Глава 4
«Найди меня»: 1:0 в пользу Вещего Олега.
21 декабря 2082 года, понедельник
Селенград
В борцовскую Павел приехал раньше Сашки. Не спеша переоделся, заглянул в зал. Народу было прилично, но большинство на скамейках сидит. Присутствие зрителей, особенно женского пола, Денис Палычем поощрялось: полагал, что женские взгляды способствуют развитию бойцовских качеств его подопечных. Павел сильно в этом сомневался: ну, на соревнованиях — понятно, а на тренировках зрительницы мешают. Да и что интересного девчонкам глазеть на изнуряющие физические упражнения греко-римских борцов? Наверное, девчонки в этом отношении были солидарны с Павлом, потому что на занятия собственно борцовской секции почти не заглядывали. Они собирались в дни, милостиво отданные Денис Палычем любителям всех прочих видов единоборств.
На скамейке Павел углядел Риту и знакомую лишь в лицо девчонку из параллельной группы. Подсел к ним, коротая время до Сашкиного прихода. Девчонки возбужденно щебетали, Павел от нечего делать прислушался. Ага, понятно, почему в зале так много зрителей и мало тренеров.
— А кого бить-то собрались? — уточнил он у Риты.
Ответила ее соседка, обладательница гордого испанского профиля и фигуры Марии Магдалены:
— Вон того, — показала на блондина, одиноко разминавшегося в углу зала. — Он с Васей в одной группе учится. Слишком хорошо о себе думать начал, — добавила она с гордостью.
— К тебе пристает, что ли? — уточнил Павел.
Девушка скривилась:
— Ну вот еще! Нет, у них свои дела. Он здесь редко появляется, — опять показала подбородком на блондина, — Вася попросил меня проследить, когда он будет. Я ему уже позвонила. Вася сейчас приедет, а мы посмотреть хотим.
Надо же, подумал Павел, а ведь она издалека казалась умной. Ну ладно, если б из-за нее отношения выясняли! А так-то что? Парень ее использует, а она и счастлива.
В дверях борцовской возникла Оля. Постояла, оглядывая зал, увидела Риту и заспешила к ней, плюхнулась рядом с Васиной подружкой — Лилией, как шепотом подсказала Рита.
— Чего здесь сидите? Пойдемте в теннис поиграем, там сейчас никого, — предложила Оля.
Рита отмахнулась, а Лилия быстро рассказала, на какое зрелище они собрались. Оля нахмурилась:
— Так они что, действительно драться собрались? Драться, а не… — она запнулась. — Вот прямо тут, в зале, устроят драку?
— По правилам, — уточнила Лилия. — Да это ничего не значит. Вася его и по правилам уделает, как бог черепаху.
— Слушайте, а парень-то знает, что его сейчас уделывать будут? — шутливо спросил Павел.
— Откуда? — засмеялась Рита. — Не мы ж его предупреждать станем, а то сбежит еще.
Оля вскочила:
— Я скажу.
Рита поймала ее за руку, с неженской силой усадила обратно:
— Ты чего, заболела? Кому ты скажешь? Ему? Тебе это надо? Вот тебе это — надо? Хочешь со старшими курсами поссориться?
— Но так же нельзя! Рит, мы же не в подворотне, это же Академия! Это просто нечестно!
— Слушай, я не пойму, — голос Риты посуровел. — Он что, твой парень? Чего ты лезешь не в свое дело?
Оля покраснела и замолчала. Атмосфера в зале изменилась, став напряженной до звона. Павел вытянул шею, определяя причину, и понимающе присвистнул: приехала ожидаемая зондеркоманда. Пятеро крепких ребят, одного из которых Павел запомнил очень хорошо, после того, как тот осенью цеплялся к Оле. Чернявый такой хам. Интересно, остальные четверо — это что, группа поддержки? Рок-н-ролл на бэкграунде спляшут, как это у американцев принято? Павел откровенно сомневался. Скорей всего, пойдут впятером на одного. Чтоб уделать гарантированно. Пойти, что ль, и в самом деле предупредить блондина? Поздновато, правда, но можно выкрутиться. Впятером против одного — это никакие не “свои дела”, это убийство. Однако блондин уже и сам все понял. Выпрямился, следил за зондеркомандой прищуренными глазами. Уходить, к удивлению Павла, не спешил.
И только тут приехал Сашка. Прямиком через зал направился к блондину, поздоровался за руку. Павел, глядя на их обмен приветствиями, тут же сделал свой собственный выбор.
Чернявый хам со своей командой топал к Лилии. Потрепал ее за щечку, спросил:
— Не смылся еще?
— Вон он, — охотно отозвалась Лилия.
Хам оглянулся:
— О, какие люди… И Черненко там же? — перевел взгляд на скамейки, увидел Олю: — Привет, красивая. Что, тоже посмотреть пришла?
— Ну да, — задиристо ответила Оля. — Когда еще такое увидишь, чтоб тебе морду набили!
— Мне?! — изумился хам.
— Именно. Не веришь? Посмотришь. Можешь свалить сейчас, тогда цел останешься. Или Новый Год в больнице отмечать придется.
Павел заволновался. Сейчас Оля выведет его из себя… Конечно, Павел уже однозначно решил вмешаться, но не на этом же этапе! Хам навис над Олей:
— А если не мне морду набьют? А если я? Что тогда, красивая? Как за слова отвечать станешь?
— Вася! — негодующе вскрикнула Лилия.
Вася посмотрел на подружку, потом — опять на Олю:
— Ладно, красивая, не последний день живем. Еще поговорим.
Павел молча встал и подошел к блондину. Протянул руку:
— Павел.
Тот ощупал его цепким, жестким взглядом:
— Ребят, валите, пока не поздно.
— А у меня тут тоже к Васятке свои дела появились, — нахально заявил Павел.
— Как знаете. — Протянул руку: — Илья.
Рука у него была маленькая, с растрескавшейся на суставах кожей. Павел такие руки видал и боялся их больше, чем пудовых кулаков.
Теперь оставалось ждать, пока Вася совершит “намаз”, то есть, оповестит всех, что он такой крутой, пришел бить морду и требует готовить ему лавровые венки. Павел следил только, чтоб он к Оле не подходил. Но Вася про нее забыл. К нему подошел дежурный тренер, Вася что-то сказал, тренер смылся. Павел покачал головой: как бы плохо он ни относился к Денис Палычу, но одного у борца отнять нельзя — он бы не ушел по приказу старшекурсника.
— Так, салаги, последний раз по-хорошему предупреждаю, — сказал Вася, завершив наконец свои приготовления к грядущему триумфу. — На счет “три” чтоб вас здесь не было. Раз, два…
Павел стоял и нагло смотрел ему в лицо. Сашка тоже бежать не собирался. На счет “три” на Павла обрушился потолок, он кувыркнулся, и уже на полу сообразил, что ближайший из крепких ребят попросту накатил ему по уху. И тут же Павел едва успел увернуться от футбольной бутсы, норовящей влететь ему в солнечное сплетение. “Во козлы-то, — думал Павел, откатываясь назад и вскакивая на ноги. — Значит, в кимоно — и в бутсах!”
Уйти от следующего удара оказалось несложно, особо скоростной реакцией его противник не обладал. Крепкий и здоровый, да, но кто ж не знает: большие шкафы громче падают. Убедившись, что на бой эта схватка нисколько не походит, обыкновенная грязная и жестокая драка, Павел въехал своему личному “шкафу” ребром ладони по кадыку. Лягнул назад, не глядя, шестым чувством угадав, что там есть тело, потом обернулся и добавил второй ногой, едва ушел от бокового выпада, не удержал равновесия, покатился, снова вскочил, выбросил вперед обе руки с напряженными пальцами, метя чуть выше глаз, под брови… Слепым не останется, надеялся Павел, видя, как согнулся от резкой боли, схватился за лицо его противник.
Краем глаза отметил занятную картину: Сашка монотонно долбил пол чьим-то лбом. А Цыганков почти забил в угол своего однокашника, у которого вся левая сторона лица была залита кровью. Павел рванул на выручку.
И остановился, зажмурившись даже не от вспышки, а от ощущения, что она была. Илья вдруг припал к полу, вытянутой ногой зацепил Цыганкова за щиколотку, резко дернул… Цыганков отчего-то подлетел, ноги болтались, как тряпочные, перекувырнулся в воздухе, рухнул на левое плечо, потом с тяжким шлепком упали его ноги. И не шевелился.
В зале было подозрительно тихо. Павел с нарастающей паникой огляделся. Нет, наряда милиции не было. И тренер не вернулся. Просто зрители, коих набилось немерено, молчали. Цыганков здесь был признанный пахан. И вот так, чтоб ему и его браткам наваляли лохи числом трое против пятерых, — этого не ждал никто. Потому молчали, как в гробу. Хорошо еще, что автографы не просят, кисло подумал Павел.
Посмотрел на Цыганкова. С его падением драка прекратилась, крепкие ребятки просто сидели и тупо хлопали глазами, очевидно, не понимая, что делать дальше. Павел наклонился над Цыганковым. Рожа от пота мокрая, ручейки текут, глаза зажмурены, дышит. С присвистом, иногда еле слышно постанывая. Правой рукой Вася крепко держался за живот.
— Ну-ка, — Илья отпихнул Павла, присел рядом с Цыганковым. Быстро нащупал пульс.
— Телефон… — сипло выдавил Вася. — У Лильки… Звиздец мне…
Павел не понимал, в чем дело. Ну как от подсечки может быть звиздец? Или Вася, падая, сломал хребет? Да тоже вряд ли, не так он упал. Тем более, за живот схватился. В живот его никто не бил. Хотя стоило бы. Павел вопросительно посмотрел на Сашку, тот тоже недоумевал. Илья внимательно оглядел зал, будто стараясь запомнить каждое лицо. Павел невольно проследил за направлением его взгляда, мимоходом отметил, что Оли уже нет.
Павла оттолкнула зареванная Лилия. Упала на колени рядом с Васей, обняла его голову, всхлипывая. Вася что-то злобно прошипел.
— Телефон дай, — спокойно сказал Илья.
Лилия выдернула из кармана олимпийки плоский телефон, почти швырнула его в лицо Илье. Тот набрал номер, бросил в трубку несколько фраз:
— Лоханыч? Перевозку в борцовскую вызови… Нет, нашу… Цыганкову… Нет, не я… Ну давай, я сейчас приеду… Да ты-то тут зачем? Уже все сделано… Давай. — Наклонился к Васе, хлопнул его по плечу: — Не плачь, жить будешь.
— Илюха… — жалобно позвал Вася. — Кто… меня?
— Я почем знаю? — равнодушно пожал плечами Илья. — Не я.
— А кто?! — истерически воскликнула Лилия. — Я сама видела, что ты! Я еще и показания дам, что ты! Ты его искалечил!
— Заткнись, дура! — рявкнул Вася и застонал. — А-аа… Илюха, ты…
Павлу очень хотелось узнать, какие секреты Вася выболтал человеку, которого пять минут назад хотел жизни научить, но шепот Васи разобрать не удалось. Илья выслушал с непроницаемой рожей, кивнул и направился к выходу из зала. Павел поплелся за ним — а чего в зале делать? Без него разберутся, а если не разберутся, то вызовут. Повесткой. Сейчас он почти жалел, что ввязался в драку. По всей видимости, у Васи с Ильей действительно были какие-то сильно “свои” дела, не помешавшие им даже после драки обмениваться секретами. И эти секреты вряд ли стоили того, чтоб Павла потом тягали в прокуратуру. И, не дай бог, отчислили из Академии. Во рту стало кисло, а на душе — противно. Как обычно после драки. Сначала азарт, а потом понимаешь, что первобытные методы определения сильнейшего — по принципу “у кого дубина толще” — не слишком-то хороши. Дерьмом себя чувствуешь, короче.
Пропустив Сашку, Павел на всякий случай запер дверь в душевую. Тайны тайнами, а вдруг у братков Васи другое мнение насчет исхода поединка? Придут заканчивать. Не хотелось продолжать разбор на скользком полу да еще и нагишом. И без свидетелей, что, думалось Павлу, будет на руку только противникам.
— Илюха! — позвал Сашка.
— Чего? — отозвался тот из дальней кабины.
— Так че там случилось-то?
Павел напрягся. Илья некоторое время молчал, потом неохотно ответил:
— Шут его разберет… Я не понял, если совсем честно.
Павел рассматривал ухо и скулу перед большим зеркалом. Вроде гематомы нет. Из-под душа вылез Илья, отряхнулся по-собачьи, повязал полотенцем бедра. Здоровый, отметил Павел мимоходом. А в одежде кажется худым. Илья недовольно потрогал лицо: через висок на скулу тянулись три широкие раны, сочившиеся кровью.
— Ну, это только зашивать, — пробормотал он.
— Чем это он тебя? — спросил Сашка.
— “Клешней”. Чуть точней, и я б без глаз остался. Или без скальпа. — Выругался, опять потрогал рану, попытался свести края пальцами.
— Шрам останется, — сказал Сашка.
— Да и хрен с ним, одним больше… Нет, зря я сблагородствовал. Надо было ему на прощанье хоть зубы высадить, что ли. А то теперь долго возможность не представится.
— В зале у кого-то камера была, — невпопад заметил Павел.
— С чего ты взял? — удивился Илья.
— Вспышка была. Кто-то репортаж на память делал. Завтра по всей Академии триграфии разойдутся. И доказывай потом в прокуратуре, что ничего плохого не хотел!
Илья смотрел нехорошо, сдвинув белесые брови:
— Вспышка была? Ни с чем не путаешь?
— Была, — кивнул Сашка. — Я тоже видел. Правда, мне показалось, что светильник накрылся. Они перед тем как перегореть ярче светить начинают, резко так. Камеры я не видел.
Илья покачал головой:
— Камеры не было, я б заметил… Значит, вспышка. Это уже хуже. Значительно хуже. Собственно, это просто хреново, если была вспышка. Заметная? Ну да, если вы оба видели, значит, заметная. Вы из какой группы?
— В-1011, — ответил Павел.
— Ладно… Да, насчет прокуратуры — это ты забудь. Прокуратура такими вещами на занимается. А больше ничего странного не было? Может, Васька по пути ногу кому отдавил, не заметили, а? — спросил он с надеждой.
Павел, растерянный, пожал плечами:
— Вроде нет. — Подумал. — Вот если только с девчонкой из нашей группы поцапался. А! Она сказала, что пришла посмотреть, как Ваське будут морду бить. Вроде того, что пусть он не надеется, Новый Год придется в больнице встречать.
— Это точно, он недели на две загремел, — согласился Илья. — Совпадение. Не стоит обращать внимания. Там вероятность нулевая была. — Перехватил изумленные взгляды Павла и Сашки, пояснил: — Цыганков — антикорректор. Его действия предсказать невозможно, он же не зависит от Поля. Информатику проходили? Ах ну да, это ж второй семестр. А что за девчонка?
— Ольга Пацанчик, — неохотно сказал Павел.
Илья оживился:
— Переведенка из Московья, что ли?
Павел не успел уточнить, откуда Илье известны такие подробности: в дверь душевой требовательно забарабанили. Павел завязал сначала узел на полотенце — какое-никакое, а оружие, — затем щелкнул замком. Снаружи топтался Царев с озабоченной рожей. Отмахнулся от рванувшихся ему в лицо клубов пара.
— Моравлин где? — спросил он. — Моравлин! Утоп, что ль?
— Иду, — отозвался Илья. — Увидимся, — бросил он через плечо на прощание.
…Вечер они с Сашкой коротали в кафе на первом этаже спорткомплекса.
— Чего будет, как думаешь? — спросил Павел.
— Да ничего. Пару раз, это максимум, в Службу вызовут.
— Думаешь, этим безопасники заниматься будут?
— А кто еще-то?
— Только этой дряни не хватало. Откуда ты этого знаешь? — спросил Павел, имея в виду Илью.
— Моравлина-то? Да его как-то летом к моему тренеру откомандировали. Моравлин, в принципе, не по этой части, у него рукопашка только как часть общевойсковой подготовки шла. Хотя вообще-то у него неплохо получалось, еще пару лет — и кое-кому из титулованных подвинуться пришлось бы. Но он еще где-то занимается, вот этой подсечки у него раньше не было.
— А он откуда сам-то, если ему до армии общевойсковую дают? — не понял Павел.
— Из Службы. Когда я с ним познакомился, оперативником был. Вообще, странный он парень. С другой стороны, в Службе нормальных не держат.
— В каком смысле? — насторожился Павел.
Сашка пожал плечами:
— В таком. Хотя хрен знает, кто нормальней — мы или корректировщики.
