Часть 3
Двуликий Олег, двуличный Иуда

Алавердиев придумал новое издевательство: групповой проект. В четверг после третьей пары Оля, Наташа, Павел, Земляков и Задорнов решили посидеть в библиотеке — там удобней всего обсуждать задание. За ними увязались еще ребята. Только устроились, явился Фил Дойчатура, властно позвал официальным тоном:

— Товарищ Пацанчик!

Оля уставилась на него во все глаза и тихо, шепотом — с испугу-то — спросила: “Что?”

— Не пугайтесь!

Оле от этого легче не стало. Со всех сторон посыпались замогильные шутки, вроде “Оль, мы тебя никогда не забудем” и “Ее знали в лицо”. Фил взял ее под руку, отвел в сторону, и тоном, полным доверительной секретности, предложил Оле назавтра заглянуть на большой перемене в комитет.

И исчез. Оля с трудом добралась до стула. Ей казалось, что случилось что-то страшное, иначе бы Филька сказал при всех, а не отводил ее в сторону. Конечно, на этом фоне оказалось не до занятий. Поэтому Наташа и все остальные остались за компьютерами, а Олю Павел увел в угол за кадкой с пальмой.

Оля быстро успокоилась. Павел разоткровенничался и рассказал, как Рита его обработала. Как с самого начала она втиралась в доверие, расчетливо оттесняя Олю и пользуясь каждым удобным моментом, чтобы ее очернить. А потом Павлу сказали, что Оля встречается с Моравлиным.

Оля покраснела:

— Мы с ним не гуляем. Я даже не знаю, как он ко мне относится.

Павел скривился:

— Оль, насчет ваших отношений — нечто подобное я слышал от него самого. Правда, уже позже того случая, когда мне намекнули, что я лишний.

Оля обомлела. Попыталась возразить, доказать, что Павел неправильно что-то понял, но он только махнул рукой, мол, это уже неважно. Важно, что когда Павел услышал об этом в первый раз, он в полной прострации приехал к Рите. И до сих пор не может вспомнить, было между ними что-то в ту ночь, или не было. Ему кажется, что нет, Рита утверждает обратное. В общем, с утра она поставила его перед фактом, что они должны гулять. И уж конечно, он никогда не запрещал Рите дружить с Олей, а если бы и запретил, то из опасения за Олю.

Домой Оля поехала с Наташей, через “Стадион”. Оттуда ходила маршрутка до Архангельской, правда, долго, почти сорок минут. Но Оле эта дорога нравилась. Может быть, после той весенней прогулки с Ильей, когда они ножками измерили почти половину маршрута. Ему, кстати, тоже нравилось ездить через “Стадион”, хотя намного ближе было бы через “Медвежий бор” или “Дмитровский собор”. Порой они там встречались — он ехал с производственной практики, она с учебы. Оля даже сумела засечь промежуток, в который он обычно появлялся. Правда, заканчивались такие встречи ссорами. В августе, когда они встретились в Московье, Оля была уверена: теперь-то повода для размолвок не будет. Но получилось наоборот: между ними застряло катастрофическое непонимание. И Оле казалось, что Илья намеренно старается оттолкнуть ее. Наверное, потому, что Оля ему просто надоела. Несмотря даже на то, что она не требовала от него ничего, никакой любви. Всякий раз после ссоры ее охватывала тоска. Оля уже почти привыкла к ней, но отказаться от этих мимолетных встреч было выше ее сил.

В пятницу с утра Оля гадала, зачем понадобилась Фильке. На второй паре Филька зашел в аудиторию и, не глядя на нее, пригласил Павла в комитет на большой перемене. Оля даже подумала, что накануне Филька спутал ее с Павлом. Но на всякий случай решила заглянуть.

Павел, Робка Морозов, Филька и еще двое ребят с наладочного сидели и ели дыню. Оле Филька тоже предложил, но она отказалась. Потом собрались командиры всех групп военки кроме четвертого курса, все переместились из “закулисной” комнатушки в собственно комитет.

Филька начал говорить про реорганизацию структуры комитета МолОта. Он хотел отменить громоздкие комитеты и бюро факультетов, а вместо этого назначить ответственных, которые почти все могут. Эти ответственные для каждого конкретного задания будут назначать исполняющих из числа членов МолОта, а не поручать задание руководителю соответствующего сектора, как раньше. Этим Филька хотел добиться мобильности и скорейшего отбора лучших лидеров.

Командиры групп слушали, кивали, а Оля упорно не понимала, зачем она потребовалась Фильке.

Явился Цыганков, который отрабатывал производственную практику лаборантом в Академии, сел на тумбочку около двери, прямо напротив Оли. Филька прогнал его.

Отпустив командиров групп, Филька занялся Олей. Оказалось, он ее хотел на это место — ответственной за факультет. Причем за весь, и за классику, и за наладку. Но Оля почему-то подумала, что Филя никогда не поручит ей такую работу.

После уроков Наташа планировала посидеть в библиотеке, так что домой Оля поехала одна. Вошла в вагон; невысокий симпатичный парень улыбнулся ей во все тридцать восемь зубов, Оля опешила, но тут же узнала его. Яков Ильин, они познакомились в прошлом учебном году во время подготовки празднеств по случаю Дня Города. Только в июне он носил длинные, ниже лопаток, волосы, а сейчас коротко постригся. Он учился на четвертом курсе, на технологическом, а сейчас отрабатывал производственную практику в Академии — лаборантом при кафедре волокнистых конструкций.

Поздно вечером позвонила перепуганная Наташа:

— Оль, ты новости слушаешь?

Оля новости не слушала, из телевизионных каналов ее интересовали только музыкальные, поэтому причину Наташиного испуга поняла не сразу.

— Мне мать только что из Питера звонила. На Венере война!

Оля села. В голове понеслись страшные картинки.

— Говорят, будет объявлена мобилизация, и студентов, которые учатся на военных и военно-космических факультетах, заберут в армию. Только мужчин. Слушай, неужели наших ребят заберут?! И Сашку.

И Илью, с ужасом подумала Оля. Полезла в сеть с тайной надеждой найти опровержение Наташиных слов, но обнаружила косвенное подтверждение: селенградская сеть была отключена от мировой.

Ночь Оля не спала.

Утром Академия гудела. Несмотря на отключенную сеть, все были в курсе событий.

На взгляд Оли, Венера была жутким местом. И загадочным. В прошлом веке все ученые были уверены, что жизнь на Венере невозможна. А когда рассекретили документы после падения тоталитарного режима Золотова, выяснилось, что СНГ отправил на Венеру несколько экспедиций. С целью освоения. Причем изначально не планировалось масштабного строительства защищенных от агрессивной внешней среды комплексов. Ни одна из тех экспедиций не вернулась. Зато когда в 2039 году туда прилетел американский автомат, внезапно выяснилось, что жить на Венере не только можно, но и нужно! Потому что там есть пригодная для дыхания атмосфера, там есть вода, — словом, нормальная планета. И где все это было в двадцатом веке, совершенно непонятно. Или, если в двадцатом веке этого не было, то откуда это взялось?! Интересно, что, вопреки обычаю, по данному поводу не велось никаких научных диспутов. Никто не говорил об ошибке. Просто все взяли и признали факт. Даже Олин дедушка, когда Оля пристала к нему с этим вопросом, мягко отмахнулся и сказал, что объяснение есть, только Оля не поймет. Оле, правда, было тогда девять лет.

Сейчас Венера вполне обитаема. Там не было естественных материков, площади, покрытые жидкостью, близкой по составу к земной океанической воде, чередовались с участками подвижной коры. В отличие от Земли, на Венере кора представляла собой топкую кисельную жижу. На Венере было три официальных колонии: союзная, которую на Западе по старой дурной привычке именовали русской, американская и Евросоюза. Западные страны вели добычу полезных ископаемых с плавучих установок, приспособленных к изменчивых условиям Венеры. А специалисты из Союза ухитрились создать искусственный материк размером с Гренландию — Ольгову Землю. Если честно, Оля так и не поняла, каким образом его сделали. В сети вопрос этих технологий деликатно замалчивался. В то же время, разговоры на эту тему не запрещались. Столь ценная и уникальная технология не была государственной тайной. Просто никто не мог ее повторить.

На первой паре зашел Филька и ледяным тоном предупредил:

— На большой перемене собрание в актовом зале. Явка обязательна для всех.

Объяснять ничего не стал. Все с трудом дождались срока сбора. Филька мог бы и не предупреждать об обязательности явки, все ж понимали, о чем пойдет речь.

Говорил он без микрофона, все и так его слышали — так тихо было.

— Все уже в курсе, что на территории нашей колонии на Венере война? — спросил он. Филька был зол, говорил отрывисто и агрессивно, и это успокаивало: если б все было плохо, Филька сделал бы траурную рожу.

Старый губернатор Юрий Долгоруков умер, будучи избранным на третий срок, не дотянув до очередных выборов два года. Досрочные выборы в администрации решили не проводить, на Венере не та жизнь, чтоб нарушать распорядок. Назначили исполняющего обязанности губернатора — какого-то Родиона Стрельцова. В южной части Ольговой Земли и.о. губернатора не признали, заявили, что им Стрельцов не нужен. Потребовали досрочных выборов. Стрельцов отказал. Тогда в Юганске народ сам провел выборы, и назвал своего губернатора. Им стал Антон Хохлов, довольно часто мелькавший в земной прессе, вроде приятный человек. Когда из Ольжичей, столицы колонии, потребовали объяснений, Хохлов заявил, что обязан отчитываться только перед избравшим его народом, а продажная администрация Долгорукова-Стрельцова ему не указ. Стрельцов пригрозил силовыми мерами, юганцы ответили, что будут сопротивляться до последнего. Бардак, в общем. В довершение стало известно, что американцы и европейцы готовы ввести в нашу колонию свои войска — “миротворческие”. Вроде как для того, чтобы русские не предоставили свою территорию в качестве базы террористам-венколам.

