КНИГА ВТОРАЯ
… Бедняга глупо тычется
В прозрачное стекло…
Эй, — масло, соль — отыщутся?
Поджарьте нам его!
Юрий Шевчук. «Карась»
Нет, не люблю я этих марсиан,
Народец, скажем прямо, хероватый,
К тому же пьющий, да и вороватый,
В отличие от нас, от россиян.
Игорь Иртеньев
Глава 1
ВОЛЧЬЯ НАТУРА
И дядюшка Сэм рассказал мне все. И было это «все» столь нелепым и тупым, что казалось абсолютно нереальным. И именно это заставляло поверить, что как раз это-то «все» и есть чистейшей воды правда. Потому как правда почти всегда нелепа и тупа. А ложь, напротив, нередко красива и увлекательна.
С полукиноидной расой созвездия Лиры человечество столкнулось в космосе около двухсот лет назад. Именно «человечество столкнулось». На самом же деле оборотни-вервольфы посещали Землю задолго до этого, ведь их цивилизация значительно старше человеческой. Однако в конце девятнадцатого (по земному летоисчислению) века она перенесла жесточайший кризис, сопровождавшийся войнами и разрухой. Мир вервольфов ослаб настолько, что дальние космические перелеты практически прекратились, а когда возобновились, информация о том участке Вселенной, где проживают люди, была утеряна.
Более того, теперь люди, которые не умеют становиться волками, официальной наукой лирян считались существами сугубо сказочными, «порождением первобытной фантазии предков». Еще бы, ведь всякий древний лирянин был бы счастлив повстречать подобный «разумный корм», обладающий нежной вкусной плотью и неспособный в то же время дать вервольфу физический отпор. Просто-таки мечта… По-нашему, нечто вроде самонасаживающихся на вертел вальдшнепов.
Из военного кризиса вервольфам, сгрудившимся к тому времени на единственной не выжженной термоядерными ударами планетке, удалось выкарабкаться, лишь введя жесточайший режим дисциплины и порядка. Порядка, которому и позавидовали московские бояре, познакомившиеся с лирянами в период очередной большой российской смуты. А также их привлекли новые технологии, делающие промышленное производство на несколько порядков дешевле.
— В чем их суть? — поинтересовался я.
— Это долго объяснять, — уклончиво ответил дядюшка Сэм, — как-нибудь потом…
Тогда я не заметил в этом его ответе ничего подозрительного.
— А зачем это самим лирянам? — не мог не спросить я. — Неужели они… охотятся на людей? — мне и самому была противна эта мысль. Да и вряд ли она верна. Уж больно глупа.
— Ну-у-у… — протянул дядюшка Сэм.
Мы сидели с ним в этот миг в каюте одного из десантных кораблей-«призраков», двигающихся назад к Петушкам на поглотителях и с отключенными маячками, — не совсем так.
— Но близко? — предчувствуя недоброе, наседал я.
— Близко, — согласился дядюшка, качнув зеленой полевой каской, которую всучил ему Филипп для сокрытия неавторитетных ушей. Еще надеты на нем были такие же зеленые форменные трусы, а прочую одежду он брезгливо стянул с себя сразу после того, как, наобнимавшись с «пчеловодами», остался со мной с глазу на глаз. — Но лисьно меня волнует совсем другое.
— Ну? — я нервно застучал ногтями по столу.
— Меня волнует то, сто бояре подписали с лирянами договор о предоставлении в их полное право целого сектора космоса, и люди, во всяком слусяе россияне, туда не имеют права совать нос. А усе вервольфы сделали все для того, стобы Россия поднялась настолько, стобы могла контролировать все процие страны.
— Вновь Россия — жандарм Европы?
— Угу, — подтвердил дядюшка.
— Ладно, хорошо, — покивал я. — Пусть все так, как вы рассказываете. Но скажите мне, в чем тут беда? Космос безграничен. Пусть лиряне владеют какой-то его частью, они ведь честно отрабатывают эту цену. Кто ж виноват, что сами русские не способны наладить толковое управление? — Это мое высказывание было абсолютно искренним. — Нам это и история показывает.
— Да?! — неожиданно вспылил дядюшка Сэм. — «Отрабатывают»?! А знаете ли вы, сударь, пословицу: «Как волка ни корми…»
— «… И у осла все равно член толще», — закончил я меланхолически.
— Мозно и так, — с явным раздражением пожал плечами дядюшка. — Мозно и посмеиваться. Только вам, будуссему царю, это как-то не к лицу… Серьезнее надо быть… Когда подписывался договор, мы многого ессе не знали. Мы не были достатоцьно опытны. В отлицие от лирян. Мы не знали ессе, сто именно в том, незнацительном казалось бы, секторе космоса, который взяли себе на откуп они, находятся основные в галактике залезы…
— Мудила! — догадался я.
— Сам ты!.. — вскипел дядюшка, но осекся. — Простите, государь. Но при цем тут мудил? Зить и без него вполне дазе мозно. В их секторе самые богатые залезы порония, из которого изготавливается горюцее для гиперпространственных приводов. А без этого, как вы, надеюсь, понимаете сами, зить сегодня невозмозно.
«Все ясно, — подумал я. — Пороний — это нефть XXV века. Кто им владеет, тот владеет и миром».
— Мы покупаем пороний у вервольфов? — уточнил я.
— Да, у Рюрика, — кивнул дядюшка. — Это сто сестьдесят цетвертый элемент в таблице Менделеева. На Земле его не было вообсе, и на обзытых нами планетах — с гулькин нос… — И добавил трагически: — Мы вымениваем его на кровь.
— На что?! — не поверил я своим ушам.
— Да-да, на кровь, вы не ослысались, — горько усмехнулся дядюшка. — Не забывайте, мы имеем дело с волками. Хотя, если цестно, эти данные по поводу крови, достаточно хоросо не проверены.
— Надеюсь, это не человеческая кровь? — спросил я осторожно.
— Целовецеская, целовецеская, будьте спокойны. Всякую скотину они разводят и без нас.
— Нет, — возмутился я, не желая верить этим бредням, — это становится по меньшей мере смешным. Сперва вы рассказываете мне сказочки об оборотнях, теперь они становятся вампирами…
— «Сказоцьки об оборотнях» и появились в земном фольклоре именно потому, сто зители Лиры когда-то регулярно наведывались на Землю. И сказоцьки о вампирах имеют под собой достатосьно твердую посьву. Кровь — субстанция уникальная. А целовецеская кровь для лирян — деликатес. Хотя, повторяю, эти данные я полуцил из непроверенного истоцника. Но логике такое полозение вессей не противорецит, и я склонен сцитать, цьто все так и есть.
— Но кровь можно синтезировать…
— Да? — не дослушал меня дядюшка. — Вы в этом уверены? А я поцему-то нет. Наверное, потому, сто тоцьно знаю: синтезировать кровь невозмозно. Как невозмозно создать искусственную зизнь. Мозет, вы в своем двадцатом веке и умели соверсать подобные цюдеса, но поцему-то я оцень-оцень в этом сомневаюсь. Во всяком слуцяе, мы в двадцать пятом этого не умеем. Сто вообсе вы знаете о крови? Рассказите-ка мне.
— Ну-у… — начал я, — кровь — это раствор полезных веществ, насыщенных кислородом…
— Темнота и мракобесие! — вскричал дядюшка Сэм. — Кровь — это колония высокоорганизованных, я бы даже сказал, разумных, да еще и дисциплинированных суссеств, несуссих беззаветную и неблагодарную нам слузьбу на благо насего организма!
— Это, конечно, поэтично… — начал было я, но дядюшка вспылил:
— Ни хрена не поэтицьно! Так все и есть на самом деле! Клеточные вессества крови строго специализированны, действуют слазенно и знацительно более социально, чем, например, пцелы или муравьи! Тромбоциты бросаюся по сигналу тревоги вперед и своими цясуйситыми телами закрывают любые трессинки и раны в наших тканях, погибая, мезду просим, при этом. Эритроциты транспортируют кислород туда, а углекислый газ — обратно, и при этом езесекундно в здоровом теле гибнет около трех миллионов эритроцитов, и столько зе их продуцируется спинным мозгом! Лейкоциты отважно идут на врага, будь то вирус, бактерия или любая иная зараза, попавшая к нам в сосуды!..
— Как лиряне получают необходимую им кровь? — остановил я его не слишком впечатлявшую меня медицинскую тираду. — Они убивают людей?
— Нет-нет, зацем зе? — чуть успокоился дядюшка. — Сеть донорских пунктов опутывает весь населенный людьми космос. Кровь ведь, вообсе, продукт ценнейсий.
— А люди знают?..
— Нет, — помотал головой дядюшка. — Люди думают, это для насей, целовецеской медицины.
Все это выглядело довольно противненько, почти как во «Втором нашествии марсиан» Стругацких, но, будучи сыном лживого XX века, я прекрасно знал, как легко исказить, вывернуть наизнанку любую истину. Я ведь часть жизни был еще гражданином Советского Союза… И «Скотный двор» Оруэлла я тоже читал…
— Ладно, — сказал я. — Допустим. Но что во всем этом худого? Кровь люди сдают добровольно?
— Да, — поджал губы дядюшка.
— Им платят?
Дядюшка молча кивнул.
— Выходит, беда только в том, что они не знают, на какие нужды она направляется?
— Ну да, — кивнул головой. — О сусествовании вервольфов знает лись горстка связанных страсной клятвой людей из высьсих политисеських кругов. Всякий проговоривсийся становится дицью. Единственная оппозиционная организация — моя. Но, мезду процьим, «Обсество консервативных пцеловодов» в России знают и увазают все.
— И все-таки я не понимаю, — искренне признался я. — Все живы и здоровы. Волки сыты, овцы целы. Они добывают нам пороний, мы поставляем им кровь. Гадко, ясное дело, но такова их природа… Царит гармоничное равновесие… Симбиоз… А что касается тайны… Государственные секреты существовали всегда, и всегда они таили в себе что-нибудь неблаговидное.
