Это выглядело, как начальные кадры какого-то фильма. Только титров не хватало и вместо экрана было окно служебной машины. Правда, на этом «экране» майор Гуськов видел лишь часть «фильма», только документальные кадры про обстановку здесь и сейчас, в Новой реальности. Другая половина «кино» мелькала в его воспоминаниях и в воображении. Кое-что он вспоминал, а некоторые места отчетливо представлял себе в том унылом состоянии, в которое их привела катастрофа в Старом мире.

«Ауди» легко нырнула в ярко освещенный короткий тоннель под Дорогомиловской Заставой и покатила дальше по Кутузовскому в сторону парка Победы. Поток машин здесь был плотный, но терпимый, все-таки ночь на дворе. А вот в Старой реальности проспект сейчас был завален перевернутыми, сгоревшими и давно остывшими машинами. Пришедшие в негодность авто вмерзли в мутный лед, а сверху их припорошило снегом. И никакого привычного освещения в Старом мире больше не было: ни фонарей, ни светящихся окон, ни хотя бы луны, только полярное сияние просвечивало сквозь мутную облачную пелену.

А памятник Багратиону, который в этой реальности стоял, как было и прежде, в небольшом сквере на четной стороне проспекта, там, в Старом мире, превратился в огромную ледяную глыбу, которую обрамляла хаотичная баррикада из обломков зданий, поваленных ураганами деревьев и фонарных столбов. Не лучше выглядели и остатки пешеходного моста имени того же полководца, и обледеневшая набережная Москвы-реки, и полуразрушенные высотки Москва-Сити на другом берегу.

А старые дома, что тянулись дальше вдоль Кутузовского проспекта, выглядели солидными, надежными и внушающими уважение памятниками ушедшей эпохи только здесь, в Новом мире. В Старой реальности они угрожающе нависали, словно серые стены холодного ущелья. Там они пугали и казались огромной ловушкой, а не убежищем. И на каждом этаже, в большинстве квартир этих домов-капканов, наверняка было полно окоченевших трупов. Это вместе со своими жилищами погибли те, кто не поверил, что Старый мир действительно рушится.

Впрочем, тем, кто в это поверил и попытался выбраться из города, удача не захотела улыбаться тоже. Майор отлично помнил столпотворение на дорогах города, которое он видел, когда старался выбраться из Старого мира. Это были другие улицы и проспекты, закончил свое путешествие майор в Строгино, однако нетрудно представить и то, что творилось тогда на Кутузовском. Вряд ли что-то принципиально отличалось.

Вот, например, на развязке с Третьим транспортным и в районе метро «Кутузовская» дело наверняка обстояло совсем плохо. Все виадуки над железнодорожными путями были разрушены, и даже толстый слой снега или пурга не могли скрыть эту чудовищную картину. Сотни машин, покореженных, смятых в лепешку, придавленных бетонными обломками, выгоревших дотла или покрытых бугристой серой ледяной коркой, образовали непроходимый завал, который тянулся вправо до самой Москвы-реки, а слева перекрывал вид на железнодорожную станцию и Раменки. Что-то подобное Гуськов видел на МКАД, и воображению не составило труда спроецировать эту картину на Кутузовский.

Так что пусть никаких кошмаров из Старой реальности вживую майор ФСБ Алексей Гуськов сейчас не наблюдал, зато вспоминал и представлял себе все с той же ясностью, с какой видел живые картинки благополучной Новой реальности, мелькавшие за окном машины.

Если честно, Гуськову хотелось зажмуриться, чтобы прогнать наваждение, но майор пересилил себя и не поддался секундной слабости. Он просто внутренне встряхнулся и приказал себе собраться. Как перед стартом на ответственном соревновании или на экзамене. Самодисциплина всегда была у Гуськова на высоте, и зажмуриваться или отворачиваться от проблем ему обычно не требовалось. Как правило, он справлялся с трудностями, глядя им в глаза. Так получилось и сейчас, разве что времени потребовалось больше, чем обычно. Но все-таки получилось, и майор выдохнул с облегчением. И это не фигура речи. Гуськову действительно стало легче на душе.

Оно и понятно. Рецепт Гуськова был универсальным. Не только трудности отступают, когда им смотрят в глаза. Всякие глупые внутренние сомнения и страхи тоже пасуют, когда ты не пытаешься отвернуться от проблем или игнорировать правду. Даже если эта «правда» горит и затягивает дымом пожарищ перспективу. Даже если она заключается в том, что шансов у тебя почти нет и жить тебе осталось от силы два дня. И пусть два дня! Зато легко, на кураже и точно зная, за что ты погибнешь. С одной стороны, утешение так себе, но с другой – а оно нужно, это утешение? Нет. Когда ты не боишься трудностей и знаешь правду, никакого утешения не требуется. Смелость, помноженная на это знание, лучше любого утешения, сочувствия или мотива.

Как бы. Или все-таки лучше жить с опаской и в неведении, но долго? Как знать?

«Черт, да хватит ломать голову! Так никогда в кучку не соберешься! Все, закрыли вопрос! Делай, что должен, и будь, что будет. Вот и весь рецепт успеха. А там увидим».

Гуськов очередным усилием воли окончательно (как он надеялся) прогнал невеселые мысли и вновь сосредоточился на видах за окошком машины. Перед ним опять мелькали привычные и благополучные фрагменты из жизни ночного города. Без всяких удручающих картинок-вставок из «мира иного». Теперь все шло ровно, непрерывным видеорядом. Как бывало обычно. Хотя нет, в связи с приближающимся Новым годом картинки заснеженной столицы выглядели симпатичнее обычных.

Гирлянды, украшенные елки, подсветка витрин… все сверкало и переливалось, создавая предпраздничное настроение у всех, от прохожих до автомобилистов и от покупателей до продавцов в многочисленных магазинах и на елочных базарчиках. Прохожие, как всегда, куда-то спешили, но на их лицах не лежала печать вечной озабоченности, а водители почти не дергались, не сигналили, как сумасшедшие, и не подрезали друг друга. И над торговыми пятачками не витал дух наживы, как это бывало на территории канувших в историю «стадионных» рынков, например, «Черкизона» и «Лужи». Продавцы елок и покупатели торговались весело и непринужденно, зачастую договариваясь о цене вдвое ниже стартовой да еще скрепляя сделку глотком «согревающего».

Короче, складывалось впечатление, что во всем этом мире грустил и забивал голову проблемами только майор Гуськов. Возможно, так и было, но ведь майор знал правду, а другие люди – нет. Майор знал, что весь этот симпатичный мир – лишь подделка и что настоящий мир сейчас рушится, а не готовится к празднику. А все эти люди за окном машины и не подозревали ни о чем подобном.

«И лучше им ничего не знать, – майор отвернулся от окна. – Зачем? Они и в искусственной реальности хорошо живут, и будут жить дальше. А то, что в настоящем мире сейчас умирают их двойники, их точные копии, а вернее – «оригиналы», это не их проблема. Не этих людей. Для них реальность одна, и в этой реальности жизнь идет своим чередом. Пусть все так и остается. А «спасение утопающих» в Старой реальности «дело рук самих утопающих», как ни прискорбно это сознавать. И, к сожалению, это не бред, не продукт больного воображения. Разделение реальности на Новый и Старый мир – это та самая «пылающая правда», зная о которой якобы легче жить».

«Ауди» припарковалась у стандартной высотки, и водитель ненадолго исчез. В отличие от Гуськова, который решил сегодня вообще не заезжать домой, водитель Олег забежал переодеться и повидать семью. Собственно, поэтому они и поехали из Конторы в Щукино не напрямую по Ленинградке, а сделав довольно приличный крюк. В десятом часу вечера потеря времени выходила не критическая, поэтому Гуськов не стал возражать, когда Олег попросил об одолжении. Зачем портить отношения с новыми коллегами?

