Профессор отправился в ванную. Горячей воды в квартире он не видел уже не меньше двух лет, да и то нужно было греть ее в дровяной колонке, а чтобы просто так, из крана… Это, кстати, сильно интересовало и Новикова с Шульгиным. К каким системам отопления, электро— и водоснабжения подключена квартира, если все это в данной Реальности отсутствует? Допустим, что к все тем же, в Москве шестьдесят шестого или девяносто первого года. Тогда каким образом вода и электричество поступают сквозь межвременной барьер, а телефонная связь туда же не действует? Или… Чтобы проверить, Шульгин тут же снял трубку.

— Центральная слушает, — раздался голос барышни. — Назовите номер…

— Спасибо, я ошибся, — машинально ответил Сашка и дал отбой. — Каково? Мне все чаще кажется, что они над нами издеваются.

Еще больше друзья упрочились в этой мысли, когда Шульгин приступил к тотальному, как предписано в учебниках криминалистики, осмотру квартиры — из левого угла по часовой стрелке.

Шульгин хорошо помнил мемуары Берестина, где тот описал свое посещение этой базы в шестьдесят шестом году. Андрей же и сам здесь побывал с Ириной в декабре девяносто первого года. Поэтому они были крайне удивлены, открыв стоявший в кабинете секретер. В прошлый раз его верхний ящик заполняли бланки документов, применявшихся в СССР, — от паспорта и партбилета до удостоверения машиниста башенного крана и охотничьего билета. И все необходимое для их оформления — спецчернила, печати, штампы, соответствующие инструкции.

В нижней секции хранились деньги — заклеенные пачки рублей, долларов, фунтов, марок (ФРГ и финских), а также, неизвестно для чего, «валюта» соцстран.

Теперь там было все то же самое, но с поправкой на время: вместо советских полусотен и двадцатипятирублевок — николаевские, тех же номиналов, а иностранная валюта ограничивалась только фунтами стерлингов и долларами, остальная, наверное, была сочтена недостаточно солидной.

— Ну и что ты скажешь? — спросил Шульгин, будто Новиков каким-то образом имел к происшедшему отношение.

— Ответа может быть два, и оба равно неправильные. Или я настолько сильно пожелал, чтобы квартира приехала к нам в той же функции, что исполняла там… — и показал пальцем вверх, непроизвольно подтверждая восприятие времени, как вертикальной оси, — или все решается за нас и без нас…

— Но с благожелательных для нас позиций?

— Я бы не стал этого утверждать с определенностью. Обрати внимание, что изменение коснулось только документов и денег. Остальное, включая мебель, одежду, продовольствие, даже патефонные пластинки, осталось прежним. Это говорит в пользу второго предположения.

— А не Антон ли по-прежнему нам благоприятствует, на свой сомнительный манер?

Они занимались обыском около двух часов, пока из ванной наконец не появился Удолин, распаренный, с тщательно подбритыми щеками и заметно укоротившейся бородой, благоухающий шампунем и одеколоном. Помолодел он лет на десять и выглядел весьма импозантно. Наподобие вольнодумного старшего научного сотрудника гуманитарного НИИ. Его только немного смущало отсутствие в приготовленной для него одежде привычных кальсон, и он старался прятать торчащие из-под махрового банного халата жилистые волосатые ноги.

Поняв его затруднение, Шульгин принес синие шерстяные брюки от тренировочного костюма.

Расположившись за накрытым для раннего ужина журнальным столиком, профессор, словно бы совершенно не интересуясь окружающими чудесами техники, наполнил свой бокал бледно-золотистой «Монастырской избой» и немедленно начал философствовать, воображая себя участником древнегреческого симпосиона.

Слушать его было интересно вообще, даже независимо от конкретной информации, которую он сообщал. Но и информация тоже была нелишней. Особенно, когда Новиков спросил, какая же отрасль несомненно обширных научных познаний Константина Васильевича привлекла пристальное внимание человека столь специфической профессии, как Агранов?

— Я вижу в вас достойных собеседников. С вами мне не требуется подбирать слова, вы способны понимать без лишних объяснений. Этого достаточно. Хотя Яков тоже многое понимал. Но культуры ему не хватало. Вот, например, что вы знаете о предыстории человечества?

