8 октября 2204 года
Дождь, дав нам передышку, обрушился на колонию с новой силой. Желтовский высказал предположение, что произошла смена циклонов и что, возможно, их движение имеет сезонный характер.
В импровизированной литейной, наскоро защищенной от дождя полотнищами теплоизолянта, Зигфрид Шерхель производил плавку за плавкой, пытаясь подобрать оптимальную формулу для медных сплавов. Куски самородной меди загружали, как я уже писал, в установленные вертикально дюзы тормозных двигателей, предварительно замазав глиной отверстия, через которые прежде подавалось топливо, и разводили под ними огромные костры. Но жара от дров не хватало, сырость мешала кострам разгораться. Нужен был поддув, меха или иное приспособление, чтобы увеличить приток воздуха и повысить температуру под плавильнями. Кроме того, нужен был уголь или много сухой смолистой древесины.
– Если бы это помогло, я бы сам прыгнул в костер! – в отчаянии повторял Шерхель, потрясая обожженными руками. – Древним египтянам было проще – у них дожди случались три раза в год. А тут – кругом вода, сырость…
Мы – Желтовский, Шерхель, Чернышов и я – сидели под навесом вокруг плоского камня, служившего столом, и пытались найти выход из тупика. Оружие и орудия требовались колонии позарез, от этого зависело наше выживание. Смешно – люди из двадцать третьего века, умеющие летать меж звезд, не могут придумать, как расплавить медь в полевых условиях!
Говорят, что цивилизации развиваются циклично, как качели, – прогресс-регресс, прогресс-регресс. В ходе регресса человечество опять возвращается к примитивным технологиям, начиная сначала, с каменных топоров и медных наконечников для копий. Так вот, каменные топоры мы освоили – и только. Если медь нам не покорится, никакого прогресса не будет – хрустальные черви попросту сожрут нас. Мы вымрем. Как Стеллеровы коровы, как странствующие голуби. Как мамонты. Разница будет лишь в одном – и несчастных коров, и глупых голубей, и мохнатых слонов истребили вооруженные человеки разумные, а нас съедят безмозглые твари, у которых нет даже лап и хвостов и которые представляют собой один большой желудок…
За невеселыми мыслями я отвлекся от спора между Никитой и Шерхелем по поводу водяного колеса. Немец предлагал бросить все силы на строительство плотины на Безымянке и устройства водяного привода для поддува, а Чернышов доказывал, что это невозможно – нет ни людей, ни времени, ни необходимых инструментов.
– Аркаим! – вдруг воскликнул молчавший Желтовский. Он вскочил, привычным жестом взлохматил свою седую гриву и снова повторил: – Аркаим! Нужно рыть колодец!
– Петр Янович, с вами все в порядке? – встревоженно поинтересовался Чернышов.
– Оставьте, Никита! – отмахнулся от лейтенанта Желтовский и повернулся к Шерхелю: – Герр Зигфрид, почему, если заткнуть трубу, огонь в печи погаснет?
– Э? – Шерхель развел руками. – При чем тут печь?
– Тяги не станет! – быстро проговорил я. – То есть прекратится приток воздуха…
– Именно – тяги! – Желтовский обрадованно засмеялся. – Нам нужна тяга! Как получить ее, не имея высокой трубы над огнем? А очень просто. Ваши арийские предки, господа яфетиты, решили эту проблему, что называется, «на раз». В древнем городе Аркаиме, это на Южном Урале, были обнаружены колодцы, много колодцев. Возле каждой кузницы – по колодцу. И из колодца к горну вел воздуховод… Ну, Шерхель!
– Разница давлений и температур… – пробормотал немец. Наверное, он был плохим теоретиком и придумщиком, но надо признать, соображал он быстро.
Повторяя себе под нос: «Колодец, колодец…» – Шерхель рассеянно глянул на нас и быстрым шагом поспешил к своим рабочим-арбайтерам. Вскоре от плавилен раздались его резкие команды на немецком, а спустя минуту два десятка человек с самодельными лопатами и ломами уже вовсю долбили каменистую землю.
