Книга: Тварь непобедимая
На главную: Предисловие
Дальше: ЧАСТЬ 2 ОБОЖЖЕННЫЙ АДОМ

Михаил Тырин
Тварь непобедимая

ЧАСТЬ 1
КОРОЛЬ РЕАНИМАЦИИ

Уже много дней над стылой землей плыли тучи. Они ползли медленно и уныло, как отступающая армия. Передний край этой темной молчаливой армады еще держался, еще сыпал по ночам мокрым снегом. Но днем в тыл начинало бить молодое весеннее солнце, и плотные свинцовые ряды размыкались, разваливались, таяли.
Тучи шли, хотя могли бы прекратить свой бесполезный и бесславный марш, остановиться, сдаться солнцу, низвергнуться вниз потоками воды, раствориться, потому что все равно были обречены на это в конце своего пути.
Но они продолжали упрямо ползти куда-то. Будто у них – безмолвных обитателей неба – имелся высший смысл в том, чтобы пройти свой путь до конца, до самой последней точки.
С высоты их полета огромные города казались россыпями детских кубиков. Миллионам людей, наблюдающим с земли это молчаливое шествие, не было никакого дела до тех причин, что двигали небесную армию в неизвестность. У людей был свой путь и свой смысл.
* * *
– Алька, как тебя родители на ночь отпускают? – спросил Семеныч, разливая чай по пластмассовым кружкам.
– Сама удивляюсь, – ответила Алина, выкладывая на газету бутерброды. – Наверно, потому, что я им ничего не рассказываю.
Гриша смотрел в окно, за которым кипело снежное броуновское движение. Белые крупинки стукались о стекло и, ничего не добившись, отлетали назад, чтобы бессильно упасть к колесам машины.
Чаепитие, еще не начавшись, было прервано хрипением старенького «Алтая». Все с досадой переглянулись – диспетчер перебирал бригады в поиске свободной.
– Тридцать вторая, – позвал наконец динамик. – Тридцать вторая – база.
– Поужинали, – вздохнул Григорий, поднимая перемотанную изолентой трубку. – Тридцать вторая на связи.
– Дорожно-транспортное на Профсоюзном бульваре, – сообщил голос диспетчера со странным сочетанием усталости и возбуждения. – Выезжайте, больше никого пока нет. Там с пострадавшими...
– Все с сердечными приступами? – поинтересовался Григорий.
– Что?
– Ничего. У меня кардиология, а не реанимация.
– Повторите, не понял, – проговорил диспетчер. – Выезжаете или нет?
– Да, едем, давайте адрес.
Семеныч, не изменив выражения лица, переливал чай обратно в термос.
– Может, все-таки перекусим быстренько? – предложила Алька.
– Перекусим на подстанции. Там дорожное с пострадавшими, – ответил Григорий, кладя трубку на место. – Поехали. Профсоюзный бульвар, рядом с мостом.
В стекло «рафика» все так же молотила снежная крупа. Гриша представил, как кто-то лежит сейчас в темноте на обледенелом асфальте, истекая кровью, и поежился.
Весна в этом году выдалась злая. Ледяные ветры все несли и несли снег – тяжелый и колючий, как гранитная крошка. Днем снег таял, а к вечеру вновь начинал собираться в ямах и впадинах белыми зернистыми кучками.
Кардиологической бригаде не так часто приходилось подбирать кого-то на улицах, обычно случались квартирные вызовы. Григорию долго не нравились эти тихие жилища с зашторенными окнами, навеки въевшимся запахом лекарств, печальными родственниками, привыкшими передвигаться на цыпочках и говорить шепотом, изучившими все разделы медицины преимущественно по настенным календарям. Потом привык.
И вот теперь выдался редкий шанс поработать в иных условиях – на пронизывающем ветру, рядом с искореженными машинами, под стон их покалеченных хозяев. Как мудро замечено предками, хрен редьки не слаще. Тем не менее уличная работа угнетала меньше. Здесь, в отличие от эрудированных домочадцев, никто не лез под руку с советами, не пытался блеснуть познаниями. В уличной горячке врач, как правило, был единственным, кто знал, как нужно действовать, – и он действовал на свой страх и риск.
Машина катилась по маленьким улочкам, которые ни-кто, кроме опытного Семеныча, толком не знал. Он один имел представление, как с помощью этих потайных троп в каменных джунглях сократить маршрут. Уже через несколько минут он показал на дорогу.
– Вот за тем домом – наш бульвар.
Машина выскочила на освещенную фонарями улицу. И в этот момент все увидели картину, заставившую Альку испуганно ахнуть, а Семеныча – обронить крепкое словечко.
Впереди бушевало пламя. Дорогу перегораживал автопоезд, завалившийся набок. Горел фургон, и горели какие-то тюки, вылетевшие из него. Тягач тоже перевернулся и прижал к опоре моста легковую машину, марку которой уже невозможно было определить.
Больше ничего увидеть не удавалось, поскольку бульвар был запружен другими машинами.
– Я туда не проеду, – сразу сказал Семеныч.
В самом деле, на дороге творилось настоящее столпотворение: машины сигналили, дергались взад-вперед, между ними бегали взмыленные дорожные инспекторы, размахивая жезлами и рациями.
– Алька, за мной, – скомандовал Гриша и выбрался из машины, подхватив чемоданчик.
На них сразу набросился ветер, закидал снежными колючками, заставил зажмуриться. Алька накинула поверх халата куртку, прикрыла голову капюшоном.
– Надень халат на куртку, – сказал Гриша. – В крови же сейчас вся будешь.
– «Скорая» приехала! – крикнул кто-то.
Из лабиринта машин выбрался измученный сержант ДПС, потащил Григория в гущу, на ходу объясняя диспозицию. Его почти не было слышно из-за шума и рева автомобильных гудков.
Григорий остановился, когда ветер донес до него жар пылающего фургона. Осмотрелся, отмечая профессионально цепким взглядом, куда идти в первую очередь. Возле милицейской «девятки» стоял мужчина в одной рваной рубашке и что-то втолковывал инспектору. Его лицо было перечерчено струйками крови, однако он не кричал, не звал на помощь – стало быть, может подождать.
На обочине возле покореженного рекламного щита топорщилась исковерканными боками еще одна машина – судя по всему, иномарка. Возле нее толпились люди, слышался женский плач.
– В «Москвиче» зажало двоих! – кричал на ухо сержант. – Женщина стонет, а мужчина, кажется, все. Не шевелится. Сейчас подъедут пожарные с инструментами, будут вырезать. Там опасно сейчас, огонь...
– Раз опасно, значит, не пойдем, – ответил Григорий, свято блюдя требования инструкции.
– Да, не надо, – согласился сержант. – Ребята вкололи женщине какой-то заморозки, ей чуть полегче.
– Сейчас еще бригады будут, – сообщил Григорий, направляясь к иномарке.
Он увидел, что на асфальте впереди машины лежит полуголый человек, скрученный, словно шнек мясорубки. Он был неподвижен, лишь нога под разорванной брючиной судорожно вздрагивала. Судя по всему, одежду с него сорвало во время удара и последующего вылета через лобовое стекло. Перед ним стояла на коленях молоденькая девушка в короткой кожаной курточке, отделанной мехом. Она причитала, звала на помощь. Вокруг топтался какой-то народ, но никто не имел представления, как можно помочь.
Григорий тронул девушку за плечо. Та обернулась, и стало видно, что висок и щека вымазаны кровью. Похоже, осколками стекла ей рассадило лицо.
– Помогите ему! – проговорила сквозь плач девчонка. – Помогите ему! Сереженька, потерпи, врачи приехали...
– Алька, займись ею, только быстро, – кивнул Гриша, а сам склонился над лежащим. Черепно-мозговая, сразу определил он. Если вылетел через лобовое стекло, значит, наверняка и подвывих позвонков. И плюс к этому – повреждение подключичной артерии, из которой натекла уже лужа крови. Один глаз был закрыт, второй чуть блестел из-под приподнятого века. Григорий посветил фонариком – зрачок дернулся.
– Ну, что там?! – продолжала всхлипывать девица, мешая Альке обрабатывать ее же ссадину. – Что, скажите. Он живой? Ну?!
– Девушка, помолчите хоть минуту, – проговорил Григорий, безуспешно пытавшийся послушать пульс. – Поймите, вы мешаете. Алина, подай зажим...
Он давно уже отвык церемониться в подобных случаях. Частенько самым трудным была не работа с пациентом, а борьба с его родными и близкими. Они думают, что врач – волшебник, а в его чемоданчике бутылочки с живой водой. Хотя на самом деле ни черта у него нет и зачастую ничего он не может, кроме как побыстрее доставить человека в стационар...
– Я закончила, – отрапортовала Алька, закрепив повязку и тампон на лице девушки. – Куда ее?
– Она пусть ждет, а ты – бегом за каталкой, – проговорил Григорий, пытаясь остановить кровь зажимом. – Потом сделаешь девчонке инъекцию. Нет, постой! Помоги мне, приготовь обезболивание.
– Что – морфий, промедол?
– Ни в коем случае! Ищи новокаиновую глюкозу.
Гриша сделал укол, еще один.
– Что еще?
– Приготовь мне дексаметазон и лазикс. И беги за каталкой. Только возьми кусок фанеры – будем укладывать на твердое.
– Может, помочь? – предложил кто-то из публики. Алька так быстро унеслась, что не удостоила добровольца ответом.
Гриша осторожно снимал с тела мокрые клоки одежды, глядя, нет ли серьезных повреждений. Разобрать было трудно – все залила кровь. Однако он смог определить, что ребра практически целы, – на иномарке оказался упругий руль. Значит, можно работать с грудной клеткой, не опасаясь порвать легкие осколками костей.
– Почему вы ничего не делаете?! Помогите ему, скорее же! – не успокаивалась подруга пострадавшего.
– Милая, твой звонкий голос ему уж точно не поможет! – разозлился Григорий. И тут он услышал за спиной крики.
К ним со всех ног бежали двое дорожных инспекторов.
– Всем отойти назад! Не задерживайтесь, быстро, быстро!
Григорий привстал, встревоженно огляделся. Оранжевая машина-техничка оттаскивала покореженный «Москвич» от опоры моста. Какие-то люди метались рядом, орали, размахивали руками. Некоторые подбегали к лежащему тягачу и тут же отскакивали.
– Водитель вспомнил – у него газовый баллон в кабине, – проговорил запыхавшийся милицейский прапорщик. – Огонь уже там, сейчас как бабахнет...
