Глава 5
Ибаньес

Мощные стены госпиталя, укрепленные контрфорсами, устояли, но крыша и перекрытия второго этажа рухнули, раздавив мебель в больничных палатах, оборудование врачебных кабинетов и всех, кто оказался в эти минуты в медицинском центре. Была надежда, что люди долго не мучились — кроме мощной взрывной волны снаряды порождали яростное пламя. Для этого использовался неизвестный на Земле состав, вступавший в экзотермическую реакцию с атмосферным кислородом — страшное оружие, которое дроми использовали при планетарных операциях. Кислорода на Тхаре было примерно столько же, сколько в Гималаях на высоте восьми километров, однако дьявольский состав горел не хуже древнего напалма — стены потемнели от копоти, и под обломками перекрытий виднелись обугленные черепа и кости. Поймав осуждающий взгляд Марка, Пьер пожал плечами и пробурчал:

— Мы похоронили кого смогли, больше двух тысяч трупов и скелетов. Этих без техники не вытащить, а роботы уничтожены. В первые дни после приземления жабы прочесали каждый город и спалили все, что еще не сгорело. Мы едва успели убраться в Никель.

Марк печально кивнул — ему уже было известно, что живых на Тхаре осталось меньше, чем погибших. Население Обитаемого Пояса составляло сто шестьдесят тысяч — без тех, кто с началом войны ушел на Флот; дроми уничтожили две трети, а тысяч двадцать согнали в Западный Порт, где был астродром и где, очевидно, обосновался Патриарх захватившей планету трибы. Остальные бежали в копи Никеля и Северного, обосновались в глубоких шахтах и начали партизанскую войну. Пьер утверждал, что в двух рудниках собралось не меньше тридцати тысяч, но половина из них были детьми. Дети — это те, кому меньше двенадцати; в двенадцать тхар считался полноценным работником, а в четырнадцать получал оружие.

Прежде госпиталь выходил к скверу, сейчас заваленному обломками камня, пластика и кучами золы от сгоревших деревьев. По другую сторону сквера громоздились руины библиотеки и развлекательного центра. То и другое было памятно Марку до боли; бегал сюда за голофильмами, на танцы, в бассейн и в кафе. Он сморщился и скрипнул зубами.

— Что, душу дерет? — с мрачной усмешкой буркнул Пьер. — А мы, брат, уже привыкли.

— К этому нельзя привыкнуть. — Майя поправила пояс с иглометом, проверила, полна ли обойма. — Распоряжения, командир?

— Пойдешь с Ксенией и Кириллом к юго-западной окраине, — сказал Пьер. — Панчо с Прохором проверят восточные кварталы. Ты, Павел, с нами. Покажешь, где оставил шлем. Ну, за дело!

Группы разошлись. Марк оглянулся, посмотрел, как исчезают в развалинах тонкие фигурки девушек, и вздохнул.

— Как они изменились… выросли…

— Что есть, то есть, — согласился Пьер, перекладывая на другое плечо тяжелую трубу метателя. Потом замедлил шаги, приотстал от Павла и тихо произнес: — Хорошая девчонка… это я про Майю… настоящая тхара! Я вот никак не ожидал, что учитель эстетики коснется оружия. Могла бы сидеть с детишками в Никеле… Однако взяла игломет и стреляет лучше, чем наши пареньки, чем Панчо и я сам! И веришь ли, — он понизил голос, — она ведь тебя ждала. Все эти годы ждала, ни одного кавалера к себе не подпускала.

— Ты откуда знаешь? — спросил Марк, чувствуя, как ударило сердце.

— Ха! Весь город об этом знал! Все, начиная с твоей матери! — Павел оглянулся, и Пьер прикрикнул на него: — Шевели ногами, солдат! И нечего слушать, о чем толкуют отцы-командиры! Мы обсуждаем план секретной операции.

