Книга: Дорогостоящая публика
Назад: 5…
Дальше: 7…

6…

А теперь пора рассказать про «Научный подход к теме: любовь и жизненные проблемы у подростков», а также про то, какое безумие вселилось в меня однажды посреди клумбы перед зданием местного Республиканского банка, а также про сестрицу Мейвис Гризелл, раздолбавшую собственный новенький «линкольн»: не сумев выбраться с автомобильной стоянки в поселке, она сначала рванула вперед и врезалась в переднюю машину, потом подала назад и вмазалась в заднюю, так она и продолжала отчаянно, точно безумная, метаться взад-вперед, взад-вперед, а вокруг уже собралась толпа зевак, и какая-то мамаша пугала своего сынка:
— Ты молчи, а то потом от нее не отвяжешься!
Собственно, крушение сестриной машины и послужило поводом для приезда Мейвис в Седар-Гроув, и еще…
Проблема моя такова: я боюсь умирать, а когда я закончу свои мемуары, мне предстоит покончить с жизнью. Я так решил. Назад возврата нет. Но мне все-таки ужасно страшно, вот потому-то моим мемуарам все нет и нет конца. Но что поделаешь! Внутренне меня угнетало не только это, о чем, однако, я распространяться не стану. Я буду краток. Тогда мне не показалось, что тот эпизод с ученым доктором может иметь какое-либо отношение к моим поступкам, однако теперь, семь лет спустя, я уже в этом не уверен. Хотя криминальный шаг был проделан мною без какого бы то ни было влияния со стороны, все же один-два фактора моего бытия вполне могли послужить определенным толчком (нелегко анализировать собственные поступки). Я понимаю: в том, что я совершил, виноват только я один. Я был свободен тогда, как свободен и сейчас. Помнится, Нада сказала:
«Я хочу, Ричард, чтоб и ты был свободен, чтоб от тебя разило свободой». Что ж, пожалуй, от меня разит. И я действительно свободен.
Словом, однажды утром, уходя на работу, Отец сказал:
— Малыш, я, кажется, уловил, в чем причина всех твоих бед. Откуда эти перемены в настроении, затуманенный взгляд… Да нет, не пугайся, малыш, сиди спокойно!.. Это нормально для подростков… вернее, для подросткового возраста, уж я-то знаю. Я тоже был такой, как ты. Вчера я встретил в клубе Грега Хофстэдтера, и когда я стал рассказывать о тебе, он сказал, что у него с Густавом те же проблемы; сделался какой-то замкнутый, прямо книжный червь, нет чтоб пойти на улицу, порезвиться. Ну, вот мы с Грегом и нашли выход. Сегодня вы с Густавом отправитесь на лекцию для старшеклассников, послушаете беседу одного доктора наук, не помню точно имени. Тебя это, парень, основательно просветит. Ну что, идет?
Одной ногой уже на улице, зажимая в руке кейс, Отец своей неуемной, бьющей через край энергией заполнял, казалось, все огромное пространство дверного проема. Я сказал «ладно», но он не расслышал, я повторил: «ЛАДНО!», тогда он расплылся в улыбке, подмигнул мне и исчез.
— Пусть будет так, но только чтоб не Бэбэ вас туда отвозила! — сказала Нада.
Однако когда в тот же вечер за мной заехала миссис Хофстэдтер с Густавом, Нада этого видеть не могла, так как ее не было дома. Я влез в автомобиль, вежливо поздоровавшись с матерью и сыном. Мы с Густавом оба чувствовали себя немного не в своей тарелке. Было ясно, что он, как и я, вовсе не стремился попасть на эту беседу. Миссис Хофстэдтер всю дорогу щебетала за рулем. Она напоминала пронзительно квохчущую куропатку, вечно надушенная и элегантная, но по-иному, нежели Нада: глядя на нее так и казалось, что одежда на ней еле держится, как шелуха. По ее внешнему виду было трудно определить, в каком она состоянии: худшем, чем обычно, нормальном или слегка приподнятом. Густав часто сообщал мне о ее самочувствии лаконичным, бесцветным шепотом, но сегодня он был на удивление молчалив и, казалось, равнодушен к щебетанию своей матери. У нее была манера ездить по самой середине наших узких седар-гроувских улочек вне зависимости, подъем это или спуск, и еще у нее была манера слишком прижиматься к припаркованным у тротуара автомобилям, а еще она частенько оборачивалась во время езды назад, ко мне.