– Главное, вовремя вспомнил, – заметил Гриша, покосившись на тягач.
– Память девичья, мать его... – процедил прапорщик, оттирая пот рукавом. Он был толстым, полнокровным, его лицо светилось красным – то ли от отблесков огня, то ли от здоровья. – Отойдите подальше и человека уберите, если еще живой.
– Живой, живой, – сказал Григорий – больше для плачущей девчонки, чем для инспектора.
Появилась Алька, за ней поспешал водитель, отягощенный носилками.
– Что, Семеныч, решил размяться? – удивился Григорий.
Семеныч, как и большинство шоферов станции «Скорой помощи», был пенсионером и непременно напоминал об этом, если требовалось кого-то тащить.
– Да подсоблю, чего там... – смущенно проговорил он. На него, старого водилу, эта авария произвела тяжкое впечатление. Видимо, из чувства шоферской солидарности он не усидел на месте.
– Поторапливаемся. Осторожно... – произнес Григорий, приступая к перекладыванию пациента на носилки. – Алька, сверни свой халат в валик – и под шею... И старайся не смещать голову...
Поставить каталку на колесики не удалось – не было места проехать, пришлось тащить ее между машинами на руках. Алька пошла вперед, она несла чемоданчик и вела под руку девицу. Та начала утихать, увидев, что врачи наконец-то зашевелились.
Все четверо находились на полдороге к «рафику», когда ночь вдруг превратилась в день. Взметнувшееся за спинами пламя бросило тени вперед и вверх, на стены домов. Григорий почти не услышал грохота и пронзительного женского визга, потому что в ту же секунду заорал своим: «На землю!»
Он и сам сразу присел, стараясь не уронить носилки, но почувствовал ладонями, что сзади, со стороны Семеныча, они стукнулись-таки об асфальт.
– Семеныч, держать же надо! – в сердцах воскликнул он. Затем спросил: – Все целы?
– Мы – целы, – послышался испуганный голос Альки.
Слышался стук – сверху валились обломки, поднятые взрывом. Семеныч кряхтел где-то в темноте сзади, так и не поднявшись с асфальта.
– Ну, давай поднимай! – поторопил его Гриша, снова впрягаясь в носилки.
– Обожди. – Голос у водителя стал немного странным.
– Да что там у тебя?!
– Он у вас раненый, – сказал кто-то.
Какой-то человек высунулся из кабины хлебного фургона и показывал пальцем на Семеныча.
Гриша подошел, опустился на корточки.
– Что?
– А-а... – с досадой вздохнул водитель. – Во, гляди...
Он повернулся правым плечом. На кожаной куртке зиял геометрически ровный надрез, в глубине которого блестела свежая кровь.
– Глубоко?
– Да не пойму, – сокрушенно ответил Семеныч. – Оно как бритвой, я и не почуял. Погоди, сейчас подымусь...
Он встал и тут же оперся о руку Григория – его качало.
– Ох, чего-то голова идет кругом... Идем скорей.
Алька, не дожидаясь указания, взяла носилки, привычно заняв место у ног пациента – где полегче.
Через минуту они отгородились от шума, снега и ветра дверями санитарного «рафика». Семеныч оглядел всю компанию и слабо усмехнулся.
– Не машина, а больница, – сказал он. – Одни больные.
– Алина, займись, – велел Гриша, кивнув на Семеныча. – Потом не забудь сделать столбняк дамочке.
Сам он склонился над носилками. Мужчина уже не подавал видимых признаков жизни. От него пахло коньяком и мочой. Григорий послушал пульс, посмотрел давление. Он все-таки был жив. Почти жив. При определенном везении оставался шанс вытащить его.
– Гриша, – раздался заметно ослабевший голос шофера, – извини, но я сегодня уже не ездец.
– Ничего страшного, – попробовала успокоить его Алька. Она сняла с Семеныча куртку, рубашку и теперь накладывала бинты. – Надрез неглубокий, кровопотеря легкая...
Григорий покосился на рану и понял, что без штопки здесь не обойтись.
– Может, потеря и легкая, но... Годы-то мои какие? Гриш, ты попроси милицию за руль...
Григорий не ответил, занятый пациентом, лишь с сомнением покачал головой. Он видел – после взрыва на дороге поднялся такой переполох, что всем было не до них.
Тут напомнила о себе девчонка, до сих пор молча наблюдавшая, как Гриша колдует над ее Сережей.
– Можно я от вас позвоню? – спросила она, показав на «Алтай».
– Сама не сможешь, а показывать некогда, – отмахнулся Григорий.
– Мне очень нужно. Покажите, пожалуйста. Послушайте, а куда вы его повезете?
– Ближе всего – «Красный крест». Наверно, туда.
– Ну, пожалуйста, мне очень надо позвонить!
– Да подожди же! Как поедем – тебе наберут номер.
– Мне срочно нужно. – Она снова начала заводиться. – Откройте дверь!
– Эй, ждать не будем! – крикнул ей вдогонку Григорий, но девица уже выскочила на улицу и скрылась за машинами.
– Вот неугомонная, – с осуждением сказал Семеныч.
– Я сажусь за руль, – решил Григорий. – Алька, работай с человеком, ты знаешь, что делать.
– Капельницу ставить? – уточнила она.
– Да, поставь. Пятьсот кубиков желатиноля в бедренную артерию. Сама сможешь? Давай скорей, пока не тронулись.
– Смогу, поехали.
Гриша под ревнивым взглядом Семеныча пересел за руль, прошелся руками по рычагам. Он не водил уже почти год, но чувствовал себя вполне уверенно, поскольку с техникой всегда умел обращаться.
Завыла сирена. «Рафик» с натугой тронулся и пополз вперед, выпутываясь из лабиринта машин.
– Не гони, – сурово предупредил Семеныч. – На перекрестках притормаживай. Тише едешь – сам знаешь... Такие времена, что на твою мигалку никто не поглядит.
Он хотел еще что-то сказать, но сил осталось немного. Семеныч откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.
Григорий взял трубку телефона, вызвал диспетчера «Красного креста».
– Тридцать второй, везем клиента в нейротравму. Давление – сорок на двадцать, коматозник. Готовьте реанимацию.
Машина разогналась и помчалась по пустеющей вечерней улице, полыхая синим маячком. С момента вызова прошло не больше десяти минут.
* * *
– Ты эту катафалку сменишь, наконец? – лениво спросил Кича, когда «Опель» опять с грохотом подбросило на яме.
Ганс помолчал, не отрывая взгляда от дороги, потом ответил:
– Ботвы надо чуть подсобрать.
– У тебя разве денег нет?
– Есть, мало. Я хочу сразу путевую брать.
– И сколько тебе надо?
– Да пока не знаю точно, не торговался. Половину примерно собрал. Да еще векселек должны скоро вернуть. И этого крокодила определю. – Он хлопнул ладонью по панели еще не старого, но здорово замызганного «Опеля». – Ну и еще где-то придется догонять до суммы.
– Значит, уже присмотрел что-то?
– Ага, – охотно ответил Ганс и даже улыбнулся, что делал крайне редко. – «Паджеро» возьму. Уже закадрился с одним братком, он для меня его держит. Только бы денег поскорей собрать, пока он на обратно не пошел. Тогда моя машина будет.
– Джипы новые брать надо, а не жеваные, – заметил Кича, кидая в рот сигарету. – Продадут тебе опять какую-нибудь гниль...
– Нет, бугай что надо. Я уже пробовал, погонял за городом. Прет, как «Челенджер». Дорогу держит. Мотор ребята пощупали, говорят, нормально.
– А коробка, стояки? Кстати, где денег-то собираешься нарыть? Занимать будешь?
– Да нет, не люблю я кредиток. Подумаю, может, какое дельце обмозгую...
Кича не выдержал и усмехнулся. Оказывается, Ганс уже умеет дела обмозговывать.
– Знаю я твое «дельце»... – произнес он, глядя полуприкрытыми глазами, как плывут мимо уличные фонари. – Дрянь небось, да?
Ганс нахмурился и ответил не сразу:
– А что? Сейчас все мякину продают, а кто и ширево.
– Не все. Я, например, не лезу. В таких делах соображать надо. С кем хоть собираешься работать?
Ганс еще больше нахмурился, вцепился в руль. Ему вообще не хотелось делиться своими планами, но Кича вечно лезет в душу и вытаскивает все, как клещами. И не отмолчишься, не отмажешься, не переведешь разговор на другое.
– Есть один шушарик, – неохотно ответил Ганс. – Коля Муравей, знаешь?
– Знаю, знаю... – пробубнил Кича и как-то нехорошо улыбнулся: – Муравья все знают. Хочешь геморроя – вяжись с Муравьем. Загремишь под фанфары...
– Не будет геморроя. Я умно все сделаю.
Они замолчали. Ганс мечтал о джипе, на котором скоро будет катать по городу, распугивая всякую шелупонь. Он давно хотел машину с большим салоном, где ему будет нетесно.
Кича был занят совсем другими размышлениями. Он думал, что вот уже и Ганс подрос и начал закручивать какие-то свои дела. Прежде такого никогда не случалось. Ганс всегда ходил на коротком поводке и не помышлял о самостоятельности. Даже думать, работать головой у него не было нужды, поскольку Кича всегда брал это на себя. Не пора ли вежливо напомнить мальчику, где его место?
Кича брал Ганса лично для себя. Больше месяца присматривался к молодняку в спортзалах, пока не выделил этого парня: рослого, массивного, порывистого в движениях. При этом его незамысловатое лицо почти всегда выглядело спокойным. К тому же Ганс был судим – отсидел на «малолетке» три года за грабежи, и на этом тоже можно было играть.
Ганс был нужен Киче в качестве второго «я». Дело в том, что сам он не отличался ни ростом, ни мощью. К три-дцати годам он получил довольно много – стабильный доход, бригаду ловких отчаянных пацанов, известность и авторитет в своих кругах. Не было только одного – внушительности. Сколько ни ворочал он железа в спортзалах, сколько ни разбивал костяшек на ринге, нужного результата не достигал. Кича оставался маленьким и несерьезным на вид. Эдакий воинственный наполеончик, неспособный допрыгнуть до высоты роста противника. Это было не только обидно, но и затрудняло некоторые дела.
Досадный недостаток должен был восполнить Ганс, которому Кича предложил поработать у себя шофером. Но тот сразу сообразил, что шоферить придется не так, как прежде его покойный отец на стройке.
