14. Второй

«Вчем смысл этого безудержного веселья? Зачем все эти разноцветные шары, гирлянды, дикая иллюминация, фейерверки, музыка и танцы до утра? Попытка снять стресс? Самообман? Нет, я не брюзжу, я просто ищу здравый смысл в происходящем. Пить и танцевать на эшафоте – сомнительное удовольствие. Празднества нужны, необходимы, но не в честь победы над собственными братьями, да еще руками чужаков. Руками! У этих тварей нет ни рук, ни глаз, ни души. Сегодня они помогли разбить армию Федерации, завтра разобьют флот Империи и повесят императора на том же столбе, где болтается еще не остывший президент. Что это: ошибка или предательство? Разница не велика, и в любом случае происшедшее чудовищно. Так постыдно сдать всю галактику! И кому?! Врагу, настолько чуждому физиологически и психически, что не может быть и речи об ассимиляции. В перспективе только геноцид. Все уже поняли это, вплоть до отъявленных тупиц, которые кричали «ура» союзникам еще в полдень, но растерянно смолкли, увидев подробный, транслировавшийся по всем каналам телевидения репортаж о разгроме федеральных войск. Превращение людей в кровавый фарш, пылающие корабли, транспорты, госпитали, полное игнорирование белых флагов и залпы антиматерии, слизывающие небоскребы Якобса до фундамента. Глупые, натянутые улыбки имперских генералов и полные ужаса глаза рядовых, когда они поняли, кто станет следующей мишенью в этом тире. Сразу же после того, как «чернокрылы» перегруппируют силы. Толпы офицеров осаждали резиденцию императора, умоляя нанести удар, пока противник подставляет спину. Но император приказа не отдал. Вместо этого он объявил праздник, а строптивых офицеров отправил на гауптвахту…»

Стоун идет по заплеванной улице, маневрируя в истерически хохочущей толпе. «Пир во время чумы» не затихает, а с каждой минутой только набирает обороты. Прямо на тротуар выставляются ящики со спиртным, сигаретами, стимуляторами, но никто ни за что не платит. Еда готовится тоннами, столики вынесены из всех ресторанчиков на улицу. Люди возбужденно галдят, поют, смеются и плачут. Но не от смеха. Простым подданным не внушить того бреда, что мечется по темным закоулкам императорской головы. Они не верят в союз с чужаками. Они видели гибель сдавшегося Якобса и обреченно ждут заклания. Они прощаются друг с другом, с привычным миром, с маленькими и большими радостями и неприятностями, что составляли суть их жизни. Трезвых на улицах единицы, однако никаких стычек и драк не происходит, более того, по улицам столицы, прямо по площади «Центр Империи», бродят хмурые неоформы со Старой Земли. Немногочисленные полицейские упорно не замечают такое вопиющее нарушение законов, а благодушная толпа в предсмертном приступе вселенской любви угощает песчаных магов водкой, обнимается с гигантскими Говорящими Кошками и пьет на брудершафт с уродливыми Болотными Стражами.

«Быть может, уже поздно», – слышит сквозь какофонию праздника Стоун.

Голос полон горечи и сожаления. Профессор оборачивается и вопросительно смотрит на говорящего. Невысокий, крепкий, коротко подстриженный, он напоминает Стоуну изваяние, прославляющее некий собирательный образ героя справедливой войны.

– Но они должны понять, что альтернатива есть. Не дать себя уничтожить, можно только не покорившись, только жертвуя собой. Напрасная гибель миллиардов или принесение в жертву миллионов – выбор очевиден.

Он медленно опускает руку в карман и достает армейский пульт радиовзрывателя. Стоун пытается перехватить его запястье:

– И вы не спросите мнения всех остальных? Кто дал вам право принимать такие решения?

– Оставьте, – «герой» резко высвобождает руку, и в ней вместо пульта оказывается пистолет. – Не имеет значения, когда все начнется, минутой раньше или позже, важно лишь то, кто ударит первым. Разве вы не учите своих детей давать хулигану сдачи? Не ждать, когда он устанет колотить жертву и уберется восвояси, а дать отпор. Вы видели, какая дьявольская гордость светится во взгляде мальчугана, сумевшего выстоять в драке на школьном дворе с обидчиком-старшеклассником? Пусть он успел ответить лишь одним ударом до того, как их разнял учитель. Боевой дух, вера в себя, целеустремленность – вот следствие первого удара. Сейчас они в истерике, но через минуту вы увидите, как изменятся их лица, потому что они будут знать, к чему стремиться.