— Знаешь, есть такая история про египетских мореходов, пустившихся в плаванье по велению какого-то фараона. Это было то ли в 400 году до нашей, то ли в 400 году нашей эры. В старину, ты знаешь, они все были такие выдумщики! Ты послушай, Ричард, это потрясающе! Так вот, чтоб опровергнуть открытия египетских мореходов, европейцы решили, что нет ничего проще, чем сверить их маршрут по современным картам. Но, в этом-то и есть самое удивительное, у египтян были карты ниже экватора, а у европейцев конечно же выше… ну и… вот тебе ярчайший пример того, что нельзя делать поспешные выводы…
— Это верно — сконфуженно выдавил я.
В мозгу у меня возникло какое-то дерганье, то в одном месте головы, то в другом. И еще началось тихое гудение и звон. Миссис Хофстэдтер продолжала щебетать, время от времени вертя напудренной шейкой и поглядывая на меня. Мы пролетели мимо придорожного ресторанчика, перед которым расхаживали с плакатиками хмурые пожилые негритянки-пикетчицы.
— Уж что-что, а подобного поведения я бы ни за что себе не позволила, — провозгласила миссис Хофстэдтер. — Ни за что бы не взяла в руки никаких табличек ни с какими лозунгами.
— Мама, тебя влево заносит, — заметил Густав.
К тому времени, как мы, подъехав к школе, разместились наконец в задних рядах аудитории, беседа уже шла полным ходом. На сцене, оглядывая освещенный зал, стояла женщина средних лет. Услышав, как с ее уст сорвалось слово «секс», я в панике почувствовал, как у меня отключилась одна сторона сознания, однако затем в ней высветились образы Нады и Того Редактора, таким образом я снова подключился к восприятию премудрой докторши наук и ее лекции.
— Так вот, вы видите, что существует необъятная, удивительная область человеческой жизни, именуемая сексом, а ведь мы так мало, так мало об этом знаем! Однако, надеюсь, после нашей сегодняшней беседы многим из вас ваши проблемы уже не покажутся такими сложными. Зачастую молодежь напоминает человека, который сел за руль новой машины, не представляя себе, чего следует ждать, но предвкушая удовольствие. Его больше волнует внешний вид и скорость автомобиля, а не безопасность и правила дорожного движения, втолковываемые ему скучными доброжелателями — его родителями. Не сомневаюсь, что среди ваших родителей немало тех, кто хочет вам добра.
По залу пробежал легкий смешок.
— Итак, я надеюсь, что услышу от вас множество вопросов. Наверное, у всех вас накопилось много личных проблем и существует множество неясностей в отношении секса, и это вы таите в себе или делитесь только со своими же сверстниками. Есть ли ко мне вопросы? Может, кого-нибудь шокировало или взволновало то, что я вам рассказала? Может, вы считаете, что о таких вещах лучше открыто не говорить?
Наступила неловкая пауза. Последовал приглушенный шепот, скрипенье кресел, но вот руку подняла какая-то девочка. По уверенно вытянутой шейке и нагловатому тону, было ясно, что она — явный лидер.
— Доктор Магджеридж, могу я задать вам вопрос несколько не по теме?
— Дорогая, в двадцатом веке все взаимосвязано, — произнесла доктор Магджеридж с ослепительной улыбкой.
Это была дама импозантная, могучего телосложения.
— Видите ли, доктор Магджеридж, мне кажется, когда мы вернемся домой, не исключено, что кое-чьи родители… словом… они могут рассердиться, услышав, что вы нам рассказали.