– Теперь, думаю, все получится, – удовлетворенно потер руки Желтовский. – Господа, не пора ли нам на Перевал? Госпожа комендант просила меня проинспектировать нашу фортификацию, наш лимес.
– Наш – что? – не понял я.
– Лимес. Так называлась укрепленная граница Римской империи, – ответил Желтовский.
– Мне пора заступать на дежурство. – Чернышов поднялся. – Клим, проводи профессора. Увидишь там Панкратова или Кислицына – пусть зайдут вечером в штаб.
– Лады! – Я пожал Никите руку, сунул под мышку костыль, и мы отправились в путь.
Дождь припустил с новой силой. Слава богу, что температура воздуха держалась где-то на уровне двадцати пяти градусов по Цельсию, иначе мы все неминуемо заболели бы.
Укрепления на Перевале выглядели весьма внушительно. Трех-четырехметровая стена из камней и бревен должна была стать серьезным препятствием на пути хрустальных червей, если они вновь нападут на колонию.
Акка, руководящая строительством, завидев нас, легко сбежала с груды камней. Люди вокруг с интересом оглядывались – что за новости мы принесли.
Желтовский с кряхтением расправил плечи, как на воинском смотре, и кратко доложил о делах у Шерхеля.
– Добро! – Акка коротко кивнула, с капюшона брызнули капли дождя. – Петр Янович, как считаете – стоит ждать появления червей в ближайшее время?
Желтовский развел руками:
– Увы, я ведь не биолог. Впрочем, – хотя я могу и ошибаться! – мне кажется, что их активность должна быть связана исключительно с пищевым фактором. Если у этих существ в настоящий момент есть достаточно пищи, они не двинутся с места. В противном случае весьма возможна экспансия.
– Клим, а ты как думаешь? – Акка повернулась ко мне.
– Разведка нужна, – ответил я. – Группы три-четыре, в разные стороны. Черви бегущего человека догнать не могут. Стало быть, нужно отправить самых быстрых…
Она усмехнулась – устало, но где-то и покровительственно, мол, всегда ты меня недооценивал:
– Уже. Двенадцать человек во главе с Панкратовым ушли по трем направлениям. Час назад примерно. Ждем.
– Ждем, – согласился я.
Мы поднялись на баррикаду. Из-за дождя видимость существенно снизилась. Я еще различал отдельные кусты и холмы шагах в трехстах от нашего, как назвал его Желтовский, лимеса, а дальше все тонуло в серой дождевой пелене. Неумолчный ровный шелест мириадов падающих капель стоял над равниной, и мне почудилось, что сквозь него я слышу тихий и печальный женский голос, что-то нашептывающий мне.
«Музыкальная композиция «Голос Медеи»», – усмехнулся я и хотел уже спуститься вниз, чтобы по просьбе Чернышова разыскать Толю Кислицына, как вдруг из дождевой мглы вынырнули три человеческие фигуры.
Они мчались по равнине, постоянно оглядываясь. Из-под ног бегущих летели брызги и ошметки грязи, время от времени кто-нибудь из них поскальзывался и падал, и тогда остальные останавливались и помогали ему встать. И все это – с постоянной оглядкой, быстро и суетливо. Чувствовалось, что наши разведчики напуганы, а стало быть, пришло время пугаться и нам.
Их заметили многие. Работа сама собой приостановилась. Все сгрудились на баррикаде, с тревогой ожидая вестей. Когда разведчики приблизились шагов на пятьдесят, я узнал в одном из заляпанных грязью людей Гришку Панкратова. Он отчаянно размахивал руками и что-то кричал, но шелест дождя заглушал слова.
– Идут! Они идут! Много… – долетело наконец до нас. Акка нахмурилась.
Спустя несколько секунд белый как мел Гришка вместе со своими товарищами уже стоял наверху. У него тряслись губы, руки дрожали.