Да и чисто по-человечески… Будь у Гуськова семья, он, наверное, тоже заехал бы домой после суток скитаний невесть где. Но с семьей у майора не заладилось, и вот уже почти год он жил холостяком, поэтому Гуськов не видел особого смысла в поездке домой. Тащиться через весь город в свою пустую квартирку – зачем? Переодеться? Изодранную куртку он и так поменял, а остальное – успеется. Перекусить? Он уже перекусил. Что еще? Убедиться лишний раз, что он никудышный семьянин, взглянув на пустые полки в шифоньере и нерасправленную двуспальную кровать? Тем более не стимул.

Новая тема для размышлений оказалась почти такой же грустной и затягивающей, как предыдущая, поэтому майор даже не заметил, как пролетели минуты ожидания, как вернувшийся Олег снова уселся за руль, вывел «Ауди» на дорогу и за пятнадцать минут домчал до ЦКВГ ФСБ на Курчатова. Впрочем, что тут удивительного? Сочувствие самому себе – это наиболее захватывающий вид размышлений, прямо-таки в транс вводит. Куда там раздумьям о судьбах мира! Так что, когда машина остановилась у подъезда хирургического корпуса госпиталя, Гуськову пришлось сделать над собой двойное усилие, чтобы выйти из задумчивости, в которую он соскользнул, несмотря на все внутренние приказы и попытки настроиться на текущие дела.

Майор коротко объяснил водителю, где припарковаться и как долго ждать, а затем бодро, несмотря на суточную усталость, поднялся на крыльцо госпиталя ФСБ и вошел в приемный покой.

Первым, чем встретил майора госпиталь, был характерный стерильно-казенный набор запахов. После запаха кожи в новенькой служебной «Ауди» и пары глотков чистого морозного воздуха на крыльце госпиталя больничные запахи удручали особенно сильно. Да и свет энергосберегающих ламп в приемном покое, а затем в коридоре первого этажа тоже не особенно радовал. Здесь использовались достаточно яркие лампы «дневного света», но свет этот казался каким-то безжизненным. И шаги в пустом коридоре звучали слишком отчетливо и угрожающе. Словно не ты сам идешь, а идут за тобой. Причем и в прямом, и в переносном смысле. Так и хочется поднять на всякий случай руки вверх и оглянуться.

Что ни говори, больница есть больница, невеселое место. Особенно ночью. Этот вывод майор Гуськов сделал давно, еще когда впервые загремел вот в это самое хирургическое отделение госпиталя ФСБ в Щукино. Попал из-за пустяка, получил касательное ранение плеча, но сразу понял, что валяться ему придется гораздо дольше, чем он пролежал бы дома. Нет, не потому, что дома и стены помогают, а в госпитале царит какая-то нездоровая атмосфера, которая тормозит процесс выздоровления. Ничего такого. Просто из-за общей тоскливой обстановки время здесь тянется гораздо медленнее. Ну, просто «ползет улиткой по склону Фудзи». А когда время растянуто, его хватает, чтобы обратить внимание на мелочи, которые в нормальной обстановке не замечаешь. То там кольнуло, то здесь зачесалось, то в ушах зашумело. Начинаешь осторожно интересоваться у персонала, с чего бы это все? А медики и рады стараться, новые обследования назначать. Вот и получается замкнутый круг: с одного бока выздоравливаешь, с другого портишься, как залежалый помидор.

Короче, не нравились Гуськову такие места. Не любил он в них наведываться. Даже в качестве посетителя. Но что поделаешь, если служба требует?

Палата интенсивной терапии, в которой, как подсказали в приемном отделении, лежал майор Клименко, находилась в самом начале коридора на втором этаже, почти сразу – поднялся по лестнице и налево. Хотя бы это порадовало. Не пришлось топать по еще одному гулкому коридору. Ну, и обстановка в палате отличалась от общей больничной. Как-то поаккуратнее здесь все выглядело, поновее, поприличнее. И стойки с капельницами блестели, и кровать с электрическими регулировками внушительно смотрелась, и лампочки радовали «теплым» светом. Кардиомонитор, правда, попискивал, и приборы какие-то едва слышно гудели, но это как раз не раздражало. Даже, наоборот, успокаивало. Пищат приборчики, значит, все в порядке. Майор Клименко жив и идет на поправку. А то ведь досталось ему во вчерашней заварушке изрядно, едва кровью не истек, мог и не выжить, будь постарше или послабее.

Гуськов заглянул было в палату, но вовремя заметил, что на выход из нее движется какой-то человек, поэтому остановился у двери и сделал шаг в сторону. Человек был в халате, но не выглядел врачом. Скорее, это был такой же посетитель, как Гуськов. Об этом майор догадался чуть позже, когда человек уже покинул палату и направился почему-то к дальней лестнице. Будто бы не хотел светиться перед Гуськовым. С чего вдруг? Не хотел, чтобы майор его узнал? Что за глупая конспирация? Окликнуть его, что ли? Ну, так, для профилактики и удовлетворения профессиональной любознательности, она же профессиональная подозрительность.

Гуськов мысленно себя одернул. Не хочет, значит, так надо. Мало ли? Нечего лезть со свиным рылом в калашный ряд. Майор Клименко все-таки сотрудник Центрального аппарата, а не какой-нибудь «топтун» из регионального Управления. У них там свои связи, свои дела и заморочки. Незачем совать нос, куда не следует. К тому же лучше будет, если Клименко не успеет подготовиться к беседе. А начни сейчас Гуськов расспросы в коридоре, Клименко обязательно услышит шум и насторожится. Нет, щекотливое дело, с которым Гуськов пожаловал в госпиталь среди ночи, требовало точного расчета и безупречного исполнения. В частности, приветствовался эффект внезапности. Как бы ни был психологически устойчив Клименко, но с учетом общего состояния подозреваемого этот эффект вполне мог принести свои плоды.

Гуськов беззвучно хмыкнул и покачал головой. Вот ведь судьба! Вчера утром майор Клименко смотрел на майора Гуськова свысока, как белый господин на негра, а если без аллегорий – как весьма ценный сотрудник Центрального аппарата ФСБ на одну из множества мелких сошек из Управления по Москве. Однако уже вчера днем Клименко обучал Гуськова премудростям новой профессии, пытался из контрразведчика сделать контрнавигатора, и общались они почти на равных. А вчера вечером они и вовсе, как старые боевые товарищи, рука об руку выбирались из настоящего ада в Старом мире. И вот новый поворот, да только вдруг все перевернулось с ног на голову. Сегодня ночью Гуськов выступает в роли сыщика, ищет «крота» среди своих товарищей, а Клименко теперь как раз первый подозреваемый. Чудны дела твои, Господи!

«И все из-за какой-то эсэмэски, – Гуськов вздохнул. – Может, не стоило спешить с выводами? Мало ли кто мог подписаться «Козерогом». Вовсе не обязательно, что это именно тот таинственный навигатор, которого требует изловить наш генерал. Может, тому навигатору кличку присвоили, как раз чтобы подначить этого «нормального Козерога». Ну, а что, назвал же Локтев тещиного пса Самосой, в честь нашего начальника. Или, вон, к Паше Куценко кличка Лысый приклеилась сама собой, хотя шевелюра у него будь здоров, а эксперт-баллистик Андрей Иванович Фонин за глаза вдруг стал Айфоном. Можно еще много таких примеров привести, если подумать».

Гуськов коротко мотнул головой. Примеры подбирались в изобилии, но все какие-то не в тему. Пусть даже предположение насчет подначки верное и наряду с навигатором Козерогом в природе существовал свой Козерог, сути дела это не меняло. Разговор все равно был неизбежен. Хотя бы с целью установить, свои подначивают майора Клименко или же это действительно противник выходит на связь под чужим оперативным псевдонимом. Так что думай не думай, а очной ставки или хотя бы качественного допроса никакие примеры и предположения заменить не могли. Да и поворачивать было поздно.