— А студентов мобилизовывать будут?

— Ни о какой досрочной мобилизации официальные источники не сообщали, — громко и почти с торжеством сообщил Филька. — Союз Независимых Государств имеет регулярную армию, силами которой порядок будет восстановлен. Некоторые прогнозисты предполагают серьезные разрушения промышленных и жизнеобеспечивающих комплексов, так что вполне вероятно, что там будут востребованы специалисты, которых готовит наша Академия. Но это коснется только выпускного курса, и ни о каком их участии в военных действиях, равно как и о досрочном выпуске, не может быть и речи. Они туда поедут только после того, как будут проведены досрочные выборы, которых требует народ. Партия и МолОт приложат все усилия, чтобы все студенты Академии не прервали обучения по причинам, не связанным с успеваемостью. А потому, если кто-то из вас получит повестку в военкомат, настоятельно рекомендую предварительно зайти ко мне в комитет.

Оля по наивности решила, что Филька предупредил на всякий случай, но на третьей паре ребята не выглядели успокоенными. Павел сказал, что всю эту политинформацию Филька затеял с одной целью: ненавязчиво так предложить свою помощь в откосе от армии.

Отнеслись все к этому по-разному. Павел и Черненко, например, почти не переживали. Если только Черненко, но не с тем “знаком”, если можно так выразиться.

— Знаешь, Оль, — говорил он, — я армии не боюсь. Это нормально для мужчины, служить в армии. Я не маменькин сынок. Но чего я действительно боюсь — что меня отправят в какую-нибудь земную часть строить дачи генералам. Лучше сейчас, на Венеру. Там все понятно. Там будет оружие, будет враг, будет цель. И там я не буду бесплатной рабочей силой, волом без права голоса.

После уроков Оля пошла искать лаборантскую Якова: он же тоже четверокурсник, должен знать какие-то подробности. Ее отправили в 308-ю аудиторию. Оля переступила порог и не сразу поняла, куда попала. Это было большое полутемное помещение, длинное как трамвай, с центральной двухрядной столешницей рабочих мест. Напротив окон стоял камин, электрический, но с красивой голографической заставкой под натуральное пламя. Около камина несколько стульев были сдвинуты в ряд, и на них, как на диване, полулежал совершенно незнакомый парень — ноги на рабочей столешнице, в одной руке сигарета, в другой книжка. Яков сидел по-человечески, на стуле. И наблюдал за Олиной реакцией. Почему-то она подумала, что Илья уже хохотал бы, заметив, как у нее вытянулось лицо. А здесь никто не проронил ни звука. Незнакомый парень встал и закрыл дверь на доску, как на засов. Потом картинным движением отбросил назад длинные светлые волосы, падавшие на лоб философа, и все так же молча вернулся на свое место.

Яков наконец-то снисходительно рассмеялся, увидев, что Оля опешила. Поздоровался за руку, представил незнакомому парню. Того звали Виктором. Подставил Оле стул к камину.

Оля спросила, что они думают — будут старшекурсников отправлять на Венеру или нет?

— Не грузись, — посоветовал Виктор. — На Венере раз в пять лет заварушка. Как выборы, так и заварушка. Это при том, что губернаторов там выбирать особо не из кого. Кто живет на Венере? Всякий сброд и надсмотрщики, которые называются “администрация”. Вольных поселенцев, которых по телеку рекламируют, четыре с половиной процента. Все понятно, да? Губернаторов там не выбирают. Их назначают. Здесь, в Кремле. А там людей ставят перед фактом — вот вам человек, он будет хорошим губернатором, надо его выбрать.

— Но почему ж тогда…

— Да потому, что в Кремле представлены интересы не одной, а нескольких фракций, только и всего. В общем, это все политика.

— И чем все это кончится?

— Пшиком, — уверенно сказал Яков. — Хохлов — ставленник Партии. Просто выскочил раньше времени. Но это уладят. Скажут, что народ разволновался, испугался, что ему навяжут Стрельцова, потом проведут выборы, на этот раз законные, и утвердят Хохлова.

— А чей ставленник Стрельцов?

Ребята переглянулись. Ответил Виктор:

— Ничей. Я тут года три назад начал собирать досье на всяких известных людей, так вот, Стрельцов — сам по себе. И если б на Венере была возможность провести действительно справедливые выборы, победил бы Стрельцов. Он единственный из администрации, кого там знают все. И кого почти не знают на Земле. У него там серьезный авторитет.

— Да какой авторитет, — насмешливо скривился Яков. — Никому он там не нужен. За ним не стоят ни Партия, ни олигархи, ни Кремль, ни американцы. Он не политик. А там нужен политик. Так что максимум через полгода его привезут сюда, устроят показательный судебный процесс по делу о превышении полномочий, навешают на него чего пострашней и отправят на ту же Венеру, только уже в роли осужденного.

Оля открыла рот, но Яков опередил ее замечанием, что о политике спорят только некрасивые женщины. Оля заткнулась.

Яков с Виктором рассказывали множество веселых историй, Оля смеялась от души.

— Знаешь, что такое женские тайны? — спросил Виктор, когда Оля кокетливо отказалась отвечать на один из его вопросов. — Сижу я тут как-то под вечер, прибегает девчонка из нашей группы, Танька. В слезах. Я ее к камину, успокаивать… Она ревет так, что тут стены дрожат. Ну, корова здоровенная, четыре меня. Спрашиваю — что случилось? Тайна. Я уж самое плохое думаю. Любимый человек женился, родственник умер, да мало ли… Полчаса успокаивал, а потом она с ревом: “Блу-у-узка мала!” Вот и все ваши женские тайны. Блузка на бюсте не застегивается, а размера побольше в магазинах нет.

Оле даже жалко уходить было оттуда после всего веселья. Но — надо.

— Ты заходи еще, — сказал Яков на прощание.

— Как получится, — уклончиво сказала Оля.

Она была уверена, что не получится. И сама об этом немного жалела, потому что здесь опять нашла ту бесхитростную атмосферу общения, которая в свое время так привлекла ее в Моравлине.

Оле приснился ужасный сон. Она поехала в какой-то городок на Венере. Помнила только, что название начинается на “Ю”. Юганск, наверное, там всего три города — Адельгея, Ольжичи и Юганск. Из окон Олиного домика была видна река. И тут же размещалась армейская часть, где служили старшекурсники на каких-то странных кораблях. Все, кого Оля знала. Шла война. Еще туда приехала мама, и оказалось, что Оля на Венере только на каникулах, но мама попросила ее остаться, чтобы обжить место, а она бы потом приехала. Оля подумала и сказала:

— Академию закончу, тогда перееду сюда.

Каждый вечер в ее домике собирались все, приходил Царев и рассказывал о ходе боевых действий. И в один такой вечер Оля стояла у стены, Царев почему-то сразу подошел к ней и тихо сказал:

— Сегодня мы потеряли двоих. Один — Авдеев, его отшвырнуло дверью и смыло за борт. Другого убило ракетой. Это Моравлин.

У Оли вырвался вопль, и она зарыдала, почему-то сразу поверила и не могла успокоиться.

Потом все, оставшиеся в живых, собрались, и между ними мелькала чья-то подозрительно знакомая белая голова, только Оле никак не удавалось разглядеть лицо. Тут же оказалась ее школьная знакомая Марина Карлова, которая когда-то учила Олю гадать на картах. Она принесла колоду хороших карт и сказала:

— А ты погадай, вдруг он оживет.

Оля погадала, и карты показали, что он жив, но тут она проснулась, так и не успев ни в чем убедиться.

Еще на первой паре пронесся слух, будто у второго курса намечается какая-то экскурсия, и по этому поводу две последние пары отменили. Но на военке об этом никто ничего не слышал, Оля сама спросила у Лильки Одоевской, и наладчики из В-2021 тоже ничего не слышали.

Группа постановила: прогулять. Однако двое ребят поперлись на международный, и пришлось тащиться за ними. Сидели, дулись друг на дружку за то, что смелости не хватило согласованно удрать с уроков. Язычница Валентина, у которой попытались навести справки на тему “учиться — не учиться”, задала самостоятельный перевод и свалила куда-то. Вернулась и сказала, что действительно, уроки у второго курса отменили. Группа тут же разбежалась, как тараканы от дихлофоса, кто куда. Оля с Наташей сунулись было в первый корпус, но там на вахте торчал Огурец, ну его. Перекусили в кафе, потом вернулись. На этот раз путь был свободен.

Яков с Виктором занимались странным делом. Надевали на автомат горлышко шарика из тонкой резины, включали подачу воздуха, шарик надувался и лопался. Обрывки они складывали в кучу.

— Что это вы делаете? — спросила Наташа.

— Шарики лопаем, — объяснил Виктор. — Вот видишь кучу? Все надо перелопать.

Оля с Наташей переглянулись. На их взгляд, можно было поступить существенно проще: взять и засунуть их в измельчитель мусора.

— Да мы-то тоже это понимаем, — вздохнул Яков. — Ты это нашему руководителю практики объясни. По-моему, он просто придумал нам нудное занятие, чтоб была отмазка.

Потом они надули несколько шаров, завязали их и устроили бой шариками. У Виктора отыскалась колода настоящих бумажных карт, сели играть в дурака. Яков предложил играть на раздевание, но его не поняли. Потом Оля предложила погадать. Наташа сразу отказалась, Виктор тоже, а Якова карты выдали с головой: оказалось, он был неравнодушен к Оле. От чего, кстати, не стал отпираться.