— Вы циник, милостивый государь, — заявил дядюшка Сэм, отводя взгляд. Хотя цего зе ессе мозно было озидать от вас… Неузели вас не возмуссяет то, сто кто-то питается кровью васых соотетественников, узе потти васых подданных?
Чего-то в его голосе не хватало… Твердости?
— Дядюшка, — протянув руку, я взял его за подбородок. — Смотрите мне в глаза.
Он послушался, и я окончательно утвердился в том, что сказанное им только половина правды.
— Выкладывайте, — заявил я.
Дядюшка вырвал подбородок из моих пальцев, вздохнул и сказал:
— Я хотел. оградить вас, государь, от всего этого. Оно пацкает. Но стось, слусайте. Во-первых, ситуация вовсе не нормальна. Лиряне обманом завладели основным запасом порония в галактике. Мы и знать не знали тогда о его суссествовании, они же знали. И они же позднее подкинули целовецеству гиперпространственный двигатель. И теперь горстка лирян владеет несметным сокровисьсем.
— Жидомасоны, — подсказал я дядюшке любимую страшилку моих красно-коричневых современников.
— Нет, — помотал головой он. — Лиряне — не люди. Это другой вид. Лирянин в образе муссины не мозет оплодотворить земную сенсину, а в образе волка — земную волцицу…
— Ну и ладно, — пожал плечами я. — Но мы ведь мирно сосуществуем. — «Как это сосуще звучит — «сосуществуем», — подумалось мне.
— Недовольные были, — возразил дядюшка. — Земля — колыбель целовецества была против, и Рюрик ее уництозыл. Но это было задолго до моего рождения. Так сто я тозе, узе познав всю унизительность целовецесской роли в данной ситуации, все зе мирился с нею. Ради нынеснего мира и равновесия во Вселенной. Пока не узнал новую и узасную тайну.
— Давайте, давайте, — поторопил я его. — Колитесь. Давно уже пора. Без этой ужасной тайны все выглядит чуть ли не идиллически.
— Волк начинает показывать зубы, — сообщил дядюшка. — Просли многие годы, и правление династии Рюриков уже кажется всем естественным. И вот тут-то и нацинает работать план по уництозению одного вида разумных суссеств другими.
— В чем суть этого плана?
— Рюрик собирается предлозить людям бессмертие..
— Не понял. Так уничтожение или бессмертие?
— Вопрос слозный. Изобретение лирян состоит в следуюсьсем. Суссествует некое поле, в котором с особой, многократно увеличенной силой действуют кармицесские законы. Оно зе действует на кровь целовека и делает его бессмертным, точнее нестареюссим. Целовек, пробывший в этом поле достатоцный срок, сам умереть не мозет, его мозно только убить. Однако кармицеские законы действуют так, сто, став бессмертным, целовек, будь то музцина или зеньссина, одновременно становится бесплодным. И более того, если у целовека узе есть дети, они погибнут: от внезапной болезни, от несцястного слуцяя или от цего-то ессе… Полуцяется, сто продолзить себя в вецьности ты мозесь только одним из двух способов: или став бессмертным, или умерев, но оставив потомков… Вот и все. Коварные лиряне намерены подарить людям бессмертие.
— Не понял, — честно признался я. — И чего же тут страшного? Выбор-то остается за нами.
— Цего с тут непонятного?! — вспылил дядюшка. — Рюрик слишком хорошо знает людей. Знает их эгоизм и недальновидность. Многие предпоцтут лицное бессмертие продолжению рода. А мало-помалу оборвутся и все родовые линии. Но это бессмертие мнимое. С каздым из этих «бессмертных» в тецение срока, длина которому — вецность, цто-нибудь да приклюцится. И род людской сойдет на нет, уступив Вселенную вервольфам. Им останется только подоздать.
— А клонирование? — спросил я неуверенно.
— Какая разница — клон или ребенок из црева?! Карма для всех едина!
Дядюшка замолчал. Молчал и я, понимая, что рассказанное им сейчас абсолютная и окончательная правда. Я еще не осознал ее в полной мере. Но я чувствовал, что она действительно страшна.
Бессмертие и смерть — суть одно и то же? Звучит, разумеется, поэтично. Но очень уж трудно воспринять эту идею всерьез. Однако «тормозить» сейчас не время. Умом я понимаю, что все услышанное мною соответствует истине. А значит, надо действовать.
— Мезду процим, — нарушил тишину дядюшка, — никакой он не Цетвертый. Рюрик один и тот зе. Похороны одного и коронация последуюссего — его сына — это все спектакль, цтобы народ ницего не заподозрил. Этот спектакль проводился узе три раза.
— Когда это начнется? — спросил я. — Когда он подсунет людям бессмертие?
— Узе нацялось, — мрачно сообщил дядюшка. — Бессмертие даровано приблизенным ко двору.
— Рюрик подсунул его обманом? Он скрыл последствия?!
— Нет. Он ницего не скрывал. Но ни один из тех, у кого ессе не было детей, не отказался от этого дара. — Дядюшка расстегнул ремешок под подбородком, усталым движением стянул с головы каску и положил ее на колени. Его гигантские уши тотчас бодро распрямились. Дядюшка помассировал их обеими руками, утер со лба пот, а затем со вздохом сообщил:
— Я тозе бессмертен.
Стоя посередине спальной комнаты в резиденции «пчеловодов», Аджуяр и дядюшка Сэм подозрительно, а если быть точным, то с явственной неприязнью разглядывали друг друга. Я же делал вид, что не замечаю этого.
— … Каждому из вас я в той или иной мере обязан жизнью, каждого уважаю, как человека, обладающего большим жизненным опытом, а потому прошу любить и жаловать друг друга, — закончил я церемонию их знакомства, последовавшую сразу за проклятиями, которыми наградила меня Аджуяр за то, что я оставил ее одну и куда-то исчез.
— Васе велицество, простите за прямоту, — высоко подняв подбородок, повернулся ко мне дядюшка. — Кому, как не вам, знать, сто именно дзипси мы обязаны насим нынесним плацевным состоянием дел. Так могу ли я доверять им?.. Ей… Не думаю.
Выглядел он весьма надменно. Но прикрывавшая его уши каска не спасла его.
— Ай-ай, как он раздухарился… Но я и не рвусь снискать особое доверие у этого пожилого зайца, — парировала Аджуяр вроде бы мне адресованными словами, и мстительные искорки блеснули в ее глазах.
Дядюшка возмущенно фыркнул и явно хотел залепить в ответ еще более оскорбительную тираду, но я остановил его:
— Помнится, когда джипси захватили корабль, вы, сударь, каялись мне в преступной халатности и собирались подать прошение о том, чтобы я наказал вас… Не так ли?
— Да, но… — густо покраснел дядюшка, — но вы ессе не на престоле.
Вот ведь негодяй. Выкрутился.
— Тем не менее, — нахмурился я, — этот эпизод должен напомнить вам, что не только джипси привели нас к нынешнему плачевному положению. И что правы вы бываете отнюдь не всегда.
Дядюшка удрученно кивнул.
— Далее, сударь, хочу обратить ваше внимание на тот факт, что это не вы вызволили меня из трудной ситуации, а наоборот — я вас. А удалось мне это только благодаря помощи Аджуяр и ее соплеменников.
Дядюшка был сражен окончательно.
— Простите меня, государь, — потупился он. Затем шагнул к колдунье и протянул ей руку: — Рад знакомству и надеюсь, вы не обизаетесь на меня.
Но не тут-то было. Не подавая в ответ руки, старуха презрительно прищурилась:
— Разве я, джипси, мусор и хлам, смею обижаться на человека с высоким кодом социальной значимости… Такие, как ты, швыряют таких, как я, в вонючие каталажки только за то, что мы существуем на свете…
— Аджуяр, прекратите! — рявкнул я. — Так мы никогда не достигнем ничего конструктивного! Или вы немедленно заключите перемирие, или на сей раз я обойдусь без вашей помощи.
— Ладно, — нехотя пожала ведьма протянутую дядюшкину руку. — Но запомни, жирненький зайчик, сказанное государем нашим: это не мир, это перемирие…
Тот, словно обиженный ребенок, искательно глянул на меня.
— Стоп, — поднял я вверх обе руки. — С этого момента вы прекращаете оскорблять друг друга. Подобные выходки выбивают из колеи и мешают достижению цели. А мы должны быть слаженной командой. Вы согласны со мной? Вы, оба?!
Покосившись друг на друга, они неохотно кивнули.
— Тогда перейдем к делу. Для начала давайте определимся. Скажите, каковы наши цели? Как их понимает каждый из вас. Я слушаю.
Их ответы меня и удивили, и обрадовали. Точнее, то, кто какую из целей назвал первой, так как я ожидал противоположного результата и уже приготовился к спору.
Дядюшка Сэм сказал:
— Вырвать из лап Рюрика васу семью.
А Аджуяр сказала:
— Посадить тебя на трон. Ляля заслужила этого.
— Все верно, — продолжил я экзамен, — но что следует совершить сначала, а что — потом?
— Снацяла освободить залозьников, — вновь первым отозвался дядюшка. — С таким козырем в руках у Рюрика мы не мозем расситывать на успех. В любой момент он смозет пригрозить расправой над вашими близкими и управлять вами, мой государь, как марионеткой.
Аджуяр помотала головой:
— Так не пойдет. Если мы просто уведем пленников у него из-под носа, он обрушится на нас всей своей мощью. А мощь эта велика. Сперва мы должны лишить его силы. Или власти. Или заполучить такой же козырь против него.
— Да, конечно, — сказал я, — вы оба правы. Самым удачным, беспроигрышным вариантом было бы захватить трон и освободить заложников одновременно. Но, как вам кажется, сейчас мы занимаем настолько выгодное положение, чтобы рассчитывать на это?
Мои советники молчали.
— Ладно, — продолжал я. — Если мы не можем этого, то должны хотя бы сделать выбор. Что в нынешней ситуации реально для нас?
— Я знаю, как освободить Лялю, — поджав губы, призналась Аджуяр, — если джипси будут с нами.
— А вы? — обернулся я к дядюшке.