– Они идут… Остальных… в общем…
– Панкратов! – рявкнула Акка. – Вы же воевали! Возьмите себя в руки. Докладывайте по существу.
– Я… мне… эти твари…
От пощечины Гришкина голова дернулась, дождевые капли веером разлетелись во все стороны. Выпучив глаза, Панкратов перестал дергаться и замер, точно кролик перед удавом.
– Еще? – потирая руку, холодно поинтересовалась Акка.
– Н-нет, – Гришка глубоко вздохнул и заговорил связно: – Они… Черви обнаружены примерно в километре от нас. Идут сюда. Мы попали в окружение. Все остальные погибли… сразу. Это все.
– Много их? – прогудел Прохор Лапин, внимательно прислушивающийся к разговору.
Гришка посмотрел на него, потом обвел взглядом баррикаду, мокрых напряженных людей, Акку и выдохнул:
– Волна…
Он оказался прав, этот неунывающий балагур и остроумец Панкратов. Черви в самом деле шли волной, накатывая на наши укрепления живым девятым валом, несущим смерть.
Мы увидели их не сразу. Вначале в сыром сумраке, что сгущался над равниной, замелькали темные пятна. Потом они слились в одну сплошную стену, и эта стена начала расти вширь, заполняя собой все пространство.
– Огня! – скомандовала Акка. – Разводите костры! Всем держаться вместе.
Приказ передали по цепочке, и вскоре из-под навесов стали подниматься вверх белесые дымки – это огневая бригада Лапина поджигала заготовленное топливо. Сам Прохор с канистрой растворителя в руках метался вдоль баррикады, зло покрикивая на мешкающих.
Я поискал глазами Лускуса. Его желтая куртка мелькала в самой гуще добровцев. Над толпой возвышался двухметровый Минхас Багика Синх. Он раздавал оружие – каменные топоры, самодельные копья, тесаки, дубины, которые защитники передавали из рук в руки. Поодаль несколько человек готовили камни. Мне сунули в руки заточенный металлический дрын, тяжелый и неудобный.
Черви вынырнули из дождевой пелены, и по баррикаде прокатился крик ужаса. Переливаясь, точно голографическое порождение виртуальной реальности, твари в мгновение ока затопили собой все пространство перед укреплениями, жадно разевая сиренево-фиолетовые воронки зевов.
Команды не понадобилось – сверху в червей полетели камни, множество камней, и передние ряды оказались завалены ими. Переливающееся живое море отхлынуло, черви недовольно захрюкали, извиваясь, точно исполинские гусеницы.
Баррикада радостно загудела.
– Камней, еще камней! – требовали добровцы, стоящие наверху.
И тут произошло необъяснимое. Сотни заживо погребенных червей вдруг непостижимым, неестественным для любого земного существа образом начали появляться наверху каменных завалов, пропуская придавившие их булыжники прямо сквозь свои слизистые тела.
На возродившегося врага вновь обрушился град камней. Но мы слишком поздно поняли, какую совершили ошибку! Придавленные мокрыми валунами черви вновь и вновь появлялись на поверхности, и с каждым разом все выше и выше.
– Отставить! Стойте! – закричали сразу несколько голосов, но непоправимое уже свершилось. Мы сами облегчили червям задачу, создав им каменную ступеньку, местами достигавшую полутораметровой высоты.
Живое море заволновалось, над ним возникли сотни переливающихся фиолетовым воронок – и твари бросились на нас, мгновенно заполнив собой все свободное пространство. Вал слизистых тел поднялся вровень с баррикадой, а поверх него уже лезли все новые и новые черви, стремящиеся поскорее добраться до желанной плоти.
Защитники колонии не дрогнули. Взметнулось множество рук, и на червей посыпались удары топоров, дубин, тесаков. Все это сопровождали омерзительные чавкающие звуки; ошметки слизи летели в разные стороны.