Дело происходило в сауне, разговор протекал под коньячок, в парилке повизгивали девчонки. Все замолкли, когда юный и неопытный Ганс в ответ на полушутливые намеки и предложения вдруг серьезно спросил:
– В бригаду берете, да?
Всех удивило, что он так спокоен и деловит, будто ему предложили просто подработать на разгрузке вагона. Молодые ребята обычно реагировали иначе – они либо цепенели от радости, либо немного пугались.
Кича в тот раз ответил, что бригада как-нибудь обойдется без него, без Ганса, а ему придется следовать за бригадиром повсюду и следить за порядком вокруг.
Ганс выполнял эту простую работу серьезно и обстоятельно, без всякой суеты. Когда Кича вел какие-то трудные переговоры, он маячил за его спиной как олицетворение той неумолимой силы, которая в нужный момент придет Киче на помощь. Это очень здорово действовало. Молодой телохранитель экономил бригадиру массу сил и нервов.
Заполучив Ганса, Кича начал менять облик. Если прежде он был похож на маленькую злую собачку, которая может больно покусать, то теперь стал «лакироваться», придавать себе лоск и интеллигентность. Он старался избавиться от блатных словечек, стал сдержанным в жестах. Одежду выбирал очень дорогую, но простую. Сделал стильную прическу.
Кича по-прежнему стремился произвести впечатление сильного и опасного человека, но отныне это была другая сила, другая опасность. Спокойная, но безжалостная. Кича уже сравнивал себя с гангстером, а не с разухабистым русским «братком», какие окружали его каждый день.
– Не вязался бы ты с наркотой, – снова заговорил Кича, отрывая Ганса от раздумий о новой машине. – Деньги и так кругом вертятся, найди что-нибудь поспокойней.
– Все гладкие места заняты, – хмуро ответил тот. – У нас тут ребята тоже не пальцем деланы.
– Мест полно, – жестко возразил Кича. – Хочешь – дам тебе на время вольную в районе, потрясешь барыг с ребятами. Риска меньше.
– Ты ж за барыг свою пайку затребуешь? – усмехнулся Ганс, выруливая на центральную улицу, оживленную даже в это позднее время.
– Затребую, – со вздохом кивнул Кича. – Без этого никак – времена такие.
Машина, доехав до следующего перекрестка, остановилась на светофоре. По стенам домов и деревьям пробежало вдруг фиолетовое сияние. Ганс увидел в зеркале санитарный «рафик», который медленно, но настойчиво пробирался между машинами. Прямо перед стоп-линией он притормозил – водитель, похоже, хотел осмотреться, прежде чем выскакивать на пересечение под красный свет.
Однако уже загорелся желтый, а «Скорая» все медлила. Возможно, заглох мотор. Ганс поспешно включил передачу, чтобы выскочить и занять место впереди «рафика», и не заметил, что тот наконец тронулся.
Раздался скрежет, «Опель» сильно качнулся. Бампер «санитарки» пропахал глубокую борозду на левом крыле и дверце.
– Твою мать! – прорычал Ганс, выскакивая из кабины. Кича неторопливо выбрался вслед за ним.
– Ну что за дела, а?! – заорал Ганс водителю – высокому русоволосому парню в белом халате, открывшему дверь ему навстречу.
– Уберите, пожалуйста, машину, – вежливо, но твердо попросил Григорий. – Мы везем умирающего в реанимацию.
– Сейчас будет тебе реанимация! – взвился Ганс. – Сам будешь как умирающий! Сначала ответишь за машину, а потом вали куда хочешь!
– Ребята, пропустите! – бесстрашно вступила в разговор Алька. – У нас больной, ему очень плохо.
– А кому сейчас хорошо? – сверкнул глазами Ганс. – Мне, думаешь, хорошо? – Он красноречиво кивнул на помятый «Опель». Затем швырнул в сторону Григория ключи. – На, забирай! Я на битых не катаюсь. А завтра заплатишь.
Ключи ударились о дверцу «рафика» и упали на асфальт, посыпанный снежной крупой.
Кича до последнего момента просто наблюдал. Ему нравилось, как Ганс, такой спокойный и медлительный, вдруг совершенно преображался, когда начинал решать проблемы с чужими. Это было идеальное качество – человек в нужное время мог переходить в нужное агрегатное состояние.
– Погоди, Ганс. – Он взял его за рукав, удерживая на месте. Затем нагнулся и поднял упавшие ключи. – Ребята работают, торопятся, умирающего везут. Может, когда-нибудь и нас так повезут. Пускай они проезжают, а потом будем разбираться. Вы согласны, люди в белых халатах?
– Уберите машину, – снова потребовал Григорий. Он не хотел никаких переговоров и соглашений, сейчас это было неуместно.
У Ганса, как всегда, хватило выдержки не спорить с бригадиром. Он быстро присмирел, вернулся в машину и отогнал ее в сторону. «Рафик» укатил.
Ганс снова вылез, ощупал вмятины.
– Ур-род, блин! – с негодованием сказал он.
– Хорошо, на моей не поехали, – чуть усмехнулся Кича.
– За свою ты ему башку бы снес, – с досадой проговорил Ганс. – А мою сморщили – тебе смешно.
Он обошел вокруг, зачем-то пнул ботинком покрышку.
– Куда я ее теперь такую дену? Ее и не продашь толком.
– Дурак ты, Ганс, – с сожалением произнес Кича. – А еще какие-то дела крутить хочешь.
– Не понял, – удивился Ганс.
– Да вот же перед тобой дело – и денежное, и безопасное. А ты плачешь. Неужели еще не понял, где умные люди деньги на джипы берут?
Ганс еще некоторое время пристально смотрел на Кичу, затем расплылся в ухмылке.
– А ведь точно! – воскликнул он.
Они еще раз переглянулись и весело рассмеялись. Через минуту «Опель» уже как ни в чем не бывало мчался по вечерней улице.
* * *
Некоторое время Григорий вел машину молча, плотно сжав губы. Семеныч изредка поглядывал на него и тоже помалкивал.
Что касается Альки, то она словно забыла о происшествии на перекрестке. Ей было не до того – она в одиночку делала все, чтобы довезти пациента до больницы. Уже в первые пять минут она взмокла, проводя попеременно то массаж сердца, то искусственное дыхание. Обычно эти процедуры делались вдвоем, но сейчас помочь было некому. Семеныч немного «плыл» и не способен был даже покачать подушку.
– Семеныч, что будет, как думаешь? – спросил наконец Григорий.
– Что будет... Платить придется.
– Много?
– Да вряд ли... Машина у них неновая. С другой стороны, ты и не виноват ни в чем, но с этими разве поспоришь?
– А если через суд?
Водитель не ответил, только горестно вздохнул. Снег за окнами, казалось, стал еще злее молотить по корпусу машины.
Едва они въехали во двор «Красного креста», от крыльца больничного корпуса отделилась женская фигура в накинутом поверх халата пальто. Григорий узнал Полину Вожжову из нейротравматологии. Врачом она считалась неплохим, но со своими коллегами обычно не церемонилась.
– Алька, как у тебя дела? – спросил он, пока врач шла к машине.
– Уходит, – отрывисто и с отчаянием ответила та.
– Где, показывайте, – потребовала Вожжова, заглянув в салон. Осторожно тронула голову через салфетку, приподняла веко. – Давление?
– Двадцать на ноль, – с готовностью ответила Алька.
– Опять труп привезли? – Вожжова обвела всех недобрым взглядом.
– Не труп, – насупилась Алька. – Корнеальный рефлекс...
– Да какой еще рефлекс?! Что взяли моду трупы у нас складывать? Посмотрите на него – фиолетовый уже...
Григорий понимал – никому не хочется делать безнадежное дело, записывать на больницу еще одну безуспешную реанимацию, ломать показатели и так далее. Но при этом иногда выпадает шанс из тысячи, что и безнадежного пациента можно вытянуть.
– Нам его обратно на дорогу вывалить? – произнес Григорий.
– Везите в свою БСМП... А вы вообще что?.. Вы – шофер?
– Я врач.
– А шофер?.. – Тут взгляд Вожжовой упал на Семеныча с перевязанным плечом, и она осеклась.
– Пройдите. – Она кивнула в сторону крыльца. – Там дежурный.
– Я дойду сам. – Семеныч кивнул Григорию, неловко выбрался на улицу. Там он обернулся. – Езжайте сами на базу. Меня ребята домой добросят.
– Ну, так что? – Григорий в упор посмотрел на Вожжову.
– Несите в приемку, – бросила та и, не сказав больше ни слова, зашагала к крыльцу.
– Ну что, Алина, запряжемся последний раз, – попытался улыбнуться Григорий. – А там и смена кончается.
Он вышел, чтобы открыть заднюю дверь, и тут услышал неподалеку знакомый взволнованный голос. Девчонка – та самая, с аварии.
– Вон они! Скорее, ребята.
Она тут же оказалась рядом. Григорий заметил, что бинты на ее лице уже заменили на фирменный комбинированный пластырь, а вот изодранную курточку она переодеть не успела.
Из темноты, где блестела какая-то большая роскошная машина, неторопливо выходили несколько молодых ребят. Все как на подбор – холеные, причесанные, в длинных солидных пальто.
Гриша мысленно чертыхнулся. Какие еще неприятности принесло в этот проклятый день?
– Очень хорошо, – произнес один из незнакомцев. – Как состояние Сергея Вадимовича?
– Замечательно, – хмуро ответил Григорий. – Через пару дней сможет играть в футбол. Головой...
– Я так и думал, – кивнул парень.
Григорий был не настроен с ним болтать. Они с Алькой, щурясь от ветра, вытаскивали из салона носилки.
– Я, собственно, хотел сказать... – начал парень, но замялся. – Ну, одним словом, мы его забираем.
– Кого? – искренне удивился Гриша.
– Пациента. Сергея Вадимовича.
– Рановато, – ответил Григорий, пытаясь освободить на носилках колесики. – Он еще не умер. Вы бы лучше помогли, время уходит...
– Подождите! – Незнакомец вдруг взял Григория за рукав и пристально посмотрел в глаза. – Я серьезно. Мы собираемся его увезти. В другую клинику.
– Ребята, не мешайте, ладно? – раздраженно проговорил Григорий. – Вы соображаете, о чем говорите? Он в коме, его срочно нужно подключать к аппаратуре. Некогда возить по клиникам.
– Борис, Виктор, помогите с носилками, – повернулся парень к своим. Сам же снова обратил взгляд на Григория. Вытащил что-то из кармана и сунул ему в руку.
