* * *
Я достал листок из-за пазухи и чуть не порвал его, разворачивая дрожащими, не слушающимися меня пальцами. Нет, не порвал бы, ведь это была не бумага, а только имитирующий ее шершавый пластикат-заменитель… Необычный, какой-то угловатый и неуверенный, совсем незнакомый мне почерк… Ощущение такое, что каждую буковку рисовали отдельно. Но написано на русском. На МОЕМ русском! Некоторое время я не мог сосредоточиться, но в конце концов смысл слов, в которые складывались буковки, стал до меня доходить.
«РМ, милый РМ. Надежды, что ты прочтешь это письмо, почти нет, но добрый и честный человек, который взялся переправить его, сказал мне, что и среди ж. немало людей, готовых помогать тебе. Они будут переписывать это письмо друг у друга с тем, чтобы кто-то из них, столкнувшись с тобою, передал его тебе. Они называют его «Письмо счастья» и верят, что всякий, переписавший его 33 раза и тайно раздавший коллегам, будет счастлив. Хоть это и опасно. Надежды почти нет, но почему-то я уверена, что ты его прочтешь. РР растет не по дням, а по часам. Нам безумно повезло, что с нами вместе оказался Б. РР души в нем не чает, а тот отвечает ему взаимностью. Одно только беспокоит меня: иногда, хоть я и прикрикиваю на него, РР называет Б. «папой»… Поскорей бы он снова встретился с настоящим папой. Поскорей бы он снова привык к тебе…»
Да, это действительно «Письмо счастья»! Ведь РМ — это я, Роман Михайлович. Ж. - жандармы. РР — Ромка, Роман Романович… Он уже говорит! Я оторвал взгляд от бумаги, так как слезы замутили изображение и строчки разбежались в разные стороны. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что эту записку отправила мне Ляля… А Б. - стало быть, Брайни. «Папа»… Я покажу ему «папу», попадется он мне только под руку!.. Хотя, с другой стороны, ему еще надо сказать спасибо… И БОЛЬШОЕ спасибо. Учитывая, что он-то вообще ни при чем и силой втянут мною в этот переплет…
Записка изобиловала орфографическими и синтаксическими ошибками, но я опускаю их. Еще бы не появиться ошибкам, ведь те, кто переписывал и послание, делали это, не зная языка, сугубо механически. Шмыгнув носом и утерев глаза рукавом, я вернулся к чтению: «…Обращаются с нами сносно. Кормят нормально и не обижают. Вот только из корабля не позволяют и шагу шагнуть, даже в космопортах. Я боюсь, как бы это не отразилось дурно на развитии РР. Но, когда я думаю об этом, я понимаю, что при той опасности, в которой находится его жизнь, беспокоиться о таких мелочах глупо. Нет смысла писать тебе, где мы сейчас находимся, так как нас таскают по всей галактике без всякой видимой системы. Ж., который предложил мне написать это письмо, объяснил мне, что мы до сих пор целы и невредимы только благодаря твоему уму. Благодаря тому, что все знают, что ты жив, но никто не знает, где ты. И еще он сказал, благодаря тому, что при взрыве храма удалось уберечь мощи, а значит, осталась возможность доказать, что ты Р-в. Милый, дорогой мой, яхонтовый РМ. Не поддавайся на угрозы, если они будут пугать, что убьют нас или что сделают больно РР или мне. Не посмели раньше, не посмеют и впредь. Знал бы ты, как они боятся тебя. Тебя и Зайца…»
Зайца! Выходит, она знает и о дядюшке Сэме!
«…Так что не беспокойся за нас, а делай все так, как ты считаешь нужным. И все обязательно будет хорошо.
Целую и надеюсь встретиться с тобой как можно скорее. Вечно твоя перед Богом и людьми Л.»
Я вновь задохнулся от смеси радости и жалости. Ляля уверена, что это я такой умный… Да если бы не Гойка, если бы не Аджуяр, я бы уже давным-давно сдался в лапы властям, пытаясь обменять свою жизнь на жизни Ляли и Ромки…
Да! Аджуяр! Нужно немедленно показать это письмо ей. Это предаст ей сил в борьбе с болезнью. А может быть, чем-то поможет и в разрешении нынешней плачевной ситуации.
… - Отозвался на свое имя… Взял письмо у жандарма… Ой, простофиля, простофиля… А если бы все это было подстроено?! Чует мое сердце, когда-нибудь твоя глупость сгубит нас, — хмурясь бормотала старуха, выслушивая мой рассказ и вертя записку перед глазами. — Ну, да ладно. Похоже, нам повезло и это — не ловушка, — резюмировала она, когда я закончил. — Переведи же, наконец, что здесь написано.
Я прочел ей письмо, переводя на язык джипси. А когда остановился и глянул на Аджуяр, увидел, что она плачет.
— Бедная, бедная девочка, — перекрестившись, сказала она тихо. — А что еще предстоит ей перенести?.. Помни же, помни всегда, что это ты виноват в ее несчастьях, — в глазах старухи мелькнули недобрые искры. — Помни, что ты обязан ей по гроб жизни.
— Я помню, — откликнулся я. — Но полагаю, правильнее сейчас будет думать не об этом, а о том, как ее спасти.
— Да уж ты спасешь… — скептически протянула старуха и вновь в изнеможении прикрыла глаза. — Иди-ка лучше в рубку и посмотри, сколько нам осталось до Петушков. Я чувствую, что силы ко мне возвращаются и через день или два я смогу снова заступить на вахту. Господь по какому-то, только ему ведомому резону часто помогает таким болванам, как ты. Я не умерла, и мы вызволим твою семью. — Внезапно голос ее потеплел. — Обязательно. Можешь мне поверить… — Но она тут же легко справилась со своей нечаянной слабостью: — Иди, сказала, отсюда! Ей-богу, чем меньше я тебя буду видеть, тем быстрее оправлюсь!.. — До Петушков — два дня, — сообщила Аджуяр. — Где у тебя записан адрес?
— Адрес? — сперва не понял я. — А-а, ты о штаб-квартире? Сейчас, минутку… — А я про него и забыл! — Я кинулся в свою каюту, нашел там свое цыганское одеяние, вытащил из его кармана диск письма и опрометью кинулся обратно в рубку.
Аджуяр, качая головой, вставила письмо в дисковод.
Вид голого дядюшки Сэма с заячьими ушами вновь привел меня в трепет. Мне никогда не привыкнуть к этому зрелищу. А дядюшка вновь рассказал нам о своей смертельной зависимости от «оранжевой смерти» — морковки, затем продиктовал адрес, который я записал на лист пластиката, и добавил:
— Предъявив пароль, вы найдете там убезыссе и помоссь. Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете…
Аджуяр остановила запись.
— Проклятие, — пробормотала она. — «Позднее узнаете»… Когда позднее? Мы уже подлетаем…
Она включила запись с начала, и мы тупо просмотрели ее вновь. На этот раз Аджуяр не выключила ее после слов о пароле:
— Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете об этом сами…
Вот тут в записи произошла какая-то заминка, я заметил ее еще в прошлый раз. Дядюшка Сэм приостановился, и раздался какой-то непонятный звук — то ли хруст, то ли писк. А потом он начал говорить дальше, но я уже слушал не его, а какой-то необычный звук, доносящийся из коридора нашего корабля: мелкое дробное цоканье. Аджуяр, услышав этот звук, выключила запись и так же, как я, уставилась на дверной проем рубки. И тут в этот самый проем вбежала Сволочь.
Зрелище было ужасным. Потому что бежала она не по-крысиному, а как-то по-лошадиному: галопом, на вытянутых ногах. Вбежав в рубку, она помчалась в нашу сторону и прямо с пола прыгнула на пульт. А это было сделано уже по-кошачьи. Никогда бы не подумал, что крыса может подпрыгнуть на полтора метра вверх.
Но она сделала это. А оказавшись на пульте, она развернулась мордой к нам, встала, помогая себе хвостом, на задние лапки и сказала… Да-да, именно «сказала» — отвратительным хриплым шепотом, от которого по моей спине побежали мурашки и волосы под мышками встали дыбом… Она сказала:
— Я — пароль. Меня предъяви…
И, произнеся эти слова, завалилась на бок и замерла.
Чувствуя, что со мной может случиться истерика, я обернулся и глянул на Аджуяр. Она поймала мой взгляд. Вид у нее был встревоженный и в то же время какой-то торжественный.
— Зомбирование животных, — то ли с омерзением, то ли с благоговением заговорила она, — строжайше запрещено законом. Так же, как клонирование людей. И то, что друзья твоего «зайца» владеют этой технологией, говорит об их величайшем могуществе.
Меня немного «отпустило». И я понял, кого напомнила мне Сволочь в той роли, которую она только что сыграла. Голографическое изображение принцессы из «Звездных войн».
— Что с ней? — выдавил я из себя, показывая на Сволочь пальцем.
— Она без сознания. Она потеряла много энергии. Но она должна прийти в себя.
— А почему она повела себя как зомби именно сейчас, а раньше была нормальной?
— Услышала какой-то кодовый сигнал… Скорее всего, этот тоненький скрип, который был на записи.
— Но я уже слушал это письмо при ней, и ничего подобного не случалось…
Я боязливо протянул руку и погладил Сволочь.
— Это говорит лишь о поразительной прозорливости тех, кто отправил его. Ими был установлен какой-то срок, в течение которого код действовать не будет. Или код должен был сработать только при повторном прослушивании.
— Но Сволочь-то со мной намного раньше, чем я получил это письмо!
— Все та же поразительная прозорливость. Кто-то закодировал ее заранее на тот случай, если когда-нибудь понадобится использовать ее в качестве пароля.
Я преодолел наконец в себе страх и, взяв Сволочь в ладони, приподнял. Она подрагивала всем телом, и особенно здорово это было заметно по колебанию усиков.
«Сволочь, разлюбезная моя Сволочь. — Умиление нахлынуло на меня, как реакция на только что испытанную жуть. — Ты — наш золотой ключик в мир дядюшки Сэма…» В порыве чувств я поднес безжизненное тельце вплотную к лицу. Я хотел поцеловать дорогого мне зверька… Сволочь приоткрыла один глаз, вяло приподнялась… И вцепилась зубами мне в нос.
Взвыв от боли, я сдавил крысу в кулаке, и она, завизжав, разжала свои челюсти. Я отшвырнул ее на пульт.
— Остолоп! — рявкнула Аджуяр и, подавшись вперед, схватила Сволочь. Жизнь твоей семьи находится сейчас в лапках этого зверя!
Я и сам прекрасно понимал это. Но кто на моем месте мог бы сохранить хладнокровие? В конце концов я дернулся не осознанно, а рефлекторно… И надеюсь, не совершил непоправимого… С кончика носа мне на штаны упала алая капля.
— Жива, — облегченно выдохнула Аджуяр, осмотрев крысу, но благоразумно не поднося ее слишком близко к лицу. — Если бы она подохла, я пристрелила бы тебя собственными руками.