— Очень надо! — Паренек хмыкнул и поскакал вперед, перепрыгивая через покрытые сажей камни. Бульвар Аламеда, отметил Марк. Здесь были дома Ковалевых, Чавесов и Синтии Поло, первой красавицы в колледже, а за ними стояла таверна «Три пиастра», где я в первый раз хлебнул рома из пьяного гриба. Дальше… что же было дальше?

Его взгляд скользнул по черным руинам, по грудам вывороченной земли, по ямам и битой черепице. На полуразрушенной стене висела какая-то металлическая фигурка, частью оплавившаяся от страшного жара, но все еще узнаваемая. Обезьянка, подумал Марк. Здесь была бильярдная «Веселый бабуин», которую он отлично помнил. С детства изображенный над входом зверек казался ему чем-то невероятно таинственным и притягательным, ибо на Тхаре, с его бедной фауной, ничего подобного не водилось. Ни обезьян, ни слонов, ни тигров, ни жирафов, ни даже ослов и лошадей… Он долго приставал к отцу, требуя себе бабуина, такого же, как на вывеске — ведь привез же отец для матери соколов! А кроме них на Тхар доставили кошек, собак, белок, куниц и прочих мелких животных, прижившихся в городе и в лесу… Наконец Вальдес-старший подарил ему голофильмы про обезьян, и тут выяснилось, что бабуины — очень противные твари. Марк завел собаку и успокоился.

Они миновали городской театр. Зверей на Тхаре было немного, а вот камня — с избытком, и все здания, как общественные, так и жилые дома, строились капитально, из гранита, диорита, лабрадора и других пород. Театр, которым в Ибаньесе очень гордились, возвели из желтого, розового и белого мрамора. Теперь это была груда покрытых копотью развалин. Здесь, как в медицинском центре, под камнями виднелись скелеты и черепа, но маленькие, детские — вероятно, в момент атаки шел спектакль для ребятишек. Судорожно сглотнув, Марк отвернулся от этого жуткого зрелища и спросил:

— Вы патрулируете город?

— Да, регулярно.

— Зачем?

Пьер нежно погладил свой тяжелый лучемет.

— Ну чтобы жабам жизнь медом не казалась. Чтобы помнили: есть на Тхаре и другие хозяева. Они знают, где нас можно найти, и часто появляются в развалинах. В Ибаньесе, Китеже, Мэйне и прочих городах, даже на сгоревших фермах… От больших отрядов мы прячемся, мелкие уничтожаем. Это отвлекает внимание от Никеля и Северного.

— Среди убитых дроми попадаются крупные, с пятном на брюхе?

— Не припоминаю. Хотя… — Пьер прищурился. — Пожалуй, раз или два я видел что-то похожее. Фиолетовое пятно размером с ладонь, вот здесь? — Он приложил руку к животу.

— Да. Это зонг-тии, третье поколение. Их надо уничтожать в первую очередь, их, а не синн-ко. Получившие-Имя просто муравьи, без командиров с ними нетрудно справиться. Они…

Пьер окликнул Павла, велел остановиться и повернулся к Марку.

— Как ты говоришь? Зонг-тии, синн-ко? Это что за звери? Объясни!

Марк объяснил. Любая триба зеленокожих являлась огромной семьей, все члены которой были потомками зонг-эр-зонга или Старшего-над-Старшими, как назывался у дроми предок-Патриарх. Поколение, следующее за старейшиной, считалось главенствующим, первым в семейной иерархии и носило титул сидура-зонг, Большие-Старшие. Вторым и третьим поколениями были зонг-ап-сидура, Старшие-под-Большими, и зонг-тии, Старшие-с-Пятном, игравшие роль руководителей, а четвертое и более младшие поколения, очень многочисленные синн-ко или Получившие-Имя, выполняли функции работников и солдат, то есть просто пушечного мяса. Пятно появлялось у дроми примерно в возрасте двенадцати-четырнадцати лет как свидетельство половой зрелости, но потомство — причем в огромных количествах — производилось только кастами зонг-тии и зонг-ап-сидура. Последние завершали на пятом десятке жизненный цикл, и лишь немногие из них становились сидура-зонг, чья жизнь, как и жизнь Патриарха, продлялась искусственно. Кроме того, дроми, в отличие от гуманоидов, росли всю жизнь и, перебравшись из касты безмозглой молоди- халлаха в Получившие-Имя, уже были крупнее и сильнее физически, чем люди. В среднем их вес достигал ста килограммов, а у третьего и второго поколений — ста пятидесяти-ста восьмидесяти.