Гриша посмотрел. В ладони зеленела смятая стодолларовая бумажка.
– Вы что, с ума все посходили?
– Гриш, понесли, – раздался голос Альки. – Холодно...
Однако предупредительные незнакомцы тут же отстранили ее от носилок и взялись за ручки сами.
– Я говорю совершенно серьезно, – тихо продолжал собеседник. – Мы увозим его в частную клинику. Здесь ему уже не помогут.
– Если вы будете меня задерживать, ему действительно никто уже не поможет. Все, отойдите с дороги!
Григорий попытался вернуть деньги, но собеседник демонстративно спрятал руки за спиной. Разговор непозволительно затягивался.
– Не обольщайтесь. – Парень едва заметно улыбнулся. – Он уже безнадежен. А если и случится чудо, то он с вашей медициной и со своей расплющенной головой останется полудурком. Послушайте, доктор, мы везем его в «Золотой родник», слышали про такое?
– Слышал. – Григорий остановился. «Золотым родником» называли частную клинику, открывшуюся в городском районе Золотые Родники. Григорий знал только, что там за сумасшедшие деньги людям делают какие-то немыслимые операции, и вроде бы иногда успешно.
– Так вот, мы забираем его туда. И не надо, пожалуй-ста, спорить.
– Дай ему еще, – бесцеремонно посоветовали из-за спины.
Парень снова улыбнулся и вложил в ладонь Грише еще одну такую же бумажку.
Носилки все еще стояли на колесиках рядом с «рафиком». Алька, не дожидаясь указаний, снова начала качать пациенту сердце – время стремительно уходило. Девчонка стояла рядом, молчала и гладила руку, свесившуюся с носилок.
– Я слышал про «Золотой родник», – произнес Григорий, в душе которого начало тлеть сомнение. – Но, поймите, реанимация везде одна и та же. Ехать туда – терять время, которого и так уже нет.
– Не беспокойтесь ни о чем. Я ведь тоже призываю не терять времени.
– Да, но... Уже готова аппаратура, там ждут. И вообще, это подсудное дело.
– Там не расстроятся, если останутся без больного. А насчет подсудности... Ну, можете сказать, что я вам угрожал. – Парень улыбнулся и изобразил пальцами, что стреляет в Григория из пистолета. – Хотя говорить вам ничего не придется. Обещаю.
Гриша в нерешительности мял в ладони доллары. Он бы отказался, он бы слушать никого не стал... Но из памяти поднялось перекошенное лицо Ганса, требующего оплаты за помятый «Опель». У Григория до сего момента таких денег не было.
– Ну все, договорились, – с облегчением произнес парень, воспользовавшись настроением Григория. – Ребята, тащите в машину...
Григорий вдруг увидел, как из тела пациента бесцеремонно выдергивают иглу капельницы.
– Стоп, перестаньте! – воскликнули они одновременно с Алькой. – Если не знаете – не лезьте. Мы сами его довезем, показывайте дорогу.
Парни в нерешительности переглянулись.
– Ну пусть, – сказал один. – Нам же лучше – салон кровью не пачкать.
– Алька, – проговорил Гриша, несмело посмотрев ей в глаза, – может, они правы?
– Делай как знаешь, Гриша, – ответила она. – Я тебе доверяю.
– Значит, едем. Только сделай ему интубацию, пока не тронулись.
– Один пусть будет с нами, – звонко приказала Алина. – Мне нужен помощник.
Григорий взглянул на безжизненное тело на носилках. Ему уже казалось, что он зря остановился, зря затеял разговор с этими странными незнакомцами. Видимо, надежды уже никакой. Но может, они знают, что делают?
– Поехали, – сказал он.
Снова «рафик» выехал на ночную улицу. Было слышно, как сзади Алька обучает добровольца-помощника.
– ...Вот это – подушка АМБУ для искусственной вентиляции легких. Нужно вот так нажать два раза, потом ждать, пока я качаю сердце. Потом, по команде, снова нажать...
– И все руками? – удивлялся парень. – Я думал, тут кнопочки-лампочки...
– Здесь вам не Америка...
Григорий вел машину, глядя в корму каплеобразного мини-вэна, на котором прибыли незнакомцы. Дежурство выдалось замысловатым. Сначала жуткая авария на бульваре, потом стычка с «быкообразными» на перекрестке, а теперь еще эти похитители трупов. И все в один вечер.
Они остановились возле уютного особнячка, окруженного кирпичным забором. Их уже ждали – на крыльце стоял под фонарем охранник в форме. Один из парней побежал к нему.
– Нужен Донской. Андрей Андреевич.
– Сейчас, сейчас...
На крыльце появился худощавый черноволосый мужчина примерно одного с Григорием возраста. Лицо было плохо различимо сквозь метель, Гриша заметил только, что в его чертах есть что-то южное, контрастное, тщательно прорисованное природой. Под халатом виднелась белоснежная рубашка и галстук.
Он подошел. Поглядел на «рафик», чуть нахмурился.
– А это зачем? Говорили же, без посторонних.
– Они сами напросились, – ответил кто-то из парней. – Сказали, будут по дороге откачивать.
– О, это другое дело, – почему-то усмехнулся Донской. – Врач – он всегда врач. Что вы ему делали, уважаемый?
Вопрос относился к Григорию. Тот покосился на Донского и тихо проговорил, посчитав вопрос дурацким:
– Маникюр и тонизирующий массаж.
– Я так и думал. А если серьезно? Анальгетики вводили?
– Нет, конечно.
– Это правильно.
«Сам знаю, что правильно», – подумал Гриша, выкатывая носилки.
– Забирайте, – сказал он.
– Доктора поощрили за старание? – поинтересовался Донской у сопровождающих.
– А как же!
– Надо бы еще. А ну-ка, возьмите, уважаемый...
– Перестаньте! – Григорий попытался отойти, но ему успели сунуть в карман еще одну бумажку.
– Не стесняйтесь, доктор, – с укором проговорил Донской. – Вы хорошо выполнили свою работу, вы привезли нам пациента без гипоксии. За это и платим. А еще за то, чтоб вы поменьше об этом рассказывали, хорошо?
Григорий промолчал. Он не знал, как смотреть в глаза Альке. Все походило на дурной сон, в котором тонешь, вязнешь и не можешь остановиться.
– Так, все, уважаемые! – Донской расставил руки, будто хотел огородить свое хозяйство от посторонних. – Вам пора домой. Благодарим за понимание и сговорчивость, а теперь – до свидания.
Григорий влез в кабину, рядом устроилась Алька.
– На базу, – сказал Гриша. – Голова кругом идет от этих приключений.
Несколько минут они молчали. Алька безучастно смотрела в окно. Григорий сунул руку в карман и вытащил комок купюр. Всего было двести пятьдесят долларов. Куда больше, чем зарплата врача, однако радости эти деньги не доставляли.
– Будем делиться? – предложил он Альке.
Та покачала головой.
– Не хочешь связываться?
– Оставь себе, Гриша. Меня родители без куска хлеба не оставят, а тебе еще за аварию расплачиваться. Забыл?
– Рад бы забыть...
Он сунул деньги обратно в карман. Они даже в собственном кармане оставались чужими.
– Что ты обо всем этом думаешь, Алина?
– Не знаю, – вздохнула она. – Сначала думала, влипли в неприятности. Но эти ребята... Они такие спокойные, самоуверенные. Такое чувство, будто знают что-то... Ну, чего мы не знаем.
– У меня – та же история. Но знаешь, все-таки, боюсь, придется отвечать за эту авантюру. Завтра проснусь – и буду удивляться, как меня в это втянули. Да еще деньги дали...
– Узнать бы, что у них вышло, – с надеждой проговорила Алька.
– Попробуй тут узнай... Слушай, ты ни во что не вмешивайся. Если всплывет – молчи. Скажи, меня слушалась. Отвезли человека в другую больницу, а в какую, не знаешь. Ты сегодня свое отработала, к тебе претензий не будет.
– Я думаю, ничего не будет. Ни претензий, ни разборов. Мне так кажется.
– Мне почему-то тоже, – признался Гриша. – Сам не знаю почему.
* * *
К шестидесяти годам Иван Сергеевич Луков стал вести спокойный и размеренный образ жизни. Обычно он просыпался не раньше девяти, немного лежал в постели, затем вставал и шел в ванную. Несколько минут он откашливался – давал о себе знать давний туберкулез, – затем принимал душ. Без водных процедур он не мыслил начать день.
После завтрака Иван Сергеевич обязательно, в любую погоду, выходил на прогулку. По пути покупал газеты и, если небо было ясным, просматривал их на скамейке в сквере. Если же шел дождь, он возвращался с газетами домой.
Иван Сергеевич жил довольно скромно. На любую холодную погоду имел только серое пальто. Питался он, впрочем, хорошо, но тоже без лишних изысков.
После обеда он сидел дома. В это время почти всегда к нему приходили люди. Рассказывали новости, спрашивали совета, просили разрешить споры.
А в субботу Иван Сергеевич обязательно посещал баню. Привычка к чистоплотности осталась у него с прежних времен, когда без этого ему никак было нельзя. Он считал, что никакая ванна не сможет дать той чистоты и бодрости, что дает баня.
Два-три раза в неделю он посещал пивную на своей улице, где выпивал обычно две кружки. Он пил, слушая людей, сочувствуя их бедам, возмущаясь вместе с ними тем неприятным вещам, что происходили вокруг. Здесь он узнавал о жизни порой больше, чем из газет.
В этих простых радостях он проводил дни. Ему вполне хватало этого, чтобы чувствовать себя хорошо. Соседи относились в нему приветливо, считая его тихим и порядочным стариком. Он иногда останавливался, чтобы перекинуться парой слов с одним или другим, и всегда оставлял после себя хорошее впечатление. Простота и ум Лукова заставляли всякого собеседника уважать его.
Соседи не задумывались о том, что совершенно ничего не знают о прошлом Ивана Сергеевича. Лишь встречая на лестнице его посетителей, они хмурились и пытались понять, что за странные люди вьются около добропорядочного старика.
В пивной его тоже, конечно, знали. Он первым здоровался, кивал, видя знакомые лица, но старался уклоняться от всяких бесед. Иван Сергеевич был очень разборчив в знакомствах.
Продавец, пузатый черный парень, похожий на цыгана, тоже знал Лукова в лицо. Он был жаден, но никогда не обманывал Ивана Сергеевича, непременно наливал ему полную кружку и отдавал сдачу до копеечки. Продавец понимал, что нельзя обманывать постоянных клиентов.
