В Танис я плыл много дней. Неблизкий путь, больше шестидесяти сехенов, и особенно долгий в изнуряющую летнюю жару, когда Река мелеет, и течение не такое быстрое, как в половодье. Но все когда-нибудь кончается, и в третий месяц лета, месяц месори, я добрался до Града Рамсеса, второй столицы Та-Кем.

Не буду описывать этот город, что раскинулся в восточной части Дельты. Все в нем есть: храмы и дворцы, базары и харчевни, кварталы ремесленников, воинские казармы и, разумеется, Река – точнее, один из ее протоков, несущий воды в Великую Зелень. Этого в изобилии, как и в Фивах, а вот дух благочестия слабее. Танис суетливый город, в нем много иноземцев, и нельзя пройти и шага, чтобы не наткнуться на ливийских наемников, мореходов из Джахи или торговцев из страны Хару. Ливийцы, шакалы пустыни, держат себя нагло, ходят с оружием, пьют вино и пиво и задирают горожан. Пришельцы из Хару и Джахи потише, этим нужен выгодный товар, а не пьянки и драки. Товара же здесь сколько угодно: полотно и льняные ткани, бирюза и бычьи кожи, финики и масло, папирусы, мебель, одежда, украшения и другие изделия искусных мастеров. Но главный товар – зерно. Многолюдны Тир, Сидон и Библ, а земли плодородной там нет, и нет Реки, подобной Хапи, несущей ил и воду на поля, а потому кормятся их люди от щедрот Та-Кем. Возят зерно корабли торговцев, и многие из них на службе у Несубанебджеда, владыки Нижних Земель. И богатеет от этой торговли владыка Несубанебджед, шлет в Джахи свои корабли, копит сокровища, нанимает воинов и делает то, что нужно ему, а не Великому Дому. Как, впрочем, и господин мой Херихор.

Я пришел во дворец владыки, пришел к писцу по имени Тхути, который ведал папирусами и другими делами, связанными с изображением знаков и чтением их. В руке моей было послание его священства Херихора, и Тхути принял его, встав на колени и коснувшись пола лбом. Явился без промедления дворцовый управитель Усерхет, отвел меня в покой для отдыха, велел омыть мои ноги и служить мне, как подобает служить гонцу верховного жреца из Фив. Что до Брюха, то его отослали на кухню, и к вечеру этот жабий помет был так пьян, что забыл свое имя.

Нет, не могу сказать, что у владыки Таниса плохо меня принимали! Ел я ту же пищу, что Тхути, Усерхет и другие люди Несубанебджеда, и кормили меня досыта, и наливали вино, и не смотрели мне в рот, не считали съеденного. Конечно, не носил за мной мальчик зонт и опахало, но слуги кланялись мне, а дворцовые стражи не чинили помех, и мог я гулять по саду при дворце, и осматривать город, уходить и приходить, когда пожелается. А вечером Тхути, или Усерхет, или виночерпий Кенамун звали меня к трапезе и вели беседы у стола, где тесно было блюдам и кувшинам. Прославляли они князя Несубанебджеда и супругу его Танутамон, говорили о морской торговле, охоте на зайцев и уток, об урожае зерна и фиников, о благовониях и винах и прочих вещах, коими богата Дельта, а меня расспрашивали про Фивы и его священство Херихора. Думаю, неспроста – хотелось понять им, кто я таков, пес или бык, скорпион или змей, птица или рыба. А еще хотелось им вызнать, отчего мне доверяет Херихор и зачем приехал я в Танис, ради бревен для барки Амона или по другой причине. Я же вел разговоры осторожно и так, чтобы они уверились – не соглядатай Ун-Амун и не лазутчик.

Прошло двенадцать дней, кончался месяц месори, третий месяц лета, а Несубанебджед все не звал меня к себе. Конечно, он владыка, большой господин, а я человек ничтожный, и перед ним как кролик в лапах льва. Это с одной стороны, а с другой – был я посланцем храма, чьи дела не терпят отлагательств. Кедры в горах Джахи сами собой не упадут и не поплывут в Та-Кем по морю, а вот священная ладья Амона может истлеть и рассыпаться на гнилые доски. Помнит ли об этом Несубанебджед? И если помнит, где корабль, что отвезет меня в Библ, где его парус и весла, где мореходы? И где серебро и золото, которые нужно добавить в мой ларец?.. Ведь Амон и в Фивах бог, и в Танисе бог! А потому его ладья – забота всех великих, где бы они ни правили.

Ведомо было Амону мое смятение, и вразумил он владыку – на тринадцатый день послали за мной Несубанебджед и его супруга Танутамон. Омыл я тело и лицо, вытащил из мешка лучшие свои одежды и явился перед ними, взяв с собой, как было велено, дом бога и ларец. Явился в малом зале для приемов, чьи стены были расписаны цветками лотоса, а колонны выточены из кедра. Хоть малым считался тот зал, но колонн в нем было столько, что хватило бы на половину священной ладьи.