Размазывая пальцами липкую кровь, я молча потирал саднящий нос. Крыса оставалась крысой. Хотя раньше она никогда не проявляла агрессии по отношению ко мне… А может быть, ее привязанность ко мне, ее стремление находиться всегда рядом со мной не более чем часть психологической программы? Кто и когда ввел эту программу в ее маленький мозг?.. А сейчас она просто отомстила мне за все человечество, надругавшееся над ней?
Да. Что может быть омерзительнее для животного, чем превращение его в человека? Что может быть унизительнее? Только превращение человека в животное.
Надо спасать дядюшку Сэма!
Глава 5
РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ, ЛОМАТЬ — НЕ СТРОИТЬ
Близость столицы на Петушках я почувствовал сразу. Внутренности мои окатило огненной волной, оповещая о том, что тут я могу воспользоваться мнемогравитатом. То же случалось почти во всех космопортах, в которых я побывал. Но на периферийных планетках действие гравитата прекращалось сразу за воротами космопорта, тут же повторного ощущения не возникло до самого места назначения. Но перед Аджуяр я, конечно же, ничем не выказал этого. Зачем ей это знать? Нужно иметь хоть что-то про запас…
Стоило нам сойти с площадки, предназначенной нашему скутеру, как нас тесным кольцом обступили водители антигравитационных флаеров-псевдолетов, наперебой предлагая нам свои услуги. При этом цыганское одеяние моей спутницы не смущало их никоим образом. Я-то был одет вполне цивильно.
Развернулась сцена, подобная прибытию самолета в какое-нибудь Шереметьево или Домодедово, с той лишь разницей, что над головами таксистов без всяких ниточек висели разноцветные светящиеся шарики, кубики и пирамидки с бегающими по ним мерцающими надписями типа: «Дешевле всех!», «Быстрее всех!» или «Знаю каждый закоулок!!!», дополнявшими их беззастенчивую устную саморекламу.
Но Аджуяр не обращала внимания на этот услужливый натиск и, лишь изредка что-то недовольно шипя себе под нос, шагала вперед.
— Куда мы? — еле поспевая за ней, поинтересовался я.
— На стоянку аэробуса, — откликнулась она. — Эти три шкуры сдерут.
— Нам бы надо побыстрее, — возразил я, думая про себя: «Скаредная дура! Нашла время экономить деньги…»
Она не ответила мне и, даже еще слегка ускорив ход, перла дальше.
Вырвавшись из тесного кольца таксистов, она остановилась и огляделась по сторонам, ища стоянку. Необозримая площадь была плотно забита время от времени осторожно поднимающимся над землей, а затем взмывающим в небо транспортом, и что-то разобрать в этом хаосе лично мне было достаточно затруднительно. Точнее, просто невозможно. Я глянул на Аджуяр и понял, что, как бы она ни храбрилась, старуха растеряна не меньше моего.
Тут кто-то подергал меня за рукав, и я, подпрыгнув от неожиданности, оглянулся. Чернявый загорелый паренек с открытым улыбчивым лицом подмигнул мне:
— Подвезу по цене аэробуса…
— С чего так дешево? — недоверчиво бросил я.
— Да у меня уже есть богатый клиент, он мне дорогу и так оплачивает, чистосердечно признался малый. — А в псевдолете еще четыре места свободных, что им зря пропадать? Хоть что-то с вас возьму дополнительно.
— А клиент твой не будет против? Расклад-то несправедливый.
— А вы ему не говорите, сколько мне платите.
Побуждения таксиста показались мне логичными, а предложение — заманчивым. Действительно, стоит ли нам торчать на остановке в ожидании аэробуса, если за ту же сумму можно добраться на индивидуальном флаере? Вряд ли за прошедшие века тут что-то изменилось, и такси комфортабельнее и быстрее того, что раньше называлось «общественным транспортом».
— Пойдем, — согласился я.
— Может, нам и не по пути вовсе? — подозрительно прищурилась Аджуяр.
— До Ерофеева всем по пути. А там — или до места довезу, или пересядете. Куда вам?
— Угол Путина и Распутина, — сказал я и сам пожалел о своей откровенности. Кто его знает?..
— Близко, — вновь широко, сверкнув белыми зубами, улыбнулся парень. Довезу. Айда к машине.
Мы двинулись за ним.
— Ой, не нравится мне все это, — проворчала Аджуяр. Но всерьез не сопротивлялась.
Мы подошли к флаеру, возле которого уже стоял первый пассажир: немолодой худощавый человек с интеллигентным проницательным лицом. «Он похож на графа Калиостро из фильма «Формула любви», — подметил я и тут же подумал о другом: Сейчас, скорее всего, во всей Вселенной нет ни одной живой души, кроме меня, которая видела бы этот фильм».
— Поехали? — с чуть заметным нетерпением в голосе спросил «Калиостро» у шофера, вынув изо рта сигарету.
— Сейчас-сейчас! — суетливо заверил шофер. — Вы, ребята, две минуты еще тут покурите, а я попробую еще кого-нибудь с этого рейса поймать. Если сразу не найду, поедете втроем…
— Две минуты! — предупредил «Калиостро».
А я промолчал, решив, что и сам не прочь с дороги постоять на свежем воздухе. К тому же так приятно было почувствовать забытый уже запах табачного дыма.
Пока шофер бегал, мы успели перекинуться парой слов.
— Зачем прибыли? — спросил меня незнакомец, завязывая, по-видимому из вежливости, разговор.
— Есть кое-какой интерес, — ответил я уклончиво.
— Что может заинтересовать нормального человека в этой дыре? — довольно самокритично заметил тот.
— Просто ищу одного знакомого, — отозвался я, решив, что самым правдоподобным враньем будет легкая недоговоренность.
Мужчина покачал головой:
— Искать кого-то при нашем-то бардаке? — скептически заметил он. — Вряд ли у вас это получится, если вы не знаете точного адреса… И с адресом-то не всегда найдешь, — Он помолчал и добавил: — А я вот по делам…
— Ну, мы в общем-то тоже по делам. Без дела никто никуда не летает.
— И что за дело у вас? — поинтересовался мой незваный собеседник со скучающей интонацией.
Я глянул на Аджуяр, и мне пришло в голову, что тут она больше всего похожа на героиню какого-то «костюмного» фильма. «Есения», например.
— Хочу предложить сценарий для мнемофильма, — как-то автоматически соврал я.
— Ах, вот как? — улыбнулся незнакомец. — Тогда, конечно, не стоит вас расспрашивать дальше. Охрана интеллектуальной собственности поставлена у нас из рук вон плохо.
Мы вновь помолчали.
— Кстати, у меня в Москве есть один знакомый, связанный с этим бизнесом, вновь заговорил Калиостро, бросив окурок в проплывающую мимо нас урну. — Но он занимается по-настоящему серьезными, некоммерческими проектами. Сейчас, например, он продюсирует постановку романа одного древнего классика, не думаю, что вы о нем когда-нибудь слышали.
— Что за классик? — чисто машинально спросил я.
— Маркес. Это еще двадцатый век… Роман «Сто лет одиночества».
Я даже вздрогнул от неожиданности. «Сто лет одиночества» — одна из моих любимых книг. Я никак не ожидал, что здесь, а точнее, что СЕЙЧАС, кто-то может знать ее. И упоминание об этом романе как-то сразу расположило меня к собеседнику.
— Я читал эту книгу, — не удержавшись, похвастался я.
— Да что вы? — удивился Калиостро. — Вот уж не думал, что нынешняя молодежь способна на такие подвиги. Читать, а не участвовать в мнемофильмах это действительно подвиг в наше время. При том что девятьсот девяносто девять мнемофильмов из тысячи — абсолютнейший вздор. Чего стоят одни только названия…
— Например, «Человек-дрезина», — вспомнил я.
— Именно, — усмехнулся незнакомец, — полнейшая профанация искусства. Изготовители этих поделок — люди без чести и совести. Они пекутся только о своих барышах и совсем не думают об ответственности за нравственность. А ведь долг художника состоит прежде всего в этом…
В этот момент из толпы вынырнул наш шофер, волоча за собой очередного пассажира — человека, одетого почти так же, как одевался дядюшка Сэм: в национальный русский костюм. Лицо его было хмурым и неприветливым, на голове ежик, а в руках он держал узкий кейс.
— Все, садимся! — радостно сообщил водила, и мы послушно полезли в мнемоход. Сиденья тут были расположены в три ряда по два места. Я и Аджуяр устроились в заднем ряду, мой новый знакомый сел в середине, а Хмурый с кейсом — впереди, рядом с водителем.
Машина с легким гудением стала медленно приподниматься, но вдруг прямо перед ней, яростно махая руками, возник какой-то потрепанный человечек, в мятом клетчатом пиджачке и клетчатой же кепке с ушками, завязанными на голове.
Водитель, зависнув в полуметре над землей, вопросительно глянул на нас.
— Шеф! — взмолился Потрепанный, — до Ерофеева?! Выручай!
Шофер жестом показал ему, что, мол, он бессилен и махнул рукой назад — в нашу сторону.
— Мужики, выручайте! — теперь уже к нам обратился Потрепанный. И опять повернулся к водиле: — Тебе что, полтинник лишний повредит, что ли?
— Может, потеснитесь? — спросил нас водила. Было видно, что полтинник ему не повредит. — Есть ведь еще одно место. Но, как скажете, так и будет. Обращался он прежде всего к Калиостро, ведь свободное место было рядом с ним. Тот недовольно поджал губы и пожал плечами. Потом глянул на меня, и мне показалось, что именно наша недавняя беседа на возвышенные темы заставила его бросить:
— Сажай…
Обрадованный водитель опустил мнемоход, и Потрепанный уселся рядом с Калиостро причитая:
— Вот спасибо! Ну, спасибо! Есть ведь еще люди на белом свете!.. — он стянул при этом с головы свою клетчатую кепочку и как платком утирал ею пот со лба и шеи.
Псевдолет вновь осторожно поднялся, а затем с легкой перегрузкой взмыл в облака. У меня заложило уши, и я сглотнул. Когда скорость выровнялась и перегрузка исчезла, некоторое время мы летели молча. Я с любопытством разглядывал простершийся под нами пейзаж. Он напоминал мне виденные по телевизору панорамы суетливого Токио с переплетениями воздушных дорог, неожиданно уходящих в землю между огромными зданиями…
Водитель оглянулся на нас, заметив мой взгляд, широко улыбнулся.
— Впервые на Петушках? — спросил он.
— Да, — кивнул я.
— Веселый город, — сообщил он. — А поселок вокруг космопорта — еще веселее.
Вот так. То, что напомнило мне мегаполис Токио, по меркам двадцать пятого века — «поселок», не более. Хотя, действительно, не прошло и пяти минут, как урбанистический пейзаж внизу уступил место природному ландшафту.
— Совсем веселый поселочек, — подмигнул водитель и отвернулся к лобовому стеклу.
А его слова, обернувшись ко мне, прокомментировал Калиостро:
— Точно подмечено, «Совсем веселый поселочек». Не советовал бы я вам там задерживаться. Жулье на каждом шагу.
Сказать мне было нечего, и я промолчал, лишь слегка кивнув и состроив на лице понимающую улыбку.
— Так, значит, пописываете? — словно бы из вежливости продолжил разговор Калиостро.