И тут черви начали жрать. Не обращая внимания на сыпящиеся со всех сторон удары, они заглатывали людей, моментально смыкая зевы воронок. Под ногами отчаянно оборонявшихся добровцев бились в полупрозрачных коконах уже с десяток человеческих тел, и с каждой секундой их становилось все больше.
На помощь несчастным бросились бойцы второй линии. Ножами, палками, голыми руками они раздирали слизистые мешки, освобождая поглощенных червями людей. И тут выяснилось ужасное. Жидкость, вырабатываемая организмами этих тварей, мгновенно сжигала кожу, выедала глаза, и те, кого удалось вытащить из смертоносных коконов, умирали от болевого шока практически мгновенно.
Баррикада щедро окрасилась кровью. Лишенные кожи, похожие на ужасные красные манекены жертвы червей корчились на камнях – и умирали, умирали страшно и мучительно.
Один из таких несчастных, до половины вытащенный из распоротого червя, лишенный глаз и всей кожи, широко разевал безгубый рот и, плюясь кровью, страшно хрипел:
– У-эйте! У-эйте ме-еня-я-я!!
Минхас Багика Синх оборвал жуткие страдания этого человека, размозжив ему голову стальным крюком от кран-балки. Я видел это, поскольку был совсем рядом, вместе с остальными отбиваясь от ползущих через баррикаду тварей.
– Они прорываются! – заорал кто-то с дальнего конца баррикады.
– Огонь наверх! – прорычал Лускус, весь покрытый чужой кровью. Он возник на самом гребне, размахивая двумя факелами, и с перекошенным от ярости лицом принялся остервенело лупить по распахнутым переливчатым воронкам.
И вновь случилось странное – те черви, которых в безнадежных попытках спасти поглощенных людей растерзали защитники баррикады, как по команде начали сращивать свою слизистую плоть, и вскоре прямо в гуще схватки возникли десятки живых червей, вновь готовых убивать.
– Жги! Жги их!
В разинутые зевы тварей летели факелы, головни, а на южном краю баррикады вставало оранжевое зарево – Прохор Лапин велел ставить сплошной огневой заслон.
Я махал своей железякой, больше отпихивая, отбрасывая червей, чем нанося им ощутимый урон. В общем-то все остальные поступали так же, потому что черви или заращивали свои раны, или зажимали и вырывали из рук защитников Перевала дубины и топоры.
Мы уже не бились, а попросту сдерживали тварей, но они все напирали, и живая шевелящаяся стена выросла выше баррикады, нависая над нашими головами.
– Нужно больше дров! Больше! – раздался голос Акки, и я отметил про себя с радостью – жива, жива!
Силы наши были на исходе. Вокруг давно стояла кромешная тьма – наступила ночь, озаряемая лишь пламенем костров. Упершись в сплошную массу червей, встав плечом к плечу, подпирая спинами тех, кто стоял в первом ряду обороны, мы держали этот живой каток, эту орду безмозглых существ, способных не просто убить – поглотить, пожрать нас всех. Нас, людей, землян, хозяев Галактики, властелинов плазмы, покорителей пространства!
От страха и ощущения неминуемого конца многие принялись кричать. У некоторых нервы оказывались крепче разума, и люди сходили с ума, добровольно бросаясь в самую гущу тварей, прямо в фиолетовый зев ближайшего червя.
У меня натурально трещали кости от натуги. Сзади, с боков, даже, кажется, снизу меня подпирали тела защитников баррикады, которым тоже приходилось несладко. Упираясь голыми руками в скользкое тело червя, я то и дело менял руки, проваливающиеся в прозрачную плоть – и тогда червь, а вместе с ним и те, что сгрудились вокруг него, на несколько сантиметров продвигались вперед. Я понимал, что вечно так продолжаться не может, что в конечном итоге твари одолеют. Понимали это и остальные…
– Держитесь! Мы ведем огненный вал! Еще немного! – закричал кто-то сбоку. Я хотел послать его ко всем чертям, но воздуха в груди хватило только на жалкое шипение.
