Миновал день, и еще день, и еще, и был я призван к князю Библа. В новой одежде явился я к нему, и не были в пыли мои ноги, ибо ехал я в повозке Эшмуназара, запряженной двумя упитанными ослами, сидел под полотняным тентом на толстом ковре. И когда вошел я к владыке Закар-Баалу, нес за мной возница тяжелый ларец, и слышался звон из того ларца, приятный слуху. Встал я перед князем, склонился к коленям его, поднял крышку и увидел, как просветлело лицо правителя. Возрадовался он и молвил:

– Сосчитан товар, что прислал мой брат из Таниса, сосчитан и увезен в кладовые, а этот последний дар останется в моей сокровищнице. Исполню я веление Амона! Готовы люди и готовы упряжки, и завтра пошлю я их в горы. И дам корабли числом десять и еще пять, чтобы везли они кедр в Танис, а там – твое дело. В Фивы по вашей Реке мои суда не плавают.

Хотел я сказать, что корабли для перевозки дерева обещаны Несубанебджедом, но раздумал. Обещаны, но придут ли в Библ?.. Прислал князь Таниса товары, прислал золото и серебро; вдруг на этом и кончилась его щедрость?.. Так что снова поклонился я князю, а потом спросил:

– Много ли нужно времени, чтобы срубить те кедры и привезти на берег?

– Срубить недолго, дольше тащить быками с гор, – ответил князь. – Но срубленный лес тяжел, и его оставят на месте, чтобы бревна высохли. Будут они лежать много месяцев, не меньше пяти или шести.

Опечалился я, ибо понял, что еще не скоро увижу Реку, не скоро войду в свой дом и обниму своих детей и женщин. Был я в этот миг, как птица, плененная в клетке: хочется ей лететь на юг, да клетка не дает. Но превозмог я печаль и сказал:

– Что делать мне это время, господин мой? Томится на чужбине мое сердце, горек мне мед твоей земли, и не веселит ее вино.

– Мне служат египтяне, служат и живут здесь не месяцы, но годы, – произнес Закар-Баал. – Ты их знаешь, Ун-Амун, ты их видел. Спроси у них: разве горек им мой мед?.. разве вино мое не приносит радости?..

– Они служат, владыка, и дни их полны забот. Они служат, а я жду. Жду в печали.

Нахмурился правитель Библа и сказал сурово:

– Не ты первый ждешь, не ты первый! Когда я был молод, пришли ко мне посланцы фараона вашего, и речи их были дерзкими, вид непочтительным, а даров не оказалось вовсе. Не пустил я их обратно, повелел жить здесь, и жили они в Библе семнадцать лет, а потом умерли. Тебе меньше ждать, Ун-Амун. И если хочешь умерить печаль и ощутить сладость меда, сделай, как я скажу: найди себе женщину.

Это был мудрый совет. Видит Амон, женщина делает мед слаще, вино пьянее, а жизнь радостнее! Конечно, не всякая женщина, а такая, как Тентнут или Нефрура… Дрогнуло мое сердце, и сказал я Закар-Баалу слова благодарности, а потом спросил:

– Разрешишь ли ты мне пойти в горы с лесорубами? Хочу взглянуть на кедры и убедиться, что не повалят твои люди кривое дерево.

Усмехнулся князь:

– Все кедры прямы, египтянин, но если хочешь, иди. Поведет лесорубов мой корабельный мастер, а имя ему Мессулам.

Вернувшись в усадьбу, я поведал Эшмуназару о своем намерении. Он пытался меня отговорить; по его словам, те, кто валит лес, люди грубые, и пища их тоже груба, а обычаи дикие – спят они на камнях и укрываются козьими шкурами. Горы же высоки, окутаны туманом, и всякий, кто его вдохнет, уже не выдохнет, рухнет на землю и скончается в муках. «А как же лесорубы?» – спросил я. С ними не равняйся, ответил Эшмуназар, они не люди вовсе, а горные козлы, только с топорами. И много другого поведал он мне, такого странного и страшного, что я удивился, взглянув на лесорубов и мастера их Мессулама. Люди как люди, и видом похожи на гребцов – коренастые, крепкие, жилистые.

