Книга: Сон грядущий
Назад: 8. Второй… Спящий
Дальше: 10. Спящий

9. Спящий… Второй

«Жарко. Лето, конечно, этим и отличается от прочих времен года, но слишком уж жарко. Кожа раскалилась. Кажется, что брызни водой, и влага отскочит от лица, как от раскаленного утюга. А ну-ка, попробуем. Нет. Веер мельчайших брызг из пульверизатора, искрясь, оседает на горячей коже, принося недолгое облегчение. Идущий впереди недовольно оглядывается. Он прав. Воды мало, а идти еще очень долго. Песок, как всепроникающий джинн, набивается под плотную шнуровку ботинок, стирая в кровь и без того зудящие ноги. Рубаха уже не трепещет в слабых порывах обжигающего ветерка. Ветер не исчез, просто ткань пропиталась потом и, высохнув, превратилась в подобие черепашьего панциря. Стоун с тоской вспоминает вечный дождь постылых джунглей. Сейчас он не смог бы взмокнуть при всем желании. Организм напрочь отказывается от этого вида терморегуляции. Вода, попавшая несколько секунд назад на гладко выбритое лицо, вступает в реакцию с высохшей солью. Очень жгучая комбинация.
«Когда, интересно, я успел побриться?» Стоун пытается вспомнить события недавних часов. Боль всплывает в памяти мгновенно. Затем тишина и тьма. В себя приходит он уже бредущим по унылым раскаленным пескам под убийственными лучами гипертрофированного солнца. Странным является не только перемещение из джунглей в пустыню. Профессор точно знает цель похода. Откуда? Пока – загадка. «Потеря сознания, перемещение, есть в этом что-то знакомое…» Стоун запинается о чахлый кустик и падает на колени. В висках стучит паровой молот. «Сэм!» Горячий воздух обжигает гортань при судорожном вздохе. «Нет, такого не может быть!» Профессор начинает догадываться, что произошло и зачем он идет через пустыню. За подтверждением того, от чего он прятался последние десять лет. За доказательствами своей неординарности. Он кое-как успокаивается и, с трудом поднявшись на ноги, продолжает путь.
Широкополая шляпа отважно борется с ударными дозами ультрафиолета. Правда, она нахлобучена по самые уши на голову Проводника. Стоуну сложнее. Легкомысленная бейсболка прикрывает короткой тенью лишь нос. Монотонность пути вызывает из памяти отдельные образы. Стоун пытается сосредоточиться и вспомнить какую-нибудь историю целиком, но перед глазами, на фоне красноватого песка, почему-то маячит неуклюжий щенок. Он так же, как и профессор, спотыкается и тычется носом во все, что ему предлагают. «Предчувствие – это логическое построение на уровне подсознания». Стоун любит причесывать подобными фразами нелепые и труднообъяснимые образы, возникающие иногда в голове. Типичный пример – щенок. Жара превращает все синапсы в не проводящий импульсы студень. Подкорка никак не может зацепиться за серое вещество, и мозг работает в режиме поцарапанной пластинки. «Долго, долго, еще очень, очень долго…» И щенок барахтается в песчаном море, изредка замирая, чтобы высунуть розовый язык и отдышаться. Не ясно только, чем здесь можно отдышаться? Воздух насквозь пропитан энергией щедрого солнца. Горячего и безжалостного. «И это нормально. Я имею в виду безжалостность. Милосердие, сострадание, любовь присущи только людям, да и то не всем. Быть может, меньшинству. Наверняка меньшинству…»
Проводник замедляет шаг. Он внимательно осматривает местность вокруг, словно ищет особые приметы нужного места. Стоуну становится весело. В мире, где нет ничего кроме неба, солнца и постоянно меняющих форму барханов, «особые приметы» воспринимаются как неприличная шутка.
– Здесь, – произносит Проводник, сжав в кулаке горсть песка.
– Прекрасно, – откликается Стоун, с усилием ворочая пересохшим языком.
Они садятся на подвижный песок и открывают фляжки. Горячая, пахнущая пластмассой вода доводит профессора до исступления. Он чувствует, как твердеют расплавленные связи между полушариями мозга, как отступают безумие и безразличие. В последнем глотке тонет надоевший щенок. «Все, я снова жив». Проводник не разделяет энтузиазма профессора. Он пьет медленно, смакуя каждый глоток. Наконец он останавливается и с видимым сожалением закрывает флягу. Стоун вытирает тыльной стороной кисти вновь появившийся на лбу пот и вопросительно смотрит на спутника.