— Так, так?..
— Они могут рассердиться, ну и вообще, потому что… вы понимаете…
Тут все, кроме нас с Густавом, одобрительно загудели. Ну и теплая, единодушная собралась компания! Я почувствовал, как мои мысли принялись потихоньку рассредоточиваться.
— Вы ведь понимаете что могут сказать наши родители! — хихикая, произнесла та девчонка.
— Дорогая, я все прекрасно понимаю! Я уже столько раз имела грустные разговоры с беременными школьницами, которые слишком долго не решались обсуждать свои проблемы с кем-нибудь из доброжелательных взрослых. О да, я понимаю, я все понимаю! Но что мы, все мы, можем сделать, чтобы убедить родителей учащихся открыто обсуждать все эти проблемы!
На некоторое время в зале поднялось возбуждение, но вот встала очередная девочка:
— Мне кажется, доктор Магджеридж, что такую же беседу надо организовать и для наших родителей. Им она нужна гораздо больше, чем нам.
— Ты полагаешь, что твои родители боятся беседовать на эту тему?
— Боятся?
— Ну да, боятся говорить о сексе!
Возникло некоторое замешательство. И тогда доктор Магджеридж продолжала своим добрым, вкрадчивым голосом:
— Возможно, что родители школьников попросту боятся, и, следовательно, им надо помочь. Я часто прихожу именно к такому выводу, беседуя с встревоженными, попавшими в беду подростками. Ах, если бы им вовремя на пути попался здравомыслящий взрослый человек! Я имею возможность встретиться лишь с немногими школьниками. Даже теперь, во время моего лекционного тура, когда я ограничена на телевидении эфирным временем, боюсь, даже те немногие подростки, которым мне удалось помочь, и впредь не будут иметь возможности обращаться за помощью к взрослым. Кстати, позвольте узнать, многие ли из вас, те, кто находится здесь в зале, могут открыто беседовать со своими родителями на тему о сексе?
Аудитория боязливо переглядывалась. Один мальчик поднял, было руку, но затем передумал. Мы с Густавом сидели, обливаясь потом, не поднимая друг на друга глаз.
— Какая жалость! — вскричала доктор Магджеридж. — Как это трагично! Именно трагично! И все же, наверное, кто-то из девочек делится со своими мамами, хотя бы менее значительными проблемами?
Взметнулось несколько рук.
— Но мы не откровенничаем с ними до конца, доктор Магджеридж! — раздался голосок, поддержанный остальными девочками.
— Ну а вы, мальчики, делитесь ли вы с отцами?
Послышались смешки. Один мальчик сказал:
— По-моему, с моим отцом вообще нельзя разговаривать!
— Ситуация гораздо серьезней, чем я предполагала, — заметила, качая головой, доктор Магджеридж. — Но как объясняете вы их странное нежелание разговаривать на подобную тему?
Зал безмолвствовал.
— Да отцы вообще все такие, — нехотя произнес кто-то.
— Ты хочешь сказать, что с ними нелегко контактировать? Что им неловко говорить?
— Они краснеют и как-то смешно себя ведут, — сказал другой мальчик. — Ну, там… кашлять принимаются, будто остановиться не могут.
— А почему, как вы думаете?
— Кто его знает! Проще с приятелем поговорить или с кем-то наподобие вас.
Доктор Магджеридж улыбнулась.
— Благодарю, только лесть в этом вопросе неуместна. Интересно, задумывались ли вы над тем, что, если ваши родители даже друг с другом не обсуждают эти крайне важные проблемы? Что, возможно, они просто боятся говорить об этом? Ведь существуют поразительные примеры отсутствия коммуникабельности между супругами.
Мне почему-то вспомнилось, как пару лет назад Нада стояла на лестнице, повернувшись к Отцу спиной, а тот ее всячески обзывал (я подглядывал сквозь жалюзи дверей столовой). Но я это воспоминание отогнал и поменял позу в кресле.