Шульгин хотел было сказать, что их интересуют более практические вопросы, особенно сейчас, но Андрей взглядом велел ему помолчать. Спешить им некуда, а такие люди, как Удолин, могут рассказать гораздо больше интересного, если им позволить отдаться потоку сознания.

Действительно, начал он издалека. Причем ухитрялся одновременно курить, отхлебывать вино, жестикулировать, моментами даже вскакивать с дивана и маневрировать между предметами обстановки, а то и внезапно замолкать, погрузившись в созерцание одной из развешенных по стенам картин, скорее всего, хороших копий Бенуа и Сомова. Но с тем же успехом они могли оказаться и подлинниками.

При этом внутренняя логика повествования не прерывалась.

Профессор говорил о том, что история цивилизованного человечества насчитывает минимум триста веков, а не пятьдесят, как принято считать, и что знания людей далекого прошлого значительно превосходили все, что известно нам сейчас. По крайней мере, им было известно электричество, книгопечатание, особый вид воздухоплавания и то, что в изложении профессора, не имеющего представления о компьютерах, сильно напоминало что-то вроде кибернетики и информатики. Еще он говорил о необыкновенных психических способностях древних и о том, что в зашифрованной форме эти знания и умения передавались от протоцивилизаций (атлантов?) к шумерам, халдеям, древнеегипетским жрецам и так далее. Происходили потопы, землетрясения, жуткие эпидемии, падения астероидов и прочие ужасы, с раздражающей постоянностью стиравшие с лица земли могучие царства и великие культуры. Однако же какие-то базовые пакеты информации сохранялись, передаваясь от мудрецов одной цивилизации к мистикам следующей, от адептов рационального знания к отвергающим любой здравый смысл эзотерикам, удивительным образом искажаясь при передаче и перекодировке (с языка узелкового письма в китайские иероглифы, затем на перфокарты и далее в изустные заклинания шаманов, условно говоря).

При этом эстафетно передаваемые познания и откровения древних дополнялись толкованиями, адекватными меняющимся временам и вновь добытой информации, приспосабливались к идеологическим требованиям текущих моментов (а сколько их было за десятки тысяч лет!), подчас неузнаваемо преломлялись в зеркалах и призмах невероятно чуждых друг другу менталитетов. И результаты моментами получались поразительные.

В качестве примеров Удолин приводил то поразительные озарения древних греков-атомистов, то тибетские тексты вроде известной «Книги мертвых», откровения адептов высших ступеней йоги и космогонические знания впавших в дикость племен экваториальной Африки.

Новиков внимательно слушал, задавая иногда краткие уточняющие вопросы, чтобы повернуть поток красноречия профессора в интересующем его направлении.

При этом ему тоже приходилось заниматься своеобразной перекодировкой, поскольку многие вещи, о которых говорил Удолин, не имели соответствующих семантических аналогов в современном русском языке.

Как бы между прочим стала вырисовываться интересная картина. Сначала Удолин излагал вроде бы вполне умозрительную теорию, но постепенно начинало казаться, что о некоторых вещах он говорит, если и не как очевидец, то как человек, близко знакомый с достоверными источниками.

Вот он упомянул о том, что египетские жрецы еще в эпоху Древнего царства овладели искусством особым образом группировать составляющую основу личности информацию и переносить ее в сознание других людей. Это подозрительно напомнило пресловутые аггрианские психоматрицы, с практикой использования которых и Новиков и Шульгин познакомились на собственном опыте.

Еще — теория о девяти уровнях сознания, по мере овладения которыми человек приобретает способность воздействия сначала на собственный организм, затем на окружающий материальный мир, а дальше и на гораздо более таинственные сферы бытия.

— На объективную реальность можно влиять субъективной волей, не выраженной в действии. Усилием воли создать «магическую линзу, через которую можно как рассматривать «нечто», определяющее суть и смысл происходящего, так и концентрировать пучок собственной энергии. Полное знание о «линзе» недостижимо, но достижимо познание практических эффектов ее использования…

— Вы подразумеваете возможность управления Реальностями? — спросил Андрей.

— Какой смысл вы вкладываете в данный термин? — Удолин наклонил голову и направил в грудь Новикова палец с длинным, желтым от табака ногтем.

Новиков, как умел, объяснил. В духе полученных от общения с «Высшим разумом» намеков.

