Не было ни света, ни тепла, ни тяжести. Ни было запаха, не было звука, не было ничего. Виктор даже усомнился, существует ли он сам, но пришел к выводу, что все-таки существует. Он не чувствовал, но осознавал. Как минимум – осознавал себя, хотя этого было слишком мало. Это было почти ничто.

– Привет, покойничек, – сказали ему с кощунственной усмешкой.

Впрочем, «сказали» – это вряд ли… Скорей, дали понять. Каким-то образом.

Виктор хотел ответить, но обнаружил, что не в состоянии этого сделать.

– Конечно, покойничек. И не тужься.

Борис?..

– Борис, Борис. Не уходи далеко, я скоро…

В глаза ударило сразу три солнца. Три ярких огня, расположенные треугольником, не просто слепили, а выжигали изнутри, превращая тело в пустой кожаный мешок.

– …спрей «Ландыши-бис» избавит вас… – выдавил Мухин, инстинктивно прикрывая лицо.

– Муха!.. – раздраженно крикнул кто-то внизу. В отличие от Бориса, кто-то сугубо материальный. – Муха, ну сколько можно?! Гримеры!.. Где гримеры?! Он опять блестит!

Из темноты к Виктору протянулась рука с огромной благоухающей кисточкой и огладила ему нос. Он еле сдержался, чтоб не чихнуть.

– Мотор! Начали!.. – проорали оттуда же, снизу. – Стоп! Ну что за дела? Муха, где текст? Еще раз мотор! Начали!

– Анальный спрей «Ландыши-бис» избавит вас… – механически произнес Виктор.

– Стоп, стоп!! Где лицо, козел драный?! Где лицо, а? Муха, Муха, где твоя улыбка?.. – с издевкой сказал человек, и сбоку раздались приглушенные смешки. – Заткнулись!! Муха, активней лицом работай, понял? Ты что, на похоронах? Еще два дубля запорешь, будешь другим местом работать! Готов?.. Мотор!

– Анальный спрей «Ландыши-бис» избавит вас от необходимости… – начал Виктор, до боли растягивая губы, но снова запнулся.

– Хана… – устало сказал человек. – Свет!

На колосниках включились фонари, и Мухин обнаружил, что три огня, от которых он чуть не изжарился, были не такими уж и яркими. Потерявшись среди других огней, они превратились в обычные прожекторы.

За спиной стоял зеленый виниловый «задник» для комбинированных съемок, слева на длинной ажурной стреле нависал оператор с камерой, а впереди, в тяжелом деревянном кресле, сидел какой-то рыхлый тип с белоснежным платком на шее.

– Вот что, Муха, дружище… – медленно выговорил режиссер, и все вокруг притихли. Кажется, назревала большая головомойка.

– Своих друзей ищи в вокзальном сортире, – сказал Виктор. И для полной ясности добавил: – Они там по рублю сдаются.

– Что?.. Ты покойник, – с показным равнодушием молвил рыхлый.

– Ага… – бросил Виктор и, на ходу стирая губную помаду, направился через павильон к широким стальным воротам.

Он прошел по узкому коридору с пыльными крашеными стенами, миновал еще пару ворот, затем несколько обычных дверей и оказался в просторном фойе.

Звуки, слетавшиеся из павильонов, преимущественно – вопли режиссеров и продюсеров, отражались от каменного пола и сливались в дикий разноголосый резонанс. Мухин слышал, как ревет его бывший шеф, как матюгаются рабочие сцены, как проговаривается текст к ролику про шампунь. Интимное придыхание из рекламы колготок смахивало на хрип околевающей ослицы.

«Ело врачей…» – донеслось с какой-то съемки, и Виктор против воли остановился. «…ело врачей!» – повторили где-то за перегородкой. Мухин сунулся в карман за сигаретами, но не нашел ни того, ни другого. На нем был сценический костюм – если только платформу в три квадратных метра можно назвать сценой, – а собственная одежда осталась в гримерке.

Некую Нину обозвали «помойной тварью», и какая-то женщина – вероятно, сама Нина, – всхлипнув, произнесла, вполне отчетливо и с неподдельным ликованием:

– Выбери свою смерть!

– Хо-хо… – обронил Виктор. – Где это мы?..

Он потоптался в фойе еще с минуту, но по «Делу Врачей» не услышал больше ни звука. Плюнув, он пошел к выходу.