— А тогда, не думаете ли вы, — говорила доктор Магджеридж, — что вам, мальчикам и девочкам, не нужно бояться обсуждать эти проблемы друг с другом? В особенности тем из вас, кто уже знает, что такое интимные отношения, и уже подумывает о браке? Да, да, я знаю, что среди вас есть и такие, — сказала доктор с улыбкой. — Но я знаю, что есть и другие, те, которые не связывают в своем сознании секс и брак. Но для меня вы все равны. Разве вам не полезно узнать побольше друг о друге, о том, кто что чувствует, кого что волнует? Разве это не поможет вам в дальнейшем, когда вы вступите в брак? Ведь тогда вы сможете избежать тех сложностей, с которыми сталкиваются ваши родители!
— Можно мне, доктор Магджеридж? — встала очередная девочка. — Я даже не ожидала, но… но сегодняшняя беседа оказалась для меня очень полезной. Честное слово! Моя мать никогда со мной не разговаривает. А тут — настоящий жизненный опыт.
— Так в этом-то, мальчики и девочки, и заключена вся трагичность отсутствия коммуникабельности. Посмотрите, что у нас за культура — что делает наша реклама, к чему активно призывает кино, какие танцы мы танцуем, как одеваемся. Надо решительно взяться за наше с вами окружение и победить его; иначе оно одержит над нами верх. Надо убеждать наших соотечественников взрослых смотреть прямо в лицо той реальности, которую они же и создали. Среди нас не должно быть места манерности, посредственности. Знаете ли вы, мальчики и девочки, что в каждой обследуемой группе подростков всегда находится определенный процент незапланированных беременностей и определенный процент страдающих венерическими заболеваниями? Это общеизвестно. Однако родители не желают считаться с тем, что и их дети могут попасть в эту статистику. Если бы я имела детей, я бы настаивала, чтобы они приходили ко мне со всеми их вопросами. И при этом никто бы не краснел, никто бы не кашлял, а получился бы просто разумный и подробный разговор. Секс, мальчики и девочки — вовсе не запретная тема. В этом нет ничего нездорового, грязного. Проблемы секса следует обсуждать повсюду и открыто — в воскресной школе, в классе, даже в школьном туалете (по залу пронесся смешок), даже за обеденным столом.
— Скажите, доктор Магджеридж, — вызвалась еще одна девочка. — А вы со взрослыми когда-нибудь беседовали на эту тему?
— Открою тебе, дорогая, один секрет, — грустно сказала доктор Магджеридж. — Всякий раз, когда я выступаю с подобной беседой, как раз те родители, которым она так необходима, на нее и не ходят! А тем, настроенным не консервативно, кто приходит, мой совет требуется в редчайших случаях. И, должна признаться, таких очень и очень немного. Мне кажется, это объясняется тем, о чем мы с вами уже говорили: боязнь взрослых говорить о сексе.
— Знаете, доктор Магджеридж, — сказал один мальчик, — недавно у нас в школе показывали фильм. Насчет размножения и всяких этих дел.
— Для какого же возраста?
— Для пятнадцати-шестнадцатилетних.
— Мне кажется, немного поздновато! — сказала доктор Магджеридж. — К этому времени у многих из вас, несомненно, накопится в этом вопросе свой личный опыт, хотя вы и будете сохранять его в тайне от родителей и учителей.
Несколько физиономий запылало. Я слушал, весь подавшись вперед, упершись локтями в колени, подперев щеки ладонями. Взметнулась чья-то рука, и я прикрыл глаза, мысленно стремясь переключиться на что-то другое. В памяти возникла Нада пару лет тому назад. Они с Отцом принимали гостей, и это было глупейшее сборище: жители Брукфилда столкнулись с несколькими незнакомцами, неизвестно откуда взявшимися, — нелепой группой каких-то Надиных приятелей.