— Так-так… Это близко. Вы пришли к этой гипотезе умозрительно или…

— Пожалуй, что умозрительно. А вы? Нельзя, кстати, предположить, что описанная вами схема смены цивилизаций может быть результатом такой вот «игры Реальностями»? А ваши «психоматрицы» — это способ сохранения личностей «игроков» при коррекциях или полной смене Реальностей? Как спасательная шлюпка или парашют? — Помолчал секунду и, как иногда у него случалось, неожиданно для самого себя спросил: — Да вот и вы, Константин Васильевич, сколько раз таким способом меняли оболочку?

Нет, профессор не удивился и не возмутился. У него просто изменился взгляд. Это трудно объяснить словами, но выглядело примерно так, как если бы человек разговаривал с ребенком, стараясь его занять и развлечь, а тут его окликнул бы внезапно подошедший знакомый, причем равного возраста и положения. Вот такую смену мимики и выражения глаз уловил Новиков.

— Интересно, интересно, — как-то задумчиво произнес Удолин. — Мне начинает казаться, что не я вас «просвещаю», а вы решили использовать мою болтливость в собственных целях. Каких, хотелось бы выяснить?

— А разве вы уже забыли, с чего начался наш товарищеский ужин? Я вас спросил — что именно в вас лично или в ваших научных разысканиях заинтересовало красного жандарма Агранова? Его что, волнуют проблемы древних цивилизаций? Или он бескорыстно увлечен эзотерикой? Поклонник мадам Блаватской в свободное от политического сыска время? Или все же ему требовалось получить от вас нечто конкретное? Может быть, как раз способ сменить материальную оболочку? Вы готовы рассеять наше с Александром Ивановичем недоумение?

— Ваша ирония, коллега, мне понятна, но он действительно изучал в свое время труды не только Блаватской, но и кое-что посерьезнее и обладает некоторым природным даром, так что и здесь есть тема для разговора…

А Шульгину вдруг неожиданно и до ломоты в скулах надоело слушать эти разговоры. Вообще в последние дни разговоров было слишком много. Несмотря на некоторые динамичные повороты сюжета. Но в основном все разговаривали, с непреодолимой и глупой страстью, как купчихи у Островского или персонажи новелл Джером Джерома: «Присядьте, я расскажу вам мою историю…» Он решил это дело хотя бы для себя прекратить.

Встал, никого не отвлекая, вышел из гостиной. В кабинете достал из ящика письменного стола пистолет. Лежавший там еще со времен посещения Берестина «браунинг хай пауэр». Его можно было тоже посчитать мистическим элементом этой квартиры. Отчего-то ни Алексей, ни Новиков при всей склонности к оружию и даже при действительной в нем потребности отсюда его не забрали. Ну а он возьмет, предрассудки ему не свойственны, в город же выйти без надежного, причем не бросающегося в глаза оружия было бы странно.

Кстати, как раз Сашке пистолет не особенно нужен. Его умения управлять внезапной ситуацией, а также способностей к малоизвестным боевым искусствам вполне хватило бы на любой жизненный вариант, но даже великий русский поэт Твардовский сказал: «А все же, все же, все же…» Пусть и по другому поводу. Шульгин надвинул на ремень френча кобуру из тщательно выделанной толстой кремовой кожи на левую сторону, по-немецки. Проверил, насколько легко выдвигается из пенала под крышкой запасная обойма на тринадцать бочкообразных девятимиллиметровых патронов. Убедился, что и остальные нужные для прогулки по революционной столице предметы у него при себе. Заглянул в гостиную.

— Андрей, я тут схожу, прогуляюсь…

Новиков, увлеченный беседой, кивнул. Давай, мол, гуляй, не маленький. И только когда щелкнул замок выходной двери, крикнул вслед, спохватившись:

— Далеко ли?

— Да так, в район Самарского…

— Ладно, позвонишь…

Новиков не имел оснований волноваться еще и на тему Сашкиной безопасности.

На улице сегодня было тихо и солнечно. Словно опять вернулся август.

Шульгин шел сначала вверх по Петровке, потом, сокращая путь, мимо будущего «Будапешта» вывернул на Неглинную.

На всякий случай он имел при себе мандат уполномоченного Особого отдела Южного фронта, да орден, да тяжелый пистолет напоказ, таких людей патрули не трогают. Он шел и думал о девушке Анне, кузине корнета Ястребова.