А вот горы…

Подобного этим горам я никогда не видел. Воистину подпирали они небеса, и свод небесный лежал прямо на их вершинах – низкое небо из туманной мглы, белесое и холодное. Скрывало оно солнечный глаз Амона-Ра, а воздух, смешанный с этим туманом, теснил грудь, хотя не так сильно, чтобы падать и корчиться в муках. Мы двигались вверх по ущелью, и каменные громады окружали наш караван, отрезав его от привычного мира. Мир большей частью плоский, как пустыня и берег Реки, как поля и прибрежные земли у моря, и в этом мире видно далеко, на многие сехены. Если встречается что-то высокое, то это скала, или холм, или создание рук человеческих, как огромные пирамиды у Мемфиса. Кажется, что всюду мир таков, всюду одинаков, но вот попадаешь в горы и изумляешься: камень здесь не лежит, а возносится вверх на тысячи локтей, и ничто перед этими стенами храмы, пирамиды и городские башни. Должно быть, когда боги творили землю, была у них тайная цель, неведомая людям, живущим на равнинах: устроить место, где человек поймет свое ничтожество. И этого они добились.

Как я уже сказал, наш караван двигался по ущелью и был велик и многолюден. Три сотни лесорубов отправил в горы Закар-Баал, а с ними триста тягловых быков с погонщиками и телеги, на которых везли пиво, вино, еду, котлы, веревки и всяческое снаряжение. При телегах были возницы, при котлах и провизии – повара, а еще восемь надсмотрщиков и главный над ними из доверенных людей владыки. Этот человек по имени Мессулам, не очень знатный и богатый, пользовался в Библе уважением как лучший корабельный мастер и даже входил в совет старейшин при князе. Его борода побелела, кожа сморщилась, но голос был властным и зычным, а плеть не дремала, исправно подбадривая и быков, и лесорубов.

Я шел рядом с ним по довольно широкой тропе, тянувшейся по дну ущелья. Эта дорога была расчищена от камней, и, по словам Мессулама, если собрать все бревна, что протащили по ней, хватит их на новый Библ. А может, на два или три таких же города, ибо тропу проложили в те времена, когда отчалил от берега Джахи первый корабль. Озирая горы, окутанные туманом, я невольно ежился и, наконец, спросил Мессулама: неужели будем мы идти до самых вершин, поднимаясь туда, где солнечный бог плывет в своей ладье? Нет, ответил он, скоро уже достигнем места с пологими склонами, удобного для вырубки. Там будет лагерь и там оставят лес, чтобы ушла из древесины влага, и сделались бревна сухими и легкими.

Он принялся объяснять, как выбирают деревья, как очищают их от коры и ветвей, как складывают для просушки, но слушал я вполуха, ибо открылось мне чарующее зрелище. Ущелье вывело наш караван к долине, заросшей кедрами от края и до края; мощные золотистые стволы поднимались по склонам, укутанным белесой дымкой, и не было им счета, не было числа. Запах в этом зеленом море стоял такой, что ноги мои ослабли, а в голове произошло кружение, как бывает в храме, когда вдыхаешь благовонный дым. И подумалось мне, что зря Эшмуназар пугал меня горами и туманами, так как не видел я места прекраснее, чем это, и не вдыхал ароматов чудеснее. Воистину то была обитель богов, где все соразмерно, и вид, и запах, и вкус, и звуки, тихий шелест ветвей и посвист ветра. Не иначе как взор Амона упал сюда, наполнив красотой долину!

