с ее собственным портретом. Дама раздавала какие-то самиздатовские брошюры, и прохожие – почти все – охотно их брали.

На противоположном тротуаре одноногий баянист горланил старые песни про перелетных птиц и пламенные моторы. Мимо него проходила группа подозрительных подростков, явно объединенных какой-то радикальной идеей.

За пятнадцать минут Петру попались на глаза двое «Жигулей» и три «Нивы“, груженые коробками и тюками. Машины двигались в сторону кольцевой, и можно было подумать, что они едут на дачу, но убедить себя в этом Петру не удалось.

В голове завертелась прилипчивая фраза из какой-то рекламы: «вкус, похожий на долгое путешествие». Нет, западным людям нас не понять. Нашему человеку в долгом путешествии видится не пальма на пляже, а кирка и жестяная табличка «Забой Северный». Но самое странное в том, что мы умеем этим гордиться.

Куда вы, наивные, безмолвно спросил Петр. То, чего вы боитесь, произойдет не в Москве, не в Орловской области и не на острове Кунашир. То, от чего вы бежите, уже свершилось – везде. В вашем сознании. В соседнем слое. Я это видел.

Магазины, преимущественно – маленькие продуктовые павильоны, были закрыты, зато коммерческие палатки переживали настоящий бум. Самая длинная очередь стояла, как и во дворе, за бочковым пивом. Все лица были одинаково терпеливы и сосредоточенны. Люди покидали город, оставляя квартиры на милость мародеров, коих – Петр это знал – в Москве скоро будет целая орда, но, бросая имущество, они не могли отказать себе в кружке разбавленного пойла.

Петр выяснил, кто последний, и встал за кисло пахнущим дедком в детской кепочке с якорями. У него, наконец, появился резонный повод обернуться – за ним шли только двое: деловитый пацан с бычком в зубах и скромная девушка в бледном сарафане.

А-яй, вот ты и попалась. Сейчас будет смена караула, сообразил Петр. Если, конечно, они не полные профаны.

Девушка прошла мимо и свернула за угол. Спустя минуту туда же проехала серая «Волга», а в десяти метрах от ларька притормозила синяя «восьмерка». Группа работала из рук вон плохо. В слежке вряд ли участвовало больше трех машин, и все три штуки Петр просек за каких-то полчаса.

Приближаясь к газетному киоску, он убедился, что «восьмерка» тащится сзади. Все действия филеров были безнадежно стандартны, а значит, предсказуемы. Стряхнуть такой хвост не представляло труда, но теперь ему этого было мало.

Поскольку парочка в «четверке» и бледный сарафан явно сгорели, на сцену должен был выйти новый персонаж. Петр угадал. После площади с мудреной системой светофоров и вечной пробкой за ним увязался хмурый тип в образе отставного военного. Задержавшись у витрины, Петр отметил выправку и здоровый цвет лица – возможно, хвост и впрямь был не дотянувшим до пенсии офицером. Таких на эту работу берут охотно.

Рассматривая отражение военного, Петр старался вести себя предельно осторожно. Меньше всего ему хотелось спугнуть группу наблюдения и вынудить филеров быть более изобретательными.

Купив банку газированного сока, он подошел ко входу в метро и присел на горячий парапет. Группа должна была подготовиться и принять необходимые меры. Петр знал по себе, что ведение объекта под землей – дело особенное. Только б эти раздолбаи его не потеряли.

В метро все складывалось удачно. Петр попал в «мертвый час» между половиной четвертого и половиной пятого, и народу было относительно немного. Военный держал максимально возможную дистанцию и близко не подходил. На одном из переходов Петр потерял его из вида, в результате чего был вынужден замешкаться у эскалатора. Через несколько секунд хвост объявился вновь, и Петр с облегчением встал на ступеньки.

На выходе в город военного, как и ожидалось, подменили. Машины прибыли на место чуть раньше и успели рассредоточиться.

Петр достал сигарету и, пряча огонек от ветра, развернулся на сто восемьдесят градусов. У лавочек рядом с метро находилось человек двенадцать или четырнадцать. Убирая зажигалку в карман, он повернулся обратно – да, двенадцать. Петр закрепил в памяти характерные приметы: рубашка, прическа, нос, нос, рубашка, ухо. Двенадцать – это еще нормально, он держал в голове и по двадцать, и по тридцать.