Гуськов немного потоптался в дверях, а затем все-таки решился и прошел в палату. Остановился он в трех шагах от койки. Майор Клименко мирно сопел, но веки его подрагивали, а пересохшие губы то и дело упрямо сжимались. Видимо, нормально спать ему мешала боль, приглушенная всякими медицинскими снадобьями, но все равно ощутимая. Да и вряд ли он успел глубоко уснуть. Прежний посетитель вышел каких-то тридцать секунд назад.

– Привет, майор, – негромко сказал Гуськов. – Как здоровье?

Клименко медленно, будто бы нехотя, разлепил веки и с трудом сфокусировал взгляд на Гуськове. Сообразив, кто стоит рядом с койкой, Клименко попытался улыбнуться и приветственно поднял руку. И то, и другое получилось у него на слабую тройку.

– Припозднился, Алексей Борисович, – полушепотом произнес Клименко. – Я только задремал. Располагайся.

Он вялым жестом указал на стул возле кровати.

– Да ладно, я ненадолго, – Гуськов подошел чуть ближе и окинул взглядом повязки на руках и на груди у Клименко. – Ну что, Глеб, подлатали тебя?

– Как джинсовка, весь в швах и прострочках, – Клименко криво ухмыльнулся. – И крови чужой во мне теперь… как в упыре. Ты чего приехал, соскучился?

– Типа того, – Гуськов вынул из кармана айфон майора Клименко. – Перепутал, прикинь. Свой телефон тебе в карман сунул, когда в «Скорую» помогал грузить.

Гуськов попытался уловить реакцию майора, но то ли из-за пластырей ничего не разобрал, то ли на лице у Клименко и впрямь не отразилось никаких эмоций. Майор отреагировал на слова Гуськова совершенно спокойно. Так, словно совесть у него чище, чем у младенца. Вот выдержка!

– А я думаю, что-то не звонит никто, – майор взглядом указал на тумбочку слева от кровати. – Твой, наверное, там лежит.

– Это хорошо, – пробормотал Гуськов немного невпопад. – А вот тебе звонили. Ты извини, я ответил.

– Без проблем, – Клименко устало прикрыл глаза. – Кто звонил? Что-то важное?

– Ну, как сказать… – Гуськов ткнул в экран, выбрал «иконку» СМС и открыл «входящие». – Вот… сообщение пришло. Абонент подписался… Козерогом.

– Кем? – Клименко открыл глаза и удивленно взглянул на Гуськова.

Как показалось Алексею, удивление во взгляде майора было искренним.

– Козерогом, – Гуськов пальцами изобразил кавычки.

– Не понимаю. Что это значит?

– Я тоже хотел бы понять.

– Шутка, что ли? – Клименко испытующе уставился на Гуськова. – Ты настроение решил мне поднять?

– Несмешная шутка, – заметил Гуськов. – Он свидание тебе назначил.

– Я о том же, не смешно, – Клименко вдруг закашлялся и скривился. – И что… ты ответил?

– Пока ничего, – Гуськов подбросил айфон на ладони. – А что надо было ответить?

– Алексей, хватит, – хрипло попросил Клименко. – Ты же понимаешь, если это не чей-то прикол, то подстава. Чистой воды.

– Понимаю, но уж прости, Глеб, поверить тебе на слово не могу.

– Пипе-ец, – Клименко протяжно выдохнул и снова поморщился. – Нет у меня объяснений. Думай, что хочешь. А еще лучше позвони этому «Петросяну». И объясни, что с юмором у него что-то напутано. Я бы сам, но…

Клименко поднял забинтованные руки.

– Годится, – Гуськов усмехнулся и ткнул в строчку «Вызов».

– Постой, – вдруг встрепенулся Клименко, – ты серьезно его вызываешь?

– А что? – Гуськов пожал плечами. – Что терять?

– Ну, не знаю, – Клименко хмыкнул. – Обычно такие вещи пробиваются через технарей, устанавливается местонахождение абонента… и так далее.

– Вызвал уже, поздно дергаться, – Гуськов поднес айфон к уху.

– Сорвется рыбка с крючка, – Клименко судорожно вздохнул и опять поморщился. – Что-то мне, как тому лосю… все херовее и херовее… несмотря на лечение. Все-таки поспешил ты, Алексей Борисович.

– Странно… – Гуськов хотел ему что-то ответить, но вдруг замер, – я-то думал, абонент будет недоступен…

– Тихо! – вдруг прохрипел Клименко. – Слышишь?!

– «Нокиа» звонит, – Гуськов убрал телефон от уха. – Рядом где-то… в коридоре, что ли?

– Гуськов, это… – Клименко дернулся, словно пытаясь сесть на кровати, но снова закашлялся и рухнул обратно. – Это… он!

Гуськов и не подозревал, что еще способен настолько быстро стартовать. Он пулей вылетел из палаты и сразу же бросился влево, к дальней лестнице. Именно с той стороны доносилась старая фирменная мелодия «Нокиа».

Как только Гуськов вылетел из палаты, мелодия оборвалась, но майор успел убедиться, что источник звука находится поблизости, а еще он засек владельца звонившего телефона. Похоже, это был тот самый посетитель, с которым он разминулся на пороге палаты Клименко.

«Что ж получается, Глеб соврал, что незнаком с Козерогом? Надеялся, что я не проверю или что этот гад успел уйти достаточно далеко? Видимо, так. Ладно, разберемся! Клименко никуда не убежит, так что сначала побеседуем с его приятелем».

– Гражданин, попрошу остановиться! – в меру громко, со скидкой на поздний час, но так, чтобы незнакомец услышал, приказал Гуськов.

Человек коротко оглянулся и тут же ускорил шаг. До лестницы ему оставалось совсем немного. Раз-два – и вниз.

– Гражданин! – Гуськов повысил голос.

Гражданин не отреагировал. Зато отреагировала медсестра на посту, который располагался почти посреди коридора. Она поднялась, возмущенно округлила глазки и громко зашептала:

– Товарищ, тише! Ночь же! Люди спят!

Сестричка была далеко не юная, но крайне симпатичная, и Гуськов почему-то решил, что именно из-за нее предполагаемый Козерог, на свою беду, задержался в госпитале чуть дольше, чем следовало. Что ж, даже мелкий штришок к портрету никогда не бывает лишним. Профессиональная привычка подмечать детали и заранее прокачивать варианты, «Как будем раскалывать?», сработала и сейчас.

«Мимо бабы не прошел, значит, не профи. Расколется на раз. Только ствол понюхает – сразу треснет, даже бить не придется. Тоже мне, навигаторы, спасители человечества от Апокалипсиса и злобных спецслужб! Дети малые, честное слово!»

– Стоять! – промчавшись мимо медсестры, Гуськов выхватил из кармана пистолет. – ФСБ! Стой, или буду стрелять!

Беглец снова никак не отреагировал. Все тем же быстрым шагом он дошел до лестницы, а затем вдруг по-мальчишески уселся на перила и съехал вниз. Ну точно как школьник на переменке.

Получив настолько буквальное подтверждение своей мысли о «детях малых», Гуськов даже слегка растерялся. Он-то мыслил фигурально, а этот странный тип реально вел себя так, словно был уверен, что грозные выкрики преследователя – это лишь звуковое сопровождение забавной игры. Однако Гуськов подозревал, что беглец точно знает – майор выстрелит, если потребуется. И все равно этот тип дурачился. Хотел вывести майора из равновесия?

– Ладно, засранец, поиграем! – процедил сквозь зубы Гуськов и спрыгнул на середину первого на пути лестничного марша.

В три прыжка одолев оба пролета, он спустился на первый этаж и бросился по коридору в сторону приемного покоя. Беглец шел все так же быстро, но пускаться галопом или хотя бы рысцой по-прежнему не собирался. А еще он не оглядывался. Определял дистанцию до преследователя на слух? Что ж, тогда он должен был расслышать и лязг затвора. Гуськов загнал патрон в ствол.