Многим это покажется странным, но Шульгин, невзирая на возраст, ученую степень кандидата медицины, вполне приличный жизненный опыт и даже события последнего года, оставался тем же романтически настроенным юношей, что и двадцать лет назад (опять же, уточняя, сорок пять лет вперед, где-то в прекрасном шестьдесят пятом, когда бутылка портвейна стоила рубль двенадцать, пачка «Шипки» четырнадцать копеек, а джинсы — пять рублей. Китайские, конечно).

И отношение к женщинам у него сохранилось прежнее: трогательное и возвышенное. Как-то он их считал существами, чуждыми реалий сурового мира, и если попадались ему (постоянно) иные особи, практичные, жесткие, склонные отвечать резкими и нелицеприятными словами и поступками на искренние душевные порывы, то он относил это на счет общего огрубления нравов и продолжал грезить о других, ласковых и в меру наивных. Наконец его мечты, кажется, сбылись. В Анне он увидел то, что требовалось. Двух часов общения для этого вполне хватило.

Обуреваемый надеждами, Шульгин пересек совсем не изменившуюся Трубную площадь и по Цветному бульвару вышел к Самотеке.

Внезапно его затошнило. Кирпичное мощение тротуара как бы покачнулось под ногами. Ощущение, которое было бы понятным после бессонной ночи с водкой и картами. Но ведь после нескольких рюмок, выпитых еще вчера, ничего не было. И поспал он, впервые за много дней, как следует. Часов десять, не меньше. Так в чем же дело?

Из-под бетонной эстакады вывернулись два длинных открытых автомобиля, первый из них резко затормозил на перекрестке бульвара и Садовой, а второй проскочил еще метров на тридцать за спину Шульгина, еще на ходу распахивая дверцы с обеих сторон сразу, и из них начали выскакивать, разворачиваясь в цепь, люди в разномастной полувоенной одежде, но одинаковых фуражках с красными жестяными звездочками.

— Стой! Руки вверх! Бросай оружие!

Не оставляющие сомнений в смысле происходящего крики и отблескивающая в поднятых руках сталь наганов вызвали у Шульгина единственно возможную реакцию. Причем — противоположную требованиям нападавших.

Три секунды, чтобы, упав на панель, откатиться к чахлым кустикам газона, одновременно сдергивая застежку кобуры. И еще секунда на первый прицельный выстрел из положения лежа.

Никогда не стоит дилетантам демонстративно предупреждать профессионала о своих намерениях. Если собрались убивать — стреляйте из засады в спину. А надумали брать живьем — сто раз проиграйте возможные варианты. Как будто мало показалось истории с дрезиной.

Не вполне понимая, что происходит — то есть факт нападения с попыткой ареста он осознал, но не мог сообразить, как такое смогло стать возможным, ведь даже Агранову, пожелай он отказаться от всех договоренностей, на организацию нападения, а главное — на определение места, где его произвести, времени никак бы не хватило, — Шульгин продолжал делать то, что умел.

Отскочив к чугунной бульварной скамейке, он, как на соревнованиях по скоростной стрельбе, вел оксидированную мушку вдоль фронта бездарно, в рост, бегущих чекистов и плавно выжимал спуск, легкими движениями руки компенсируя броски отдачи.

Суматошная дробь ответных выстрелов, свист пуль и взвизги рикошетов его не отвлекали.

Убивать незнакомых ему людей он не хотел, надоело, тем более что действия их были на удивление бестолковы, а эффективность огня была такой, что с одинаковым успехом они могли бы просто швырять в него своими револьверами. Если людям дают для тренировки три зачетных патрона в год, то чему удивляться?

Сашка целился исключительно по ногам, и каждая его пуля попадала то в колено, то в бедро, уж как кому повезет. А удар в четыреста килограмм-метров выбивал из строя надолго. Это только в кино раненые лежа, истекая кровью, продолжают бой. В натуре они валяются на земле, теряя сознание от шока, или озабочены тем, чтобы остановить кровотечение и отползти в безопасное место. Если, конечно, что бывает достаточно редко, не впадают в боевую ярость берсерков.

Чем-то данная ситуация напомнила заварушку на вокзале. Столь же бессмысленная и непродуманная.

Под беглым и убийственно-точным огнем нападающие залегли. Шульгин стремительно сменил в пистолете обойму и сделал в очередной раз то, чего они не ждали.