Обойдя сквер, он направился вдоль троллейбусной линии. Метров через пятьсот впереди появилась большая вертикальная вывеска «Бриллианты». В двух кварталах налево начиналась Нижняя Мухинская, но прежде, чем на нее попасть, Петр хотел обнаружить последнего филера.

Он смутно помнил, что где-то здесь была аптека – во время разборки с наглым щенком из «БМВ» ему на глаза постоянно попадался зеленый крест, и кажется, этот крест висел на углу. Миновав здание дореволюционной постройки, безвкусно переделанное под офисы, Петр его увидел. Крест с широким бокалом и не злой медицинской змейкой оказался за поворотом. Место, куда он вел своего преследователя, находилось в другой стороне, но крюк до аптеки вряд ли мог вызвать подозрения.

Все его действия вполне укладывались в некую схему. Наблюдателям наверняка было известно о побеге из психушки, и, узнав, на какой станции он вышел, они могли предсказать весь его маршрут. И, естественно, отправить одну из машин на опережение, прямо к больнице. Против этого Петр также не возражал.

Зайдя за угол, он быстро прошел короткий отрезок и, снова свернув, забежал в аптеку. Когда он сам занимался слежкой, то больше всего ненавидел именно это – стеклянные стены. В витрине торчали гигантские рекламные упаковки всяческих медикаментов, из-за которых он был почти не виден. Чего не скажешь о прохожих – те проплывали, как в аквариуме.

Один из неприятных моментов в работе филера – поворот. Объект скрывается за домом, и, чтобы его не упустить, приходится ускорять шаг. Еще хуже, когда сразу за первым поворотом следует второй.

Как Петр и думал, это был опять мужчина. Имидж – бедный студент: брюки, сандалии, клетчатая рубашка. Все неброское, поношенное.

Выскочив из-за угла, студент увидел, что Петр пропал, и на секунду растерялся. Секунды Петру было достаточно. Он отошел к прилавку и принялся рассматривать средства от головной боли. Сейчас хвост сообразит, в чем дело, и успокоится. В аптеку он не зайдет, будет пастись снаружи. У него есть время занять хорошую позицию где-нибудь в теньке, за деревом. На здоровье. Это уже не имеет значения.

Покинув аптеку, Петр насухую проглотил таблетку и пошел обратно. Вскоре он был на Нижней Мухинской. Еще немного, и он достиг тех самых дворов, где произошло его освобождение из крезушного плена. Вспомнился Ку-Клукс-Клан, алчный и глупый человек с пудовыми кулаками. Где он теперь? Что с ним? Человечек…

Вереница темных дворов была все такой же сырой и вонючей. Солнце в этих колодцах появлялось только в полдень и не успевало просушить гниль вокруг мусорных баков. Хворых голубей с прошлого раза, кажется, не убавилось, а окна по-прежнему оставались зашторены – смотреть здесь было не на что.

Воспользовавшись паузой, Петр пролетел две секции и вжался в нишу с железной дверью. Хвост побежит, обязательно побежит. В первом дворе он будет еще осторожен, во втором уже не так, потом прикинет длину галереи и, чтобы не потерять объект окончательно, помчится со всех ног.

Сзади раздались торопливые шаги. Остановившись, студент что-то шепнул – видимо, в рацию, и двинулся дальше. Не найдя Петра, он бросился вперед и неожиданно для себя напоролся животом на остроносый ботинок.

Петр добавил для гарантии под коленную чашечку и, оттащив филера с прохода, зажал его между стеной и ржавым контейнером.

– Пушка есть? – Спросил он и, не дожидаясь ответа, быстро обшарил его брюки. – Рацию сюда. Так. На кого пашешь?

– Я не… вы не… – шаблонно запротестовал студент.

Петр схватил его за нижнюю челюсть и дважды впечатал головой в острый угол.

– Ты не понял, кекс. Ты попал! На такие бабки, что если твоя мама продаст почку и глаз, это будет только десять процентов. На кого пашешь, сявка?