Он глядел на тихого, скромного старика равнодушно и не догадывался, что этот старик может в любую минуту купить всю его пивную, в прямом смысле этого слова.
Он мог бы купить также маленькую армянскую мастерскую по ремонту обуви, примыкавшую к пивной, и стоящий напротив киоск с водкой и сигаретами, и еще многое. Но он никогда бы этого не сделал по одной лишь своей прихоти. Дело в том, что Луков был вором в законе и одним из хранителей воровского общака. Товарищи называли его Лука.
В определенном смысле он был очень порядочным человеком, если не считать, что в тринадцать лет стал вором. Луков люто ненавидел власть. С тех пор, как трое громил энкавэдэшников ночью вошли в его дом и увели отца. Именно в тот момент, когда близкий и любимый человек, добрый, веселый, щедрый, в последний раз обернулся на пороге и грустно подмигнул ему, именно тогда маленький Ваня понял, что нечего искать в этом мире справедливости, а надеяться нужно только на себя.
А так он ничего не имел против людей, не был ни подлым, ни мстительным. Это, конечно, заметили и оценили. Со временем стали доверять ему не только деньги, но и тайны. Иван Сергеевич никогда не пренебрегал молодежью, и это тоже пошло ему в зачет. К нему тянулись не только старые воры, но и молодняк из тех, что строил мир по-своему.
Он был хранителем несметного богатства. Морщинистые, покрытые синими татуировками урки, лощеные мальчики с мобильными телефонами, бритоголовые «быки» – все одинаково нуждались в надежной воровской заныке, которая подсластит горечь трудных времен.
Так что деньги в воровскую казну шли. Луков знал лучше всех, как нужно их хранить, как разумно распоряжаться, как по возможности приумножать. И всякий был уверен, что к его-то рукам ничего не прилипнет.
В тот апрельский день Иван Сергеевич проснулся как обычно, после девяти. Спал он не очень хорошо, поскольку ночью пришел тревожный сон – будто провожает он в дорогу людей, передает им в вагон чемоданы, тепло прощается и вдруг остается один в совершенно пустом городе. Проснулся, несколько минут глядел в потолок, пока не понял с облегчением, что это был только сон.
Он встал, съел сосиски с черным хлебом, запил слабым чаем. На улице мела косая метель, асфальт был мокрым. Иван Сергеевич решил, что сегодня наденет меховую шапку.
Он купил на проспекте несколько газет, чтение которых решил перенести в пивную. Время было раннее, народу собралось мало, но все равно у краника стояла небольшая, медленная очередь. Пиво не спеша струилось через узкую медную трубочку в кружки, народ терпеливо ждал, пока осядет пена. Все понимали, что спешащим людям здесь делать нечего.
Рядом шептались двое работяг из малярной бригады, что преображала фасад близстоящего гастронома. Иван Сергеевич выслушал новость, что в магазинах под видом куриных окорочков продают ляжки каких-то жаб-мутантов, которые в несметном количестве развелись в канализации Чикаго.
Разговор быстро перестал интересовать его, поскольку голова была занята другими вещами. В городе готовились крупные перемены, к которым Луков имел прямое отношение.
Несколько месяцев назад наконец созрело решение – переводить опийных наркоманов на героин. Не всех, конечно, а по возможности. По всем расчетам это выходило и выгоднее, и безопаснее. Все предстоящие мероприятия были закодированы под общим названием «Снегопад». При всей нелюбви воров к шпионским штучкам, использование кодового слова оказалось удобным.
Героин и раньше появлялся в городе, но привозили его обычно какие-то шальные парни, срывали быстрые деньги и исчезали. Теперь следовало упорядочить и этот сектор тайной экономики.
Однако дело требовало серьезных вложений. Немалые суммы уйдут на то, чтобы оплатить серию милицейских операций по закрытию цыганских опийных точек. Цыгане уже много лет пропускали через себя подавляющую часть маковой соломки и марихуаны, перерабатывали и продавали, а милиция, отчаявшись с этим бороться, в конце концов просто вошла в долю. Так что дело предстояло нешуточное и недешевое. Как-никак, старый уклад ломать.
Требовались деньги на закупку начальных партий порошка, на устройство бесплатных «презентаций» для наркоманов. Отдельно стоял вопрос о подкупе городских властей и аэропортовского контроля. Неплохо бы заплатить неустойки украинским и молдавским поставщикам за срыв прежних договоренностей по конопле и маку. Одним словом, забот невпроворот...
Многое было не его, не Лукова, дело, но он обязан был дать товарищам несколько советов, помочь авторитетом, опытом, связями. Тем более что деньги на реформы стекались к нему в казну, и немалые деньги. К задумке подключились несколько районных городков, интерес проявили и ребята из пограничной области.
Иван Сергеевич глубоко погрузился в размышления, но от его внимания не ускользнуло, что к началу очереди подошли двое неизвестных парней в черных куртках. Посмотрели на ценники, посоветовались меж собой, затем один протянул продавцу пару мятых купюр.
– Налей пару кружечек. И водки – две по сто.
Очередь негромко загудела. Совсем тихо – чтоб не видно было, кто именно гудит. А продавец – что с него взять? – колыхнул брюхом и принялся наливать, поскребывая черную щетину на щеке.
Ивану Сергеевичу эта картина очень не понравилась. Он с радостью бы пропустил мимо себя любого, кому очень нужно без очереди, однако тут случай был другой. Молодняк проявил неуважение к людям, можно сказать, плюнул на всех. Следовало поставить его на место.
– Эй, парнишка. – Луков коснулся газетой плеча одного из пацанов. Тот повернул физиономию – плохо выбритую, усеянную красными прыщами. – Тут люди в очереди стоят. Все ждут, а ты чем лучше?
Надо сказать, Иван Сергеевич умел общаться с любым. За его бесхитростными, всем понятными словами крылась сила. Бывало, скажет слово, усмехнется чуть-чуть – уголками глаз – или дернет щекой. И всякому ясно – не спорь, не лезь, урка, на рожон, не по твоим силам спор будет.
И если отступишься от своего, осадишь свой норов, то справедливый Лука вновь ласково улыбнется тебе и похлопает по плечу. Будто и не было ничего. Иван Сергеевич всегда стремился любой вопрос решать сначала по-дружески.
Но тут что-то не сработало. Не проняло парня, не внял он словам.
– Отвали ты, дед, – с досадой сказал он, дыша скверным перегаром.
У Лукова чуть екнуло сердце. Очень давно уже с ним так не разговаривали. Даже милицейские сыскари проявляли к нему какое-никакое уважение, хотя бы из-за возраста. Тут бы Лукову выйти на улицу, набрать номер в таксофоне – и уже через пять минут подъехала бы машина с темными стеклами, вышли бы люди и разобрались с недоносками на полную катушку.
Жаль, отказался Луков от того, чтобы за ним охрана по пятам ходила. Не любил этого. И потом, на этот раз его честь задели, и он сам должен ее отстоять, а не бегать к телефону.
– Я сказал, отойди и встань в очередь, – произнес Иван Сергеевич.
На этот раз сказал по-настоящему. Так, что каждый остерегся бы спорить. Но вновь парни по своей толстокожести не вняли предупреждению.
– Тебе надо, ты и стой, – ответил прыщавый, отворачиваясь. – А мы и так возьмем...
Что-то помутилось в голове Ивана Сергеевича. Никогда прежде не позволял он чувствам работать вперед разума, а тут – как отрезало. Видать, давно не было острых ситуаций, размяк, забыл сам себя. Вцепился он прыщавому в загривок, дернул, отрывая от прилавка...
А тот, удивленно матернувшись, развернулся и врезал старику. Попал туда, где на серой бечевке всегда висела железная пуговка – память о хорошем дружке, сгинувшем в лагерях. Иван Сергеевич покачнулся – и упал, растянулся на грязном кафельном полу. Попытался вскочить – не смог почему-то. Только шипел сквозь зубы: «Сук-ка!.. Сук-ка!..»
Потом за сердце схватился, побледнел, затем серым стал. «Врача надо», – неуверенно сказал кто-то. Луков не слышал. Только хрипел и рвал на себе воротник. Кто-то подбежал, помог. Расстегнули пальто, пиджак, рубашку. И тут народ тихо вздохнул – у-у-у.... Под рубашкой – словно синим пламенем горит наколка. Во всю грудь храм с семью куполами.
Молодых и след простыл. Остальные что-то не захотели бывшему зэку дыхание «рот в рот» делать. Так и лежал он, пока не приехал доктор. Воткнул в уши трубки, послушал, махнул рукой. Поздно...
* * *
Григорий сидел на кухне, разложив на столе три бумажки. Две по сто долларов, одна – пятьдесят.
Час назад он проснулся в своей квартире, за окном светило солнце. Вчерашнего снега, ветра и серого неба как не бывало. Гриша с усмешкой подумал: уж не эти ли деньги расцветили мир солнечными лучами? Впрочем, солнце было не яркое.
Григорий пытался понять, за что ему заплатили такую сумму. Что он такого сделал, почему его услуга стоит целых двести пятьдесят долларов?
Они могли бы ничего не давать, если бы дело было чистым. Однако заплатили, пообещали уладить все проблемы. Если «Золотой родник» действует честно и легально, то для чего такие меры? Если нет – почему его до сих пор не прикрыли?
Сплошные загадки. Эти врачи из «Золотого родника», на что они надеялись, принимая посиневший, уже безнадежный труп? Если они что-то понимают в медицине, то почему не сочли нужным откачивать человека на месте, пока не ушло время?
Перед Алькой неудобно. Продался на ее глазах, как плюшевый мишка в универмаге. Доктор, называется... Умом Григорий понимал, что ничего такого не совершил и долг свой выполнил до конца. А все же неприятно.
Что ж, насколько легко эти деньги пришли, настолько легко и уйдут. Обидно отдавать их нахальному бычью, расплачиваясь не за свою вину, но ничего не попишешь. От знакомых и пациентов Гриша наслушался достаточно историй, чтобы понять, за кем будет последнее слово. Осталось только надеяться, что этих денег хватит, чтоб поправить поцарапанный «Опель».
А если еще и останется... Хорошо бы. Зайти бы вот так к родителям, бросить на стол сотню долларов – это вам.
Сейчас, когда три зеленые бумажки лежали на столе, в голову приходили десятки способов, как их можно было бы потратить. Множество покупок плыло перед глазами, и каждая из них была неотложной и необходимой. От зимних ботинок взамен старых, драных и холодных, до продуктов в вечно пустой холодильник.
