АВГУСТ. 9
Тела не было, сознания тоже. Егор парил над огромным шаром из темного льда и созерцал – на большее он был не способен. Шар медленно вращался навстречу и открывал новые глыбы, новые покореженные железки, новые выжженные прогалы. Все эти куски прошлого были похожи один на другой, и Егору казалось, что Земля, как головоломка, составлена из одинаковых фрагментов. Внизу проплыла ровная береговая линия, и он замер над свинцовым океаном. Видимое движение пропало.
Егору стало смертельно тоскливо. Он захотел пошевелиться, и океан стремительно полетел куда-то назад. Вокруг клубилось, притягивая и пугая, мутное небо.
Последнее, что он разглядел на свинцовой поверхности, – слова. Крупные и четкие, как в книге. Запомнившиеся почему-то сразу.
ПОСТОРОННИЙ ПОД ВОДУ
КОНЕЦ КОМАНДЫ
КОНЕЦ КОМАНДЫ
КОНЕЦ КОМАНДЫ
Маришка тогда спросила: «Прямо в голову послания получаешь?»
Может, и так. Уже.
Егора перевернули на спину и насильно разлепили веки. Перед глазами стоял все тот же свинец. Какие здесь, однако, потолки…
– Все хорошо, – мурлыкнули где-то сбоку. – Реакция тяжелая, необычная реакция. Но нормальная.
– Тяжелая или нормальная?
– Скорее всего, парализант некачественный. Такого ни с кем еще не было. Топорков послал образцы на экспертизу.
Маришка отошла от постели и вернулась с маленьким подносом.
– Рыбу будешь? А почему все время рыба?
– Не знаю.
– Ну, поешь.
– Нарисуй на ухе родинку. На правом.
– Это зачем?
– Чтоб я вас отличал.
– А ты отличаешь?
– Конечно.
– Тогда зачем рисовать?
– Не знаю… Где я?
– На Востоке. Теперь навсегда. Ты – наша главная ценность.
– А-а… – безразлично протянул Егор. – Топоркову передай: никакой Земли нет. И не было никогда. Все начинается на Близнеце. И заканчивается.
– Откуда ж мы здесь появились? – Без особого удивления спросила Маришка. – Экспонаты в музее откуда?
– Видел я их. Барахло.
– А сигнал мы откуда получаем?
– Больше не будем.
Маришка опять не удивилась. Подогнув короткую юбку, она села возле Егора и потрогала ему лоб.
– Не будем, так не будем. Но раньше он шел? И не с Земли?
– Не знаю.
– Ты это говоришь уже пятый раз.
– Мудрею, наверное. Стоянова где? – Требовательно произнес Егор. – С ней все в порядке?
– Ее депортировали, – кратко отозвалась Маришка. Подозрительно кратко.
– На самолете? Она долетела?
– Нет. Над океаном… авария…
Маришка встала и подняла на окне жалюзи. За зеленым стеклом бродило несколько сонных рыбок. Ему пытались угодить…
– А другая? Маркова?
– Остальные двойники живы-здоровы. Их разными рейсами высылали. В списке только Стоянова значилась.
– Список?! – Встрепенулся он. – Сколько прошло времени?
– Сутки, Егор.
Он рывком поднялся – в позвоночнике что-то кольнуло, но терпимо. Двигаться он мог, правда, не так быстро и не так свободно, как хотелось бы. Ничего, разгуляется. Парализант хороший, экспертиза не нужна. Просто ему это противопоказано. Парализант – не рыба…
– Что со списком?
– Половина погибла. Или больше уже.
– Но ведь полет отменили!
– Они все здесь, на Востоке. Умирают. Без причины. Вернее, ты знаешь, в чем она, эта причина. Не бойся, – спохватилась Маришка, – тебя, насколько смогли, обезопасили. Ты поспи еще. Про Землю Сергею Георгиевичу я говорить не буду. Сам расскажешь, если не передумаешь.
Она прошла через комнату и приложила ладонь к выпуклому квадрату. Блестящая панель с гудением уползла вверх, и в проеме показалась черная стена с единственной человеческой дверью.
– Маришка! – Позвал Егор.
– Да?
– Они не ошиблись. Там, на Западе. Они знали, с кого двойников мастерить.
– Да брось ты. Пластические операции, ничего особенного.