Пьер, задумчиво хмурясь, выслушал Марка, потом пробормотал:

— Вот оно как… Мы ничего об этом не знаем, ни в Западном штабе, ни в Восточном. На Тхаре специалистов по жабам не было и нет, а все наши библиотеки разрушены. Эти сведения… откуда они?

— Офицеры Флота проходят инструктаж, а десантники, вступающие в физический контакт с врагом, еще и особую подготовку, — объяснил Марк. — Кое-что мы о дроми знаем. Не так много, как хотелось бы, но кое-какие данные получены от тех, кто служил Защитником у лоона эо, и от сервов.

— И ты все это помнишь?

— Чего не помню, то есть в информблоке шлема.

Пьер озабоченно поджал губы.

— Я не сомневался, что ты, дружище, ценное приобретение. Когда мы тебя нашли и сунули в реаниматор, я отправил сокола в Западный штаб. Цендин хочет тебя видеть.

— Это какой же Цендин?

— Керк Цендин, инженер с рудника, член штаба. Завтра, пожалуй, отправлю тебя в Никель.

— Прежде надо шлем найти и спаскапсулу, — сказал Марк и махнул рукой Павлу. — Двигаемся дальше, камерад. Веди нас.

За зданием театра стояли руины жилых домов числом десятка два, а дальше простиралась пустошь, заросшая марсианской травой, очень подходившей к прохладному климату Тхара. Трава была голубовато-серая, в человеческий рост, и с севера это поле обрамляла чаща вековых сосен, кедров и елей, тоже генетически модифицированных когда-то для первой колонии на Марсе. Птиц, рыб, коз, овец и кое-каких мелких животных на Тхар тоже завозили из марсианских хозяйств и заповедников; вся эта немногочисленная живность была способна существовать и размножаться при низком содержании кислорода. До ее появления здесь не имелось ни птиц, ни млекопитающих, ибо эндемики Тхара были сухопутными или земноводными яйцекладущими тварями, близкими к ящерицам и змеям. Хотя если говорить о каменном дьяволе, то он скорее относился не к ящерицам, а к ящерам.

— Сюда, старшие, — произнес Павел. — Вот дорога, по которой мы шли.

Дорога, насколько помнилось Марку, вела в лес, к ручьям и водопадам, питавшим Лиловое озеро, и служила местом прогулок влюбленных. Сам он тут нагуляться не успел, отправившись в семнадцать лет на Землю, чтобы сменить майку и шорты на военный мундир. Четыре года в Академии, год стажировки и еще четыре года боевых действий — в это укладывалась вся его взрослая биография. В годы учения, до того как грянула война, его навещали отец и мать, но сестру с собой не брали — Ксения ждала его здесь, на Тхаре.

И, как выяснилось, ждала не только она, подумал Марк, озирая знакомый пейзаж. Тут следы огня и разрушений были незаметны, и Тхар казался ему прежним, таким, как помнилось в космосе и на Земле: бездонно глубокое фиолетовое небо, яркий маленький диск далекого солнца, голубая трава, мощные светло-коричневые стволы деревьев и их резные кроны на фоне низких серых облаков. Шел зеленый месяц, лето было в самом разгаре, температура — градусов двенадцать, но в своем легком комбинезоне Марк не ощущал ни холода, ни недостатка живительного газа — трудился его дыхательный имплант.

