Я сидел под банановым деревом, как вполне справедливо называл Андрюшка этот мощный травянистый стебель, и смотрел на солнце, которое спокойно, не драматизируя, без паники, падало в море. Тополь, подкрепляя свою репутацию человека-машины, торчал третий час на командном пункте — бегал от компьютера к факсу, а от факса к радиостанции. Верба пошла прошвырнуться по периметру наших владений, и Лешка, памятуя о состоянии «патронессы», а также о скором наступлении темноты, взялся ее сопровождать. Белка в доме укладывала Андрюшку, уставшего безумно, но и возбужденного сверх всякой меры, а потому не слишком охотно засыпающего.

Я сидел под бананом в гордом одиночестве и вспоминал давешний разговор с Тополем.

— Ну, и что же все-таки случилось в Москве? Как нам удалось выпутаться?

— А ты думаешь, это интересно?

— Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты — такая скучища! Почему-то принято считать, что за августом девяносто первого или октябрем девяносто третьего скрываются какие-то страшные тайны — прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а на самом-то деле все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить бабки, а тихо, мирно, интеллигентно поделить у нас все никак не научатся. Вот ты же писатель. Мечтаешь, наверно писать для народа. А знаешь, чего народ жаждет в литературе? Не знаешь. А мне тут случайно один издатель рассказал. Между прочим, из самой крупной в Москве фирмы по производству чтива. Сегодняшний читатель в неумеренных количествах пожирает русский детектив.

— Понятно, — сказал я. — Про шпионов, про мафию, про покушения на президента.

— Ничего тебе не понятно, — возразил Тополь. — Политика всем уже надоела, читатель теперь любит бытовуху. Ну, к примеру, семилетний мальчик Ваня украл у дяди Пети порнокассету, а дядя Петя возьми да и замочи его. Однако у мальчика Вани друг — местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю и влюбляется в его жену тетю Машу, но тетя Маша не может ответить взаимностью, потому что она лесбиянка. Тогда Вова попадает на зону и становится там с горя «петухом», а тетя Маша, оставшись совсем одна, от тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.

Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:

— А все-таки…

— У Платана работает Гаврик — Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в Москве, может быть, видел?

— Нет, ни разу.

— Ну так вот. Платан подключил его к расследованию, и Гаврик взломал не ломаемую в принципе тройную защиту на «винте» главного компьютера Кузьмина. Платан сам дока в компьютерах, но и он не понял, как это вообще возможно. Вся информация должна была «сгореть» от такого вторжения, но Гаврик скинул ее на дискету. Там много чего было, в этих секретных файлах. Однако меня в первую очередь заинтересовал один — с системой паролей и кодом персональной ячейки в «Менатепе». Профессионалы такие вещи держат только в голове, но Патлатый, наверно, беспамятным был или психотропных уколов боялся пуще хакеров. В общем, я сразу еду в «Менатеп». И попадаю, конечно не в тот филиал. Пилю через всю Москву в нужное хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая мигалка не помогает, а уже тридцатое декабря, то есть это сегодня утром было, и утро, вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в «Менатепе», что у них обед. Я показываю «корочки» ФСБ, и тогда выясняется, что все равно не хватает одной цифири. Некогда разбираться, почему, но требуется личный код Скобякова. Платан отказывается называть его по телефону, даже по сотовому, и приезжает сам. Я плохо понимаю, чего ради такая запредельная, конспирация, но не спорю, и мы теряем еще полчаса.

Кедр каждые пятнадцать минут выдает мне на пейджер безумные шифровки все более тревожного содержания. И когда приезжает Платан, любые меры предосторожности уже не кажутся чрезмерными, потому что зам управляющего банком «Менатеп» вежливо сообщает нам что доступ к соответствующей ячейке закрыт вплоть до особого распоряжения господина Барсукова. Звоним мы, конечно, не Барсукову. Я звоню в Администрацию президента, и там очень мило удивляются: «Ах, это вы, Леонид Андреевич? А господин Григорьев доложил нам, что кто-то из службы безопасности Кузьмина потребовал доступа к его персональной ячейке».

Конфликт, таким образом, урегулирован, но, прежде чем спускаться в бункер, я вызываю бэтээр и группу Еремеева. С самого утра у меня на хвосте висели григорьевские контрразведчики, но теперь на это нельзя просто так плюнуть. Мы с Платаном уже внизу, когда приходит новая тревожная информация — от Клена с Лубянки: приведены в боевую готовность практически все части Московского гарнизона, дивизия Дзержинского, спецвойска службы Коржакова, легендарная «Альфа» и даже особое подразделение ГРУ. Это называется — большой шухер. Я тут же даю команду Кедру брать охрану и уматывать со Старой площади куда-нибудь на дачу. Хватит нам Клена на Лубянке. Конечно, мы еще больше заинтригованы содержимым ячейки. И содержимое, сам понимаешь, не обмануло ожиданий.