— Да, — подтвердил я. И также из вежливости, хотя немного и из любопытства, спросил: — А вы чем занимаетесь?
— Игорным бизнесом. У меня в Петушках казино.
Хмурый с кейсом, сидя спиной к нам, не оборачивался. А вот Потрепанный проявил живейший интерес:
— Не пойму, кто у нас может ходить в казино? Я бы вот, например, ни за что не пошел. У работяг денег нету, а богатых людей совсем мало. И им что, денег не жалко?
— Это общепринятое заблуждение, что в казино играют богачи, — улыбнулся Калиостро. — Никто ведь не запрещает делать и самые мизерные ставки. Смысл игры не в выигрыше, а, в самой игре. Азарт, вот зачем приходят к нам люди. А вовсе не за барышом.
— А что у вас там, турборулетка? — с любопытством продолжал Потрепанный.
— Да. И турборулетка есть, и многое другое, и автоматы… Но наши люди больше любят играть в старые добрые карты.
— В преферанс? Я люблю преферанс! — заявил Потрепанный.
Я невольно вслушивался в их беседу и диву давался. Похоже, игорный бизнес за прошедшие века претерпел даже меньше изменений, чем православная церковь. Хотя… И в двадцатом веке происходило нечто подобное. Появились, например, и авторалли, но по-настоящему азартные люди предпочитали посещать ипподром и делать ставки на старых добрых лошадок… Хотя все-таки стараются на тех, что помоложе…
— Нет, — тем временем покачал головой Калиостро. — Клетрис, покер, преферанс, амаделья — это все долгие игры. Сейчас у нас популярна другая игра. Простая до смешного. «Чох» называется…
— «Чох»? — хохотнул Потрепанный. — А расскажи правила.
— Зачем это? — недовольно покачал головой Калиостро. — Совсем ни к чему. Мы тут с вами не в казино сидим, а летим в машине.
— Ну, что тебе, жалко? Ну покажи! — не унимался Потрепанный, — люблю я в карты поиграть. Покажи, не будь андроидом…
— Да как я тебе без карт покажу? — раздраженно оборвал его Калиостро.
— Сейчас, сейчас, погоди, — Потрепанный суетливо завозился, извлек из внутреннего кармана пиджака золотистую коробочку и протянул ее Калиостро. Вот, покажи.
— Привязался же! — скривился Калиостро. — Ладно, давай, скоротаем дорогу. — Он взял коробочку, извлек из нее колоду карт с такими же золотистыми матово поблескивающими рубашками и поморщился: — Ну и карты, дешевле не нашел?
Он мастерски перетасовал, сдал две карты себе, две Потрепанному, две, обернувшись, сунул мне, заметив при этом: — «Играем без денег», — и я машинально взял карты в руки.
— Эй, дорогой, — наклонившись вперед, обратился Калиостро к Хмурому с кейсом, — подержи, — и ему тоже подал две карты.
— Я в азартные игры не играю, — огрызнулся тот.
— Да подержи только, я человеку объясню…
Хмурый, сев к нам вполоборота, взял карты, всем своим видом показывая, как мы его достали.
— Шестерка — шесть очков, семерка — семь и так далее, — стал объяснять владелец казино. — Валет — два, дама — три, туз — одиннадцать, а король двенадцать, самый большой балл, выше туза. Вот мы раздали карты, и больше нам колода не нужна, играем только с теми, что на руках. Считаем наши очки и решаем, играть или пасовать. Первым тугрики на банк должен класть я, как сдающий. Ты, — обратился он к Хмурому, — если хочешь играть, а не пасуешь, должен сумму банка умножить на два и столько денег и положить. Или, если захочешь, можешь положить даже больше. Так же и следующий игрок. Вот и все.
— И все?! — поразился Потрепанный, — а в чем смысл? Ничего не понял!
— Весь смысл в банке. Пока играем без денег, ничего и не поймешь. Надо, чтобы хоть десять тугриков на банке стояло…
— Ну, давайте, по червонцу и сыграем, — загорелся Потрепанный. — Прямо сейчас.
Тут только я заглянул в свои карты и обнаружил, что у меня ДВА КОРОЛЯ — то есть самые высшие очки, которые только возможны в этой игре. Грех было отказываться. В нашей с Аджуяр ситуации лишние деньги нам не помешают. Да и выражения лиц этих королей были не надменны, а скорее жизнерадостны и многообещающи…
— Я-то не против, — с сомнением заметил Калиостро. — Как ребята…
Хмурый с кейсом тоже заглянул в свои карты, и у него заблестели глаза.
— Играем, — сказал он, явно предчувствуя победу. — Но только по червонцу. И давайте сыграем только один кон и больше не будем.
Меня это заело. Я-то знал, что это я — в беспроигрышной ситуации, а не он.
Калиостро взглянул на меня, и я согласно кивнул.
— Хорошо, — проронил Калиостро. — Дай-ка сюда свой кепон, — протянул он руку. Потрепанный отдал ему свой головной убор, и Калиостро, водрузив его себе на колени, кивнул мне:
— Клади червонец.
Я послушался. Он удвоил сумму банка и положил двадцать тугриков. Теперь на банке было тридцать, и Хмурый, помножив эту сумму на два, положил еще шестьдесят. Итого, на банке стало девяносто тугриков, и Потрепанный был вынужден поставить уже сто восемьдесят. На банке теперь в сумме было двести семьдесят тугриков. Все это заняло буквально две минуты. Круг замкнулся, и я, уверенный в выигрыше, выложил соответственно пятьсот сорок тугриков. Это была уже значительная сумма. Осталось у меня в кошельке несколько меньше. А на банке теперь было двести семьдесят плюс пятьсот сорок — то есть восемьсот десять тугриков.
Калиостро, пасанув, сбросил карты.
Хмурый хмуро нас оглядел и спросил:
— Мы тут все люди взрослые? Игра есть игра? Кто выиграл, тот забирает деньги, и никаких разговоров, что мы просто попробовали, просто учились…
Не согласиться было невозможно.
— И я могу класть не только двойной банк, а сколько угодно много?
Калиостро согласно кивнул.
Хмурый полез в кейс и достал перевязанную пачку банкнот.
— Пересчитайте.
Под нашими пристальными взглядами Калиостро сосчитал. Три тысячи тугриков.
— Кладу на банк, — сказал Хмурый.
Потрепанный моментально пасанул и сбросил карты. И в игре мы с Хмурым остались вдвоем.
И тут лишь до меня начало что-то доходить… Карты у меня и в самом деле беспроигрышные. Но теперь-то, чтобы продолжить игру, я должен был поставить на банк сумму, равную трем тысячам восьмистам десяти, помноженным на два. То есть семь тысяч шестьсот двадцать тугриков. Или, если пожелаю, больше. Таких денег у меня не было и в помине. Пасанув же, я потеряю уже выложенные пятьсот сорок, и Хмурый отправит банк в свой кейс, даже не вскрыв свои карты.
Уже вышедший из игры добрый дяденька Калиостро, мягко потянув к своему лицу мою руку с картами и заглянув в них, отечески посоветовал:
— Надо играть, парень. Такой шанс бывает раз в жизни. Хорошие деньги идут…
— Мне нечего поставить, — признался я.
— У тебя в Ерофееве друзья есть? — тихо продолжал увещевать добрый дяденька Калиостро, поедем, займешь. Надо играть. Выигрыш твой… Кататься будем за твой счет? — обратился он к Хмурому.
— Летим, — согласился тот. Весь его вид выдавал крайнюю степень возбуждения.
— Нет, — сказал я. — Никуда я не полечу. — И малодушно продолжил голосом, просящим пощады: — И вообще это несерьезно. Мы же только учились…
— Карточный долг — долг чести, — напомнил Калиостро.
— Но мне нужны эти деньги, — поражаясь самому себе, заныл я и потянулся к клетчатой кепке.
И тут же остановился. Потому что увидел направленные мне в лицо стволы четырех бластеров. Их держали в руках Хмурый, Калиостро, Потрепанный и улыбчивый водитель. Ну конечно. С самого начала они работали вместе. Вот тебе и «Сто лет одиночества»… Неужели моя внешность до сих пор выдает филолога?
Сам, удивляясь своему самообладанию, хотя краска и ударила мне в лицо, я заявил:
— Тогда я пас.
И сбросил карты.
Да-а… Ну и кретин же я. Фактически выбросил на ветер все свои деньги и не известно, выберусь ли еще из этой ситуации живым. Искоса я глянул на Аджуяр, о которой в азарте забыл напрочь. И как раз в этот миг она вскинула руки и медленно с расстановкой произнесла:
— Это была шутка. Пошутили и будет. Отдайте болвану деньги, и мы без проблем доедем до места.
Двигаясь, как марионетка, Калиостро сунул бластер за пазуху, выгреб из кепки Потрепанного все лежащие там тугрики, включая пачку Хмурого, и подал их мне.
— Пошутили и будет, — безжизненным голосом повторил он произнесенную Аджуяр фразу.
Поспешно сложив деньги в бумажник, я запихал его поглубже за пазуху.
— Перекресток Путина и Распутина? — сонно спросил «рубаха парень»-водитель, тоже спрятавший свой бластер.
— Да, — подтвердил я.
Весь дальнейший путь до названного места мы летели молча. Я боялся поднять на Аджуяр глаза. Не проронила ни слова и она. Однако, когда флаер-псевдолет. приземлился на площадку, выпустил нас и жулики убрались восвояси, старуха неожиданно коснулась моей руки. Я посмотрел на нее и увидел на ее лице легкую задумчивую улыбку.
— Этот трюк с картами джипси узнают еще до того, как начинают самостоятельно ходить, — сообщила она. — К тому же, будь ты немного внимательнее, заметил бы, что вперед мы летели только над космодромом, а потом кружили на месте.
Я почувствовал, что покраснел от стыда, но она продолжила неожиданно мягко:
— Не кори себя, государь, — как ни странно, этот мой мифический титул она произнесла без тени иронии. — Ты наивен и чист душой. Ибо, не способный к подлости сам, ты не ждешь ее и от других. Таков и должен быть правитель империи.
Я сокрушенно помотал головой:
— Такого правителя враги в два счета обведут вокруг пальца.
— Чтобы этого не случилось, правитель должен иметь десяток хитроумных и лживых советников. Царь — это честь, остальные оберегают ее любыми средствами. Беда, когда дело обстоит наоборот: лжив царь, а его советники чересчур доверчивы…
Невозможно описать словами, как я был благодарен ей за эти слова. Наверное, даже больше, чем за состоявшееся минуту назад спасение.
Но было не до сантиментов. Я потрогал нагрудный карман и нащупал в нем диск письма дядюшки Сэма. На месте. А строптивая Сволочь непрерывно копошилась в боковом кармане. Что ж, мы на Петушках, мы в Ерофееве, и все необходимое при нас. И деньжатами мы теперь, кстати, разжились.
Пора за дело.