Люди Мессулама принялись устраивать лагерь, кормить быков, складывать шалаши из ветвей, разжигать костры и варить похлебку. Иные же, с луками и копьями, обходили вокруг с громким криком и стучали по стволам, отпугивая хищников. В горах водились львы и волки, и потому стражи стояли всю ночь, жгли костры и присматривали за быками. Путь был долгим и тяжелым, я утомился и после трапезы залез в шалаш, закутался в плащ, подаренный в Танисе, и уснул. Ночью проснулся от холода, лег поближе к огню и вспомнил о родных краях, где холодов не бывает. Нет в Та-Кем лесов и гор, но есть Река, и пользы от нее намного больше: несет она землям плодородие, людям – богатство, а царям – могущество. Несла когда-то, ибо говорить теперь о могуществе и богатстве не приходится! Оскудели Верхние Земли и оскудели Нижние, и в каждой свой владыка, а фараон, благой бог, клонится уже к закату…

«Что же случится, когда он умрет?..» – подумал я. И понял вдруг, что наступит нелегкое время, что господин мой Херихор и князь Таниса не волы в упряжке, влекущие державный воз, а львы над трупом антилопы. Сцепятся, и чья возьмет? За Херихором – храмы, жрецы и старая знать, за Несубанебджедом – наемники, торговцы, пришлый люд, какого в Дельте тысячи… Сейчас их души, слова и деяния – на весах судьбы; лишь Амону ведомо, чья чаша перевесит. И если равен вес, где взять пушинку и на какую чашу бросить?..

Страшно стало мне от этих дум! Изгнал я их подальше, придвинулся к огню и задремал под перекличку часовых. Но перед тем как запечатал сон мои глаза, увидел я барку Амона в водах Хапи, новую священную ладью из кедров, что шелестели в этой земле, за краем света. И подумалось мне: вот пушинка, выбранная богом… С этой мыслью я уснул.

Разбудил меня гомон сотен голосов. Мессулам и два его помощника уже бродили среди деревьев, выбирали лучшие, ставили отметины, считали стволы. За ними двинулись ватаги лесорубов, тащившие веревки, шесты и топоры, погонщики тянули быков под ярмо, щелкали бичами, у костров и котлов тоже cуетились люди, бросая в кипящую воду зерно и овощи. Вскоре раздался мерный стук бронзовых топоров, и я увидел, как тут и там дрожат зеленые вершины. С грохотом упало первое дерево, затем второе, третье… Валили их те, кто посильнее, с секирами на длинных рукоятях, а более искусные снимали ветви и кору. Аромат смолы и хвои стал сильнее, к кострам потащили охапки ветвей, и с запахом варева смешался благовонный дым. Я хотел подойти ближе, взглянуть, как подрубают стволы и тянут их канатами, но надсмотрщик Магон, следивший за порядком в лагере, меня остановил, предупредив в немногих жестах и словах, что это опасно. Магон почти не изъяснялся на языке Та-Кем, но я его понял. Коварны и злобны демоны леса, и даже ловкий работник не всегда сообразит, куда обрушится дерево, на землю или ему на голову. Лес взимает дань с людей, и это, в лучшем случае, сломанные ребра, руки или ноги, а в худшем – жизнь.

Вняв этому предупреждению, я смотрел издалека. Вернулась первая сотня лесорубов, потных, разгоряченных, перемазанных в смоле. Люди точили топоры, садились к котлам, черпали похлебку, ели с жадностью. К ошкуренным бревнам погнали быков, пара в каждой упряжке. Стволы длиною в тридцать локтей полагалось перетащить на площадку, размеченную Мессуламом у дороги. Быки волочили их на канатах под щелканье бичей и крики погонщиков, оставляя в земле глубокие борозды. Над ними вились стайки птиц, что-то высматривали, клевали, перекликались, шелестели крыльями.

Вторая сотня пришла к котлам, первая вернулась в лес. У дороги уже лежали на подпорках двадцать три ствола. Облака разошлись, и я счел это добрым знаком: кажется, Амон хотел взглянуть, как рубят лес для его священной барки.

До самой темноты я слышал стук топоров, шум падающих деревьев и щелканье бичей. Вечером на площадке скопилась сотня бревен, а через три дня – четыре сотни, столько, сколько повелел срубить Закар-Баал. Мастера Та-Кем искусны в обработке дерева, но рубить лес с той ловкостью, как жители Джахи, они не сумели бы. Магон был прав: эта работа не только тяжелая, но и опасная. К счастью, на этот раз никто не погиб, и ни один работник – хвала Амону! – не получил ран и даже царапин. Я заметил, что лесорубы стали провожать меня поклонами и почтительными взглядами; они шептались, что бог Египта сохранил их в этот раз от гибели.