Чуть правее от парадного, на площадке, размеченной зелеными и красными флажками, стоял перламутровый «Феррари» с откинутым верхом. За рулем, вальяжно раскидав локти, полулежал какой-то субъект в цветастой шелковой рубахе. Не поворачиваясь к Виктору, он поднял правую руку и изобразил движение, каким можно подозвать только шлюху. Нормальный официант за такой жест высморкался бы в тарелку.

Мухин показал средний палец и с независимым видом пошел к остановке такси.

Мужчина в «Феррари», снова не оборачиваясь, подал назад и коротко стукнул по клаксону. Машина сыграла до икоты знакомую фразу из Шопеновской сонаты, и Виктор, разомлев от неожиданных воспоминаний, промычал себе под нос:

– Та-а-а та-ра-та-та та-а-а та-а-а та-а-а…

Си-бемоль минор, кажись… Под третью часть любили хоронить членов Политбюро, и здесь, на Тридцать Седьмой Западной улице, она звучала не то чтобы неуместно, но как-то не так…

Район Вест-Гарден утопал в зелени – на это мэрия не жалела денег никогда, а сейчас, в канун всемирного конкурса «Зеленые Легкие», газоны и садики расползались по городу, как грибок. Асфальт на тротуарах невзначай трескался, собирался в кучи и ночью исчезал. Спустя день-два пешеходные дорожки покрывались густой травой, якобы выросшей самостоятельно. Кое-где даже срывались крайние полосы проезжей части – дабы не возбуждать народ, исключительно в темное время суток. Третья Федеральная дорога, опоясывавшая город кольцом, уже превратилась в узкую четырехполосную тропу, на которую опытные водители предпочитали не выезжать. Словом, мэру хотелось получить первое место и платиновую медаль. Горожане понимали и терпели. И со злобными ухмылками ждали следующих выборов. Они, жители этого странного города, видели и не такое. В Москве видали всякое.

Однако в этой Москве вряд ли кто помнил Шопена, а уж Политбюро – тем более. И музыку здесь слушали совсем другую.

Виктор, удерживая на лице отстраненное выражение, с ленцой покосился на задний бампер «Феррари». Посреди бесчисленного количества поворотников, подфарников и вовсе ненужных противотуманок висел номерной знак: «0001-KILL».

– Витя, не ломайся! – крикнул водитель. – Я все равно круче!

– Хо-хо… – растерянно повторил Мухин.

– Вот тебе и «хо-хо»! Садись, что ли…

Против генерала милиции Борис изменился ровно настолько, насколько может измениться мужчина, посетивший хорошего стилиста. Судя по автомобилю – не просто хорошего, а лучшего. Кожа у Бориса стала не сказать, чтоб мраморной, – все-таки он был уже не мальчик, – но она приобрела тот благородный матовый оттенок, который сразу выдает человека, не поднимавшего за свою жизнь ничего тяжелее кошелька. Под чистым, без единого прыщика, носом топорщились короткие усики. Рубашку с пальмами Виктор приметил еще издали. Стоила она тысячи полторы – это если считать в евро, если в рублях – около трехсот, и была именно такой, какую должен носить обладатель «Феррари» из коллекции будущего года.

– Нда-а… – протянул Борис, так же пристрастно оглядев Мухина. – Пикантно… Ты б хоть трусы надел, Витя! Срам один…

Виктор картинно посмотрел вниз.

– Срам, действительно, один. А сколько их должно быть?

Борис вздохнул.

– Смени костюмчик, я там тебе приготовил, – сказал он.

Мухин опустился на правое сидение и, перегнувшись через спинку, обнаружил большой бумажный пакет. Шмотки были добротные, но недорогие. Примерно так он и одевался.

– Выходит, я здесь не случайно… – молвил он. – И ты тоже… не случайно.

Борис промолчал.

– Тут и есть твоя берлога, да? – осведомился Виктор. – Твой запасной мир?

– Ну, как ты думаешь… – сказал наконец Борис. – Если я могу выбирать из миллионов слоев, неужели я выберу худшее?

– И кто ты?

– Немножко политик, немножко банкир… – ответил он скромно. – В Якутии у меня камушки, в Бразилии – кофеек, в Египте турбизнес потихоньку движется… Так, по чуть-чуть подрабатываю, где придется.

– А я… вот, блин…

– У тебя тоже мечты сбылись. Актер, играешь.

– Играю… В Чеховском говорю «к вам пожаловал граф Орлов», а в Современнике – «вам письмо от господина Шульмана».

– Все-таки разные роли, согласись.

– Абсолютно, – отозвался Мухин, натягивая джинсы прямо на трико. – Сколько ж твоя тачка стоит?