* * *
Над серой дверью ничем не примечательного, такого же громадного, как все прочие, здания, расположенного по указанному в дядюшкином послании адресу, я с удивлением обнаружил вывеску: «Общество консервативного пчеловодства». Я уже усомнился, туда ли попал, когда дверь отворилась, и из нее вышли два человека в одинаковых светло-розовых плащах, точно таких, какие я когда-то видел на бедняге Семецком. То, как настороженно огляделись «пчеловоды» по сторонам, с каким недобрым подозрением с ног до головы осмотрели меня и Аджуяр, моментально убедило меня, что мы на верном пути.
Подождав, пока «пчеловоды» скрылись из виду, мы приблизились к двери. Ни звонка, ни переговорника, ни даже элементарной дверной ручки я не увидел. Но стоило нам подойти к двери вплотную, как посередине ее серой поверхности проступило черное овальное пятно.
Я и сам догадался, что это — датчик кодового замка или что-то наподобие, но, прежде чем совершить правильное действие, наверное, совершил бы и пару глупостей: прикладывал бы к пятну свою ладонь или кричал в него свое имя… Аджуяр же, в отличие от меня, по-видимому, была знакома с подобными системами:
— Дай зверя, — сказала она.
Я повернулся к ней так, чтобы она могла залезть в соответствующий карман. (Сам я после памятного укуса в нос стал предельно осторожен; в наших отношениях с зомбированной Сволочью появилась ощутимая прохладца.) Аджуяр достала крысу и, не обращая внимания на отчаянные трепыхания и писк, плотно прижала ее животом к плоскости пятна. С мелодичным звоном дверь отворилась, и мы ступили в полутемное помещение.
Дверь за нашими спинами мягко закрылась, и эта мягкость, и то, как дрогнул при этом пол, заставили меня почувствовать, что масса этой двери неимоверно велика. Появилось ощущение, что мы вошли в громадный сейф. Это чувство усугублялось и тем, что, стоило двери закрыться, как тень, в которую мы ступили, превратилась в непроглядный мрак.
Стоя в темноте, я чувствовал себя полным идиотом. Потому что в темноте вокруг нас явно происходила некая бурная деятельность. Раздавались какие-то поскрипывания, и нас обдавало при этом легким ветерком. Тихо, на пределе восприятия, то басисто, то тоненько звучал какой-то технологический гул, а в резонанс с ним мелко, до щекотки в ногах, вибрировало все помещение. Шарканье, шелест, еле слышный неразборчивый шепоток… Эта не совсем тишина порождала острое сознание опасности и незащищенности. Я машинально напрягся и даже, пригнувшись, встал в боксерскую стойку, прекрасно понимая, что толку от этого никакого.
— Идет сканирование, — услышал я тихий голос Аджуяр. — Лучше при этом стоять неподвижно, быстрее закончится.
Я заставил себя расслабиться, опустил руки и замер. Я почувствовал, как Аджуяр коснулась меня, а затем сунула мне в карман Сволочь. Прошла минута, две, три… И тут мрак начал плавно рассеиваться, являя нашим глазам довольно неожиданную картину.
В белокаменном просторном холле, где, как оказалось, мы находимся, метрах в трех от нас и метрах в пяти от пола, расположившись в три шеренги, висели около сотни «пчеловодов» все в тех же розовых одеяниях. Висели они, пользуясь, конечно, такими же, как у меня, антигравитационными способностями. Руки их были вытянуты по швам, подбородки браво задраны.
Я смотрел на них. Они сосредоточенно смотрели сквозь меня.
И тут, показавшись настоящим громом после царившей не совсем тишины, холл наполнился бравурными звуками, напоминавшими игру духового оркестра. И я услышал голос человека, которого до того даже не заметил (он зависал слева и чуть позади нас, лицом к строю):
— Господа офицеры!
«Пчеловоды» вытянулись еще сильнее, превратившись, казалось, в каменные статуи.
— Да здравствует Государь всея Руси, самодержец и помазанник Божий Роман Михайлович Романов! Ура!
— Ура! Ура! Ура! — взорвался строй.
Я с удивлением обнаружил, что не только не смущен и не только готов к такой помпезной встрече, но уже давно и с нетерпением жду ее. Взмыв, к ужасу Аджуяр, над полом, я не спеша проплыл перед строем, вглядываясь в лица приветствовавших. Лица мне понравились. Они были молоды, и в них читались спокойствие и решимость. Признаться, я надеялся увидеть среди них и лицо Семецкого, ведь «починили» же его однажды, кто знает, может быть, он выкарабкался и на этот раз… Но нет. Семецкого в строю «консервативных пчеловодов» не оказалось.
Я подплыл к командиру и, повиснув рядом с ним, обратился к строю:
— Благодарю за службу. Вольно.
Строй расслабленно зашевелился.
— Р-разойдись! — рявкнул командир, и шеренги рассыпались.
«Пчеловоды», бросая на меня короткие любопытствующие взоры, разлетелись в разные стороны, а их командир повернулся ко мне:
— Как счастливы мы, государь, видеть вас в добром здравии и невредимым! воскликнул он. — Ваш след потерялся. Лишь эпизодические известия да угрозы врагов, посылаемые в ваш адрес, давали нам призрачную надежду на то, что еще не все потеряно. Но мы не были уверены в достоверности этих сомнительных известий.
Тут только я смог разглядеть его как следует. Белокурый мужчина средних лет с короткой шкиперской бородкой, но без усов. Однако выражение его лица несколько отличалось от того, что я видел у его подчиненных. Вместе с радостью, о которой он говорил, читались в его серых глазах и усталость, и глубокая озабоченность, и даже растерянность.
— Рад взаимно, — кивнул я. — Давайте-ка спустимcя. Моя спутница — джипси, и наше парение в воздухе ей несколько непривычно, а возможно, оно и пугает ее.
— Но можем ли мы доверять ей? — неуверенно глянул он вниз. — Эти джипси…
— Только благодаря ей я жив и нахожусь тут. Так что прошу любить и жаловать. Зовут ее Аджуяр. А как, кстати, мне обращаться к вам?
— Ох, простите, — искренне смутился мой собеседник, приземляясь вместе со мной рядом с Аджуяр, — с этого следовало начать. — И обратился к нам обоим: Меня зовут Филипп. В нашем братстве я исполняю обязанности старшего… Но признаюсь, это вынужденное положение. Я, как и все те, кого вы сейчас видели, больше привык исполнять, нежели отдавать приказы. Наш истинный вождь пропал…
— Я знаю, — остановил я его жестом и достал диск письма дядюшки Сэма. Вот послание вашего командира, — протянул я носитель ему. — Он в беде и просит у вас помощи.
Глаза бородача вспыхнули:
— Это меняет дело! — воскликнул он, беря письмо. — Главное, что он жив! Его держат на космическом корабле или на какой-то планете?
— На планете, — ответил я, слегка удивившись вопросу.
— Тогда мы обязательно выручим его! — обрадовался бородач, поглаживая диск. — Мы должны это сделать прежде всего прочего. Только Сэмюэль владеет полной информацией о предстоящем… — он опасливо глянул на Аджуяр. — О предстоящей операции.
— Ты хотел сказать, «о предстоящем перевороте»? — усмехнувшись, уточнила цыганка.
— М-м… Да, — вновь, коротко глянув на нее, согласился он. — Я именно это и хотел сказать. Сэмюэль создал нашу организацию. — Филипп перевел взгляд на меня. — Именно он, мой государь, разработал план вашего появления в нашем мире и дальнейшего возведения вас на трон. Но из-за этих грязных… — внезапно он остановился.
Но вновь вмешалась Аджуяр:
— «Из-за этих грязных джипси», — ты хотел сказать?
— Да, — холодно бросил бородатый Филипп, — из-за случайности, которую не мог предвидеть никто, все пошло наперекосяк. Я действительно рад видеть вас, государь, — голос его стал тише и доверительнее, — но, признаться, я впал в растерянность. Я понятия не имею, что мне нужно делать, но, приняв на себя командование, старательно скрываю это от подчиненных… Вся надежда на это, потряс он диском письма и мечтательно улыбнулся.
— Какого ж дьявола ты тут болтаешь с нами! — рявкнула Аджуяр. И передразнила: — «Впал в растерянность»… Пока вы тут впадали в растерянность, мы сотню раз рисковали жизнью, чтобы добраться до вас.
— Да-да, вы, бесспорно, правы, болтать не время, — улыбка бородача стала натянутой. — Рядом с вами меня удерживает лишь дань вежливости. — Аджуяр презрительно фыркнула, но Филипп продолжал: — Выручить Сэмюэля — это главная наша задача сейчас.
— Постойте-постойте, — не согласился я. — Думаю, прежде всего мы должны вытащить из рук противника мою жену и сына!
— Я знаю о вашем горе, — нахмурился Филипп, — о том, что в опасности находится жизнь царевича… Однако, думаю, сперва нам все же следует вызволить нашего руководителя. Он обладает политическими связями, многие влиятельнейшие лица при дворе поддерживают или же, наоборот, боятся его. А без дипломатии и придворных интриг тут не обойтись. Сэмюэль в этом — опытнейший мастер. Он сумеет решить эту задачу значительно эффективнее нас. Он — стратег, мы — бойцы, привыкшие выполнять приказы.
— Как же тогда вы собираетесь вызволять его? — ехидно поинтересовалась Аджуяр, выражая своим вопросом и мое разочарование.
— Боем, — отозвался Филипп, нарочито глядя не на нее, а на меня, словно вопрос был задан мной. — Только бы мы смогли определить планету, на которой его держат. А ваша жена и сын находятся в открытом космосе, и пытаться отбить их в сражении — слишком рискованно для их жизни. Если же говорить прямо, то практически невозможно. Поэтому их там и держат.
— Джипси умеют взять на абордаж любое судно и извлечь из него все, что им надо, — сообщила Аджуяр с интонацией презрения в голосе. — Включая людей.
— Они помогут нам? — слегка оживившись, но явно с сомнением спросил бородач.
— Они помогли бы, — усмехнулась цыганка. — Но они далеко.
Бородач пожал плечами.
— Значит, будем действовать по нашей схеме, — полуутвердительно проговорил он.
Я глянул на Аджуяр. Она, поджав губы, кивнула в знак согласил.
— Хорошо, — согласился и я. — С чего же мы начнем?
— Мы начнем… — в лице Филиппа появилось ясно видимое замешательство. Мы… — Тут он остановился, потеребил рукой бороду и твердо сказал: — Сейчас один из моих помощников проводит вас туда, где вы сможете отдохнуть с дороги, я же тем временем исследую послание Сэмюэля, и мы примем меры к его спасению.
Мне не очень-то понравилось, что мы с Аджуяр как бы остаемся в стороне. Видимо, именно моего недовольства по этому поводу Филипп и побаивался. Но надо быть справедливым. Ведь и впрямь, вряд ли я или Аджуяр способны чем-то помочь ему в этом деле… Смирившись с подобной мыслью, я тут же почувствовал, как действительно необходим мне отдых после всех треволнений преодоленного пути.
— Действуйте, — сказал я. И требовательно добавил: — Однако держите меня в курсе всех событий.
— Непременно, мой государь.