Живая стена, состоящая из колонистов, медленно проминалась под давлением червей. «Еще пара минут, – и мы все просто упадем, они сомнут и раздавят нас, – равнодушно подумал я. – Вот и все, человек разумный. Без оружия, без электричества, без своих мудреных машин, один на один с природой и порождениями ее ты, оказывается, стоишь немного. Немногого, а то и вовсе – ничего…»
В голове гудело. На какой-то момент стало очень обидно – погибнуть вот так, на чужой планете, пусть и выбранной добровольно. Перед глазами побежали строчки некролога: «Сегодня мы прощаемся с Климом Елисеевым. Он бессмысленно жил, бесславно умер, и тело его было съедено гигантскими сухопутными кишечнополостными на планете Медея».
– Дети! Там наши дети! Если они прорвутся… – голос Акки долетел до меня словно из другого мира.
Дети… Вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно так, что защипало в носу. «Он бессмысленно жил…» Но жил же! А они, эти ребятишки, что волей своих родителей, а по большому счету – волею судьбы, оказались здесь? Они и пожить-то не успели. Вообще – никак. И что, их тоже сожрут эти хрустальные твари? И мы – я, все – ничего не сможем сделать? Ничего, чтобы защитить своих детей, детенышей, ради которых, собственно, и живем? Мы, люди, – и ничего?!
До ломоты в деснах сцепив зубы, я из последних сил уперся ногами в скользкие от дождя и крови камни. Слепая злоба обрушилась на меня, как лавина, и ненависть – к червям, к этой неправильной планете, к тем, кто загнал сюда тысячи людей, к несправедливости жизни, к себе самому, убогому – заклокотала во мне, точно кипящая вода в котле.
Я завыл. Завыл, как воет дикий зверь, загнанный охотниками в ловушку, попавший в западню, в капкан, из которого уже не выбраться. Пусть я умру здесь, на этих серых холодных камнях, но я буду бороться до последнего, и безносой старухе с косой моя жизнь обойдется дорого!
Думать об усталости, о том, как больно и тяжело сейчас моему бедному телу, о ноге, что едва зажила, о рвущихся мышцах и связках, о руках, что все глубже и глубже погружаются в рыхлое тело червя, словом, думать о себе я уже не мог. Мной владело только одно желание – выстоять, выдержать натиск этой безмозглой алчной протоплазмы, что пришла из неведомо какого мрака за нашими жизнями. Мы были с ней на равных – живое против живого, животные против животных.
Природа, конечно же, намного лучше подготовила червей для вот таких вот тотальных битв на уничтожение. Но у людей имелось тайное оружие, могучий козырь, который позволил нам выжить в дремучие времена каменных топоров и невыделанных шкур. И козырь этот именовался вовсе не разумом.
Ярость. Спящая в неведомых глубинах подсознания ярость, что в критические минуты делает немощного – силачом, труса – отважным храбрецом, а отчаявшегося неудачника – покорителем Вселенной. И ярость ударила в меня, как в колокол, ослепительной горячей вспышкой взорвалась в мозгу, выжигая ненужные мысли и сомнения. А потом в голове набатом зазвучали строчки поэта, жившего двести лет назад, в Великом веке, и умершего от ран, полученных на войне, что тоже зовется Великой:
Но мы уже не в силах ждать,
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А пото
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую…
Вой отчаяния, что бился во мне, сменился рыком. Звериным рыком, на который человек, кажется, и не способен. И рычание это подхватили те, кто стоял вместе со мной на баррикаде, из последних сил удерживая натиск хрустальных червей.
Почти физически я ощутил в тот момент, как с нас слой за слоем облетает корка того, что зовется цивилизацией. Мудрость, знания, опыт поколений предков – все к черту! Мы в тот миг вновь стали зверями, самыми грозными и беспощадными зверями во Вселенной. Зверями, защищающими своих детенышей.