Павла слегка передернуло. Наверное, потому, что он боялся Поля — как любой нормальный человек — и всего, что с ним было связано. Особенно корректировщиков. Он плохо понимал, где проходят границы могущества этих людей. Их обозвали непримечательным артиллерийским термином, только в приложении к ним от слова “корректировщик” веяло безграничной усталостью — усталостью Бога, который вечно среди людей и вечно одинок. “Богом быть — это ж работать надо”, — сказал Владимир Васильев, один из крупных мифотворцев начала века. Кстати, кое-кто подозревал, что Васильев и сам был… того… слегка корректировщик. Тогда ж про Поле не знали, и все паранормалы шли в искусство.
— Интересно, что ж там произошло-то… — протянул Павел.
Сашка пожал плечами:
— Судя по тому, как Моравлина напрягло, “рутовка”. Или “постовка”, я не знаю, как они их отличают.
— И че это такое?
— “Рутовка” — это реал-таймовая корректировка. Ну, кто-то берет и прямо на ходу историю правит. “Постовка” — это в прошедшем времени. Когда событие уже произошло, его проигрывают заново — откатывают. И исправляют. Мне в позапрошлом году на сборах парень сказал, что от “постовки” у свидетелей крышу иногда сносит. Прикинь — ты только что видел, к примеру, как человек под машину попал, и тут же — ни фига, рядом он стоит! Рядом — это по фигу, а если это ты под машиной побывал? У тебя еще ломит все кости, ты еще помнишь, что только что всмятку был, и тут же — видишь себя целенького! А если тебя “постовкой” от смерти спасли?!
Павел, обладавший довольно живым воображением, представил себя в такой ситуации, поежился. Тут же вспомнил, как себя вел Цыганков: валялся, схватившись за живот, до которого никто не дотронулся, и ныл, что помирает.
— Слушай, все сходится! — обрадовался Павел. — Точно, “постовка”. Наверное, Илюха ему все кишки отбил, а кто-то взял и откатил! Цыганков и стонал-то потому, что помнил про отбитые кишки!
Сашка сделал скептическое лицо:
— Сомневаюсь. Цыганкову пресс пробить? Да его, знаешь, где тренировали?! В “Славе”! Он вообще, если объективно, сильнейший боец Союза. Именно боец, а не спортсмен. Спортсмен он никакой, он народ калечит. Он как на сборы приезжает — народ врассыпную. Я в прошлом году как узнал, что он со мной в одной группе в отборочном стоит, — все, думаю, пора валить отсюда. Это мне повезло, что Цыганкова вышвырнули, он на предыдущем спарринге из парня омлет сделал. Я, конечно, понимаю, чужому горю радоваться как-то не фонтан, но я чуть не обосрался от радости, что это не я был.
— И все-таки вышел сегодня против него?
— А чего ты хотел? Я ж сказал, мы с Илюхой у одного тренера были. Тут нельзя отступаться. А вообще, если честно, я почему-то был уверен, что Цыганкову хоть в этот раз, но наваляют. — Спохватился: — А Оля то же самое говорила, да? Пусть Илюха не свистит насчет совпадения! Это не первый раз. Мне она уже пару раз говорила, как будет. И всегда сбывалось.
В дверях кафе появилась Рита. Павел сразу сжался, отодвинулся к стене, стараясь не попасться ей на глаза. Рита прошла мимо, не заметив, заняла столик. Павел посмотрел на Сашку, тот молча кивнул: пора сматываться. Бесшумно поднялись и выскользнули на улицу.
Обсуждать с Ритой сегодняшнюю драку Павлу не хотелось совсем.
* * *
21 декабря 2082 года, понедельник
Селенград
Илья никогда не сомневался, что Лоханыч — мастер на все руки. Это не означало, впрочем, что процедура зашивания была безболезненной. Один шов Илья стоически вытерпел, потом сказал:
— Слушай, а заморозки покрепче у тебя нет?
И обрадовался, видя, что Лоханыч покорно потащил из тайного угла коробку с ампулами. Набрал в шприц, вогнал иглу под кожу. Илья зашипел.
— Обезболивание — самая болезненная операция в современной медицине, — бодро сказал Лоханыч. — Терпи, казак.
В кабинет врача ввалились разом Бондарчук и Царев с Машкой Голиковой. На Илью посыпались вопросы — как это его угораздило, Машка охала и ахала, а Илья четко видел: что-то они знают такое, что не торопятся сказать. Значит, не очень-то и хорошее.
— Че кота за яйца тянете? — спросил он. — Я уже знаю, что очередного стихийника ловить придется.
Бондарчук вопросительно уставился на него. Илья пояснил:
— Там кое-кто “рутовую” вспышку засек. И Цыганков успел шепнуть, что его “рутовым” разрядом свалили. Я еще сомневался, но если б ничего не случилось, вы бы всей компанией не поперлись меня у Лоханыча навещать. Да я думаю, проблем не возникнет: все рожи, какие в борцовской были, я запомнил. Савельеву-то сказали, что опять нам головная боль?
Машка смотрела грустно, Царев отворачивался и вздыхал, Бондарчук смотрел в пол. Лоханыч — и тот погрустнел.
— Что — уже все? — испугался Илья. — Уже поздно?! Не может быть, времени-то полчаса только прошло…
— Илюха, — торжественно сказал Бондарчук, — все намного хуже. Да, ты прав, стихийник, и все на первый взгляд прекрасно: реал-тайм режим, разряд на полторы ступени, ноль одна десятая секунды, вышел легко, локализация — четче не придумаешь, именно борцовская, ну, может, еще плюс метр по периметру. Все фамилии, кто в комплексе в этот день был, уже есть — я снял с входного турникета. Но к Савельеву лично я с этим докладом не пойду.
— Почему?!
— Потому, что импульс был — прямоугольный.
Илья осторожно отвел заботливые руки Лоханыча от своего лица. Посмотрел на коллег. Вроде бы не шутят. И тут на него обрушилось понимание: это свершилось! То, к чему они готовились пять лет, — началось. Как ни странно, Илья не почувствовал ни страха, ни тоски. Наоборот, ему стало легче.
— Значит, Вещий Олег, — протянул он.
А в голове закрутились шарики с роликами. Первый раз Вещий Олег проявил себя на аварии маршрутки. Тогда ментами и безопасниками были составлены подробные списки потерпевших и свидетелей. Сейчас в наличии тоже есть списки — списки входивших в здание спорткомплекса, поскольку туда можно войти только по пропуску. Таким образом, новое имя реинкарнированного Собирателя Племен определяется на раз — простым сопоставлением двух списков.
— Уже, — со скептической миной сообщил Бондарчук, когда Илья поделился идеей. — Первым делом. Я тоже не дурак, ты не думай. Как ты думаешь, какая фамилия совпала? Одна-единственная, сразу могу сказать. Правильно ты думаешь. Твоя.
Это уже хуже, подумал Илья.
— Ну хорошо, а другие варианты? Положим, регистрировались только те, кто был старше двенадцати. Остальных в расчет не брали. Значит, дети могли быть с родителями. По родителям не пробовали?
Бондарчук кивнул, рожа осталась постной. Илья потер подбородок, дернулся: потянул кожу, и раны тут же напомнили о себе.
— Во, эврика! Надо дать запрос по московским больницам, — сообразил он. — Как бы то ни было, Вещий после того случая обязан был загреметь в больницу. Вот и сравнить тех, кто угодил с диагнозом “психоэнергетическое истощение”, с нашим списком.
— И это я делал, — согласился Бондарчук. — Опять только твоя фамилия.
— Да что за чертовщина! — возмутился Илья. — Ну не может такого быть!
— Может, — развел руками Бондарчук. — Так что как ни крути, осталась одна надежда: на твою зрительную память. Просто выбрать из нашего списка тех, кого ты видел в зале, и отправить всех на тестирование.
— Ну понял, понял, — поморщился Илья. — Опять мне ночь не спать. А у меня, между прочим, сессия началась. Первый экзамен у Иосыча. И хрена он сделает мне скидку на работу в Службе. Так что Савельеву говорить станем?
Царев помялся:
— Илюх, мы тут подумали, — ничего. Пока не найдем, ничего не будем говорить. Потому что… в общем, мы все знаем, как Савельев к стихийникам относится. Лучше не нервировать его заранее. Вот найдем — тогда скажем.
* * *
28 декабря 2082 года, понедельник
Селенград
В голове мутно плескались мозги. Воспаленные от ночных бдений у Бондарчука глаза отказывались служить, подавая в зрительные центры разводы на матовом стекле вместо картинок. Приходилось терпеть, хотя внутри задавленная истерика исходила истошными воплями при мысли, что чертов Вещий так и не найден, а завтра экзамен.
Илья знал, что провалит его. Это и к бабке не ходи. Если не обладаешь достаточным везением, чтобы вытаскивать хорошие билеты, а времени на основательную подготовку нет, — жди провала. Времени у него не было, как и везения. Он же не Цыганков.
Вот ведь обидно, думал Илья, все восхищаются везунчиками, завидуют им… Пять тысяч лет восхищались и завидовали. Пока не появился академик Алтуфьев, получивший Нобелевку за какое-то открытие в области физики, всю жизнь положивший на разработку технологии холодной ядерной реакции, технологию так и не разработавший, зато случайно сделавший снимок информационного поля Земли. Впрочем, жизнь большинства от этого открытия так и не изменилась, люди так и не попали в рай обетованный. Вот и верь после этого науке, обещавшей светлое будущее. Хотя кто только его не обещал! И никто не подарил. Мало того, никто и не подарит.
С другой стороны, может, оно и хорошо, что большинство понятия не имеет про Поле. Потому что испокон веку люди надеются на Удачу, Судьбу, Везение… Если б они поняли, что им это не светит по причинам вполне прозаическим, в чем находили бы утешение? Опять вернулись бы к язычеству? А ничего другого и не остается. Нет уж, пусть верят, что мир таков, каким они его представляют. А немногие отдельные личности пусть мешают другим немногим отдельным личностям заполучить славу везунчика. При этом первые называются скучным словом “блокатор”, а вторые нехорошим термином “антикорректор”. Потому что классический везунчик — всего лишь человек, способный разрушать информационные потоки и присваивать себе их энергию. Реже — предсказатель, который просто знает, как делать НЕ надо, а потому не садится в обреченный на взрыв стратолет, задерживается на перекрестке вместо того, чтоб попасть под машину. Но сделать что-то большее, прихватить себе чужой успех предсказатель не может. Реально перенаправить или изменить информационный поток может только корректировщик.
Машка Голикова неуверенным голосом расспрашивала Иосыча на предмет совмещения машин с органическими и неорганическими носителями информации в локальных одноранговых сетях. Илья краем уха прислушивался, надеясь, что ему не выпадет этот донельзя нудный и запутанный билет. Лучше их не совмещать, это он знал по опыту. Лучше поставить сервер. Дешевле выйдет, чем два раза в неделю поднимать сеть. Потому что нет такой операционки, которая одинаково корректно работала бы с теми и с другими носителями. Если только самим драйвера дописывать… Так в конечном итоге сервер всяко дешевле обойдется.
Правда, есть еще более дурацкий билет: одноранговая сеть из аналоговых и дискретных машин. Ну нельзя их в одноранговую вязать! И никто не вяжет. Но считалось, что специалист по системам жизнеобеспечения должен быть готов ко всему. Академик Ромашин такие сетки собирал. У Ромашина все работало. Но, как Илья подозревал, не потому, что это возможно в принципе. Просто никто не додумался отправить этого умного злого мужика на тестирование. Сдается, у него и деревянная сетка заработала бы, потому что мужик явно был “рутом”.
В инкоминг свалилась записка. Цыганков просил после консультации задержаться, разговор у него есть, видите ли. Илья обернулся, отрицательно покачал головой. Цыганков сделал безразличное лицо. Интересно, чего ему надо? Проконсультироваться перед экзаменом? Чушь, Цыганков антикорректор и всегда учит только один билет. Двадцать первый. Его и вытягивает. Скорей всего, Цыганкову до чертиков интересно, кто ж его ухайдакал. Илье тоже было интересно, кто так качественно уделал антикорректора второй ступени и притом сам не очутился в больнице. Но, в отличие от Цыганкова, интерес был не праздный, а в прямом смысле слова жизненно важный.
Ч— черт, кто ж это такой? Илья тоскливо смотрел за окно. Иосыч что-то монотонно бубнил… Можно не прислушиваться. Во-первых, как раз это Илья знал, во-вторых, стоит ли напрягаться, если завтра -провал? А за окном валился снежок, вкрадчивый и непреклонный, и по фигу ему было, что Вещего Олега так и не нашли. Снежку даже ядерная зима — по фигу.
Савельев все-таки узнал и устроил конкретный разнос. Илья своего начальника таким еще ни разу не видал. Савельев орал, топал ногами, плевался от ярости и грозил уволить все отделение к матерной матери. Услыхал, что отобрали всего двадцать семь кандидатов, рассвирепел и приказал тестировать вообще всех ребят с первого и второго курсов. На всякий случай. И хорошо еще, что Фоменко когда-то доказал: женщина не может быть реал-тайм корректировщиком. Иначе вовсе труба настала бы, потому что на первых двух курсах девчонок было шестьдесят процентов.
Неделя. Савельев срывался в истерики. Лоханыч исступленно снимал тесты. Первокурсники обалдело просиживали штаны в очереди к психологу, потребовавшему немедленного освидетельствования на предмет “профпригодности”. В очередях удивлялись: отчего не проверяют баб? Ползли слухи, что в тайге опять маньяк засел, и академические врачи срочно изготавливают доказательства непричастности студентов к серии убийств.
И — ничего. Илья грешил на кого-то из двоих нежданных соратников. Особенно многообещающим выглядел чернявый Пашка. Ошибся. Нет, способности-то выявлены у обоих. У белобрысого Черненко — явные показания к работе в разведке, активная телепатия, телекинез. А Котляков показался перспективным блокатором, мог дотянуть до уровня Иосыча, половинная ступень пост-режима в потенциале… Но реал-тайм корректировщиком ни один из них не был.
Д— да, загадало Поле загадочку… И почему Поле сравнивают с Судьбой, если оно ведет себя в точности как сфинкс? Практически все люди, обладавшие паранормальными способностями, прекрасно чувствовали антикорректоров. Не только блокаторы, но и провидцы, и телепаты, и экстрасенсы-врачи, -никто не ошибался, видя антикорректора. И никто, включая сильнейших блокаторов, включая даже самих корректировщиков, не мог почуять “рута”. Почему-то эти подлинные хозяева Поля воспринимались… ну, как ток крови в собственных жилах. Пока все нормально, не замечаешь вовсе и даже не думаешь об этом. Когда поднимается температура, или после физической нагрузки слышишь шум в ушах, чувствуешь сердцебиение — но собственно ток крови опять же неощутим. Так и реал-тайм корректировщики. Когда они входят в Поле, чувствуешь дрожь напряженного Поля, сухость воздуха — отчего-то при корректировке воздух мгновенно становится сухим. Иногда видишь серебряное свечение вокруг объекта, подвергшегося подвижке, характерную “рутовую” вспышку. Это если корректировщик рядом находится, или если он очень крут. Но на самого корректировщика посмотришь в последнюю очередь. И то — если ему не лень отводить глаза. А то ведь некоторые так не любят пристального внимания, что ухитряются уходить даже от сканеров. Разбрасывают информационные отражения, приборами и всеми органами чувств человека воспринимающиеся как такие же люди. Отсюда и легенды о способности некоторых деятелей находиться одновременно в нескольких местах. Вот — поди поймай такого умельца…
Консультация закончилась. Илья, у которого вылетела из головы просьба Цыганкова, провозился со сборами, и вспомнил о том, что надо сматываться побыстрей, лишь когда Цыганков подошел вплотную. Во рту стало кисло. Правда, Иосыч тоже задержался и пристально смотрел на Цыганкова из-за кафедры. Иосыч Цыганкова не то, что боялся, но относился к нему более, чем настороженно. В первую очередь из-за того, что Цыганков до того, как в нем определили антикорректора, обучался ремеслу блокатора в Службе. Он в своем роде тоже был уникумом, обладавшим несвойственной своему дару психологией.
— Слышь, Илюха, — против обычного, не развязно начал Цыганков. — Ты, в общем… Короче, я был неправ.
— Да? — Илья дернул бровью. — Всего-то?
У него еще не зажили раны от цыганковской “клешни”. Приходилось заклеивать театральным пластырем, чтоб знакомые не доставали расспросами.
— Ну, в общем, крышу у меня снесло. Ну, я знаю, что ты мне сейчас скажешь, — моя крыша слишком дорого обходится всем окружающим, все такое. Я честно не хотел, чтоб так было!
— Хочешь один совет? Бесплатный. Есть такое замечательное средство профилактики крышесноса у антикорректоров. Называется оно “ошейник”. Знаешь, да? Тебе достаточно сходить к Савельеву, написать заявление с просьбой о постановке, и все твои проблемы на этом закончатся.