Перепрыгнул через спинку скамейки, со скоростью олимпийского чемпиона рванулся к перекрестку, где один из автомобилей стоял так, как нужно, передком к Сухаревской улице, и мелко подрагивал, выбрасывая из выхлопной трубы клубки сизого дыма. Водитель даже не успел ввязаться в перестрелку или ему не было соответствующей команды.

Шульгин упал на сиденье и удивительно спокойным голосом сказал:

— Трогай, — будто ждущему пассажира извозчику.

Наверное, так и нужно было. Истерический крик или тычок стволом в бок подействовал бы противоположным образом. А здесь шофер, словно под гипнозом, выжал сцепление и включил скорость.

Автомобиль уже начал разгоняться и пошел в правый поворот, когда предназначенная Шульгину пуля ударила водителя в бок, чуть повыше поясного ремня.

Машину занесло, и, хотя Шульгин в последний момент постарался перехватить и удержать толстое деревянное колесо руля, она налетела передним колесом на опору эстакады. Треснули обод и спицы, автомобиль перекосился и застыл. Снова отстреливаться из-за машины, пока есть патроны, подумал Сашка, или лучше рвануть зигзагами через Садовое кольцо, вряд ли с их спортивной подготовкой догонят его в переулках.

И только тут до него дошла неестественность окружающего. Пока шел бой, Шульгин не обратил внимания на то, что вокруг не видно ни одного прохожего. И откуда здесь эстакада, построенная после войны? Да ведь и окружающие здания выглядят странно — как в авангардистском мультфильме. Искаженные пропорции, кое-как нарисованные окна, уродливые деревья. И небо, будто намалеванное грязно-голубой акварелью…

Не выпуская из руки пистолета, он повернулся к преследователям. Они еще сохраняли человекоподобие, продолжали двигаться, но прямо на глазах их фигуры тоже начали терять определенность, смазываться, рассогласовываться с перспективой. Так тоже бывает в мультипликации или в не очень крепком сне, когда сохраняется связь с Реальностью.

Но и сам он тоже пока оставался внутри этого «сна», почему и несоразмерно вяло удивился его алогичности.

Снова накатила волна тошноты и головокружения. Цепляясь за дверцу машины, Шульгин начал падать лицом вниз на расчерченный белыми полосами асфальт.

Ударился плечом и щекой, будто бы даже на мгновение потерял сознание, потому что, пытаясь подняться, услышал крики неизвестно откуда возникших рядом людей. Сначала ему показалось, что до него добрались-таки уцелевшие чекисты, он рванулся в сторону, намереваясь принять боевую стойку, и лишь потом осознал, что никаких чекистов нет, а его пытаются поднять с тротуара худой пожилой красноармеец и похожий на дворника парень.

— Что с тобой, товарищ командир? Не падучая, часом?

— Нет-нет, все в порядке, — ответил он, испытывая стыд и неловкость. — Голова закружилась, после контузии…

— Ну-ка, иди сюда вот, на лавочку, посиди. За водой, может, сбегать? — заботливо спрашивал красноармеец, ладонью отряхивая пыль с его френча.

Парень же, увидев, что упавший посреди бульвара военный жив, махнул рукой и заспешил по своим делам.

— Спасибо, товарищ, ничего не нужно. Посижу, вправду, немного.

— И слава богу. Контузия, она такая подлость. Рана даже лучше. А коли полегчало, может, махорочка найдется?

Шульгин протянул бойцу портсигар. Одну папиросу тот сунул за ухо, вторую — в рот.

— Где контузило-то? На каком фронте?

Машинально отвечая на вопросы общительного красноармейца, думал он о другом. И вздохнул облегченно, когда тот, докурив, попрощался, старорежимно козырнув.

Шульгин потрогал кобуру. Она была застегнута. И окружающая картина вновь выглядела обычно. Никакой эстакады над Самотечной площадью, не видно и многоэтажных домов вдоль Садовой.

Себя он знал хорошо. Психика в норме, причин для галлюцинаций никаких. ЛСД или аналогичных препаратов принять не мог даже случайно, в этом мире их просто нет, мексиканские грибы и кактусы — на другом краю света. Скорее, случившееся больше походит на фокусы с обращенным временем, какие продемонстрировала ему Сильвия на своей горной вилле. Но там все было как-то иначе. Намного реальнее. А это…

Он осмотрелся. Редкие прохожие не обращали на отдыхающего командира никакого внимания. Шульгин достал из кармана рацию, вызвал Новикова.