Утром пятого дня, когда стволы были разложены для просушки, мы покинули долину с деревьями аш и к ночи добрались до города. Люди шли усталые, но довольные – смерть миновала их, и вернулись они в том же числе, в каком уходили в горы. Редкий случай, сказал мне Мессулам.

Теперь мне оставалось только ждать. Ждать, вспоминать о родной земле и надеяться, что я ее увижу, когда позволит бог.

Случилось нечто, скрасившее ожидание. В один из вечеров, когда в доме уже погасли огни, расслышал я мягкий топот копыт на дороге. Сердце в моей груди внезапно дрогнуло, и направился я в сад, словно кто-то окликнул меня, но не голосом, а иначе – так, как зовут человека боги или женщина, о которой он мечтает. Я стоял со светильником в руке, всматривался в темноту и ловил тихие звуки: позвякивание колокольчиков, подвешенных к сбруе, шелест одежд, дыхание, шорох шагов. Смутная тень скользнула под деревьями, приблизилась ко мне, и я, еще не увидев лица и не коснувшись рук, узнал запах Тентнут. Она была в покрывале, наброшенном на голову и спадавшем до колен, и она улыбалась – я видел, как блестят ее глаза и зубы. Потом раздался ее голос:

– Не слишком поздно для гостей, Ун-Амун?

– Такие гости, как ты, всегда желанны, – ответил я. – Амон привел ли тебя сюда или другие добрые боги?

– Не будем об Амоне, – шепнула она, протянув ко мне руки. – Эта ночь не бога, а богинь, ночь Хатор и матери Исиды. Слышишь ли ты их зов?

– Слышу. – Ее пальцы трепетали в моей ладони. – Слышу с тех пор, как впервые увидел тебя, Тентнут.

Не разнимая рук, мы вошли в мою комнату, и она сбросила покрывало. В свете масляной лампы ее кожа казалось золотой. Ее глаза сияли, как драгоценные камни из сказочной страны Та-Нутер.

– Где твой добрый хозяин Эшмуназар? – спросила Тентнут.

– Делит ложе с той из служанок, чья очередь пришла сегодня, – сказал я. – Они уже наигрались и спят. Эшмуназар выпил вечером много вина.

– А где твой раб-кушит?

– Он ночует при кухне, чтобы не опоздать к утренней трапезе. Кормят здесь обильно, и боюсь, что скоро он не пролезет в дверь.

Тентнут рассмеялась, и больше мы не разговаривали. Хатор славят без слов, и без слов служат матери Исиде.

Как была она прекрасна и как непохожа на Эмашторет! Ее движения отличали изящество и скромность, она знала, как сесть на колени мужчины, как обнять, как прижаться, как получить наслаждение самой, и как им одарить. Ее кожа скользила под моими ладонями, плавно колыхались бедра и стан, грудь с отвердевшими сосками стремилась к моим губам, поцелуи были слаще меда. Мы молчали, и комната полнилась лишь нашим шумным дыханием, потом Тентнут откинула головку и негромко вскрикнула. Тело ее напряглось, колени сжали мои ребра, рот приоткрылся, и я услышал: «Хатор!.. О Хатор, владычица!..» В этот миг страсть моя излилась, но я не почувствовал усталости и опустошения. Мы ласкали друг друга без слов, ее пальцы нежно касались моих плеч и спины, ее губы дарили сладость моим губам, наше дыхание смешалось, наши тела ждали нового прилива сил. Он наступил, и все повторилось. И казалось мне, что не женщину я обнимаю, а бессмертную богиню.

Потом мы лежали рядом, и рука Тентнут покоилась на моей груди, а бедро – на животе. Она спросила:

– Там, в Фивах, у тебя есть жена?

– Да. Ее зовут Аснат, и она подарила мне сына. Шедау уже в поре возмужалости.

– А другие женщины?

– Туа, наложница, которую я взял шесть лет назад. От нее – две дочери, совсем маленькие. – Помолчав, я добавил: – Иногда я встречаюсь еще с одной девушкой. Но она мне не принадлежит, она танцовщица из храма.

Тентнут вздохнула.