– Еще полчаса, – отвечает на немой вопрос Проводник, снимая заплечный мешок. «Словарный запас не огромен», – скептически отмечает про себя Стоун. Проводник тем временем принимается изучать содержимое своего мешка так сосредоточенно, словно играет в шахматы. Вдруг он поднимает голову и рушит выстроенную Стоуном гипотезу о его ораторских способностях:
– Я хочу довести до вас три правила подобных экспедиций. Во-первых – не удивляйтесь ничему. Это опасно для жизни. Во-вторых, не стреляйте в проводника. И в-третьих, если останетесь один, не пытайтесь выбраться отсюда самостоятельно. Ждите помощи.
– Ждать? Здесь? Без воды? Вы шутите! Но если и нет, то это очень странные правила, особенно второе, – Стоун непроизвольно касается кобуры с торчащей из нее рукояткой тяжелого армейского пистолета.
– Тем не менее рекомендую их соблюдать. Особенно первое, потому что и второе, и третье – лишь его следствия. Это Земля, уважаемый, а не выхолощенный Прайм. Правила здесь, может быть, и странные, но не надуманные.
– А если попроще?
– Сами поймете… позже…

 

Минутная стрелка часов зависает в одном делении от времени «Ч», дожидаясь встречи с шустрой секундной сестренкой. Стоун не отрывает взгляд от циферблата. Проводника он видит боковым зрением, а скорее, только чувствует его присутствие. Тот уже закончил возиться и теперь сидит неподвижно, опустив руки в мешок. Минутная стрелка прыгает вперед. Стоун осторожно опускает руку на рукоятку пистолета и оглядывается. Ничего не происходит. Проводник не шевелится, закрыты глаза. «Ну что ж, не удивляться я готов, особенно если так будет и дальше». Стоун невольно улыбается.
– Вы бессмысленно агрессивны, – негромко произносит некто у профессора за спиной.
Одновременно со словами тяжелая мягкая лапа ложится на запястье сжимающей пистолет руки. Стоун медленно поворачивает голову. На песке, в метре от него, сидит диковинный зверь размером со средний танк. Внешне он походит на помесь льва и носорога. Оранжевые глаза светятся разумом и снисхождением. Шкура зверя лоснится и отливает полным спектром, словно течет по мощному телу. В густой гриве изредка вспыхивают яркие белые искры.
– Это самозащита, – чувствуя, как слабеют колени, отвечает Стоун и осторожно высвобождает руку из мягкого плена.
– Инстинкт самосохранения, если точнее, – менторским тоном поправляет зверь, нюхая воздух. – А вы почти не трусите, это занятно.
Стоун ловит себя на мысли, что просто не успел струсить, но оспаривать утверждение зверя не спешит: все-таки лишнее очко.
Зверь по-сфинксски ложится на песок и спрашивает тоном заядлого бюрократа:
– Ну и зачем вы сюда пришли, уважаемый? Если за такой же ерундой, что и все предыдущие, – прощайте сразу!
До Стоуна вдруг доходит, что Проводник до сих пор пребывает в позе Будды-с-мешком, не реагируя на происходящее. Зверь перехватывает взгляд профессора и несколько раз шлепает раздвоенным хвостом по песку. Видимо, нервничает.
– О нем можете пока забыть. К делу, пожалуйста, – зверь шумно вздыхает и кладет голову между передними лапами.
– Мне, собственно, ничего не нужно, только ответы на два вопроса. Первый – кто я, а второй – кто вы и что делаете в этой пустыне?
Зверь удивленно поднимает глаза и через несколько секунд совершенно по-человечески разражается хохотом.
– Вам… не нужно… ничего, – сквозь смех произносит он, – кроме всего на свете! За последние сто лет я ни разу так не смеялся. Надо вас, наверное, наградить за лучшую шутку столетия… Вот чем бы? Хотите вечную жизнь? С условием, что раз в сто лет будете приходить сюда и шутить…
Зверь, успокаиваясь, трясет головой и, хохотнув еще пару раз, замолкает. Некоторое время он молча разглядывает Стоуна, а затем продолжает:
– И что же, вам не надо охраняемых мной сокровищ, рецептов вечной молодости, философского камня и прочей белиберды, донимающей человечество на протяжении всего существования?
– Нет, мне просто хочется знать…
– Невероятно, – перебивает зверь, – передо мной человек, представляющий те доли процента, что обеспечивают прогресс всей цивилизации.
– Вы мне льстите.
– Нисколько. Я просто не умею этого делать.
Зверь садится, склонив голову чуть набок, молчит, о чем-то размышляя, а затем произносит:
– По сути, ваши вопросы не так уж и смешны. Дело в том, что на них есть ответы, но вряд ли те, которые вы ожидаете услышать.