Леса, разведенные в первый век освоения Тхара, не могли насытить атмосферу кислородом до приемлемого количества, так как их площадь, если сравнивать ее с размерами суши, была ничтожной. Тхар являлся необычным миром. Две трети планетарной поверхности занимал гигантский материк, формой похожий на гриб; его огромная «шляпка» заходила нижним краем за черту экватора, верхним почти доставая до северного полюса, а толстая «ножка» тянулась к южному. Все эти пространства, за исключением экваториальной зоны, были каменистыми, почти безводными и практически необитаемыми — на плоскогорьях Тхара могли выжить только каменные дьяволы да десяток видов ящериц и змей. Материк рассекал Обитаемый Пояс, лежащий по обе стороны экватора, и именно эта территория была терраформирована и засажена лесами. Собственно, земляне закончили работу фаата, у которых отбили Дальние Миры: завезли привычные людям деревья и злаки, разыскали источники подземных вод, наладили ирригацию и простейший экоцикл. Тхар был размером почти с Землю, и Обитаемый Пояс простирался на тридцать четыре тысячи километров, при ширине, достигавшей восьмидесяти-ста. Его западная оконечность с городом Куба отделялась от восточной, где стоял Порт Колумб, семисоткилометровым океанским проливом; в результате Пояс имел форму разомкнутого кольца. В этой зоне возвели дюжину городов, самые крупные из которых, Западный Порт и Мэйн на востоке, имели население сорок и тридцать тысяч жителей, а остальные — от пяти до двадцати. Возможно, Тхар, с его суровыми природными условиями, вообще не стоило заселять — тем более что рядом находилась гораздо более приятная планета Роон, богатая водой и зеленью и очень похожая на Землю. Но в северных областях Тхара нашли запасы ценных руд, и, кроме того, эта планета обладала своеобразным очарованием для тех, кто не желал селиться в мегаполисах, выраставших почти на всех освоенных людьми планетах. Тхар пережил черные годы в эпоху Войн Провала, и выжившие окончательно сроднились с ним. Это была их родина, планета камня, пустых пространств и пока безжизненного океана, маленьких городков, где все друг друга знали, бурных рек с чистой водой и прохладного воздуха; обитаемый мир по обе стороны экватора, делившийся на Западный и Восточный Пределы. Те, кому хотелось тепла, могли слетать на Роон, но возвращались оттуда утомленными: слишком жарко, а людей — огромное множество, целых двадцать миллионов! Но, прикипев к своей планете, тхары не были домоседами — старший сын или дочь во многих семьях шли служить на Флот, обычно в Десантный корпус, и считались там лучшими офицерами.

Была у Тхара неразгаданная тайна — свободный атмосферный кислород и жизнь хоть скудная, но имевшая место до появления фаата и людей. По всем законам такая суровая планета могла породить лишь микроорганизмы да примитивные водоросли, в крайнем случае — морских тварей, подобных земным трилобитам. Но океан был пуст, а жалкая растительность суши производила кислород слишком медленными темпами, чтобы создать необходимый для дыхания запас. Предположения части экологов сводились к тому, что планета была терроформирована даскинами еще в незапамятные времена и сохранила некоторые формы древней фауны и флоры. Но другие специалисты возражали, считая, что списывать на даскинов каждый непонятный факт нелепо и что подобный путь — дорога в никуда. Согласно альтернативной гипотезе источником кислорода являлись, как и на Земле, сине-зеленые океанические водоросли, но вот куда они исчезли, не мог разобраться никто .

Впрочем, обитателей Тхара это не волновало. Они отстреливали каменных дьяволов, таскавших овец, разводили кур и уток, растили овощи и злаки, копали руду, продолжив труд фаата, заложивших первые шахты на севере, и выплавляли металл. У них было все необходимое для жизни и работы: школы, больницы и удобные дома, поместья и охотничьи угодья, универсальные киберы и буровые агрегаты, астродром и транспортная сеть с воздушным и наземным сообщением, животные и растения, приспособленные к местному климату. Чего не было, так это врагов, ибо последняя война с фаата закончилась полвека назад, и, как считали в Дальних Мирах, те грозные события не повторятся.

Но после той войны началась другая.

— Здесь, старшие, — сказал Павел, раздвигая тугие стебли. — Здесь это место.