Прием состоялся вокруг бассейна, и я увязался вслед за Надой и каким-то мужчиной (неким «композитором»), они завернули за дом и укрылись среди кустарников, а я остался шпионить. И еще долго у меня в ушах звучал весь этот разговор. Нада говорила тому мужчине, что, если ему не подходят ее гости, он может убираться ко всем чертям, а тот говорил Наде, что она стала смешна, а Нада шипела злобным шепотом, что он паршивец, что костюм на нем — магазинная дешевка и что всякому, всякому видно, что ботинки у него коричневые, и это первое, что бросается в глаза и чертовы гости все это видят! Тут она разразилась противными, судорожными рыданиями, причитая:
— Ну что тебе от меня надо? Я хочу выжить. Что мне — тонуть, задыхаясь в этом болоте, как мои родители, как все мои предки, да и не только мои? Столько народу в дерьме по горло, и все хотят вынырнуть. Да, мне надоело, надоело, мне надоело видеть все это. Господи, как я устала от жизни, от своих мыслей, от себя самой! Но иначе я не хочу! Вот мой рай. Это мой рай. Я его обрела, здесь и сейчас, в 1960 году, никто никого не терзает, не посылает в печи, чего еще желать? Мои предки терзали всех или сами себя так или эдак. Точка! Меня зовут Наташа Эверетт, и прошлое я помнить не желаю, я освободилась от зловония и мерзости, и мне за это некого благодарить, кроме самой себя и случая. А ты, сукин сын, укоряешь меня в том, что я теперь свободно дышу?
Воцарилось молчание. Потом этот мужчина (лица которого я совершенно не помню), обнял Наду за плечи, а она повела себя как-то странно, прильнула к нему головой на грудь, как будто они давным-давно знают друг друга, хотя я его видел впервые! Тут он потянулся поцеловать ее в губы, но она отстранилась и как-то, я бы даже сказал лениво, указала, чтоб он поцеловал ее в шею, что тот и сделал, а я все стоял и глазел за кустами, и в глазах у меня пульсировала кровь. Мне было восемь лет.
Густав толкнул меня в бок.
— Что это с тобой?
Я вспыхнул, мотнул головой и откинулся на спинку кресла.
Дискуссия обрела новый ракурс. Парень с багровыми прыщами на физиономии громко рассказывал:
— А что? Многие ребята носят в школу такие фотографии. Если учительница поймает, она их наказывать побоится, и дело замнут.
— Ну как же! Она, бедняжка, и думать боится, что такое существует! — со смехом сказала доктор Магджеридж. — Все же лично мне кажется, что тот, кто прибегает к порнографии, достоин некоторого сожаления. А вы что думаете? Ведь нормальные люди удовлетворяют свои желания естественным образом. Я думаю, что все мы должны глубоко посочувствовать тем, кто пользуется порнографией, как мы сочувствуем гомосексуалистам и всяким извращенцам, просто-напросто нездоровым людям. И давайте, мальчики и девочки, мы все им поможем, вместо того чтобы притворяться, будто таких людей не существует. Все вы конечно же знаете, что и среди ваших сверстников есть такие, у которых имеются отклонения от нормы. Я даже не имею в виду этих мальчишек с грязными картинками, нет, как раз противоположное: мальчиков, вовсе не проявляющих интереса к сексу, или же девочек, демонстрирующих патологическое равнодушие к мальчикам. Нам следует и на это обратить свое внимание, иначе мы уподобимся обывателям, а именно: большинству взрослого населения Америки. Как вы считаете? Наверное, все вы знаете таких несчастных мальчиков и девочек, которые доросли до шестого класса, но не испытывают ни малейшего интереса к сексу, правда?
Покраснев, я заерзал в своем кресле.
Подняла руку какая-то девочка.
— А как быть с младшими братишками и сестренками? Ну, если вы видите, что, например, ваша маленькая сестренка все еще ничего… в общем, если она еще ничего не смыслит… ей надо откровенно рассказать все как есть, объяснять про всякое?
— Но если твои родители этого не делают, можно ли это делать тебе? — спросила доктор Магджеридж.
Возразить было нечего. Несколько мгновений стояла тишина, хотя и не совсем тишина. Я буквально ощущал, как мысли у ребят возбужденно скачут. Взметнулась еще одна рука. Снова девочка.