… Не знаю, как Аджуяр, но я в отведенные нам апартаменты двигался «на автомате». Усталость окончательно сморила меня. Единственное, на что я обратил внимание, — это золоченый восклицательный знак на белой двери, в том месте, где в гостиницах обычно бывает номер комнаты.
Сопровождавший нас молодцеватый «пчеловод» открыл дверь, и мы оказались в комфортабельном трехкомнатном номере с роскошной просторной кроватью. Тут царил мягкий полумрак, и это было главным, что мне требовалось для отдыха.
— Это для вас, государь, — сказал он и хотел было вести Аджуяр куда-то дальше, но, переглянувшись, мы оба запротестовали.
— Но тут только одна постель, — возразил «пчеловод», глянув на меня так, словно всю жизнь изучал старика Фрейда.
— Мне постельки не нужна, — заявил я, воспарив над полом и приняв горизонтальное положение. — Я буду спать так — в соседней комнате.
— Не смею возражать, — пожал плечами «пчеловод» и удалился.
Лишь только мы остались в номере вдвоем с Аджуяр и заперли дверь, я вплыл в одну из комнат и моментально уснул в невесомости — так, как когда-то спал на корабле дядюшки Сэма. Наверное, я несколько шокировал этим мою пожилую спутницу, но мне, признаться, было на это глубоко начхать.
… А проснулся я от дикого желания выпить. Потому что мне приснилось, будто бы мы с Лялей, сидя у костра перед нашим шатром, попиваем под звуки Гойкиного балисета молодое виноградное вино. Сон был красочный и безумно приятный. И я, уже проснувшись, еще долго не открывал глаза, надеясь вернуться в него. Но нет. Милые моему сердцу образы улетучились, оставив лишь тихую печаль и непреодолимое желание принять спиртного.
Спиртного…
Спиртного!
Вот же дикость! На скутере этого добра было завались, но там вовсю действовала спонтанно возникшая в моей душе установка не пить. Теперь же, когда мы достигли цели нашего полета и от души моей слегка отлегло, эта установка, по-видимому, так же самопроизвольно снялась. Но как я найду выпивку — здесь и сейчас?
Из-за стены раздавалось мерное похрапывание Аджуяр. Я повторил попытку уснуть, но не тут-то было. Пока не тяпну, не тресну, не клюкну, не дерябну, не поддам, не приму, не пропущу — не усну. Факт. Я осознал это так отчетливо, что и не пробовал больше бороться с собой. Из недр памяти даже выплыли и стали крутиться, словно склеенные в кольцо магнитной ленты, строчки из песни Юрия Лозы, а точнее, группы «Примус», которая уже в мое-то время считалась древней:
… Водочки, наливочки, пивка или винца!
Пора! Пора, брат, пора, брат, пора!
С утра! С утра по чуть-чуть, с утра!..
Но ведь должно же у них тут быть какое-нибудь кафе или магазин! Денег у меня — до хрена и больше… Я опустился на пол, стараясь не шуметь, отомкнул дверь… Но замок все-таки предательски щелкнул, храп прекратился, и из комнаты тут же раздался тихий голос Аджуяр:
— Принеси и мне.
Ведьма! Истинно ведьма! Она читает мои мысли, словно открытую книгу… Но лучше с ней не спорить.
— Хорошо, — отозвался я. — Если найду. — И вышел в пустынную ярко освещенную трубу коридора, облицованную изнутри керамикой с таким изысканным, но неброским узором пастельных тонов, что ходить по нему было бы кощунством. И я тихонечко поплыл по воздуху. Да, наверное, все тут передвигаются так, недаром пол, потолок и стены никак здесь не разграничены. Должно быть, такие коридоры особый шик, ведь все здесь подчеркивает тот факт, что пользуются им практически только самые высокопоставленные персоны, наделенные «мнемогравитатом».
Удивительно, что я не обратил на это внимания по пути в спальню. В таком, видно, был состоянии. А теперь, понимаете ли, выспался и вновь обрел наблюдательность и любознательность.
Ничего примечательного, кроме таких же дверей, как наша, только с цифрами вместо восклицательного знака, мне по пути не встретилось. Пока коридор не начал мягко поворачивать направо. Там, за поворотом, явно происходило какое-то движение, раздавались голоса. И звуки голосов стремительно приближались. Почему-то мне не хотелось, чтобы меня увидели.
Я осторожно повернул ручку ближайшей двери, и она отворилась. Я опасливо заглянул. Это была комнаты номера, похожего на наш, но более аскетично обставленного. И комната эта была пуста. Я осторожно влетел нее, прикрыл за собой дверь, оставив лишь маленькую щелку, и, повиснув высоко над полом в горизонтальном положении, приник к этой щелке глазами.
Мое любопытство принесло неожиданные плоды. Точнее даже — корнеплоды. По коридору мимо двери, не торопясь и о чем-то оживленно болтая, проплыли два «пчеловода», несущие за ручки здоровенную корзину, наполненную отборной морковкой…
Значит, местонахождение дядюшки Сэма определено?!
Я должен найти Филиппа и выяснить, так ли это.
От волнения я даже забыл о том, что выгнало меня из спальни. Дождавшись, когда «пчеловоды» удалятся на значительное расстояние, я выскользнул в коридор и поплыл, миновав вскоре и нашу дверь с восклицательным знаком, за ними — в направлении, обратном прежнему.
И вознагражден я за это был отменно.
… Жаль мне себя немного,
Жаль мне бездомных собак,
— сообщил некогда общественности Сергей Есенин,
Эта прямая дорога
Меня привела в кабак…
То же, разве что при полном отсутствии собак, случилось и со мной.
Сперва я увидел дверь и услышал за ней звуки балисета и гортанные голоса, ревущие под его аккомпанемент нечто маршеобразное. За этой-то дверью и скрылись «пчеловоды» с корнеплодами. Я заглянул. Это был просторный бар, и в нем веселились человек тридцать. Некоторые по двое-трое сидели отдельно, но большинство собрались за одним столом, и в тот момент, когда я заглянул, они во всю мочь горланили одну и ту же повторяющуюся строфу:
… Но наш командир никогда не сдает,
Велит: «За Отечество, братцы!»,
И мы без сомнений готовы вперед
Хоть драться, хоть водки нажраться!..
Мои «пчеловоды» тем временем куда-то исчезли, а остальные, присутствовавшие там, были одеты «не по форме» — в самые разнообразные наряды. Но я догадался, что это — та же публика, что стояла предо мной в строю, только на отдыхе. У меня даже от сердца отлегло: нормальные люди… И я не ошибся. Песня закончилась, и я, надеясь быть незамеченным, тихонько двинулся к бару… Но тут же знакомый голос бородатого Филиппа скомандовал:
— Господа офицеры!
Все повскакали с мест и, стоя навытяжку, воззрились на меня.
— Вольно-вольно, — махнул я рукой. — Отдыхайте.
Дадут мне тут спокойно выпить или нет? Очевидно, нет.
Филипп, одетый в «русско-народный» костюм, уже стоял передо мной:
— Ваше Величество. Радость! Мы установили местонахождение Сэмюэля и как раз собирались будить вас, чтобы выяснить, желаете ли вы участвовать в его освобождении лично. Вылет к месту его заточения — через час.
Меня это известие не слишком поразило. Если бы установить место было невозможно, дядюшка Сэм не надеялся бы на это.
— Я-то желаю. А вы уверены, что будете в состоянии? — усмехнулся я, кивая на загроможденный сосудами стол.
— Это отдыхающая смена, — слегка смутился Филипп. — Те, кто летят, готовятся. А я, хоть и нахожусь тут, но спиртного не употребляю.
— А вот я, хоть и полечу с вами, а хотел бы употребить, — заявил я и двинулся своим путем. Царь я или не царь?
— Простите за назойливость, — вновь догнал меня Филипп, — и не сочтите за наглость… Мы сейчас с ребятами как раз обсуждали один вопрос…
— Ну? — опять вынужден был остановиться я, так и не добравшись до вожделенной цели.
— Мы мечтали… Когда все станет на свои места и вы по праву займете престол, вы будете для нас недосягаемы… А сейчас, пока… Мы хотели, но не решались… — он мялся, как мальчишка. Да он и есть, в сущности, бородатый мальчишка.
— Вы хотели выпить со мной? — помог я ему. Эх, люди-люди. Летать научились без крыльев, а и впрямь все такие же.
— Да! — выпалил Филипп так, словно признался наконец девушке в давно скрываемой любви. Ожидая от меня всего что угодно, включая смертную казнь через повешение, он вытянулся передо мной, выпучив глаза. Безумству храбрых поем мы песню.
Выпить, значит.
— Легко, — сказал я, понимая, что посидеть спокойно в одиночестве мне все равно не дадут. Его глаза сверкнули:
— Тогда не присядете ли вы за наш стол? Еду и напитки принесут немедленно.
— Айда, — махнул я рукой. И он дернулся было к своим, но я остановил его: — Только вот что. Организуйте-ка что-нибудь и для моей пожилой спутницы-джипси — в комнату. Думаю, она не откажется от бутылочки вина. И она того заслужила.
— Организуем немедленно! — заверил он и крикнул своим: — Эй! Освободите место для государя!
— Кстати! — вспомнил я и повернулся к нему боком. — Вытащите-ка у меня из кармана животное.
Филипп, не выказывая и тени удивления, сунул руку ко мне в карман и извлек оттуда сонную Сволочь.
— Распорядитесь, чтобы ее посадили в просторную клетку и кормили, как на убой, — скомандовал я. — Этому зверю я обязан жизнью.
— Смею заверить вас, государь, эта клетка будет минимум золотой!
«Много чести», — подумал я, машинально почесывая нос. Но промолчал. Не следует лишать подданных идеалов и подавлять их рвение.
… От стойки к столикам и обратно над головами сновали летающие подносы со снедью. Но мне еду принес в собственных руках низенький розовощекий человечек. Улыбка его при этом была столь лучезарна, что я догадался: все это приготовлено им самим.
Блюда были отменными, водка так себе, однако терпимая… Но никогда еще я не ел и не пил в такой идиотской ситуации, когда несколько десятков глаз в абсолютной тишине с благоговением наблюдают за каждым твоим движением, чуть ли не заглядывая в рот.
А и ладно. Пусть себе смотрят. Я хочу есть. И пить.
Но в конце концов мне это надоело. Правда, когда я уже прикончил почти все, что мне принесли. Чувствуя, как благословенное тепло растекается по кровеносной системе, я утер губы и откинулся на спинку Кресла.
— Кто у вас играет? — указал я на балисет. Это был славный, изысканных форм инструмент, совсем не похожий на видавший виды и потрескавшийся Гойкин. Чей это балисет? Можно подержать в руках?
— Конечно, — протянул мне инструмент один из моих «верноподданных». Сочту за честь. А вы играете?
— Бренчу маленько, — признался я. — В мое время был похожий инструмент, он назывался гитара. (Я чувствовал себя, как старая дева: что может быть приятнее компании, в которой можно не скрывать древность своего происхождения!) — А когда я жил среди джипси, я научился перестраивать балисет под гитару. Позволите?
Они позволили. Предложи я им натянуть на гриф их собственные жилы, они позволили бы все равно.