– И все же? – упорствует Стоун.
– Начну со второго. Я ничего не делаю в этой пустыне. Я и есть пустыня. Это не метаф…
Зверь прерывает фразу и вскакивает на лапы. Львиная грива поднимается дыбом, он скалится, обнажая огромные белые клыки. Мощный порыв ветра валит Стоуна на песок и присыпает тем же песком сверху. Слышно тяжелое хлопанье мощных крыльев. Зверь рычит и бросается в сторону новых звуков. Профессор поднимает голову, но ветер бьет с нарастающей силой, а удары крыльев становятся почти осязаемыми. Сквозь поднятые в воздух тучи песка Стоун видит, как зверь в великолепном прыжке обрушивается на холку слоноподобной образины с перепончатыми лапами и двухметровыми витыми бивнями. От рева закладывает уши. Монстры не жалеют голосовых связок. Через минуту песок прекращает вставать на дыбы, а звуки стихают. С трудом стряхнув с себя объемную горку, Стоун встает на четвереньки, затем садится и протирает глаза.
Проводник исчез. Там, где бились чудовища, возвышается огромный бархан. Наступает пугающая знойная тишина. Стоун поднимается и подходит к тому месту, где медитировал Проводник. Он опускается на колени и проводит рукой по бархатной поверхности горячего песка. Нет и намека на то, что здесь кто-то когда-то сидел. Вряд ли молниеносная буря, не причинившая вреда профессору, могла так чисто засыпать человека, в сто раз более опытного. Ничего не остается делать, как обследовать новоявленный бархан.
Никаких следов, как и в предыдущем случае. Ситуация раздражает Стоуна все сильнее, однако конкретного решения он найти не может. Экономя силы, он садится и нащупывает висящую на поясе флягу.
– Будьте так любезны, сойдите с моего хвоста, – просит песок в полуметре от профессора.
Стоун вскакивает на ноги и отпрыгивает куда-то назад.
Песок, легко струясь, приподнимается и, едва уловимо перетекая параллельно земле, начинает обретать форму уже знакомого зверя. Через некоторое время песчаная форма замирает и изменяет структуру. Перед профессором стоит то же, что и до бури, существо с толстой лоснящейся шкурой и гривой желтой шерсти.
– Впечатляет? – не без самодовольства спрашивает зверь. – Это я вас предупредил, а представьте, что вы идете себе по пустыне и вдруг перед носом такое…
Он тычет лапой в песок.
– Да уж…
– Без подготовки? Не «да уж», а солнечный удар, молодой человек. Как минимум. Вот так-то.
Зверь ложится, скрестив перед собой передние лапы и зевнув, взглядом приглашает профессора к продолжению беседы.
– Кто это был? – Стоун кивком указывает на бархан.
– Ваш Проводник, кто же еще?
– Что-то я не совсем понимаю…
– Это не страшно, потому что вы, по крайней мере, пытаетесь понять. А вот разновидность существ, подобных уважаемому Проводнику, не только не хочет, но и боится понимания. Подсознательно, конечно. И от страха, уже вполне осознанно, пытается меня уничтожить.
– Это, по-видимому, невозможно?
– Конечно. Разве можно уничтожить весь песок на всех планетах? А где песок, там и я. Ваш вид и его разновидности еще слишком мало знают, чтобы я чем-то мешал. Но невежество – лучший катализатор войны. Потому, что порождает страх, а страх порождает отчаянье. А отчаяние может подтолкнуть людей к безрассудным поступкам. Например, уничтожить причину страха, то есть меня. И обрести душевное равновесие в мире, где все ясно и просто. Как стекло. И убедить себя не замечать, что стекло – тоже я.
– Дух песка…
– Красиво сказано. Красиво, но глупо. Вы же не представляетесь «рабом божьим», вы называете имя или что-то еще. Кем вы меня видите?
– Похоже на льва…
– Замечательно, я – лев! Рассмотрим вопрос номер один?
Стоун чувствует, как сжимаются внутренности и от лица отливает загустевшая кровь.
– Да, – еле слышно произносит он в ответ на предложение Духа Песка.
– Что вы знаете о сне?
– То же, что и все…
– Ну, ну?..
– Отдых, сновидения, кошмары, наконец. А почему вы спрашиваете?