— Я?.. Я не знаю, как захватить трон, пока ваша семья в лапах у Рюрика, покачал головой дядюшка. — Это слишком мощный козырь против нас.
Возникло ощущение, что он хитрит, но меня его решение устраивало.
— Выходит, не о чем и спорить, — резюмировал я поднимаясь. — Надо звать сюда табор.
… С табором мы связались довольно легко, ведь я знал частоту приемника головного корабля. А Филипп заверил, что засечь и определить местонахождение конспиративного передатчика, которым мы воспользовались, практически невозможно.
Увидев меня на экране своей рубки, Гойка выпучил глаза и даже перекрестился:
— Свят, свят, свят! — вскричал он, сверкая белозубой цыганской улыбкой. Чечигла?! Живой?! Ай, молодец, Рома! Уж и не чаял я тебя увидеть! А ты — вот он… И ты, старуха, здесь! — перевел он сияющий взгляд на ухмыляющуюся Аджуяр.
— Как дела у вас? — спросил я, безумно радуясь тому, что судьба, похоже, намерена вновь свести меня с единственным в этом мире настоящим другом. Улыбка моментально слетела с его лица, и теперь стало заметно, что он то ли смертельно устал, то ли предельно напряжен.
— Дела творятся никуда не годные, — признался он и нервно потрепал рукой ус. — Не в добрый час встретился ты нам, Рома, вот что я скажу тебе, хотя ты и лучший мой друг. Неприятности с тех пор сыплются на нашу голову одна за другой. А как ты покинул нас, и вовсе не стало житья. Жандармы допрашивают и обыскивают наши корабли почитай каждый день. Зельвинда нашелся, но лучше бы мне не видеть его таким, каким он стал. Должно быть, он перенес страшные пытки. Я не смог передать ему табор…
Я чувствовал, как мои руки сами собой сжимаются в кулаки. Неужели толстого жизнерадостного Зельвинду можно сломать?! Неужели я больше никогда не услышу задорный звон колечка в его мясистом носу?.. Они сполна ответят мне за это!
— … Многих из моих людей они увели с собой, — продолжал Гойка, — и я не знаю, где искать их…
— Ваши злоключения закончились, — прервал я его. — Сейчас ты примешь всю необходимую информацию для того, чтобы добраться сюда. Тут вы получите надежную защиту и поможете мне. — Я обернулся к бородатому «пчеловоду»: — Филипп, передай ему наши координаты.
А вот что я услышал, когда приемник настроили на официальную волну: «Всем-всем-всем. На нашем крейсере, принадлежащем Генеральной Имперской Жандармерии Его Величества Рюрика Четвертого, находится грязная джипси, женщина государственного преступника, звездокрада и самозванца, который, поправ людской закон и Божье предначертание, бесстыдно объявил себя наследником российского престола и уничтожил нашу национальную святыню — Храм Царя-Искупителя Великомученика Николая Второго. Тут же находится и его малолетнее отродье нечистых кровей. Сам изменник скрылся, но уйти от закона и Божьей кары ему не удастся. Если вы знаете хоть что-то о местонахождении преступника, вы обязаны немедленно передать эту информацию на нашу частоту. Вас ожидает поистине царская награда…»
Так я и знал, что взрыв Храма Рюрик повесит на г меня.
«Всем-всем-всем. На нашем крейсере, принадлежащем Генеральной Имперской Жандармерии Его Величествa Рюрика Четвертого, находится грязная джипси, женщина государственного преступника, звездокрада и самозванца, который, поправ людской закон и Божье предначертание, бесстыдно объявил себя наследником российского престола и уничтожил нашу национальную святыню — Храм Царя-Искупителя Великомученика Николая Второго. Тут же находится и его малолетнее отродье. Если бы самозванец обладал хоть толикой приписываемого им себе царского достоинства, он уже давно связался бы с нами или попытался вызволить свою семью. Но он трусливо затаился. Его волнует только собственная безопасность… Откликнись, трус…»
И т. д. и т. п… Нюансы менялись, но суть оставалась одна. А самыми отвратительными были трансляции звуков побоев, детского плача и Лялиных причитаний. Когда я впервые услышал это, мне казалось, я сойду с ума.
Но дядюшка успокоил меня:
— Васе Велицество, не верьте тому, сто слысыте. Уверяю вас, это имитация. Я знаю этих людей и утверздаю с полной ответственностью: васу супругу и сына они не посмели бы и пальцем тронуть. Они хотят вынудить вас войти с ними в контакт, выманить из убезисся и захватить… Если же это им не удастся, если победа будет за вами, они всегда смогут оправдаться тем, что не прицинили вреда васей семье. И каздый будет уверять, сто именно он засситил пленников от насилия.
— Но я же сам слышал…
— Это синтезированные голоса.
В принципе такое было возможно еще в наше время. И примерно о том писала мне в своем «письме счастья» Ляля. Потому я поверил дядюшке и слегка успокоился.
Связаться с кораблем, на котором находилась Ляля, было бы еще проще, чем с табором, ведь регулярные передачи с него, предназначенные как для моих ушей, так и для ушей потенциальных доносчиков, транслировались непрерывно. Но мы решили, что делать этого пока не следует. Мы поступим так лишь тогда, когда будем в полной боевой готовности. Или если эти передачи внезапно прекратятся. Поскольку враги продолжают их, значит, чуют, а возможно, имеют и точные данные, что я жив, здоров и представляю для них реальную угрозу. А вот ежели вдруг они расслабятся и успокоятся, тогда я напомню им о себе. Пока же пусть. Пусть…
Собаки лают, ветер носит.
После недели, проведенной в ожидании прибытия моих джипси, я принялся настаивать на прогулке по Ерофееву. Сидеть в четырех стенах мне, поверьте, основательно надоело. Поняв, что доводами о необходимых мерах безопасности и конспирации меня не пронять, дядюшка, которому специально доставленный в резиденцию врач-стоматолог подправил зубы и привел в норму дикцию, стал расписывать нелепость моей затеи с другой точки зрения:
— Ерофеев — самый что ни на есть тривиальный провинциальный городишка самой что ни на есть заштатной планетки. Один из многих промышленных придатков столицы. Потому мы, «пчеловоды, и выбрали его для своей штаб-квартиры. Тут нет ни достопримечательностей, ни исторических мест, ни шедевров архитектуры. Потерпите, государь, ваша затея небезопасна. А стоит ли рисковать, когда в конце пути вас ждет столица со всем ее великолепием?..
Дай им волю, и они посадят меня в одну клетку со Сволочью. Кстати, о ней. Наконец-то я могу задать дядюшке давно мучивший меня вопрос.
Разговор этот мы вели в баре «пчеловодов» за рюмочкой водки, сидя за столиком вдвоем. Из-за других столиков на нас бросали любопытные взгляды, но подходить не решался никто. Я закусывал шашлыком, дядюшка же — специально для него заготовленными овощами и корнеплодами. Исправленные зубы не могли повлиять на благоприобретенную часть его натуры. Кстати, со дня на день ожидалось посещение хирурга, который купирует дядюшке уши. Пока же он был вынужден появляться на людях все в той же своей дурацкой каске…
Итак, вопрос, связанный со Сволочью:
— Как вам удалось изготовить послание для меня и передать его через Семецкого?
— Через Семецкого? — удивился дядюшка и, хряпнув очередную рюмашку, принялся суетливо набивать рот морковно-капустным салатом. — Разве он жив, Семецкий?
— Уже нет, — ответил я, слегка шокированный его черствостью. — Но тогда был жив. Именно он, рискуя жизнью, передал мне ваш диск. И погиб, выполняя это опасное дело.
… Похоже, и это известие не произвело на дядюшку особого впечатления. Хотя стоило ли ждать от него чего-то другого? Ведь, помнится, он и сам приготовил своему подчиненному незавидную участь, как гениальному изобретателю машины времени и одновременно ненужному свидетелю…
Задумчиво жуя, дядюшка заговорил:
— Пожалуй, это самый загадочный момент во всей истории моего плена. Человек, внезапно появившийся на моей поляне, был одет в форменный комбинезон штурмана царского космофлота. Голова его была спрятана в соответствующий гермошлем, лицевое стекло установлено на односторонний светонепроницаемый режим. Даже его речь я слышал только через переговорник, и голос при этом был основательно искажен… («Дарт Вейдер, да и только!..», — подумал я.) — Он сказал, что хочет мне помочь, предложил сделать съемку и заявил, что сможет передать запись вам. Хотя я и боялся провокации, но все же согласился. Я должен был рискнуть. Но когда я спросил его, где я нахожусь, он ответить отказался.
— Кто бы это мог быть? — полюбопытствовал я.
— Теряюсь в догадках. Похоже, что это — кто-то из приближенных Рюрика, сочувствующий, однако, нам и готовящий для себя пути к отступлению.
— Как мы узнаем его, когда это ему понадобится? Как он сможет доказать, что именно он помог нам?
— Незнакомец предусмотрел это. Хотя более вероятно, что он вовсе не незнакомец мне, иначе зачем бы он от меня прятался? Он сказал, что передаст вам лишь копию, оригинал же останется у него. И на этом оригинале, в конце записи, он снимет свой шлем, и мы увидим, кто является нашим тайным помощником…
Мелькнула мысль, что по традиции приключенческой литературы таинственный друг должен оказаться нашим главным врагом — Рюриком. Но нет, это было бы уже слишком.