Стоун отпускает руку мужчины, испытывая ужасные мучения оттого, что, не одобряя поступок человека умом, в душе с ним полностью согласен. «Герой» прячет пистолет и вновь вынимает пульт. Он машет кому-то в толпе, и над трибуной для почетных гостей вспыхивают осветительные ракеты. Все собравшиеся на площади люди поворачивают головы в сторону нового источника света.

– Спасибо, что выслушали, – говорит Стоуну человек и нажимает кнопку.

Чужаки реагируют стремительно, и одновременно со взрывом человек превращается в истекающий кровью кусок мяса. На секунду над площадью повисает мертвая тишина, а затем два десятка неизвестно откуда взявшихся черных истребителей заливают площадь ослепительными энерголучами. Панику выживших усиливает отчаянный вой сирен. Брызгая фонтанами искр, лопаются светящиеся гирлянды, срываются, поджигая все вокруг, фейерверки, ледяными водопадами осыпаются витрины и оконные стекла. Гаснут рекламные голограммы и уличные фонари. Мозги и внутренности из располосованных сонарами человеческих тел забивают сливные решетки на обочинах, не давая доходящей до щиколоток крови стекать. Дым пожаров смешивается с вонью кишок и горелой плоти. Стоун прижимается к прохладной каменной стене ограды муниципалитета. Его рвет только что съеденным хот-догом. Сквозь клубы дыма видно, что в небе появляются «перехватчики» землян. Завязавшийся воздушный бой дает время остаткам людей покинуть площадь. Стоун чувствует приближение приступа забытой было лихорадки. «Как не вовремя», – думает он, пытаясь сосредоточиться на высвобождении внутренних резервов жизненной энергии. В джунглях это получалось, но сейчас в безрезультатных попытках он только теряет драгоценное время. Резервы не высвобождаются, а ватные ноги едва переступают крохотными, шаркающими шагами, унося профессора из опасного района. Стоун настолько подавлен случившимся, что не замечает, куда он идет. Только запнувшись о знакомые ступеньки, он понимает, что ноги принесли его к порогу, через который он не переступал уже десять лет. Университет. Кафедра сравнительной биологии. Его кафедра. Здание Праймского императорского университета гудит от грохота близких взрывов и суеты снующих по коридорам людей.

– Весь архив – срочно в подвал! – кричит в видеофон мужчина средних лет.

– Без своей рукописи я здание не покину! – доносится из какого-то кабинета взволнованный девичий голосок.

– Я понимаю, что вам героически наплевать на антиматерию, коллега, но…

Голоса тонут в топоте тысяч ног, скрежете оцинкованных ящиков и стуке бесчисленных дверей.

Пройдя по знакомому коридору, Стоун останавливается и нажимает на ручку двери в свой бывший кабинет. Обстановка удивительным образом сохранилась такой, какой он ее помнит. Профессор тяжело опускается в удобное кресло и начинает машинально перебирать лежащие перед ним на столе бумаги. Бумажные рукописи, книги, журналы. Такую архаику можно встретить только в университетах. Стоун пытается сосредоточиться на подробном отчете тридцать восьмой земной экспедиции. Оказывается, проблема неожизни, успешно осваивающей Старую Землю, вышла за рамки чисто научной задачи. Имперские спецслужбы развернули крупномасштабную кампанию по «чистке» планеты спустя год после начала добровольного заточения Стоуна на планете джунглей. «Неудивительно, что я ничего не знал об этом… геноциде». Опять это слово. Профессор качает головой. «В деталях мы с «чернокрылами» все-таки схожи».

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что тридцать девятая накрылась, – слышится из-за двери, – а мы так близко подобрались к суперформам! Дух Песка, Дух Пустоты, Дух Воды – самые грандиозные существа в галактике! И вот все идет прахом.