Потом Виктор тоже занялся предсказательством. Делал он это странно. Брал за запястья, некоторое время тискал их, будто пульс искал. Все это время пристально смотрел в глаза. Потом отпускал руки, закуривал и рассказывал.

Якову он сказал, что тот помрет в тридцать лет по вине своей истеричной жены. Та будет настаивать, чтоб муж сам заделал дырку на крыше дачи, Яков полезет, сорвется и сломает себе шею.

Наташе сообщил, что она закончит Академию, замуж никогда не выйдет, но родит двоих детей от разных отцов.

Оле в глаза смотрел слишком долго и серьезно. Потом отвернулся. Сказал, что ей всю жизнь любить одного человека. Они уже знакомы, но судьба там сложная. Причем рассказывал, а сам показывал пальцем на Якова. Яков улыбался. Виктор прервался, презрительно посмотрел на него, сказал:

— Да не ты это! Нужен ты ей больно! — потом опять посмотрел на Олю. — Не пойму, у тебя вроде как две даты смерти. Первая связана с тем, кого ты любишь. У тебя вообще все беды в жизни из-за него будут. И все связаны с числом девять.

Тут Оле стало жутко, потому что она не забыла предсказание цыганки.

— Не могу понять, — честно признался Виктор. — Ты что, сама свою судьбу определять можешь?

— Не знаю, — улыбнулась Оля. — А что это такое?

— Если сама свою судьбу определяешь, то можешь изменить карму любому, кто окажется рядом. А у тебя самой в судьбе только этот парень и число девять. В общем, прибьет он тебя через девять чего-то — то ли месяцев, то ли лет. То ли дней. А может, часов. Задушит, — решил Виктор.

— Почему именно задушит?

— Потому что мне так больше нравится. Задушит, потом сядет за убийство, выйдет и повесится с горя.

— Понятно, — засмеялся Яков. — Виктор, как обычно, с задачей не справился. Да не обращайте внимания, он вечно бредит.

Яков забрал Олины часы и куда-то спрятал. Виктор в обмен предложил часы на цепочке.

— Если только подаришь, — сказала Оля.

Виктор возмутился:

— Да я вообще только один раз подарок делал! Торт подарил. Девчонке за ночь.

Яков засмеялся:

— Если бы я за каждую ночь что-нибудь дарил…

Олю передернуло.

В метро было необычно много народу, и Оля с Яковом стояли совсем близко друг к другу. Когда прощались, он долго не выпускал Олину руку. Наташа фыркнула.

На “Стадионе” было не столько холодно, сколько ветрено. Оле стало так противно после разговора с Яковом, что просто жизненно необходимо было отвлечься. Поэтому они с Наташей пропустили одну маршрутку, надеясь, что к моменту подачи второй Илья появится.

Он появился. Оля заметила его, случайно обернувшись на здание станции. Жутко покраснела, но краска со щек быстро исчезла. В маршрутке Илья рассказал, как его вызывали в военкомат — по поводу событий на Венере. Приписали к танковым войскам. А венерианский танк — нечто среднее между космическим кораблем и подводной лодкой, потому что приспособлен для передвижения как по топкой “суше”, так и по океану.

— Прихожу, смотрит на меня суровый такой дяденька, — жизнерадостно рассказывал Илья. — Говорит, идти мне служить на Венеру, танки гонять. Я обрадовался, запрыгал, в ладоши захлопал. Спрашиваю: дяденька, а можно я на танке домой приеду, мамочке покажусь? — Илья захихикал. — Он меня выгнал.

Потом пояснил, что его чуть не забрали в кутузку за такие шутки, тогда он показал удостоверение Службы, и от него отстали. Оказалось, тех, кто в Службе, в армию не призывали, потому что они и так в армии.

— Илья, а как наши ухитрились материк сделать? И почему про эту технологию никто не знает?

— А ее нет. Землю там создала “рутовая команда” — легендарная совершенно группа, говорят, что в ее состав двадцать восемь реал-тайм корректировщиков входит. Для сравнения — на Земле их всего пятеро, — тихо пояснил Илья. — Там вообще всё “руты” создавали — с самого начала. И атмосферу, и всё остальное. По секретному заданию Родины, — он скривился. — Сколько хороших людей на этих заданиях угробили… Вот тебе и все секреты.

Оля рассказала, что ей говорили по поводу ситуации на Венере Яков и Виктор. Илья отрицательно покачал головой:

— Я так не думаю. Там все слишком сильно зависит от “рутовой команды”, а у нее политика совсем другая.

Оле было хорошо. Они опять добрые друзья, опять понимали друг друга с полуслова, но уже как-то не так, как вначале. И ни о ком другом Оля больше даже думать не могла.

История оказалась укороченной. Буквально через пятнадцать минут в аудиторию влетел Филька, выплюнул:

— Все — в актовый зал!

И вылетел. Все сорвались с мест. Около актового зала уже собралась толпа. Места занимали как придется. Оля увидела, что к ней пробивается Яков с привычно-сладким выражением лица. После вчерашней встречи с Ильей видеть его совсем не хотелось, но спрятаться не получилось. Девчонки скептически его разглядывали, ребята презрительно щурились. А ему — наплевать.

Филька поднялся на трибуну, выждал пару секунд:

— Войны не будет.

Зал выдохнул как один человек.

Оказалось, пока на Земле все пытались сообразить, на кого из двух губернаторов сделать ставку, Родион Стрельцов решил проблему собственными силами. Никто так и не понял, как он ухитрился пробраться сквозь кордоны в Юганский район, да еще и выманить на встречу Хохлова.

Новоявленный губернатор испугался. “Ты лжец и самозванец, и править ты не достоин, — сказал ему Стрельцов. — Но я законный правитель, а вот народ, который меня призвал”. Эту фразу перепечатали почти все земные издания. Многие были склонны толковать ее так, что юганцы, испуганные перспективой войны, сами вызвали Стрельцова и провели его сквозь кордоны, но никаких аргументов в пользу этой версии не было. Если только тот факт, что Стрельцову, который явился сам, не прячась за спинами солдат, люди явно обрадовались, а за Хохлова не вступился никто. Хохлова хотели арестовать, он бежал и угодил в топь. Спасти его не успели.

Но самое смешное началось дальше. Как выяснилось, американцы и европейцы все-таки тайно подогнали свой флот к берегам Ольговой Земли. Только лишь стало известно, что положение стабилизировалось, как они рванули вперед — мол, проследить за сохранением демократических ценностей, чтоб там Стрельцов себя диктатором не возомнил, ну и вообще напомнить о своем существовании. Как обычно. И тут Венера показала норов: устроила шторм. Европейцев разнесло к чертям, разметало по всему полушарию. Но никто не погиб. А американцам, которые и были инициаторами этого похода, досталось крепче: прямо через их расположение пронесся небольшой, но злобный отряд венколов, который поддерживал Хохлова. Венколы захватили небольшой остров на севере Ольговой Земли и закрепились там. Стрельцов пообещал вышибить их оттуда, как только руки дойдут.

По Филькиному лицу нельзя было понять, как он относится к новостям. Яков, пробравшийся-таки к Оле, кривил губы, изображая недоумение: и как это так? Не понимал он, почему венерианцы поддержали Стрельцова.

— Досрочные выборы в Ольговой Земле состоятся первого августа следующего года, — объявил Филька. — До тех пор исполняющим обязанности губернатора остается Родион Стрельцов.

Оля была страшно рада. Почему-то она, не знавшая ни одного, ни второго претендента, больше симпатизировала Стрельцову. И вспомнила, что и Илья, и Виктор намекали, что Стрельцов не так уж прост и беззащитен.

На выходе Якова оттерли. К Оле подошла Женька, оглянулась на Якова, довольно громко спросила:

— Оль, ты где подобрала это убожество? У него задница бабья и ноги кривые!

Оля нисколько не обиделась. Она и сама давно это заметила. И тут же подумала, что про Илью ей никто ничего не говорил. Кроме Риты. И то — Рита не заикалась про его внешность, хотя красавцем он не был. А у Якова лицо красивое, только все девчонки брезгливо морщатся.

— Многим нравится, — обронила Оля, чтоб ее не заподозрили в том, будто она подбирает вовсе уж негодящих. — Рассказывает, все к нему с первой встречи в постель прыгают.

Женька еще раз посмотрела скептическим взглядом:

— Охотно верю. Бен у него, чувствуется, разработанный. Ты поосторожней с ним.

Оля взяла пальто, Яков — ее сумку, и они отправились в метро. До “Айвазовской” с ними рядом ехали две шлюшки с парнем, и одна из них начала приставать к Якову. Они переговаривались через Олино плечо. Потом они покинули вагон, и эта милая девушка посмотрела в стекло и покрутила пальцем у виска.

— По ее убеждениям, я должен был предпочесть ее тебе. Но у меня несколько иные вкусы, — объяснил Яков.

Оля подумала, что у нее тоже — иные вкусы. Всю оставшуюся дорогу Яков трепался на интимные темы, вызывая у Оли краску не смущения, а отвращения. Но он этого не понял. Она тоже не могла понять, почему Яков не стесняется подобных разговоров, а даже хвастается. Разве это хорошо, когда парень к девятнадцати годам спал с тремя десятками женщин и всех их бросил?

Когда он свалил восвояси, Олю охватила щемящая тоска. Подсознательно она поставила их — Илью и Якова — рядом и поняла, в чем дело. У Якова не было даже самолюбия, не говоря о гордости. Поэтому он такой пошленький. И хотя он был старше Ильи на полгода — Яков родился в конце ноября, а Илья в конце июня — на самом деле он был инфантильным.