– Стоять, я сказал!

Беглец так и не остановился и не обернулся. Он лишь поднял левую руку и показал майору средний палец. Прямо так, на ходу и не оглядываясь.

Гуськов вскинул оружие, но стрелять все-таки не решился. Устраивать пальбу в госпитале ФСБ, среди ночи, да еще непонятно по кому и на каком основании… нет, это было нереально. Майор невнятно выругался и снова бросился догонять странного типа.

Похоже, этот беглец, то есть предполагаемый преступник-навигатор по кличке Козерог, рассчитывал именно на такое развитие событий. Скорее всего, он хотел выманить Гуськова из здания и уж там…

А что – там? Как раз там майору ничто не мешало сделать пару выстрелов по ногам и уж после разбираться, кого он стреножил. Получалось нелогично. Или там Козерога поджидали сообщники?

Гуськов невольно притормозил. Последняя мысль существенно охладила его воинственный пыл. В свете последних событий подельники Козерога выглядели серьезной силой. И напасть на майора ФСБ они могли запросто, даже вблизи особо охраняемого учреждения. Этим типам, так называемым навигаторам, закон, как говорится, не писан.

Услышав, что шаги за спиной стихли, беглец, наконец, тоже остановился и чуть повернул голову влево. Разглядеть его лицо Гуськов так и не сумел, увидел только скулу, угол рта и вроде бы бородку. Но по наклону головы и по дернувшейся щеке нетрудно было догадаться, что Козерог усмехнулся.

«Хорошо смеется тот, кто смеется последним! – подавив негодование, подумал майор. – Сейчас посмотрим, кто им окажется!»

– Лицом к стене, руки в гору! – вслух потребовал Гуськов. – И без фокусов!

Беглец медленно поднял руки и вдруг сделал левой кистью пару движений, будто бы позвал майора за собой. Гуськов сразу понял, что сейчас произойдет, поэтому отбросил все сомнения. Пистолет майора коротко тявкнул, о кафельный пол пустотно звякнула стреляная гильза, но пуля ушла «в молоко». В тот самый миг, когда боек ударил в капсюль патрона, загадочный беглец исчез с линии огня. Будто бы его и не было.

Слава богу, на линии огня не оказалось и никого другого. В целом госпиталь мирно спал, дежурные в ординаторской и приемном покое были заняты своими медицинскими делами, а охрана сидела в спецкомнате и глазела в мониторы системы наружного наблюдения. То, что происходило внутри госпиталя, интересовало охранников постольку-поскольку. А возможно, они тоже дремали.

Гуськов резко опустил оружие, снова негромко выругался и сделал глубокий вдох, а затем медленный выдох, чтобы успокоиться и сообразить, что делать дальше. Идти за беглецом теперь уж точно становилось крайне опасно, но именно сейчас майору не оставалось ничего другого.

Нет, дело не в том, что Козерог бросил Гуськову вызов и в душе у майора закипело желание поднять перчатку. Майор давно перестал реагировать на провокации и вспыхивать по пустякам. Богатый опыт – это еще тот «холодный душ», остужает даже самые горячие головы, а Гуськов и в юности не был особо горячим парнем. Однако все тот же опыт подсказывал майору, что появление Козерога в госпитале и его дальнейшее поведение были «тонким намеком на толстые обстоятельства». Говоря проще, Козерог не заманивал в ловушку, а зазывал Гуськова на нейтральную территорию. То есть как бы не в засаду, а поговорить. У майора не было абсолютно никаких оснований доверять врагу, но профессиональное чутье уверяло Гуськова, что это действительно никакая не западня и что, только шагнув следом за Козерогом, он узнает правду. Или хотя бы ухватит кончик нити, с помощью которой удастся пройти по лабиринтам, по которым вот уже сутки вслепую бродил и сам Гуськов, и его товарищи.

Все эти мысли промелькнули в сознании у майора ровно за один вдох-выдох. Ровно за это же время Гуськов успокоился и настроился на следующий шаг. Оставалось лишь его сделать.

– Что это тут бахнуло? – из внутренней двери приемного покоя выглянул заспанный доктор. Увидев в руке у Гуськова пистолет, врач отпрянул и округлил глаза. – Вы чего, обалдели?!

– Назад, – Гуськов подкрепил приказ движением ствола.

– Ох ты, е-е-мое!

Доктор резко подался назад, запнулся, и позади него что-то загрохотало. Наверное, рухнула вешалка, что стояла слева от внутренней двери. Возможно, приказ, жест и угрожающее телодвижение майора и напугали врача, но опрокинул вешалку и уселся на пятую точку он не от страха. Скорее, от удивления. Ведь дверь он не захлопнул, и то, что произошло дальше, врач увидел своими глазами. А для неподготовленного человека такой фокус – гарантия нервного срыва. Шутка ли – был человек в коридоре, и вдруг нет его. И не провалился этот человек с пистолетом, не юркнул в ближайшую дверь, не сиганул в окно. Просто исчез! Именно так, исчез, словно растворился в воздухе, как растворяется сахар в кипятке. Только быстрее…

…Впрочем, для Гуськова наличие свидетеля и его реакция не имели значения. Кто куда исчез? Приснилось вам, батенька! А что гильза в коридоре валяется и дырка в стене образовалась, не вопрос. Случайный выстрел, и на старого майора «бывает проруха», обойдется выговором. Да и вообще, все это будет иметь хоть какое-то значение и продолжение, если майор вернется! Именно «если» вернется, а не «когда». Из тех мест, куда Гуськов шагнул следом за Козерогом, возвращались далеко не все. И это еще мягко сказано. Только в группе майора Гуськова трое ребят полегли в этих странных местах. Половина группы. А сколько еще не вернулось из других групп и подразделений, которыми командовал генерал Мазич? Кто сосчитает?

Майор сделал еще пару шагов и вновь остановился. Он находился в коридоре перед внутренней дверью приемного покоя все того же госпиталя ФСБ. Именно того же, а не такого же. Полного дубля, до последнего кирпичика, до последней песчинки и трещинки… правда, по состоянию на вчерашнюю полночь. Теперь же разница имелась, и еще какая. Заключалась она как раз в том, что в Старом мире здание госпиталя было сильно разрушено.

Впрочем, это отличие не отменяло первоначальной установки. Как все остальное, как весь Старый мир, здание госпиталя еще сутки назад было полной копией того здания, откуда явился Гуськов. А если точнее, эти руины вчера были оригиналом. Копией как раз стал госпиталь, в котором сейчас лежал майор Клименко. Госпиталь в Новом мире, и вообще весь Новый мир. Вся эта стабильная и благополучная, но искусственная Новая реальность. Вот такой компот.

Под ногами у Гуськова захрустел наметенный пургой снежок. Майор сделал пару шагов и притормозил. В коридоре было темно, а на месте двери, из которой секунду назад выглядывал доктор, зиял огромный пролом. Еще одним отличием Старого мира был крепкий морозец. В Новой реальности температура опустилась чуть ниже нуля, а здесь подмораживало вполне серьезно, минус двадцать, не выше.

Гуськов прижался к стене справа от пролома и осторожно заглянул в приемный покой. Там было гораздо светлее, правда, свет, который лился с улицы через разбитые окна, был непривычным. Вместо «лунного сияния», в котором «снег серебрится», помещение заливали разноцветные отсветы сияния полярного. При таком странном освещении очень трудно было отыскать привычные ориентиры и вообще рассмотреть хоть что-то в деталях. Играя тенями, радужные отсветы искажали контуры предметов и совершенно дезориентировали. Вот что там стоит справа от окна? Тумба, стол, какой-то прибор? Или там затаился человек?