– Это вы спрашиваете, а я отвечаю. Это же был ваш вопрос – «кто я?». Так? И я предупредил, что ответ может прозвучать неожиданно. От темы я не отклоняюсь ни на йоту и, раз обещал, отвечаю: начнем с того, что вы потеряли ночной покой. Пропал тот знакомый загадочный сон, в котором до часа в секунду сжимается время и целый спектакль с массой действующих лиц, событий, сменой декораций проходит за один удар сердца. Ушло наслаждение чудесами трансформации. Камень, превращающийся в воду, капли тающего льда, высекающие искры из сочной листвы. Деньги, разлетающиеся мусором, женщины, скользящие змеями. Ничего общего с реалиями бодрствования, лишь их образные отзвуки. И вот все изменилось. Поначалу было не так уж плохо: интересный, активный сон разгонял скуку одинокого бодрствования. Но чем дальше, тем больше вы уставали. Физически! Почему? Не странно ли? Не странно ли, что сон для вас не отдых? Ваш мозг действует, причем энергично. Зачастую эффективнее, чем во время бодрствования. Включаются такие ассоциативные связи, что не привидятся ни одному суперкомпьютеру и в бреду. Но человек ограничен и потому считает сон лишь тратой времени. Это так же неверно, как отсутствие диастолы после систолы в сердечном ритме или выдоха после вдоха. Сон – это выдох мозга. Необходимость его очевидна. К тому же, позволю себе сравнение, говорите вы именно на выдохе. Все, что совершается людьми, привязано к бодрствованию. Заметьте – «вдоху». Голова дает команду рукам и… А что происходит с головой во сне? В вашем сне. И где результат? Результат деятельности не менее активной в вашем случае, чем в дневное время. Вы не задумывались? Я так и знал. Но это не странно. Люди… – зверь презрительно фыркает. – Гордясь своим развитым интеллектом, вы совсем не умеете им пользоваться. Стоит всего-навсего порассуждать, и вы продвинетесь вперед на световые годы, да где там… Могу потрогать – реально, не могу – бред. Такая ущербная диалектика приводит к мучительному застою в ваших хваленых мозгах и, как следствие, порождает проблемы, не стоящие выеденного яйца. Не знаю, каким «рукам» дала команду в одном из снов ваша голова, но поработали они усердно. Продукт творчества уже десять лет создает рабочие места в контрразведке Федерации Якобса.
– Вы хотите сказать, что я неизвестным способом создал этого Сэма? Во сне? Но как? Каким образом он материализовался? Что еще за «руки» вы придумали?
– Хрен его знает, – честно признается «лев», – но «руки», повторюсь, придумал не я. Такова оказалась суть посетившего вас дара. Мы с вами, не забывайте, на Земле, где оставаться материалистом невозможно, особенно беседуя с разумной песочницей. Тем более вам, единственному Специалисту с большой буквы по неоэкосфере Земли. Вы же неспроста уединились в джунглях?
– Конечно, неспроста, но я не думал, что смертный может стать богом.
– Факт! Но создатели роботов и компьютеров тоже люди, тем не менее вас ничуть не удивляет искусственный интеллект в космическом корабле или андроид на перекрестке. Эти машины построены бодрствующими людьми. Людьми обычными, о Земле знающими по учебникам истории и фильмам. Ваш… как бы точнее сказать? Ваш фантом… Не лучшее название, но пока примем его. Он построен вашим перекроенным Землей подсознанием. Сдохнуть, если понимаю технологию процесса, но принцип мне ясен. А вам?
– Пока не совсем, – Стоун рывком снимает с плеча флягу.
Он долго пьет, и вода вымывает из трясины спутанных мыслей новый вопрос:
– А что означает мое появление здесь?
– Может быть, вещий сон, – зверь хитро щурится, – а может быть, что-то еще…
– Пожалуй, что-то еще, – убежденно констатирует Стоун, – и я догадываюсь, что. В моем последнем сне произошло нечто… из ряда вон выходящее.
Договорить профессору не удается. Груда песка над Проводником начинает быстро уменьшаться в размерах. «Лев» оборачивается на шум. Рассмотрев, в чем дело, он садится на задние лапы и, зевнув, советует:
– Ваш спутник приходит в себя. Копать лучше вон там, слева. Он, конечно, талантливый оборотень, но задохнуться может как простой смертный.
– Да, да, сейчас, – слабеющим голосом отвечает Стоун, но, не дойдя пары шагов до бархана, падает ничком и начинает стремительно таять. Тело его сначала становится полупрозрачным, затем остается лишь контур, а через секунду ветер сравнивает вмятины на песке с уровнем окружающей пустыни. Дух Песка фыркает и, подойдя к бархану с Проводником, начинает лениво разрывать горячий песок…»
Назад: 8. Второй… Спящий
Дальше: 10. Спящий