XXIII
На квартире у Кречмара была буря, рыдания, судороги, стоны. Кречмар беспомощно ходил за ней: она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез. Кречмар утешал ее самыми нежными словами, какие он только знал, употребляя незаметно для себя слова, которые он говорил некогда дочери, целуя синяк, — слова которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.
Сначала Магда излила весь свой гнев на него, потом страшными эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно попало совершенно непричастному Гроссману, толстяку с ячменем). «Хорошо, — сказал Кречмар наконец. — Я приму исключительные меры. Только заметь, я вовсе не считаю, что это провал, — напротив, ты местами очень мило играла, — там, например, в первой сцене, — знаешь, когда ты…»
«Замолчи!» — крикнула Магда и швырнула в него подушкой. «Да постой, Магда, выслушай. Я же все готов сделать, только бы моя девочка была счастлива. Я знаешь что сделаю? Ведь фильма-то моя, я платил за эту ерунду… то есть, за ту ерунду, которую из нее сделал режиссер. Вот я ее и не пущу никуда, а оставлю ее себе на память („Нет, сожги“, — сказала Магда рыдающим баском) или да, сожгу. И Дорианне, поверь, поверь, это будет не очень приятно. Ну что, мы довольны?»
Она продолжала всхлипывать, но уже тише.
«Красавица ты моя, не плачь же. Я тебе еще кое-что скажу. Вот завтра ты пойдешь выбирать автомобиль — весело же! А потом мне его покажешь, и я, мо-жет быть (он улыбнулся и поднял брови на лукаво растянутом слове „может быть“), его куплю. Мы поедем кататься, ты увидишь весну на юге, мимозы… А, Магда?»
«Не это главное», — сказала она ужимчиво.
«Главное, чтобы ты была счастлива, и ты будешь со мною счастлива. Осенью вернемся, будешь ходить на кинематографические курсы или я найду талантливого режиссера, учителя… вот, например, Гроссман…»
«Нет, только не Гроссман», — зарычала Магда содрогаясь.
«…ну, другого. Найдем уж, найдем. Ты же вытри слезы, — мы поедем ужинать и танцевать… Пожалуйста, Магда!»
«Я только тогда буду счастлива, — сказала она, тяжело вздохнув, — когда ты с ней разведешься. Но я боюсь, что ты теперь увидел, как у меня ничего там не вышло, в этой мерзкой фильме, и бросишь меня. Нет, постой, не надо меня целовать. Скажи, ты ведешь какие-нибудь переговоры или все это заглохло?»
«Понимаешь ли, какая штука, — с расстановкой проговорил Кречмар, — понимаешь ли… Эх, Магда, ведь сейчас у нас, то есть у нее главным образом, — ну, одним словом, горе, мне как-то сейчас просто не очень удобно…»
«Что ты хочешь сказать?» — спросила Магда привстав. — «Разве она до сих пор не знает, что ты хочешь развода?»
«Нет, не в этом дело, — переглотнул и замялся Кречмар. — Конечно, она… это чувствует, то есть знает». Он смутился окончательно.
Магда медленно вытягивалась кверху, как разворачивающаяся змея.
«Вот что — она не дает мне развода», — выговорил он, впервые оболгав Аннелизу.
«И не даст?» — спросила Магда, кусая губы, щурясь и медленно приближаясь к нему.
«Сейчас будет драться», — подумал Кречмар устало. «Нет, даст, конечно, даст, — сказал он вслух. — Ты только не волнуйся так».
Магда подошла к нему вплотную и — обвила его шею руками.
«Я больше не могу быть только твоей любовницей, — сказала она, скользя щекой по его галстуку. — Я не могу. Сделай что-нибудь. Завтра же скажи себе: я это сделаю для моей девочки. Ведь есть же адвокаты, всего же можно добиться».
«Я обещаю тебе».
Она слегка вздохнула и отошла к зеркалу, томно разглядывая свое отражение.
«Развод? — подумал Кречмар. — Нет-нет, это немыслимо».