Илья при встречах говорил о работе, о делах семейных, о друзьях, но щекотливых тем не затрагивал, и Оле это очень нравилось. Зачем другу, тем более девчонке, знать подробности его интимной жизни? А Яков расценивал отношения с Олей совсем не как дружбу. И все его темы для разговора так или иначе сводились к обсуждению того, как и с кем он спал.

И тут же поймала себя на мысли, что если бы так, как Яков, в отношениях с ней вел себя Илья, она бы прыгала от радости до потолка.

Вот и настал тот день, которого Оля давно ждала и в глубине души боялась его прихода, — день конференции МолОта. Она была уверена, что ее ни за что не выберут ответственной за факультет, просто потому не выберут, что ее никто не знает. И кто будет предлагать ее кандидатуру? Она плохо представляла себе, что такое выборы, но полагала, что должна проводиться какая-то агитация. А она даже не знала, кто ее соперники, ее нигде не приглашали выступать, как-то располагать людей к себе. Как люди узнают, что ее надо выбирать?

Все оказалось намного проще. Когда в актовый зал набилось уже достаточно студентов с факультета, на трибуну поднялся Филька. Рассказал, на какую именно должность они сейчас будут выбирать себе руководителя.

— Предлагаю кандидатуру Ольги Пацанчик из группы В-2011, — громко сказал он. — Если есть другие кандидаты, предлагайте, будем голосовать.

Других кандидатов почему-то никто не предложил. Поэтому выбрали Олю. Она пробиралась к трибуне, чувствуя себя идиотским цыпленком, втягивая голову в плечи в ожидании какого-нибудь возмущенного крика. Но ей вежливо похлопали, и никто ничего не сказал.

После конференции Филька повел ее в комитет — оформлять документы. Потребовал членский билет МолОта.

— У меня нет, — сказала Оля.

Филька посмотрел на часы:

— Езжай за ним домой.

— У меня его вообще нет.

— То есть?!

— Я не член МолОта.

Филька окаменел. Даже глазами не хлопал. Через пару минут вылетел из комитета, вернулся с Павлом, обвиняюще ткнул в Олю пальцем:

— Она не член МолОта!

— Ну да, она его мозг, — неуклюже попытался отшутиться Павел.

Филька только смерил его уничтожающим взглядом. Ситуация складывалась хреновенькая: выбрали ответственного за факультет — беспартийного. Правда, Филька быстро нашел выход из положения. В Уставе есть такой пункт: “считать членом МолОта с момента принятия соответствующего решения первичной ячейкой”. Первичной ячейкой считалась группа. Павел сел, тут же исправил протокол прошлого месяца, внеся в него строку: “Собрание рекомендует Ольгу Пацанчик к принятию в ряды МолОта”. Филька только отдувался.

— Ладно, — махнул рукой. — Пройдет. Ну а билет получишь потом, — сказал он Оле. — Устав подучи и в политической ситуации разберись, мы на комитете тебе пару вопросов зададим, чтоб в твоей политической сознательности убедиться.

Павел фыркнул. Раньше убеждаться надо было, а не после выборов.

— Готовиться приходи сюда, — решил Филька. — Если что, я тебе подскажу.

Оля подумала, что ей везет во всем быть первой: первая пятерка у физика, теперь вот первая беспартийная, избранная на серьезный пост в МолОте. Интересно, где еще она станет первооткрывателем?

Оле было стыдно вспоминать все, что произошло за последние четыре дня. Даже собственное отражение в зеркале смотрело на нее с презрением. Хуже всего, что она не перестала любить Моравлина, и сама трактовала происходящее как предательство. Хотя предать можно только того, с кем есть какие-то отношения, а Олю с Ильей ничего не связывало. Кроме ее чувств.

Яков был ей противен. И она сама не поняла, как это получилось, что вдруг стала гулять с ним. Вышло так, что ее поставили перед фактом — а она это приняла. Наверное, как в свое время принял Павел, узнав, что он гуляет с Ритой. Прав был Моравлин: дружба в любовь не может перейти. А от себя Оле хотелось добавить, что если это случится, то ничего хорошего не получится.

Пожаловалась Наташе. Та совершенно не поняла ее:

— Это всегда так: гуляют не с теми, кто нравится.

Но Оля так не хотела! И в то же время, так было.

Началось все в понедельник. Оля решила, что пора обзавестись кожаными перчатками вместо вязаных варежек. Можно было купить на рынке, но она где-то вычитала, что настоящая леди всякое барахло не носит, и поехала по фирменным магазинам. Яков увязался за ней. Сначала побывали в центре, потом поехали на “Зоопарк”. Естественно, нигде не было именно таких перчаток, какие хотела Оля. И надо бы ей поскорей прощаться с Яковом и ехать домой, так нет, сели в сквере на скамейку и разговорились. Прямо он почти ничего не говорил, но дал понять, что Оля ему нравится, и он хотел бы с ней гулять. Оле показалось в тот момент, что из этого может получиться что-нибудь путное.

На следующий день, как всякая приличная парочка, они отправились в кино. За ними увязался Виктор, так что они порядочно пропетляли по станциям метро, пытаясь отделаться от него. Билеты взяли в “Алтай”, потому что он был ближе всего к Олиному дому. В зале поняли, что от Виктора отделаться не удалось, — он сидел двумя рядами выше и гнусненько хихикал. После фильма Оля с Яковом от него смылись.

До ее дома шли пешком. Оля нарочно выбирала самые темные углы, вела через новостройки на Архангельской и старательно стращала. Яков же пытался вывести Олю на светлую улицу, говоря, что ему вовсе не улыбается столкнуться с местным агрессивным молодняком. На светлую улицу Оле совсем не хотелось, потому что там был шанс наткнуться на Илью. По закону подлости.

Яков слегка трусил. Чтобы сгладить это впечатление, принялся рассказывать, как он разнимал двух подравшихся девчонок. Оля вообще ни разу в жизни не видела, чтоб девчонки дрались, даже в московской академии обходилось без таких крайностей. А Яков хвастливо заявил, что он проломил одной из дерущихся переносицу, якобы чтоб успокоить. Оля тут же вспомнила, как Илья рассказывал о единственном случае, когда ему пришлось применить какие-то силовые методы к девушке: вышиб из-под нее скамейку. Потому что девчонка меняла парней, как перчатки. А Яков ничего не знал про девушку, которой сломал переносицу. Оля очень не любила таких ребят, которые способны всерьез ударить девушку.

Ему не понравилось, что Оля быстро ходит. Обнял, заставил сбавить скорость. Тоже мне, нашелся командир, сердито думала Оля. Идти медленно и плавно, да еще и в обнимку, как ходят нормальные парочки, оказалось неудобно. Близость Якова лишала Олю свободы маневра, и она раза два ступила в лужу, образовавшуюся по случаю потепления.

Когда прощались, Яков хотел ее поцеловать, но Оля быстро сделала шаг назад.

В среду они ходили на концерт. Оле очень нравилась группа “Парфенон”, и только поэтому она приняла приглашение Якова. Кроме них, были еще два его друга, не из Академии. Яков оказался местным жителем, селенградцем. Друзья были одеты стильно, ярко, и Оля по идее должна была чувствовать себя провинциалкой в своем невзрачном сером джемпере и джинсах. Только ей было все равно. Она ни на секунду не забывала, что у Якова узкие плечи, бабья задница и кривые, коленками внутрь, ноги. Одежду можно сменить, а вот фигуру — нет. Так что пусть почтет за честь, что она на этом концерте с ним.

Концерт Оле страшно не понравился. Группу покинули те, кто сделал “лицо” “Парфенона”: солист с уникальным голосом, высоким, звонким и немного неестественным, будто у него голосовые связки находились в носоглотке, и аранжировщик. Без них группа звучала тускло, хоть и поражала роскошным шоу. Но Оля помнила концерт Джованни Бертоло, которому не требовались танцовщицы, он держал зал сам, одним своим талантом.

После концерта Яков взял такси, чтоб проводить Олю до дому. Оля сочла это расточительством, но ничего не сказала: он же не ее деньгами разбрасывается.

Сидели на заднем сиденьи. Яков притянул Олю к своему плечу, прижался щекой, потом губами. Она скрипела зубами, думая: “Пусть только в губы не целует”. Всю дорогу проговорили, а когда выезжали на Таежную, Олю на повороте по инерции завалило на Якова. И тут он совершенно неожиданно запрокинул ей голову назад, до хруста в шейных позвонках, и принялся целовать в губы.

Все произошло настолько быстро, что Оля не успела сообразить и даже не испугалась. Мысли были четкие и ясные. Первая: “Что он делает?!” Потом: “Глаза вообще-то закрыть надо, с открытыми не целуются”. “Противно. Что тут нравится девчонкам?” “А зубы не разожму, хоть ты тресни”.

Тут же в голове пронеслось воспоминание: Анька Хмельницкая, отчисленная с технологического за неуспеваемость и поступившая на него заново, сидит на асфальтовой полоске, обрамлявшей фундамент второго корпуса, — привалившись спиной к старой багровой облицовке, томно прикрыв бесстыжие пустые глаза, расставив колени. И со смехом рассказывает, как совратила невинного младенца — мальчика из своей новой группы. Мальчик понятия не имел, как целуются. Хмельницкая смаковала подробности: как он задрожал, едва она коснулась своим языком его. Оле было противно и страшно от этой животной похоти. Потом Анька добавила, что скоро бросит этого мальчика: в мужчинах интересна новизна, их надо менять, как перчатки, — раз в неделю. Наташа покосилась на нее с нескрываемым отвращением, но из вежливости ничего не сказала. Она вообще очень сдержанная, Наташа Володина.

