Лишних вопросов, однако же, не возникло. Церрег был предъявлен патрулю, тщательно изучен при помощи виданной уже «синей лампы», побитая физиономия ефрейтора Бангатахха вызвала лишь несколько сочувственных и одновременно насмешливых реплик, чем все и ограничилось. Спецкоманда была допущена в пределы города Хоннард.

– Нужно было раздобыть штатское и топать пешком, – проворчал мичман. – К гражданским они так не вяжутся.

– До сих пор бы и топали, – не запозднился сержант Аунгу. – К полуночи аккурат бы вступили во внешний контур.

Спорить тут было не о чем, да и не хотелось. Урштер сбросил скорость и нырнул в транспортный эшелон, ведущий к космопорту «Хоннард-Хаттара». Какое-то время мичман мог в полной мере насладиться восторженным вниманием подчиненных к башням из стекла и металла, образовывавшим индустриальный периметр. Впрочем, довольно скоро он обнаружил, что в репликах его спутников отчетливо слышатся сочувственные ноты:

– Чем же они тут дышат?..

– И жрет эта дура, думается, половину всех энергоресурсов полушария…

– Не хотел бы я оказаться в этом местечке темной ночкой, хотя бы даже и с оружием…

– А мы все гадаем, чего это туземцы-кхэри… при всем уважении, янрирр мичман… такие, как бы поаккуратнее выразиться, нервные…

Напыжившись от огорчения, Нунгатау собрался уж было рявкнуть сакраментальное «А-а-т-ставить!», но брутальный техногенный ландшафт скоро сменился буро-зелеными шапками парковой зоны, и обидные разговоры сменились научно-познавательными.

– Деревца эти, – разглагольствовал сержант Аунгу, – называются « теагаграриа». Замечательны тем, что в естественной среде растут непрерывно, покуда не обрушатся под собственной тяжестью. В лесных массивах центральной части материка встречаются экземпляры в полсотни человеческих ростов. В городской черте, понятно, до такого дело не доводят, искореняют заранее. Нигде, кроме Анаптинувики, теагаграриа не приживаются. А все потому, что им чем хуже, тем лучше! Подавай им для комфорта и цветения загазованность и рассеянные пары металлов, а уж если еще до кучи обнаружится повышенный радиационный фон, так они, глядишь, и плодоносить начнут. Причем мутировали они таким прихотливым манером под воздействием техногенных факторов, каковые суть неотъемлемые презенты всякой колонизации…

Рядовой Юлфедкерк озабоченно рассматривал цветные полоски датчиков на личном браслете.

– Фон – полторы допустимые нормы, – сказал он. – Мы получим компенсацию по завершении задания, янрирр мичман?

– Обязательно, – сказал тот. – Даже две: одну твоим родителям, а другую – подружке, чтобы хоть изредка вспоминала солдата…

Сержант Аунгу захохотал.

– Не бахрыжься, Юлфа, – сказал он. – И здесь живут эхайны, а умирают не чаще, чем в других углах Черной Руки. Посмотри хотя бы на нас с янрирром мичманом, какие мы бравые да справные!

Рядовой посмотрел.

– Таких, как вы, – заявил он, – при всем уважении, разве что в адской смоле топить. Да и то, я думаю, придется сверху прижать чем-то тяжелым.

– Янтайрн и янрирры, – вдруг возгласил сержант Аунгу шутовским тоном, – а также милые дети и лица преклонного возраста! Мы приближаемся к самому шикарному и живописному району Хоннарда, каковой носит официальное название Феерическое Взгорье, в просторечии же именуется Бодливые Горки, если не сказать хуже…

– Молодец, – не удержался от похвалы Нунгатау. – Верно излагаешь, родные места не забываются!

– …да только хрен вы их увидите, поскольку доступ в означенные изысканные пределы лицам подлого происхождения, вроде нас с вами, наипаче на военном траспорте, сугубо ограничен. Впрочем, нам туда и ни к чему. – С этими словами сержант направил урштер в темное жерло ближайшего транспортного туннеля.

Туннель – он везде туннель, любоваться было особенно нечем, кроме светящихся указателей и объемной рекламы. Мимо проносились мелкие сверхскоростные снаряды дорожного патруля, солидно проплывали полыхающие всеми мыслимыми цветами пассажирские паромы, а встреченные по пути обшарпанные армейские «ракушки» казались заблудшими сиротками на роскошном празднике. Нунгатау не успел задремать снова, как туннель распахнулся прямо в свинцовые предвечерние небеса в тугих барашках облаков. Сержант Аунгу отпустился от управления, целиком доверившись автопилоту. Урштер сбросил скорость, описал широкую дугу и припарковался на свободном пятачке неподалеку от центрального терминала космопорта, напоминающего гигантский поникший парус из матово-черного металла.

– И что же мы тут станем делать? – шепотом спросил рядовой Юлфедкерк, на которого эта вздыбленная масса произвела в буквальном смысле подавляющее впечатление.

– Рыбачить, – ответил мичман с военной краткостью.