Цыганков смотрел на него чуть не со слезами:
— Илюха, я не могу. Ты ж знаешь, я тогда Академию не смогу закончить. У меня нет такого отца, как у тебя, чтоб меня тут держали…
— Мой отец, — жестко сказал Илья, — за меня экзамены не сдает. И я сам себе оценки “постовкой” по ночам не правлю.
— Извини, я не то хотел сказать…
Илья не слушал. Раньше он Цыганкова почти ненавидел, а теперь испытывал отвращение. Нашел чем упрекнуть — отцовской работой!
Несмотря на то, что на завтра намечался экзамен, домой совершенно не хотелось. Хотя условия, в которых жил Илья, многим казались райскими. Еще бы, трехкомнатная квартира, и не в общаге, а оставшаяся ему от родителей. И знал бы кто, как порой тоскливо становится в этих хоромах!
Почти на полном автомате Илью понесло в спорткомплекс. Остановился на первом этаже после турникета, задавшись законным вопросом: а зачем он здесь? В зал идти и не было смысла, и не хотелось, и не рекомендовалось. Это только Цыганков перед экзаменом способен железо качать. У остальных физическая нагрузка хреново на умственной работе сказывается. Потоптавшись на первом этаже, Илья решил уже ехать домой, но вместо этого направился в кафе.
Оглядел зал и почти не удивился, увидев Черненко и Котлякова, странных ребят с первого курса. Значит, тесты где-то глючат, потому что Вещий Олег — явно один из них, сам собой оформился совершенно нелогичный вывод. Ну что ж, попробуем проверить…
— Ты че серый такой? — радостно осведомился Черненко. — Как неделю не спал.
— Так и есть… Чем сегодня кормят? А, солянка есть? Отлично… — Илья неподдельно обрадовался, набрал на пульте заказа солянку и кусок торта — ничего не поделаешь, сладкое перед экзаменом есть полагается. — Экзамен у меня завтра, — пояснил он, отвечая на вопрос Черненко. — А я ни хрена не знаю. Причем не то, чтоб ни хрена совершенно, а по одному вопросу примерно из каждого билета.
Тема была животрепещущая. Черненко припомнил школьные выпускные экзамены, на Котлякова, отчего-то имевшего грустный вид, больше впечатления произвели вступительные экзамены в Академию экономики и планирования в Московье… Илья уловил довольно слабый, но четкий образ, несколько удивленно покосился на Котлякова: вот ведь во что трудно поверить, так это в то, что нахальный и развязный Котляков способен на восторженную робкую любовь. А образ был связан именно с такой любовью. Идентифицировать объект этой привязанности Илья не решился бы. Всем известно, что снимать телепатические картинки с мозга влюбленных — дохлый номер. По большей части — и в лучшем случае! — любимая девушка выглядит как светящийся шарик. Некоторые типы более откровенны, и тогда у шарика появляются груди и ягодицы. Один деятель… да, впрочем, все мужские представления о женском идеале легко стереотипизируются. Впрочем, как и женские — о мужском.
— А ты железо покачать, что ли, пришел? — спросил Сашка Черненко.
— Я еще не рехнулся. Я ж не Цыганков.
— Как он, кстати? — не столько обеспокоенно, сколько со скрытой неприязнью спросил Котляков.
— Как ему ваша девица и предсказала. В больнице. Раньше пятнадцатого не выпишут. На экзамены и консультации у главврача отпрашивается, — радостно сообщил Илья. — А что ему? Он же антикорректор, один билет выучил, и его же вытянул. И вот дуб дубом — а стипуха всегда повышенная. А мне, как назло, всегда достается именно тот, который я хуже всего знаю.
Удачливость на экзаменах — тема отдельная. Илья отметил, что в разговоре Котляков почти не участвовал. Понятно, личная драма. Удалось даже угадать, что с объектом нежных чувств отношения не складываются совершенно, кто-то постоянно мешает, но сегодня Котляков твердо решил идти напролом. Сейчас он сидит и ждет, потому что его любовь должна объявиться в зале.
— В зале сегодня что-нибудь намечается? — неожиданно спросил Илья.
Котляков мгновенно оживился и тут же мысленно замкнулся, спохватившись:
— Наши девчонки в баскетбол играют. С химичками. Конечно, любительство полное, но свои же играют. Поболеть надо.
Илья понял, что у ребят была договоренность. Скорей всего, у дамы сердца есть подруга, и Сашка взял на себя тяжкую роль “запасного” кавалера, чтобы приятель мог отвести душу. И третий им на фиг не упирался. Поэтому он быстренько расправился с остатками торта и поднялся:
— Пошел я. Баскетбол — штука хорошая, но… — и развел руками.
— Удачи тебе завтра, — вполне искренне пожелал Котляков.
— Угу. Вытяни билет Цыганкова, — посоветовал Черненко.
Илья посмеивался про себя. Н-да, если он вытянет билет Цыганкова… Ему устроят холокост. А с другой стороны, если один из этих ребят — Вещий, то все утрясется само собой.
Отчего-то почувствовал легкую зависть к Котлякову. Наверное, это здорово — влюбиться такой вот чистой любовью. Есть для чего жить, есть на что надеяться, есть что переживать… А у него уж тыщу лет не было ничего, кроме лекций утром и Службы вечером. Впрочем, сам так решил — когда его бросила Алка.
Вышел, постоял еще у крыльца, поплелся к метро. Впереди, метрах в десяти шли две девчушки. Явно молодые, первый-второй курс. Походка торопливая, держатся под руку, голова к голове, и о чем-то очень серьезно щебечут. Илья скатал снежок, размахнулся и несильно влепил той, что справа.
Она дернулась, но не обернулась. Илья засмеялся — какая-то школьная реакция, честное слово! Если тебя дернули за косичку, нельзя обращать внимания, а то кто-нибудь что-нибудь подумает… и не дай бог, что тебе нравится тот, кто дергает тебя за косичку. Наверняка отличница, подумал он. Прощупать мысли не удавалось, но он и не особо стремился. У девочек в таком возрасте в головах либо много мальчиков, либо много формул. У этой — стопроцентно формулы.
Бросил еще один снежок, уже сильней и прицельно, стараясь попасть по ногам. Попал, конечно. Она поскользнулась, презабавно взмахнула сумкой — чтоб удержать равновесие, — и бухнулась на четвереньки. Тут же вскочила, торопливо отряхнулась, но опять не оглянулась. Господи, что за синий чулок-то?
Они были очень разными, эти девочки, думал Илья, нагоняя их. Та, что слева, уже пару раз украдкой обернулась, стараясь, чтобы не заметила серьезная и наверняка рассерженная подруга. Симпатичная бабеночка, но Илье такие совершенно не нравились. Слишком много амбиций определялось с ходу. И по замысловатой прическе, и по аппликации под ручную вышивку на вытертой синтетической дубленке — денег на отслеживание моды нет, так она имидж такой создать пытается. И по выражению лица, кстати говоря. И вообще, Илья ее узнал. Видал уже несколько раз, и успел сделать соответствующие выводы даже раньше, чем добрался до ее досье. Рита Орлова, В-1011. Подруга спрогнозированной им Ольги Пацанчик. Только в последнее время Рита с ней раздружилась. Между прочим, Рита явный антикорректор, это и к Лоханычу не ходи. Надо будет заставить ее пройти тесты и зарегистрироваться.
А та, которой достался уже третий снежок, никем не притворялась. Скорей всего, она на самом деле была серьезной. И наивной. Куртка детская, капюшон натянут, небось, по самый нос, унты дешевые, она их на длинные самовязаные шерстяные носки надевала для тепла, и края носок выглядывали за голенища, так она из них отвороты у сапог сделала. Смешно…
На четвертый снежок она все-таки среагировала, как надо. Топнула ногой, повернулась лицом — красная от злости, с открытым ртом, никак, собралась объяснить Илье, куда ему стоит отвалить со своими заигрываниями. И замерла, глядя ему в лицо распахнутыми глазищами, в которых поселилось прочное сомнение.
Понятно. Значит, не раздружились. Ему стало еще смешней. Вспомнил, как Царев обиделся и напророчил, что с москвичкой возиться Илье. Вот он и приступил, можно сказать.
— Оля Пацанчик, — уверенно сказал он.
— Да, — подтвердила она. — Но я не узнаю…
— Илья, — коротко представился он. — Илья Моравлин.
Она по-птичьи склонила голову набок, в глазах мелькнул огонек узнавания. Засмеялась, хлопнула себя по лбу, взгляд стал сияющим:
— Ах, ну да! Я же тебя помню. Ты тогда дежурил, когда я через турникет прыгала. Обиделся? — деловито уточнила она.
— Да ну, брось.
— Это ты неделю назад Цыганкову чуть ноги не поломал?
— Было и такое, — слегка суховато отозвался Илья.
— А я еще тогда подумала — где-то я тебя уже видела! Только имени не знала. Сейчас думаю — ну что такое, какая-то сволочь мне всю спину снежками залепила… А мы ж почти знакомы.
Понятно. Знакомым кидаться снежками и дергать за косички она позволяет. Думает, знакомые заигрывать не могут. Оля явно относилась к тому типу молоденьких женщин, которые свято верят в возможность бесполой дружбы с мужчинами.
— А ты из какой группы?
— В-3012.
Она с серьезным видом прищурилась:
— Это у вас Дмитрий Гетманов учится?
Илья с трудом задавил смех, кивнул. Она сделала еще более серьезное лицо:
— И что он собой представляет?
— Да ничего. Зануда и зубрила.
— Понятно.
— Звонила ему? — провокационным тоном спросил Илья.
Оля посмотрела с подозрением, нахмурилась. Мимика, конечно, у нее была на диво выразительная.
— Ты откуда знаешь?
Он расхохотался:
— Эту записку я написал.
— Зачем?! — Кажется, она расстроилась.
— Понимаешь, вы с ним очень похожи. Оба ботаники. Он весь затюканный, а тебе как ни позвонишь, все только про уроки думаешь… в кино идти не захотела. Вот я подумал: вдруг да сыграю роль этакого амура?
Оля скорчила такую красноречивую рожицу, что стало ясно: она добралась до базы и внимательно рассмотрела Гетманова. Никакие амуры с этим типом ей водить не хотелось. Потом спохватилась:
— Ты мне звонил? Когда? Я не помню.
— Давно. Ты меня химией загрузить попыталась и в кино не пошла.
— Так это был ты?! — Глаза опять засияли. — А телефон мой откуда взял?
— В базе. Знаешь, все просто: не забывать поздравлять с праздниками секретаршу с нашего факультета, и можно всегда выяснить, кто живет поблизости. Мне ездить далеко, вот я и ищу, кто живет рядом со мной, чтоб ездить через весь город не скучно было.
Вранье, конечно. Точней, полуправда, потому что изредка Илья действительно заглядывал в “общую” базу. Но девчушка скушала и осталась вполне удовлетворенной. Потом неодобрительно посмотрела на Риту, та поморщилась и отвернулась. Оля с независимым видом дернула головой.
— А я чего-то думал, у вас сегодня нет занятий, — сказал Илья, чтобы прервать это молчаливое выяснение отношений между подругами.
Оля радостно закивала:
— Ну да! А сегодня должны были быть игры по баскетболу, финал. Мы с Риткой приходим, ну, мы ж играть должны были, а нам говорят — с Новым Годом, девочки, все отменяется! Нет, ты только представь: у нас же была первая пара. Потом мы успели по домам смотаться, и ехали через весь город обратно только для того, чтоб нас с Новым Годом поздравили!
Особого возмущения по поводу напрасной траты времени Илья не уловил. Перехватил очевидно заинтересованный взгляд Риты, мысленно отрезал: “Как женщина не интересуешь”. Она скривилась и тут же собралась в энергетический комок. Ах ты, дрянь какая, успел подумать он и, не глядя в ее сторону, со всего размаху прошелся ментальным утюгом по ее нервным окончаниям, блокируя до полного онемения. Рита сдулась, как воздушный шарик, и присутствовала теперь исключительно физически на равных со снегом, скользкой тропинкой и намечавшейся вдалеке маршруткой. Обращать на нее пристальное внимание сознанию казалось столь же странным, как и рассказывать анекдоты спящему зимой ясеню.
Зато Оля рта не закрывала, мгновенно закидав Илью таким количеством вопросов, что половину он забыл до того, как собрался ответить. Ее интересовало все — и почему Цыганков такая сволочь, и трудно ли сдавать экзамены на третьем курсе, и как преподаватели относятся к девушкам на этом, явно неженском факультете…
Где— то по пути потеряли Риту. Краем уха Илья уловил, что Рита шепотом попросила Олю проехать с ней, посидеть в гостях… Оля отказалась. Попрощалась с надутой и сердитой подругой, цедя слова сквозь зубы. Вопросительно посмотрел. Оля поморщилась:
— Мне в то же время, когда ты звонил, кто-то подбросил записку. Неважно, про что, но там упоминались эти звонки. Я подумала, что написал тот, кто звонил, потому что больше никто не знал про это.
— А Рита?
— Вот, и Рита тоже знала. Я так думаю, что написала она.
— Это так важно?
Оля отвернулась:
— Она мне потом много гадостей на эту тему наговорила. Ладно, забудем про нее. Это все уже пройденный этап, и мне давно наплевать на…
Она явно не договорила. Что? Очевидно, фамилию мальчика, от имени которого была написана злосчастная записка. Илья подумал, что само по себе происшествие незначительное, но ведь интрижка была затеяна антикорректором, а значит — Рита вволю попаразитировала на эмоциональной неустойчивости подруги. Попаразитировала, оставив ощущение вины, неудачи, что, собственно, и беспокоит Олю до сих пор. А потому честно постарался отвлечь спутницу от грустных воспоминаний. Безопасник он или нет?
Ничего подобного ему раньше встречать не доводилось. Она верила всему, слушала, распахнув светящиеся глаза, ему порой даже стыдно становилось, что спровоцировал девочку на такой выброс энергии. И так страстно переживала все, им сказанное, что Илья в какой-то момент откровенно принялся распускать перья.
Она смеялась над всеми старыми и новыми анекдотами. Она хохотала, слушая его рассказы о преподавателях. На ее лице с немыслимой скоростью сменялись эмоции, она почти мгновенно начала обижаться за него, если он упоминал о своих неудачах… У нее даже сомнений не возникло, что он — круче всех.
Потом Илья проводил ее до дома. Они топтались под дверью подъезда, Оля постукивала зубами и прятала в рукава посиневшие руки. К себе его не пригласила — даже в голову не пришло. Илья ловил себя на том, что уходить не желает… потом опомнился:
— Слушай, времени-то восемь часов, а у меня в десять утра экзамен.
Она испугалась:
— Господи, что ж ты раньше не сказал! А я тебя гружу своей болтовней!
— Да плюнь, — отмахнулся Илья. — Все равно ни хрена не знаю.
И зачем-то рассказал ей про “удачливость” Цыганкова. А затем, чтоб сгладить впечатление, упомянул о пожеланиях Котлякова и Черненко. Не называя фамилий. Эффект сработал — Оля засмеялась. И тут же принялась развивать эту тему:
— Слушай, а ты всегда раньше или позже Цыганкова заходил?
— Раньше.
— Попробуй попозже. Вдруг у вас карма такая — первый вытягивает плохой билет, а второй — нужный? И дело не в том, что Цыганков удачливый, а в том, что он — всегда второй?
— Ну, не знаю…
Она загорелась:
— Попробуй. Знаешь, я иногда могу предсказывать будущее…
— Вещунья? — уточнил он, смеясь. — Как это… Вещая Ольга?
— Ой, да ладно тебе! Еще ты издеваться будешь!
— Все, все. Ты замерзла, а мне надо готовиться. Иди.
Оля заскочила в подъезд, уже оттуда крикнула:
— Я за тебя кулаки держать буду, и только попробуй не сдать!
— Слушаюсь, Вещая Ольга!
Он уверенно прыгал через сугробы, чувствуя, что на лице прочно поселилась идиотская улыбка. И завтрашний экзамен, если честно, ему уже был по морозу. Думалось — забавное существо, плохо приспособленное к жизни, беспомощное и доверчивое, но старающееся не признаваться в этом даже себе. Илья даже ругал себя за то, что раньше не занялся ею вплотную. Классная девчонка, а он ее чуть Гетманову не сплавил. Не, ну не дурак, а?
* * *
29 декабря 2082 года, вторник
Селенград
Утром Илья проспал. Вскочил, не успел побриться, понесся в Академию как ужаленный. И как ни прикидывал — не получалось вовремя. С другой стороны, а какой смысл? Ну, первый заход он пропустил, пойдет во втором, беда какая.