На всякий случай, вспомнив этот рассказ, Оля тут же убрала язык подальше. Попыталась вырваться, но Яков держал ее голову обеими руками, и в ответ на сопротивление только перехватил поудобней. Олю выручил водитель — спросил, где поворачивать. Она удивительно спокойным тоном попросила остановить машину за домом, выскочила. По дороге быстро вытерла губы. “Обслюнявил всю. Тьфу! Навязался тут на мою голову”. Сзади послышался голос:

— Оль, подожди!

Она остановилась. Яков выбрался наружу, расплатившись, подбежал к ней, обнял и повел к подъезду. Около подъезда он опять притянул ее к себе, но тут Оля была начеку: сразу попыталась отвернуться, хотя он опять держал ей голову, и вырваться.

— Не надо! — крикнула она. — Я не хочу.

— Как хочешь, — сказал Яков, ничуть не обескураженный, и выпустил ее.

Дома Оля старательно, с мылом оттерла лицо. Подбородок и верхняя губа казались липкими от его слюны. И еще она не понимала, какой интерес целовать вырывающуюся девушку? Напоминало дурацкие любовные романы двадцатого века, когда опытные мужчины знают, что женщина всегда сначала вырывается, но куда ж она денется? И продолжают нагло действовать.

А на следующий день Оля его, к своей неописуемой радости, не видела. После уроков поехала на “Стадион”, но Моравлина не было. Уехала ни с чем.

Селенград

На большой перемене к Оле подошел Виктор и спросил, не знает ли она, где Яков. Оказалось, он должен был приехать в Академию, но его нет, а его все ищут. Трудно было передать Олину радость: не увидит сегодня.

Перед международным подошел Колька Земляков, приколол ей значок “Ольгова Земля”. После победы Стрельцова на Земле появилось много таких значков, но этот был особенный. Во-первых, его сделали на Венере. Во-вторых, сделали не сейчас, а тогда, когда там появился самый первый клочок твердой суши. В-третьих, Оле ужасно нравилось это совпадение ее имени и названия венерианского материка.

После третьей пары Оля с Наташей поднялись к Фильке в комитет — заниматься. Наташа тоже решила вступать в МолОт. Филя был вежлив, внимателен и очень понятно все рассказывал. Сначала он хотел поручить подготовку двух неофиток Цыганкову, но затем передумал и занимался с ними сам. А Цыганков куда-то умотал.

Потом Оля с Наташей помчались к метро. Приехали на “Стадион” без восемнадцати минут пять, а без пятнадцати появился Илья. Оля провожала взглядом отходившую маршрутку другого номера, и совершенно в какой-то момент выключилась. Наташа испуганно вскрикнула, Оля вздрогнула и обернулась — перед ней стоял Моравлин. Высокий, какой-то пронзительно светлый под низким свинцовым небом, а глаза — ледяные.

Спросил, почему Наташа так испугалась. Оля сбивчиво объясняла, что они его перепутали… В принципе, Наташа ведь действительно подумала, что это Виктор, который обожал вот так же подкрасться сзади и гаркнуть над ухом. Зачем-то Оля сказала, что по всей Академии бегает от одного парня. Яков на самом деле достал ее показным собственничеством так, что она старалась избегать встреч с ним. Илья сразу же, очень быстро и довольно грубо спросил:

— Он что, целоваться лезет?

Оля растерялась и понесла чушь. Следующие пять минут Илья говорил с ней сквозь зубы, а потом ушел на заднюю площадку салона, где принялся оживленно болтать с каким-то незнакомым Оле парнем. И до самого конца в Олину сторону даже не повернулся.

Оле стало ясно, что все кончено. На сердце уже не привычная тоска осталась — ледяной холод. Оле отчего-то понравилось это ощущение льда внутри. Было в нем что-то привлекательное, как в смерти. Ей вдруг захотелось, чтоб этот лед сохранился навсегда. Просто потому, что слишком сильно она любила Илью, а быть вместе им не суждено. Он будет с другой, она с другим. И невозможно было даже подумать, что этого другого придется любить. Что Илья уйдет не только из ее жизни, но даже из памяти. Его просто вытеснит кто-то. Такой вот, как Яков. Нет уж. Любить такого — пачкать все светлое, что связано для нее с именем Ильи. Лучше уж вообще не полюбить больше никого.

— А без нас они никак справиться не могут? — возмутился Митрич.

Савельев пожал плечами. Илья впервые видел начальника настолько растерянным.

— И вообще, почему именно мы? В конце концов, если уж им нужен хороший блокатор, то…

— Им нужен не просто блокатор, — поправил Иосыч. — Если б так, поехал бы я. Им нужен блокатор с “постовой” ступенью.

Иосыч и принес эту сногсшибательную новость: венерианская Служба просит у земной блокатора взаймы. Причем официальный запрос пришел сразу сюда. Савельев уж сам потом звонил в Главное управление. Даббаров распорядился требуемого сотрудника откомандировать.

— А, ну это к Илюхе! — нехорошо обрадовался Митрич. — У остальных ступени нет.

— Котляков, — напомнил Лоханыч. — Половинная. Они ж не сказали, какая именно им ступень нужна.

— Да угомонитесь вы, — поморщился Илья. — Я поеду.

Все с надеждой посмотрели на него. Илья их понимал: на Венере, несмотря на бодрые заявления в прессе, война продолжалась. И Митричу, который собирался весной жениться, туда совсем не хотелось. Дим-Дим был существенно слабей. Котляков — неопытен. Савельев или Иосыч нужны здесь. Остается только Моравлин. Как всегда. Когда нужно говно разгребать, так про него вспоминают. А как медальки получать — он опять в стороне останется.

— А я против, — громко и нахально заявил Котляков. — А если у нас самих тут жопа стрясется? У нас на руках один антикорректор серьезной ступени и один “рут” вообще неизвестно какого потенциала. И оба уже несколько месяцев ходят на грани инициации. Причем неизвестно, от кого больше вреда будет. Нет, вы только представьте: Илюха улетит на Венеру, а у нас тут подряд — две инициации! И чего? Вы, что ль, потом будете объяснять людям без памяти, что могли бы спасти цивилизацию, но не сделали этого, потому что Митричу жениться приспичило?!

— Ты на кого батон крошишь? — полушутливо осведомился Митрич.

— Ты сам батон! — взорвался Котляков. — С глазами! Блин, ты мужик или нет?! У тебя одного тут личная жизнь, да?!

— Тихо, — очень спокойно сказал Илья. — Я уже сказал: полечу я. И ничего не случится. Ни со мной, ни с Землей.

Он говорил твердо, но в голосе кое-кто расслышал нотки обреченности. Лоханыч посмотрел на него совершенно психиатрическим взглядом. Илья уставился в стол, делая вид, что все нормально.

— Тебе это очень нужно? — спросил Лоханыч.

— Да, — твердо сказал Илья. — Мне это очень нужно. На самом деле.

“Мне действительно нужно уехать, — мог бы сказать он. — И как можно быстрей. Пусть даже там меня ждет безумный риск. Главное — уехать до того, как мне опять скажут, что я третий лишний”.

Первым заданием от МолОта для Оли стал субботник. От нее требовалось организовать первокурсников на уборку территории. Правда, не в субботу, как положено, а во вторник. Вполне обычное дело, проводилась такая уборка каждый год, никто не удивлялся и не возмущался. Оля просто наведалась заранее во все группы первого курса, поставила перед фактом, они это приняли как должное. Оля вспомнила себя на первом курсе — она тогда тоже принимала как должное любое распоряжение старшекурсников, облеченных какой-либо властью.

Участки работы распределяла не она, но от нее требовалось личное присутствие на одном из участков. Оля решила, что проконтролирует деятельность своих “наследников” — группы В-1011.

И очень быстро поняла, что ни о каком спокойном наблюдении не может быть и речи. Бешеная группа! Двадцать два подростка, еще не отвыкших от школьных вольностей, не понявших, что Академия — это серьезно, еще не проникшихся духом этих стен настолько, что внутренняя дисциплина входила в кровь. Дети. Девочки — их всего две — были удивительно маленькие, как куклы. И совершенно одинаковые на лицо, только что цветом волос различались. Но не сестры.

С хохотом и гомоном сгребли верхний слой недавно выпавшего снега. Слой был тоненький, так, инеем припорошило. А потом старательно собрали опавшие листья, оголяя землю. Получилось несколько огромных куч. Оля послала командира группы узнать, когда приедут мусоросборщики. Тот вернулся и сказал, что комбайна не будет, он у третьего корпуса, на площади Гагарина, и вряд ли освободится до вечера. Тогда какой-то умник предложил просто сжечь листья на месте. Еще и обосновал, мол, зола как удобрение для почвы полезна.

Оля хоть и понимала, что так не делают, идею поддержала. Кучи подожгли. Дымовуха была зверская, потому что листья, естественно, отсырели. Приехал Яков и сказал, что столб черного дыма виден аж с “Академической”. Полгруппы тут же собралось вокруг Якова, покидав инструменты, — ну правильно, когда еще дождешься, чтоб старшекурсник до малолеток снизошел?! Обе девочки повисли на Якове, глядя на него сияющими глазами. Яков был доволен. Собственнически обнял Олю к восторгу первокурсников. Оля возмутилась, попыталась разогнать группу по местам — бесполезно. Тогда она прикрикнула на Якова:

— Яш, иди отсюда! Нечего аудиторию вокруг себя собирать, срываешь мне всю работу!

Яков засмеялся:

— Работа не волк. А без тебя я не уйду. Вот сейчас в сумку засуну и унесу!