Отключив автонастройку и привычно подстроив две струны, я попробовал звук и сыграл кусочек из «Bip Вор» Мак'Картни. Звук был и вправду исключительный. Темброблок намного богаче, чем у Гойкиного инструмента, и еще куча кнопок неизвестного мне предназначения. Хотя о функции клавиши «Memo», под струнами справа, я догадался сразу. Перед тем как вновь проиграть кусочек «Bip Вор», я коснулся этой клавиши, а когда доиграл, коснулся снова. И балисет принялся повторять сыгранное мной сам, как механическое пианино. А я получил возможность провести дополнительную сольную импровизацию…
Когда я остановился, слушатели разразились такими бурными овациями и даже повизгиваниями восторга, словно я, как минимум, исполнил каприччио Паганини. Хотя, по мне, так еще неизвестно, что круче — каприччио Паганини или «Bip Вор» Мак'Картни.
— Вы нам споете что-нибудь? — окончательно оборзев и пьянея от своей борзости, спросил Филипп. — Что-нибудь из вашего времени. Ваш русский мы знаем.
— Ладно, — усмехнулся я. — Сегодня можно. Но учти: завтра за такую фамильярность с царем будешь гнить в карцере.
Не знаю, есть ли сейчас в армии карцеры, но то, что сказанное мной угроза, Филипп явно понял и слегка побледнел.
Что же им сыграть-то?
Легкость во всем теле, ощущение свободы и скорой победы подняли из недр моей памяти одну, давным-давно написанную мною песенку в стиле Макаревича. А что? Хорошая песенка. Намереваясь поразить слушателей древностью даты, я заявил:
— Написано в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году.
Затем поставил до-мажор, прошелся по струнам быстрым перебором и, двигаясь в басу вниз, запел:
У меня был друг по фамилии Флюгер,
Он всегда и во всем был прав,
Оттого, что знал, куда
Дуют ветра.
Он мне часто доказывал с остервенением,
Что свободен во всем и смел,
Но подул ветерок, он сменил направление,
Уверяя, что сам захотел.
У меня был друг по фамилии Парус,
Он твердил: «Я всегда лечу
Только в те края, куда
Сам захочу».
Но подул ветерок, и упругий, как зонтик,
Мчится парус куда-то вдаль;
Вон он — алым пятном виден на горизонте,
Это он покраснел от стыда.
Кто бы ни был я сам, я судить их не вправе,
Оттого, что и сам не свят,
Но и я беру в друзья
Не всех подряд.
Если кто-то твердит: «Нет свободы на свете»,
Я руки не подам ему.
Я ищу тебя, друг, по фамилии Ветер,
Мне так скучно летать одному.
Сделал паузу и повторил в замедленном темпе:
Я ищу тебя, друг, по фамилии Ветер,
Мне так скучно летать одному.
Остановился и огляделся, уверенный, что сейчас-то они и вовсе лопнут от восторга. Но мои «подданные» смотрели на меня тупыми взглядами, а иногда и коротко переглядывались между собой с какими-то подозрительными ухмылочками.
Текст они не поняли, что ли?
«Что, «древнерусский» плохо учили?» — хотел спросить я. Но вместо этого вопрос задан был мне:
— А что… — осторожно-осторожно начал один голубоглазый, видно, самый смелый «пчеловод» отдыхающей смены, — разве в двадцатом веке уже был изобретен мнемогравитат?..
Я не сразу понял смысл этого вопроса. А когда понял, слегка разозлился. Вот же придурки! Как мне им объяснить, что под словом «летать» я, сочиняя эту песню, подразумевал быть свободным, а не реальный физический полет?.. Да никак не объяснить. И не буду я этим заниматься. Пусть лучше считают меня вруном. Хоть это и нежелательно.
Я спросил смельчака:
— Ты уверен, что понял песню правильно?
— Нет, — честно признался он.
— То-то и оно, — кивнул я. — Подумай как-нибудь на досуге. Сумеешь понять, я подам тебе руку.
В сердцах я опрокинул в глотку остатки водки, вернул балисет хозяину и спросил Филиппа:
— Не пора?
— Пора, — согласился он, глянув на часы, и поднялся.
Поднялся и я. Но, прежде чем двинуться к выходу, Филипп сказал:
— Простите, государь. Я поражаюсь вашей выдержке. Неужели у вас нет вопросов ко мне?
У меня были вопросы. Масса вопросов. Но я собирался задать их первому лицу, а не заместителю.
— Нет, — твердо ответил я.
— Тогда… От лица моих товарищей я хочу поблагодарить вас.
— За что? — удивился я.
— За все, — значительно произнес он. — О сегодняшнем дне я, да и все мы будем рассказывать внукам. А они еще и не поверят… Мы не присягали вам на верность, у нас не было на это времени. Мы еще сделаем это — в более торжественной обстановке. Но и сейчас мы клянемся служить вам верой и правдой, не жалея живота своего. Клянемся? — глянул он на товарищей.
— Клянемся! — хором отозвались те.
Я почувствовал, что к горлу моему подкатил комок. Вот же, блин. Стоит выпить, и ты становишься чувствительным, как барышня.
— Ладно, — махнул я рукой, чувствуя, что мой голос предательски дрогнул. Погнали за дядюшкой Сэмом.
— Одна маленькая формальность, — сказал Филипп мне уже в коридоре. — В наши корабли, а они военные, физически способны войти лишь люди, имеющие статус социальной значимости не ниже определенного.
— Вы хотите сказать, что я не имею права лететь с вами? Так что же вы морочили мне голову?!
— Я хочу наделить вас этим статусом. Точнее, разблокировать его.
— Что это значит?
Филипп слегка замялся, но продолжал:
— Открою один секрет. Мне не хотелось бы говорить об этом, но я не могу быть с вами не откровенным…
— Так в чем дело? Говори. Я слушаю.
— Сэмюэль наделил вас способностью управлять гравигенераторами. Обычно одновременно с этим человек получает один из самых высоких статусов социальной значимости. Но Сэмюэль поосторожничал и, наделив вас таким статусом, заблокировал его.
— Все ясно, — кивнул я, думая про себя: «Вот же свинья… Скольких опасностей мог бы я избежать, не «поосторожничай» дядюшка Сэм…» — Так действуй, — кивнул я Филиппу. — Что для этого надо?
— У нас есть специалист. Пройдемте в его кабинет.
* * *
Мы — пятьдесят вооруженных до зубов «пчеловодов», Филипп и я — высыпали под открытое небо. Аджуяр, конечно же, будет рвать и метать, что я не прихватил ее с собой. Но это не так уж сильно волнует меня… С удивлением я обнаружил, что утро еще не настало. На улице царила тьма, и Филипп с гордостью шепнул мне:
— Это Сэмюэль добился того, чтобы эта часть города не освещалась.
Я не совсем понял, что в этом хорошего. Конспирация? Я промолчал, вдохнув полной грудью воздух и чувствуя по его свежести, что приближается гроза.
— Разобрались в колонну по три, — негромко скомандовал Филипп и стал медленно подниматься над землей, одновременно двигаясь вперед. Я последовал его примеру, и тут же справа и слева ко мне пристроилось по бравому молодцу. Я глянул назад. Мы летели ровным строем, Филипп двигался рядом, чуть поодаль. Таким образом, я находился в центре первой шеренги, и то, что я был в положении рядового бойца, мне понравилось. Я не хотел быть знаменем. Я хотел быть реальной боевой единицей.
— Горизонталь! — скомандовал Филипп, и я, чуть замешкавшись, принял так же, как все остальные, горизонтальное положение.
— Скорость! — прозвучала следующая команда, и мы помчались все быстрее и выше.
— Так держать, — остановил ускорение и подъем Филипп, когда в ушах у нас уже засвистел ветер.
Мы мчались высоко над сверкающим рекламой ночным Ерофеевым. Грозная вереница воинов над игрушечными небоскребами. На миг небо осветилось слабым всполохом зарницы и гулко, но негромко, словно кто-то потряс лист железа, пророкотал гром. Неожиданно, со всей возможной остротой, я почувствовал, что этот мир все же нравится мне. Что мне вообще нравится жизнь. Тревожное состояние природы будоражило мои притупившиеся и уснувшие в пути сюда чувства. Или это дает знать о себе еще не улетучившийся хмель? А может быть, я просто захмелел от скорости?
Крупные капли дождя ударили мне в лицо как раз в тот момент, когда огни города остались за нами, и Филипп приказал:
— Вниз.
Это был компактный, вероятно секретный, космодром. Четыре боевых корабля «пчеловодов» отличались от того, на чем летали мои джипси, как шестисотый «Мерседес» от цыганской кибитки. Если бы на «Мерседесе» был установлен станковый пулемет, сравнение было бы еще точнее. Даже моему кораблю, отнятому у сборщика налогов, было далеко до этих. Хотя машина дядюшки Сэма была все-таки еще круче.
Мы опустились на землю. Разбившись на четыре команды по тринадцать человек, так, что я и Филипп оказались в одной из них, взлетели вновь, но уже ко входным диафрагмам кораблей. Привычный мне трап не только не опускался за ненадобностью, но и отсутствовал вовсе. Нечего делать в этом корабле тем, кто не обладает способностью летать.
Первым диафрагмы достиг Филипп, она раскрылась, и он исчез внутри. Диафрагма тут же затянулась перед моим носом. Но я уже знал, как должен действовать, впервые мне представилась возможность проверить наличие статуса социальной значимости на практике. Я вытянул вперед правую руку, и диафрагма послушно открылась передо мной.
То, что в рубке вместо привычных мне двух кресел их было три, сперва обрадовало меня. Мне хотелось быть в деле, но, несмотря на нажитый у джипси опыт, тут я вряд ли смог бы быть полноценным вторым штурманом. А уж обузой-то я быть не хотел.
Но Филипп сказал:
— Ваше Величество, займите правое кресло второго штурмана.
— А чье это? — спросил я, указывая на среднее, уже занятое рыжеволосым юнцом.
— Это место стрелка, — пояснил Филипп.
Ну конечно. До сих пор-то мне приходилось летать только на борту сугубо гражданских кораблей.
— В таком случае, — покачал я головой, — думаю, будет правильнее, если кресло второго штурмана займет тот, кто и должен, согласно вашему боевому расчету. Я не умею обращаться с гиперприводом.
Филипп посмотрел на меня одобрительно. Но заговорил подчеркнуто резко:
— Это и не понадобится. Запасным гиперштурманом является стрелок, рыжеволосый подтверждающе кивнул мне и напряженно улыбнулся, — так как в момент прыжка стрельба все равно невозможна. А второй штурман помогает капитану маневрировать в режиме поглощения пространства или на аварийной реактивной тяге. Да и то лишь в случае крайней необходимости… — эти слова он произносил слегка неуверенно, точнее, неохотно. Ему явно хотелось, чтобы я находился тут, а я заставлял его признать нецелесообразность этого. Я облегчил ему задачу.
— С этим я справлюсь, — заявил я, окинув взглядом щиток и определив, что никаких сюрпризов для меня там нет. — Опыт вождения корабля у меня достаточный.