Теперь Марк это видел и сам — капсула пропахала борозду в добрых десять метров, выворотив с корнем высокую траву. Его спасательный аппарат был похож на цветок с восемью тормозными лепестками, окружавшими кресло пилота. В спинку, подлокотники и сиденье были вмонтированы блоки системы жизнеобеспечения, а сзади, подобно обломку цветочного стебля, виднелся цилиндр двигателя. Вся эта конструкция, изготовленная из особого пластика, перекосилась от удара о землю, лепестки были погнуты, обшивка кресла лопнула, и наружу торчали патрубки многочисленных шлангов. Вид у капсулы был жалкий, но Пашка, любитель военной техники, взирал на нее с вожделением. На секунду Марку захотелось отдать ему этот хлам для разборки и изучения, но инструкция такую щедрость запрещала. Действия пилота во враждебном окружении были строго регламентированы.

— Ну где шлем? — поинтересовался Пьер. — Куда ты его спрятал?

Павел молча отбросил пучок травы, вытащил из неглубокой ямки шлем и со вздохом протянул Марку. Их гротескно искаженные лица отразились в выпуклой серебристой поверхности; внизу шлем охватывал металлический обруч с отчеканенным именем и номерным знаком Марка, и к нему крепились широкие ленты застежек. На первый взгляд все было в полном порядке.

Надев шлем, Марк защелкнул крепежный замок под подбородком, и сразу в виске привычно кольнуло — шлем устанавливал связь с его имплантом. Дождавшись, когда завершится опознавание, он выдвинул бинокль, затем убрал его и мысленным усилием включил приемник. Если не считать быстрых резких щелчков, характерного признака связной аппаратуры дроми, в эфире царила тишина. Марк склонил голову к плечу и прислушался — никаких сигналов от маяка, что установлен в Арсенале… Впрочем, иного он не ожидал. Маяк — хитрое устройство! Включается единожды в сутки, в неопределенное время и всякий раз на новой частоте. Но встроенный в шлем пеленгатор должен был его засечь. Установив режим всеволнового поиска, он повернулся к своим спутникам. Пьер взирал на него с усмешкой, Павел — с безмерным уважением и любопытством; глаза у подростка так и светились.

— Что ты сейчас делаешь? — спросил Пьер.

— Проверяю приборы. — Марку не хотелось упоминать об Арсенале, пока с ним не налажена связь. — Все работает нормально. Теперь надо извлечь контейнер с запасами.

Он шагнул к капсуле, склонился над креслом, выдвинул из его изножья металлический ранец и откинул крышку. В контейнере, в строгом порядке, лежали бластер в кобуре, пять запасных батарей, кибераптечка, двухлитровая фляга с тонизирующим напитком, плитки пищевого рациона и лазерный хлыст. Вытащив хлыст и бластер, Марк прицепил их к поясу, захлопнул ранец и расправил лямки. Пашка скривился и тяжело вздохнул — видно, сожалея, что не добрался раньше до оружия и других интересных штуковин.

— Капсулу придется уничтожить, — произнес Марк.

— Сжечь? — Пьер с сомнением покосился на кресло и погнутые лепестки. — А это горит?

— Нет. Тут предусмотрен другой способ.

Марк отступил от капсулы и послал сигнал самоликвидации. Лепестки, обшивка кресла и торчавший сзади двигатель начали быстро темнеть, будто пораженные вирусом гниения, и рассыпаться мелкой серой пылью. Первыми исчезли тормозные лепестки, за ними — кресло пилота со всей начинкой, потом — крепежная рама, поворотный механизм двигателя и сам движок. Через тридцать секунд на изрытой земле остались только холмики праха. Слабый ветер взметнул невесомую пыль, рассыпал среди травы, и последняя связь с погибшей «Мальтой» канула в прошлое.

— Жаль… — раздался мальчишеский голос за спиною Марка.

— Инструкция! — внушительно произнес он. — Если хочешь служить на Флоте, знай: инструкции — твои Коран и Библия.

— Я запомню, старший. А что такое Коран и Библия?