– Твоя жизнь полна, Ун-Амун… Как бы я хотела жить в Фивах, в твоей семье, с твоими женщинами! Принести тебе сына или дочь… Но это невозможно.

– Почему, Тентнут?

– У меня не будет детей. Никогда… Я как бесплодный стручок на древе жизни.

Я понял, о чем она говорит – Нефрура тоже не могла понести. Лекари умеют делать такое с девушками, и многие соглашаются – те, кто выбрал долю танцовщиц, певиц и арфисток. Вероятно, им кажется, что они всегда будут молоды, красивы и независимы от мужчин. Но проходит время, вянет цвет юности, и некому согреть их старость…

Я не знал, что сказать, каким образом утешить Тентнут. Должно быть, она почувствовала это и приложила палец к моим губам. Молчи, не говори… В ночь радости не нужно утешений…

– Ты прислал дары мне и Хенумпет, – раздался ее тихий шепот. – Я благодарна… ткани Та-Кем здесь дороги… Чем я могу отплатить тебе?

– Ты уже рассчиталась. И щедро!

– Нет, еще нет! Скажи, чего ты хочешь?

– Услышать твой голос. Услышать, как ты поешь. Можно?

– Да. Но это будет не для тех, кто спит в этом жилище, а для тебя и для богини.

Она запела негромко, но я различал каждое слово:

Заря еще не занялась, когда Тентнут меня покинула, и мягкий стук копыт ее ослицы растаял вдали. Утомленный ее ласками, я спал долго, а когда поднялся и вышел во двор, меня встретили испытующие взгляды Эшмуназара.

– Хвала богам, сны твои были счастливыми, – промолвил он, потом приблизился ко мне, втянул носом воздух и расплылся в улыбке. – Похоже, не только сны! Я ощущаю некий аромат, и это не твой запах, Ун-Амун! Ты с недавних пор пахнешь кедровой смолой, бронзовым топором и потом быка, что тянет бревна. А это… это!.. – Он всплеснул руками и в восторге закатил глаза: – Я всегда говорил тебе – заведи девушку! И наконец это свершилось!

– Владыка Закар-Баал посоветовал мне то же самое, – ответил я. – Ослушаться его невозможно, пришлось покориться.

Эшмуназар захихикал.

– Конечно, мое слово – ничто в сравнении со словом князя! Я повез тебя к госпоже Лайли, я позвал Хенумпет и Тентнут, я… – Он вдруг замер, потом хлопнул себя по лбу: – А!.. Так это была она, клянусь милостью Ашторет!.. Наша певчая птичка из Долины!.. Скажи ей, Ун-Амун, что она может не таиться и приезжать сюда в любое время. Только пусть прихватит с собой Хенумпет. Я так люблю слушать ее флейту!

Было еще одно происшествие. Через три или четыре месяца после того, как я вернулся с гор, меня разбудили громкие голоса. Выглянув во двор, я увидел там могучего гиганта с пышной бородой и длинными усами, чьи ноги и сандалии покрывала дорожная пыль. Он, несомненно, был воином – об этом говорили доспех из бычьей кожи, медный шлем и огромный серпообразный меч на перевязи. Эшмуназар его допрашивал, но с разумной осторожностью – слишком воинственный был вид у пришельца, слишком грозно топорщились его усы и сверкали глаза. Они говорили на местном языке, который я понимал уже неплохо.

– Откуда ты, воин?

– Из Хару, господин, из Кадеша.

– Прямо из Кадеша сюда пришел?

– Нет. Из Кадеша пришел в Библ, а оттуда послали к тебе.

– Ко мне?

– Ты ведь Эшмуназар, благородный господин? И это твой дом, твоя усадьба и твои поля?

– Воистину так. Но я не жду никого из Хару.

Тут Эшмуназар оглянулся и увидел, что за его спиной собрались восемь работников, кто с дубиной, кто с топором, кто с молотильным цепом. Это придало моему хозяину уверенности. Он выпрямился, насупил брови, упер руки в бока и спросил:

– Ты кто такой, пес из Кадеша?

– Не пес, господин, а лев! Я Бен-Зорат, лев и сотник третьей сотни копьеносцев.