Он почувствовал, что его занесло не в ту степь, это было скорее из репертуара Ренатика, но отступать было поздно. Петр вдрызг разбил студенту губы и продолжил в ускоренном темпе.

– Сука, кишки выпущу! Кто послал? Кто велел следить?

– У нас крыша, – прошамкал он. – Все переговоры с ней.

– А, переговоры?

Петр отпустил рубашку, но лишь для того, чтобы поудобней взять рацию. Он колотил ей по лбу студента до тех пор, пока пластмассовый корпус не развалился на куски.

– Переговоры окончены. На кого пашешь?

– Я не сам… от конторы, – пробормотал филер, закатывая зрачки.

– Ты погоди спать, дружок. Давно меня водите?

– Второй день.

– Что за контора?

– «Фомальгаут».

– Во, назвали! Сам не выговоришь. Кто такие? Сыщики, что ли? Чей заказ работаешь?

– Обращайся к начальству…

– А я к тебе обращаюсь. Я тебя уважаю, понимаешь? Почти как начальство.

– Чего ты?.. Я простой исполнитель…

Петр вытянул шею, оглядывая дворы. Со стороны больницы ковыляла старуха с сумками.

– Ты не простой, сынок, – заговорил он как можно быстрее. – Ты исполнитель, который должен кучу бабок. Ты попавший исполнитель. Квартира есть? Продашь. Вместе с телевизором и ночной вазой.

– Все денежные вопросы… – начал было студент, и Петр, сообразив, что его опять отсылают к начальству, нанес серию действительно серьезных ударов.

– Денежный вопрос решен. Ты нищий. Остался вопрос о твоей жизни.

Сознавая, что времени все меньше и меньше, Петр хлопнул его ладонью по ширинке. Нащупав мужские сокровища, он сжал пальцы и нешуточно рванул руку вверх. Обмякший студент мгновенно взбодрился и огласил дворы истошным криком. Старуха с кошелками замерла и, поразмыслив, повернула назад.

– Тебя как зовут? – Тихо спросил Петр.

– Аркадий… А! Отпусти!!

– Я, Аркаша, какал на все ваши крыши. Ты, наверно, не в курсе, кто я, иначе раскрылся бы сразу – как кувшинка. Мне лишний труп статьи не испортит.

– Клянусь!..

– Верю. Ты не знаешь, кто заказал меня выпасти. Но догадываешься. Что-то слышал, что-то сам додумал.

Для активизации мыслительного процесса Петр подергал рукой.

– Партия… – мучительно выдавил студент. – Партия какая-то. Неизвестная, маленькая. У больших свои службы… Уй, отпусти, а? Задание странное, у нас таких еще не было. Фиксировать все контакты, но ты не основной. Через тебя мы должны выйти…

– На кого?

– На него, – он сунул руку в задний карман и достал увеличенную копию фотографии с паспорта.

На снимке был Борис Черных.

– Вот так да… – проронил Петр. – Партия Прогрессивного Порядка?

– Да говорю же, я не…

– Сколько тачек?

– В работе? Три.

– Кто у дома остался?

– Никто. Все – за тобой.

– Может, тебе яйца не нужны?

– Честно. Там сейчас никого. Где мы столько людей возьмем? У нас не ЦРУ.

– Если наврал, я тебя найду, – предупредил Петр, разжимая хватку.

– Угу, – согласился студент. – А что начальству передать?

– Что им будет больнее.

Петр оттолкнул его на кучу преющего мусора и стремительно пошел назад, к Нижней Мухинской. Разыскав телефон-автомат, он сунул в прорезь карточку. После пятого гудка ему сказали:

– Это квартира Бориса Черных. Если вы не ошиблись номером, можете оставить свое сообщение…

– Девчонки, ответьте, это я.

– Петр? У тебя что-то случилось? – Встревоженно спросила Настя. В трубке слышался разноголосый мужской смех.

– У меня – нет, а у вас? Что там за массовка?

– Ренат вернулся. Четырех мудаков с собой приволок.

– Разберемся. Костя как, вменяем?

– Относительно.