– Не все еще потеряно, – откликается другой голос. – Входите.

Дверь открывается, и в кабинет входят двое. В одном Стоун признает бывшего ученика, который, в свою очередь узнав профессора, удивленно хлопает глазами и молчит. Наконец он собирается с мыслями и пробует заговорить:

– Профессор?

– Скорее его призрак.

В глазах ассистента застывает немой вопрос.

– Будь обстановка поспокойнее, я бы вам все подробно рассказал, Арни, но сейчас лучше побеседуем о выживании. Вы же собираетесь что-то предпринять в этом направлении?

– Да, конечно, но сначала скажите, где вы пропадали все эти годы, а главное, почему?

– А разве странно, что не вернулся ученый, который неопровержимо доказал влияние неоэкосферы Земли не только на генотип человека, но и на его фенотип. То есть, попросту, превращение слишком загостившегося на Земле индивидуума в неоформа? Я руководил экспедициями с четвертой по восемнадцатую, а это без малого шестнадцать лет. Куда я должен был вернуться после принятия того идиотского закона о борьбе с неоформами? В газовую камеру?

– Вы изменились? – в глазах Арни загорается исследовательский огонек.

– Даже слишком, – устало произносит Стоун, – но никаких фокусов продемонстрировать вам пока не смогу.

– Может быть, позже? – не сдается ассистент.

– Возможно, – соглашается профессор.

– Так, – Арни возбужденно потирает руки, – теперь о выживании. Наш челнок совершенно не укомплектован припасами, заправлен на треть, требует ремонта, но летать может.

– Это обнадеживает.

– Пожалуй, да. Проблема лишь в том, что ни я, ни господин Шор, – Арни указывает на спутника, – ни вы, профессор, не умеем водить стартовые челноки.

– Как много отрицательных частиц в вашей тираде, – язвительно комментирует Шор. – Рад познакомиться, профессор.

От Стоуна не ускользает то, что руки он не подает. Профессор устало кивает и вновь поворачивается к Арни.

– Думаю, что в метрополии сейчас более чем достаточно безработных пилотов. Стоит только свистнуть, и вы сформируете двадцать полных экипажей, изнывающих от желания убраться отсюда куда угодно, даже на Землю, лишь бы подальше от захватчиков.

– Факт, – Арни щелкает пальцами. – Идем искать!

– Вряд ли это целесообразно, – не громко, но твердо произносит Шор.

В его руке блестит карманный парализатор.

– Вы о чем? – Арни удивленно таращится на спутника.

– О перегрузке челнока неожиданными и не слишком полезными пассажирами, – Шор медленно пятится к двери, не спуская глаз с ассистента и его бывшего учителя.

– Я не могу оставить профессора, если вы об этом, – Арни растерянно разводит руками.

– Вдумайся в смысл слова «выживание». Какая буква в нем подразумевает филантропию? Господин Стоун, бывший профессор, бывший человек, а ныне неоформ, подлежащий уничтожению «по определению». В этой комнате нет твоего учителя, Арни, есть только призрак. Он сам это признал, вспомни. Так что решайся, дружище.

Шор задерживается на пороге, готовый мгновенно выскочить из кабинета и захлопнуть дверь.

– Выживание так же не подразумевает свинство!

Ассистент запускает в Шора тяжелой хрустальной пепельницей. Хлопает дверь, слышится жужжание наружного замка и щелчок, свидетельствующий о том, что снаружи вставлен и обломан ключ.

– Изнутри к этому замку доступа нет, – виновато бормочет Арни. – Но каков мерзавец?

– Напрасно ты остался, – Стоун чувствует себя неловко, словно намеренно обманул своего ученика.

Арни морщится и машет рукой:

– Раз уж так все сложилось, расскажите мне свою историю, пока кто-нибудь не сломает эту чертову дверь, – он набирает на видеофоне номер за номером.

Наконец ему отвечают, и после минутного разговора некто обещает прийти на помощь.

Стоун откидывается на спинку кресла, какое-то время молчит, а потом не спеша начинает рассказ:

– Это случилось во время пятнадцатой экспедиции. Однажды ночью мне приснился странный сон…