Сумка у него и вправду была такая, что туда две Оли поместилось бы. В плотно заархивированном виде. Но вот поднять сумку даже с одной Олей… Оля смерила Якова взглядом. Маленький, щупленький, она рядом с ним — большая тетя.

— Не поднимешь!

В ответ Яков поймал ее, обхватил и поднял так высоко, что Оля болтала ногами в воздухе. Группа В-1011 ликовала.

Жители соседних с корпусами Академии домов вызвали две бригады пожарных и наряд милиции. Восторгам первокурсников не было предела: настоящее приключение! А Оле было не до смеха: на представителей городской власти ее статус МолОтского лидера впечатления не произвел. Хотели забрать в кутузку командира группы, Оля не позволила, взяла всю ответственность на себя. Яков вякнул, но его откровенно послали. Оля собралась ехать в изолятор, а перед этим реализовала свое право на звонок адвокату, потому что ей грозил суд и штраф за нарушение административных и экологических законов города. Вместо адвоката позвонила Фильке. Филька примчался мгновенно и навел порядок. Его-то милиция испугалась — молодой, а тон ледяной, властный. Группа тоже притихла, одна из девочек, Олина тезка Лескова, испуганным шепотом спросила, что будет Оле. Оля пожала плечами: наверное, Филька снимет ее с поста ответственной. Столкновение с властями — не шутка.

Филька ей слова не сказал. Ободряюще улыбнулся, окинул взглядом убранную территорию:

— Мусорщикам за халатность — выговор, — решил он. — Они должны были прислать три бригады, а не одну.

Оля вдруг подумала, что если бы она встречалась с таким парнем, как Филька, ей бы не было так тоскливо. Он не красавец, как Яков, и девочки на него глядят со страхом, зато с ним чувствуешь себя не большой тетей, а самой собой, да еще и в безопасности. Он не спасует, как Яков, едва на него рявкнешь.

Потом Филька сделал широкий жест и позвал всех, кто не сбежал при виде милиции, пить чай в комитет. Из группы сбежало трое, но двое ушли еще раньше, Оля видела, как они крались к воротам, — у них были свои личные планы. Что такое личные планы, Оля понимала, поэтому Фильке сказала, что отпустила их сама. Группа смотрела на нее с обожанием. И еще смылась классная руководительница, наверное, от греха подальше. Ее Оля заложила без колебаний.

Оля невозмутимо отправила Якова в ближайший магазин купить что-нибудь вкусное — должна же быть от него хоть какая-то польза. Филька взял ключи от соседней с комитетом аудитории, велел ребятам притащить оттуда все стулья. Потом пили чай, смеялись и отогревались, на ходу придумывая новые подробности неожиданного приключения. Филька всех похвалил, сказал, что территорию убрали очень чисто, чище остальных. Конечно, законы нарушили. Но хорошо, что не побежали от ответственности.

Потом группа отправилась по домам, в комитете остались только Оля, Филька и Яков. Филька жестоко отругал Якова за беспомощность. А Олю похвалил: за то, что не дала в обиду группу, и за то, что не растерялась при виде властей. Оля думала, что Яков непременно обидится, ему ж в пример девчонку поставили. А Якову хоть бы хны. Потом, уже на улице, еще прошелся на Филькин счет, мол, много на себя берет, и вообще вся эта партийная деятельность — сплошная фикция. Сейчас не время революционеров и фанатиков, чтоб властям противостоять. Лучше прогнуться, а потом взятку сунуть. И все будет хорошо.

Оля ничего не сказала. Но запомнила. Они поехали к Якову домой, он показал любительский фильм, отснятый им летом на даче. Места действительно были красивые, но фильм Оле не понравился: бродят какие-то лопающиеся от самодовольства молодые люди, друг перед другом перья распускают. Ни ума, ни фантазии. Да и особого профессионализма в съемке она не увидела. О каком профессионализме можно говорить, если фильм — ни о чем? Если б Яков снял в ускоренном режиме, как цветы на рассвете распускаются, или подглядел за каким-нибудь зверьком, или хотя бы смешные эпизоды про людей — другое дело.

На тропинке, ведущей к остановке маршрутки, им встретилась девушка, посмотревшая на них дико, как на смерть с косой. Яков жутко смутился:

— Моя соседка. Она в меня безумно влюблена.

Оле стало неудобно. Она так хорошо представила себе, что должна была пережить та девушка в эту минуту!

В центре выбрали скверик потише, уселись на скамейку. Вспомнили предсказание Виктора. Яков уверял:

— Да про меня он говорил, про меня. Так что можешь не капризничать, все равно никуда не денешься.

Олю раздражали подобные заявления. Но она устала, а потому только отмахнулась:

— Не. Не выйдет ничего.

Он засмеялся:

— Что ж я, по-твоему, не могу в тюрьму сесть? Или задушить тебя?

Оля приняла шуточный уход от серьезной темы:

— Задушить не сможешь.

Он тут же принялся показывать, как он это будет делать. Оля уворачивалась, сдирала его цепкие пальцы со своей шеи и думала, что игры играми, а он мог серьезно ее задушить. Потом принялся щекотать ей под подбородком.

— Прекрати, — потребовала Оля.

— Всем девушкам так нравится, — сказал Яков. — Как кошке, чтоб мурлыкала.

— Да что я тебе, кошка, что ли?

— Все девушки немножко кошки, — согласился Яков.

— Я не все, — возмутилась Оля.

Принялась вырываться. Ему понравилось. Началась возня, он опять потянулся к ее горлу. Оля, чтоб отвести его пальцы, запрокинула голову. Яков взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Оля стерпела.

Потом они разъехались по домам, Оля не разрешила провожать ее до квартиры. Ехала в метро и думала, что с Яковом возиться совершенно неинтересно. Он это делает, как взрослый играет в детские игры, с каким-то брезгливым снисхождением. И тут же переходит к поцелуйчикам, будто Оля возню для этого затевала. А ей нравилось просто играть, только если уж играть — так на совесть и без скидок на возраст.

С Моравлиным играть лучше, подумала она. Он включается полностью и никогда не выходит за рамки. Хотя… причем здесь Моравлин?

Понятно, что слово “Внеземелье” у Ильи вызывало трепет, как у любого, кто там ни разу не был. Однако робость перед Космосом Илья умело скрывал. Таможенник на Плисецком космодроме даже не распознал в нем “первача” — их, таможенное, жаргонное обозначение новичков.

Сам перелет не оставил ровным счетом никаких ощущений. Иного и быть не могло. Пассажиров единственного пока гражданского лайнера “Афродита” усыпили еще на орбите. Затем — прыжок, и проснулся Илья уже над Венерой, так и не ощутив глубины бесконечного пространства. Ну и ладно, подумал он.

Космодром на Венере, где Илью должны были встречать, назывался “Ольжичи”, как и столица союзной колонии. Но находился далеко, причем не только от города, но и от Ольговой Земли. Базировался в океане в пятидесяти километрах от берега. Отсюда берега Ольговой Земли и не видны были. Считалось, что старт в этой точке планеты наиболее экономичен. Наверное, так оно и было, потому что американцы и европейцы тоже предпочитали ездить через “Ольжичи”, а на свои космодромы сажали только военные грузовики.

Войдя, как влитой, в посадочное “гнездо”, лайнер повисел около часа, остывая, а затем мягко скользнул вниз, в недра космодрома. Сойдя с борта лайнера, Илья зарегистрировался на терминале и минуты три топал по бесконечному коридору, все время поднимавшемуся. Постоял полминуты в шлюзе, пока его дезинфицировали. Вот я и на Венере, подумал он, стараясь проникнуться торжественностью мгновения. Тут ему это удалось, в отличие от “космического” эпизода. Местное Поле сразу дало понять, что он на другой планете.

В пассажирском зале к нему направился средних лет крепко сбитый мужчина.

— Моравлин? Илья Иванович? — уточнил он и деловито протянул руку: — Свиридов. Андрей Георгиевич, можно просто Андрей.

Илья слегка опешил. Разумеется, ему в числе прочих документов прислали триграфию встречавшего лица. Так вот, Свиридов на триграфии совсем не был похож на Свиридова в зале. Тот кивнул:

— Это самая безобидная из странностей Венеры. Я вас тоже не узнал. Все изображения, что пересылаются по сети или через спутники, — безнадежно искажены. Только если лайнером перевозить, но кто ж будет платить за почту такие деньги?!

Получив свой багаж, Илья прошел со Свиридовым к выходу. “Выходом” считалась собственно крыша космодрома, плававшая на поверхности океана. К этой крыше швартовались всевозможные плавучие средства передвижения.

Илья со Свиридовым поднялись на лифте, створки распахнулись на крыше. И тут на Илью обрушилось НЕБО. В буквальном смысле. Оно было совсем другим. Непрозрачным, матово-белым и как будто жидким. Свиридов засмеялся:

— А-а, этого все поначалу пугаются! Да вы попробуйте глаза закрыть, чтоб пейзаж не шокировал. Ничего, не стесняйтесь, психический удар вам сейчас ни к чему. А к завтрашнему дню уже привыкнете.

— Бесполезно, — сказал Илья. — Я все равно кожей чувствую, что не на Земле.

— Ах, ну да, вы же корректировщик. Тогда да, не поможет. У нас Поле другое, оно к вам приспосабливается, а вы к нему. Оно вас долго еще щупать будет. Но на самом деле с нашим Полем договориться проще, чем с земным. У вас какая ступень?

— Вторая в потенциале. — Илья даже удивился, с какой легкостью здесь говорили о корректировке. Как будто ничего страшного, нечеловеческого в этом не было. Хотя, с другой стороны, ведь здесь все создано корректировщиками, и для местных жителей корректировщики — явление естественное, чуть ли не обыденное.