– И все-таки они знали, кого копировать.
– Спасибо, мне приятно.
Воинова вышла в коридор, и стенная секция опустилась. Егор посмотрел на тарелку с рыбой и, проглотив слюну, прилег.
Со списком из ста двадцати двух фамилий все получалось точно так, как он предполагал. Самолет ни при чем, в списке те, кто должен умереть. Они и умирают. Кому и зачем это нужно? Вопрос без ответа. Ответ – на Земле, а ее никогда не было. Судьба, что ли? Глупое слово. Судьба сигналов не посылает, у нее ни антенн, ни ретрансляторов не имеется. У нее даже мозгов нет. Поэтому ее и не обманешь.
Хитрость, что придумал Топорков, была из разряда детских. Бесполезных, то есть. Егор знал, как это делается: нашли однофамильца с теми же инициалами и… скорее всего, сердце. Жарко же на улице.
Ни разу не сработало. Ни одного еще не спасли. Судьба кого наметит, того и убьет. Не обманешь ее, безмозглую.
К тому же, повторное уведомление пришло. Под воду, к рыбкам, стало быть. «Посторонний» – это не про другого Соловьева, это про него. И три запятых в конце. Вот, что они значат. Они и значат – конец. Все давно запрограммировано. И все решено.
Странно, но Егор не переживал. Может, потому, что устал, или смирился, или понял, что это бесполезно. Третье было вернее. Все уже решено – рождение, смерть, так называемое счастье и так называемое горе. Все там, в программе. Остается выполнять. По шагам: раз-два, раз-два-три… Одно неясно: как программа позволила, чтоб ее часть осознала себя и свое место? Значит, и это запрограммировано…
– Ты жив еще? – Раздалось из дверного динамика.
– Вроде бы. Я сейчас зайду, – сказал Егор, отрывая голову от подушки.
– Что ты! Лежи, я сам.
Задергались, отметил Егор. Если уж Сережа согласен потрясти жирами, то дела совсем никуда. Даже из комнаты не выпускают, берегут. Будто в коридоре опасней, чем здесь.
– Ну?.. – Хмурясь, спросил Топорков.
– Пока ничего…
– Хотели к тебе врачей приставить, да вот…
– Правильно, что передумали, – сказал Егор. – Бестолку все это.
– Ну, перестань! – Прикрикнул он. – Как помрешь – схороним, а раньше времени не надо.
– Последнюю передачу получили?
Егор вдруг услышал в стене какое-то бульканье и посмотрел на аквариум. Рыбки сновали у самой поверхности, но та быстро опускалась, оставляя им все меньше и меньше жизненного пространства.
– Получили, вижу, – грустно закивал Егор. – Рыбок вы зря… Я бы там не утонул, а рыбки сдохнут. И вообще, «посторонний под воду» – это, наверное, метафора. Что мне, и руки не помыть?
– Что ж… И не помоешь. И с грязными поживешь.
– Не поживу, Сережа.
Топорков побродил по комнате и, задев ногой стул, со стоном сел.
– Степе Голенко я вставил, не сомневайся, – сказал он. – Но уволить я его не могу.
– Скоро все уволимся…
– Не могу уволить, – повторил Топорков, пропуская его слова мимо ушей. – Он же не в курсе был, что ты наш. Если курьерам всяким… Нельзя же, ты понимаешь.
Егор утвердительно прикрыл глаза. Он и сам был не в курсе – пока не вспомнил. Не сообразил, вернее. Вспомнил он уже потом. Реконструировал события, восстановил детали. А сначала он просто догадался.
Маркова его не признала, потому что они не виделись. К моменту, когда ее перебросили на Восток и ввели в его отдел метео, он там уже не работал. Два года назад он уже работал здесь. Тогда, при разговоре со Стояновой, это его потрясло. «Что?! Как?! Два года!.. Где был?..» Здесь был, в фирме. С Сережей Топорковым, с Маришкой Воиновой, с дурнем Голенко.
Он все со временем разобраться пытался, с петлями какими-то… Нет никаких петель, и времени, по большому счету, тоже нет. Есть тиканье часиков, но оно само по себе.