Едва мы открыли внутренний отдел сейфа, как магнитофон автоматически включился и начал говорить. Что-то подсказывает нам: надо дослушать до конца. Переписать тут же, «с голоса», некуда, а транслировать эту информационную бомбу по каким бы то ни было каналам — безумие. Мы просто слушаем и запоминаем. Наконец магнитофон выключается и тут же вспыхивает. Ни я, ни Платан даже не пытаемся его тушить.

Это знакомый фокус — одноразовое прослушивание.

«Кто ж нам теперь поверит?» — спрашивает Платан.

«А ты не догадался, что это всего лишь копия?» — утешаю я его.

Платан думает ровно секунду.

«Ты прав, — говорит он. — Оригинал в „МК“?»

«Скорее у Разгоновой».

До Бронной совсем недалеко ехать. Но тут срабатывает пожарная сигнализация «Менатепа», воет сирена, гудят тяжеленные гермодвери… Ловушка! — мелькает первая мысль. Да нет же, просто дым от сгоревшей пленки! Я заталкиваю поглубже в сейф злополучный магнитофон и торопливо закуриваю.

— Леонид Андреич, ну что же вы, — мягко журит служащий банка, — здесь же повсюду надписи «Не курить».

И в этот момент на пейджере Верба. Сообщение высшей степени срочности: Базотти преставился.

Немая сцена похлеще, чем в «Ревизоре».

Платан неожиданно скисает. Все, говорит, если они уже знают, нас отсюда просто не выпустят, взорвут к черту весь «Менатеп», но нас не выпустят. А мне вдруг, наоборот, становится весело. Я бросаю ошарашенной Вербе, что сейчас не до Дедушки, и начинаю отдавать приказы по сотовой. Я точно знаю, что наши линии никто не прослушивает, ну абсолютно точно знаю, зря я, что ли, всю сознательную жизнь этими штуками занимался? «Лицам первой и второй категорий причастности, всем, всем, всем, — распоряжаюсь я, — рассредоточиться, эвакуироваться, в кратчайшие сроки покинуть пределы СНГ, передать по цепочке: общая тревога».

Бэтээр уже подан, мы едем на Бронную к Разгоновой, еще совершенно не представляя дальнейшего маршрута. Но у меня упорное предчувствие: пленка ни в какой ни в редакции, а у Ольги в тайнике, вот только тайник может оказаться, например, в деревне Заячьи Уши — на этот случай я и объявляю эвакуацию. Высшая категория причастности будет держать оборону в Москве до последнего, с чиогородними мы пока не торопимся.

И тут Кедр сообщает, что Разгоновой дома нет, более того, местонахождение ее пока не установлено. То есть машина стоит в переулке на Арбате, а Ольга пропадает уже час, хотя ушла на пятнадцать минут, о чем предупредила водителя. Агент из группы Терентьева, сменившей еремеевскую команду, решил за Ольгой не ходить: невелика важность в обстановке всеобщего шухера. Ругать его за это трудно, ведь слежка за Разгоновой давно считается у ребят бессмысленной рутиной.

Вот тут уже я впадаю в легкую панику. Собственно я теперь не знаю, куда дальше ехать: Бронную нельзя засветить раньше времени, а двигать еще куда-то — полный бред. И мы ставим бэтээр на площади у метро «Чистые пруды», пугая добропорядочных граждан. Картинка славная — совсем как в августе девяносто первого. Платан долго объясняется с гаишниками, а я звоню Вербе на квартиру этого Никулина и рекомендую ехать домой. Верба сомневается, и тогда я приказываю ей уезжать. Вы ведь должны были в случае чего уничтожить документы и приготовиться к настоящему бою. На моей квартире уничтожать уже нечего, я позаботился об этом чуть раньше, и обмундирован я полностью с самого утра.

Верба просит еще пять минут — попрощаться с Никулиным. И тут — первая ласточка. Охрану Кедра и Пальмы отозвал лично Коржаков якобы для инструктажа, но уже понятно, что это арест. Мы по-прежнему торчим у «Чистых прудов».

Через пять минут выясняется, что ваш «Ниссан» сопровождают в Лялин переулок григорьевские ребята и они же отсекли группу Меньшикова. Инцидент заканчивается мирно, Верба приказывает не стрелять. Еще один приказ не стрелять отдаю уже я, когда возле подъезда от вас отсекают Лешку Ивлева. У Клена охрану снимать не надо — Шурик сидит на Лубянке, а это как в волчьей яме. «Выясняй, где Ельцин, — говорю я Платану, — и поехали прямо к нему. Других вариантов у нас уже нет. Они не станут стрелять по бэтээру в центре города», — зачем-то добавляю я и чувствую, что сам не верю в это бодрое утверждение.