— Мне кажется, доктор Магджеридж, мой вопрос интересует многих девочек. Что бы вы посоветовали, нет, кроме шуток, как заставить мальчишку, чтоб нахально не приставал.
— Мальчики, — с улыбкой спросила доктор Магджеридж. — Что вы на это скажете?
— Можно просто словами отбрить! — вызвался кто-то из ребят.
— Стукнуть можно! Хотя не поможет, — крикнул другой.
— А на некоторых ничего не действует! Не действует, и все! — сказала, раскрасневшись, девочка. — Почему мальчишки такие, доктор Магджеридж? Иногда с ними просто никакого сладу нет. И никто их за это не ругает. Все винят, наоборот, девочку!
— Ты, моя дорогая, затронула тему пресловутого двойного стандарта! — подхватила доктор Магджеридж с живостью, как будто только и ждала этого вопроса. — Все это означает, что общество ожидает от девушек в высшей степени высоконравственного поведения, закрывая глаза на то, что юноши ведут себя, как им вздумается. Разумеется, это крайне несправедливо. Но наше общество, как всем известно, меняется. И это, мне кажется, больше всего раздражает ваших родителей. Они требуют от вас, девочки, деликатности и чистоты, которые были свойственны их бабушкам. Даже вопиюще безнравственные молодые люди хотят взять себе в жены невинную девушку, если уж решились жениться… в конце концов. (Легкий смешок.) Однако наше общество меняется столь стремительно, что не за горами то время, когда девушки обретут ту же свободу, что и юноши.
— Доктор Магджеридж, — спросила девочка. — Некоторые считают, что надо, непременно выходить замуж, в общем, чтоб была помолвка, чтоб все честь по чести… а вы как думаете?
— Дорогая моя, ты напрасно полагаешь, что я могу ответить на этот вопрос однозначно, мне вовсе не чужда здоровая убежденность в том, что любая проблема имеет массу решений. У меня и в мыслях нет навязывать свои нравственные критерии кому бы то ни было. Одни сомневаются, что помолвка дает молодым право на близость. Другие считают, что помолвка должна произойти только после того, как молодая пара освоит этот опыт. Я бы не стала давать никаких рекомендаций. Этот вопрос должен решаться самими молодыми людьми.
— Доктор Магджеридж, — спросила еще одна девочка, — скажите, а во время первого свидания можно разок поцеловаться? Или это нехорошо?
— Некоторые при первом же свидании только и делают, что целуются, — сказала доктор Магджеридж. — Вопрос ведь не в том, сколько целоваться, вопрос в том, как целоваться, не правда ли? Опять-таки это разговор отдельный.
— Доктор Магджеридж, — спросила очередная девочка, — а что вы скажете насчет аборта? Вы считаете — это лучший выход, если не хочешь иметь ребенка, или нет?
— По поводу аборта существует множество мнений. Люди отсталые и религиозные считают, что это преступление, и по-прежнему во многих штатах аборт приравнивается к преступлению перед законом. Однако стоит взглянуть на ситуацию объективно и с научной точки зрения, становится очевидным, что, если почему-то ребенок не желателен, молодые люди сами должны решить, как им поступить. Лично я считаю, что брак в подобных условиях — не лучшее решение. Прежде всего потому, что ранние браки пагубно сказываются на формировании мировоззрения молодежи. Представьте, скольких удовольствий придется лишиться, перестать ходить на свидания, на танцы! Кроме того, ранний брак излишне гипертрофирует роль секса в жизни, отчего он перестает быть простой и естественной жизненной потребностью, чем-то вроде удовольствия…
— Ты куда? — зашептал Густав.
— Мне выйти… — пролепетал я.
Я покинул зал; там было так душно, что меня стало мутить. Однако и в коридоре, и снаружи на стоянке, где меня чуть не вывернуло, оказалось так же душно. Одежда на мне вся взмокла от пота.
Назад: 5…
Дальше: 7…