— Ничего, ничего. Здесь будет третья. Наше Поле усиливает способности. Или ваше — занижает.

Отметил Илья и это подчеркивание разницы между “вашим” и “нашим”. Венериане уже не воспринимали себя частью земного человечества. И в этом была какая-то особенная прелесть.

У пирса их ждал транспорт. Танк. Нормальный венерианский танк. Тот самый, на котором Илья пытался приехать домой, чтоб мамочке показаться.

— Это у нас тут самый нормальный транспорт для дальних поездок, — пояснил Свиридов, ловко спускаясь в люк. — Конечно, мы их слегка модифицируем, адаптируем к нашим условиям. Воздушную подушку добавили, чтоб зеленку на берегу не ломать. Еще кое-что… Да потом посмотрите, если интересуетесь.

Илья оглянулся еще раз на чудовищные в своей легкости кружевные фермы космодрома, и полез в танк. Через два часа пути он уже был на “ты” со Свиридовым. Приехали в Ольжичи, в гостиницу. Свиридов кому-то позвонил, потом сказал:

— Губернатор уехал в Адельгею. Ничего страшного, он приедет сразу на место.

Губернатор, отметил Илья, а не исполняющий обязанности. И вряд ли это была оговорка ради краткого словца. Скорей всего, никто тут не сомневался, что Стрельцов так и останется у руля. Неудивительно, если вспомнить, что Стрельцова вперед вывела “рутовая команда”.

После обеда Свиридов повез Илью по городу. Ольжичи просто шокировали с непривычки. Здесь были только сферические здания — одиночные и составные, тянувшиеся вверх, как подвешенные вертикально нитки бус. Бусинки были разноцветными. На Земле такие здания начали строить недавно, лет пять всего, понравилась венерианская технология. А здесь иначе строить было нельзя.

“Зеленка” оказалась морем голубоватых растений. Ими было засажено все, буквально каждый клочок свободного пространства. Свиридов сказал, что не из-за недостатка кислорода, его здесь у поверхности было больше, чем на Земле — почти тридцать процентов. Нет, у венерианских растений была мощнейшая корневая система, уходившая вглубь на пару километров. Иначе не удержишься на болотах. Правда, у других растений корней не было вовсе, плавали по поверхности.

По дороге встретилась экскурсия американцев.

— Мы их сюда не очень-то пускаем, — сказал Свиридов. — Только за большие деньги и на короткие сроки. Ольгова Земля — единственное место во Вселенной, где западники люто завидуют нам. Мы ж как белые люди тут живем, на твердой земле. А остальные — аки негры, на плавучих плантациях. Сколько Стрельцова упрашивали хоть клочок, хоть квадратный километр земли им выделить — отказывал. Правильно. Наших здесь полтора миллиона, куда еще западников-то?

К вечеру Илья почувствовал себя вымотанным и разбитым. Свиридов сказал, что он еще крепкий — обычно Венера валила с ног уже через пару-тройку часов. Еще ж космический перелет, не только непривычные условия.

Когда выехали на “место”, Илья чувствовал себя вполне освоившимся, только на небо смотреть было страшновато. И под ноги, где плескалась обыденная венерианская суша — топкий кисель розовато-зеленого цвета, — тоже.

Только тут Илья узнал, что Свиридов не чиновник из администрации, а директор венерианской Службы.

— А ты что думал? — хохотал Свиридов. — Что у меня полная контора адъютантов?! Или у Стрельцова есть свободные люди?! Нет уж, у нас так принято: кому нужен командировочный, тот с ним и нянькается. — Взял бинокль, посмотрел на остров: — Укрепился, собака. Вот ведь засел, и не вышибешь его без блокатора.

— Какая хоть у него ступень?

— Троечка в потенциале. Наша, венерианская. Ваша двойка. А может, и побольше. Гад, нашего блокатора ухлопал в Юганске.

— Что ж, его ваши “руты” взять не смогли, что ли?

Свиридов дернул бровью:

— Это Венера. И на Земле-то после того, как “рут” ручку приложит, антикорректору несладко делается. У нас они просто дохнут. А он живым нужен. Мы его показательно судить будем. Хотя, — тут же оговорился Свиридов, — не получится у тебя взять его живым — черт с ним. Твоя жизнь нам дороже.

Илье даже не сказали его имени — на случай, если клиент помрет. Все ж легче пережить смерть абстрактного объекта, чем человека, которого можешь идентифицировать по имени. Позиция у клиента была самая что ни на есть выгодная: остров посреди огромного участка топи. Кусок суши был создан совсем недавно, и под него подвели существенно более надежную опору, чем под материк. Здесь хотели строить новый комбинат для добычи редкоземельных элементов, и потому укрепили берега на совесть. Больше ничего не успели сделать, только смешное имя дали — Юрик. А потом был путч Хохлова, на который все отвлеклись.

Потом уже сообразили, что Хохлов был в сговоре с венколами под руководством нынешнего клиента Ильи. Потому что пока Хохлов разыгрывал из себя героя, венколы втихаря захватили Юрик. Между прочим, расположенный так, что с него контролировались почти все пути между колониями. Хорошо, хоть космодром с другой стороны был.

Подобраться незаметно — невозможно. На острове стояла дальнобойная ракетная батарея. Да плюс танки, угнанные в Юганске. Бомбить их было жалко, земля-то своя, да и заложники… Потому с Земли вызвали блокатора, рассчитывая вывести из строя лидера, на котором, собственно, все держалось.

— Через час, — сказал Свиридов вскоре. — Ты как?

— Нормально, — ответил Илья.

Ровно через час Илья по сигналу вышел в Поле. Оно действительно было другим. Не давящим, как на Земле, и не серым. Радужным и легким. Илья шагнул вперед так далеко, как только хватило дыхания. Закрыл глаза. Каким-то щупальцем истинно корректировщицкого поискового органа отыскал поток клиента. Нехилый поток-то, какая тут, на фиг, троечка, успел подумать он, заворачивая его в “постовую” петлю. Никакой реакции. Вспомнил Риту Орлову, резистентную к блокаде, и решил для надежности скрутить клиента дважды. Заложил внутреннюю петлю. И на этот раз почти физически ощутил отчаянный крик заблокированного антикорректора. Крик дикой боли.

А потом, проморгавшись уже в реальном пространстве, увидел, как из-под поверхности киселя вынырнули тяжелые танки, помчались к острову. Им ответили беспорядочной пальбой. Танк, на котором были Илья со Свиридовым, тоже поплыл вперед.

Взрыва он не услышал. Слух просто отказал. Запомнил только, что сначала его тащил Свиридов, потом он сам тащил кого-то, и вот они уже на самом верху танковой скорлупы, шесть человек. Обреченных. Потому что ракета угодила в двигатель, и танк быстро погружался. Из венерианской топи живыми не возвращаются.

Вспомнил еще Митрича, подумал: правильно он сделал, иначе бы Митричева невеста соломенной вдовой осталась. А самому ему терять нечего: Оле, судя по всему, весьма по вкусу, что кто-то за ней по всей Академии бегает. Кто-то. Не Илья.

А потом в топкую жижу ударила светло-голубая бесшумная молния, замеченная только Ильей, — за молнию он принял реал-таймовый разряд. Танк остановился, застряв во внезапно загустевшей, как замороженная смола, каше. И суетились спасатели, снимая их всех с крыши. Свиридов, раненый, успел пояснить:

— Стрельцов как всегда… в последний момент приехал.

И потерял сознание.

Илью повезли на Юрик — там шел ближний бой, и его помощь блокатора могла потребоваться в любую секунду. Хотя Илья был уверен, что не потребуется: укатал клиента на совесть, после таких ударов редкий антикорректор выздоравливает раньше, чем через две недели. И в Поле еще год выходить не может.

Клиентом оказался изящный молодой человек. Девушки таких считают красивыми. Илье он чем-то напоминал Яшку Ильина с технологического. Наверное, этот антикорректор до инициации был таким же: песни под гитару при луне, вздохи поклонниц, каждую неделю новая любовница… По крайней мере, Яшка в стройотряде не стеснялся. Интересно, кого он обхаживает сейчас, когда в Селенграде почти зима, и девушки больше думают об учебе, а не о песнях при луне?

— Грамотно, — послышался позади уверенный насмешливый голос.

Илья даже глаза прикрыл. Первая мысль — идиоты, облажались! Им подставили слабачка, а подлинный лидер зашел со спины! Потому что от этого человека так несло Полем, что даже Илье стало не по себе.

Медленно обернулся. Крупный, тяжелый в плечах зрелый мужчина. Светлые волосы, твердый взгляд. С ним здоровались сдержанно, но не скрывая некоего суеверного почтения. И еще вокруг него воздух высыхал мгновенно, электризовался и сыпал искрами. Посмотрели друг другу в глаза.

И первое, что заметил Илья, — у незнакомца скулы были покрыты характерной сеточкой кровивших ранок. Трещинки, какие рано или поздно появляются у всякого корректировщика. У всякого прямого корректировщика. У антикорректоров их не бывает. У антикорректоров шрамы на сердечной мышце — от частых блокад. Значит, подумал Илья, “руты” не такие уж неуловимые, и почуять их все-таки можно.

— Стрельцов, — протянул тот широкую ладонь.

Илья удивился: на триграфиях он выглядел узколицым фанатиком с мефистофелевскими залысинами. А в жизни — нормальный мужик. Ничего общего с изображением. Но странно не это, другое: Илью не предупредили, что местный губернатор — корректировщик. Хотя не исключено, что об этом просто не знали. Он мог инициироваться уже на Венере, а венерианская Служба земной была неподотчетна.