– Если копьеносцев, так где твое копье? Клянусь Баалом, я вижу только меч!

– Как сказано господину, я сотник. Сотнику положен меч и древко с флагом, а рядовому воину – щит, копье и кинжал.

– Понятно. Зачем же ты пришел ко мне, лев и сотник?

– Не к тебе, господин. В городе мне сказали, что у тебя живет египтянин Ун-Амун.

– Может, живет, а может, нет. Что тебе нужно?

– Передать ему весть от моего военачальника.

– А кто он, твой военачальник из Хару?

Бен-Зорат сдвинул шлем на лоб и почесал в затылке. Мысли в его голове ворочались неторопливо, но все же текли в нужную сторону. Подумав некоторое время, он сообщил:

– Военачальник мой не из Хару, а из Таниса, что в египетских землях. Сефта его зовут, а еще он называет себя Феспием. Великий боец! Я лев, а он как три льва!

Весть от Феспия! Тут терпение мое иссякло, я отступил от двери и сказал:

– Вот я, воин! Я Ун-Амун! Какие вести ты мне принес?

Сотник снова полез пятерней в затылок. Потом молвил:

– Шесть дней иду из Кадеша в Библ. В горле пересохло. Пыль, жара, жажда, мать ее… – Он добавил что-то еще, но таких слов я не слышал даже от корабельщиков Мангабата.

– Подать воину вина! – распорядился Эшмуназар. – В большом кувшине!

Большой кувшин не всякий выпьет, но Бен-Зорат его одолел. Крякнул, вытер усы ладонью и произнес:

– Феспий, который Сефта, мой начальник, чей зов я слушаю, говорит Ун-Амуну: да будет с тобою милость богов Египта и этой земли!

– Это все?

– Не все. Но я не утолил жажду.

– Еще кувшин воину! – велел Эшмуназар.

Второй кувшин отправился вслед за первым. Наверное, этого хватило, так как сотник сказал:

– Еще мой начальник говорит: радуйся!.. скоро я буду в Библе!

– Как скоро? – От возбуждения я приплясывал на месте.

– Скоро, значит, скоро, – пояснил Бен-Зорат. Затем развернулся и зашагал к дороге.

Я побежал за ним, выкрикивая:

– Стой! Подожди, сотник! Куда же ты?

– Возвращаюсь в Кадеш, – отозвался воин.

– Разве ты не хочешь отдохнуть и поесть? И рассказать мне о Феспии?

– Нет. Я исполнил, что приказано.

– Скажи хотя бы, что делает Феспий в Хару?

– Спросишь у него. Скоро.

С этими словами Бен-Зорат прибавил ходу, и угнаться за ним я не сумел: мой шаг – немного больше локтя, а у сотника – полтора. Но скупые вести, которые он принес, меня порадовали; чем бы ни занимался Феспий в стране Хару, он был жив, вполне благополучен и даже стал военачальником. Мне оставалось лишь гадать, при каком князе и в каком городе он командует войском – возможно, в Кадеше?.. Такой же загадкой были и его слова о том, что он скоро явится в Библ. С какой целью? Для чего? Может быть, правитель Кадеша хочет сделать Закар-Баала своим данником? Или просто разграбить город?

Вряд ли, решил я, ведь Феспий служит Несубанебджеду, а танисский князь – союзник Библа. В любом случае эти дела касались меня не больше, чем жареный гусь на столе фараона – да будет он жив, здоров и крепок! Так что я оставил мысли о Феспии, ибо в эти месяцы, пока солнце и горный ветер сушили лес, мне было о чем подумать.

Четырежды за это время Мангабат плавал в Танис и возвращался обратно в Библ. Всякий раз я спрашивал его о Харухе, но сказать ему было нечего – не объявляли глашатаи князя, что пойман вор, свершивший к тому же святотатство. Не пойман, не допрошен, не наказан, и выходит, что похищенные ценности не найдены… Откуда же взялся древний сосуд, украшенный ибисами?.. Получалось, что только промыслом Амона мог он попасть в Танис, а затем в мои руки! Хотелось бы мне поговорить об этом с Бен-Кадехом или Тотнахтом, мужами опытными, искушенными, но что-то останавливало меня. Опасался я, что расскажут они Закар-Баалу, ибо он их господин, и что подумает тогда правитель Библа?.. Вдруг решит, что история с кражей в Доре – ложь, а значит, я тоже лгун?.. Не очень прилично для посланника бога! Тем более что этот посланец уже принес Закар-Баалу неприятности.