Гуськов поднял ствол, но тут же его опустил. Не стрелять же во все подозрительные тени! Нужно просто привыкнуть к этому варианту освещения, и все встанет на места. Хотя бы минутку постоять, посмотреть, и будет порядок. Ведь майор уже наблюдал эту световую мешанину днем. Конечно, днем свечение было на порядок слабее, но принцип-то один.

Простоял на месте Гуськов минут пять, но привыкнуть к ночной игре цветных пятен и нечетких теней так и не сумел. Все-таки дело заключалось не только во времени суток. Вчера днем аномальное сияние было объективно не таким ярким, как сейчас. То есть теперь оно выворачивало мозг не потому, что фоном ему служила ночь, а потому, что разгорелось на всю катушку. Вот Гуськов и не сумел привыкнуть к нему даже за пять минут. Зато замерзнуть за это время он успел основательно. Через разбитые окна и проломы в стенах тянуло сквозняком, который, в сочетании с крепчающим морозом, ну никак не стимулировал пребывание в засаде. Гуськов перехватил пистолет левой рукой и поднес правую ко рту, чтобы дыханием согреть окоченевшие пальцы.

Понятное дело, по закону подлости именно в этот момент за окнами приемного покоя, на крыльце с пандусом появилась тень какого-то человека. Стрелять с левой руки Гуськов умел, и неплохо, но торопиться опять же не стал. Да и не задержалась подозрительная тень в проеме окна. Мелькнула и исчезла.

Майор снова перехватил оружие и, наконец, решился. Стараясь по возможности не шуметь, он подобрался к окошку и осторожно выглянул на улицу. Особой ясности картина так и не обрела. За пределами здания царила все та же дискотечная световая мешанина, разве что на открытом пространстве полярное сияние играло не тенями, а непосредственно расщепленным на линии спектра светом, вплетенным в снежные вихри сильнейшего бурана. Картина получалась нереальная. Снежные торнадо метались, сталкивались, рассыпались и поднимались вновь, и при этом они будто бы светились изнутри. И свет этот, переливаясь и перебирая все цвета спектра, становился то чуть слабее, то чуть сильнее, но в любом случае был ярче, чем вчера днем. От вида всей этой разноцветной катавасии у майора даже слегка закружилась голова, а к горлу подкатила волна тошноты.

«Лучше бы кромешная темнота была, – подумалось Гуськову. – В ней хотя бы ничто не отвлекает. Тупо переключаешься на слух и нюх, да и все дела. А тут… даже если зажмуришься, все равно эти сполохи пробьются. Уж больно яркие».

Майор сдал назад, но далеко не ушел, поскользнулся и едва не рухнул в наметенный под окном сугроб. Пытаясь удержаться на ногах, Гуськов ухватился за что-то вроде шкафчика справа от окна, но опора оказалась хлипкой. Майор на ногах устоял, а вот шкафчик с грохотом и стеклянным звоном рухнул. И это будто бы стало своеобразным сигналом к атаке.

Кто атаковал, Гуськов разобрал не сразу, и чем орудовали нападавшие, он тоже поначалу не понял – чем-то тяжелым, вроде огнетушителя и арматуры. Но разбираться, что к чему, было некогда, поэтому майор инстинктивно отключил свои «выдающиеся аналитические способности» и перешел в слегка подзабытый режим рукопашного боя на ближней дистанции. Теперь все, что требовалось от Гуськова, – остаться в живых, а там можно будет и проанализировать, что, кто и почем.

Первый удар – предположительно огнетушителем – пришелся по плечу, и парировать его или уклониться от него Гуськов не сумел, били сзади. А вот второй удар, палкой или арматуриной, майор уже не пропустил, ушел в сторону, перехватил руку противника, зафиксировал дистанцию и врезал ответно локтем. Противник ойкнул и провалился куда-то в глубь разноцветного сияния. Тень врага с огнетушителем снова проступила из радужной завесы, но наткнулась на прямой удар ногой в живот. Гуськов бил, как его учили, в точку, где у человека должен находиться центр тяжести. От такого удара противник обычно отлетал назад на максимальное расстояние. Однако сейчас вышло иначе, все-таки сказался перерыв в тренировках, и майор ударил чуть ниже, чем следовало. Но враг все-таки отлетел. Наверное, в пользу Гуськова сыграло то, что противник был невысокого роста. Правда, враг успел швырнуть огнетушитель прямиком в Гуськова и попал ему в грудь.

Майор поморщился от боли и сделал шаг назад, к стене. Следующая атака последовала сразу с двух сторон, причем майора явно пытались схватить, а не ударить. Гуськов врезал пару раз, вроде бы отправил обоих нападавших в цветную завесу, но тут к ним на подмогу пришел третий противник. Судя по направлению, с которого он появился, и неубедительным габаритам, это был тот самый, что потерял огнетушитель. Майор не стал мудрить и снова ударил ногой прямо, но чуть выше, чем в первый раз. И вот теперь все прошло далеко не так удачно. Враг не улетел, а рухнул на спину и, взбрыкнув в воздухе ногами, вольно или невольно нанес Гуськову приличный урон – попал майору в пах.

Гуськов давненько не получал между ног, а потому не сразу вспомнил, как бороться с последствиями такого грязного удара. Да и не до того ему было. Из радужной завесы появились еще двое, а те, что атаковали первыми, воспользовались замешательством майора и все-таки схватили его за руки. Вскоре с пола поднялся и пятый противник, мелкий, но коварный и опасный даже без тяжелого огнетушителя в руках. Только теперь Гуськов понял, что враг с огнетушителем был женщиной. Потому-то «на отбой» сработал первый, а не второй удар. Ведь центр тяжести у женщин находится ниже, чем у мужчин.

Более того, Гуськов сумел разглядеть лицо этой женщины. И даже узнал ее, насколько это было возможно. Это была та самая постовая медсестра со второго этажа. То есть не совсем та самая, а ее «оригинал». В другой одежде, с другой прической и лишь с остатками макияжа вместо шикарной боевой раскраски, которая неплохо скрывала истинный возраст ее дубля в Новой реальности.

«И чего ж ты связалась с этими навигаторами, гламурная полутушка?! – мелькнула у Гуськова мысль-вопрос, на которую тут же пришел единственный и железобетонный ответ. – А что ей терять? Навигаторы ведь обещают перевести всех в Новую реальность, а это шанс выжить. Единственный реальный шанс. Я и сам так поступил бы на ее месте».

Куда подевался в образовавшейся свалке пистолет, Гуськов не понял. Оружие как-то само собой выскользнуло у майора из окоченевших рук, но не перекочевало ни к кому из нападавших. Все они цепко держали Гуськова. Значит, оружие затоптано в снег. С одной стороны, плохо, но с другой, наоборот, хорошо. На небольшом участке и в неглубоком снегу пистолет обязательно отыщется в нужный момент. Только представился бы этот момент.

Майор на секунду затих, делая вид, что сдается, перевел дух, а затем продолжил борьбу с удвоенной силой. Для начала он резко присел и почти повис на руках у врагов, заставив их практически стукнуться лбами. Прием помог, несколько рук отцепились от одежды, но выбраться из кучи Гуськову не удалось. Враги навалились, прижимая майора к полу.

И тут… нет, кавалерия не подоспела. И пистолет под руку не подвернулся. Гуськов вдруг больно ударился лбом все о тот же огнетушитель, и… Что делать дальше, майор сообразил мгновенно. Он сгреб оружие огнеборцев в охапку, сорвал полубесчувственными пальцами пломбу и направил раструб на коротком шланге в лицо навалившемуся слева противнику.

Вероятно, на морозе огнетушители должны работать как-то иначе, может, плохо, а возможно, и вовсе не должны работать, но этому экземпляру противопожарной техники мороз оказался нипочем. Струя порошка ударила с такой силой, что противника как ветром сдуло. Гуськов тут же извернулся, сгруппировался и направил струю на второго, а затем на третьего противника. Порошок отлично погасил «пожар», правда, заряда хватило секунд на пять, и крайнего левого противника пришлось отгонять традиционным методом. Гуськов от души махнул огнетушителем снизу вверх, справа налево, и, хотя импровизированная дубина не попала ни в какую жизненно важную точку, цель была достигнута. Последний противник теннисным мячиком вылетел в коридор через пустующий дверной проем, вернее, пролом.