– Берите его в охапку и дуйте на новую базу.

– Тебе понравилось?

– Я еще не видел, – признался он. – Но старая точно не годится.

Из-за дальнего поворота вырулила темно-зеленая «четверка». Кого теперь искали сильнее – объект или пропавшего филера, было неизвестно, но то, что минут через пять студент найдется, сомнений не вызывало.

– Настя, у вас четыре минуты, – сказал Петр и бросил трубку.

Кажется, в «Жигулях» его успели заметить. Он не знал, есть ли у группы наблюдения какой-нибудь аварийный план, но хорошо помнил, что когда сам занимался слежкой, такой планчик имел. В него входила ликвидация объекта. Для мокрухи эти ребята не годились, но ведь он еще не всех видел.

Петр бросился в узкий проход между домами и выбежал на параллельную улицу. Не останавливаясь, пересек проезжую часть и снова влетел в какой-то мелкий дворик. За ним начиналась улица пошире, со светофорами и трамвайными путями.

Он скомкал фотографию Бориса и поднял руку. Желающих подвезти оказалось так много, что можно было устраивать конкурс на самого быстрого.

Доброе утро, предатель. Как спалось, предатель? Ничего? Вот и славно. Как сердчишко? В порядке? Это самое главное. Было бы здоровье…

Вставай, предатель, опоздаешь на завтрак.

Его продолжали держать в одноместной палате, по странному капризу архитектора – без окон. Впрочем, слово «держать» – для другого случая. Единственное, что было запрещено, – это передвижения по улице с десяти вечера до шести утра, но данный запрет касался всех граждан. В остальное время он был предоставлен самому себе.

На следующий день после того, как Мясник отключил его от аппарата, прибыл курьер из прокуратуры. Молодой парень, фактически школьник, вручил ему черную папку с золотым гербом. В папке Костя обнаружил выписку из постановления трибунала, которая уведомляла, что обвинения в измене родине, терроризме и подрывной деятельности с него, К.А.Роговцева, сняты. «Ввиду глубокого раскаяния и неоценимой помощи, оказанной следствию» – эта фраза была набрана обычным шрифтом, тем не менее, буквы выглядели слишком крупными. Им было тесно в одной строке, и, оторвавшись от бумаги, они повисли у него над головой. И каждый, кто находился рядом, – на расстоянии выстрела – мог прочитать и про раскаяние и, особенно, про неоценимую помощь. А потом все эти казенные витиеватости сократились до одного слова и отпечатались у него на лбу – навсегда.

Доброе утро, предатель.

Константин надел байковые штаны и футболку – теплые больничные рубахи из-за жары никто не носил. Как старик, не поднимая ног, он дошаркал до умывальника и открыл личный шкафчик. Бумажное полотенце, зубная щетка, станок – все, что нужно.

Раны, несмотря на халатность медиков, заживали. В квартире после нескольких обысков, разумеется, бардак, но это не страшно. Зато он может туда прийти – не таясь. Если кто по старой памяти вызовет группу захвата – как-никак, бывший государственный преступник, – то на это имеется справочка из трибунала. Его охранная грамота. Не у каждого есть документ с постановлением «невиновен».

Долечиться и вернуться домой. Чтоб не заниматься уборкой, можно пригласить какую-нибудь подружку. А можно сразу двух, авось не погрызутся. Этого добра у него хватает. Друзей вот не осталось, а подружек навалом.

Константин провел бритвой по щеке и замер. Думая о доме, он видел не свою квартиру и даже не свой мир. Домом он по-прежнему считал другой слой – тот, где находились Петр и Нуркин. Здесь все уже было решено, здесь Нуркин победил – морально, по крайней мере, а там борьба только разворачивалась. Там еще можно было остановить катастрофу. И, главное, там Костя не чувствовал бы себя подонком.

Другой слой дал бы ему возможность начать новую жизнь. Людмила намекала на суицид. Петр не намекал, а говорил прямо, но это от того, что сам не пробовал. Лучше застрелиться, советовал он, будто речь шла о чем-то тривиальном. Он искренне полагал, что если на это решилась Людмила, баба, то и у Кости получится. Петр просто не мог понять. Он часто шел на риск, но это всегда было самопожертвованием, а не самоубийством. Наверно, поэтому он и выживал.