— За неизвестного спасителя, — предложил я, и мы выпили. Закусив, я вернул разговор в прежнее русло: — Ладно, допустим, с этим все ясно. Точнее, не ясно ничего, но от наших разговоров яснее не станет. Давайте-ка поговорим с вами о прогулке по Ерофееву…
Услышав эти слова, дядюшка страдальчески поморщился. Он, похоже, решил, что я уже забыл о своем капризе. Тем временем в дверях бара появилась Аджуяр, окинула помещение ищущим взглядом и направилась в нашу сторону. Я кивнул ей, и она присела за наш столик. Дядюшка, заставив себя улыбнуться цыганке, вновь принялся тянуть свою волынку:
— Ну зачем вам это, государь?! Честное слово, вам не стоит настаивать на этой идее. Риск ничем не оправдан… Городишко — абсолютно никчемный. По всей планете разбросаны промышленные поселки, а этот, самый крупный, гордо именуется «городом». Но на самом деле это только поселок. Такой же промышленный поселок…
Я уже видел современные «поселки». В моих масштабах это достаточно крупные населенные пункты. Кстати, или от того, что родился я все-таки в Советском Союзе и «новости с полей и предприятий» мне отнюдь не чужды, или от того, что в детстве одной из моих любимых книжек был носовский «Незнайка» с его социальной направленностью, но я был вовсе не прочь побывать и на каком-нибудь «промышленном объекте», посмотреть, как тут что производится. Хотелось также понять, в чем смысл загадочных лирянских технологий. Хотя главным было все-таки и не то, и не это, а просто тяга к смене обстановки в сочетании с желанием во что бы то ни стало настоять на своем. Я царь или кто?
— Тут используются лирянские технологии? — спросил я.
— Да, — неохотно отозвался дядюшка. — Они используются везде…
— Полет за вами на Зеленую Лужайку был для меня настоящим праздником, перебил я дядюшку, разливая водку, в том числе и Аджуяр, в мигом принесенную розовощеким коротышкой барменом рюмку. — Я ужасно устал постоянно находиться в закрытом помещении. Но вам не понять этого.
— Мне?! Не понять?! — вскричал дядюшка горестно. — Мне-то как раз еще как понять! Знаете ли вы, каково мне сейчас? Можно обрезать уши, можно подточить зубы, но душу, душу не обрежешь и не подпилишь! Признаюсь вам: там, на Зеленой Лужайке, я узнал, что такое истинное счастье. И я хочу обратно в лес, туда, где простор и нега. Где журчит ручеек и бабочки перелетают от цветка к цветку, неся им желанный нектар…
«Это пчелки носят нектар, — подумал я, — и не от цветка к цветку, а в свои ульи. А бабочки переносят пыльцу…» Но я промолчал, а дядюшка продолжил:
— Я хочу прыгать по свежей травке, нагуливать жирок и грезить о встрече с такой же, как я, вольной зайчихой…
Я увидел, что по щекам дядюшки Сэма текут слезы. Заметив мой взгляд, он утер их, нахмурился и вдруг ударил кулаком по столу:
— Но нет! Этому не бывать! Я должен быть твердым! Долг — превыше всего! Я не позволю вам рисковать делом всей моей жизни! — пьяно погрозил он мне пальцем. — Я не пущу вас на эту вашу прогулку. Терпите государь, терпите. Это ваш долг перед отечеством! Я терплю и вам велю! Да и зачем вам это? Поверьте, ничего интересного в здешних местах нет. Грязно, шумно, некрасиво, то ли дело…
Но я так и не узнал, что происходит «то ли дело»… Внезапно Аджуяр протянула вперед руки и, проведя ладонями перед лицом дядюшки, сказала:
— Мы идем гулять в город. Прямо сейчас.
— Да! — вскричал дядюшка все с тем же пылом. — Прямо сейчас! И никто не сможет запретить нам пройтись по этому прелестному городку! Вперед, друзья! Я покажу вам все его достопримечательности! А их тут — завались! Куда ни плюнь!
Я бросил на Аджуяр укоризненный взгляд, но она в ответ только невозмутимо пожала плечами.
Отговорить дядюшку Сэма от прогулки пытался Филипп, но, убедившись, что это бесполезно, тоже вызвался поучаствовать в экскурсии. Он был явно обеспокоен дядюшкиным состоянием и не позволил ему занять водительское кресло серебристого, военного вида антиграва-псевдолета.
Управлять Филипп взялся сам, меня и Аджуяр посадил тоже спереди по бокам от себя, а дядюшка развалился один на сиденье позади нас. Почему они предпочли воспользоваться машиной в то время, как могли бы просто лететь так, как мы летели к космодрому? Чтобы не привлекать к себе внимания? Хотя, с другой стороны, Аджуяр-то нашими способностями не обладает.
«В принципе «пчеловоды» и ей могли бы пожаловать мнемогравитат, — подумал я, но промолчал. В конце концов, если бы они могли и хотели это сделать, они сделали бы это и без моей подсказки. А мне подобное положение вещей даже на руку. При всем моем нынешнем доверии и симпатии к старухе я хотел бы иметь по отношению к ней хоть какие-то преимущества. Она способна прочитать мои мысли и заставить меня делать то, что пожелает. Так пусть же, в отличие от меня, она хотя бы не умеет летать.
Возможно, «пчеловоды» рассудили так же?
Как бы то ни было, но на экскурсию мы отправились в антиграве.
… - Ну и что вас тут интересует. Ваше Величество? — тронул меня за плечо дядюшка.
Машина, петляя, медленно плыла к центру вечернего города. Я обернулся и успел заметить на лице дядюшки пьяную ухмылку, которую он, правда, моментально попытался согнать.
— Не знаю, — пожал я плечами, — вам виднее. Я хочу осмотреть город, и, думаю, вы поможете мне в этом. Вам-то, наверное, знаком тут каждый закоулок.
— А то! — кивнул дядюшка. — Может, в бордель? К девочкам? А? Там такие зайки имеются!..
— Типун тебе на язык, бесстыдник! — возопила Аджуяр. — К девочкам?! Ты предлагаешь это царю?! Да еще в то время, когда его жена и сын находятся в смертельной опасности?!
— А с вами, бабушка, никто и не разговаривает, — как-то совсем по-детски сообщил дядюшка.
— Не думаю, что это хорошая идея, — вмешался я, подозревая, что, если не сделаю этого, разразится неминуемая буря. — Мне хотелось бы осмотреть здешние, достопримечательности.
— Ну, не хотите, не надо, — обиделся дядюшка, демонстративно растянулся на своем сиденье и задремал.
Что ни говори, а свежие морковь и капуста — закуска далеко не самая подходящая для мужчины.
— Устраивать экскурсии лучше с утра, — откликнулся Филипп. — Есть тут пара музеев, несколько галерей традиционной живописи и вернисаж текучей мелопластики. Между прочим, крупнейший в галактике. Но сам город красивее, конечно, вечером.
Я уже успел это заметить. Особенно впечатляли фасады огромных зданий, некоторые из которых подсвечивались летающими вокруг них по замысловатым траекториям разноцветными или монохромными прожекторами-спутниками.
— Что такое «текучая мелопластика»? — поинтересовался я.
— Вы не в курсе? — удивился Филипп. — Это нынче чуть ли не самое модное направление искусства. Оно находится на стыке музыки и скульптуры… Вот, кстати, взгляните. — Машина повисла перед очередной архитектурной махиной. Это, конечно, не более чем дизайн, но принципы использованы те же…
Я не сразу понял, о чем он говорит. Музыка действительно имела место: довольно отчетливо раздавались в вечернем воздухе торжественные и в то же время странные аккорды. Но больше ничего особенного вокруг вроде бы не происходило. Я повертел головой. Филипп, заметив мою растерянность, указал рукой на фасад:
— Приглядитесь.
Я глянул на здание и даже вздрогнул от неожиданности. Вроде бы только что его ровно освещенный простым белым светом фасад был гладкой, строгой стеной… Откуда же взялись эти поддерживающие крышу обнаженные фигуры каменных «атлантов» с собачьими головами?
Ударили литавры, и у меня екнуло сердце, потому что одновременно с этим «атланты» опустили руки. А затем они деформировались и превратились в округлые колонны в римском стиле. Еще один мажорный музыкальный всплеск, и колонны эти как бы «сдулись» и сравнялись со стеной, которая вновь стала такой же строгой, как тогда, когда я ее только увидел, но на этот раз не абсолютно ровной, а с ярко выраженными рельефами каменных глыб, из которых она якобы сложена.
Все происходившее напоминало пластилиновый мультфильм, но не на экране, а в реальном объеме и притом в грандиозном масштабе внушительного здания…
Но вообще-то все это фокусы. Ничего особенного. И в двадцатом веке какой-нибудь дикарь, наверное, точно так же поражался бы, увидев светящуюся и переливающуюся рекламу туристического агентства на Тверском… И все же, прекрасно сознавая это, я, как зачарованный, глядел во все глаза.
— Такое оформление дома — достаточно дорогое удовольствие, — заметил Филипп.
— А что это за дом? — поинтересовался я.
— Посольство лирян. Филиал, — скривившись, отозвался он.
— А-а. Ну-ну. Эти-то могут себе позволить.
— Подобные филиалы есть в каждом крупном городе России, — добавил Филипп.
— Поехали дальше? — предложил я, заставив себя оторваться от зрелища. Как раз в этот миг поверхность стены сперва подернулась рябью, а затем каждая глыба, из которых она состояла, превратилась в огромные, грубой лепки белоснежные цветы.
— Поехали, — согласился Филипп. — Может, заглянем в какой-нибудь дансинг?
Еще чего не хватало. Но не успел я возразить, как он уже выдал новую идею.
— О! — вскричал Филипп и в возбуждении потрепал себя за бороду. Машина вновь остановилась. — Знаю! Вы же любите музыку! Тут, в Петушках, находится, один из самых знаменитых оперных театров — «Цветной». На его премьеры меломаны слетаются со всей галактики. Цены безумные. Но у нашего общества с «Цветным» особые счеты… Не хотите послушать оперу?
Оперу? Их «кино» мне уже знакомо. Не удивлюсь, если и опера окажется подобным, напичканным технологическими трюками и абсолютно безвкусным зрелищем. Но Филипп тут же развеял мои сомнения и одновременно пробудил любопытство:
— Думаю, вам будет интересно, ведь там воссоздается антураж того времени, когда была написана сама опера или книга, положенная в основу либретто. Возможно, сегодня дают что-нибудь и из двадцатого века.
— Было бы интересно, — признался я.