Стрельцов присел на корточки около клиента:

— И эта шавка мне столько крови выпила! Н-да, грамотно ты его укатал, грамотно, ничего не скажешь… Я видел в Поле, как ты его — двойной петлей. Это что, новый метод?

— Да нет. Просто мне показалось, что он к обычной блокаде резистентен. Решил сымпровизировать.

Стрельцов внимательно посмотрел на Илью:

— Правильно тебе показалось. А наш бывший блокатор не догадался.

Антикорректора забрали, упаковав в наручники и вколов ему внутривенно двадцать кубиков какой-то утихомиривающей дряни. На Венере никто с антикорректорами не церемонился.

Стрельцов свойски пригласил Илью в свой танк. Эта машина отличалась от других. Илье показалось, что Стрельцов и сам приложил руку к ее модификации. Если не к модификации, то к раскраске — факт.

— Нет, — засмеялся Стрельцов. — Раскрашивал мой старший сын. Он у меня большой любитель всякой мазни. Я ему не запрещаю. А вдруг художником вырастет? И будет у нас на Венере свой собственный Пикассо. — Похлопал танк по борту: — Хороша коняга, да? Хоть и железная. Из каких мест он меня выносил — вспомнить страшно. Ни на что его не променяю.

— А смерть от любимого коня принять не боишься? — съязвил Илья.

— Я тебе не Вещий Олег, чтоб мне такую смерть предсказывать, — парировал Стрельцов. — Давай, ползи в люк. Тебя ж, эта, после работы реабилитировать надо, да? Я тебя сейчас в такое место отвезу — у всех Рокфеллеров мира денег не хватит там отдохнуть! Так что тебе будет что вспомнить. Обещаю.

По случаю праздников сделали короткий день. Оля чувствовала себя заболевшей, ей всю ночь снились кошмары, и почему-то казалось, что с Ильей что-то произошло. Даже на картах гадала. Карты ничего плохого не говорили, но она все равно переживала.

Наведалась к Якову, на нем можно без стыда сорвать плохое настроение. Там уже собралась теплая компания, кое-кто даже пиво с собой притащил. Оля пить не стала, брезгливо морщилась. Яков сидел на самом видном месте, с гитарой.

Оле совершенно не понравилось, как он поет. Играет замечательно, а вот голос некрасивый. Никакой, если точней.

Потом все разошлись, Оля осталась. Она хотела съездить в Звездный парк, там сегодня намечалось какое-то действо. Но оно начиналось только в пять вечера.

— Возьми меня с собой, — попросился Яков.

Оля согласилась, ей было все равно.

Наверное, Яков все-таки чувствовал, что у Оли ничего к нему нет. Устроился на полу у ее ног, взял за руки, принялся перебирать пальцы. Оля отобрала руки.

— Не бросай меня, — вдруг сказал он. — Ты мне так подходишь, мне никто так не подходил.

“Зато ты мне — совсем не подходишь”, — подумала Оля.

— Я так привык к тебе, — добавил Яков.

— Я буду гулять с тобой максимум до середины декабря, — сказала жестокая Оля.

Было страшно даже помыслить, что ее в обществе этого уродца увидит Илья. Она сидела, смотрела, как он вздыхает у ее ног, и думала, что совершенно не понимает его. И не хочет понимать. Ей наплевать, что он переживает, чем дышит. Она не знала и не стремилась узнать его. Ей это просто не было нужно. Кстати вспомнились слова Валерии: “Поверь, это на самом деле куда легче, чем уступить человеку, который тебе нравится. Любовь — это чувства, переживания, волнения”. Оля не хотела никакой любви с Яковом. Любовь может быть с Моравлиным. Он этого достоин. Он не станет вот так унижаться.

А Яков — пустой абсолютно человек. Ни гордости, ни даже самолюбия, ни силы воли. Зато развязности хоть отбавляй. И Оле было приятней в очередной ссоре встретить жесткий и злой взгляд голубых глаз Моравлина, чем приторно-ласковый — Якова.

Ей внезапно захотелось так унизить Якова, чтоб он разозлился и устроил скандал. Но Оля понимала: Яков стерпит все. Вообще все. Она может приказать ему лечь перед входом в первый корпус и вытереть об него ноги. Стерпит. И будет считать это капризом, обычным делом для своенравной девушки. Для кошки.

А зачем я сама здесь сижу, подумала Оля. Унижая других, унижаешь себя. На самом деле она ведь унизилась, позволив Якову хоть дотронуться до себя. Встала, взяла сумку и пошла к выходу. Ей надоело.

Яков поплелся за ней. Попробовал удержать у двери, Оля недвусмысленно двинула плечом. Тогда он засуетился. Оля думала, он все понял. Но он догнал ее по дороге к метро. И всю дорогу до Звездного парка канючил. В конце концов Оля сдалась и разрешила ему сопровождать ее.

В Звездном было необыкновенно хорошо: тихо так, спокойно. Конечно, никакие действа Олю уже не привлекали. Сначала брели по дорожке вглубь парка, потом свернули в сторону и пошли, не разбирая дороги.

Через полтора часа Оле захотелось размяться. Яков все пытался связать ей руки, но Оля легко выворачивалась. Пустил в ход какие-то приемы — Оля только усмехнулась. Это у Моравлина она вырваться не смогла бы. А кто такой Яков? Нет, чего стоят его неуклюжие подножки? Оля еще в поддавки играла, можно сказать. Упали на снег вместе, Яков пытался подгрести ее под себя, улыбочка пропала, а дыхание стало тяжелым. Оля отшвырнула его, вскочила и понеслась прочь. Догнал, попытался снова повалить. Оля на него прикрикнула, вроде остыл. А потом Оля поехала домой, запретив Якову провожать ее. Он блаженно улыбался, думая, что она капризничает, власть свою проверяет.

Глупый он, думала Оля. Просто глупый. И не понимает, что если девушка так себя ведет, то это не проявление внимания и не капризы. Это значит, что девушка хочет от него отделаться. И Оля прекрасно знала: она это сделает, как только подвернется удобный предлог. Чтоб выставить его виноватым в ссоре.

Свиридов проводить Илью не смог, поскольку после экспедиции на Юрик оказался в госпитале. Функции провожающего взял на себя губернатор Ольговой Земли собственной персоной. Илья, наверное, был этому рад.

Венерианский государь — здесь, в отличие от Земли, в подлинном статусе Стрельцова не сомневался никто, как и в том, что он не успокоится на достигнутом, — Илье нравился. Хотя многим Стрельцов показался бы тяжелым человеком. Слишком требовательный. Конечно, не политик. А зачем ему быть политиком, если он вполне мог за три дня завоевать Венеру? И все тут прекрасно это понимали, а потому старались на рожон не лезть. В общем, правила игры для всех на этой планете диктовал именно Стрельцов.

Сначала он привез Илью в Мораву, базу для реабилитации местных корректировщиков. Красота — неописуемая. Конечно, Стрельцов похвастался, что базу построили по его личному проекту. Он вообще любил похвастаться достижениями. Через три дня выдернул Илью с базы и предложил собственными глазами посмотреть, каким образом на Венере твердая суша делается. Илья не смог удержаться от искушения — Стрельцов знал, что предлагать. В результате Илья обзавелся новым слоем шрамов на скулах: “смотреть” в понимании Стрельцова означало “принимать активное участие”. Активное участие вылилось в почти четырнадцать часов непрерывной работы в Поле, потому что, как выяснилось, на Венере не было ни одного пост-корректировщика. Илье пришлось наводить порядок за легендарной “рутовой командой” — которой, кстати, Стрельцов руководил лично, как в реале, так и в Поле. Илья не жаловался и думал, что вот такого удовольствия от собственной жизни не получал еще никогда.

— Ты, эта, возвращайся, — панибратски хлопнул его по плечу Стрельцов. — У нас и сейчас неплохо, а через десять лет будет лучше, чем на Земле.

Илья покачал головой. На Венере ему было хорошо. Болота есть везде, только на Венере они физические, а на Земле — моральные. На Венере все было проще и жестче. И справедливей. Здесь если губернатор что-то пообещал — все знали, что он сдержит слово. Здесь если человек говорил о своих принципах, то он им не изменял. И, хотя основным населением колонии были осужденные, только здесь Илья увидел, что такое жизнь по людским, а не по волчьим законам.

— Вернусь, — сказал Илья. — Не знаю, когда, но вернусь.

— Давай, — одобрил Стрельцов. — Тебе здесь будут рады. Ты, эта, женись, бери семью и приезжай.

— Так и сделаю. Спасибо за все. Особенно за тот эпизод с танком.

— Какой эпизод?

— Когда по нам ракетой влепили, а ты хоть какую-то опору под танк подвел.

Стрельцов некоторое время смотрел с недоумением. Потом сказал серьезно, но глаза смеялись:

— Ты не меня благодари, а вашего Вещего Олега. Опередил он меня чуть-чуть.

Илья кивнул и направился к посадочному терминалу. Длинный спуск в недра, где в шахте прятался корабль, ярко освещенный пассажирский люк. “Тебе здесь будут рады”. А интересно, кто обрадуется ему на Земле, узнав, что он вернулся живой и невредимый?

И только когда корабль уже покинул зону венерианского тяготения, Илья вдруг вспомнил. Он же ни слова не сказал Стрельцову о том, что в Селенграде ловят стихийника с такой кличкой. Это вообще была государственная тайна. И еще Стрельцов любил сказать что-то вроде “ты, эта, заходи…” Точно так же порой выражался Савельев. Ни у кого больше Илья не подмечал именно такой привычки мусорить словами. Так случайно ли вышло, что Илья оказался на Венере?