К тому же теперь ясно, что слоев не два и не три. Где гарантия, что, покончив с собой, он окажется именно там? А если его забросит куда-то еще? А если он просто – сгинет? Умрет, черт возьми. Ведь на это его Людмила и подбивала. Умереть – чтобы перебраться в другое место. Это что же, транспорт такой? В голове не укладывается…

Побрившись, Константин ополоснул лицо и кинул полотенце в пластиковый бак. Надо было идти на завтрак. Надо было привыкать. Врастать в старую грядку. Все корешки оторваны, но лунка в земле еще сохранилась. В нее и нырнуть – вниз головой.

Не глядя наставив на поднос каких-то миниатюрных тарелочек, он развернулся в поисках свободного стола. Свободными были почти все, и Константин пошел к дальнему, у окна, но по дороге остановился.

– У вас не занято? – Спросил он у багрового дядьки, на вид – алкаша и добряка.

Правильно, подумал он. Ломать надо сразу. Штамп на лбу? Да. Смотрите все. Я предатель.

– Конечно, конечно. В смысле, садитесь, – дядька придвинул к себе стакан с какао, хотя тот вовсе и не мешал. Столы были большими и удобными, на четверых, как минимум. – Садитесь, молодой человек. Вы хорошо сделали. Я всегда ем с семьей, а в одиночку прямо кусок в горло не лезет.

– Меня зовут Костя.

– Очень рад. Алексей Евгеньевич, – он протянул руку и, поскольку Константин еще стоял, привстал сам.

Костя ответил на рукопожатие и поймал себя на том, что имя-отчество пропустил мимо ушей. Раньше он за собой такого не замечал.

– Угощайтесь, Костя.

Добряк ткнул пальцем в промасленный сверток и, уловив неловкость, развернул. Под двойным слоем газеты оказалась фольга, а в ней – с дюжину маленьких симпатичных пирожков.

– С яйцом и капустой. Не пожалеете, дочка пекла.

Пирожки были славные, почти такие же, какие делала Настя. Настя – жена учителя, а не бригадир швейной братвы. Вспомнив о ней, Константин загрустил.

– Берите, берите еще, – почему-то смутился дядька. – Она мне их каждый день носит.

– Спасибо. Действительно, вкусно.

Он взял второй и тут обратил внимание на газету. По темному от жира полю шла широкая черная линия, похожая на траурную рамку.

– Кто-то умер? Из этих? – Кивнул он в потолок.

– Нет, что вы. Газета старая, – добряк переложил фольгу в тарелку и осторожно расправил бумагу. – Это еще с весны.

– С весны? – Растерянно спросил Константин.

– Когда Немаляев погиб. Это о нем. Ах, вы же в реанимации… Ну, вы ведь знаете, Немаляев разбился.

– Разрешите посмотреть.

Вся страница представляла из себя огромный, до безумия подробный некролог. Здесь же находилось несколько фотографий: детство, комсомольский билет, групповая – выпускники вуза, снова портрет и снова групповая – какое-то ответственное совещание.

– Вехи, так сказать, – пояснил дядька. – Там еще продолжение. Это экстренный выпуск, целиком Сашке посвятили, к похоронам. Ах, а дочка-то в нее пироги…

Константин оторвался от газеты и исподлобья взглянул на соседа. Кажется, его огорчение было искренним.

– Я ведь Сашку знал. Да что – знал! Почти друзьями были. Вот здесь… – Дядька отделил слипшиеся листы и показал разворот. – Здесь.

Костя увидел два крупных снимка гражданской панихиды. На одном были родные и близкие, на другом – какие-то одинаковые люди в костюмах.

– Вот я, – без тени высокомерия сказал добряк, тыкая в первый. – Мы с Сашкой вместе начинали, еще в главке. Потом он в гору пошел, да в нем это сразу проявилось. Талант. Ласточкой взлетел. Человек был… Сильный он был человек. Такие если шею не свернут, ой, как высоко взбираются. Но не испортился, вот, что важно. Подлое это дело, медные трубы. А он – нет. Себе не изменил. Ни себе, ни…

– Это вы, да? – Спросил Константин, чтобы как-то его прервать.