Тотнахт, с которым я иногда встречался, говорил, что дело с тирским серебром не позабыто, что Баал-Хаммон жалуется князю, а князь Урет посылает в Библ письма и гонцов, требуя, чтоб выдали меня, или голову мою и содранную кожу, или возместили вдвое убыток торговца. Этот Баал-Хаммон был из тех людей, что финик съедят и косточку проглотят, и благочестием не отличался. Тем более что не Мелькарту, чтимому в Тире, пошло его серебро, а богу Та-Кем, пусть даже самому великому!

В один из дней, когда сидел я с Тотнахтом за чашей вина, он молвил:

– Вот прислали из Таниса корабль, полный сокровищ, и доволен мой господин; срубили кедры по его велению и перетащат их скоро на берег. Возмещена твоя потеря, Ун-Амун, и не нужны тебе богатства Баал-Хаммона. Жаден этот купец! О таких говорят: не человек, а скорпион пустыни! Так верни ему взятое, чтобы успокоилась его душа, и пусть великий бог сведет с ним счеты. Верни! Зачем тебе это серебро?

Должно быть, вино меня разгорячило, и произнес я неосторожные слова:

– Видит Амон, вернул бы с радостью. Но теперь требуют вдвое, а осталась лишь половина.

Нахмурился Тотнахт:

– Половина? А другую на что ты потратил? Пятнадцать дебенов серебра – сумма немалая!

Я молчал, ругая свой опрометчивый язык. Не мог же я сказать, что подкупил жреца, этого бесноватого Шеломбала!

Тотнахт наклонился ко мне и прошептал:

– Слышал я, что покорила тебя женщина, чье имя называть не буду. Не в ее ли ладони высыпал ты серебро? Признайся, Ун-Амун! Клянусь мумией отца, никому не скажу я об этом!

Я ответил ему так же тихо:

– И я клянусь, друг Тотнахт, что, кроме корзины с рыбой и куска полотна, ничего не дал той женщине. Рад бы я одарить ее золотом и бирюзой, но нет у меня ничего… Не покупал я ее ласки, а что было меж нами и что есть, случилось по доброму согласию. Пусть останусь я без погребения, если лгу!

– На что же ты потратил столько дебенов? – спросил Тотнахт в удивлении.

– Это серебро Амона, Амону оно и пошло. То есть на дело, по которому я здесь… А большего, Тотнахт, не могу сказать, ведь есть у бога свои тайны. Чего не услышал, чего не узнал, за то не покарают!

Полезная увертка! Жрецы ее часто используют: если не знаешь, что сказать, сошлись на волю бога или божественные тайны. Никто не рискнет спорить с Амоном.

Тотнахт тоже не решился и склонил почтительно голову. Однако добавил, что от тирян можно ждать всяческих пакостей, ибо не из тех они людей, что прощают обиды и потери. Обнесешь их пивом, помнить будут сорок лет, а за серебро удавят мать родную.

Не очень приятный был разговор, но и от него случилась польза: решил я отдать серебро Тентнут. Что еще мог я ей оставить?.. Только эти дебены да воспоминания… Совсем немного для женщины, что одарила меня любовью.

Прошли назначенные дни, и с гор, окутанных туманом, спустились упряжки с кедровыми бревнами. Груда стволов на берегу росла и росла, пока не сравнялась высотою с корабельной мачтой. Тогда прислал ко мне Закар-Баал гонца и повелел: иди в гавань. И я отправился туда в возке Эшмуназара и хотел, чтобы он поехал со мной. Но Эшмуназар был в печали; молвил он, что от вида этих проклятых кедров разольется у него желчь и лопнет сердце по причине скорой разлуки со мною. А потому нуждается он в утешении, и пригласил для этого Хенумпет с ее чудесной нежной флейтой. Так что я поехал один.