– Убей, не знаю. Подарок одного друга.

– Твой друг, он что – шейх?

– Я ведь не обязан дружить с проститутками, – сказал Борис, как бы оправдываясь.

– Деньги к деньгам… – буркнул Виктор. – Значит, ты меня выловил.

– Я и Корзуна выловил.

– Корзун уже не актуален… А нас там, между прочим, всех порешили. Вроде бы…

– Точно, всех, – подтвердил Борис. – Деталей я не знаю, но в том слое вас не осталось. Кого-то вы к себе подпустили… Слишком близко.

– Ты только меня ухватил? – поинтересовался Мухин. – А остальные?

– Еще Корзун, – напомнил он.

– Да Корзун не нужен… Все. Я был в нулевом слое.

– Ну?! – Борис впервые сбросил свою ухмылочку и оторвался от дороги.

– Я же сказал: все! Кончено с нулевым. Больше никого из наших сюда не вытащил? – спросил Виктор с надеждой. – Последние деньки хотя бы дожить… среди своих…

Борис, нахмурившись, поддал газа и включил магнитолу. Сквозь бешеное гитарное месиво прорывались какие-то невразумительные заклинания на английском. Потом по шестой струне длинно провели медиатором, и пошел надсадный припев:

– Я, ты, он она, вместе целая страна… – пробормотал Виктор, отмечая, что слова укладываются в ритм идеально.

– Во-во… – непонятно ответил Борис. – Хотя на целую страну нас, пожалуй, не наберется…

Не дождавшись уточнений, Мухин без спроса угостился сигаретой и разлегся в низком кресле. Из «Феррари» все люди казались одинаково симпатичными, опрятными и предельно счастливыми. Глаз отчего-то цеплялся за самое красивое, остальное ему как будто и не попадалось.

Вспорхнув на эстакаду, автомобиль пронесся над Второй Федеральной – старики по привычке называли ее Садовым Кольцом, – и тут же спустился вниз. Справа мелькнул синий Аэрофлотовский глобус с «Боингом», через мгновение они уже проезжали бывший «Дом Книги», ныне – компьютерный гипермаркет. Солнце светило отовсюду сразу – как Виктор не жмурился, спрятаться от ослепительной желтизны было невозможно.

Борис выехал на Тверскую и, сбросив скорость, свернул под арку. Мухин успел заметить рекламный щит.

Девушка на плакате была другая – обаятельная мулатка в кожаном бюстгальтере. Надпись была все та же: «Выбери свою Смерть».

– Закон об эвтаназии… – начал Виктор.

– Приняли на прошлой неделе.

– Да, я помню…

В большом ухоженном дворе было пусто, лишь в дальнем углу трудилась бригада озеленителей. Трое мужчин в оранжевых жилетках вскапывали глинистый газон, еще двое, тоже в жилетках, аккуратно сгружали из кузова квадраты дерна.

Борис подъехал к ним вплотную и снова, как у киностудии, ударил по клаксону.

– Та-а-а та-ра-та-та та-а-а та-а-а та-а-а, – исполнил «Феррари».

Один из рабочих, сухой кудрявый человек с выдающимся кадыком, оперся на черенок лопаты и медленно поднял голову.

– Ренат?! – воскликнул Мухин.

На лице у озеленителя отразилось недоумение.

– Ну, я… – ответил тот, хмурясь. – Ба-а-а! Вырвать мне зубы… Витя?!

– А меня помнишь? – спросил Борис.

– Как же, как же, неуловимый ты наш… Вы за мной?

– Нет, червей накопать! Садись.

Ренат оставил лопату и пошел к машине, но за грузовиком тут же послышался окрик:

– Зайнуллин, работать!

– Щас, только за пивком съезжу! – огрызнулся он.

– Зайнуллин! – прорычал бригадир, выходя из-за кузова.

– Подождите, я быстро, – бросил Ренат.

Вернувшись к лопате, он выдернул ее из земли и, волоча за собой по газону, направился к начальнику. Не доходя шага, Ренат перехватил черенок обеими руками и, коротко размахнувшись, треснул его по лицу. Шлепок получился звонкий, будто ударили в гонг. Налипшие коричневые комья оторвались от штыка и улетели далеко в сторону. Бригадир не упал, но как-то сразу потерялся.

Остальные рабочие замерли и недоуменно воззрились на Рената.

– Неправильную траву сеем, – объявил он. – Ради правильной я бы еще погорбатился, а ради этой – западло. Чао, коллеги!