Все-таки Стоянова молодец, подумал Егор. Как она про ноты… Музыка звучит непрерывно лишь до тех пор, пока ее играют. Захотел – остановил, захотел – задом-наперед исполнил. Да кто захотел-то?.. Пес его знает. Только композитор этот, скрипач-барабанщик долбаный, снова кое-что переиграл. И пропало: служба в метео, десяток приятелей, короткий роман с Маришкой Стояновой и еще так, по мелочам. И появилось: фирма, десяток приятелей, но уже других, долгий роман с Маришкой – Воиновой. И по мелочам, опять же.
– Книжка моя далеко? – Спросил Егор.
– Книжка? – Засуетился Топорков. – Вот она, на столе.
– Открой. Что там? Что написано?
– Ничего.
– Полистай, там должно быть. Ближе к концу.
– Гм… Белая бумага.
– Брось ее в мусорку.
– Зачем? Лежит, не мешает никому.
– Брось, брось. Она больше не нужна. Три запятых с Земли получили? Расшифровали? Там и расшифровывать нечего. Все.
– Ты пессимист, Егор.
– От этого сигнала одна морока была. То дети на рельсах, то утопленники, то вот с самолетом… Нервы мотаешь, а сделать ничего не можешь. Тайну мироздания в нем искали? Так он же про тайну не говорит. Он, в основном, про переломы да про дожди. Теперь проще станет. Я сниму погоны, пойду в метео. Может, не все еще забыл. Ты в фирме останешься – шпионов отлавливать. Тоже польза.
– Ну-у, завелся!
– А ты, Сережа, не обращал внимания, что сигнал в оригинальном виде смахивает на язык КИБа? И что три запятых в конце – это…
– Ерунда.
– Но три запятых!..
– Чего ты к ним привязался? Пробовали мы его на обычном КИБе. Ни фига. Языки похожи – для неспециалиста. Разные они. Многое не совпадает.
– А если на необычном? На необычном КИБе.
– Да, да… где-то есть огромный квазиинтеллект, который всеми нами управляет. С помощью особых лучей, естественно. А им тоже кто-то управляет. И тем, в свою очередь, тоже…
– Ладно, Сережа, заглохни. У меня последний час пошел, а ты с шуточками. В буфет проводишь? На картинку на свою полюбуюсь.
– Ну, хватит.
– На Землю посмотрю. Мы с Голенко однажды чуть не подрались. Он все баб в окне заказывает, а мне зима нравится. Представляешь, люди катали из снега шары, ставили их друг на друга и морковку втыкали. Получался человек…
Егор умолк и поджал губы.
– Выдумки все это, – сказал он через минуту. – Сигнал не с Земли шел. Съезди в музей протоистории, найди Катерину Старь. Она тебе все подробненько…
– Небось, сумасшедшая какая-нибудь?
– Ну так что у нас с буфетом? Выпустишь меня из этой конуры?
– Нет, не выпущу, – ответил Топорков. – В конуре спокойней. А подохнуть тебе не удастся. Помнишь?
Он порылся в карманах и достал сложенную бумажку. Края были желтыми, потрепанными, а середина протерлась до дырки.
Егор неуверенно сел на кровати и, взяв листок, прочитал:
ПОСТОРОННИЙ ОСМЫСЛИТ ОДИН
– Помню, – сказал он. – У тебя это вроде гарантии, да? Мол, обещали – извольте выполнить. Когда уж осмыслит, тогда с ним и кончайте.
– Вроде того. А раз понять послание невозможно, жить ты будешь до-олго.
Егор опять прилег и вперился в пустой аквариум. На дне, путаясь в мокрых водорослях, прыгали задыхающиеся рыбки. Когда воды было много, они едва шевелили плавниками, а сейчас, за секунду до смерти, вдруг стали на удивление живыми.
– Сергей Георгиевич! – Крикнули в динамике. – Я к вам, откройте!
За поднимающейся панелью нетерпеливо переминалась Маришка.
– Сергей Георгиевич, сигнал!..
– Что случилось? – По-отечески улыбнулся он. – Что у нас с сигналом?
– Его больше нет. Радисты потеряли и… все. Сигнал пропал.
– Перерыв?
– Их никогда не было, Сережа, – возразил Егор. – За пять лет – ни одного перерыва. Просто передача прекратилась.
– Пойду, выясню…
– Пойди, пойди.
– Сергей Георгиевич, а я тут посижу, – вопросительно сказала Маришка.