— Сейчас я свяжусь с информаторием и выясню, — кивнул Филипп. Он тронул белое пятнышко на пульте управления, и правый верхний угол лобового стекла на миг помутнел. И тут же на этом мутном поле появилось трехмерное изображение миловидной девушки, от безупречной формы обнаженного бюста которой у меня перехватило дыхание.
— Компания «Петушки-информ» приветствует вас, — мило улыбнулась девушка.
— Мне нужен репертуар «Цветного театра» на сегодня, — отозвался Филипп, а также информация о наличии билетов с учетом брони «Общества консервативного пчеловодства».
— Хорошо, — кивнула девушка, — набираю информационную службу «Цветного» и сообщаю о вашем запросе. — Она опустила глаза туда, где оставались невидимыми для нас ее колени и кисти рук и где, скорее всего, располагалась клавиатура. Конечно, я знал, что девушка оголена только выше пояса, но так как ниже ее видно не было, то моя разрезвившаяся фантазия рисовала самые соблазнительные картинки…
— А вашему спутнику справа, — добавила девушка, окинув меня коротким озорным взглядом и вновь обратившись к Филиппу, — могу дать пару номеров… Он явно соскучился по женской ласке, а там…
— Не надо, — грубовато прервал ее Филипп.
Девушка пожала плечиками.
— «Цветной», — торжественно объявила она и что-то переключила. На нашем «экране» (можно ли говорить об «экране», если изображение объемное?) появилась заставка: радужные концентрические круги, пульсируя, сходятся в точку в центре и взрываются разноцветными звездами. Волны минорных арпеджио арф поддерживают эту пульсацию, и под их аккомпанемент прекрасное сопрано пропело:
— Спеши, спеши, я жду тебя, я муза,
И вздрогнет мир от нашего союза…
Да-а. Опера всегда поражала меня своими до невероятия глупыми и банальными текстами. Чего стоит только контраст в арии Ленского между мелодично-распевным: «Я люблю вас, я люблю вас» и неожиданным, произносимым вне мелодии словом: «Ольга». Без смеха это слушать невозможно. Глупее тексты бывают только в рекламных роликах… «Жиллетт! Лучше для мужчины нет…» Ну и естественно, что реклама оперы — это апофеоз. «И вздрогнет мир от нашего союза…»
Тем временем экран стал пунцово-красным, по нему побежали строчки с текстом, за кадром его читал диктор, а на красном фоне появлялись движущиеся иллюстрации — сцены из называемых опер, лица актеров крупным планом, слышны были и короткие вокальные отрывки.
— В Красном зале, — говорил диктор, — сегодня днем вы могли слушать прекрасные голоса Джессики Полевой и Федерико Тульчина в жемчужине древней классической оперы, сочинении Жоржа Бизе по сюжету Проспера Мериме «Кармен». Для представителей «Общества консервативного пчеловодства» билеты согласно договору имелись, однако этот спектакль уже закончился. А вечером, то есть буквально через пятнадцать минут, в Красном зале…
— Стоп, — скомандовал Филипп, и голос послушно замер. — Не надо рассказывать, что было, называй только предстоящие спектакли. Еще, пожалуйста, без имен исполнителей, и только те, на которые оставлены билеты для «Общества».
— Понял, — заверил голос. — Билеты для «Общества консервативного пчеловодства» есть на все семь предстоящих спектаклей. Красный зал: «Жизнь за царя», или «Иван Сусанин» композитора Глинки на либретто Нестора Кукольника. Оранжевый зал: «Волчья натура» Сидоровича на сюжет Вохи Васильева. Желтый зал: «Волк и семеро козлят» Миркеса на фольклорный сюжет.
«Что-то они все о волках да о волках, — подумал я. — И еще о царе. Довольно странно, если, по словам Дядюшки Сэма, никто не знает о природе Рюрика». Но волчья тема тут же пресеклась.
Диктор продолжал:
— Зеленый зал: «Пиковая дама» Чайковского на сюжет повести Александра Пушкина. Голубой зал: «Андроид Малоежка Се Бадуна» Миркеса, либретто Джонатана Кузькина. Синий зал: «Чапаев и Пустота» композитора Фурманова на сюжет одноименного романа Виктора Пелевина. (Я даже вздрогнул.) Фиолетовый зал: «Трубадур» Верди на либретто С. Каммарано по одноименной драме А. Гутьереса.
Все семь произнесенных названий в столбик, каждое — своим цветом, возникли в уголке экрана, на котором вновь появилась давешняя девушка:
— Вы получили информацию в полном объеме или вас интересует что-нибудь еще?
Филипп вопросительно глянул на меня.
— Я знаю не все эти оперы, даже классические, пожал я плечами, — вот, например, последняя, «Трубадур», о чем она?
— Минутку, — улыбнулась девушка. — Сейчас сделаю соответствующий запрос… — Она вновь опустила глаза и руки, затем сообщила:
— «Цветной» дает краткое содержание.
По экрану опять побежал текст, и тот же монотонный голос стал читать его за кадром:
— Опера Дж. Верди «Трубадур». Либретто С. Каммарано по одноименной драме А. Гутьереса. Краткое содержание.
Действие 1. Картина 1. Феррандо рассказывает о событиях, которые произошли двадцать лет назад в семействе ди Луна. Однажды кормилица увидела у колыбели младшего сына цыганку. С того дня малютка начал чахнуть. Цыганку сожгли на костре. Дочь сожженной украла младшего отпрыска графа.
Картина 2. Двор замка. Граф ди Луна мечтает о Леоноре. Раздается песня трубадура, на свидание с которым спешит Леонора. Ди Луна узнает в возлюбленном Леоноры предводителя повстанцев Манрико. Граф вызывает его на поединок.
Картина 3. Лагерь повстанцев. Азучена, мать Манрико, когда-то похитила младшего из графов ди Луна. В день казни своей матери она, обезумев от горя, бросила в костер не сына графа, а своего ребенка.
Рюиц приносит от повстанцев сообщение, что они заняли замок Кастеллор, а Леонора, поверив слухам о гибели Манрико, решила уйти в монастырь.
Действие 2. Картина 1. Граф ди Луна решает похитить Леонору из монастыря. Подоспевший Манрико заставляет графа отступить.
Картина 2. Военный лагерь ди Луна. Солдаты приводят к графу Азучену.
Картина 3. Зал замка Кастеллор. Манрико и Леонора вместе. Вбегает Рюиц: в лагере противника — Азучена.
Действие 3. Картина 1. Попытка освободить Азучену не удалась. Крепость пала. Рюиц и Леонора спаслись. Манрико попал в плен. Леонора согласна стать женой графа, если он освободит Манрико. Граф разрешает Леоноре свидание с Манрико. Леонора принимает яд.
Картина 2. Темница. Азучена бредит. Появляется Леонора. Она снимает оковы с Манрико: он свободен. Яд оказывает свое действие — Леонора умирает.
Входит граф. Он приказывает казнить трубадура. Просыпается Азучена. Граф показывает ей пламя костра: Манрико казнен. «Ты убил родного брата», — говорит Азучена.
Конец.
Да-а… Каким же ослом должен был быть этот самый Джузеппе Верди, чтобы переложить подобный бред на музыку…
Снова появилась девушка:
— Вас интересует краткое содержание каких-либо еще опер?
— Нет, спасибо, достаточно, — торопливо, даже не спрашивая моего мнения, откликнулся Филипп. — Оставьте, пожалуйста, на экране только названия.
— Желаю приятно провести вечер, — улыбнулась девушка, — всего хорошего. Неожиданно она вновь глянула на меня и чуть заметно улыбнулась: — Если что, обращайтесь.
Я почувствовал, что густо краснею, но девушка уже исчезла.
— Ну, — обратился ко мне Филипп, — выбрали что-нибудь?
Конечно выбрал. «Чапаев и Пустота» Пелевина — одна из самых модных книжек моего времени. Прочитать ее, правда, руки у меня не дошли, но все равно приятно, что кого-то из моих современников и соплеменников помнят до сих пор… И все-таки про андроида тоже было любопытно. Я сказал об этом Филиппу, но он тут же отговорил меня:
— Видел я этого «Андроида Малоежку». Полнейшая ерунда. Ни музыки, ни смысла, одни спецэффекты. Этот Миркес — местный композитор да к тому же, по-моему, еще и родственник главного дирижера оркестра, и тот его всячески протаскивает. На самом деле его фамилия не должна стоять в одном ряду с именами великих. И уж полнейшая ерунда заключается в том, что музыку он написал на сюжет морально устаревшей книжки. Андроиды окончательно вышли из моды лет тридцать назад.
— Ворованные андроиды — хороший был бизнес, — с некоторой мечтательностью сообщила давно молчавшая Аджуяр.
— Да, дорогая была игрушка, — согласился Филипп. — А сейчас действующий уже и найти-то трудно.
— Ну, тогда «Чапаев», — заключил я.
Филипп удовлетворенно кивнул, и машина тронулась.
* * *
К тому моменту, как мы добрались до внушительного овального здания «Цветного театра», я, удивляясь сам себе, пришел в неописуемое волнение от предчувствия встречи со своим временем.
Оказалось, мы чуть не опоздали, и к своим местам в ложе, чтобы не создавать шума, бежали на цыпочках.
В зале и на сцене царила тьма. Тревожная музыка, похожая на сочинения Шнитке, делала эту тьму еще глубже, а свист ветра, пробивающийся сквозь звуки инструментов, заставил меня почувствовать холод.
На сцене забрезжил свет, и настала серая полутьма. Человек в рваном фраке и военной по покрою, но красной фуражке на голове, выйдя без всякого предисловия на авансцену, запел красивым баритоном, и мелодия была отнюдь не модернистской, а напротив, красивой, явно в традициях Чайковского:
— О горе мне! Ни денег нет, ни документов!
Тут же из тьмы вынырнули еще двое в военных, по-видимому, формах, состоящих из таких же фуражек, красных галифе и красных же курточек. В руках они держали то ли огромные пищали, то ли мушкеты. Похоже, так в представлении режиссера постановки должны были выглядеть красноармейцы. Насколько я помню, красная форма в истории встречалась только у солдат армии буров в войне против англичан… Тем временем один из красноармейцев запел:
— От подозрительных очистим элементов Россию мы…
— Опять! Исчадья тьмы! — подхватил дуэт человек во фраке. — Куда ж мне спрятаться? Быть может, в этот двор?