Закар-Баал расположился в кресле рядом с бревнами, сидел под зонтом, защищавшим от жаркого солнца, и с довольным видом взирал на стволы. Свита у него была внушительной: Мессулам, Тотнахт, Бен-Кадех, Пенамун и еще десяток приближенных, стражи с копьями, слуги с кувшинами, писцы, глашатаи и невольники, что тащили паланкин. Стояли они вокруг своего господина наготове, чтобы слово умное сказать, или сделать запись, или подать вина, или выполнить другое повеление. И был князь среди них, как сокол среди гусей и уток.

Я приблизился, и тень зонта владыки упала на меня. Тотчас выскочил гусь Пенамун, замахал руками, завопил:

– Тень господина на тебе, тень царя великого, да будет он жив, здоров и могуч! Отойди, невежа!

Но князь лишь бровью повел и рявкнул:

– Не тронь его! Пусть встанет рядом!

И я, отвешивая поклоны, сделал, что велено, а про себя подумал: ну времена! Обычай у мелкого князя, будто у фараона, и величают его так же! Скоро двойную корону напялит, ведь здесь, у гавани, Нижние Земли, а на холме, где город, Верхние!

Впрочем, был Закар-Баал не из худших владык, ибо, как ни просили тиряне, не послал им мою голову и кожу. Так что относился я к нему с почтением.

– Вот твой лес, – молвил правитель, кивая на груду стволов. – И дам я тебе людей и корабли, которые довезут до Таниса эти деревья. Так что в радости сердце мое! Исполнено все по завету предков, хоть не прислали мне из Египта тысячу дебенов серебра, как присылали им.

Надо думать, последнее было шуткой, ведь Несубанебджед не поскупился. Серебро и золото, ткани и одежды, кожи и папирус… Дорогой товар! Не обидная цена для князя и всех, кто правил Библом до него и будет править после!

Так я подумал, а вслух произнес:

– Не в том радость, господин, что поступил ты по завету предков, а в том, что исполнил волю Амона. Что выше этого? Ничего! Теперь ты можешь воздвигнуть камень и высечь на нем, что посланы тобой деревья аш для ладьи царя богов, а за это Амон даровал твоей державе процветание, а тебе – пятьдесят лет жизни сверх назначенного срока.

– Когда дарует бог все это, тогда и воздвигну памятник, – отозвался Закар-Баал. – А пока грузи лес на корабли, оставь мою гавань и вверяйся опасностям моря. Не медли, Ун-Амун! И помни, что гнев мой страшнее ветров и бурь. Помнишь, говорил я тебе о послах фараона, что закончили жизнь в моей стране? Хочешь взглянуть на их могилы?

Я пожал плечами:

– Зачем, владыка? Тоскует сердце мое по родине, и в Библе я не задержусь.

Видно, надоел я Закар-Баалу, и хочет князь сбыть меня с рук, будто корзину с гнилыми финиками. Когда правитель удалился, я спросил об этом у Тотнахта, и он с усмешкой произнес: лучше уйти в море целым, чем в Тир по частям. И еще добавил, что видели в Библе тирских лазутчиков, так что стоит мне поторопиться.

Но Бен-Кадех и Мессулам уже созвали своих людей, и те принялись таскать и укладывать бревна. Радость охватила меня, и пробыл я в гавани до самого вечера, наблюдая за погрузкой и присматриваясь к кораблям и корабельщикам. Заметив это, Бен-Кадех сказал, что надо мне плыть на судне Элама, который опытнее прочих кормчих и говорит к тому же по-египетски. Я решил, что так и сделаю.

Уже в темноте я вернулся в дом Эшмуназара, радуясь завтрашнему дню и печалясь о расставании с моим добрым хозяином и другом, с милой Тентнут, с Тотнахтом и Бен-Кадехом, которые тоже были ко мне добры. Так бывает; на чужбине мы тоскуем по родной земле, а дома – о тех, кого встретили в странствиях и больше не увидим никогда. Ибо огромен мир, а мы в нем – букашки в дремучем лесу, что ползают от дерева к дереву.