— В таком случае, — голос Филиппа вновь зазвучал твердо, — займите свое место и впредь прошу не прекословить мне. Я — командир этой боевой операции. А вы… Вы пока просто гость. Дорогой гость, — добавил он, смягчившись.
Я молча занял свое место и пристегнулся. Филипп принялся отдавать распоряжения остальным кораблям. Взревели двигатели.
— Старт! — скомандовал он, и я чуть не потерял сознание от навалившейся перегрузки. Но, покосившись налево, я увидел, что ни у командира, ни у стрелка не дрогнул в лице ни один мускул. Я сжал зубы и уставился на экран.
Филипп продиктовал координаты выхода из гиперпрыжка — многоэтажную череду слов и чисел, в которой последней фразой было: «Планета Зеленая Лужайка».
«Как все-таки они сумели так быстро определить ее? — подумал я. Когда-нибудь обязательно выясню». Мелькнула шальная мысль, что планету определили по названию, но я тут же отбросил ее.
— Сбавить обороты, — произнес Филипп после долгой паузы. Помолчал еще, нервно теребя бороду, а затем рявкнул:
— Рывок!
… Никогда мне не привыкнуть к этому чувству. Да к нему, наверное, и невозможно привыкнуть…
Мы вынырнули в реальность.
— Все четыре корабля успешно совершили прыжок, — глядя на живую карту звездных трасс, словно бы сам себе сообщил Филипп, но я понял, что слова эти предназначены моим ушам. Затем он проговорил громче, уже открыто обращаясь ко мне: — Второй, разверните корабль носом к планете.
Я с готовностью принялся манипулировать рычагами двигателей поглощения, а Филипп продолжил руководство нашей маленькой эскадрой: — Внимание. Приготовиться к бою. Вижу радиомаяк космодрома. Частота — четвертый стандарт. Настройтесь.
Я не слышал, что ответили Филиппу капитаны кораблей, но, видимо, они подтвердили настройку. Тем временем моими стараниями на экран иллюминатора выполз темно-синий диск Зеленой Лужайки. Вот такое несоответствие цветов. Глянув на экран и одобрительно мне кивнув, Филипп перехватил управление в свои руки и скомандовал остальным:
— Направляемся к космодрому без запроса и без ответов на запросы.
Диск планеты становился все больше. Сперва он был синим, затем бирюзовым, а сейчас и впрямь стал зеленым, и теперь уже можно было разглядеть на нем некоторые детали ландшафта…
«Корабль типа «Призрак», — раздался из модуля связи слегка встревоженный, но миролюбивый голос, — не видим вашего радиомаяка. Проверьте состояние ваших систем оповещения и отзовитесь».
— Приготовиться к бою, — скомандовал Филипп, не включая режим ответа. Огонь на поражение по всякому появившемуся в зоне видимости искусственному объекту.
Не успел он произнести эти слова, как рыжий юнец слева от меня возбужденно подпрыгнул и выкрикнул:
— Вижу!
Увидел и я. Это была огромная и уже знакомая мне по очертаниям посудина жандармского крейсера.
— Огонь! — рявкнул Филипп.
Наш корабль тряхнуло, и белая сияющая линия вытянулась от нас к жандармскому кораблю. Причем не одна. К махине крейсера их протянулся целый сноп. Видно, вместе с нами выстрелы произвели и бомбардиры остальных наших кораблей.
«Подло, — подумал я. — Но наверное, таковы правила игры этого мира…»
— Второй, — скомандовал Филипп, и я превратился в слух, — приготовьтесь, по выходу, к моментальному ориентированию и движению к планете на поглотителях.
Я чуть было не спросил, «по какому выходу», но не успел, провалившись в разноцветное небытие.
… Уже приходя в себя, я понял смысл маневра Филиппа. Мы ушли в гиперпространство, не ожидая ответного выстрела. Спрятались, не меняя при этом точку выхода. Сколько мы там пробыли, не знаю. Ориентироваться во времени там невозможно. Но когда вынырнули, на месте давешнего крейсера я увидел целую армаду, минимум из десяти таких же гигантов.
— Отставить движение! — приказал Филипп мне, а затем вновь скомандовал стрелку: — Огонь!
И вновь, совершив удар по противнику, мы ушли в гиперпространство.
… «Еще один такой маневр, — подумал я, приходя в себя, — и мне конец. Оргазм — это, конечно, хорошо. Но не несколько же раз подряд. Во всяком случае для меня. Да это и не оргазм…»
— Два шага вперед! — скомандовал Филипп, и я, удивляясь себе, сообразил, что это значит. Я поспешно сориентировал корабль носом к планете и произвел два единоразовых поглощения, хотя ранее никогда этого не делал. Теперь я видел, что крейсеров осталось только четыре, и сейчас мы оказались с ними почти нос к носу.
— Поле! — приказал Филипп, и я напрягся, пытаясь сообразить, что он имеет в виду. Но по тому, как поспешно, даже судорожно, начал совершать какие-то действия стрелок, понял, что команда относится не ко мне, а к нему и расслабился. Внезапный мощный удар потряс корабль, и противно зазвенел сигнал аварийной системы.
— В шлюпку! — крикнул Филипп, и я увидел, что он отстегивается. Я сделал то же, мы освободились от ремней одновременно, но тут выяснилось, что система искусственной гравитации вышла из строя, и мы, нелепо размахивая руками, устремились в разные стороны. Стрелок при этом хладнокровно оставался на своем месте.
— Отставить поле! — крикнул Филипп. — В шлюпку!
Сила тяжести моментально появилась вновь, и я метров с четырех рухнул на пол. Тут же я почувствовал, что с обеих сторон меня подхватили под руки. Через минуту диафрагма шлюпки уже закрывалась за нашими спинами, а еще через миг раздался взрыв такой силы, что мне показалось, будто это взорвалась моя голова…
… Когда я пришел в себя, я увидел над собой склоненное лицо стрелка. Точнее, я лишь догадался, что это он: зрение никак не желало сфокусироваться. Я полулежал в жестком пластикатовом кресле со спинкой, почти до упора откинутой назад.
— Все в порядке, государь, — сказал стрелок, убедившись, что я очнулся. Наш корабль уничтожен, но мы в безопасности.
Я хотел спросить, где Филипп, но вместо того лишь прохрипел что-то нечленораздельное.
— Невредимыми из наших остались два корабля, — продолжал отчитываться стрелок.
Я, наконец, обрел дар речи:
— А сколько осталось у них?
— В тот момент, когда мы покинули корабль, их было четыре.
Ну, это-то я и сам видел.
— Но бой идет и без нас, — продолжал стрелок. — Возможно, их уже меньше. Мы первыми врезались в их расположение и хотели было применить гравитационную ловушку, но они ударили раньше.
— А Филипп?.. — спросил я, готовясь к худшему.
— Я здесь, — раздался знакомый голос позади меня. — Жив и здоров. Простите, что не могу отвлечься от управления.
Я сел. В ушах звенело, но зрение мало-помалу приходило в норму.
— Как остальные? — спросил я Филиппа, глядя на его сгорбленную спину. Те, что были на нашем корабле.
Но он не понял, что я обращаюсь к нему, и молчал.
За него ответил стрелок:
— Уцелели все. Они перебрались в шлюпки раньше нас. Сейчас мы выйдем на орбиту и будем ждать, когда нас подберут. У ведущей команды — штурманов и стрелка — в этом смысле самое неудобное положение. А десант автоматически втягивается в шлюпки вместе с креслами, как только зазвучит тревога.
«Толково», — подумал я и спросил:
— А по шлюпкам, вы думаете, противник стрелять не будет?
— Если мы проиграем бой, то, конечно, так и случится, — отозвался рыжеволосый.
— Но бой мы уже выиграли, — сообщил Филипп, как я теперь понял, приникший к глазкам портативного визора шлюпки. — Против двух наших кораблей у жандармов остался один. Внезапность — наше главное оружие. И оно не подвело. Тактика боя, которой я обучался у Сэмюэля, должна была… Все! — сам себя перебил он выкриком. — Готов и последний! Мы победили!
* * *
Вскоре мы пристыковались к одному из наших кораблей и перебрались на его борт. Выяснилось, что без жертв со стороны «пчеловодов» все-таки не обошлось. В одну из шлюпок, отделившихся от нашего корабля, угодил его обломок, и она взорвалась. И в одной из шлюпок второго подбитого жандармами корабля, когда ее принудительно пристыковали, отсутствовал воздух, и были обнаружены три мертвых тела десантников. Было установлено, что обшивку и этой шлюпки также пробил осколок.
Настроение у меня было подавленное, но Филипп, заметив это, сказал мне:
— Они погибли за отечество. Все мы готовим себя к этому. Их жертва достойна восхищения и благодарности. Скорбеть будем позже.
— А скольким еще предстоит погибнуть? — возразил я. — Не думаю, что на Зеленой Лужайке нас ждут с распростертыми объятиями.
— На Зеленой Лужайке никого нет, — возразил Филипп. — Это личные угодья Рюрика. — Он посмотрел на меня многозначительно, но я этого его взгляда не понял. — Экологически девственная планетка, и никто без специального распоряжения тирана не имеет права сажать здесь свой корабль. Космодром сторожевых кораблей находился на искусственном спутнике, и он уничтожен.
— Выходит, путь открыт?
— Да. Путь открыт. А генетическое сканирование позволило нам точно установить местонахождение дядюшки Сэма. Он — единственный человек на этой планете. Почти… — оговорился Филипп.
— Почти единственный?
— Почти человек.
Один из наших кораблей остался ожидать на орбите, а тот, в котором находились я и Филипп, приземлился на обширной лесной поляне, беспощадно выжигая густые, сочные травы царских угодий. Конечно же, это была не та поляна, на которой мы должны были найти дядюшку Сэма, мы и над этой-то в целях безопасности провисели минут десять, усиленно сигналя и разгоняя все живое. Но дядюшка должен был находиться где-то поблизости.
Тут только я сообразил, что отсутствие на корабле трапа — явление достаточно странное. А если высаживаешься в таком месте, которое не оборудовано генераторами поля? Спросил об этом Филиппа, и тот терпеливо объяснил мне, что находящийся на корабле генератор обеспечивает действие мнемогравитата в диаметре ста метров от него и этого вполне достаточно, чтобы высадиться.
— А на самой планете генераторы не установлены? — спросил я.
— Нет, — покачал головой Филипп и повторил: — Экологически чистая зона. Честно говоря, — добавил он, — я и сам узнал все это почти перед самым вылетом, а раньше об этой планете не имел ни малейшего понятия.
Таким образом, дальнейшие мои вопросы отпали сами собой.
Мы выплыли из корабля и мягко опустились, повиснув в метре над землей. Высыпали наружу и остальные.
— Будем искать? — спросил я.
— Нет, — покачал головой Филипп. — Будем ждать. Он видел нас, и, думаю, он уже в пути.
Я огляделся. Вокруг стоял изумительной красоты смешанный лес. Самый что ни на есть родной — с березками, осинками, елью, пихточками и вековыми дубами. А аромат!.. Его не опишешь. Интересно все-таки, неужели все это — не искусственные насаждения? Неужели где-то, так далеко от Солнца, могла появиться такая красота?