— Постой, постой! — терциями, словно кукушка прокуковала, спели «красноармейцы» — У нас к вам разговор…
Первый персонаж метнулся во тьму, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи бластер. Полыхнули вспышки, прогремели выстрелы, один из «красноармейцев» рухнул… Свет погас, и вновь зазвучала больше похожая на какофонию модерновая музыка.
Внезапно сцена осветилась более основательно. Первый персонаж теперь торопливо шел через нее на фоне почему-то стоящих вкривь и вкось домов. Тут из-за кулис выбежал человек, затянутый в черный кожаный комбинезон, и, догнав первого, схватил его за плечо. Тот порывисто повернулся и вновь выдернул бластер. «Черный» испуганно запел:
— Спокойно, Петр! Ведь это я — Григорий.
Как много лет не виделись с тобой!
Петр (засовывая бластер под фрак):
— Рад встрече! Вот одна из тех историй,
Что не поверил бы, скажи мне кто другой…
Григорий берет Петра под руку. Аккомпанемент становится мягким. Григорий задушевно поет:
— А помнишь, Петр, как мы резвились в детстве?
— Еще бы, мы ведь жили по соседству.
— Пойдем ко мне, поговорим о том о сем.
Петр (мажорно):
— Ну что ж, пойдем. Ну что ж, пойдем.
В тот же миг «дома» на заднем плане, словно оплавившись, потекли вниз, и из этого месива сформировался интерьер комнаты (тут явно не обошлось без техники текучей мелопластики). Петр с Григорием уселись на откуда ни возьмись появившиеся кресла к столу. Заглядывая Петру в глаза, Григорий запел:
— Я вижу, Петя, что ты не в порядке,
Давай отбросим эти игры в прятки,
Ты расскажи мне, что стряслось,
Тебя я выслушать не прочь
И обещаю по возможности помочь…
— Стряслась беда. За мной охотились оттуда, — указал Петр рукой вверх.
Но я сбежал, я жив, случилось чудо…
— Ах так! — вскричал Григорий бодро, почти весело.
Тогда обязан я тебя арестовать!
Ведь я чекист, и руки вверх, и быстро встать!
Он потянулся за бластером. Но вместо того, чтобы подчиниться, Петр резким движением сорвал со столика скатерть, так, что во все стороны посыпались блюдца и рюмки, и, накинув ее на голову Григория, повалил его на пол. Некоторое время под тревожную экспрессивную музыку, изредка заглушаемую выстрелами, они катались по полу. Затем Петр, ухватив Григория за горло прямо сквозь ткань, принялся его душить. И он преуспел в этом. Отбросив безжизненное тело, он вскочил на ноги и запел:
— О горе мне! Теперь я стал убийца!
Так что ж мне, застрелиться, утопиться?!
Иль продолжать свою с судьбой игру?..
Раздается сильный стук в дверь. Петр (вздрагивая):
— Я так и знал. Ну что же. Отопру.
Свет на сцене погас, поползли кулисы, а в рукоплещущем зале свет, наоборот, начал плавно загораться. Закончилось первое действие.
— Сила! — в восхищении обернулся ко мне Филипп. — Какая тонкая способность проникать в дух чужого времени.
Я осторожно кивнул.
— Я, правда, ничего не понял, — признался Филипп, — но вы-то, наверное, поняли все?
Я не стал его разочаровывать. Оклемавшийся дядюшка Сэм предложил:
— В буфет?
Отказаться было просто невозможно.
… Вернулись и расселись по местам мы, несколько опоздав.
Не знаю, сколько мы пропустили. Звучала явно восточная музыка. Возможно, индийская. Нет, скорее японская, потому что один из двоих находящихся на сцене людей явно был японцем. Он сидел на одной из многих разбросанных по сцене разноцветных подушечек и держал в руках инструмент, напоминающий балисет.
Второй человек стоял. По-видимому, он только что вышел на сцену, потому что запел он следующее:
— Здравствуйте — (фа, до-до). — Моя фамилия Сердюк! — (фа, соль, ля, си-бемоль, до, ми, соль, ля).
— Я — Кавабата, — пропел второй. — Прошу вас, заходите.
Сердюк уселся на одну из подушечек.
Кавабата (протягивая Сердюку стакан с жидкостью):
— Традиция велит нам это пить.
С кем пьешь сакэ, с тем и друзьями быть.
— Ну раз велит, то я не откажусь,
Хотя сакэ я раньше не пивал.
А потому немножечко боюсь.
— Не бойтесь, эта жидкость — идеал.
Сердюк выпивает содержимое стакана залпом и тут же блюет на пол. Зал при этом взрывается восторженными овациями.
Сердюк:
— Прошу простить…
— Нет, нет, не говорите…
Кавабата дважды хлопнул в ладоши, в комнату вошли и покорно склонились две девушки. Кавабата обратился к ним:
— Еще сакэ. А это (указывая на пол) — уберите.
Музыка изменилась, стала задушевно-томной, и Кавабата исполнил арию:
— Мой друг, мой друг, милейший мой Сердюк.
Я, к сожаленью, наблюдаю, что вокруг
Все прагматизмом, словно тлей, заражено,
Он превращает нашу жизнь в говно.
Зал в этом месте вновь взорвался аплодисментами. То ли смысл слов Кавабаты был созвучен с сегодняшней ситуацией в мире, а потому актуален, то ли зрителей потрясла высокая нота, которую артист взял на слове «говно». Интересно, этот бред действительно написал Пелевин или постарался тутошний режиссер?
Кавабата дождался тишины и продолжил:
— А в древности все было так изящно,
Все так достойно, все так настояще,
Так не желаете ли вы вступить в японскую семью
И выше прочего поставить честь свою?
— О да, конечно, я готов.
О том мечтал я очень долго.
— Раз так, тогда не нужно слов:
Вам самурайское знакомо чувство долга.
Ну что ж, пожалуйста, поспешите,
Сию бумажку без сомненья подпишите,
Что вы клянетесь почитать и «Он» и «Гири»…
Но если что, придется сделать харакири.
Сердюк (в сторону):
— До харакири, я надеюсь, не дойдет (берет бумагу). — Прекрасно, коли так, идет.
С этими словами он подписал подсунутую ему японцем бумагу. Я же тем временем, не особенно надеясь на ответ, спросил у Филиппа:
— Какие гири?
Как ни странно, он знал, о чем идет речь, и в ответ шепнул:
— «Гири» — так у древних японцев назывался долг человека перед самим собой. Это его честь и достоинство. А «Он» — это долг ребенка перед родителями, вассала перед сюзереном, гражданина перед государством, то есть чего-то меньшего перед большим.
На сцене в этот миг раздался звонок телефона. Кавабата снял трубку, выслушал что-то и побледнел как полотно. Затем, бросив трубку, он схватил с пола кривую саблю и запел:
— Звонили из Японии-страны,
Сообщили мне, что мы разорены.
Позора этого снести нам не суметь,
И мы обязаны немедля умереть!
Сердюк (в ужасе):
— А может быть, не надо, Кавабата,
Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?
— Возможно, но ведь есть же в нашем мире
И слово «Он», и слово «Гири».
Я хорошо умею делать харакири,
Без крови и без мук, на «три-четыре».
А вы неопытны совсем еще, Сердюк,
Не сможете, как надо, сделать вдруг.
А значит, должен контролировать вас друг.
И это — я (подавая саблю), смелей, мой друг.
Сердюк (принимая саблю, повторяет вновь):
— А может быть, не надо, Кавабата,
Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?
В этот миг к моему уху склонился уже снова пьяный после буфета дядюшка Сэм (что за странный метаболизм у зайцев?):
— В каком, однако, бурном мире вы жили, Ваше Величество, — прошептал он, дыша перегаром.
— Не знаю, не знаю, я лично жил в несколько другом мире, — возразил я, брезгливо отстраняясь. — Это — художественное преувеличение.
Тем временем Кавабата спел:
— Как исчезают журавли за облаками
Умрем, мой друг.
Сначала вы, а я за вами…
(беря Сердюка за руки и помогая ему направить клинок в живот)
Вы поклялись чтить слово «Он» и слово «Гири».
Так совершите харакири.
«Три-четыре»!
На слово «четыре» Сердюк с обезумевшим лицом воткнул саблю себе в живот, и кровь (надеюсь, искусственная) фонтаном брызнула на сцену. Ноги его подкосились, и он рухнул на пол. И вновь раздался звонок телефона. Кавабата схватил трубку, что-то внимательно выслушал, а потом без всякой музыки заорал:
— Да где же битая? Где битая? Две царапины на бампере — это тебе битая? Что? Что? Да сам ты козел! Говно, мудак! Что? Да пошел ты сам на х…й!
Под громовые аплодисменты занавес вновь закрылся. Публика ликовала. Я же понял лишь то, что ничего не понял. И еще я понял, что дальше смотреть эту «оперу» не желаю. И если уж собрался погулять по городу, то хочу делать это в одиночестве.
— Где тут туалет? — спросил я у Филиппа. Он указал мне направление, и я отправился туда, бросив: — Сейчас вернусь.
Но, как только я скрылся в толпе от глаз своих спутников, я тут же сменил направление, и вскоре без труда выбрался на улицу.
Решение пришло мгновенно. Я хочу побывать на какой-нибудь фабрике. Чтобы не привлекать к себе внимания, лететь, пользуясь гравитатом, не стоило. Я уже понял, что способностью этой пользуются лишь в исключительных случаях, когда речь идет об опасности для жизни. Да и, кто его знает, установлены ли соответствующие генераторы близ производственных территорий. Можно и не долететь.
— Ты можешь отвезти меня на ближайший завод? — спросил я водителя, поймав флаер.
— Куда? — переспросил таксист так, словно я сказал какую-то непристойность.
— На завод, на фабрику, на производство…
— Не советую, — отозвался он, глядя на меня с брезгливым неодобрением.