Тот, не оборачиваясь, что-то промычал и втиснулся в узкий проем.
Егор положил руку на глаза и попробовал расслабиться. Ему хотелось уснуть – надолго, может быть, навсегда. Скоро это наступит. Все проходило, осязаемо кончалось – время, сигнал, вода у рыбок. Все становилось проще и мельче.
– Егор… Егор!..
Он замотал головой, но ничего не понял и отодвинулся подальше.
– Выспался? На работу опоздаешь.
– Работы нет…
Егор отнял от лица ладонь и посмотрел из-под нее на Маришку. Маришка, в бежевых шортах и прозрачной блузке, ерзала перед зеркалом.
– Как это нет? Ты чего? – Бросила она. – Облака без тебя не полетят.
– Какие еще облака?..
– Перистые, какие.
Егор сфокусировал взгляд на окне – в нем торчали две жилых башни. Небо даже сквозь тонированное стекло светило резкой утренней желтизной. Этот неуютный цвет осел на стенах и превратил квартиру в подобие больничной палаты. Егор недоуменно помял матрас, цапнул простынь – все родное, знакомое.
– Опоздаешь, – предупредила Маришка. – На кухне еда. Почту я проверяла, одна реклама. Так, мне уже бежать… Ты встанешь, или надо, чтоб Сосед звонок включил?
– Сосед?.. Ах, Сосед!.. Встаю, не крякай. Шефа сегодня не будет, можно понаглеть.
– На зарплате твоя наглость не отразится?
– Бежишь, так беги, – скривился он. – Зачем с утра про деньги?
Маришка торопливо нагнулась, поцеловала Егора в щеку и, помахав пальчиками, ушла.
Он еще немного повалялся, лежа выполнил комплекс упражнений для инвалидов и, посмотрев на часы в мониторе, встал.
– Сосед! Телесеть давай, – сказал Егор и, посвистывая, направился в ванную.
Время поджимало, но от душа он отказаться не смог. Вволю наплескавшись, Егор вернулся в комнату и поправил репродукцию с праисторической картины «Дети лепят снежного человека». Сертификат на раме подтверждал сходство с музейным оригиналом вплоть до последнего пиксела, но Егору было дорого совсем не это. Что-то иное.
Недавно в центральном парке открыли новый аттракцион: наморозили искусственного снега и покрыли им большую лужайку. Пускали бесплатно, но никто не зашел. Ведь снег – это так странно. Пока детей уговаривали не бояться, он уже растаял. А через пару дней трава на поляне почернела и погибла.
– Сосед! Спорт убери. Включи новости, – распорядился Егор.
– Это новости. Вчера олимпиада началась.
– Значит, по всем программам та же канитель. Ты все-таки пощелкай.
– Предлагаю режим мозаики, – дипломатично отозвался мажордом. – Выбери сам.
– Валяй…
На экране возникли девять окошек – три ряда по три – и каждое показывало либо старт, либо финиш, либо потную морду победителя.
– Поприличнее ничего? – На всякий случай осведомился Егор.
– Все девять каналов в твоем распоряжении. Был бы в сети десятый или одиннадцатый, я бы…
– Не философствуй, – строго произнес Егор. – Отбой.
Он с отвращением понаблюдал за багровой метательницей чего-то-куда-то и, спохватившись, перешел в кухонный отсек. Маришка приготовила запеченную форель и бутерброд с икрой. Егор соскреб ножом икру и, проглотив, запил минералкой. Хлеб с маслом полетел в утилизатор. Прикасаться к форели почему-то не хотелось.
Егор обулся и выключил в комнате монитор. Остальное – уборка, проветривание, получение почты, можно было доверить мажордому. Телесеть тоже можно было доверить, но это Егору хотелось сделать самому: погасить одно за другим все девять окошек с мячами, гирями и клюшками.
Вызвав лифт, он одернул плащ и застегнул его на все пуговицы – сегодня обещали жару не простую, а какую-то особую, неслыханную. А Маришку он, кажется, не предупредил. Она все без капюшона норовит, прическу ей жалко. Сколько раз уже ругались! Может, у женщин потому мозгов и меньше, что защитой пренебрегают? Они у них плавятся, мозги.