И тут звонят терентьевские ребята: объект 002 вернулся в машину и движется к дому. Оказывается, Белка просто два часа моталась по магазинам. «Ух ты, лапочка, думаю я, — подарочки новогодние покупала». Что называется нашла время и место. И никто ее не похищал, и никому она не нужна. Ну, держись теперь, Ларионов! Теперь я знаю, куда нам ехать!..

Почему все, кого мы хотели видеть, оказались после шести вечера в Кремле, я так и не понял. На информацию нашу реагировали они странно. Никто не спешил освобождать охрану РИСКа и крутить все назад. Сценарий Ларионова, разумеется, провалился, но у них там был какой-то еще запасной сценарий. Если бы я впервые видел вблизи тех, кто управляет сегодня страной, я бы решил, что они давно все про Ларионова знают, и задуманный этим гадом криминальный переворот — не более чем спектакль, разыгранный специально для нас, для службы РИСК. Но такая интерпретация была бы слишком примитивной. Конечно, Ларионов собирался въехать в Кремль на танке не под Новый год. Полагаю, никак не раньше июня, и декабрьский переворот планировался просто как глобальная стычка спецслужб. Может, ему даже было все равно, какая из четырех останется: Коржаков, Барсуков, Ладыгин или мы. Он упрощал для себя ситуацию, расчищал место для будущих боев. Задумано красиво, но, как и в любом деле, всего не предусмотришь. Ларионов не учел двух маленьких кассет в старых сапогах на антресолях. И план посыпался.

Растерянность на лицах высоких государственных мужей показалась бы нам даже смешной, если бы не были так свежи в памяти выстрелы из танков по парламенту. В общем, мы отказались сдавать оружие, кассеты позволили лишь послушать, транслируя запись из бэтээра, а Ольгу Разгонову оттуда вообще не выпускали, затем, сформулировав свои условия, разделились: Платан поехал выручать Клена, а я с еремеевской командой и возвращенным мне Ивлевым рванул к вам. О том, что под полом в большой комнате заложена бомба, нам сообщил Кедр за десять минут до взрыва. Мы как раз подъезжали к переулку. Саперов вызывать было поздно, и я вызвал пожарных.

Кедр с Пальмой, буквально отстреливаясь, улетели раньше нас спецрейсом на Тель-Авив. Только Платан с Кленом остались в белокаменной. Я им позвонил из Шереметьева: «Ребята, это не обязательно! Можете линять вместе со всеми». — «Ну уж нет, — сказал Клен. — Пока идет чеченская война…» А Платан добавил: «У меня тут такие деньжищи зарыты…»

Прерывал ли я Тополя по ходу его рассказа? Конечно прерывал. Задавал вопросы, делал язвительные замечания. У нас был нормальный диалог. Только вам-то это зачем? По-моему, так интереснее. Впрочем, вспомнил. Один любопытный вопрос я ему задал.

— Погоди, Тополь, — сказал я. — Вот ты мне еще в бэтере говорил, что мы контроля над Россией не утратили, а народ весь тут, слиняли все… Как же так?

— Ну, во-первых, слиняли не все, — терпеливо начал объяснять Тополь. — Осталась мощная агентурная сеть. Во-вторых, мы скоро, очень скоро вернемся. В-третьих, большинство Причастных, по официальной версии, уехали просто на похороны отца-основателя. А в-четвертых, послушай одну байку.

— Ну давай.

— Мой хороший друг, кстати, писатель-фантаст, был в Новой Зеландии. Взял там в прокате машину и гнал по ихнему хайвэю со страшной скоростью. Тачка отличная, и дорога позволяет. Вдруг тормозит его полицейский. Что такое? Оказывается, был знак — не выше ста двадцати. Ах-вах! Покажите документы. А права-то советские. Полицейский посмотрел и говорит: все понятно. Писатель мой аж обиделся: мол, что значит, понятно?! А то, говорит полицейский, что у вас в Советском Союзе людей много, а у нас в Новой Зеландии только три миллиона, и жизнь каждого человека нам дорога. Извините, пожалуйста, заплатите штраф. Так вот, у нас в службе ИКС народу еще меньше, чем в Новой Зеландии. И больше никто из наших погибнуть не должен.

Солнце зашло. Под бананом сидеть стало грустно. Верба загуляла совсем. Наверно, все-таки они с Алексеем нашли друг друга. Ревновал ли я? Ну, может быть, немножко. В сложившейся ситуации это выглядело совсем глупо. Я очень надеялся, что Андрюшка уже уснул.