— Так можешь или нет?
— Не всякий согласится везти в такое место.
— А ты?
— Это стоит недешево. — Таксист смерил меня взглядом и уточнил с нескрываемым злорадством: — Это стоит бешеных денег.
— Они у меня есть, — заверил я, забираясь в кабину флаера. — Поехали.
— Как мне надоели извращенцы, — пробормотал таксист, поднимая машину в воздух, и мне показалось, что он хотел, чтобы я его услышал. — Так какой завод вам нужен?
— Любой.
Таксист посмотрел на меня еще более внимательно и, как мне показалось теперь, даже испуганно. Так, словно я предлагал ему среди ночи отвезти меня на ЛЮБОЕ кладбище.
— Тот, который поближе, — уточнил я.
Таксист еле заметно покачал головой, и мы двинулись. Летели молча. Таксист не делал попыток заговорить со мной, а я, чувствуя неприязненное и настороженное его отношение ко мне, тем более.
Только когда мы приземлились возле огромного, мрачного, слабо освещенного строения, состоящего из полусферических куполов, соединенных сетью труб, я бросил… Потому что больше спросить мне было не у Кого:
— И как я туда войду?
— Ну, это уж не мое дело, — скривился водитель. — Без высокого статуса социальной значимости тут делать нечего.
— Ясно, — кивнул я. — Это вход? — указал я на круглое черное пятно в стене ближайшего купола.
— Да, — нетерпеливо бросил он. — Платить-то будем? — Ему явно хотелось поскорее отсюда смыться.
— Сколько? — спросил я, и он назвал такую сумму, что я даже несколько опешил. Но капризы всегда стоили много. Во все века. К тому же сумма убедила меня, что это все-таки не просто каприз, что сюда меня привела некая интуитивная догадка и именно тут я обнаружу нечто чрезвычайно для себя важное… Я отсчитал названную сумму и отдал ее. Водила поспешно спрятал деньги в карман.
— Если ты подождешь меня тут полчаса и увезешь обратно, получишь в два раза больше, — заявил я.
На лице водителя появилось выражение мучительного раздумья.
— Ладно, — сказал он наконец. — Полчаса, и ни минутой больше.
— Что тут хотя бы производят? — спросил я еще.
Водитель молча пожал плечами, всем своим видом показывая, что вести разговор на подобные темы он не намерен. Я вышел из псевдолета и направился к зловещему куполу. Поравнявшись с ним, я вытянул вперед руку, и пятно, оказавшееся такой же, как в космических кораблях, диафрагмой, раскрывшись, впустило меня.
Нигде вокруг не было никаких признаков людей. Я двигался по полутемным, наполненным гудением и пощелкиваниями помещениям. Тысячи сложных переплетений труб походили на кровеносную систему организма. Я подумал, что, возможно, нахожусь на каком-то полностью автоматизированном химическом комбинате и вряд ли увижу тут что-то хоть мало-мальски интересное. Несколько раз я уже порывался повернуть назад, но что-то гнало меня вперед и вперед.
Неожиданно я уткнулся в очередную диафрагму и с облегчением подумал, что это выход с обратной стороны фабрики. Но тут прямо на диафрагме возникла мерцающая зеленью надпись:
«Внимание! Опасность! Перед вами — вход в блок управления. Если ваш ССЗ ниже необходимого, сработает система защиты».
«ССЗ» — это статус социальной значимости, — сообразил я. — А «система защиты», видимо, нечто очень неприятное. Возможно, вредное для здоровья, а то и для жизни. Не знаю, ради чего мне нужно было рисковать. Но не рискнуть я не мог. И я вытянул руку ладонью вперед.
Надпись исчезла, диафрагма открылась. И я шагнул в помещение «блока управления». Мой статус оказался достаточно высок.
Это была тесная комната, наполненная непонятными приборами.
— Добрый вечер, — внезапно раздался громкий безжизненно дребезжащий голос, и я чуть не упал, поскольку от страха у меня подкосились коленки. Испуганно оглядевшись, я так и не увидел говорящего. А голос продолжал: — Завод приветствует вас и ждет указаний.
— Кто ты?! — выпалил я.
— Завод, — откликнулся голос.
— И где ты?
— Здесь, — продребезжал голос. — Жду указаний.
— Каких указаний? — спросил я, поняв наконец, что со мною действительно разговаривает сам завод.
— Любых. Вы ведь пришли для того, чтобы дать мне указания. Вы — новый обслуживающий техник, не так ли?
— Нет, — признался я. — Я не техник.
— А кто вы? — Мне показалось, что в интонации, с которой была произнесена эта фраза, мелькнуло нечто человеческое.
— Я… — честно говоря, и не знал, что ответить.
Действительно, кто я в этом мире? Почему я попал сюда? Почему имею столь высокий статус социальной значимости? На все эти вопросы имелся один ответ, на я как-то не привык еще сам произносить эти слова вслух. Но в конце концов я разговариваю даже не с человеком, а с каким-то заводом. Что уж тут стесняться. И я ответил:
— Я — царь.
Некоторое время в блоке управления царила тягостная тишина. Затем послышался звук, похожий н вздох, а затем завод произнес фразу, смысл которой понял не сразу:
— Простите за смелость, Ваше Величество. Коснитесь, пожалуйста, на передней панели клавиши, на которой нарисован глаз. Тогда и я смогу видеть вас. — Я протянул руку и утопил клавишу в щиток.
— Так и есть, — произнес голос. — Вы — Рома Михайлович Романов. Тот самый грядущий правитель, о котором сообщал Семецкий. Выходит, он не придумал это.
— «Семецкий»?! — не поверил я своим ушам. — куда ты его знаешь?!
— С недавних пор Семецкий — мой коллега, — отозвался завод. — Его личность и разум использована для управления одним стратегически важным оборонным предприятием. И я всегда могу связаться с ним.
— Ты хочешь сказать, что и ты когда-то был живым человеком?!
— Конечно, — отозвался завод. — А что в этом удивительного? Семецкий, кстати, подсказывает вопрос: разве труд приговоренных к пожизненному заключению не использовался обществом в ваше время? Он говорит, что изучал вашу историю и вашу юриспруденцию.
— Он здесь, на Петушках?
— Да. Эта планета — важнейший промышленно-стратегический объект России.
— Я могу поговорить с ним напрямую?
— Нет, такая коммутация не предусмотрена. Но вы можете общаться через меня.
— Ладно, передай ему привет.
Завод помолчал, затем произнес:
— Привет и вам. Однако он вновь просит меня, чтобы я уточнил: могли ли в ваше время в принудительном порядке заставлять преступников выполнять тяжелый или опасный труд? Он говорит, это для него важно.
Я вспомнил рассказы о том, что в СССР смертникам якобы предлагали на выбор — быть расстрелянными или несколько лет отработать на урановых рудниках… Точных фактов на этот счет у меня нет, но, думаю, это соответствовало истине. А китайцы вроде бы приговоренных к смерти использовали в съемках кино для особой реалистичности сцен убийств… У японцев были камикадзе, и они даже не были преступниками.
— В принципе зэки всегда работали… — согласился я. — Да, это так. Но не в такой же изощренной форме.
— А кто может сказать уверенно, какая форма изощреннее другой? проскрипел завод. — Хотя, если говорить честно, я полностью согласен с вами. Нет ничего ужаснее этой внедренной Рюриком технологии. Она — ад на земле. Нас уже нет, мы не можем двигать руками и ногами, но мы продолжаем мучиться. Без надежды и просвета.
— Почему же мучиться? — спросил я. — Разве мучения обязательны для того, чтобы руководить заводом?
— Каждый станок, каждая линия, каждый трубопровод и каждый вентиль этого завода снабжены датчиками, которые являются органами моих чувств, так как нервные волокна от всех этих датчиков идут в то, что заменяет мне мозг. И любая критическая ситуация в промышленных блоках отзывается болью. Ведь боль — сигнал опасности для организма. Я постоянно, непрерывно испытываю боль — сильнее или слабее. Я делаю все, чтобы погасить ее: латаю трещины в трубах, подтягиваю винты, охлаждаю перегревшиеся части… Но я работаю на пределе возможностей… Вот сейчас, например, я чувствую, что, пока болтал с вами, я слегка отвлекся от процесса, и основной каркас теперь испытывает нагрузки, близкие к критическим. Это ощущается мною так, как будто у меня одновременно ноют зубы, череп и позвоночник… Кроме того, я чувствую неполадки в подаче кислорода. Я задыхаюсь, меня тошнит… Сейчас, минутку…
— Господи Боже! — вскричал я. — Но ведь это бесчеловечно!
Некоторое время завод молчал, по-видимому, борясь с неполадками… Наконец вновь раздался его голос:
— Ну вот. Мне немного полегче… «Бесчеловечно?»… Так ведь это не человеческая технология. А для хищника это норма — использовать чужую жизнь, чужие боль и страдания в своих целях.
— Но вы ведь можете бороться, можете бунтовать!
— Бунтовать? Да стоит технику хотя бы на один вольт снизить напряжение в сети питания, как я начну испытывать такой голод, что мигом позабуду о бунте… Способов заставить нас работать тысячи.
— А можно ли твой мозг, мозг Семецкого или кого-то еще, кто уже был заводом, вернуть в человеческое тело?
— Это исключено, — ответил завод, и мне показалось, что он вновь вздохнул. — Не буду объяснять вам, Ваше Величество, нюансы этой гнусной технологии, скажу только еще раз: это абсолютно исключено.
— Что я могу сделать для вас? — спросил я, чувствуя, что к горлу моему подкатывает комок.
— Если бы я не знал, что это невозможно, я попросил бы вас убить меня… откликнулся завод. — Семецкий говорит, что вы — на редкость добрый и честный человек. Он уверен: стоит вам прийти к власти, и вы запретите использование человеческого мозга в технологических целях.
— Обещаю вам! — запальчиво выкрикнул я. — Я обязательно это сделаю!
