После разгрома противника в районе Волги и Дона советские войска отбросили его далеко на запад, освободили Ростов, Новочеркасск, Курск, Харьков.

Однако командующий Воронежским фронтом Голиков переоценил свои наступательные возможности, не оттянул назад вырвавшиеся вперед части – немцы перешли в контрнаступление, отбили назад Харьков и Белгород.

Сталин вызвал в Москву Жукова, задал несколько формальных вопросов о делах на северо-западе, откуда тот прибыл, и приказал вылететь в район Харькова – исправлять положение.

Сталин понимал, что Жуков воспользуется промахами Голикова, потребует его отстранения, отказать будет невозможно, и потому лучше опередить Жукова и сделать это самому.

– Голикова мы переводим на другую работу. Кем предлагаете его заменить?

– Генералом Ватутиным.

– Подходящая кандидатура, – согласился Сталин, – так и сделаем. Вылетайте.

Ватутин возглавил Воронежский фронт, Голикова назначили заместителем наркома обороны по кадрам. Такое повышение не удивило Жукова – Сталин своих любимцев в обиду не дает. Ну и черт с ним, с Голиковым. Пусть сидит в Москве, перебирает бумаги.

Положение на фронте стабилизировалось, наступило затишье. Глубоко вклинившись на запад, советские войска образовали в районе Курска огромную дугу. Этот выступ можно было использовать для ударов в тыл немецким группировкам. Но и немецкие армии могли нанести с флангов мощные удары под основание выступа, окружить и ликвидировать сосредоточенные там войска, открыть дорогу для нового наступления на Москву. Всем участникам предстоящего сражения было ясно, что оно будет главным в летней кампании сорок третьего года, а возможно, и решающим для исхода войны. Вопрос только в одном: кто нанесет первый удар?

В Генеральном штабе обдумывали наступление, чего, как всегда, желал Сталин. Однако 8 апреля Жуков направил в Ставку доклад, в котором писал: «Переход наших войск в наступление в ближайшие дни считаю нецелесообразным, лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем переходом в общее наступление окончательно добьем его основную группировку».

Рокоссовский и Ватутин поддержали Жукова.

Решали нервы: у кого они не выдержат, кто первым бросится в атаку. Не выдержали нервы у Гитлера. В оперативном приказе номер 6 он объявил: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» – первое наступление в этом году. Этому наступлению придается решающее значение. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира… Надо сосредоточенным ударом, проведенным решительно и быстро силами одной армии из района Белгорода и другой из района Орла, окружить находящиеся в районе Курска войска противника и уничтожить их».

У Жукова нервы оказались крепче. В Ставке его план приняли. Но в угоду Сталину с оговоркой: оборона Курского выступа не вынужденная, а преднамеренная. Если немцы наступать не будут, то будем наступать мы.

В тот день, когда Сталин подписал план обороны Курской дуги, к нему со срочным докладом приехал Берия. По его встревоженному лицу Сталин понял: Яков!

Не садясь, Берия тихо проговорил:

– Товарищ Сталин, мне выпала тяжелая миссия сообщить вам о смерти Якова.

Сталин кивнул на стул:

– Садись, рассказывай.

Берия сел, раскрыл папку.

– Без бумажки не можешь?

– Тут немецкие и английские фамилии…

– Хорошо, рассказывай. Все рассказывай.

– В конце сорок второго года, – начал докладывать Берия, – Якова перевели в лагерь Заксенхаузен, в тридцати километрах от Берлина, и поместили в барак «А» специального отделения, где содержались родственники руководителей вражеских государств. Барак просторный: большая общая комната, столовая, две уборные и две спальни. Одна спальня для четырех англичан. – Берия посмотрел в папку. – Томас Кушинг…

– Мне их фамилии не нужны, – перебил Сталин.

– В другой спальне – Яков и еще один советский военнопленный, Василий Кокорин. Выдает себя за племянника Молотова.

– Разве у Молотова есть племянник?

– Нет.

– Так, продолжай.

– Яков пребывал в состоянии депрессии. Все эти полтора года его непрерывно допрашивали: при взятии в плен, в гестапо, в тюрьмах и лагерях. Надо сказать, что Яков Джугашвили вел себя мужественно, достойно.

– Если хотел вести себя достойно, не попал бы в плен, – заметил Сталин.

– Я докладываю, как он вел себя в плену.

– Я знаю, что он был в плену. Продолжай.

– Бесконечные допросы измотали его. И еще одно обстоятельство. Во всех предыдущих лагерях у Якова были хорошие отношения с другими военнопленными, а в Заксенхаузене с первого дня между ним и англичанами возникла вражда. Почему? Яков по характеру человек спокойный, и англичане как будто народ выдержанный…

– Каждый англичанин по сути своей колонизатор, – нахмурился Сталин. – Для него всякий восточный человек – азиат.

– Вы правы, товарищ Сталин. Англичане кричали, что Яков и Кокорин нечистоплотны, пачкают уборную и тому подобное… Обвиняли Якова в том, что он вел среди них коммунистическую пропаганду. Ссоры были ежедневно, 14 апреля ссора дошла до драки… Яков выбежал из барака, охранник потребовал, чтобы он вернулся, Яков отказался, и тогда охранник убил его выстрелом в голову. Охранника зовут Конрад Харвик. При этом присутствовал начальник караула Карл Юнглинг. После убийства они бросили тело Якова на проволоку, по которой был пропущен ток, имитируя попытку к бегству, хотя это было просто убийство. Немцы убили Якова.

Сталин молча походил по кабинету, потом, обходя Берию взглядом, сказал:

– Будем считать, что смертью Яков Джугашвили искупил свою вину перед родиной. Можете освободить его жену.