Но Гриша не посмел бы сейчас разменять ни одну из купюр. Он знал: только начни тратить деньги – и они моментально уйдут. Испарятся без остатка. И тогда не останется ни одного шанса уладить проблемы миром.
Григорий осторожно сложил деньги и поместил их в потайной карманчик бумажника. Сегодня у него был свободный день, вечером он выходил на дежурство. Он собирался постирать, а потом починить двери в шкафу, где поломалась половина петель. Если будет настроение – поработать с рукописью.
Едва он запустил горячую воду в ванну, раздался звонок. В такое время к нему обычно приходила мать, и он, не задумываясь, повернул ручку замка.
На лестничной площадке стояли оба вчерашних парня. Массивный водитель «Опеля» по кличке Ганс и его приятель, небольшой чернявый Кича.
– Так и будешь на лестнице держать? – поинтересовался Кича, когда пауза слишком уж затянулась.
– Проходите, – сказал Гриша.
Он внимательно следил за каждым движением гостей, не понимая, чего от них ожидать. Пока они держались прилично, даже, если можно так сказать, дружелюбно. Единственное, что смутило, – оба, не дожидаясь приглашения и не разуваясь, сразу вошли в комнату. Ганс прислонился у двери, а чернявый прошелся вдоль стен, поглядел книжные полки, постоял с минуту перед школьными и семейными фотографиями.
– Невеста? – спросил он, ткнув пальцем в снимок Оксаны. – Или любимый пациент?
Не дожидаясь ответа, он почему-то рассмеялся, переглянувшись с Гансом.
– Ну что, доктор Айболит, – сказал Кича, сев в кресло и заложив ногу за ногу, – расплачиваться-то думаешь за машину?
– Думаю, – ответил Гриша.
– Думать мало, платить надо, – снова рассмеялся Кича. Смех его был необидным. Так добрые товарищи, сидя за общим столом, подшучивают друг над другом и вместе же веселятся. Но Гриша был этим людям не товарищ, и четко это понимал. Ни на секунду усмешка не должна появиться на лице.
– Деньги есть? – спросил Кича.
– Сколько нужно? – спокойно произнес Гриша.
– Сколько тебе надо, Ганс? – Кича повернулся к своему приятелю. Тот почему-то не ответил, только вяло двинул бровями.
– Видишь ли, Склифосовский, ты разбил ему хорошую машину, – продолжал Кича. – Он на ней больше ездить не сможет. Ты сам-то думаешь, сколько она стоит?
– Думаю, немного, – ответил Григорий и облокотился на стену, сложив на груди руки.
– Вот тут, доктор, ты заблудился. Можешь сходить на авторынок, посмотреть, поспрашивать...
– Ты думаешь, я на дешевке стал бы дизелить? – угрожающе проговорил Ганс, но Кича остановил его отмашкой.
– Это хорошая и дорогая машина, – вздохнул он.
– И что?
Гриша заметил, что с ним разговаривают как-то подчеркнуто терпеливо и вежливо. Как с маленьким ребенком. Слушай, малыш, больших дядей да мотай на ус. А то дяди рассердятся...
– Ты должен полностью оплатить ему стоимость машины. Срочно. А потом забирай ее себе, если хочешь.
– Полностью?! – не поверил ушам Григорий.
– А ты как думал? – поднял брови Кича. – Машина с мятым боком – это уже не машина.
– Я на битых не катаюсь, – хрипло прибавил Ганс.
– И он прав. У нас это не принято – засмеют, уважать перестанут. Понимаешь, доктор?
Гриша оцепенело молчал. Оказывается, это не просто мелкий дорожный конфликт, а самый натуральный бандитский наезд. Он никогда не думал, что может попасть в такую историю, – что с него брать?
Гриша чувствовал, что именно сейчас настает ключевой момент разговора. Либо он сломается, начнет улыбаться их шуткам, на все соглашаться, либо будет бороться. Только бы не дать слабину, не позволить им уцепиться и начать тянуть. Иначе потом не слезут...
– Что молчишь? – сухо спросил Кича.
– Я... я ничего вам не должен, – тихо ответил Григорий.
– Да-а? – удивленно раскрыл глаза Кича. – Это, интересно, как?
– Я не виноват в аварии. Вы должны были дать мне дорогу. Я вез пациента, у меня горел маячок.
«Только удержаться, – думал он в этот момент. – Не испугаться, что начнут орать, топать ногами, бить. А то потом хуже будет».
– У-у-у... – огорченно покачал головой Кича. – Нет, ты не прав, доктор. Не надо быковать. Дохлый номер, так и знай.
– Я прав, – упрямо сказал Гриша. – Если хотите, решайте через суд.
Кича с Гансом насмешливо переглянулись.
– Решим, не сомневайся, – вкрадчиво проговорил Кича. – Только тебе от этого лучше не будет. Хуже будет, ты сам постарайся понять. Во-первых, кто в кого воткнулся? – Он изобразил руками, как случилось столкновение. – Ты в меня, верно? Верно, я спрашиваю?
– Вы должны были...
– Обожди. Во-вторых, кто скрылся с места происшествия? Разве я? Нет, ты ответь, разве я первым уехал с перекрестка?
Григория раздражало, что Кича требует подтверждать все его слова. Это создавало впечатление, что он кругом прав.
– Ну а теперь подумай, нужно ли с таким раскладом тебе все это – милиция, суд? Нет, если хочешь, пожалуйста! Я могу хоть сейчас сюда гаишника вызвать, у меня там полно своих ребят. Ну, что? А?
Григорий увидел, что Ганс пришел в движение. Он принялся не спеша бродить вдоль стены, сцепляя ладони и потягиваясь. Будто разминался. Он вроде бы ничего не хотел этим показать, но вместе с тем получалось, что он к чему-то готовится.
– Пойми, Айболит, мы тебе зла не хотим, – сказал Кича, не отрывая от Гриши внимательного взгляда. – Ну, виноват, ну не уследил за дорогой, испортил чужую машину... Заплати – и расходимся друзьями. Может, еще придешь к нам за советом, а может, и мы к тебе. Прессовать тебя не станем. Ни в лес вывозить, ни кислотой в морду плескать, ни утюгом жечь. Зачем, если сам все поймешь? Мы же просто поговорить зашли, спокойно обсудить вопрос. Ты же нормальный парень, голова на плечах есть. Разбил Гансу «Опель» – что теперь, он за свои деньги его должен чинить?
– Чинить – одно, а полностью оплачивать... – начал было Гриша, но Кича с досадой махнул рукой и отвернулся, не желая ничего слушать.
– Я на битых не езжу, ты понял? – снова подал голос Ганс. Он продолжал шататься перед глазами, поводя руками и плечами, демонстрируя силу. Чуть шевельнет локтями – и уже подмывает отшатнуться от него, закрыться. Григорий вдруг понял, что все эти разговоры и хождения не просто так. Все продумано.
Вот сидит Кича – спокойный, улыбается, все понимает и входит в положение. А вот – Ганс. Ходит, поигрывает мышцами. Мощь бежит через край, а деть ее некуда.
Союз грубой силы с дипломатичной мягкостью. Если согласишься с этими парнями, они так и останутся спокойными, рассудительными и дружелюбными. Приятелями твоими останутся. Если нет – наступит время Ганса с его мышцами и короткими жесткими фразами, слетающими с языка.
Нет сомнений – они прессуют, но не грубо, а тонко, с умом. Выдавить из лоха деньги – суперзадача текущего момента. Ради этого можно и добрыми побыть, и в приятелей поиграть. Как кошка с мышкой.
Григорий был прав. Этот метод Кича использовал всегда. Он любил наводить страх, но умом, а не силой. Этим он отличался от Ганса, готового по малейшему поводу бить вдребезги и рвать в клочья.
– Пустой разговор, – произнес Гриша. – У меня все равно нет таких денег.
– И снова ты не прав, доктор, – усмехнулся Кича. – У каждого человека есть столько денег, сколько ему надо. Каждый человек может достать любые деньги, если прижмет. Тебя пока не прижало, но уже пора шевелиться, думать.
– О чем думать? Сколько ни думай, денег не прибавится.
– Верно, верно... А вот это – разве не деньги? – Он обвел вокруг себя руками.
– Что?! – изумился Гриша. – Моя квартира?
– Только не пыли. И не вздумай говорить, что она не твоя, а тетушкина. Тетка давно уже отписала ее на тебя, и налог на дарение уплачен. Не удивляйся, мы все знаем. – Кича, достав из сумки-визитки свернутый листок, начал читать: – «Пшеницын Григорий Михайлович, двадцать семь лет, врач-кардиолог станции «Скорой помощи», закончил Новосибирский мединститут, служил в войсках связи...» – Он прервался и исподлобья посмотрел на Григория. – Все правильно написано?
– Ну, допустим, – согласился тот.
– Не допустим! Отвечай – правильно?!
– Правильно.
– Ну вот! А тут еще много всякого про тебя есть. Слушай, а ты правда кандидат наук? Ганс, ты понял, с каким человеком общаемся? Наверно, умный, нашпигованный, сам все должен понимать. Ну, так что?
Григорий напряженно думал, не глядя на Кичу. Сказать им «нет» – попасть в историю, конец которой может быть совсем печальным. Согласиться – остаться обманутым, обобранным и униженным. Что лучше? А если помолчать для начала?
– Ты не делай лошадиные глаза, – от души посоветовал Кича. – Все не так плохо. Продашь квартиру – расплатишься с нами. На остаток купишь комнату. Будет где жить и куда водить любимых пациенток. И бричка наша у тебя останется. А что – нормальный вариант. Многие так и делают. Хочешь – подлатаешь «Опель», хорошо продашь и снова квартиру купишь...
«Что за бред он несет? – мельком подумал Григорий. – И ведь не возразишь. Никто здесь твои слова слушать не будет. Потому как не спорить сюда пришли эти ребята, а брать».
– Если не знаешь, как недвижимостью торговать, поможем. И покупателя найдем, и к нотариусу свозим, и БТИ без очереди устроим, и комнатку тебе подберем. Никаких проблем, доктор, – продолжал источать дружелюбие Кича. – Мы к тебе со всей душой, потому что знаем – не со зла ты нам подлянку сделал: торопился, работу свою выполнял...
Григорий продолжал молчать, глядя в пол, пытаясь угадать, когда его молчание заставит их перейти к следующей фазе разговора. Но этого не случилось.