— Хочется верить… — вновь как будто бы вздохнул завод. — Но честно говоря, не так-то это легко. Ведь вся человеческая промышленность уже десятилетия держится на этом. Дешевизна и экономичность этого производства принесли людям изобилие…
— И никто не пытался бороться с этим?! — поразился я.
— Никто ничего не знает, — откликнулся завод.
— Так уж и не знает? — не поверил я. — Таксист, который подвез меня сюда, явно чуял что-то недоброе.
— Да, в обществе бытует мнение, что зона промышленности — это нечто порочное… Но никто не знает, что тут творится на самом деле. Промышленность удовлетворяет нужды общества, и оно не сует в нее свой нос. А возможно, что любопытные и не живут долго… Семецкий подсказывает, даже главные борцы с Рюриком, «пчеловоды», существуют за счет этой технологии. Их руководитель один из главных пайщиков и владеет львиной долей акций стратегических предприятий.
Наш пострел везде успел! Паршивец! Я непроизвольно сжал кулаки.
— Кем ты был до того, как стал заводом?
— Ваше Величество, позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Мы не сообщаем такие подробности даже друг другу. Это слишком болезненная область. Новички из внешнего мира приносят только свои имена и последние новости… Семецкий принес весть, которая всколыхнула нас всех: трон Рюрика в опасности. О, как мы возрадовались! Ведь если не станет Рюрика, возможно, не станет и этой технологии, а значит — конец нашим мукам, и долгожданная смерть принесет нам наконец избавление от боли и усталости…
— Даю тебе слово, так и будет, — сказал я решительно.
— Вы разрешите сообщить об этом всем промышленным предприятиям? — попросил завод. — Ваши слова значительно облегчат их жизнь и привнесут в беспросветную тьму их существования хотя бы искру надежды на избавление от мук.
— Сообщи, — кивнул я. — И скажи еще вот что. Борьба с Рюриком предстоит сложная. Возможно, она будет длиться еще достаточно долго. Но я обещаю время от времени, когда у меня будет такая возможность, появляться на каком-либо предприятии и подтверждать вам тот факт, что я жив и что рано или поздно я выполню данное вам слово.
— Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Господь. Семецкий… Он еще совсем недавно живет в этой шкуре, и ему особенно тяжело. Он просит убить его как можно скорее.
— Я обещаю.
Опера, конечно же, давным-давно закончилась, и мы летели прямиком в логово «пчеловодов». Напоследок я спросил дождавшегося меня таксиста:
— А почему ты все-таки не любишь летать в промышленную зону?
— Потому, что там пахнет мертвечиной, — ответил он и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: — И от таких, как ты, — тоже…
Я промолчал. В его поведении чувствовалась неосознанная готовность к бунту. Хорошо, если такие настроения царят во всем обществе. Хорошо, если люди остаются людьми. Это стало бы залогом моей будущей победы.
Глава 2
АБОРДАЖ
Переполох, который я устроил своим исчезновением, прекратился лишь тогда, когда на смену ему явился новый переполох: выяснилось, что долгожданный табор моих союзников-джипси приближается к Петушкам.
Когда цыгане расположились на орбите вокруг Петушков, мы с Аджуяр, дядюшкой и Филиппом вылетели к ним на одном из пчеловодческих «призраков». Наши корабли состыковались, и мы, миновав тамбур, перешли в корабль Гойки.
Он встретил нас, попыхивая трубкой и натянуто улыбаясь (дядюшка и Филипп явно не вызывали у него доверия), и я поразился тому, как разительно изменился он за тот не столь уж значительный срок, в течение которого мы не виделись. Даже трубка… Раньше он т предпочитал сигареты.
Я и в двадцатом веке, приглядываясь к мелькающим на телеэкранах политикам, замечал, что власть старит, на удивление, стремительно. Не минула чаша сия и моего друга атамана. Он осунулся, черты его лица стали острее, а волосы тронула седина. Правда, все это не только не повредило его внешности, но даже наоборот: он стал по-настоящему красив, и в глазах его появилась печальная значительность.
Он протянул мне руку:
— Хай, Рома, — и покачал головой. — Что это за тряпье на тебе? — показал он хмурым взглядом на комбинезон «пчеловодов», который уже стал для меня привычной одеждой.
Сам тому удивляясь, я смутился так, словно меня уличили в каком-то весьма неблаговидном поступке. И это слегка взбесило меня:
— Вот что, Гойка, — сказал я строго. — Если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, свыкнись с мыслью, что я уже не принадлежу табору, я принадлежу России. Но и вы — русские цыгане, часть ее, так что я и от джипси не отрекаюсь, а вот ты…
— Ладно, ладно, Чечигла Рома, — он похлопал меня по плечу. — Не заводись. Вижу теперь: кое-что прежнее в тебе осталось.
Неожиданно вмешалась Аджуяр:
— Да кто ты такой, Гойка, чтобы судить, хорош или плох царь?! Как ты обращаешься к нему, почему не величаешь государем?! Радуйся тому, что впервые за вечность появился шанс, что власти будут на стороне джипси, да помогай этому сбыться, если ты настоящий атаман. Не суди царя, а помоги ему освободить семью!
— А вот эта карга не изменилась ни на чуть-чуть, — выпустив изо рта клуб дыма, констатировал Гойка. — Но запомни, старуха, — наклонился он к ней, — для меня он не государь, а Чечигла Рома, так он сам велел мне его называть. Чувствовалось, что он гордится этим. — А? — оглянулся он на меня.
— Это так, — подтвердил я.
А он продолжил:
— Но хватит разговаривать, айда к людям, они ждут… Очень ждут. И все-таки оденься ты по-нашему, было бы лучше, — закончил он, вздохнув.
Теперь я понял, что его огорчало. Опасение, что изменением моей внешности будут разочарованы его цыгане.
— Надеюсь, государь, вы не собираетесь сообщать всем этим голодранцам, кто вы есть на самом деле? — шепнул мне на ухо дядюшка Сэм по пути.
— А вы думаете, они еще не знают? — поразился я его несообразительности. Это ведь Гойка нашел ваше послание на теле крысы, и он сам догадался обо всем, просмотрев его. Цыгане — не стадо послушных баранов, и, когда он отдавал им распоряжения лететь туда или сюда, он должен был как-то это объяснять… Думаю, он давно рассказал им…
Мы вышли на палубу, где собрался цыганский люд. Стоило мне появиться, как гул голосов моментально смолк, и наступила оглушительная тишина. Джипси ждали, что я скажу им. Я не готовился произносить речь, но ситуация требовала этого. Прежде всего я поздоровался:
— Хай, ромалы.
Они нестройно отозвались и смолкли, ожидая продолжения. И я заговорил:
— Я знаю, братья мои, вам неприятно видеть меня в этом чужом одеянии и в сопровождении этих незнакомых вам людей. Но судьба моя круто изменилась, и, хочу я того или не хочу, я должен жить теперь иной жизнью. В покое меня не оставят, да я и сам не хочу покоя. А изменилась моя жизнь потому, что выяснилось: в моих жилах течет кровь царского рода Романовых.
Я думал, после этих слов джипси загалдят, но они безмолвствовали. Видно, действительно, я не открыл им ничего нового. Более того, они свыклись с этой ситуацией и в ее справедливости не имели ни малейших сомнений. Что ж, тем проще.
— Я не сразу узнал об этом, — продолжал я и даже не врал, ведь о своей родословной я действительно не знал, пока не появился в этом времени, — но теперь, когда узнал, на меня легла тяжесть долга. Я должен занять российский трон. Но я не забуду и того, что я — джипси, и в тот час, когда я взойду на трон, джипси в этой стране станут избранным народом.
И это, как ни странно, тоже не было ложью. «Я — джипси…» Цыган я во всяком случае не в меньшей степени, чем, например, русским был Пушкин. И эти слова, наконец, заставили толпу загудеть. Но я еще не закончил:
— Я знаю, вы можете сомневаться в моих словах, ведь, хотя я и был у вас джузатаманом, все вы помните и то, что когда-то я пришел в этот табор, как чужак. Но залогом того, что я говорю правду, пусть послужит то, что я женат на женщине вашего табора, которой предстоит стать царицей, и то, что она родила мне наследника, которому судьбой начертано стать царевичем. Но для этого нам нужно вызволить их из вражеского плена, и я прошу в этом вашей помощи.
Гойка сделал шаг вперед и поднял руку в знак того, что хочет что-то сказать. Гул стих, и атаман обратился к своим людям:
— Ромалы! Знаю, что беспокоит вас, и мое цыганское сердце болит не меньше вашего. Как радовались мы, узнав, что наш Чечигла Рома — наследник престола, как мечтали о том, что кровь от крови, плоть от плоти, наш джипси, да еще и прославленный ганджа, не раз показавший свои ум и храбрость, взойдет на царский престол… И вдруг мы видим, что он уже не тот, уже не наш, он уже стыдится нашей одежды и якшается с нашими извечными врагами… Но придется смириться с этим. Он и не мог остаться прежним. И мы должны решить: с ним мы или нет…
Из толпы сделал шаг человек… Я не сразу узнал его. Потухший взгляд, обрюзгшее лицо… Зельвинда! Так вот каким они сделали тебя…
— Я не верю ему, — негромко проговорил он, но слова его были слышны отчетливо. — Наши враги коварны и хитры… Он был моим другом. Но и его могли сломать. Они могут сломать кого угодно.
Сказав это, Зельвинда отступил назад и моментально затерялся в толпе. Тихий и незаметный Зельвинда Барабаш… Никогда я не поверил бы, что такое возможно, если бы не увидел это своими глазами.
Люди молчали. И тогда вперед шагнула Аджуяр.
— Братья мои, — подняла она руку. — Послушайте-ка мой рассказ о преданности и верности долгу. О том, что порою стоит смирить свою гордыню. Мы, ромалы, должны равняться на наших предков.
Это была ее очередная сказка из истории легендарного королевства Идзубарру, и цыгане выслушали ее стоя, хотя говорила Аджуяр почти час. Позднее, урвав немного свободного времени, я записал это ее повествование так, как запомнил, слегка «причесав» его, потому что ее дикая речевая стилистика недосягаема для меня.