Заднее сидение в «Феррари» отсутствовало, вместо него была только маленькая ниша для багажа, и Ренат, перепрыгнув через дверь, устроился на правах чемодана.

– Получается, меня там грохнули… – сказал он без сожаления.

– С новосельицем, – поздравил Виктор.

– И тебя тоже?.. – догадался Ренат.

Борис молча выехал обратно на Тверскую.

– Надо же, умерли мы с тобой в разных слоях, а попали в один, – задумчиво произнес Мухин.

– И не говори, – согласился Ренат. – Видал я всякие совпадения, но таких… таких еще не видал.

Борис усмехнулся и сделал музыку громче. Виктор с Ренатом переглянулись.

– Боря, за кем мы едем? – не выдержал Мухин.

– Да уже, считай, приехали, – ответил он.

На Пушкинской «Феррари» беспардонно пересек сплошную осевую и свернул на Тверской бульвар. Проехав метров двести вниз, автомобиль остановился возле каменного заборчика с коваными воротами. За оградой погибал маленький садик с таким же маленьким, невнятным памятником. Дальше, скрываясь за пыльными ветвями, стоял трехэтажный особняк.

– Да я здесь был недавно! – воскликнул Виктор, но тут же помрачнел.

По другую сторону от особняка, на Большой Бронной, находилась Некрасовская библиотека, в которой он встретил Людмилу. Недавно… Или нет?.. Нет. Давно… Очень давно и, главное, не здесь.

Ворота были закрыты, и Борис, оставив машину, протиснулся в узкую калитку.

– Эй, а мы?! – крикнул Ренат.

– Как хотите… – пожал он плечами.

Ренат выбрался из багажного отсека и пошел догонять Бориса.

– Я тут посижу, – сказал Виктор.

Он наконец разглядел черную табличку с блеклыми желтыми буковками:

Левее на стене висел большой плакат с солидным врачом и милой медсестренкой:

Оранжевая жилетка Рената скрылась за разросшимся кустарником, потом вновь мелькнула на дорожке перед домом и исчезла в подъезде. Мухин настроился на долгое ожидание, но не успел он выкурить сигарету, как на крыльце под ажурным козырьком появился седенький старичок в клетчатой рубашке. Рядом с неряшливым рабочим он смотрелся так же странно, как и с лощеным приятелем шейха, а втроем они выглядели и вовсе нелепо.

Виктор прищурился и даже убавил громкость – он уже знал, кто идет к машине, но поверить в это пока не мог. Убедившись окончательно, он расхохотался и отстрельнул сигарету – при этом окурок попал не в плакат с медиками, а в черную табличку.

Вор в законе, диктатор и нищий бродяга Сан Саныч преподавал средневековую литературу.

– Нет, весь я не помру!.. – торжественно объявил Ренат, простирая грязную руку к грустному Пушкину на площади.

– «Не умру», – поправил его Немаляев.

– Да какая разница?

– Да практически никакой…

Борис обошел машину и сел за руль.

– Эй, а как грузиться будем? – окликнул его Ренат. – Профессора, ладно уж, вперед. Сзади одно место остается. Не влезем мы туда с актером.

– С каким актером? – спросил Виктор, хотя, разумеется, догадался и сам.

– Вот, здрасьте! – удивился тот. – А «Черный понедельник»? Я его всегда включаю, по понедельникам. Отличный фильм… На пол, суки, на пол! – приглушенно взвизгнул Ренат, имитируя истошный вопль.

Мухин смущенно потупился. Это была его собственная реплика, к сожалению, единственная. Сразу после слов «На пол, суки, на пол» главный герой сериала стреляет Виктору в живот – на этом его роль заканчивается. Он пытался доказать продюсеру, что рана в живот не всегда смертельна и что персонаж можно использовать еще раз. Продюсер, кажется, хмыкнул что-то утвердительное, но кастинг-менеджер так и не позвонил.

– Не влезем мы в багажник, – обеспокоенно сказал Ренат. – На метро, что ли, переться?

– Кстати, далеко переться-то? – спросил Мухин.

– Довезем, – заверил Борис. – Опаздывает он что-то…

Виктора эти недомолвки уже начинали бесить.

– Кто опаздывает? – тихо сказал он. – Куда опаздывает?

– Сюда, – бесхитростно ответил Борис. – А вот он!

Мухин, Ренат и Немаляев одновременно повернулись назад – со стороны Тверской медленно, как на параде, катил темно-зеленый «Хаммер». По лобовому стеклу бежали тени от деревьев, и разглядеть водителя было невозможно, но Виктор почувствовал, что в армейском вездеходе сидят не чужие.