Цыганкова возле аудитории не было. Илья не стал расспрашивать, приходил ли “везунчик”, метнулся в библиотеку к свободному терминалу с намерением хоть просмотреть на скорую руку материал. Кто-то смотрел до него — билеты открыты на двадцать первом. Том самом, цыганковском. Выругавшись, Илья потянулся выбрать первый из списка… и обнаружил, что компьютер завис. На двадцать первом билете. Перезагрузить библиотечный компьютер без административного логина — задача для Господа Бога или Вещего Олега, поскольку аппаратные средства управления находились в другом месте.
Не везет — это диагноз. Собрав волю в кулак, напомнил себе: так и так шел на пересдачу, так какая разница, успеет он хоть что-то просмотреть или нет? Десять раз размеренный вдох — выдох. Когда сердцебиение успокоилось, направился к двери.
Он оказался первым во втором заходе. И дернул билет, не глядя. Протянул его Иосычу, вскользь оглядел аудиторию. И почувствовал, как по нервам просвистел нехилый электрический удар.
Васька сидел в последнем ряду. И рожа у него была неподдельно несчастная. Настолько, что Илья по одному выражению его лица понял, что увидит в своем билете.
Двадцать первый билет.
Он постоял, закрыв глаза. Итак, число подозреваемых в стихийной корректировке снизилось до двух. Потому что только Котляков или Черненко могли выкинуть такой фокус, их предложение-то было — чтоб Илья оказался на месте Цыганкова. Но с этим докладом Илья пойдет к Бондарчуку после экзамена. Который, вопреки его прогнозам, он сейчас сдаст.
Илья не стал тратить время на подготовку. Компьютер, зависший на двадцать первом билете, позволил ему просто зрительно запомнить информацию. Ровно через пятнадцать минут с “отл.” в зачетке Илья уже несся к лифту.
— Ну?! — крикнул он, ворвавшись в лабораторию Бондарчука.
Это помещение с ободранной дверью скромно именовалось “лаборатория электросинтеза”. Между прочим, Илья название и придумал, до того она вообще никак не называлась. Приборы тут были старые, и видок у них пропыленный. Внутренняя дверь не привлекала внимания по причине замызганности. Вот только вскрыть ее было невозможно, и за ней находилась одна из базовых точек техцентра селенградского отделения Службы.
Бондарчук посмотрел на него, развел руками:
— Тоже почуял, да? Я уж тут валидольчику принял, решил, Вещий в инициацию пошел, а мы, как обычно, будем тупо ждать финала. Ничего, однако. Все то же самое, что и в первый раз — и ступень, и время воздействия. С одним отличием — бил откуда-то издалека. Место приложения я засек, а вот место входа — черта с два. По-моему, он вполне самостоятельно набирается опыта.
— Ага, — довольно подтвердил Илья. — А события развивались точно по сценарию, который я вчера в шуточном раскладе обсудил в компании Котлякова и Черненко.
— Вот так, да? — Бондарчук озадаченно откинулся на спинку скрипучего стула, поскреб в затылке. — Ну, что…
Договорить не дали. Иосыч собственной персоной помешал.
— У меня пять минут, пока Юра подменяет, — предупредил он прямо от двери и перешел к делу: — Цыганков заблокирован наглухо, причем не нашими. Сила удара такова, что можно предположить вторую ступень. Что сканер? Кто?
— Да Вещий, Вещий, — сказал Бондарчук. — Самое главное — это не инициация, а остальное переживем… Да, Моравлин уверяет, что спровоцировал его на вылазку, и это либо Котляков, либо Черненко. Тесты у обоих — ничего, но реал-таймом там и не пахнет. И че делать?
Иосыч думал секунду:
— На полигон их. Обоих. У “рута”, уже привыкшего к Полю, может быть автоблокада. Все, я пошел. Да, Савельеву сами доложите, у меня экзамен.
Когда за ним захлопнулась дверь, Илья и Бондарчук переглянулись.
— Вот так, вторая ступень еще до инициации, — озвучил общую мысль Бондарчук. — Это вам не хрен собачий. Ладно, берем ребят в работу… — он потянулся к компьютеру, набирая номер Савельева.
* * *
29 декабря 2082 года, вторник
Селенград
Савельев примчался в форме, которую не надевал, наверное, со дня присвоения ему полковничьего звания. Спустя несколько минут в лабораторию явились Иосыч и оповещенные Бондарчуком Котляков с Черненко.
Илье было интересно наблюдать за подозреваемыми. Вошли, настороженно оглянулись, сделали для себя какие-то выводы. Потом уставились на Савельева. Тот отточенным жестом вынул удостоверение:
— Савельев, полковник Службы информационной безопасности СНГ, начальник Бурятского регионального управления. Игорь Юрьевич. Присаживайтесь. Что про Поле знаем?
Ребята сумрачно переглянулись. Павел вопросительно посмотрел на Илью, но Илья не собирался подсказывать, не экзамен, чай.
— Поле — это вид представления материи и способ ее существования, — сказал Черненко. — Все материальные объекты в нем представлены как информационные потоки, а события являются следствием пересечения различных информационных потоков как от живой, так и от неживой материи.
— Откуда определение взял? — слегка насмешливо спросил Савельев. — Кто-то из друзей ляпнул или сам догадался?
— В учебнике по физике вычитал, — обиделся Черненко.
— Это там сейчас такой бред пишут? Ладно, ладно, не бред. Примитив. Ну хорошо, а что знаем про Службу?
— Корректировщиков охраняете, — смело сказал Котляков.
Илья с трудом сдержался, чтоб не прыснуть. Савельев косо посмотрел на него, ничего не сказал.
— И кто ж такие корректировщики? — продолжал импровизированный допрос.
— А вот шут их знает, Игорь Юрьевич, — нашелся Черненко. — Чего-то в Поле корректируют, не то потоки, не то события.
— Отлично. Просто замечательно! — съехидничал Савельев. — Служба, уважаемые, занимается сбором и охраной всей информации, являющейся собственностью Союза Независимых Государств, а также поиском информации, не являющейся собственностью, но могущей сыграть важную роль для СНГ. От МВД отличается тем, что они охраняют граждан как физические тела, и закон как способ взаимного сосуществования граждан. Служба охраняет граждан как информационные потоки, и защищает государство как структуру, удобную для организации жизнедеятельности данных потоков.
— Ну, госбезопасность, это и так всем известно, — пробормотал Котляков.
— В зону интересов Службы попадают все без исключения индивидуумы, обладающие так называемыми паранормальными способностями, которые позволяют напрямую, без технических приспособлений, работать с Полем.
Илья чувствовал, что ребята не понимают, зачем их вызвали. Котляков подтвердил его подозрения:
— Игорь Юрьевич, вы насчет той драки, что ли?
— Не совсем. — Савельев помолчал. — Значит, так, молодежь, — голос его изменился, приняв отеческие нотки. — У вас обоих эти самые паранормальные способности выявлены в степени, достаточной для того, чтобы сделать ваше дальнейшее обучение перспективным. А потому вы оба сейчас напишете заявления с просьбой о зачислении вас в ряды Союзной Армии, затем дадите соответствующие подписки о неразглашении государственной тайны, затем я напишу рекомендацию о направлении вас обоих в распоряжение Бурятского регионального управления Службы, а затем вы соберете необходимое барахло и вместе со мной отправитесь на полигон.
— А экзамены? — удивился Котляков.
— Сдадите через неделю, — отрезал Савельев. — Приступайте.
Илья смотрел на молодых и наивных ребят. С них еще не сбили романтические представления о мифической деятельности Службы… Ничего, на полигоне всю сентиментальность вытрясут.
Самому ему там бывать не доводилось, и те, кто прошел через “военную схему”, что-то не особо гордились. Илья прекрасно знал, что в случае объявления военных действий на полигон погонят всех безопасников — методики “военной схемы” позволяли в максимально короткие сроки выявить решительно все способности и раскрыть потенциал полностью. На психике насильственная инициация сказывалась не самым лучшим образом. Жалко ребят.
А с другой стороны, выхода нет. Лучше сейчас изнасиловать им мозги и душу, чем позволить помереть от психоэнергетического истощения. Как на его глазах умер Юрий Семенов, несостоявшийся “рут”.
Ребята явно обрадовались, что их берут в Службу, и Илья не спешил портить им настроение, предупреждая, что неделю они проведут в сублимационной преисподней.
Он ушел самым первым, чувствуя, что еще немного, и плохое настроение выплеснется. Дома было пусто, тихо и тоскливо. И чем занять вечер, Илья не знал. Будто вырвали кусок из жизни… Тут он поймал себя на странном ощущении. Ему приходилось уже встречаться с корректировщиками, приходилось и расставаться с ними после бурного и эмоционально перегруженного общения — что поделать, они все люди крайне неуравновешенные, — но такой пустоты не возникало. А возникала она исключительно после проваленных экзаменов. После ошибок.
С размаху сел на диван, запустил пальцы в волосы, отстраненно подумал, что пора бы постричься — челка в глаза лезет, — но стричься сейчас нельзя. Во-первых, какой дурак стрижется посреди зимы, когда холодно? А во-вторых, волосы — те же антенны, только в качестве приемника работает мозг. И укорачивать антенны в сложной ситуации — не самое оптимальное решение.
Осторожно тренькнул телефон, тут же загорелся красный огонек на камере — вызов через видеолинию. Илья включил монитор и коснулся клавиши ответа.
— Привет, — сказал он, узнав Олю Пацанчик.
На экране Оля выглядела старше своих лет. Изображение мерцало, временами расплывалось волнами.
— Ой, Илья! Слушай, у меня два билета на концерт, а идти не с кем!
— А что за концерт-то?
Она завозилась, потом скорчила смешную рожицу:
— Эти, как их… В общем, техноарт играют, а кто — ну забыла я название. На билете написано, только билеты уже в сумке, а сумка в прихожей, а я отойти от телефона не могу, потому что я его уронила, и у меня теперь камера на честном слове держится, я ее во время разговора плечом подпираю…
Она еще что-то торопливо говорила, Илья еле сдерживал смех.
— Ладно, — перебил он. — Неважно, в конце-то концов… Где встречаемся?
Оля неподдельно обрадовалась, но тут же устыдилась своей непосредственности и важным тоном “серьезной женщины” сказала:
— На Архангельской, на остановке маршрутки через двадцать минут. Успеешь?
— Давай.
Оставшиеся до выхода минуты он потратил на то, чтобы все-таки побриться. Конечно, как у любого блондина, щетина у него была малозаметна, да и всякие поцелуи вроде как в программу вечера не входили — но… Самому приятней будет.
На остановку пришел раньше назначенного времени, но Оля его опередила. Стояла чуть в стороне, Илья даже не сразу узнал ее. Сейчас на ней была короткая черная дубленка и другие сапоги, так что внешне Оля уже не так выделялась из толпы. Капюшон надвинут на лоб, руки по локоть засунуты в рукава, взгляд отрешенный, что придавало ее лицу не столько серьезное, сколько мечтательное выражение.
Правда, до Алки ей по всем раскладам было далеко. Алка… Ему с самого начала говорили, что из встреч с ней ни хрена не выйдет. Она была антикорректором. Сильным. На ее фоне Цыганков казался пустым местом. И все равно Илья в нее влюбился. Не потому, что она так захотела — все произошло само собой. Алка тогда его просто не замечала.
Вспомнил, как ровно три года назад ждал ее на этой же остановке… Они учились на подготовительных курсах в параллельных группах, Алку всегда окружал сонм подруг и поклонников, а Илья был обыкновенным неприлично белобрысым мальчишкой. Набрался смелости и решил во что бы то ни стало познакомиться с красавицей. Несколько дней подряд ждал ее здесь — она жила в этом же районе — замерзал до посинения, стучал зубами от холода, по сотне раз за вечер проговаривая про себя вступительный монолог, который долженствовал сразу раскрыть все его скрытые достоинства… А увидел ее случайно. Она сошла с маршрутки, одна, в роскошной шубке, белокурые локоны водопадом по всей спине — Алка совершенно не боялась холода, — раскосые черные глаза, выдававшие чукотских предков, смотрели благожелательно, что подтверждала и едва заметная улыбка. И заговорила первой она, напрочь испортив весь его тщательно подготовленный и давно вызубренный монолог. А потом он решил, что Алка его любит, и думал так целых три года. Она не разубеждала.
— Эй, маршрутку проспишь! — он легонько толкнул Олю в плечо.
Получил некоторое удовольствие от ее замешательства, но Оля быстро справилась с растерянностью. Тут же подошла и маршрутка.
— Как сдал? — спросила она в маршрутке.
Илья развел руками:
— Чудом, другого слова нет! И ты представляешь, вытащил именно цыганковский билет.
— Вторым вошел? — уточнила Оля.
— Так получилось.
— Ну, я же говорила. Знаешь, мне никто не верит, но я действительно умею предсказывать будущее…
— …и мысли читать, — с легкой иронией продолжил Илья.
Она обиделась:
— И мысли — тоже. Все издеваются и дразнятся. И не верят даже тогда, когда все сбывается, — сказала она потешно-серьезным тоном. — А напрасно. Хотя многие меня из-за этого боятся.
— Почему?
— Боятся, что узнаю их сокровенное. Я пыталась объяснить, что на самом-то деле все эти тайны у всех одинаковые, все хотят одного…
— Ну и чего я хочу, например? — спросил больше из озорства.
Она скользнула по нему отрешенным взглядом:
— Все боятся одиночества. И ты — тоже.
— Ничего подобного. Я его люблю.
Оля пожала плечами:
— Нет. Не любишь. Его никто не любит, в отличие от уединения. Просто часто бывает так, что человеку кажется, будто он совсем один и нужен кому-то, только если выполняет какую-то очень важную функцию. Ему кажется, что сам по себе он никому не нужен. И тогда, чтобы никто не понял, как сильно люди нужны ему, он делает вид, что тоже ни в ком не нуждается, и вообще любит одиночество. Одиночество кажется людям идеальной защитой от того, что их могут бросить.
— Ну, это про многих сказать можно, — защищаясь, ответил Илья, хотя она попала в точку.
— Можно, — легко согласилась Оля. — Но почему-то, хотя таких людей очень много, и в этом нет ничего особенного, они все страшно боятся признаться в таких мыслях. И ты тоже боишься.
— А ты — нет, можно подумать!
— И я боюсь. Хотя у меня есть подруги, которым я не боюсь сказать, что они мне нужны. Поэтому мне проще.
Какие подруги, хотел спросить Илья. Рита-антикорректор? Да она просто сосет жизненные соки. Нашла энергетически сильного донора — и доит его. Что не мешает тут же строить козни “лучшей подруге”, да еще и убеждать, что в этих кознях виновна сама Оля. А Рита, дескать, единственная, кто понимает — Оля нехорошо поступила не со зла, ну подумаешь, плохой характер. Илья не стал ей этого говорить. Все равно не поверит.
От концерта он ничего особенного не ждал. Места у них оказались хоть и по центру зала, но далеко от сцены — первый ряд балкона. Впрочем, все в мире относительно, и пятитысячный зал “Олимпики” не сравнить с двухсоттысячными крытыми стадионами Московья. Группа “ShowSnow”, средней руки по меркам Ильи, но вполне приличная — никакой тебе попсни или чернухи. Впрочем, ширпотреб или чернуху в Селенград на гастроли и не пускали — Служба, учитывая ненормально высокий процент местных экстрасенсов, бдительно следила за моральным обликом городской молодежи. Илье эта группа не особо нравилась, но и антипатии не вызывала. А Оля, зябко кутавшаяся в широкий шарф, увлеклась. Наверное, услышала что-то интересное в навороченных электронных мотивах, которые сопровождались по-настоящему эффектным лазерным шоу. Вот шоу у них действительно европейского уровня, отметил Илья. Иногда Оля забывалась, глаза ее распахивались, она подавалась вперед и начинала отбивать такт на перильцах балкона. Тут же вспоминала, что не одна, и “брала себя в руки”, надевая чопорную маску. Илья посоветовал бы ей расслабиться, если б не был уверен, что этот совет подействует обратным образом. Уж больно эта девочка была зависима от мнения окружающих.
Второе отделение, когда группа взялась за старые хиты, было более оживленным. Чтобы не смущать Олю своим равнодушием, Илья принялся потихоньку подпевать. Она обрадовалась и решила, что ей тоже можно вести себя естественно.
После концерта Оля выглядела разгоряченной, по улице шла с непокрытой головой, встряхивая волосами. Илья потихоньку насыпал ей снега в капюшон и теперь ждал реакции.
Метров через двести Оля остыла настолько, что почувствовала морозец. Привычным движением накинула капюшон… Никакой она не телепат, думал Илья, улепетывая по сугробам, пока Оля скакала за ним, обгоняя собственный гневный вопль. Телепат почуял бы хулиганскую выходку раньше, чем Илья наклонился бы за первой горстью.