Гуськов позволил баллону маятником вернуться в прежнее положение, а затем слегка подкинул его и забросил на плечо, готовясь к отражению новой атаки. Если, конечно, она последует. Гуськов почему-то сомневался, что у этой отчаянной пятерки хватит наглости снова броситься на майора с голыми руками.

Все так и вышло. В том смысле, что отчаянная пятерка куда-то рассосалась. За воем вьюги Гуськов не расслышал ни шагов, ни шорохов, ни хруста снега. Но очередная атака все же последовала. И еще какая.

Опустевший огнетушитель вдруг, словно живой, вздрогнул, жалобно звякнул и спрыгнул с плеча Гуськова. А в следующий миг над тем же плечом у майора что-то неприятно просвистело. Дожидаться третьего доказательства, что началась новая атака, майор не стал. Он, как подкошенный, рухнул на пол, и как раз в этот момент по кафельным стенам защелкали рикошеты. А в следующий момент сквозь вьюжные завывания пробились хлопки пистолетных выстрелов и сухая трещотка автоматов.

Теперь за Гуськова, похоже, взялись всерьез.

– Что ж ты, Козерог, сука, – едва шевеля замерзшими губами, проронил майор. – Ведь поговорить хотел… как бы. Обманул, да?

Гуськов кое-как развернулся и пополз в сторону коридора. По-хорошему ему следовало нырнуть в Новую реальность. Вот прямо сейчас, прямо здесь, лежа на полу посреди «приемника». Но это по-хорошему. Майор не возражал против такого варианта, хотя и понимал, что это будет вовсе ни в какие ворота, с точки зрения дежурящих в приемном покое врачей. То исчезает гражданин с пистолетом, то вдруг появляется, без пистолета, зато не в коридоре, а прямо под ногами! Ох, сколько народу пить бросит! Да сколько будет в приемном, столько и бросит. Хотя бы на работе. Короче, Гуськова все эти нюансы ничуть не волновали. Он просто никак не мог сосредоточиться на «нырке». Все-таки опыта в этом деле ему пока явно не хватало. Что оставалось майору? Только ползти в коридор, подальше от окон, через которые приемный покой без устали поливали свинцом какие-то недобитые местной аномальной стихией партизаны.

На спину Гуськову сыпались осколки кафеля, битое стекло, какие-то обломки, и это почему-то выводило майора из себя даже больше, чем мысль о том, что профессиональное чутье дало такой серьезный сбой. Наверное, дело было в том, что майор не мог ответить. Надули, ошибся, подставили, к этому Гуськов был морально готов, а вот чувствовать себя беспомощным в бою ему категорически не нравилось. К этому он не был готов, хоть и осторожничал до последнего момента, хоть и уговаривал себя не горячиться. Такой вот парадокс характера. Хотя в чем тут парадокс? Не будь Гуськов внутренне настроен идти до конца, не перешел бы следом за Козерогом в эту реальность. Сложно все устроено в человеческом разуме, запутанно, даже противоречиво иногда, но на то он и разум, а не биологическая вычислительная машина, которая только по алгоритмам работает.

Впрочем, нравится – не нравится, выбора у Гуськова пока не было. Только быстро уползать в коридор и уже там вновь пытаться «нырнуть» обратно в безопасную Новую реальность. Майор выглянул в коридор и тут же отпрянул. Со стороны лестницы хлопнули несколько выстрелов, и в каких-то сорока сантиметрах от носа Гуськова просвистели несколько пуль. Противник зажимал майора в клещи.

«Приплыли, – Гуськов отполз немного назад. – Придется сдаться. А белой тряпки нет. Хотя на кой черт она здесь? Один хрен все цветное вокруг».

Майор еще немного сдал назад и влево и прижался к полу.

«Эх, будь все как в боевике, сейчас точно отыскался бы пистолет, – Гуськов вздохнул. – Только в реальности его ни за что вовремя не найдешь. А найдешь, не выстрелишь, руки совсем окоченели».

Стрельба за окном вдруг резко оборвалась, а затем так же резко возобновилась, но теперь пули не выбивали из стен кафельно-кирпичные фонтанчики и не метались визгливыми рикошетами по «приемнику». «Партизаны» теперь стреляли куда-то в другую сторону. А еще сквозь канонаду и вой метели до Гуськова донеслись крики, поначалу возбужденные и испуганные, а затем жалобные, похожие на вопли боли и отчаяния.

Гуськов резко сел и осторожно выглянул наружу. Ничего конкретного он снова не разглядел, но тени и контуры людей все-таки разобрал. Находились люди совсем рядом, двое или трое даже взобрались на пандус, и до разбитых окон приемного покоя им оставалось несколько шагов, но они двигались теперь вдоль стены, отступая и стреляя на ходу куда-то вправо. Майор не рискнул выглядывать из окна, чтобы увидеть, в кого же стреляли эти люди, и понять, почему кто-то чуть дальше в глубине уличной вьюжно-световой завесы так отчаянно кричал. Ему было достаточно факта, что теперь ему ничто не угрожает. А кто сорвал партизанам захват «языка» из Нового мира, это вопрос десятый. Сорвали, и спасибо. Выпадет случай, сочтемся. До свидания.

Гуськов поднялся на ноги и двинулся в глубь помещения, по анфиладе каких-то небольших кабинетов. Пока до внутренней двери приемника не добрались стрелки из коридора, Гуськову следовало убраться как можно дальше. Впрочем, никаких шагов в коридоре больше не звучало. Майор даже притормозил, чтобы в этом убедиться. Да, все верно, в коридоре никто не топал и не стрелял, хотя ощущение, что там кто-то есть, у Гуськова не проходило.

«Крадутся? – Майор дошел до последней комнаты анфилады и, как мог, осмотрелся. Кстати сказать, глаза и разум все-таки более-менее привыкли к новому освещению, и теперь игры световых пятен и нереальных теней не дезориентировали Гуськова. Он вполне уверенно двигался и различал предметы. Допустим, крепкий деревянный костыль он нашел довольно быстро. Махать им в тесной комнатке будет несподручно, майор это прекрасно понимал, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба. – Да что ж они так вопят?!»

Последняя мысль относилась уже к партизанам на улице, а не в коридоре. Стрельба почти прекратилась, автоматы умолкли, где-то лишь тявкал пистолет, а хор воплей и стонов рассыпался, но оставшиеся сольные крики звучали с еще большим отчаянием. А еще… теперь майор слышал нечто… нечто… непонятное.

Гуськов замер, прислушиваясь, затем опустил готовый к бою костыль, а еще через пять секунд и вовсе выронил импровизированное оружие. Он не понимал, что слышит, но почему-то эти странные звуки подействовали на него, как нокаутирующий удар. Низкий, монотонный звук шел, казалось, отовсюду, проникал в каждую клетку тела и внушал безотчетный, первобытный страх. Майору хотелось бежать куда угодно со всех ног, но он не мог даже пошевелиться. Кровь отлила от лица, голова закружилась, мышцы обмякли, и только богу известно, как Гуськову удалось удержаться на ногах. Он стоял белым, обмороженным столбом посреди врачебного кабинета и, ничего не соображая от охватившего ужаса, тупо пялился в разбитое окно. Нет, не потому, что увидел за окном источник пугающего звука, а просто рефлекторно – где светлее, туда и уставился. И, как выяснилось чуть позже, сделал это зря. Но тут уж рефлексы есть рефлексы, с ними не поспоришь.