Простерся я ниц перед господином, но он велел подняться и дозволил взглянуть в его лицо.

Я, привратник храма, обладаю многими искусствами, и есть среди них такое: смотреть на великих людей, не поднимая глаз. А потому, пока владыка говорил и задавал вопросы, мне удалось разглядеть и его самого, и госпожу Танутамон, и убранство зала, и ливийских стражей, стоящих у входа. И увидел я, что правитель Таниса в средних годах, что он невысок, но жилист и крепок телом, а в лице его больше хитрости, чем величия – губы тонки, глаза прищурены, и глядит он так, будто оценивает товар. Но все же то было лицо человека власти, в чьих руках жизнь и смерть людей, кто может облагодетельствовать или отправить на суд Осириса одним мановением пальца. Что до супруги его Танутамон, то могла она соперничать с Исидой красотой, богатством одеяний и драгоценным убранством из бирюзы. Об остальном, что просвечивало сквозь платье из тонкого царского полотна, я умолчу из скромности.

Велел Несубанебджед открыть дом бога и преклонил колени перед Амоном, и так же сделала Танутамон. Еще захотелось ему взглянуть на то, что в ларце; взял он в правую руку свою золотой сосуд, а в левую – серебряный, взвесил, осмотрел, похвалил искусную работу, а потом произнес:

– Немногое же дал твой господин, пять дебенов золота и двадцать – серебра! А бревен для ладьи Амона нужно сотни две или больше… И нужно еще нанять корабли и заплатить корабельщикам, чтобы приплыли те бревна в Танис. Или забыл об этом достойный Херихор?

– Целую прах под твоими ногами, – почтительно молвил я. – Не мне судить, о чем помнит мой господин и что забывает. Он приказал, я исполняю.

Взглянув на сосуды в своих руках, Несубанебджед кивнул головой.

– Достойные слова! Хвалю твою преданность, Ун-Амун! Однако этого может не хватить. На что ты рассчитываешь?

– На помощь бога и твою, – ответил я.

Владыка Таниса нахмурился и бросил взгляд на столик, где лежало послание Херихора.

– Твой повелитель просит, чтобы я отправил тебя в Библ. Я это сделаю, посланец. Сделаю больше: кедры в Танис повезут на моих кораблях. Это изрядный расход, но разве все мы не слуги Амона? Разве не почитаем его столь же преданно, как в Фивах? И разве священная ладья не общая наша забота?

Он смолк, и понял я, что большего от владыки Таниса не дождусь, ни серебра он не даст, ни золота. Ну что же! Если угощают пивом вместо вина, не криви рот, а пей и благодари.

Я склонился, стукнул лбом о пол и произнес:

– Щедрость твоего сердца безмерна, господин.

Танутамон коснулась плеча супруга. Зазвенели ее браслеты, послышался шелест одежд.

– Достойный Херихор еще писал о спутнике, – произнесла она. – Таком, который будет полезен Ун-Амуну.

Голос ее был похож на переливы флейты – ясный, чистый, мелодичный.

Несубанебджед кивнул:

– Да, нужен надежный человек, бывавший в городах Хару и Джахи… Я подумаю, кого послать. А сейчас иди!

Подхватив ларец и ящик, я попятился к выходу. Руки мои были заняты, но остальные части тела изображали глубокое почтение – шел я, согнув колени и спину и уставившись в пол. У двери бросил незаметный взгляд на владыку Таниса – он усмехался. Усмешка змеилась на его губах, и было понятно, что думает он о чем-то забавном.

Снова потянулись долгие летние дни, полные зноя, безделья и скуки. Брюхо отъедался при дворцовой кухне, а я бродил по городу, разглядывал товары в лавках, возносил молитвы в храме Амона, дивился на корабли, стоявшие у пристаней, и говорил с мореходами, пытаясь узнать их язык. Многие из этих судов принадлежали Несубанебджеду, и корабельщики тоже служили ему, но роме среди них я не нашел. Тут были мореходы из племен, обитающих в Хару, были филистимцы и жители Иси, были близкие им по виду и говору люди из народов моря, из стран за Великой Зеленью, о которых я не слышал никогда. Но чаще всего встречались уроженцы Тира и Сидона, Арада и Библа, невысокие и смугловатые, крючконосые, с густыми бородами и гривами темных волос. Руки этих людей были в мозолях от весел и канатов, а тела носили многие отметины, следы разящей бронзы; видно, не раз встречались они с шерданами, а может, и сами промышляли разбоем. Не радовала меня мысль о том, что придется плыть с ними в Библ.