Бегала она хорошо. И сугробы ей нисколько не мешали. Наверное, злость придала силенок. Она почти настигла его, Илья увернулся от оплеухи, но не удержался на ногах, свалился на бок… и тут же понял, что его нефигуральным образом оседлала фурия. И фурия будет мстить. Правда, такой жестокой мести, как натертые снегом уши, он не ждал и, в свою очередь, завелся.
Несколько минут они катались по сугробам, старательно снабжая шивороты и пазухи друг друга запасами твердой воды. Илья, будучи человеком азартным, вскоре напрочь забыл, что возня с девушкой требует… несколько иных приемов, чем заламывание рук за спину. Впрочем, Оля сопротивлялась в полную силу, тяжело пыхтела, и справиться с ней было не так-то просто. Он, конечно, справился.
Опомнился, увидев ее под собой, вмятую в сугроб, с задранными над головой и крепко стиснутыми им руками. Раскрасневшаяся, блестящие глаза, рот приоткрыт — и все тело как пружина. Одно его неверное движение, и Илья не сомневался, что тайфун по имени “Оля” окажется сверху. И хорошо, если сидя не на шее, свесив ножки…
— Классная позиция, — провокационным тоном отметил Илья. — Недвусмысленная.
— И че ты в этой недвусмысленной позиции можешь сделать? — саркастически ответила Оля.
И глазами показала на руки. Ну да, нельзя отрицать, что в чем-то она права. Чтобы удержать ее руки, нужны обе его. Одну руку уберешь — девчонка высвободится. Ногами много не наделаешь. Если только головой… Однако Илья не сомневался, что если сейчас попытается ее поцеловать, то отделается в лучшем случае покусанным носом. Не желая рисковать драгоценной частью своей физиономии, в какой-то момент резко откатился, выпустив Олю. Она метнула в его сторону гневный взгляд, который сказал ему несколько больше, чем просто мимическое движение, и несказанно его удивил. До такой степени, что на несколько секунд он застыл с совершенно идиотским выражением лица.
Оказалось, его носу ничего не грозило. Ну, если только потом… Может быть. И слегка — ну для приличия. А вот в результате отказа рисковать его имидж крутого несколько пострадал. Ага, озадаченно подумал Илья, даже так… Вот. И сам не знал, льстит это ему или слегка напрягает, — такая девушка не удовлетворится легким флиртом, придется брать на себя ответственность за серьезные отношения. А хочет ли он их, этих серьезных отношений, он еще не решил. Наверное, нет.
Ему бы стоило разрядить ситуацию какой-нибудь легкой шуткой, но в голову, как назло, ничего не пришло. Оля, слегка смущенная, спряталась за обычным своим непроницаемым ликом серьезной девочки, которой некогда думать о мальчиках. Ну вот, расстроенно подумал Илья, старался-старался, и все испортил.
По дороге до метро молчали, временами Оля отряхивалась, ворчливо замечая, что по его вине промокла, теперь обязательно простудится. А на носу — экзамены. Илья себя виноватым если и чувствовал, то совсем не за это. И тоже прикрылся спасительной маской этакого беспечного трепача и записного шутника. Долго распинался, что еще никто не придумал приема против его знаменитой подсечки, которой он свалил Цыганкова… Оля равнодушно, думая о каких-то своих невеселых проблемах, ответила, что с ней такой номер не прошел бы.
Он сам не знал, отчего его так заело. Или ее показное безразличие к его распущенным перьям, или то, что она заблокировала свои мысли. Когда поднялись на поверхность из метро на “Вернадского”, Илья чуть пропустил Олю вперед, присел, разворачиваясь и готовясь подхватить ее, когда начнет падать… И эта засранка, откровенно хохоча, просто перепрыгнула через его разящую ногу! Илья растерялся. Оля, сбросив маску задумчивости — только сейчас стало видно, что ее плохое настроение было маской, — заявила:
— Зато если я класс покажу — ты точно на ногах не устоишь!
Ну, это было слишком!
— Вперед, — кивнул он, занимая устойчивую позицию на участке, свободном ото льда.
Оля с наивной рожицей и абсолютно пустой головой приблизилась вплотную, положила руки ему на плечи… Илья невольно качнулся назад, ожидая, что она сейчас его поцелует — вот ведь действительно сногсшибательный прием! — и тогда ему точно придется что-то решать… и в тот же момент она скользнула влево, обходя его, по левой щиколотке сзади был нанесен очень точный и жестокий удар задником сапога, а нежные ручонки распрямились, превращаясь в швыряющие его наземь поршни.
Грохнувшись на спину, он чуть не взвыл. И тут же понял, насколько смешно все это выглядело. Повернувшись набок, встал на четвереньки, заходясь от смеха, а Оля суетливо приседала рядом, испуганно заглядывала в глаза:
— Илья, все нормально? Ты не ударился? Нет, честно все нормально? Послушай, я не думала, что ты действительно упадешь, я не хотела… Нет, на самом деле, это случайно, я не хотела тебя ронять…
Это “ронять” окончательно его добило. Господи, как хорошо, что никто не видел этой сцены! Моравлина, чемпиона Бурятии по рукопашному бою, — каковой факт тщательно им скрывался, — и “уронила” неопытная девчонка, предварительно им же извалянная в снегу!… И, в чем ведь подлость, — уронила именно потому, что не собиралась этого делать!
— Пошли, — все еще посмеиваясь, он встал и направился к маршрутке.
— Куда? — Оля семенила рядом, по-прежнему заглядывая в глаза.
— На маршрутку. А потом к тебе, — решил Илья. — Починю твой телефон. А ты меня чаем напоишь. Пока буду чинить и чаи гонять, хоть носки высохнут — у меня в ботинках воды больше, чем здесь будет по весне. Идет?
Оля, довольная, что ее не ругают, торопливо закивала.
* * *
30 декабря 2082 года — 15 января 2083 года
Селенград
Физика боялись все. Уважали, да, но боялись страшно. И при одной только мысли, что он будет принимать экзамен, глотали валерьянку литрами.
А Оле он позволял быть капризным, но милым ребенком. Она не отрицала, ей самой нравился этот имидж — немного взбалмошной, забавной, но хорошей девочки. И отношение ее к физику было таким же, как к деду. Оля не знала, что тому виной. Вроде бы физик и ее дед были совершенно непохожи. Дедушка, рослый, крупный мужчина, сохранивший еще всю свою мужественную и одухотворенную красоту, был ценителем изящных искусств, никогда — Бог свидетель! — не повышал голоса, всегда был тактичным и внимательным. И звали его хорошо: Виктор Иванович Борисов.
Физик был другим. Поразительно маленького роста, его из-за стола на кафедре не было видно, с огромным, с ладонь, крючковатым носом, въедливый и ехидный, зеркало его не любило и в лучшие времена, а сейчас и подавно… С самого начала он объявил, что оценок выше четверки в семестре он не ставит принципиально, потому что студентам не предлагаются задачи, которые стоят пятерки. А на экзамене студенты пусть благодарят Бога за то, что получат тройку. На тройку требовалось сдать всю теорию без запинки, решить экзаменационную задачу, и плюс к этому — один дополнительный теоретический вопрос и задача. Все это — не пользуясь никакими пособиями, даже без компьютера, с одним только билетом и текстовым планшетом. Вот кто справится, может уходить с чистой совестью, получив законную тройку.
Желающим же выделиться он предлагал задачи на порядок сложней. Решение занимало не один час и никак не укладывалось в рамки стандартных методов. Правда, разрешал пользоваться любыми справочниками.
Над его именем потешалась вся Академия. Разумеется, та ее часть, у которой он уже закончил читать свой курс. Остальным было не до смеха. Звали его Зигмунд Степанович Есусиков.
Вот… А общим у него с Олиным дедом было если только то, что оба они были физиками. И оба прошли войну на Венере, которая в учебниках истории отчего-то застенчиво именовалась “вооруженным конфликтом”. Кстати, оба были артиллеристами.
Оля ходила на все есусиковские факультативы, потому что хорошее отношение физика — еще не залог ее хорошей оценки в зачетке. Это она понимала. И ничуть не удивилась, когда он предложил ей решить задачку повышенной сложности — вроде бы в порядке подготовки к отборочному туру Сибирской олимпиады по физике.
Задача была красивая. Оля один вечер пыталась решать самостоятельно. Не удалось. Позвонила Илье — он как услышал, сразу отказал. Сказал, что чего-чего, а физики на уровне требований Есусикова он не знал никогда. Оля сходила к физичке с топливной химии. Есусиков не запрещал такие ходы — ради Бога, пусть решит кто-то. Главное-то, чтоб решение было понято тем, кому задача задана. Но физичка устало развела руками. Ей не хотелось связываться с заморочками Есусикова.
Тогда Оля позвонила деду в Московье. Дед охотно выслушал все ее новости и поздравления с Новым Годом, рассказал свои, принял задачу по почте. Оля благостно расслабилась: дед физик, не может не решить. Вон, поручит своим курсантам, те как орешек расщелкают. Однако на следующий день к вечеру дед позвонил и сказал, что решить не может. Объяснил это тем, что сам изучал несколько иную область.
Конечно, Оля могла бы впасть в депрессию. Могла бы отказаться от решения. Не смертельно же. Физик будет посматривать с легким презрением, с каким обычно смотрят на слабаков, ну и что? Он почти на всех так смотрит. Оле мысль о том, чтоб выкинуть белый флаг, даже в голову не пришла.
Она промучилась весь вечер. Звонила Наташа, звала погулять — Оля отказалась. Даже с Ильей, которому приспичило поболтать, разговор быстренько прекратила. Есть задачи поважней, гордо сказала она сама себе.
Но спать легла, так ничего и не придумав. А посреди ночи вскочила, лихорадочно отыскала стило и чистый лист бумаги. И, борясь со слипающимися глазами, быстро исчертила бумагу рядами формул, не сознавая толком, что делает.
Физика была у них первой парой. Оля явилась на сорок минут раньше, уселась рядом с физиком за кафедрой, протянула ему планшет. Он сначала сравнил ответ с тем, который должен быть. Ответы совпали. Затем построчно просмотрел решение. Посерьезнел.
— Я сама решала, — на всякий случай уточнила Оля. — Никто не смог. Или не захотел.
Физик, не глядя на нее, обронил:
— Вижу, что сама. — Потом посмотрел на нее из-под кустистых бровей, вместо комментариев показав свое решение.
Оля ничуть не удивилась, увидев принципиально иной подход к решению. Она же не ученый, решает как получилось, знать не знает про всякие правильные методы.
— До сих пор считалось, что у этой задачи есть только один путь решения, — непривычно мягко сказал физик.
— Значит, будет второй, — беспечно отозвалась Оля.
— Да, — согласился физик. — Как ты пришла к решению?
— Никак, — созналась Оля. — Оно мне просто приснилось. Как Менделееву таблица химических элементов.
Физик ничего не сказал, но смотрел на нее странно еще два дня. А через четыре дня началась сессия.
Зачеты она сдала вовремя, вместе с последними лабораторками. Начались консультации. Ходила вся группа, как на занятия, — еще бы, пересдать-то можно только один экзамен из четырех. На консультации по геополитике, когда группа вывалилась на перемену, все обсуждали собственные перспективы. Оля вдруг заявила:
— Я получу двадцать баллов за четыре экзамена.
На нее посмотрели, как на безумную.
— Есусиков хвастается, что ни разу за тридцать восемь лет, которые преподает в Академии, не ставил пятерку в первом семестре. Так что двадцать уже не получается. Если, конечно, ты не ухитришься получить шестерку на геологии Внеземелья, — сказал Павел.
Все засмеялись. Оля сама понимала, что ляпнула что-то не то. Физик пятерок не ставит вообще, независимо от усилий, он просто не позволяет тянуть на пять. Кроме того, ее ненавидит Альбина, математичка, и тоже ни за что не поставит пять. Тем не менее, Оля знала, что в лепешку разобьется, но свою двадцатку получит.
Рита сказала что-то ехидное, Оля не разобрала. После того, как они познакомились с Ильей, отношения стали натянутыми, порой Оле даже казалось, что Рита ее возненавидела. Странно, обычно обиды подруг воспринимались ею как конец света. А сейчас было наплевать.
За Олю, как обычно, заступился Павел:
— Ладно тебе, Рита. Оль, давай на спор? Если ты сдаешь, с меня торт. Если нет… — он замялся.
— Она тебя поцелует. Прямо в аудитории, после последнего экзамена, — подсказал Черненко.
Оля знала, что группа подшучивает над ее аскетичностью. Но подшучивает не зло — все понимали, что она имеет полное право вести ту жизнь, какая ей нравится. Ну бережет себя девчонка для единственного принца, — так это ее личное дело.
— Теперь она нарочно провалит сессию, — усмехнулась Рита. — Зато какова награда будет!
Оля посмотрела на нее с удивлением. Павел, кстати, тоже.
— Да не сдашь ты, — покровительственно усмехнулась Рита. — Ты вообще вылетишь после этой сессии. Я будущее предсказываю точно.
В тоне Риты не было злобы или обещания. Оля не поверила, только удивилась: зачем это Рите? И вдруг поняла то, чего в упор не видела раньше: Рита просто ревнует.
Павел опять полез заступаться. Оля подумала — как быстро все изменилось! Еще месяц назад она умирала от одной лишь мысли, что Павел рядом, что он может догадаться о ее чувствах, что он смеется за ее спиной. А сейчас ей совершенно все равно, что Павел о ней думает. И только сейчас она вдруг поняла, что он замечательный парень, и относится к ней очень хорошо. Может, она ему даже нравится. Сейчас эта мысль не вызывала былой паники.
Всю эту нервотрепку устроила Рита, поняла Оля. Потому что, наверное, Рита сама влюбилась в Павла и постаралась избавиться от соперницы. Устроила этот балаган с запиской… наверное, и ему такую же подсунула. И добилась того, что Оля к Павлу охладела. Потом Илья в одночасье поломал всю красивую интригу, и сейчас Рита страшно боится, что Оля возьмет и все расскажет. Оля ведь сильно повзрослела, она теперь не будет забиваться в угол и там плакать. И даже о своих ошибках, о мечтах, которые похоронила благодаря Рите, она сможет рассказать так же спокойно и весело, как было принято рассказывать в группе различные истории из жизни. И тогда Рите будет трудно уживаться с однокашниками, потому что такого тут не прощают. Конечно, остракизма не будет, но и душевности — тоже. Поэтому Рита очень хочет, чтобы Оля ушла. Из группы. С факультета. Из Академии.
“Ни за что!” — мысленно сказала Оля кому-то.
Геополитику и геологию она сдала, почти не заметив. Две пятерки. Следующей была математика. Перед математикой Оля вдруг растеряла всю свою уверенность и сказала ребятам, что больше, чем на три, не сдаст. Она была в таком состоянии, что могла войти, взять билет и положить его обратно, не глядя, просто отказавшись отвечать. Ребята посмеялись над ее суетливым волнением, посоветовали попить валерьянки — все пройдет. Еще более успокоил ее разговор с Робертом Морозовым, командиром группы В-2024, тоже военка, только отделение не классическое, как у Оли, а наладочное. Они жили в соседних домах, и Оля была рада, что после консультации получилось поехать домой в компании Роберта. Он сказал, что сам в прошлом году переканил именно перед математикой, не перед физикой. И ничего. Сейчас “народную” стипендию получает.
Вечером Оля решила последовать совету физика и учить, лежа в постели, перед сном. Обложилась справочниками, распечатанными конспектами, всем, что ей могло потребоваться. Только вникла — телефонный звонок. Она посмотрела на часы: половина одиннадцатого. В такое время звонил только Илья.
Протрепалась она с ним минут двадцать. Илья собирался на следующий день в Академию. У него сессия уже закончилась, но намечалось собрание группы “американцев” — студентов, отправляемых на стажировку в Штаты, Илья в нее входил. Оля подумала и согласилась с ним, что вместе ехать веселей, хоть поболтать по дороге можно. Под конец разговора Илья сказал, что записал их треп, и дал Оле послушать. Она ужасно застыдилась своего голоса в записи, потребовала стереть и вообще обиделась.
Утром, демонстрируя свою обиду, опоздала на десять минут. Илья дождался, хотя был очень холодный ветер, и даже не упрекнул. Оле стало очень стыдно. Подумала, что ей никогда и ни с кем не было так легко, как с Ильей. С ним можно говорить о чем угодно, совершенно при том не боясь, что он неправильно ее поймет или вообразит, будто она за ним бегает. И вообще, она на самом деле всегда рада его звонкам. Когда не звонит три или четыре дня, ей начинает его не хватать. Конечно, ему она этого не сказала, но с улыбкой подумала, что именно о таком друге мечтала. Ей такого не хватало всю ее жизнь.