– Как долго? – деловито осведомился сержант.

– Пока рыбка не клюнет.

Они стояли перед «ракушкой», нарочито потягиваясь и переминаясь с ноги на ногу… чувствуя себя голыми среди обряженных.

Даже мичман никак не мог избавиться от ощущения собственной инородности. Да, он здесь явился на свет и вырос, как пыльный сорняк в холодной степи. Да, именно под это тяжелое небо он всегда возвращался из нечастых странствий по чужим мирам. Да, в этой суровой, негодной для садов и посевов земле упокоились его предки, все до единого, и порази его небесным каменьем Трикха, Стихия-твердыня, если он знал хотя бы одно имя, кроме имени матери. Ему бы взять ноги в руки, голову под мышку и убраться отсюда на городскую окраину, подальше от этого форса и глянца, от этих надменных рож и прямых хребтов… в родной Скунгак, к привычным малоэтажкам с выбитыми стеклами, расхлебененными воротами и облупленными стенами, до самой крыши размалеванными живописной срамотенью. Где говорят на языке, понятном только тем, кто родился в этой дыре и долго дышал ее зловонным воздухом. Где могут убить за пару монет и за кусок лепешки. Где смотрят только исподлобья и не верят ни единому слову. Где не дружат, а лишь сбиваются в стаи. Где шутят грубо и кроваво, над шутками гогочут громко и угрожающе, и никогда не улыбаются. Где правила жизни просты и понятны. Плохо лежит – подбери. Хорошо лежит – отними. Хочешь жрать – отыщи. Не хочешь жрать – подыхай. Слабак – найди себе стаю. Сильный – стань вожаком стаи. Не подставляй спину, не подпускай близко… Да вот только, воротившись из первого своего похода, сразу после унтерского училища, поднахватавшись воинской спеси и сильно почистив язык от колючек родной речи, юный сарконтир обнаружил, что те, кто вчера еще приветствовал его обычными скабрезностями и готов был предложить ночлег, кусок мяса и девку, молчаливым опасным зверьем глядят ему вслед, на обращенные к ним речи отвечают презрительным плевком и уходят в темные подворотни, не прощаясь и с собой не приглашая. А он, всего-то и было, что научился улыбаться… а дружить, следуя гвоздевому правилу Скунгака – «Не подпускай близко!» – так и не научился. Наверное, тогда он впервые задал себе вопрос: есть ли в этом громадном мире местечко, где он свой, где его дом и где ему будут рады? Да и нужно ли ему, дикарю, плебею и одиночке, такое место? Помнится, ответа он не нашел, поскольку вскорости вокруг затеялась такая кутерьма, что стало не до умствований… но вопрос никуда не делся и продолжал всплывать в его мозгу с постоянством и неотвязностью. Но даже теперь, когда где-то далеко, хотя уже в пределах видимости, забрезжили очертания родового поместья… да хрен с ним, с поместьем… домика с окнами, крыльцом и чистенькими, не уделанными светящейся краской-несмывашкой стенами… даже в этот час мичман Нунгатау не готов был дать окончательный ответ, хочет ли он остепениться, успокоиться, войти в свой дом хозяином – или нет.

Мимо них, изредка одаряя пренебрежительными взглядами, текли людские потоки и ручейки. Сопровождаемый надменными долговязыми адъютантами, прошествовал большой военный чин, и сам в годах, и свита ему под стать, все сухие, желчные и седые. «Инспекция, – шепнул сержант Аунгу. – Полетят чьи-то головушки. Не бывает, чтобы не полетели…» Птичьим клином проскользнули монахи Десяти Стихий в серебристых плащах с низко надвинутыми капюшонами. Галдя и закатываясь развязным хохотом, проскочили желторотые неоперившиеся курсанты военной академии – узнать их можно было по униформе, одинаково расписанной во все цвета радуги, одинаково болтающейся на не обросших еще тугим мясом плечах и одинаково расхристанной. При полном вооружении, закованные в броню с головы до пят, с недвижными каменными физиономиями, входили в толпу, словно штык в сало, патрульные наряды. Сотни и сотни эхайнов, мужчин и женщин, всех возрастов и рас – спокойные, незлые, слегка возбужденные в ожидании близкого путешествия лица… яркие дорожные одежды… простые, недоступные воинскому разумению, беспритязательные заботы… такие же простые, цивильные, надо полагать, мысли, в которых нет места ни зловещему и непонятному пришельцу-келументари, ни еще более зловещему гранд-адмиралу с его планами и интригами, ни тем более мертвящему синему взгляду из темноты.

Ничего нет проще затеряться здесь…

Мичман шумно откашлялся, чтобы подавить внутреннее смятение, и повел вокруг себя начальственным взором.