— Андрей, у тебя все в порядке?

— Абсолютно. В чем дело?

— Так. Странности в окружающей среде. Что вы делали пять минут назад?

— Ничего. Разговаривали. Проф пытался объяснить мне свои методы медитации…

— Про Агранова не вспоминали?

— Было. Удолин упомянул, что и его он пытался научить выходу в астрал…

— Надеюсь, успехи были скромные?

— Вроде так. Но к чему разговор? Ты где?

— Отдыхаю на Цветном… Наблюдал нечто вроде попытки конструирования очередной псевдореальности. Примитивно, но весьма агрессивно. Однако обошлось. Ну ладно. Продолжу путь, чтобы не привлекать внимания аборигенов. Доберусь до места, позвоню еще.

Прогулка по безлюдным улицам весьма способствует философическим размышлениям. Ритм шагов дисциплинирует мысль, не позволяет ей теряться на развилках ассоциаций.

Шульгин вспомнил свои попытки изучения дзен-буддизма. В одном из коанов говорилось, что действительность не отличается от воображения. Вариант солипсизма, пожалуй. Шопенгауэр опять же. Мир как воля и представление. И согласуется с тем, что сообщил им с Андреем чей-то «Высший разум». Вообразить новую Реальность можно, но очень трудно вообразить ее настолько полно, чтобы удержать и зафиксировать. Возможно, это попытался сделать Агранов. Специально или случайно? Очень ярко вообразил, как берет реванш за поражение на вокзале. Но не сумел создать ничего, кроме самой картинки захвата, причем чересчур живо помнил, как умеет стрелять его противник. И подсознательно думал о неудаче и этой акции. На фоне того, что с ними уже случалось, ничего невероятного в такой гипотезе нет. Однако…

Стройности в его гипотезе не хватало. Откуда Агранов мог взять образы грядущей Москвы? Виадук, асфальт на улице, сталинской архитектуры дома… Да и автомобили. Они ведь были скорее из конца двадцатых годов, из гангстерских фильмов про Аль-Капоне и Диллинджера. Так, может, это не аграновские фантазии, а его собственные? Материализация подкорковых ожиданий? Или вправду отсроченный, незапомнившийся сон?

Шульгин решил, что материала для построения законченного силлогизма явно недостаточно, а раз так, то лучше пока отставить это дело. Но держаться настороже. Глупо будет в следующий раз принять реальное нападение за галлюцинацию. Но и противоположный вариант не совсем ясен. Что случится, если моделирование очередной мизансцены будет удачней? А если бы та пуля попала не в шофера, а в него? Это предположение потянуло за собой следующее: вдруг он-то сумел удержаться в данной Реальности, а его аналог остался в той? Ведь только декорации выглядели условно, себя Шульгин помнит вполне реалистично, и пистолет стрелял на самом деле, а не так, как во сне бывает. Пуля тоже вошла в бок чекисту очень натурально, с характерным звучным шлепком. Он негромко и удивленно вскрикнул, сразу обмяк и стал заваливаться на бок, и после нескольких судорожных вздохов на губах его запузырилась розовая пена. Клинически все достоверно. Так на то он и врач, чтобы знать, какие последствия вызывает проникающее ранение грудной клетки. Пробитые легкие, пищевод, возможно, и аорта…

…Хорошо, что от Цветного бульвара до Самарского переулка всего двадцать минут ходьбы, а то индуктивный метод мышления завел бы Шульгина слишком далеко. Не зря один мыслитель сказал, что не все возвращаются обратно даже из учебного полета воображения. А кто гарантирует, что данный афоризм имеет только переносный смысл?

Но за поворотом он увидел знакомые, выкрашенные охрой ворота и решил, что для восстановления душевного равновесия неплохо будет пригласить Анну прокатиться на «додже». Лучше бы, конечно, на «мерседесе» или хотя бы на «волге», но по нынешним временам… Она, возможно, вообще никогда на автомобиле не ездила. Шульгин, правда, не знал, как девушка отнесется к его предложению, не сочтет ли за грубое нарушение этикета, но отчего не попробовать?