Математика, как ни странно, сдалась почти сама. Оле достался легкий билет, она успела даже подсказать теорию Павлу, Сашке Черненко и еще двоим ребятам, и решить задачи Наташе и Кате Добрушиной, невзрачной, но очень доброй девушке. Рите помогать не стала.
Оставалась только физика. С физикой дела обстояли сложнее. Вызубрить у Оли не получилось, решила для лучшего запоминания написать ответы на все билеты. И в результате половину билетов дописывала в ночь накануне экзаменом.
Утром она успела повторить все билеты до двадцатого и отдавала себе отчет в том, что если сейчас попадется билет дальше двадцатого, она завалится. В аудиторию шагнула самой первой, потому что терять все равно было нечего. Судьба, помогавшая ей до тех пор, помогла и теперь. Оля вытянула двадцатый билет.
Она терпеливо подготовилась, коснулась клавиши на своем терминале, демонстрируя готовность отвечать. Рита сверлила взглядом ей спину, и Оля почувствовала, как сильно Рита хочет ее провала. До боли и зубовного скрипа. Но Олю это не волновало. Билет и дополнительное задание она сдала почти мгновенно.
— Давай зачетку, — сказал Есусиков.
Оля удивилась:
— Зиг-Степаныч, а на четыре балла?
Он еле заметно усмехнулся:
— На четыре балла ты уже сдала. Ту задачу, которую ты во сне решала.
Группа затихла. У Оли пересохло горло. Она чувствовала, как на нее смотрят однокашники — с суеверным восторженным ужасом. Никто из них не имел четверки в кредите, как Оля. И она не спешила отдавать зачетку, хотя Есусиков уже приготовил свой магнитный ключ.
— Зиг-Степаныч, — отчетливо сказала Оля, — а я хочу пятерку.
— Ни в коем случае, — возмутился он, — я в первом семестре не даю таких задач. Нечего вас баловать. Никогда не ставил пятерок в первом семестре.
Однако в тоне не было достаточной уверенности. Оля нахально оперлась локтями о кафедральный стол:
— Зиг-Степаныч, так и что, что никогда? Все когда-то случается в первый раз.
И тут у нее слегка закружилась голова. Показалось, что в аудитории слишком душно. Померещилось, что Рита шепчет какие-то гадости, Оля чуть не зажала уши с криком: “Замолчи!” Умоляюще посмотрела на физика: ей сейчас очень нужна была эта победа. Именно сейчас, пока Рита злобно смотрит на нее. Первая серьезная победа. Ее самой над собой.
Головокружение прошло так же внезапно, как и накатило. Физик завертелся под Олиным прямым взглядом, развел руками:
— Выбирай тему. Но учти! Не решишь — уйдешь с тройкой.
Группа выдохнула как один человек. И Оля, утаскивая на заднюю парту планшет с вожделенной задачей на пять баллов, ловила взгляды, в которых было торжество. Группа ликовала, ее немо поздравляли. Конечно, она могла не решить. Но самое главное — она добилась права решать.
Заглянул Роберт Морозов, спросил, не пытается ли кто сдать на четверку. Физик его шокировал: “Да вон, уже на пятерку сидит”. Оля подняла голову и глупо улыбнулась.
Риту физик завалил. Оле стало ее безумно жалко, даже стыдно за все, что ей примерещилось раньше. Но Ритина двойка тут же вылетела из головы: перед Олей лежала выпрошенная “пятерочная” задача.
Задача, к ее немалому удивлению, оказалась простой. Проще, чем та, которая ей приснилась. Только запутанная, приходилось отслеживать все выкладки и фиксировать каждый шаг, чтобы не запутаться. Карпатов и Шлыков получили задачи на четыре балла и разошлись в разные углы — решать. В конце концов они их решили и больше рисковать не захотели.
Когда вышла из аудитории, перед глазами все плыло. Ее поздравляли, Павел радостно — и ведь действительно радостно! — выспрашивал, какой торт ей больше понравится. Оля с усталой улыбкой думала, что ее победа оказалась победой всей группы. Вряд ли ее фамилия останется в памяти, а вот то, что группа В-1011 была первой, “размочившей” упрямого физика и добившейся права бороться до конца, запомнится навсегда.
Ее провожали почти до дома. Она спала на ходу, ее знобило, саднило пересохшее на экзамене горло. И даже не доходило, что она все-таки это сделала.
* * *
15 января 2083 года, пятница
Селенград
Илья почему-то не удивился вызову в лабораторию. Шел и знал, о чем пойдет речь. Он не мог объяснить, откуда взялось это знание, просто казалось, что не могло не случиться чего-то подобного. С другой стороны, он был рад тому, что начал чувствовать поступки Вещего, — это могло быть первым признаком крепнущей корректировочной связи, возникающей только между идеальными партнерами.
Когда он явился, почти все уже собрались. Иосыч, Бондарчук, Царев. Минутой позже к честной компании присоединились Котляков и Черненко. Илья не видел их после полигона, спросил:
— Как жизнь?
— Лучше всех, — отозвался Котляков, отводя глаза, но не настолько быстро, чтобы Илья не успел заметить мелькнувшую в них горечь.
Царев как-то сказал Илье, что ребят напрасно протерзали. Их прогнали по трем схемам сублимации, но результаты тестов не изменились. Ни один из них не был искомым Вещим.
— Да мы с экзамена только что, — Черненко попытался увести разговор от полигона. — С физики.
— Сдали? — осведомился Иосыч, нынешний непосредственный патрон ребят.
— Да куда ж мы денемся? — пожал плечами Котляков. — По трояку. По правде говоря, лично меня эта тройка устраивает.
Илья в разговоре почти не участвовал. Сидел в стороне, слушал. По достоинству оценил натуральный подвиг, совершенный группой — именно группой, Илья прекрасно знал, чего в таких случаях стоит поддержка коллектива.
Вспомнил, что ему когда-то рассказывали про физика. Причем не в Академии — там этого не знали. Рассказывал отец. Был когда-то Зигги Есусиков, балагур, шутник, обаяшка — невзирая на маленький рост — и общий любимец кафедры информатики в МГУ. Зигги был молод и безумно талантлив, ему прочили будущее второго Алтуфьева. А потом он непонятно зачем — мог бы “откосить” — отправился на Венеру, где попал под “постовку”. И после этого Зигги превратился в Зигмунда Степаныча, бросил науку, стал преподавать физику в какой-то питерской школе. Потом перебрался в Селенград. Обосновался в Академии. И если про Венеру он еще вспоминал, то о том, что считался в свое время крупным теоретиком в области информационных технологий, в Академии знали только двое: ректор и начальник отдела кадров. Больше никто.
Студентов он гонял согласно требованиям большой науки: не смог до конца вычеркнуть прошлое. А вот “пятерок” в первом семестре не ставил из-за суеверия. То ли пожалел кого-то на экзамене прямо перед отлетом на Венеру, завысив балл, то ли еще что-то. Словом, полагал, что между оценками, выставляемыми им на экзаменах, и корректировкой есть прямая связь.
Приехал Лоханыч из больницы:
— Все нормально, — сообщил он. — Дама вне опасности.
— А чего случилось-то? — спросил Илья.
— Как обычно, — язвительно отозвался Бондарчук. — То понос, то золотуха. Одновременно инициация антикорректора полуторной ступени и очередная разминка нашего обожаемого Вещего. Хорошо мальчик порезвился, ничего не скажешь: инициация прервана настолько жестоко, что я удивляюсь выносливости этой, как ее… Риты Орловой. Правильно? — посмотрел на Котлякова.
Тот слегка побледнел:
— Правильно. Но мы ни вспышек, ничего не видели.
Бондарчук развел руками:
— Это говорит только о том, что мальчик набирается опыта и учится быть незаметным. Еще чуть-чуть, и я не знаю, как мы его ловить станем. Он еще пару раз выйдет в Поле, привыкнет, инициируется сам — и мы, вы уж мне поверьте, его просто не найдем.
— Какие на сей счет будут мнения? — в пустоту спросил Иосыч.
Мнений было много, но не по существу. Бондарчук, к примеру, возмущался совсем по другому поводу:
— Знаете, что меня всегда в стихийниках бесило? Они, чтоб комара прихлопнуть, ядерными бомбами пользуются. Нет, ну а как еще это назвать?! Чтоб блокировать антикорректора, Вещий выходит на вторую ступень! На вторую! Этой второй ступени хватит, чтоб предотвратить взрыв на нефтяной скважине или авиакатастрофу! Чтоб спасти сотни жизней! А он — такую мощь на чепуху! Нет, когда мы его найдем, я ему просто морду набью.
— Так он тебе и признался! — ехидно откликнулся Царев. — Пришел и сказал: я Вещий Олег, здравствуй, Шура Бондарчук.
Илья молчал, осторожно приживаясь к своим ощущениям. Он был почти уверен, что уж ему-то Вещий свое инкогнито раскроет, не может не раскрыть, но сейчас важней не потешить самолюбие, — а, вот, вся Служба искала, а я в одиночку справился! — а разобраться.
А ощущение у него было таким: Вещий Олег просто никак не осознает, что это делает именно он. И искренне полагает, что сделал это кто-то другой. Но какая, черт подери, у него тогда ступень, если выход на “двоечке” он просто не замечает?!
* * *
16 января — 22 января 2083 года
Селенград
Оля проболела неделю. Первые трое суток она просуществовала в непонятном мареве. После экзамена по физике никак не могла отоспаться, просыпалась с мыслью “как же хочется спать!” И во сне ей снилось, что она вечером ложится в уютную постель и засыпает. Когда более-менее научилась справляться с закрывающимися глазами, обнаружила, что у нее держится высокая температура и страшно болит горло.
Ей было очень приятно, что про нее не забывали. Приезжала Наташа, привезла малиновое варенье. Потом приехала еще раз, вместе с Катей, Павлом и Черненко. К этому моменту Оля почти выздоровела, только кашляла сильно. Посидели, попили чайку, съели проспоренный Павлом торт. Шоколадный, Олин любимый.
Оля только после болезни заметила, как сильно изменились Павел и Сашка Черненко. Они оба куда-то уезжали на неделю перед самой сессией, а вернулись как с линии фронта. Оля даже разглядела в черных Павловых волосах серебряные ниточки седины. Сказала ему, он тут же помчался в ванную и повыдергивал их.
Рассказали Оле все новости. Риту, оказывается, прямо с экзамена увезли в больницу. Сердечный приступ. Оля расстроилась, но ее успокоили: уже все нормально, через три дня выписали. Рита после больницы подала заявление о переводе на роботехнику, там требования были помягче. И физику будет пересдавать там. Другому преподавателю. Оля несколько раз звонила ей домой, хотела посочувствовать, предложить свою помощь — в принципе она могла бы посидеть с Ритой, подготовить ее так, чтобы сдать экзамен Есусикову и остаться на военке, — но Риты то ли не было дома, то ли она не брала трубку. Обиделась, наверное. У нее еще за тот случай с Ильей, когда Оля отказалась ехать с ней, обида осталась. В конце концов Оля махнула рукой: ну в самом деле, кому это надо? Оле надо уговаривать Риту, чтобы помочь? Или это Рите нужно? Ну вот то-то же.
И почти каждый вечер звонил Илья. Трепались по полтора часа. Оля каждый раз после такого вечернего разговора засыпала легко, с улыбкой. И никакие кошмарные экзамены не мучили ее во сне.
* * *
13 февраля 2083 года, суббота
Селенград
Всю ночь Оле снились грибы — к слезам. И, вообще, весь день встречались дурные приметы.
Вернувшись из Академии, Оля увидела на определителе номер Ильи. Ага, понятно. Он еще тогда, когда был у нее дома, обнаружил, что камера от телефона нуждается в серьезном ремонте, на ходу не починишь. Посоветовал Оле не пользоваться камерой и пообещал починить, когда у него время будет. Этот звонок означал, что Илья выкроил время.
Оля позвонила ему, быстро оделась и вышла, прихватив камеру. Ветер был ужасным. Хотя термометр показывал вполне приемлемую цифру — примерно минус десять — казалось, что намного холодней. Еще этот снег в лицо… Ужасно хотелось забиться в какую-нибудь щель и там дождаться Илью — они обычно встречались по принципу двух поездов из легендарной задачки: “один поезд выходит из пункта А, другой из пункта Б, каждый идет со своей скоростью, и надо определить место встречи”. Но щели не было. По левую руку тянулись ограждения уличного спорткомплекса завода теплотехнических устройств, по правую высились вставшие на попа бусы жилых зданий. Единственный закуток, дающий защиту от ветра, находился в самом конце Архангельской улицы. Что поделать — новостройки.
С Ильей встретились в пятидесяти метрах от заветной щелочки. И Оля решительно направилась к ней, думая, что сначала переведет дух, а уж потом — в обратный путь. Щелочка была образована недостроенной коробкой туннельного проезда, и от ветра защищала великолепно. Оля забилась поглубже. Всучила ему камеру, Илья тут же сунул ее за пазуху, отчего стал похож на борца-тяжеловеса из мультиков — с такой же надутой грудью.
О чем они говорили поначалу, Оля не запомнила. Наверное, о всякой чепухе. Потом она прицепилась к его фразе из разговора недельной давности:
— Ты не так сказал.
— Можно подумать, ты помнишь.
— Помню. А что не помню — записываю.
— Зачем? — искренне удивился Илья.
— Я дневник веду, — объяснила Оля. — Еще со школы. Сначала для самодисциплины, потом привыкла. А сейчас — помогает. Вот, память стала лучше.
У него загорелись глаза:
— Дай почитать!
— Не дам, — отрезала Оля таким тоном, что любому было бы понятно: это не провокация на уговоры.
— Почему? А-а, — он понимающе кивнул, — там же про мальчиков написано. Слушай, а у тебя много их было?
Хорошо, что был вечер и Илья не мог увидеть, как Оля покраснела.
— Достаточно, — уклончиво сказала она, думая, что теперь ни за какие коврижки не покажет ему ни странички из дневника.
Он хихикнул:
— А чего ты стесняешься? Все ж такие.
— Ну вот ты — ты мог бы взять и вот так хотя бы рассказать о своих девушках?
— Да пожалуйста. Рассказать?
— Давай! — опрометчиво потребовала Оля, от всей души надеясь, что он смутится и откажется.
Она ошиблась. И пришлось ей выслушивать не очень-то красивые истории про его любовные похождения.
Сначала была Алла, которую он очень сильно любил. И которая его бросила, ничего не объяснив. Они познакомились, еще когда учились на курсах. Тогда они жили рядом. Потом Алла переехала, и Илья каждый день ездил на другой конец города, чтобы ее увидеть. И не считал это подвигом или утомительным занятием.
— Мы расстались в десяти метрах отсюда, — спокойно сказал Илья. — Дошли до перекрестка, она сказала — все, не звони мне больше. И ушла.
— И все?
— Да.
Потом он познакомился с Таней с топливной химии — “вот как с тобой, по телефону”. Отношения с Таней он назвал уже дружбой. Телефонной. Потому что после ссоры с Аллой твердо решил: никакой любви в его жизни больше не будет. Еще какие-то девчонки из двора, причем отношения были кратковременными, так, чтоб развлечься. Илья рассказывал спокойно, не скрывая подробностей, и в конце концов Оля поняла, для чего он все это говорит. Он показывал, что, кроме Аллы, ни одна девушка ему не нужна. И он не пустит Олю в свою жизнь. Для нее там нет места.
Оля слушала, не в силах перебить, и чувствовала оглушающую боль. Как будто кожу содрали, оголенные нервы кричат, а она ничего не может поделать. Едва не ревела.
— Танька из всех них самая нормальная была, — цинично заметил Илья.
— Чего ж ты с ней поссорился?
— Она хотела, чтобы у нас была любовь. А телефонная дружба в любовь не переходит. Разошлись по-хорошему.
Оля поняла, что больше не может разговаривать. Даже рядом находиться не может.
— Пойду домой, — объявила она.
Илья предложил проводить — равнодушно-снисходительным тоном. Оля в панике отказалась, ей сейчас невыносимо было его общество.
Быстро шла по Архангельской, не замечая ни ветра, ни снега. Слезы застряли в горле жгучим комком. Хотелось кричать в голос, выворачивая легкие, удариться обо что-нибудь — сильно-сильно. Чтобы получить зримое оправдание затопившему ее страданию. Чтобы сознание успокоилось, не только чувствуя адскую боль, но и видя ее причину.
“С Танькой у нас была телефонная дружба, как с тобой. А телефонная дружба в любовь не переходит…”
На перекрестке Архангельской и Солнечной Оля чуть не попала под снегоуборочный комбайн. Причем заметила его в последний момент. Хорошо, что оператор оказался более внимательным: комбайн с несвойственной ему резвостью развернулся, подняв тучу легкого серебристого снега, Оля только шарахнулась плечом о борт. И продолжала нестись как угорелая, не зная, повезло ей или стоит пожалеть о том, что жизнь не оборвалась сейчас. За спиной послышался приглушенный грохот, потом вроде бы кто-то окликнул ее, но Оля испытывала такой панический страх при мысли, что Илья мог зачем-то догнать ее, что побежала еще быстрей, не оборачиваясь. Всю улицу на одном дыхании пролетела.