Последний вопль раздался почти под окном, у которого стоял Гуськов. Вопль был женский, и майор почему-то решил, что кричит уже знакомая ему медсестра. Женщина с воплем бросилась прочь от здания госпиталя, пробежала метров двадцать, но затем… несмотря на оцепенение, Гуськов вздрогнул от неожиданности… из световой завесы навстречу ей вынырнуло нечто огромное, бесформенное и абсолютно черное. Да, именно черное. Никакие игры разноцветных световых пятен не отражались на теле этого несомненно живого, но абсолютно неведомого науке (по крайней мере, майору Гуськову) бесформенного существа. Черное «нечто» резко продвинулось (прыгнуло? вытянулось? перекатилось? – понять было невозможно) вперед и ударило медсестру своим корпусом. Женщина отлетела далеко назад и врезалась спиной в подоконник выбитого окна, у которого стоял Гуськов. От боли она громко охнула и начала медленно сползать вниз, но черное существо вновь резко продвинулось вперед, и как раз в тот момент, когда над уровнем подоконника оставалась только голова женщины, черное «нечто» вновь врезалось в несчастную. Существо заслонило весь оконный проем, на миг в кабинете стало темно, однако в следующую секунду «нечто» сдало на пять метров назад, и комнатку вновь наполнил радужный свет. Правда, теперь в световой мешанине стало чуть больше красного оттенка. Его добавила кровь, брызнувшая на подоконник и стены. Голова медсестры, словно мяч, влетела через окно в кабинет, а фонтанирующее кровью обезглавленное тело рухнуло под окном снаружи.

Оторванная голова женщины ударилась в стену, отскочила, упала на кушетку у стены, затем на пол и подкатилась к ногам майора. В нос Гуськову ударил тяжелый запах крови, но майор не мог ни задержать дыхание, ни опустить взгляд к останкам несчастной женщины. Майор не мог даже моргнуть. Казалось, что черное существо по ту сторону окна полностью его контролирует. И его разум, и эмоции, и даже рефлексы. Прикажет моргнуть – майор моргнет, не прикажет – не моргнет. Прикажет не дышать – Гуськов остановит дыхание и задохнется.

Сколько длилась пауза, на которую поставило Гуськова непонятное черное «нечто» за окном, майор так и не понял. Наверное, не дольше нескольких секунд, иначе Гуськов просто окоченел бы на таком морозе. Но майору казалось, что прошел час или даже два. Черная тварь не имела глаз, во всяком случае, Гуськов ничего подобного не видел, но майор был готов поклясться, что она смотрит и гипнотизирует его, словно удав кролика. Смотрит и гипнотизирует. Внушает ужас и полностью себе подчиняет. Но почему-то не убивает. Может, это нечто убивало только тех, кто вопит и паникует, а тех, кто цепенеет, оно не трогало? Или оно страдало клаустрофобией и не могло заходить в здания? Или оно по каким-то своим соображениям решило дать майору шанс?

Все эти мысли появились в сознании у майора только после того, как черная тварь вдруг резко сместилась назад и исчезла за вьюжной пеленой. Гуськов медленно выдохнул, сделал на негнущихся ногах пару шагов и устало сел на залитую кровью кушетку. Что и говорить, таких кошмаров майор не переживал даже во время вчерашней катастрофы. Там ведь Гуськов и его товарищи просто попали под удар аномальной стихии, кто-то выжил, кто-то нет, но пугаться было некогда. А тут… эти секунды кошмара стоили всех долгих часов вчерашнего дня.

В проеме окна снова возник контур, но теперь это был человек, поэтому Гуськов даже не стал к нему приглядываться. После того, как ты постоял напротив черной адской твари, так сказать, пообщался с полномочным представителем преисподней, никакие люди уже не испугают. Что они могут сделать плохого? Убить? Это не самое страшное, теперь Гуськов знал это точно.

Человек как-то легко, будто на пружинах, запрыгнул внутрь комнатки, прямиком на середину, небрежно, носком ботинка оттолкнул в сторону оторванную голову женщины и протянул Гуськову руку. Молча, но требовательно. Отказать майор не мог. И не потому, что был деморализован после встречи с черной тварью. Просто в этом незнакомце чувствовалась почти такая же дьявольская внутренняя сила, как в том неведомом существе. Разве откажешь, если тобой практически управляют?

Гуськов поднял взгляд и вдруг понял, что это никакой не незнакомец. В том смысле, что майор уже видел этого человека несколько минут назад. Несколько бесконечных, страшных, растянувшихся, казалось, на целую вечность, минут назад. Только видел его Гуськов еще там, в Новом мире. Протянувшим руку человеком оказался навигатор по прозвищу Козерог.

Что ж, чего-то в этом роде и следовало ожидать. Если уж поперли новые странности и загадки, то к чему паузы? Это как в бою. Дрогнул противник – дожимай. Вот судьба или обстоятельства и дожимали Гуськова. Что ж, значит, так тому и быть. Не расплющили бы только окончательно.

Майор ухватился за руку незнакомца, встал и…

…Вдруг Гуськов увидел нечто еще более непонятное, чем черная тварь, правда, не такое пугающее. Майор увидел сразу два мира, две реальности, Старую и Новую. Он видел будто бы две разные картинки, наложенные одна на другую. Словно один глаз видел Старый мир, а другой – Новый. Причем картинки не застыли, как на объемном фото, а медленно двигались.

Гуськов видел в разрыве метели силуэты уходящих от здания госпиталя черных тварей, их оказалось около десятка, и снова на их черных колеблющихся силуэтах никак не отражались игры световых пятен аномального сияния. Твари шли, а вернее, перемещались в едином темпе, словно черные буруны на гребне одной волны.

И одновременно Гуськов видел через нормальное, целое окно кабинета в Новом мире подъезжающую к приемному «Скорую», а боковым зрением наблюдал за деловой обстановкой в приемном покое. Видел медсестер, врача «Скорой», который объяснял что-то дежурному доктору и давал на подпись бумаги, видел санитаров, носилки на колесиках, больного.

Плюс ко всему, майор слышал и вой метели в Старом мире, и ровный гул голосов обитателей мира Нового. Ощущал одновременно мороз с обжигающими пощечинами ветра и тепло хорошо отапливаемого помещения. Улавливал запах крови, пороха и смерти и одновременно чувствовал запахи живых людей, лекарств, духов.

Что это за фокус, Гуськов не понимал, но этого от него и не требовалось. Это майор определил по действиям навигатора, который стоял рядом и держал майора за руку. Козерог отпустил руку Гуськова и сложил ладони перед собой пальцами вверх. Происходи все в Таиланде, за жестом мог последовать поклон. Но Козерог не стал кланяться. Он медленно развел ладони, поднял руки чуть выше, на уровень лица, и сделал вид, что заглядывает в образовавшуюся между ладонями щель. Затем он медленно опустил руки и вопросительно уставился на Гуськова. Мол, понятно тебе, майор, о чем толкую?

В принципе, пантомима была понятна. А что тут непонятного? Между мирами образовалась щель. Пока небольшая, но дальше она будет расширяться, пока миры не разойдутся окончательно. Обо всем этом Гуськов догадывался и раньше. Вот только он не знал, что в эту щель можно заглянуть.

Козерог медленно покачал головой. Видимо, по его мнению, майор понял не все. Или понял не так. Навигатор сделал шаг назад и, подцепив носком ботинка, легко подбросил валявшийся на полу костыль. Предмет взмыл в воздух и лег Козерогу точно в руку. Навигатор протянул костыль Гуськову. Тот попытался взять деревяшку, но сделал это мучительно медленно. Ему казалось, что рука протискивается сквозь плотное желе. Сделать это оказалось не то чтобы трудно, но все происходило очень уж неторопливо, поскольку иначе просто не получалось. А когда Гуськов все-таки ухватил костыль, навигатор вдруг жестом приказал майору бросить деревяшку. Пришлось подчиниться. И снова процесс падения костыля на пол выглядел скорее погружением в плотную жидкость (со скидкой на то, что в реальной жидкости деревянный костыль не утонул бы), а не падением. А ведь у Козерога все получилось легко и непринужденно, и никакая аномальная плотность атмосферы ему не мешала. Странно. Впрочем, и это сейчас не имело значения. Важно было, уловил ли скрытый смысл происходящего Гуськов. А завидная акробатическая ловкость Козерога стояла на десятом месте.