– Ну, все. – Кича встал и вдруг сделался холодным и бесстрастным. Словно покрылся коркой. – Решай свои дела, оформляй бумаги. Срок тебе – неделя. На днях заедем, поглядим, как ты шевелишься.
Он первым вышел из комнаты, миновал прихожую. Ганс задержался, чтобы многозначительно взглянуть на Григория.
Тот уже закрыл дверь и собирался вернуться в комнату, но вдруг раздался пронзительный звонок. Это снова был Кича.
– Слышь, доктор, дверка у тебя хлипкая, – произнес он, проведя рукой по косяку. – Ты бы сменил замок, что ли... А то знаешь, какие времена-то...
Кича загадочно улыбнулся и пошел вниз по лестнице. Гриша несколько секунд смотрел ему вслед. И вдруг услышал, как скрипнула дверь напротив. На площадку высунулся Витька – сосед Гриши, тридцатилетний электронщик, который последнее время промышлял ремонтом телевизоров на дому. У Витьки были всклокоченные волосы и мокрая майка. По его лицу было ясно, что заключительный аккорд он видел через глазок.
– Кто это? Чего они? – возбужденно спросил сосед. – Друзья твои, да?
– Да... – мрачно процедил Григорий. – Друзья. По переписке.
Он закрыл дверь, вернулся в комнату и долго стоял у окна, глядя в одну точку.
* * *
После обеда к Ивану Сергеевичу, как обычно, прибыли посетители. Они подъехали на серой «Волге», их было двое. Один – моложавый, стильно одетый, со смуглым, как у иностранца, лицом. Второй – попроще, не очень аккуратно постриженный, морщинистый, одетый в плащовую куртку. Щеки у него были дряблыми, голос – хриплым.
Первого звали Николаем, второй был известен под кличкой Сальный. Оба приехали, чтобы утрясти в присутствии Луки очень важный вопрос: взаимодействие милиции и таможенных постов в период проведения операции «Снегопад». Существовала небольшая вероятность, что кого-то из курьеров остановят по дороге. В таком случае обе службы не должны были стесняться друг друга и отпустить посланника, получив положенный гонорар. Потеря одного курьера могла стоить целого состояния, и лучше продумать все заранее.
Гости поднялись по лестнице и, к великому изумлению, наткнулись на участкового, который опечатывал дверь Луки.
– К кому? – спросил участковый. – К Лукову?
– А что такое? – насторожился Сальный.
– В самом деле, командир, – подключился Николай. – Что случилось-то?
– К Лукову, спрашиваю? – раздраженно переспросил капитан.
– Ну, допустим, – осторожно согласился Николай. – А что с ним?
– Уже ничего, – глухо проговорил капитан, залезая в планшетку за блокнотом. – Умер ваш Луков.
– Что?! – одновременно воскликнули посетители.
– Плохо слышите? Вы ему кто? Фамилии ваши? У него родственники есть?
– Постой, постой, капитан, – пробормотал Николай. – Как это – умер? От чего?
– Я ему вскрытия не делал. Говорят, сердечко схватило. Прямо в пивной свалился.
– Ну дела... – покачал головой Сальный.
– Ну, так что? Кто у него родные? – устало переспросил капитан. – Кому сообщать?
– Сообщать? – словно очнулся Сальный. – Не гони лошадей, капитан. Не озадачивайся, сами все сделаем. Где он есть-то?
– Кто, Луков? В горбольнице, в морге. Ну что, сами родным позвоните?
– Все сделаем, не ерошись, капитан.
– Мне что – мне только лучше...
Он удалился неровной походкой вечно спешащего человека. Сальный присел на корточки, достал «беломорину», задумчиво покрутил ее пальцами, покрытыми синими перстнями-наколками. Николай взглянул на него, потом покосился на грязную скамейку и остался стоять.
– Надо людей собирать, Коля, – произнес Сальный. – Сейчас такой компот начнется, хоть за голову хватайся.
Через час с небольшим начали собираться люди. Съезжались в неприметную пельменную на окраине города. Спереди это заведение имело крошечный торговый зал, куда изредка залетал пролетарий-одиночка пропустить полстакана и закусить рыбным бутербродом. Зато сзади располагалось обширное, добротно отделанное помещение со столом и двумя десятками стульев.
На этот раз хозяин сервировал стол только нарзаном и печеньем.
Сначала сходка напоминала простое собрание акционеров. Следовало выбрать нового кассира, а кроме того, каждый из вкладчиков должен был убедиться, что его деньги в порядке.
Но все оказалось сложнее. Поговорив с полчаса, «акционеры» выяснили, что большая часть денег, инвестированных в операцию «Снегопад», находится неизвестно где. К Луке подозрений не было, он их не украл. У него имелось несколько помощников, знавших о движениях финансов, но огромная сумма выпала из поля их зрения. Больше двух с половиной миллиона долларов Лука пристроил где-то сам, не посвящая в эти планы своих людей.
Большинство этих денег были чужими. Кто-то влез в долги, кто-то продал недвижимость – средства собирались в довольно спешном порядке. Теперь их не было.
– Надо сообщать Сударю, – обреченно произнес один из участников сходки.
Все несмело согласились. Хозяин пельменной принес телефон на длинном шнуре.
На том конце провода ответил густой властный бас:
– Слушаю, Сударев.
– Лука вытянулся, – сообщил звонивший. – Денег нет, никто не знает, где они.
Воцарилось напряженное молчание. Собравшиеся со страхом ждали, что он ответит. Сударь молчал почти минуту. Все сидели в абсолютной тишине, не отрывая глаз от звонившего.
– Заберите тело, – раздался наконец густой бас. – Спрячьте где-нибудь до вечера. Как сделаете – сообщите. Все.
Звонивший ничего не понял, но не посмел переспрашивать. Он положил трубку и оглядел собравшихся.
– Срочно пару толковых ребят – в морг. Нужно забрать покойника и сунуть куда-нибудь. В гараж или на дачу – смотрите сами. Как сделаете, доложите. Все.
Никто ничего не понял, но не посмели переспрашивать.
* * *
Прошло уже два дня, а Григорий так ничего и не придумал, что делать. Он стал хмур и неразговорчив. Новый водитель, поставленный взамен подраненного Семеныча, решил, что доктор в бригаде угрюмый и злой.
Алька тоже заметила перемены, однако в душу не лезла.
Григорий искал для себя нужный вариант действий. Вариантов оказалось совсем мало, и ни один из них не был достаточно хорош.
Пойти в милицию? Но милиция приедет и уедет, а Гриша останется на том же месте. Даже если представить невозможное – что тех двоих посадят, – все равно покоя уже не будет. Вместо двоих придут еще двое. И отыграются.
Можно было бросить клич и собрать ребят из парашютной секции. Половина из них служила в десантуре, разговаривать по душам умеют. Но не хотел Гриша кого-то втягивать в свои проблемы. Ведь друзьям это тоже может откликнуться не лучшим образом.
Грише нужен был совет. Ему не хватало специфического жизненного опыта, которого в «Скорой помощи» не наберешься. Ничего не оставалось, как дождаться свободного дня и отправиться к человеку, которого он считал опытным.
Человека звали Вальком Толстопятовым, и жил он в новой восьмиэтажке вместе с женой Ритой.
Лет пять назад все трое были добрыми приятелями, вместе ездили на пикники, вместе ходили на концерты и вместе же иногда напивались до чертиков по разным поводам и в разных компаниях.
Ритка металась между двумя хорошими парнями и не знала, кого выбрать: загадочного и ироничного студента Гришу или простого, как доска, развеселого Валька. Первый вел книжно-библиотечный образ жизни, много думал о будущем и мало – о настоящем. Второй же был до предела рационален. Закончив торговый техникум, сразу устроился завхозом в какую-то жилконтору, где начал благополучно наращивать жир. Двух лет ему хватило, чтобы взять от должности все, что можно, и уйти в свободное плавание.
По мере того как Гриша отягощал себя абстрактными знаниями, а Валек копил начальный капитал и обрастал нужными знакомствами, совместные пирушки случались все реже. Рите пора было определяться, поскольку взрослая жизнь брала свое.
Она выбрала Валька, который к тому времени научился зарабатывать не только на хлеб, но и на икру. Чем он зарабатывал, Гриша так и не смог постичь. Валек вечно возился с какими-то мешками, коробками, консервами, рулонами рубероида и промасленными пакетами. Непонятно было, как ему удается перерабатывать это в наличные.
Процесс самоопределения Ритки прошел для Гриши безболезненно. Была хорошая свадьба, где все трое, как всегда, много смеялись, танцевали и пили. Никакой ревности, обиды, никаких драматических событий не произошло, да и не могло произойти.
И все-таки дружба пошла на убыль. Каждый выбрал свою дорогу. Валек все больше стал превращаться в осторожного, расчетливого купчишку, Рита в этом деле оказалась прекрасной ученицей. Очень быстро она научилась смотреть искоса, переспрашивать недоверчиво и умножать в уме.
Более того, оба не воспринимали всерьез путь, избранный Григорием для себя. Всем приходилось бывать в больницах, дарить врачам коньяк и конфеты. Валек предрек, что и Гриша станет подбирателем скромных презентов, не заработав ни денег, ни положения. Другое дело, если бы он стал, например, дантистом...
...Дверь открыла Ритка. Не сразу, сначала дважды переспросила, кто там. Увидев Гришу, удивленно улыбнулась:
– О, привет! А Вальки нет, пошел в гараж за машиной. Мы сейчас уезжаем.
Она грызла семечки, бросая на Григория любопытные взгляды исподлобья. Словно гадала, зачем он мог прийти. Вид у того был не радостный, стало быть, не счастьем делиться пришел.
– Я его подожду, хорошо?
– Давай проходи.
Она первая вошла на кухню, поддела ногой и вытащила из-под стола табуретку. Сама села у окна с клочком газеты, на котором чернела шелуха от семечек.
– Как дела? Семечек хочешь?
– Спасибо, я сыт.
– Ты все там же, в больнице? Деньги платят?
– Когда как, – пожал плечами Гриша.
Ему неинтересно было об этом разговаривать. Он смотрел на Риту и отмечал новые перемены. Веселая, подвижная девочка в короткий срок превратилась в тяжеловатую торговку с подозрительными быстрыми глазами. Первый вопрос про дела, второй – про деньги. Григорий попробовал представить, о чем пошел бы разговор пять лет назад. Но быстро понял, что все старое необратимо ушло.