Домашнее тепло показалось ей плотным, рукой потрогать можно. Квартирку затопил сладкий сытный запах — Оля днем пекла блины. Вспомнила, как перед выходом подумала: если Илье вздумается опять нагрянуть к ней домой — почему-то именно он решал, идти к ней домой или нет, — то ей будет что поставить на стол к чаю. Доставилась… Она, даже не разувшись, сползла по входной двери, крепко зажмурилась, переживая новый приступ боли.
Телефонный звонок. Оля подняла трубку:
— Да.
Оля сама поразилась, услышав себя: голос был мертвым.
— С тобой все в порядке? — Илья непритворно волновался.
— Абсолютно.
— Я переживал, как ты дошла, вдруг что-нибудь случилось…
— Со мной все в порядке, — с напором повторила Оля. Все тем же мертвым голосом.
И положила трубку. Зажмурилась, стиснула зубы. Этот звонок добил ее. Слезы потекли горячими ручейками, а дышать стало так больно, что лучше б не дышать.
Боже мой, думала Оля, как такое могло получиться? И с ужасом понимала, что Илья совсем не тот человек, которого бы ей хотелось в нем видеть.
Ей с самого начала стоило бы раскрыть глаза. Она ему доверяла, не скрывала этого доверия, потому что не хотела сдерживаться и лукавить. “Будь что будет”, — думала Оля, и даже не пыталась проанализировать их отношения. Зато это сделал Илья. И цинично объяснил, чего хочет. Даже не попытался сгладить резкие слова.
Доигралась, думала Оля. Сама себе твердила — он только друг. И не заметила, как влюбилась. Теперь он ей нужен, а она ему — нет! Не нужна! Что может быть страшнее?! Она для него — лишь очередная знакомая. И он требует, чтоб она не вздумала рассчитывать на что-то большее. Телефонная дружба, вот как он это называет.
Конечно, Оля виновата сама. Ни одна здравомыслящая девчонка никогда в жизни не станет так слепо доверять почти незнакомому человеку.
Подруга, в лучшем случае только подруга. Она так и стояла у телефона, не раздевшись с улицы, ее знобило после мороза и ветра. Задавленная истерика вызвала чувство острой сонливости, но Оля еще не прожила всю мерку отведенной ей на сегодня боли. Поэтому стояла, не двигаясь. Давала себе какие-то страшные обещания, а горло сжималось, и слезы повисли на ресницах.
Господи, все было так хорошо, так зачем она в него влюбилась?!
* * *
13 февраля 2083 года, суббота
Селенград
Павел заметил ее слишком поздно. Оля выскочила из темной полосы между домами и слепо рванула вперед. А на нее надвигалась громада снегоуборочного комбайна, сибирского комбайна, своими клешнями легко разбивавшего глыбы льда в пару-тройку кубических метров.
Павел кричал ей вслед, но Оля ничего не слышала. Еще не поняв, что могло с ней случиться, если она несется вперед как слепая, Павел сорвался с места. Бегал он существенно быстрей нее. И все равно — не успевал, катастрофически не успевал…
Все произошло неожиданно. Комбайн, махина с двадцатиметровым радиусом разворота, повернулся на девяносто градусов на месте, убирая страшные клешни с Олиного пути. Павел еще успел испытать легкий суеверный ужас, увидев, как машина заволоклась характерной серебряной дымкой, и упал, сбитый с ног непонятной волной. Оля, мчавшаяся по прямой, вписалась точно в середину борта комбайна. Вздрогнула, отступила, обогнула его, скрылась в лунной тени дома. И тут комбайн, будто ждал, пока она окажется на безопасном расстоянии, рухнул набок: радиус разворота оказался слишком мал, а скорость — слишком велика для такого маневра.
Сашка помог Павлу сесть, отряхнуться, сам сел рядом на облепленный снегом бордюрчик. Павла будто током ударило: сообразил, что происшедшее чудо может быть объяснено только вмешательством реал-тайм корректировщика. И как пить дать — того самого Вещего Олега. Для вящей надежности еще оглянулся по сторонам. Точно, никого нет. Значит, свидетелями потенциальной катастрофы стали только они с Сашкой. И предотвратил ее кто-то из них. За себя Павел был уверен. Поэтому с подозрением уставился на Сашку.
— Что? — спросил тот. С не меньшим подозрением.
— Кроме тебя, некому.
— Почему? Еще ты.
— Я не делал.
— Ну и я тоже.
Сашка отвернулся. Павел не выдержал:
— А кто тогда?!
— Я почем знаю? — окрысился Сашка.
Павел его понимал: Сашке совсем не хотелось еще раз на полигон. Павла, впрочем, от такой перспективы тоже корежило.
Непонятная сила ухватила Павла и Сашку за воротники курток сзади, рывком поставила на ноги. При ближайшем рассмотрении непонятной силой оказался бесшумно налетевший сзади Илья Моравлин. Он был зол, как сто тысяч чертей.
— Все в порядке? — спросил он быстро.
Павел переглянулся с Сашкой, прочел в его глазах понимание. Вдвоем уставились на Моравлина. С подозрением.
— Я “постовщик”, — отмел их гнусные инсинуации Моравлин. — Реал-тайм вне моей компетенции.
— Я ни при чем, Пашка тоже, ты физически не можешь. Ну что, остается только Ольга, — съехидничал Сашка.
— Исключено, — отрезал Моравлин. — Информатику знать надо. У женщин физиология не та, чтоб “рутом” быть.
— Знаешь, в свое время считалось, что женщина не может заниматься наукой, потому что у нее мозги иначе устроены! — отчего-то рассвирепел Сашка. — И право голоса ей не нужно, потому что она не способна разобраться в политике!
— Ладно, — очень легко сдался Моравлин, — версия еретическая, но Фоменко уже умер, а Стайнберг далеко, так что нас никто не услышит… Проверяем.
К изумлению Павла, Моравлин вытащил из-за пазухи телефон, набрал номер — интересно, откуда он его знает? Сказал две или три фразы, и таким нежным тоном, что Павел нехорошо насторожился. Илья отнял трубку от уха, изумленно посмотрел на нее, спросил:
— Как — к черту?
— Что, вот так и послала? — с живым интересом уточнил Сашка. — Этими словами?
— Да нет, это так, комментарий к брошенной трубке. — Помолчал, потом ехидно заметил: — Нет, господа борцы за права женщин, феминизму в информатике делать нечего.
Павлу на миг показалось, что за язвительностью Моравлин скрывает растерянность, непонимание, вполне объяснимую обиду от того, что с ним не пожелали разговаривать, другие какие-то, не связанные с Вещим Олегом переживания. Странно, подумал Павел, Моравлин знает Олин телефон, и говорил так, будто они пять минут назад расстались, а никто и не знает, что они встречаются вне Академии… Но уже через секунду впечатление рассеялось. Моравлин тоскливо посмотрел на небо, все, что он думает об увертливом Вещем, отчетливо читалось на лбу.
— Ты как здесь очутился? — спросил Моравлина Павел, на всякий случай спросил, просто чтоб убедиться: его появление — результат случайного совпадения, а не запланированного свидания с Олей.
— Живу рядом, — коротко ответил тот. И даже не подумал спросить, что здесь забыли Павел с Сашкой.
На той стороне перекрестка тормознуло такси, подняв тучу снега. Павел вдруг понял, что ветра больше нет. Улегся как по мановению волшебной палочки. И небо — чистое, усыпано звездами. Куда в один миг делись облака — непонятно. Его пробрал легкий озноб, когда сообразил, что резко улучшившаяся погода могла стать результатом корректировки… вот только это вовсе не вторая ступень, на которой обычно работал Вещий Олег. Жуть какая.
Рассеянно наблюдал за машиной на той стороне перекрестка. Из нее тем временем выбрался человек в расстегнутой куртке, с щегольски обмотанным вокруг шеи длинным шарфом. Поскользнулся, чуть не упал, замахал руками, как крыльями. Побежал через перекресток по диагонали.
— Та-ак, — замогильным голосом сказал зоркий Сашка. — Знакомые все лица… Димка Ковалев со второго курса.
Павла аж скривило. Гарный барвинок, блин… Оля порой ассоциировала слова по странной прихоти. Под Новый Год на концерте самодеятельности, когда на сцену вышел Ковалев, из зала крикнула вместо “парубок” — “барвинок”. Так за Ковалевым погоняло и закрепилось. Не любил его Павел, сильно не любил. По вполне понятной причине — чертов барвинок решил, что Оля самая подходящая подставка, чтоб вокруг нее увиться. На себя б посмотрел сначала, чучело! Эти невинные детские глаза в пол-лица, точеный носик, эти женские губки бантиком, шея… у Павла палец толще, чем у этого барвинка шея! Про фигуру сказать нечего, три мосла на казеине. И все туда же!
Ковалев похлопал дециметровыми ресницами, ощупал всех тревожным взглядом, вздохнул:
— Уф, раненых нет. А я чуть не помер. Сижу в операторской, книжку читаю, все ж на автомате… А тут как толкнуло меня — на экран посмотрел, а там человек прямо под ковш бежит. Потом — ни хрена не помню. Робка говорит, что я комбайн по тормозам и разворот на месте, для надежности, чтоб как на “Титанике” не получилось. А я — не помню. Очухался — комбайн на боку лежит. Ну, я все дела на Робку свалил, сам в такси и сюда.
Павел торжествующе посмотрел на Сашку, потом на Моравлина. Значит, попался-таки, голубчик! Вот сам все и сказал. А барвинка пробрал словесный понос:
— А я всяких аварий с детства боюсь. Как пережил один раз — до сих пор кошмары снятся. Лет пять назад, в Московье. И всего-то на три дня приехал к родне, так на тебе… Прикиньте, едем мы с теткой в маршрутке, как вдруг в пол что-то долбануло, и чувствую — летим! Вниз! А я еще у окна сидел, только и запомнил, что падали на какого-то велосипедиста…
Моравлин смотрел на барвинка нехорошо. Пристально, тяжело. Потом перебил его излияния мягким таким, психиатрическим тоном:
— Дим, тут ряд нехороших совпадений… Ты мне просто скажи, в каких событиях ты участие принимал, или был свидетелем, а в каких — нет. Ладно?
— Ладно, — разом притух и испугался барвинок. Оглянулся, схватился за голову: — Ой, блин, меня ж с работы выгонят! Как я этот комбайн поднимать буду?! А на стипендию фиг проживешь нормально.
— Поднимем, — успокоил его Моравлин. — Невелика проблема. Давай по порядку. Ты помнишь случай, когда Цыганкову морду набили? Вся Академия неделю трезвонила.
— Помню! — обрадовался тот. — Почти при мне, считай, было. Я в борцовскую заглянул как раз, думал Лильку Одоевскую найти, мне внизу сказали, что она в борцовской Ваську ждет. Ну мы с Робкой Морозовым и пошли. И гляжу — драка.
— А тебе хотелось, чтоб Ваське по кумполу настучали? — сочувствующе спросил Моравлин.
Павел наконец понял, что его беспокоило. Барвинок вел себя как-то слишком по-детски, как нарочно старался. Приглядевшись, отметил, что у него остановившийся взгляд. Потом посмотрел на Моравлина — и догадался. Моравлин загипнотизировал Ковалева, чтоб тот разговорчивей был. Правильно, так с этим Вещим и нужно. И слегка позавидовал Моравлину, владевшему такими методами допроса.
— Еще бы! Он, сволочь, мне знаешь, сколько говна сделал? И еще предупредил, мол, если я ему морду набью, он меня посадит.
Павел чуть не прыснул: трудно было представить, чтоб хилый барвинок мог хотя бы поцарапать бугая Цыганкова. Да он подойти не сможет!
— Ты хотел, чтоб ему только по морде дали?
— Ну… Илья, понимаешь, он мне мешает. Вообще, моя бы воля, его б давно из Академии выгнали. Он же дуб! Понимаешь, дуб он! Он же ничего по специальности не знает! Ну учеба — это ладно. Меня ж перед самым Новым Годом секретарем МолОтского бюро факультета выбрали. А Цыганков ходит в активистах МолОта. Конечно, меня б не выбрали, если б он в это время в себя после драки не приходил, так что я тебе отдельно благодарен. Но мне он там не нужен! В общем, я перед каждой сессией Богу свечки ставлю, чтоб Цыганкова выгнали. Только Бог меня не слышит.
— А ты слышал про то, что Есусиков теперь разрешает на пятерку в первом семестре сдавать?
— Не только слышал, но и видел! Это ж конкретный прикол — как первокурсники физику сдают! Ласов из нашей группы у Есусикова лаборантом работает, так мы все к нему пошли на этот спектакль смотреть. Там же в лаборантской стекла с односторонней прозрачностью. Ну вот, видел я это.
— А когда смотрел, не было у тебя ощущения, что в той группе что-то не так, кому-то нужна помощь? Или, может, кто-то показался тебе лишним?
Ковалев растерянно моргал, не понимая намеков.
— Ты Риту Орлову не знаешь, случайно? — уточнил Моравлин.
— Эту дуру?! — Ковалев скривился. — Она меня подсидеть пыталась. По линии МолОта.
Моравлин положил Ковалеву руку на плечо, оглянулся на ребят. Слова не нужны. Полное совпадение. Ковалев был свидетелем или непрямым участником всех случаев, когда отмечался прямоугольный сигнал. Причем про него то не знали, то его не замечали.
— Дим, знаешь, я в таких вещах разбираюсь, — мягко сказал Моравлин. — У тебя шок. Тебе надо показаться врачу.
— А комбайн? — жалобно спросил барвинок.
— Была б проблема! — с нехорошим весельем воскликнул Моравлин.
Павлу показалось, что его огрели по голове чем-то мягким. Моравлин как-то повернулся, ничего не сказал, потом на миг коснулся раскрытой ладонью грудины Ковалева. У Димки подломились ноги, глаза закатились под лоб, стоявший рядом Сашка едва успел его подхватить.
— Грузите его в машину, — скомандовал Моравлин.
— А чего это?… — спросил Павел. — Истощение после корректировки?
— Нет. Я укатал. На всякий пожарный. Я больше не хочу отлавливать его.
Погрузив бесчувственного барвинка в дожидавшееся такси, Павел оглянулся. Комбайн стоял, как положено, на полозьях. Только поперек улицы. И непонятно было, с чего Павел решил, будто комбайн вообще падал.
— “Постовка” первой ступени, — пояснил Моравлин с усмешкой, не дожидаясь вопросов. — Мне тоже иногда практика нужна.
В машине Павел сел вперед, показывая дорогу, а Сашка с Ильей на заднем сиденьи с двух сторон поддерживали барвинка. В бессознательном состоянии тот был похож на девочку. Мальвинку.
Во втором корпусе Академии, где размещалась одна из лабораторий Лоханыча, к их приезду уже все были готовы. На вахте топтался Митрич, а Лоханыч так вообще заждался клиента. Ковалева погрузили в кресло, сами в коридоре ждали результатов. Моравлину позвонил Бондарчук, но ничего говорить не стал, обещал приехать.
— Между прочим, я тоже эту аварию видел, — вдруг сказал Сашка.
Павлу слегка поплохело. Ну что, сговорились все, что ли? Пароль для встречи изменить нельзя?
— Причем именно эту. Я узнал. Там тоже маршрутка, упавшая с рельса, и парень на велосипеде. Его раздавило, что ли, не знаю. Я далеко был, и даже подходить не стал.
— Ты тоже? — неожиданно спросил Моравлин, посмотрев Павлу в глаза.
Павел вздрогнул, но взял себя в руки:
— А странная эта авария, да? Почему-то сейчас под подозрение попадают только те люди, которые видели ту аварию, — и ответил на вопрос Ильи: — Да, я тоже. По молодости лет в свидетели не попал. И до сих пор не знаю, что там с тем велосипедистом стало.
— Ничего, — посмеиваясь, сказал Моравлин. — Если верить тому, что я сейчас здесь.
Минута молчания. Сашка опомнился первым:
— Между прочим, я ни вас обоих, ни Ковалева не помню. Причем что характерно, велосипед запомнил на совесть.
— А я, самый непосредственный участник, не помню и саму аварию, — сказал Моравлин. — Пришел в себя в больнице. На следующий день. И узнал разом все. Что на меня чуть маршрутка не упала, что я корректировщик, и что меня засунули в больницу, потому что было подозрение на насильственную инициацию. Так, кстати, и не выяснили, была она или нет, но на полуторной ступени я работаю без напряга. А больше всего я расстроился, когда узнал, что остался без велика, а новый мне до следующего лета не купят.