Дверцы тренькнули и раскрылись, но горящая стрелка показывала вверх, и Егор отступил. Лифт был занят – вероятно, жилец направлялся на сто десятый, на этаж фешенебельных магазинов. Егор откровенно рассмотрел пассажира – это был невзрачный мужчина с маленьким круглым лицом и таким же маленьким, таким же круглым носиком. Руки у него были, как у автопогрузчика, – длинные и по виду ухватистые. Еще Егор обратил внимание на смешные торчащие уши. Все это вместе что-то напоминало – не то известного комика, не то друга детства, впрочем, пока Егор перебирал в памяти друзей и комиков, дверцы уже закрылись.
Спустившись в вестибюль, он ради интереса взглянул на табло левого лифта, в котором ехал незнакомец. Если верить мигающим цифрам, кабина по-прежнему двигалась вверх, причем где-то на том же уровне.
Возможно, на сто десятом распродажа, отметил Егор.
Он поприветствовал знакомого портье и, вдохнув прохладного воздуха, вышел на солнце.
Жара оказалась терпимой. К полудню могло припечь не на шутку, но пока было около пятидесяти – обычное дело.
Обогнув серую башню, Егор прошагал двести метров до станции и привычно посетовал на колонистов. Перевези они на Близнец несколько транспортных камер, и такой неприятности, как ожидание электрички, можно было бы избежать.
Погуляв туда-сюда, он тоскливо попинал ногой пластиковую бутылку и отфутболил ее к урне. Рельс тоненько заныл – поезд был уже близко.
Егор устроился в мягком кресле и, выдохнув, вдруг засомневался: а дышал ли он на улице? Он хорошо помнил, как набрал воздуха, выходя из дома, и вот теперь, уже в электричке, его выпустил. Что было между – почему-то не отложилось.
Подумав хорошенько, Егор обозвал себя дураком и повернулся к окну. К чему забивать голову всякой ерундой? Этим займется шеф, у него лучше получается. Вот сейчас, только проехать шестой от города холм – с кривым откосом и служебной постройкой на макушке. Сейчас, после пятого будет шестой, а за ним…
Он вскочил и, прижавшись к стеклу, заглянул вперед. За шестым холмом возвышался седьмой – за ним, очевидно, восьмой и девятый, но так далеко по этой ветке Егор никогда не ездил. Его маршрут заканчивался возле здания метеослужбы, он даже не знал, как называются следующие станции – ему это было не нужно.
Егора мягко толкнуло на сидение и прижало к спинке – электричка тормозила. Цепляясь за поручни, он добрался до тамбура и еле успел выскочить. Створки, чуть не прикусив полу плаща, схлопнулись и унеслись.
Егор ошеломленно осмотрелся – вокруг ничего не было. Влево и вправо вилась сияющая струна рельса. Сверху, отбрасывая узкую тень, дрожал навес. Четыре купола, стоявшие прямо напротив, исчезли. Не оказалось их и сзади. Егор это, конечно, знал, но все же проверил. Сзади, спереди – повсюду простиралась каменная пустыня с редкими пучками растительности.
Егор с надеждой подскочил к табличке. Нет, он не ошибся. Рельефная надпись подтверждала:
«Метеослужба, 61-й километр».
Он сунул руки в карманы и бессознательно поплелся к торцу платформы. Там начиналась дорожка, что вела к центральному входу. Раньше вела…
Светлое покрытие было плотно засыпано пылью, будто его месяц не подметали. Будто он сам вчера не видел, болтая в коридоре с Марковой, как по дорожке ехал оранжевый мусоросборник…
От четырех корпусов метеослужбы не осталось ни фундамента, ни ямки. Растрескавшаяся земля на месте здания выглядела натурально неровной, но никаких примет строительных работ на ней не сохранилось. Вроде их никогда и не было, этих работ.
Дорожка заканчивалась уступом, который приближался значительно быстрее, чем шел Егор. Он замер – край светлого покрытия, рассыпаясь, впитывался в глинистую почву. Вскоре приподнятая над землей бетонная полоса протаяла до самых сандалий, и Егор со страхом отошел в сторону. Пожирающая себя дорожка проползла мимо и, становясь все короче, втянулась в пологий спуск платформы. Ветер нагнал песка, сухих веточек и прочей дряни, и вскоре уже нельзя было определить, где именно проходил путь от станции к метео, и был ли он вообще.