Поляна, на которой мы стояли, находилась на пригорке, и удивительный пейзаж средней полосы России открывался моему благодарному взгляду. Покой и умиротворение царили вокруг. Листва деревьев в основном была еще зеленой, но кое-где уже желтела, а иногда и пламенела оранжевым заревом. Наверное, это были заросли рябины.
— Тут есть и грибы, и ягоды, — предположил я.
Филипп удивленно на меня посмотрел.
— Как-то не думал об этом, — сказал он. — Признаться, о сборе грибов и ягод в естественных условиях я только читал…
Я усмехнулся.
— Пойду посмотрю, — сказал я. — Надеюсь, меня не подстерегают тут никакие опасности?
— Тут водятся дикие животные, — отозвался он с тревогой в голосе. — Хотя у нас есть бластеры, но я, конечно же, никуда не отпущу вас в одиночку.
Я кивнул, но соврал:
— Один из секретов истинных грибников — нужно держаться друг от друга метрах в двадцати-тридцати… Ну а в случае чего вы всегда сможете прийти мне на помощь. Хотя это вряд ли понадобится.
Сказав это, я направился в чащу, сперва пользуясь гравитатом, а когда его действие прекратилось — пешком. На самом деле мне просто захотелось побыть одному. Казалось, я снова дома, где-нибудь в Подмосковье. Отдав какие-то распоряжения подчиненным, Филипп поплелся за мной.
Я вошел в тенистые кущи. Трава здесь была не такой высокой, как на поляне, и я сразу же увидел шляпку роскошного белого гриба. Я кинулся к нему и присел на корточки, залюбовавшись. Но сорвать не решился, с детства меня научили, что рвать гриб нельзя, чтобы не нарушить грибницу. А ножа у меня при себе не было. Я хотел было уже подняться и отправиться дальше…
Но тут внезапно откуда-то сверху на меня упала огромная рычащая туша.
«Рысь?! Медведь?! Кто-то еще более страшный?..» — мысли перепутались, и я, рухнув на землю, покатился по ней, пытаясь освободиться. Кто-то сзади больно кусался и рвал на мне одежду. Я истошно закричал…
Раздался смачный удар, и я почувствовал себя свободным. Я вскочил и сперва увидел своего спасителя — Филиппа. А потом того, кто нападал: грузного голого мужчину, поднимающегося с земли. С горящими глазами и… заячьими ушами! Да ведь это дядюшка Сэм!
— Роман Михайловиць! Филипп! — вскричал он и запрыгал от возбуждения. — А я-то думал: прилетели люди Рюрика! Сол один, второго я не заметил. Я хотел перегрызть вам глотку, государь, завладеть одездой и орузидм, а потом захватить корабль! Бозе праведный, неузели это и вправду вы?!
И тут его веселье внезапно сменилось унынием, он остановился, поник ушами, уселся на траву и горестно зарыдал.
— Полно, полно, дядюшка Сэм, — попытался я утешить его, почесывая за ухом. — К чему эти слезы сейчас, когда вы уже спасены?
— Это плацю не я, — ответил он, всхлипывая, — это плацет заяцья цясть моего нынеснего естества.
— Ну хватит, поднимайтесь, — попросил я. — Ваши бойцы ждут вас.
— А как я показусь им в этом виде? — хлюпая носом, спросил он. — Весь мой наработанный годами авторитет пойдет насмарку. Напроць пропадет.
— Я схожу за одеждой, — вмешался Филипп.
— Сходите, мой друг, — воспрял дядюшка Сэм и даже мягко отстранил мою руку. — Это прекрасная мысль. А сапоцьку, маленькую сапоцьку вы не догадались с собой прихватить?
Мне подумалось, что в маленькую шапочку такие ушки не спрячешь.
— Что-нибудь найду, — заверил Филипп и поспешил в сторону корабля.
А мы остались одни. И тут я подумал, что теперь, собственно, все вернулось на круги своя, и все обстоит так, как будто мои приключения снова только начинаются… Кое-что, правда, изменилось. У дядюшки на голове появились эти нелепые ушки, а у меня в голове — мысли. А также — жена и сын. И мысли мои были именно о них.
— Ну вот наши злоключения и окончены, — сказал я, чтобы пауза не тянулась так тягостно.
Дядюшка горестно усмехнулся и помотал головой так, чтобы уши живописно похлопали его по лбу и затылку.
— Для кого как, — возразил он желчно.
— Да что с вами?! — вскричал я. — Думаете, мне легко приходилось все это время? Но я-то не впал в отчаяние!
— Я тозе не впал в отцяяние, — заявил он. — Но я изменился. Я стал не тот.
— Это временное явление, — заверил я. — Если есть яд, есть и противоядие. Вас вылечат… И мы спасем мою семью.
Он удивленно посмотрел на меня:
— Та самая дзипси? — спросил он, как мне показалось, пренебрежительно.
И я отчетливо вспомнил фразу, произнесенную им, когда он говорил о необходимости жениться на Ляле: «Потом что-нибудь придумаем»…
— Да, — кивнул я твердо и добавил вызывающе: — А также мой сын, царевич Роман Романович Романов.
— Поздьявляю, — криво улыбнулся дядюшка Сэм, и улыбка его была скорее язвительной, нежели одобрительной.
— Они в лапах Рюрика, — продолжал я, уже чувствуя, что вряд ли мне стоит рассчитывать на понимание и поддержку дядюшки.
Тот как-то странно передернулся. Затем покачал головой в ответ каким-то собственным мыслям и заявил:
— Оцередность будет такая. Сперва мы свергнем Рюрика, а потом узе будем спасать васу семью.
«Ну уж нет, — подумал я. — Все будет не так. Но к этому вопросу я еще вернусь. Пусть-ка он ответит мне на другой».
— Сударь, я до сих пор даже не знаю, против кого нам предстоит бороться. Как-то вы обещали объяснить мне, чем вас не устраивает правление Рюрика Четвертого…
— Давайте сходим за одной вессью, — явно уклоняясь от ответа, пробормотал дядюшка Сэм, повернулся ко мне спиной и засеменил в лес.
Чертыхаясь про себя, я двинулся за ним. И действительно, в двух шагах от того места, где он напал на меня, мы обнаружили «одну вещь» — объемистое лукошко с морковью.
— Помозете мне? — жалобно спросил дядюшка, одной рукой подхватывая его под дно, другой придерживая за бортик. — Не могу без этой гадости. Как увидел корабль, поспесыл сюда… Но и тогда вот это, — кивнул он на лукошко, — за собой волоць прислось. Рискуя прохлопать усами собственное спасение.
Я подхватил лукошко с другой стороны, и с ним мы вернулись обратно — туда, где обещали подождать Филиппа.
— Так что там с Рюриком? — не позволил я дядюшке избежать дальнейших объяснений.
Он уселся возле моркови, вынул здоровенный экземпляр, обнюхал его и со смачным хрустом откусил кончик.
— Пока сто я не могу этого вам открыть, — заявил он хрустя.
В этом ответе я услышал его прежнее отношение к себе. Но я-то уже не был прежним. И я взбеленился:
— Вот что, дядюшка! Хватит уже мне этой лапши на уши! Вешайте ее себе, больше поместится!
Дядюшка перестал хрумкать и удивленно уставился на меня.
А я продолжал:
— Я прошел через всевозможные испытания, я бродяжничал с табором цыган, я приобрел жену и сына, а затем потерял их. Я спас вас в конце концов. Да, когда-то вы вытащили меня из смертельной передряги, но я уже сторицей расплатился за это. И я не намерен больше слушаться вас беспрекословно. Начнем с того, что прежде всего мы выручим из беды мою семью, а уж потом будем заниматься политикой.
Дядюшка качнул ушами, намереваясь что-то сказать, но я остановил его жестом. Нервно вздохнув, дядюшка вновь заткнул себе рот морковью и стал тревожно хрустеть ею.
— Я еще не все сказал, — продолжал я. Повторяю: — Я должен знать, чем вас не устраивает Рюрик. Я должен быть уверен, что он действительно настолько плох, что его необходимо свергать. И если вы не сумеете убедить меня в этом, я и палец о палец не ударю для того, чтобы помочь вам. И учтите, убедить меня будет довольно трудно: я давно приглядываюсь и вижу, все в этом мире довольны тем, как обстоят дела. Может быть, вы хотите сделать меня орудием какой-то грязной интриги или заложником вашего честолюбия?
Дядюшка Сэм еще раз горестно вздохнул, отбросил огрызок с ботвой в сторону и заявил:
— Какое, к церту, цестолюбие… Вы посмотрите на меня… Цестолюбие… Ладно. Уломали. Слусайте зе… — Он снова вздохнул. — Рюрик — не целовек. Точнее — не совсем целовек.
Я припомнил, что точно таким же эпитетом час назад Филипп наградил самого дядюшку Сэма. Но удержался от того, чтобы сообщать ему об этом. Вместо этого я спросил:
— И кто же он?
— Он не целовек, он цюзой, — дядюшка сделал большие глаза…
Чужой… В том смысле, что «чужой», как в фильме «Чужой»? Да, дядюшка явно имеет в виду именно это.
— Ну? Еще точнее. Откуда от явился? Как захватил власть?
— Он не захватывал. Его бояре сами попросили. Чтобы порядок на Руси навел. Давно иссе. Когда целовецество в первый и в последний раз встретилось с иной сивилизацией. С полукиноидной.
«Сами попросили. Чтобы порядок…» Вот откуда это имечко — «Рюрик». «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приидите володеть и править нами…» История повторилась на новом витке, строго по законам Марксовой диалектики.
— Вот это, — пошевелил дядюшка ушами, — ни один на свете целовек лецить не умеет. Это не наса, не Целовецеская медисина…
Я почувствовал на душе дикую тяжесть. Такую, что и ноги не могли меня больше держать. Я уселся на траву рядом с дядюшкой.
— Что значит, «полукиноидная цивилизация»? Какой он, Рюрик?
— Он… — дядюшка вдруг осекся, огляделся по сторонам, поджал уши и продолжил полушепотом:- Об этом мало кто знает. Только избранные. Он оборотень. Вервольф. Целовек-волк.
«Волк. Зубами щелк», — тупо подумал я. Но зубы, мелко-мелко, словно в горячечном ознобе, стучали у дядюшки Сэма. Я явственно слышал это.
— Он сделал из меня диць, — добавил дядюшка.
Очень короткий, но очень нужный авторский комментарий
Я не случайно решил прервать свое повествование именно в этом месте. Потому что именно в тот момент я был как никогда близок к тому, чтобы уверовать, что все происходящее не более чем идиотский мнемофильм. Зайцы, волки… Происходящее начинало напоминать ремейк сказочки «Волк и семеро козлят».
И именно здесь читатель из прошлого должен вновь встать перед выбором, дочитывать эту книгу до конца или остановиться. Это Ваше право. Предупреждаю, умнее и оригинальнее текст не станет и в дальнейшем. Но что я могу поделать? Я лишь записываю все то, что со мной стряслось, не более. Так что решайте, решайте. Мне же не остается ничего другого, кроме того, как продолжить свои воспоминания…