Борис собрал всех. Почти. «Хаммер» мягко остановился за «Феррари», дверцы синхронно раскрылись, и из кабины вышли Костя с Шибановым. Мухин, втайне надеясь, что с ними приехал кто-то еще, привстал на цыпочки, но больше в машине никого не было.

В руке у Рената тонко щелкнул выкидной нож.

– Убери, – велел Борис.

– Ты знаешь, что со мной эта гэбэшная морда сделала… – тихо сказал он. В конце фразы вроде бы предполагался вопросительный знак, но ответа Ренат не ждал, ему было достаточно того, что он помнил сам. – Ты знаешь, сколько живет человек без кожи?

– До трех часов, – безучастно ответил Борис. – Если сердце здоровое.

– У меня там было здоровое, – покивал Ренат. – Здоровей, чем хотелось бы.

– Все равно. Убери перо и улыбнись так, чтоб вся улица засияла. И Шибанов тебе улыбнется. А нет – оба тут и ляжете, в скверике. На свете осталось не так много мест, где мы можем собраться все. Я этот слой вашими вендеттами поганить не позволю.

– День примирения народов, маму их… – скривился Ренат, но лезвие все-таки спрятал.

Константин демонстративно прошел мимо Мухина и обнялся с Немаляевым. Виктор, не сильно расстроившись, шагнул навстречу бывшему Председателю бывшего Госбеза. С Шибановым они поздоровались так тепло, словно расстались закадычными друзьями и после не виделись лет пять.

– А этот что тут делает? – спросил Костя, брезгливо указывая на Рената.

– То же, что и ты, – ответил Борис. – Пока ничего. Небо коптит.

– Скорпионы снова вместе… – высказался Шибанов.

– А в планах? – поинтересовался Константин.

– Найти остальных. Сапера, Петра…

– И еще Макарова, – напомнил Немаляев.

Мухин выразительно посмотрел на Шибанова – тот взглядом дал понять, что в курсе. Рекламу «Дела Врачей» он уже видел.

– Петрухи только не хватало… – процедил Константин.

– А Людмила?.. – не выдержал Виктор.

– Заткнись, падла! – бросил Костя.

Шибанов, угадав следующее движение Мухина, опустил руку ему на плечо и надавил большим пальцем под ключицу.

– Поединок отложим на потом, – сказал он.

– Не тем занялись! – прикрикнул Борис. – Ренат! Держи конфету… – он достал из кармана знакомую Мухину упаковку цикломезотрамина и вылущил две таблетки. – Сядешь в тачку и примешь. Да не в мою, а в сарай. Витя! Садись тоже. Он тебе покажет, в каком слое у Петра основная оболочка. Приведешь его сюда.

– Сам бы Ренат за ним и сходил…

– Меня там как раз убили, – пояснил тот, комически разводя руками.

– Сан Саныч, ты со мной, – распорядился Борис. – Вы двое тоже в танк, – сказал он Шибанову и Косте. – За нами поедете. Все, по коням!

– А мне таблетку? – спохватился Виктор.

– Тебе уже без надобности.

– Это как?..

– Как мне, примерно.

– Подробней можно?

– После. А сейчас просто скажи этой оболочке «до свидания».

– До свидания, значит, – сказал Мухин. – Очень глупо…

– Не нам, а оболочке.

– Ага… – Виктор переступил с ноги на ногу и нерешительно коснулся распахнутой дверцы «Хаммера».

Он честно попробовал попрощаться со своим телом и вдруг обнаружил, что действительно с ним расстается. Это было так же легко, как снять перчатку – ненужную, тесную, мешающую… Чужую. Взятую лишь на время. Принадлежащую не ему, другому.

Еще не вполне освободившись от оболочки, Мухин почувствовал, как валится на спину и как его подхватывают под локти. Шибанов и подскочивший Костя уложили его на заднее сидение и, поправив ноги, захлопнули дверцу. Слева от него забрался Ренат. Вытащив из пыльной жилетки полупустую бутылку кока-колы, он что-то торопливо запил.

Последним, кого увидел Виктор, был сутулый юноша, вышедший из институтской калитки. Худой, явно бедствующий студент в тяжелых очках и смешном свитере замер перед плакатом и о чем-то задумался. С плаката на него смотрели две пары доброжелательных глаз.

Врач выглядел строгим, но не злым, медсестра – обольстительной, но не опасной. Таким можно было и довериться…