— Действительно, — задумался Сашка, — почему ж сейчас встречаются люди, у которых эта авария — общее место биографии? Причем люди эти друг друга не помнят.
— Никто никого не помнит — это из-за того, что “рут” неопытный. Вместе с неживыми объектами живых накрывает, а сознание такое насилие не всегда пережить может. Опытный “рут” людей обходит. А при чем тут авария… Наверное, при том, что именно на той аварии впервые засекли Вещего Олега, — пояснил Моравлин. — Кстати, тогда он тоже ушел сквозь пальцы. А сейчас собирает свою дружину. Чтоб идти на Царьград. Или на Киев, не помню, какой из походов у него первым был.
— Ну, нет! — возмутился Павел. — Я с этим барвинком, — кивнул на запертую дверь кабинета, — срать в одном Поле не сяду, не говоря уж о походах!
Моравлин беззвучно хихикал. Сашка отворачивался, под столом толкая Павла ногой, мол, придержи свою ревность.
Приехал Бондарчук. Злой и уставший. Положил на стол портативный сканер, с которым не расставался.
— Взяли клиента? — не дожидаясь ответа, сел. — Короче, два разряда. “Рутовый” и пост. “Рутовый” — прямоугольный, пост…
— “Постовка” — моя, — сказал Моравлин. — Я порядок после Вещего наводил.
Из кабинета вышел Лоханыч. Грустный. И Павел откуда-то узнал, что тот скажет. Психиатр налил себе воды, осушил стакан.
— Ничего обнадеживающего я сказать не могу, — начал он. — Успел поймать затухающие каппа-альфа ритмы до того момента, как они просто исчезли. Не сошли на нет, а просто пропали. Этот парень принял на себя отражение, только и всего.
Павел крякнул, под досадой маскируя облегчение. Он действительно не желал, чтобы этот педоватый барвинок оказался героем. У Моравлина вытянулось лицо, он тихо выругался.
— Если нужен вывод, — продолжал Лоханыч, — то я однозначно утверждаю, что Дмитрий Ковалев не является искомой персоной, проходящей в отчетах под кличкой “Вещий Олег”. Он вообще практически не обладает паранормальными способностями.
Бондарчук мрачно кивал головой:
— Я вам вот что скажу: ловить нам теперь Олежку до посинения, потому что он заапгрейдился. Я засек разряд третьей ступени.
Моравлин побледнел:
— Инициация?!
— Черта с два! Прекрасно вышел из Поля. Общее время пребывания — ноль целых, три десятых секунды! За этот период успел повалить чертов комбайн, разогнать к дьяволу облака — блин, такой любитель звездного неба, что ли? Облака ему чем-то помешали… — и сгенерить свое отражение. То самое, которое он на Ковалева повесил. Вот потому и говорю, что ловить его нам — не переловить. Если он начал генерить отражения, труба дело. Уже на сканер никакой надежды.
— Но как-то же его можно вычислить? — спросил Павел. — По косвенным признакам, допустим. Какие могут быть косвенные признаки того, что человек только что побывал в Поле?
— Сильная жажда, головокружение, обмороки, иногда общее болезненное состояние, депрессия, истерики, — перечислил Лоханыч. — То же самое, что наблюдается у огромного количества людей при простом переутомлении. А с другой стороны — посмотри на Илюху. Полчаса назад из Поля. И как огурчик. А сейчас скажет, мол, с чего ему уставать, если первая ступень — это фигня? Так вот подумайте: а что, если Вещему третья ступень — фигня? — Выдержал паузу, обвел всех взглядом. — Никак вы его не найдете. Забудьте даже надежду. Бондарчук, ты Олега Скилдина вспомни. Он когда не хотел мозолить глаза, его в упор никто не замечал. Только приборами брали. Вот так и с Вещим будет. Приборы в крик и в истерику, а вы будете ходить мимо, как будто он стеклянный. И пока ему самому не надоест валять дурака, вам его не увидеть.
* * *
05 марта 2083 года, пятница
Селенград
В офис Службы Павел опаздывал. С одной стороны, ничего страшного, собрание неофициальное, — отмечали канун Восьмого марта, — а с другой, Павел терпеть не мог опаздывать. Все из-за Огурца, который руководил практикой у первокурсников.
А вот интересно, отстраненно думал Павел в метро, каково это, когда все, от первого и до четвертого курса, даже преподаватели, за спиной называют тебя Огурцом? А с другой стороны, что поделать, если каждый студент, только взглянув на его лошадиную усатую физиономию, понимал, что руководителя практики могут звать только Огурцом? Наверное, Огурец знал, что его так прозвали, потому никогда не надевал ничего, в чем была хоть одна зеленая нитка. Синее, черное, иногда красное. Брился так чисто, чтобы отросшая щетина не вызывала подлых ассоциаций с пупырышками. Но прозвище не отлипало, за что Огурец старательно мстил студентам, в основном, третируя их постоянными уборками и задержками. Вот как сегодня, например. Павел с Сашкой планировали заскочить к физруку, но Огурец решил, что свободное время студентам ни к чему. И закатил генеральную уборку. В результате Сашка поехал в спорткомплекс, а Павел — в офис, чтоб не опаздывать вдвоем.
Проскочив проходную, Павел тут же содрал с себя куртку, счистил слой льда, образовавшегося на ней из-за мокрой метели. Ну и погодка… Поднялся наверх, сначала повесил куртку в сушилку, и только потом направился в большую залу для общих сборов.
— А где Моравлин? — спросил Царев у Павла.
— Я его сегодня даже не видел. У нас практика в подвале, мы наверх и не поднимаемся.
Сашка Черненко пришел через полчаса, сразу после Машки Голиковой и Нины Жуковой, проторчавших у парикмахера полдня.
— Уже все, да? — спросил Сашка. — Пустите меня в уголок, — и принялся пролезать вдоль стола, как будто нечаянно коснувшись буквально всех женских коленок по пути.
— Все, — кивнул Савельев. — Кроме Моравлина.
— А его не будет, — сказал Сашка. — Я его видел только что. Он в сторону дома топал, — и заговорщицки подмигнул: — С девушкой.
— Ну слава Богу, — вздохнул Савельев. — Наконец-то. Я уж думал, он в монахи после Сердюковой пострижется. Отошел. Так, раз его не будет, то можно начинать. Давайте, мужчины, озаботьтесь шампанским, пока милые дамы не вспомнили, что им тоже Бог руки дал.
Милые дамы — а Павел уже заметил, что в Службе дамы умели быть по-настоящему милыми! — и не собирались корчить из себя феминисток. Давно немодно. Сидели, пересмеивались, строили глазки — так, чуть-чуть. Ради приличия. Савельев, по случаю торжественного банкета в цивильном костюме, встал, в руке — фужер с шампанским, обаятельно улыбнулся. Умеет, гад, когда надо быть очаровательным.
— Милые наши, прекрасные женщины! — прочувствованно начал он. — Хотя все мы знаем, что сей праздник появился благодаря тому, что мы, бессовестные лентяи, заставили женщин работать и всячески их притесняли до того, что появилась Клара Цеткин, которая и настояла на праве женщин иметь свой собственный праздник, — от этого праздник не перестает быть праздником. И я сейчас, от лица всех мужчин Службы хотел бы вам сказать: вы напрасно думаете, что мы начинаем восхищаться вами только в канун Восьмого марта. Мы восхищаемся вами целый год. Иначе нельзя, потому что на самом деле все наши поступки продиктованы одним лишь стремлением — понравиться вам. Но Восьмое марта — день особенный. Потому что в обычные дни мы скованы сотнями правил поведения, запрещающих как нам, так и вам открытое проявление эмоций. И только Восьмое марта позволяет нам быть самими собой. Открыто восхищаться вами, делать вам подарки, говорить комплименты, ухаживать… Э, что я говорю? Если б в Службу не брали женщин, я бы с горя ушел в монастырь. В женский, разумеется. Потому что, скажу честно, нам просто свет без вас не мил. И сейчас я хотел бы выпить за вас, за вашу красоту, за то, что вы так милосердно скрашиваете нам жизнь. Цветите, светите и не обижайтесь на нашу якобы невнимательность: ведь всем известно, что мы все видим, только сказать стесняемся.
Все засмеялись. Мужчины пили стоя, гусарски выпятив грудь, женщины в большинстве своем просто пригубили.
После торжественного слова начальника обстановка почти мгновенно превратилась в неофициальную. Бондарчук, из шифровальщиков переквалифицировавшийся в звукорежиссеры, организовал музыку. Дим-Дим пригласил танцевать Машку Голикову, по случаю праздника сделавшую себе новую стрижку. Царев для приличия гневно сверкнул глазами: Дим-Дим на всех банкетах танцевал только с Машкой. Но все прекрасно знали, что это из-за невероятной, постыдной для блокатора стеснительности: Машка была лучшей подругой Нины Жуковой, Лоханычевой медсестры. Дим-Дим предпочитал подбивать клинья к Нине при Машкином посредничестве.
Павлу было немного скучно без Оли, и даже думалось: если Царев приводит Машку, хотя она не работает в Службе, то кто мешает пригласить Олю?
На перекуре Митрич о чем-то спорил с Царевым, Павел уловил только конец реплики:
— …вот ты сам спроси у Илюхи — он тебе подтвердит.
— А и спрошу! — завелся слегка поддатый Царев, потянув из кармана телефон.
— Царев, имей совесть! — осадил его Лоханыч. — Тебе ж ясно сказали: Илюха сегодня с девушкой. Оставь парня в покое.
— Да он уже дома, наверное, — сказал Сашка. — Часа два прошло, успел доехать-то.
— Ну и что? — воззрился Царев.
— Ничего. Девушку проводил и уже свободен.
— Ага, проводил, — скептически заметил Царев. — Ты не смотри, что Илюха таким скромником выглядит. Он своего не упустит. Это ты его просто не знаешь, потому иллюзии питаешь на его счет.
— А мне не надо знать его, — парировал Сашка. — Достаточно знать эту девушку. А девушка — очень строгих правил.
— Да? — с явным сомнением спросил Царев. — Это кто такая?
— Из нашей группы. Ольга Пацанчик.
— Кто?! — в один голос спросили Царев, Лоханыч и Павел.
Павлу показалось, что его ударили. Илюха Моравлин — и Оля?! Ему даже в голову не могло прийти, что такое возможно… И почему-то сразу поверил, что Сашка не приврал, и это не совпадение — мало ли кто с кем в метро идет? Тем более, Оля и Моравлин живут рядом. Нет, тут он нутром почуял, что вместе они были вовсе не потому, что им так жилье распределили. Вот, значит, почему Оля в последнее время так изменилась. Резко. Он-то, дурак, думал, что после удаления антикорректора в лице Риты. А оказывается, там Моравлин постарался.
Царев внезапно зашелся не слишком трезвым смехом. Хохотал до слез, Павел неодобрительно на него посматривал, не сумев распознать причину веселья.
— Сейчас… — сказал Царев. Отсмеялся, вытер выступившие слезы. — Слушайте, это ж натуральный безопаснический анекдот! Короче, дело было так. Сидит у меня дома Моравлин. Веселый такой. Мне звонят из Московья, так и так, человек к нам переводом идет. Моравлин мне и говорит: не один, а двое, парень и девчонка, девчонку зовут Ольгой. На следующий день я узнаю — все в точности совпадает. А мне из-за этих москвичей ректор чуть голову не оторвал. И тут мне на глаза Моравлин попадается и заявляет, что он, типа, пошутил! Я психанул и говорю, что я тоже шутить умею, а посему возиться ему с этой Ольгой! Нет, и что получается?! Возится!
— А я тебе сейчас вторую часть этого анекдота расскажу, — негромко сказал Лоханыч. — Стоим мы вот на этом самом месте с Илюхой, он мне и говорит, что у него глюки: показалось, что на подоконнике “Ольга” красиво написано. Дело было весной, а осенью приходит ко мне и давится от смеха: мол, Цареву этот глюк в измененном виде пересказал, а тот возьми да сбудься!
Павел только прикрыл глаза. Значит, его надеждам сбыться не суждено. С такими знаками не поспоришь…
— Я не знал, — посерьезнел Царев. — Слушай, так что, получается, Оля какую-то роль играет? Если насчет ее появления Поле предупредило?
— Трудно сказать, — уклончиво ответил Лоханыч. — Тут мы втроем стояли. Гошка переживал из-за Вещего, Семенова и Скилдина — это третьего марта было, в прошлом году, — я волновался, как бы Гошка не начудил, а Илюха личную драму переваривал. Может, Поле ему и подсказало таким образом, что рыдать-то из-за Сердюковой не стоит.
— А знаешь, у меня еще одна мысль появилась, — с сомнением сказал Царев. — Еретическая, сразу говорю. Если это третьего марта было…
— Пойдем, — перебил его Лоханыч. — Потом поговорим. А то нас женщины выпотрошат. И будут правы, потому что сегодня их день, а не Вещего Олега.
Павел осторожно придержал Сашку, чтоб тот задержался, тихо спросил:
— И давно они так? Я имею в виду, Оля с Моравлиным.
Сашка отвел глаза:
— Давно. Помнишь случай с комбайном? Оля ж со свидания такая расстроенная бежала. И Моравлин совершенно не в себе был, хоть и притворялся, что все нормально. Они поссорились, по-моему. Я не сразу понял, только когда Оля разговаривать с ним по телефону не стала.
Ч— черт… Ужасно то, что именно такая схема событий и примерещилась Павлу в тот вечер. Тогда списал на самовнушение и ревность.
— Почему раньше не сказал?
Сашка отвернулся. Долго молчал.
— Не знаю. Веришь? Просто не знаю, почему. Не хотелось.
Праздник был испорчен безнадежно. Павел вернулся в офис, кому-то механически улыбался, пил тосты, делал все, что от него требовалось. На белый танец его вытащила Машка Голикова. Которая, между прочим, училась в одной группе с Моравлиным. Павел подавил зверское желание немедленно выпытать у нее все сведения о вероятном противнике. Машка почувствовала:
— Паш, держи себя в руках. Я знаю, это тяжело. Но тебе с ним еще работать.
— Но почему?! — не выдержал Павел. — Почему? Я знаю ее два года, она никогда в жизни вот так быстро ни с кем не сходилась! Всего-то два месяца прошло! И она никогда не держала себя с парнем свободно. Чтоб вот так, на глазах у всех, чтоб все видели, что она уехала с ним…
Машка вздохнула:
— Я понимаю. Не знаю, успокоит тебя или нет… Так решило Поле.
— Ага, — саркастически заметил Павел, — а Моравлин — корректировщик. Так что не Поле так решило, а Моравлин.
— Ты только ей этого не говори, что он корректировщик, — испугалась Машка. — Подумает черт знает что… И ничего он не решал. Не мог. Корректировщик может так подправить, что два человека встретятся или не встретятся, но он не может задать те эмоции, которые люди испытают при встрече.
— Да все это ерунда! До сих пор никто не знает, что такое Поле и как они его корректируют! Они сами не могут сказать, что они делают и как! Каждый отсебятину несет! Может, мы выдумали это Поле, а на самом деле тот снимок, который сделал Алтуфьев, к нашему Полю никакого отношения не имеет! Может, корректировщики совсем другим занимаются, а мы уж придумали объяснение. Неправильное, зато понятное всем нам. А они над нами смеются!
Машка погладила его по плечу. Ласково, участливо, матерински.
— Паш, тебе, наверное, лучше сейчас пойти домой. Или не домой, а посидеть где-нибудь с надежным другом. Или, хочешь, я попрошу Лоханыча с тобой поговорить? Будет легче.
— Мне не нужно легче. Я не институтка какая-то, чтоб жаловаться и утешения искать. Сам разберусь, — буркнул Павел.
Но все-таки оставил веселую компанию. Добрались с Сашкой до ближайшего частного кафе, Сашка взял пива, а Павел — водки. По старой испытанной технологии решил горе залить.
Почти ни о чем не говорили. Павел погрузился в свои мысли, а Сашка просто составлял фон. Или отгораживал его от мира. Неважно. Важно, что его присутствие было нужным.
Потом Павел позвонил Рите и сказал, что сейчас приедет. Сашка от комментариев воздержался и в компанию не набивался.
Больше всего Павел боялся, что Рита встретит его в нижнем белье, а на столе будет ждать своего часа бутылка шампанского. Буквально каждая новая подружка в Московье встречала его именно так. Самая пошлая ситуация. Он бы, наверное, удавился, если б она повторилась еще хоть раз в его жизни.
Рита встретила его в домашнем халате. Длинном, наглухо застегнутом. И на столе вместо шампанского были обычные чашки с тарелками. Рита вела себя не развязно, Павел ни о чем не рассказывал. Ни к чему.
А потом Павел остался у нее ночевать.