«Все ясно, – дошло, наконец, до Гуськова. – Я не заглянул в эту щель между реальностями. Я в ней нахожусь».

Козерог одобрительно кивнул и вдруг резко, как те черные твари, вроде бы и не передвигая ногами, приблизился к Гуськову. Получалось, и на неподатливую атмосферу в этом «межмировом» пространстве ему было плевать, и на нормальное человеческое передвижение? Все-таки странные образовывались неувязки. Если этот Козерог – обычный человек, только с задатками навигатора – то есть способный произвольно переходить из мира Нового в мир Старый и обратно, почему он чувствует себя в этом пространстве между реальностями как рыба в воде, а Гуськов – тоже человек с теми же задатками – тормозит, словно муха в патоке? Или Козерог только выглядит, как человек, и от него не напрасно веет такой же потусторонней силой, будто от той черной твари?

Козерог указующим перстом ткнул в грудь Гуськову и, наконец, заговорил. Точнее, негромко проронил три предложения, которые майор, тем не менее, отлично расслышал даже сквозь громкий вой вьюги в Старом мире. Расслышал и запомнил с предельной точностью, как пин-код зарплатной карточки.

«Он вас обманул. Вы теряете время. Худшее впереди».

Вот такие это были слова. Непонятные, пугающие, но явно полезные. Оставалось только сообразить, как извлечь из них эту самую пользу…

…А затем Козерог исчез. И Старый мир исчез из поля зрения, а плотность воздуха вернулась к норме. И температура окружающей среды стала нормальной для отапливаемых помещений. Проще говоря, майор Гуськов вернулся в Новую реальность.

Несколько секунд майор стоял неподвижно, каждой клеткой впитывая благодатное тепло и щурясь от нормального, яркого и, главное, белого света. Ощущения его охватили непередаваемые. Это словно тебя поставили к стенке и уже прицелились, но в последний момент вдруг отменили расстрел и отпустили на все четыре стороны. Примерно так. Гуськову стоило немалых моральных усилий погасить вспыхнувшие в душе эмоции и вновь вспомнить о текущих делах. В частности – о сказанных на прощание словах Козерога. На основе этих слов майору предстояло сделать очень серьезные выводы. А главное, ему следовало немедленно действовать. В первую очередь спасать Клименко, который и сам не понимал, в какой жир он наступил. Да еще обеими ногами.

Гуськов отряхнул снег с одежды и, растирая руки, двинулся по анфиладе комнат к внутренней двери приемного покоя. Медики были заняты приемом больного, поэтому в коридор Гуськов выскользнул незаметно, а вот там ему пришлось себя обнаружить и даже притормозить. Путь ему преградили два охранника, изучавшие дырку в стене и гильзу, оставленную майором за секунду до перехода в Старую реальность.

Охранники явно ждали разъяснений, но Гуськов лишь с трудом достал окоченевшими пальцами из кармана удостоверение, коротко объяснил бойцам, что время дорого, и предложил следовать за ним. Такой натиск и полная уверенность майора в собственной правоте подействовали на сотрудников службы безопасности так, как требовалось Гуськову. Один остался на месте, а другой двинулся за майором на второй этаж.

Там, прямо у лестницы, их встретила постовая медсестра. Та самая. Ну, то есть ее полная копия. Живая.

Видеть такой фокус Гуськову было не впервой, но от встречи с только что погибшим у тебя на глазах человеком коробит, сколько раз с такой ситуацией ни столкнись. Вот и сейчас Гуськов невольно вздрогнул и отвел взгляд. Впрочем, ненадолго. В следующую секунду он схватил женщину за рукав и потащил за собой в палату.

– Что вы делаете?! – возмутилась сестричка. – Туда нельзя! Больной только уснул!

– Проснется и снова уснет, если захочет, – проронил Гуськов. – Что вы делали в палате?

– Да вы что… – от полной бессмысленности вопроса медсестра растерялась и не сразу сообразила, что ответить. – Это же… мой пост… я… каждый час… обхожу.

– Кто приходил к пациенту до меня, почему вы его впустили, кем он представился?! – Гуськов взял медсестру за плечи, поставил перед собой, спиной к койке Клименко, и строго посмотрел ей в глаза. – Отвечайте!

– Товарищ майор! – вдруг позвал охранник.

Гуськов обернулся, посмотрел на бойца, а затем, проследив за его взглядом, на Клименко. Пациент имел нездоровый землисто-серый цвет лица, на губах у него выступила розоватая пена, а дышал он поверхностно и, как говорится, «через раз». Даже далекому от медицины Гуськову стало ясно, что с Клименко творится что-то неладное. Гуськов выпустил медсестру, легко толкнул ее в плечо и заорал так, что едва не лопнули емкости в капельницах.

– Реанимацию, быстро! – Затем он обернулся к охраннику: – Перекрыть выходы! Задержать всех, включая персонал и «Скорую»! Доложить оперативному!

– Есть! – охранник пулей вылетел из палаты и ринулся вниз, на ходу передавая по рации приказы Гуськова своим коллегам.

Реанимационная бригада примчалась достаточно быстро, секунд через тридцать, но в палату она не попала. Все потому, что в эти же тридцать секунд уложилось еще одно событие. До слуха Гуськова вдруг донеслись новые звуки сразу с двух направлений: из коридора – топот бегущей реанимационной бригады, а из-под кровати Клименко – тонкое мерное попискивание. Гуськов резко присел и заглянул под кровать.

На раме кровати была закреплена небольшая коробочка, в торце которой мигал красный светодиод. Попискивание исходило из этой самой коробочки. Гуськов резко выпрямился и сделал было шаг к кровати, намереваясь схватить Клименко в охапку и вынести из палаты, но тут дверь распахнулась, и в помещение начали набиваться медики. Пришлось Гуськову делать непростой выбор.

– Назад! – майор резко развернулся, расставил руки и начал выталкивать врачей и сестер в коридор. – Назад! Здесь бомба!

– Больной же в шоке! – попытался возразить один из врачей.

– Ты глухой?! – заорал Гуськов ему прямо в ухо. – Бомба! Все вниз!

– Ох, ты, е-е… – наконец, сообразив, что к чему, проронил доктор и, обернувшись к коллегам, подтвердил приказ Гуськова: – Вниз! Сергеич, со мной в соседнюю палату! Надо эвакуировать больных! Носилки возьми!

Убедившись, что врачи поняли ситуацию правильно и рискуют жизнью осознанно, а не по недопониманию, майор вернулся в палату Клименко и сделал то, что собирался сделать изначально. Он двумя движениями выдернул все капельницы и датчики медицинских мониторов, сгреб майора с кровати и двинулся к выходу.

Выйти в коридор Гуськов успел, даже из просвета двери убрался, а вот до лестницы не дошел. Тугая взрывная волна ударила в спину, подняла над полом, основательно встряхнула и бросила обоих майоров на противоположную стену. Сгруппироваться Гуськову не удалось, помешал хрипящий на руках Клименко, поэтому в стену он врезался головой. Надо ли уточнять, что он тут же отключился?

Хотя не тут же, пара-тройка мыслей успела промелькнуть в угасающем сознании. Сначала майор пожалел, что так и не научился «нырять» в другой мир мгновенно, на рефлексах, а затем представил, как лежит в госпитале на соседней с Клименко койке. Впрочем, третьей мыслью стала альтернативная фантазия: два свежих могильных холмика на соседних участках Котляковского кладбища.