– Да, – вздохнул сосед.

Между скорбящими женщинами и офицером из почетного караула стоял он – дядька с красным лицом. В строгой тройке он смотрелся куда лучше, чем в больничном одеянии.

– Раз уж о нем заговорили, о Немаляеве, я вам, Костя, скажу откровенно: он ведь нашего Нуркина был на две головы выше. Тоже покойник, нехорошо, может быть… Нет, не потому, что мы в приятелях… особой дружбы не водили, хотя от старых знакомых он никогда не отказывался… Масштаб, Костя. Уж вы мне поверьте, я сам без малого тридцать лет на руководящей работе. В управлении немножко понимаю. Александр Немаляев – прирожденный организатор. Нуркин, премьер наш, – он, конечно, лидер. Зажечь умеет, повести за собой… Только это еще не все. Требуется и вторая составляющая: представлять, куда двигаешься, куда ведешь.

– А Немаляев представлял? По-моему, в этом Чрезвычайном Правительстве все не очень-то…

– Не все, Костя, не все. – К его нелояльности высокопоставленный больной отнесся равнодушно. – Вот если б Немаляеву больше воли, если б Нуркин на него не давил… да что теперь! Обоих нет.

– А все же. Допустим, появился второй шанс.

– Шанс?.. Я не совсем понимаю, – собеседник оторвал взгляд от газеты и уставился на его поднос. – Что же вы не едите ничего? Возьмите еще пирожок, мне будет приятно.

– Спасибо. Вы простите, что я позволяю себе фантазировать. Тема невеселая.

– Будь премьером не Нуркин, а Александр, все сложилось бы иначе, – убежденно проговорил он. – И Ополчение, и эти жертвы… довел страну до ручки, а теперь что ж… нагайка и столыпинский вагон. Немаляев бы этого не допустил. Он тоже с завихрениями, но, не смейтесь, в душе он романтик. Человек с идеалами. Был…

– А вы не боитесь вот так говорить с незнакомым?

– С моей болезнью боятся только двух вещей: ночи и того, что медсестра опоздает с уколом.

– Еще раз простите… А как вы считаете, смог бы Немаляев стать преступником?

Сосед задумчиво погладил багровый подбородок. Вопрос он воспринял неожиданно серьезно.

– Трудно сказать, – после паузы произнес он. – Это зависит от системы координат. Вы понимаете, о чем я. В христианском смысле мы все грешники.

– Нет, я без философии, по уголовному кодексу. Мог бы он быть профессиональным преступником? Вором в законе.

– Запросто, – без улыбки сказал сосед. – Способностями Саша обладал. А как ими воспользоваться – это зависит от случая. Не поступи он в свое время в институт, свяжись с дурной компанией… А вы что же, увлекаетесь подобными э-э… прогнозами? Вы социолог?

– Любитель, – коротко ответил Константин, возвращаясь к фотографиям.

– Да… Был человек, и нет его.

– А это кто? Возле гроба.

– Семья. Жена Татьяна, сестра Марина… Недавно стало известно, что авиакатастрофа была спровоцирована. Нда, все-таки диверсия. Мерзавцы…

– А это? – Спросил Костя, вглядываясь в темное пятно на месте третьего лица. Женщина стояла в пол-оборота, да и печать была нечеткой, но что-то Косте подсказывало: этот профиль он уже видел.

– Дочь Марины. Своих детей у Саши с Таней не было, им их племянница заменяла, – сказал сосед.

А потом назвал ее по имени.

– Племянница Немаляева? – Проронил Костя, наклонившись к столу.

– Красивая, правда? Теперь она… почти осиротела. Не знаю, возможно ли это – почти осиротеть. Выходит, возможно. В новостях еще не передали, но меня уже проинформировали: поймали тех негодяев. Тех, что аварию подстроили. Естественно, из Ополчения. Таких надо на части рвать. Кто-то помог на них выйти – внедренный агент или еще кто… Что же он раньше-то молчал, агент сопливый?..