– Янрирры, – сказал он. – Вы знаете, зачем мы здесь. – Рядовой Юлфедкерк открыл было рот, чтобы выразить сомнение, но получил тычок от ефрейтора и промолчал. – Может быть, нам повезет, и мы оказались в нужном месте в нужное время. Точно так же мы можем потерпеть неудачу. («Что за хрень я несу?» – подумал он с раздражением.) В свете изложенного, задание: не привлекая стороннего внимания своими солдафонскими повадками, провести предварительный осмотр помещений терминала. Разрешается перекусить. («Наконец-то!» – вставил ефрейтор Бангатахх.) Только не суйтесь в рестораны… впрочем, вас туда и не впустят. И не экспериментируйте с местной кухней – у меня нет желания возиться с тремя дристунами! («С двумя, – поправил сержант Аунгу. – Меня здешней кухней не напугать».) Хорошо, с двумя… И чтобы никаких мне вредных излишеств – ни дурной травы, ни бухла! С патрулем не цапаться, к служителям культов с дерзостями не вязаться… Я возьму на себя окрестности. Встречаемся на той стороне площади через час. Хорошо, через полтора. Вопросы?

– Слабо, конечно, в это верится, – промолвил сержант Аунгу, – но если объект вдруг будет обнаружен?

– Никаких действий не предпринимать. Внимания не привлекать. Конечностями не размахивать, глупостей вроде «Встать на колени, руки за голову!» не выкрикивать. Вообще покинуть зону его обзора и прикинуться мебелью. Что-то мне подсказывает, с последним вы справитесь лучше всего… Немедленно известить меня и ждать. – Мичман подумал, не имеет ли смысл молвить что-нибудь воодушевляющее, и решил, что достаточно уже побыл шутом за эти несколько дней. – Выполняйте.

«Болтуны» с подозрительным рвением направились ко входу в терминал. Сержант Аунгу на ходу внушал рядовому: «Юлфа, мисхазер, в грунт тебя пятками кверху, если ты мне сейчас не объяснишь, что такое пигаклетазм…» – «Будет время, доскажу историю, как полагается, – упорствовал тот. – И все сами поймете в наилучшем виде».

Нунгатау проводил их критическим взглядом. А затем неожиданно для самого себя вздохнул с громадным облегчением. Впервые за все это время он почувствовал себя свободным.

Расчета на то, что объект вдруг появится и предъявит себя во всей красе, вяжите, мол, мне руки, добрые эхайны, разумеется, не было. Да и как его углядеть среди всей этой толпы? Мичмана никак не оставляло ощущение несоответствия цели и употребляемых для ее достижения сил и средств. Как бы он поступил на месте гранд-адмирала? Захлопнул бы планету на карантин, блокировал все космопорты. Ввел орбитальное патрулирование – на случай, если келументари располагает личным маломерным транспортом для эфирных перелетов… говорят, у этелекхов имеются такие машинки, что могут стартовать прямо с поверхности на орбиту, а оттуда нырком уходить в экзометрию… И уж потом, изолировав все наличное население Анаптинувики от остального мира, затеял бы планомерное и тщательное вычесывание местности, с поголовным контролем всякой живой души на соответствие оной предъявляемым документам и поручительствам свидетелей…

Да только кто же позволит?!

Мичман вспомнил столь же яростную, сколь и абсурдную сшибку егерей и патруля. «Сержант, конечно, мисхазери трепло, – подумал он. – Но иногда он говорит дельные вещи. Беда, когда много командиров. Не в характере эхайнов, достигших определенного ранга и положения, подчиняться чужой власти, даже если того требуют здравый смысл и общая цель. Это-то нас и губит. Но если правду говорят про этелекхов, что у них командиров нет вовсе, а подчиняются они по доброй воле и с полным осознанием целесообразности тому, кто умнее, опытнее или ни то и ни другое, а просто знает верное решение, почему тогда они впереди нас, а мы их догоняем? Или это и есть идеальная система управления, когда количество командиров сведено к абсолютному минимуму, то есть к нулю?! А что мы их догоняем и никак догнать не можем, того не отрицают даже самые отпетые чужененавистники, какой бы отвратительной ни казалась сама мысль об этом…»

Нунгатау снова вздохнул, на сей раз удрученно, и двинулся вдоль уходящей в небо стены терминала. Ему случалось бывать здесь и раньше, и за поворотом, между скрытыми под сенью пыльных теагаграриа частными лавочками и развлекаловками невысокого пошиба, его ждал чипок под совершенно соответствующей его свойствам вывеской «Зелье и порок» – хотя, если уж быть до конца справедливым, отмеченные свойства были несколько утрированы. Разумеется, за то время, что прошло с предыдущего визита, чипок могли прикрыть, мог смениться хозяин, а с ним – и предлагаемое меню… да мало ли что могло случиться в этом неустойчивом мире.

Но все обошлось. Вывеска была на прежнем месте, запахи из-за зазывно открытых дверей нимало не изменились, – местная кухня во всей ее первозданной силе! – да и негромкий перестук боевых барабанов, служивший здесь музыкальным фоном, похоже, не прибавил в темпе и не сломал раз и навсегда заданного ритма. Томясь предвкушением нехитрых удовольствий, мичман Нунгатау толкнул дверь и прошел в трепещущий полумрак. Пожалуй, вот здесь-то он был почти как дома.