Еще видел я воинов, шатавшихся повсюду, лучников и копьеносцев роме, наемников из Хару с изогнутыми мечами и великое множество ливийцев. Говорили прежде: где пустыня, там песок, где песок, там ливиец. Но теперь их полно в Танисе и других городах Дельты, и это пугает. Они не торговцы, не корабельщики, не иноземные мастера, и умеют лишь одно – воевать и грабить. Смотрел я на них и думал: против кого собирает владыка Таниса это воинство?.. И сможет ли он держать в покорности этих сынов песка, людей-скорпионов?.. Ибо вместе с ними пришли их вожди, и пока хватает им вина и пива, фиников и чечевицы, украшений и женщин, но вдруг возжелают они большего? Всякий вождь жаден до власти…

Я говорил об этом с Тхути, и с Усерхетом, и с виночерпием Кенамуном, но отвечали они, что господин их мудр, и на каждый ливийский топор найдется меч наемника из Хару. Ну, им виднее… Только страна Хару далека, а пустыня с ливийцами близко.

Тянулся месяц тот, четвертый месяц лета, но я все еще был в Танисе, и нога моя не ступала на борт судна. Почему? Ведь корабли Несубанебджеда, груженные товарами, постоянно плавали в Тир и Сидон, в Арад и Библ. И говорили мне корабельщики, что вдоль берегов Та-Кем и страны Син проходит течение, которое затем поворачивает на север, к Библу, так что добираются туда за несколько дней. Обратно плыть дольше и тяжелее, но все-таки можно достичь Таниса за половину месяца. Значит, за месори и тот я мог бы справиться с порученным делом! Что же мешало владыке отправить меня в Библ?

Поразмыслив об этом, я решил, что Несубанебджед меня испытывает, желая знать, годится ли Ун-Амун, посланец Херихора, для важного поручения. Несомненно, Тхути, и Усерхет, и виночерпий Кенамун, доносят господину о наших беседах и трапезах, говорят ему, что я умерен в еде и питье, не тискаю арфисток по углам, речи веду пристойные и почитаю богов как должно. Значит, мудрый Херихор не зря вручил мне статую Амона и ларец; я – человек надежный и достойный. И терпеливый, ибо терпение для малых сих – первая добродетель.

Наконец призвал меня владыка, и случилось это в конце последнего летнего месяца. Как и в прошлый раз, приняли меня в малом зале, но кроме правителя Таниса и его жены был здесь Усерхет, был Руа, старший над корабельщиками, и был незнакомый мне воин, не роме, а, судя по светлым волосам, некто из народов моря. Не имелось при нем оружия, и доспех он не надел, но я не сомневался, что вижу воина, такая у него была осанка. Под правой ключицей разглядел я шрам, какой оставляет стрела, и носил он не обычные сандалии, а сплетенные из толстых ремней, защищавшие ноги выше щиколотки.

Заметив, что я смотрю на воина, владыка Таниса усмехнулся:

– Вот твой спутник, Ун-Амун, не торговец, а человек меча и копья. Что толку посылать с тобой торговца? Слуги мои говорят, что ты умен и осторожен, так что сам столкуешься в Закар-Баалом. Воин будет полезнее, ибо защитит тебя в дороге. Тебя и богатство Амона.

– Но это чужеземный воин, повелитель, – пробормотал я, кланяясь и посматривая на светловолосого с большим сомнением.

– Это мой воин, – молвил Несубанебджед. – Неважно, откуда он родом, но служит он мне, и нет ему равных среди людей оружия. Имя ему Сефта, он воистину сын Сохмет, и он отправится с тобой. Я сказал!

Я снова склонился перед владыкой Таниса:

– Как пожелаешь, господин. Ты говоришь, я исполняю!

Не обращая больше на меня внимания, Несубанебджед взглянул на главу корабельщиков:

– Руа!

– Слушаю твой зов, повелитель!

– Есть ли опытный кормчий, чей корабль вскоре отплывает в Библ?

– Да, господин – Мангабат, твой слуга. Груз у него обычный: финики, масло из оливок, вино и зерно.

– Пошлешь с ним Ун-Амуна и Сефту. Скажешь Мангабату и людям его, что исполняют они волю бога, и посланец бога – с ними. – Несубанебджед повел рукой в мою сторону. – Пусть слушают посланца и будут покорны его желаниям. А у непокорных Сефта вырежет печень.

– Да будет так, господин, – молвил Руа. – Приказывай!

– Скажи, что нужно Ун-Амуну, когда он покинет корабль?

– Шатер, мой господин. Шатер, плащ из козьей шерсти, немного зерна и масла. – Подумав, Руа добавил: – Еще чаша и сосуд с вином.

– Дай ему это, Усерхет, – велел владыка дворцовому управителю. – Дай, чтобы никто не мог сказать, будто мы плохо встретили и плохо проводили посланца достойного Херихора.