Ярость наша выплеснулась наружу, и переливчатые твари дрогнули. Не знаю, могли ли они почувствовать это, но мне показалось тогда, что черви испугались. Испугались – и ослабили натиск…
– Круши! Бей!! Вали!!! – Прямо по нам, по нашим головам и плечам с остервенелыми криками побежали люди, и тотчас же впереди затрещало, зашипело, запахло паленым.
И мы, почти уже опустившиеся на колени, почти смятые, начали подниматься. Рев стоял такой, что, казалось, камни вибрировали под ногами. Пламя ударило мне в глаза – совсем рядом полыхали наваленные прямо на баррикаду древесные стволы.
– Па-аберегись! Бойся!! Раз-два-три!!! – орал кто-то, а сзади множество рук передавали мокрые деревья, выкорчеванные с корнем, и их темные туши тут же летели в огонь.
И я вместе с теми, с кем еще минуту назад держал живой вал, с азартом, с хохотом и бранью поднимал тяжелые стволы, бросая их в огонь на счет «Три!».
В тот момент я не видел – просто не было времени обернуться, – что все пространство между Перевалом и лесом, вся эта каменистая двухкилометровая пустошь заполнена людьми. Не знаю как, но все, вся колония вдруг поняла, ощутила, что в этой битве никто не может оставаться в стороне, иначе – конец.
Мужчины, женщины, старики и старухи, дети вплоть до самых маленьких, они скопом бросались на каменные сосны и буквально валили их, выдирая узловатые корни из черной мокрой земли. Другие волокли к нам на баррикаду вывороченные деревья, волокли бегом, задыхаясь, падая, калечась. Все, все той страшной ночью делали одно – боролись за жизнь.
Сплошная огненная стена отгородила нас от червей, когда ночь была уже на исходе. Мы ушли с баррикады – теперь там бушевало пламя. Акка, возвышаясь на груде камней, распределяла подносимое топливо, следя, чтобы огонь не ослабевал.
Я уселся прямо в грязь, рядом со мной без сил попадали остальные защитники баррикады, те, кто сдерживал натиск червей все эти бесконечно долгие часы – или минуты?
Говорить никто не мог. У многих дрожали руки, а зубы выбивали барабанную дробь. Не от холода, просто так уходила в свои потаенные убежища наша ярость, ярость, что спасла нам жизни…
– Звезды! Смотрите – звезды! – закричала какая-то девчушка, перемазанная сажей и землей. И только тогда я вдруг заметил – дождь кончился. Свежий ветер холодил лицо, и хотелось дышать, дышать, пить этот воздух, потому что с каждым вдохом я ощущал – я жив! Жив!
Небо на северо-востоке посветлело, разметанные ветром обрывки облаков окрасились багряным, и вскоре Эос, наше солнце, наша Зоряная звезда, выглянула из-за дрожащего горизонта.
Я никогда не слышал, чтобы люди кричали так радостно и так искренне. Мы вопили, глядя в ослепительные глаза встающего светила, как вопили тысячи и тысячи лет назад на далекой Земле наши первобытные предки, радующиеся победе света над тьмой. Многие протягивали к Эос руки, кто-то поднимал повыше детей, кто-то плакал, кто-то смеялся – и всеобщее ликование бушевало над пустошью, как пламя, что помогло нам победить скользких тварей из мрака.
На скалы крайней горы забрались ребята из команды Прохора Лапина и вскоре сообщили, что черви расползлись по всей равнине, и, судя по всему, они уходят на юго-запад. Акка распорядилась притушить огонь на баррикаде, но заготовку дров продолжать до темноты.
Ветер, что дул с севера, с далекого моря, усилился. Был он теплым, и земля начала парить, отдавая полученную за дни дождей влагу.