– Ты не женился еще? – поинтересовалась Рита.
– Если б женился, позвал бы, – усмехнулся Гриша.
– А чего? У тебя ж была девчонка. Оля, кажется...
– Оксана. Она учится в Москве, ей не до женитьбы. Успеем, короче.
Щелкнул замок, в квартиру влетел наконец Валька.
– О, наше светило явилось! – воскликнул он и тут же переключился на супругу: – Ты еще сидишь? Одевайся быстро, люди ведь ждут!
Ритка поднялась, ушла в комнату.
– Извини, Гриша, уезжаем, – проговорил Валек, перетаскивая в прихожую какие-то тюки из кладовки. – Поможешь донести до лифта? Ты чего пришел, хотел чего-то?
– Да, хотел поговорить, – сказал Гриша, не понимая, чем Валек занят больше – гостем или тюками.
– Чего у тебя?
– Валек, я влетел на деньги. Поцарапал чужой «Опель», теперь требуют оплатить всю машину.
– Так, и что? – Валек даже остановился и посмотрел с опасением – не попросит ли Гриша взаймы.
– Да ничего... Хотел спросить, как поступать мне. Ты с разным народом знаешься и... Ну, в общем, что может быть теперь? Что делать?
– Ну, наверно, надо платить. А дорогая машина?
– Не очень, но просят за нее дорого. А платить мне нечем, ты знаешь.
– Тут надо думать, Гриша. Выкручиваться как-то. Если долгов навешали, лучше не шутить. Ну что, поможешь донести?
Григорий вздохнул с досадой, подхватил пару тюков и вынес в коридор. Валек начал закидывать их в лифт. Потом пришлось внизу переносить их из лифта в машину. Ритка, уже одетая, сидела на переднем сиденье и мусолила свои семечки, независимо поглядывая по сторонам.
– Гриша, извини, надо ехать, – проговорил Валек, плюхаясь за руль. – Опаздываем. Заходи, пивка попьем.
– Да какое, к черту, пивко... – простонал Григорий, но его уже никто не слышал.
Он проводил взглядом машину и направился к остановке. «Нам отказали в помощи, нас не угостили даже чаем, с нами отказались разговаривать, – подвел он итог. – Что ж, пить здесь пивко мне уже не хочется».
Он медленно пошел к остановке. Люди струились по тротуару, глядя исключительно в себя. Ветер бил и рвал их, снежные крупинки отскакивали от кожи, но они шли – неумолимо и однообразно, как заколдованные бронзовые статуи.
Григорий подумал, что с каждым годом люди становятся все тверже. Случайное прикосновение в толпе – как удар камнем о камень. Он и сам превратился в ходячую статую, никому не интересную. И никто, кроме него, не знал, что под бронзовой оболочкой разъедает нутро ядовитая кислота.
* * *
В пятницу вечером Кича и Ганс, как водилось, заехали к Мустафе. Он жил в собственном двухэтажном особнячке, который поставил назло общественному мнению в многоэтажном квартале недалеко от центра. Умные люди не советовали этого делать. Дескать, случись что в стране, и народный гнев обрушится из серых пятиэтажек на этот симпатичный дом из красного кирпича. Но Мустафа никого не послушал. Одни говорили – дурак, другие – смелый мужик.
Мустафа любил принимать гостей в своем роскошном жилище, однако дела предпочитал решать в гараже, пристроенном сзади. Кича и Ганс по своему рангу в число гостей никогда не попадали, поэтому ничего, кроме гаража, почти никогда не видели.
Гансу не нравились эти поездки к Мустафе. Обычно они с Кичей подолгу обговаривали вполголоса какие-то свои дела, шелестели деньгами, пахнущими бензином, шашлыками, кожей, духами и еще чем-то, а он стоял, водя взглядом по голым кирпичным стенам.
Не совсем голым. Давным-давно кто-то прицепил на них два ярких плаката. На одном какой-то забытый рок-певец истязал микрофон с таким перекошенным лицом, будто ему в зад сунули горячий паяльник. Второй был попроще. Хорошенькая девочка посреди огромного поля подбрасывала в небо букет. Цветы разлетались широким веером, внизу было написано: «Спасибо тебе, мир!»
Гансу ничего не оставалось, как смотреть на эти плакаты. Хотя он уже знал их наизусть – каждый цветочек у ног девочки, каждую родинку на лице певца. Больше смотреть было не на что.
Иногда он, правда, поглядывал на пыльный «Мустанг», стоящий здесь без движения уже, наверно, несколько лет. Мустафа почему-то совсем не использовал его, предпочитая черную «девяностодевятку» с треснувшим лобовым стеклом.
С «Мустанга» мысли Ганса перекинулись на его будущую машину. Если удастся окучить доктора по-быстрому, то уже скоро он сядет за руль джипа. Сколько, интересно, денег получится выжать, какой процент возьмет себе Кича? Ганса смущало, что он никогда не доставал деньги сам – ему все время давали их как зарплату.
Формально это и была зарплата. Два раза в месяц Ганс приезжал на небольшую автостоянку, где вечно хмурый хозяин выносил ему деньги, завернутые в газету. Все было как бы по закону. Ганс числился здесь начальником охраны. Кича пожертвовал ему эту скромную долю, поскольку серьезного дохода стоянка не давала ни хозяевам, ни «крыше».
– С грачей деньги пока не собрали, они неделю уже не работают, – слышалось бормотание Кичи. – Мини-рынок новый сегодня смотрели. Там пока никто не объявился, но половина палаток – филиалы. Завтра пустим молодняк по лоткам, поглядим, что получится. «Эльдорадо» ничего не заплатило и, наверно, не будет. Они вроде закрываются...
– Пусть платят – потом закрываются, – отвечал Мустафа. – Иначе мы их так закроем... Что с академиком?
– Ребята договорились полякам его продать.
– А немцы?
– Немцы боятся делать по-черному. Они хотят провести это через кадровое агентство, больше на налогах потеряем.
– Хорошо, действуйте сами. Но если прогадаете, пожалеешь. А что там с авторынком?
– Просят подождать еще недельку. Предлагали машинами расплатиться, но на кой хрен мне ихние гнилухи?
– Все правильно, выжимай наличку. Седого держи пока в гараже, а то они год не раскачаются.
– Короче, одни должники кругом, – подвел итог Кича. – Вон даже у Ганса должник образовался.
Ганс, услышав свое имя, посмотрел на обоих.
– Что такое? – заинтересовался Мустафа.
– Так, хреновня, в общем. «Опель» ему чуть покоцали.
– Кто?
– Да никто. Доктор с чумовоза.
– И что с него можно снять?
– Не волнуйся, спросим по полной программе. Мужик живет один в квартире, она ему великовата. Мы уже все за ним проверили, никто за него не подпишется. Будем брать, короче.
– От меня надо чего?
– Ничего не надо, Мустафа, сообразим сами – дело не хитрое.
– Ну, работайте. Так, а что с пивзаводом?..
Ганс снова выключился из разговора. Впрочем, он в нем и не участвовал.
Он смотрел на Мустафу и пытался найти ответ: что в этом мужике особенного, почему он может решать и указывать? Он не умнее Кичи, не намного сильнее его, Ганса. Взять пару таких же ребят – и Мустафа ляжет в три удара. Но до сих пор никто этого не сделал и не сделает – почему?
Знакомых в городе у него побольше, это да. Связи. Ну, возраст. Но это все дело наживное. Так почему один наживает, а второй – нет?
Мустафе было уже за сорок. Он был крупным, на первый взгляд медлительным человеком. Ходил всегда в спортивном костюме или короткой куртке. И обязательно – в любое время года – белые кроссовки. Люди со стороны втихаря называли его Белая Тапочка.
Голова у него была большая и почти лысая. Смуглое азиатское лицо – все в тонких длинных морщинах, словно поделено на дольки. Шрамы – память о боксерском прошлом. Он был в зоне всего один раз, по каким-то экономическим делам, но никогда не считал это за доблесть и без нужды не поминал. Мустафа держал целый район – от речного вокзала до Семеновского оврага. При этом ничем особенным, как считал Ганс, из числа других не выделялся.
Он помнил, как его впервые представили. Это случилось вскоре после разговора в сауне. «Тебя хочет посмотреть Мустафа», – сказал кто-то из бригадиров. Ганс весь затрепетал – известный и авторитетный человек им интересовался. Он, правда, не знал, как именно Мустафа собирается его «смотреть».
Ганс готовился к встрече, обдумывал, что и как говорить, как держаться, чтоб не разочаровать. Ничего из придуманного ему не понадобилось.
Они даже не поговорили толком. Встреча состоялась на даче, Мустафа задал пару вопросов, затем кинул кожаные перчатки для рукопашного боя и вывел во дворик. Ганс выкладывался до предела, уворачиваясь и защищаясь – нападать он не смел. В результате Мустафа все-таки свалил его, хоть и сам тяжело дышал.
Он был когда-то хорошим боксером. Он бил Ганса и при этом говорил ему: «Вот так, малыш, у нас дела делаются. Все жестко и по-серьезному. Привыкай, малыш. Учись держать удар».
Сгоряча Ганс решил было, что отныне его будут бить всегда. Пока не научится. Но Мустафа говорил про другое. Это был его стиль – жесткий, безжалостный. Ганс не испытал его на себе, поскольку работал только под Кичей, но слышал много историй про Мустафу, рассказанных другими ребятами.
Разговор подходил к концу.
– А квартирка хорошая у того доктора? – снова вспомнил Мустафа.
– Нормальная, – пожал плечами Кича.
– Может, я ее и прикуплю? – вслух подумал Мустафа. – Не помешает, а?
– А что? Можно. Тем более брать будем задешево. – Кича переглянулся с Гансом и рассмеялся.
– Ну ладно... Как поедете, прихватите с собой Грузилу. Пусть поглядит, что за берлога.
На обратной дороге Ганс был угрюм. Ему не нравилось, что на его личной проблеме хотят поиметь свое уже двое. Он, правда, подзабыл, что без этих двоих он вообще не смог бы решить проблему в свою пользу.
Но все равно, Ганс уже перестал быть новичком, благодарным за жалкие подачки. Он хотел работать на одного себя, он видел, какие деньги вертятся вокруг. Он замечал, что любую добычу рвут на куски другие люди, едва только она повернется слабой стороной.
Он хотел получить наконец большой кусок, а не огрызок.
Дальше: ЧАСТЬ 2 ОБОЖЖЕННЫЙ АДОМ