– Слушаю, повелитель, – отозвался Усерхет.

Я, как надлежит в таких случаях, пал ниц, прославляя щедрость владыки Таниса. Когда же поднял голову, его уже не было, а надо мной стояла госпожа Танутамон. Пахла она, как цветок лотоса, а ее ножки были меньше моей ладони.

– Мудрый Херихор дал тебе серебро и золото, а мой супруг дает корабли, чтобы отправить дерево в Танис, – молвила Танутамон. – Великие много дают, ибо в этом их долг перед Амоном, но малые тоже почитают бога. Вот, возьми! – Она протянула мне мешочек. – Здесь семь дебенов серебра, собранного моими женщинами, и еще четыре от меня.

– Да будут милостивы к тебе Исида и Хатор, – произнес я, целуя ее сандалию. – Пусть пошлют они тебе здоровье и сохранят твою красоту.

Танутамон улыбнулась. Это была хорошая улыбка, не такая, как у ее супруга. Тот не улыбался, а усмехался, и в его усмешке было что угодно, кроме доброты и благочестия. Но что жаловаться! Он не дал мне серебра, зато пожаловал плащ, чашу и шатер. Надо надеяться, не дырявый.

Она удалилась, забрав с собой аромат лотоса.

– Собирайся, – сказал мне Руа. – Скоро я пошлю за тобой.

– Я приготовлю обещанное тебе, – добавил Усерхет.

Сановники вышли, а мы с Сефтой отправились за ними.

– Пойдем в харчевню, Сефта, – предложил я. – Кувшин вина нам не помешает.

– Не называй меня Сефтой, мое имя Феспий, – отозвался воин. – Надеюсь, ты это запомнишь, и мне не придется повторять.

– Запомню. Как насчет вина?

Он помотал головой:

– Я редко пью и сейчас не имею желания напиваться. В другой раз, Ун-Амун. Путь у нас будет долгий.

С этими словами он ускорил шаги, оставив меня в дворцовом саду в одиночестве. Я удивленно смотрел ему вслед. Не так уж часто общался я в Фивах с воинами, но твердо усвоил, что сыны Сохмет падки до хмельного и не упускают случая надраться. От того, я думаю, что воинское ремесло жестокое, кровавое, и тех, кто режет людей, словно овец, терзают мысли о суде Осириса и посмертных муках. Есть два способа утишить их: пить или молиться. Воины обычно выбирают первый.

Неправильный воин, подумал я о Феспии. Потом заглянул в мешочек, что дала мне госпожа Танутамон – в нем позванивали кольца, серьги и браслеты, а еще лежало ожерелье из серебряных пластин, должно быть, дар супруги повелителя. Разглядев все это, я отправился к Тхути. Писец знал о каждом человеке, близком господину, был ли тот знатный сановник, иноземец или слуга, что носит за Несубанебджедом опахало. По словам Тхути, Феспий появился в Танисе лет восемь назад, и его поставили над десятком ливийцев, особенно буйных и задиристых. Феспий для начала их избил. Один Амон знает, как ему это удалось, ведь ливийцы парни крепкие, из тех, что камень лбом расколют. Но Феспий колотил их и колотил, пока они не устрашились и не стали подползать к нему на коленях, посыпая голову песком. Так он возвысился над другими мелкими военачальниками, был удостоен чина знаменосца и благоволения владыки. О прочем Тхути не ведал или не пожелал мне рассказать, но было ясно, что Феспий – человек доверенный. Он происходил из какого-то северного племени, обитающего на окраине мира, из экуэша или кефти. Мы с Тхути согласились, что это дикий и странный народ, где всех мужчин обучали только драться, причем с самого юного возраста.

Поразмыслив, я решил, что такой спутник мне полезен, ибо я тоже отправляюсь в места дикие и странные, а с дикарем лучше столкуется дикарь, особенно обладающий увесистыми кулаками. Поистине финики с кривой пальмы так же хороши, как и с прямой! Остальное – в воле Амона.

Вечером Усерхет выдал мне плащ, шатер и чашу, а к этому – половину мешка зерна и запечатанные кувшины с маслом и вином. Плащ был изрядно потерт, шатер тоже оказался не новым, зато чаша сияла золотистой бронзой. Я велел Брюху перетащить все это добро в мою комнату, а сам провел часть ночи с управителем, в приятной беседе у накрытого стола. Я пил и ел и славил щедрость Несубанебджеда, хотя дары его были скудными. Но тот, кто не лишен разума и кому досталась самая малость от господина, знает, как себя вести: благодари и кланяйся, кланяйся и благодари.

Вскоре, как было обещано, я взошел на корабль Мангабата, сел на кормовом помосте и отправился на север со своими спутниками. Случилось это в первый день осени, в месяц фаофи.