Наши потери за эту безумную ночь оказались огромными – тысяча шестьсот семьдесят два изуродованных червями тела лежало на просыхающих камнях. Сколько сгорело, сколько пропало бесследно – это еще предстояло выяснить. Чернышов, мрачный более обыкновенного, занялся этим скорбным трудом.
Смотреть на лишенные кожи, скрюченные трупы я не мог – и ушел к Обрыву. Мне хотелось побыть одному, просто посидеть. Мыслей не было, после невероятного напряжения, после всего, что произошло ночью на баррикаде, я чувствовал себя пустым и звонким, как барабан.
Эос поднялась довольно высоко, но дымка испарений делала ее оранжевый лик несколько размытым. Небо пожелтело, воздух над Обрывом дрожал. Я развалился на просохших камнях, уступами уходящих вниз, в бездну, и принялся насвистывать мотивчик, который запомнил еще в юности. Услышал я эту детскую песенку, когда изучал темную зону И-нета, случайно наткнулся на древний сайт с песнями Великого века. Слова почти забылись, в памяти остался только мотив и один куплет, который я про себя и напевал по кругу:
Чунга-чанга, места лучше нет,
Чунга-чанга, мы не знаем бед.
Чунга-чанга, кто здесь прожил час,
Чунга-чанга, не покинет нас…
Неожиданно я увидел в стороне, метрах в десяти от себя, там, где кустарник подходил прямо к краю обрыва, высокую неподвижную фигуру. Не узнать этого человека я не мог – двухметровый уроженец индийского штата Харьяна Минхас Багика Синх был самым рослым среди колонистов.
Он не видел меня. Сложив руки на груди, индус молча смотрел на светило, потом заговорил. Голос его, звучный и глубокий, заставил меня замереть, прижавшись к камням:
– Теперь я все знаю, о Творец. Ты не такой, как рассказывал мне гуру. Ты жесток и властен. Ты испытываешь своих детей, и страдания наши доставляют тебе радость. Зачем? Для чего? Чего хорошего в чужой боли и смерти? Быть может, мы провинились перед тобой тем, что перестали верить? Или жертвы наши показались тебе скупыми?
Ты не дашь мне ответа на эти вопросы, я знаю. Ты промолчишь, потому что тебя нет. Да – нет! Ты – выдумка! Тебя придумали те, кто под именем твоим хотел спрятать свой страх, свою слабость. Истина же в том, что тебя нет. До конца я познал ее сегодня ночью. Я видел смерть и муку сотен и сотен. Я видел, как они, чтобы победить, обратились в животных, отринув разум и память. Ты не мог бы этого допустить, будь ты таким, как говорил о тебе гуру. Значит, тебя нет. Или ты – другой, но это одно и то же.
О, теперь я знаю правду! Я, все мы, все люди – мы живем в преисподней. Ты, Творец, которого нет, ибо не может быть такого бога, давным-давно заточил весь род людской в эти огненные области сущего. Здесь мы ежедневно, ежечасно встречаемся с мерзкими ракшасами и асурами. Здесь многие из нас сами становятся асурами и начинают пожирать себе подобных. Нам нет спасения – так ты замыслил, повелитель Зла. Но планы твои будут нарушены! Я, Минхас Багика, узрел путь, и я пойду по нему сам и поведу тех, кто захочет. Мы разорвем порочный круг, созданный тобой для услады твоих страстей и желаний. Мы станем другими. Не такими, как ты хочешь, но такими, как хотим мы! И в знак крепости слов моих я отрекаюсь от тебя. На, возьми все свое – и нет тебя боле!
С этими словами индус сорвал с руки стальной браслет и бросил его в Обрыв. Следом за браслетом полетели в пропасть кинжал, гребень, а потом и вся одежда Минхаса.
Голый, с растрепанными волосами, он поднял руки и нараспев произнес:
– Будь не таким, как человек, – и спасешься!
Сказав это, индус раскинул руки и шагнул в бездну…
У меня не осталось сил на эмоции. С трудом поднявшись, я побрел к палаточному городку с единственной мыслью – выспаться…