Константин зажмурился и, словно этого было недостаточно, закрыл лицо ладонями. Он скрипел зубами и сжимал пальцы ног, ему хотелось сжечь свой ужас незаметно для окружающих – хотя бы первую его волну, однако за ней накатила вторая, и Костя понял, что ему не сдержаться.

– Что это с вами? – Озаботился сосед. – Я сейчас доктора… Врача!

– Врача… – выдавил Костя. – Раньше… надо было раньше…

Он вскочил и, свалив тарелку с пирожками, бросился в коридор. Гвардеец у перегородки тревожно заворочался и замер в ожидании. Он охранял этаж от посторонних, относительно же пациентов никаких указаний не было.

– Черных! Где Черных? – Выпалил Константин, подбегая к усатому сержанту. – Отведи меня в Борису. В питомник. Отведи, ну!

– Зачем вам?

– Отведи!

– Не положено, – промямлил он. – Пост. Смена через полтора часа.

– Отведи сейчас! – Отчаянно заорал Костя.

– Руки… руки-то убери, – заволновался охранник, пытаясь отцепить его пальцы. – Ты что балуешь? Ты куда к кобуре?.. Да ты чего?!

По лестнице, задыхаясь, неслись три человека в белых халатах.

– Только не стреляй! – Крикнул кто-то из противоположного торца. – Шоком его!

– Нельзя электро… – прохрипел Мясник, преодолевая последние ступени. – Нельзя шок!..

Константин незаметно для окружающих согнул колено, и гвардеец, ойкнув, присел на корточки. Он тяжело задышал и хлопнул себя по кобуре – ладонь провалилась в пустоту.

Мясник, схватившись за перила, сделал еще один рывок и поскользнулся на сияющем кафеле.

– Электрошок нельзя, – задыхаясь, повторил он.

– Давай, – приказал Костя, сверля стволом ноздрю гвардейца. – Давай. А то выстрелю.

– Чего «давай»? – Оторопело прошептал сержант.

– Электрошок.

Гвардеец медленно расстегнул поясной футляр и достал пластмассовую коробочку с металлическими рогами.

– Отдай пистолет, – сказал он. – Тебе ничего не будет.

Костя опустил ствол и нажал на курок – пуля с визгом отрикошетила в сторону столовой, а в мраморном порожке осталась косая, неправильной формы лунка.

– Убери! – Бросил Мясник, обращаясь к обоим.

Константин поднял пистолет и прижал дымящийся зрачок ко лбу сержанта. Тот, сдавшись, вытянул руку вперед – и…

Костя ощутил только жжение под коленом. Боли в сердце не было – оно просто исчезло. Вместе с пульсом пропало все: Мясник, чистый линолеум, чудесный вид за окном. Все это рухнуло куда-то в бездну, растворилось в водянистом сумраке небытия и как-то разом перестало волновать. Константин знал, что вселенная не погибла, но сейчас они отделились друг от друга. Он находился вне всего, что имело названия.

Он – и голос. Чей-то голос:

– Вырвался, молодец. Но грубо. Маньяк – он и есть маньяк. Не так надо было.

– А как?

– Как… Ты береги себя. В этот раз тебе повезло, но насчет следующего сомневаюсь. Не буду же я за тобой, как нянька… Не в смерти дело. Постарайся это учесть – там, в своей войне… неизвестно за что.

– Я вернусь?..

– Туда, куда хотел.

– Это ты меня направляешь? И ты выбираешь?.. Тебе это под силу? Но тогда ты… Ты – Бог?!

– Бога нет, маньяк.

– Я… я не…

– Шучу, успокойся.

Его вытолкнуло так резко, что он еще застал панику учителя, никчемного человечка, привязанного к батарее. Географ сидел на полу, предатель же умер стоя, и от такой перемены Константин потерял равновесие. Он откинулся на спину и крепко приложился макушкой о трубу.

– Что за место? – Спросил он. – Мы переехали?

– Как видишь, – сказал Петр. – Наконец-то ты вернулся. Людмила боялась, что ты там навсегда… А у нас новости.

– У меня тоже, – кивнул Костя.