Марк уже раскрыл рот для объяснений, но тут издалека, с западной городской окраины, долетел пронзительный вой. Начавшись с тоскливой вибрирующей ноты, он поднимался на такую высоту, что, казалось, что-то сейчас разорвется — или барабанные перепонки, или глотка, породившая этот жуткий звук. Марку он был хорошо знаком.

— Каменный дьявол? Они подходят так близко к городу?

— Нет, это Кирилл. — Пьер сбросил с плеча излучатель. — Жабы заявились! Ну-ка, Пашка, ответь!

Пронзительный вой, на этот раз близкий, снова разорвал тишину.

— Быстрее! Их чертовы машины низко летят… И быстро! Заметишь, а она уже садится.

Продравшись сквозь заросли травы, они выскочили на дорогу и помчались к городским руинам. Марку пришлось притормозить — тренированный десантник, он бежал быстрее Пьера и мальчишки. Лямки, что удерживали ранец на спине, затянулись, плотно прижимая ношу, из обруча вылезла пластинка, защищавшая лицо — любые резкие телодвижения воспринимались шлемом как готовность к схватке. Мимо промелькнули развалины театра, затем таверна и бильярдная «Веселый бабуин». Ибаньес — городок небольшой, компактный, и пробежать его из конца в конец минут за шесть-семь было несложно.

— Кирюха вопил где-то у фазенды Льягосов, — с пыхтением промолвил Павел. — Это…

— Я помню их дом. — Марк, бежавший впереди, свернул в переулок, ведущий к маленькой круглой площади. Здесь, прячась за бортиком чудом уцелевшего фонтана, залегли девушки с Кириллом. Жилище Льягосов и другие здания на противоположной стороне площади обрушились, мебель и пластиковые перекрытия сгорели, так что сектор обстрела был прекрасный. Сквозь защитную пластину Марк разглядел аппарат дроми, летевший низко над землей и приближавшийся довольно быстро. Встроенный в шлем дальномер захватил вражескую машину, скользнули по забралу цифры отсчета дистанции, и бесплотный голос прошелестел над ухом: «Класс: малый атмосферный транспорт. Экипаж: два пилота зонг-тии и двенадцать синн-ко. Вооружение: два плазменных эмиттера средней мощности».

— В машине четырнадцать бойцов, — сказал Марк, опускаясь на колени рядом с сестрой.

— Сейчас мы их отправим в жабий рай! — Пьер хищно оскалился и помахал подбегавшим за ними Панчо и Прохору. — Занимайте позицию, тхары! Тут, около девушек!

Летательная машина остановилась метрах в восьмидесяти от развалин, с обеих сторон корпуса откинулись люки, и из темных широких проемов стали выпрыгивать дроми. Все в шлемах и тепловых наплечниках, отметил Марк; на Тхаре им было холодновато, да и кислорода не хватало. Массивные тела, зеленоватая чешуйчая кожа, длинные шипы наплечников и шлемы с вытянутой лицевой частью делали их похожими на злобных сказочных гоблинов из детских голофильмов. Но двигались они иначе, чем люди, странными прыжками, сгибая ноги в коленном суставе не вперед, а назад.

Он считал появлявшиеся фигуры. Дюжина синн-ко, рядовых бойцов, и с ними — один из пилотов, Старший-с-Пятном в качестве командира… Вот он выпрыгнул из люка… заметно крупнее Получивших-Имя, хотя и те здоровые быки… Черт, за ним лезет второй! Выходит, в машине у метателей никого? Но их стволы ходили вверх и вниз, пока один не нацелился на площадь, а другой — на руины дома Льягосов. Трое зонг-тии, усиленный экипаж, решил Марк, глядя на игломет в руках Майи. Он не сомневался, что при внезапной атаке дроми будут перебиты, но оставалась еще машина, которая, может, улетит, а может, плюнет в тхаров огнем — да так, что останутся лишь кучки пепла. Против брони и плазменных метателей иглометы были бесполезны, да и оружие Пьера тоже.

Он наклонился к уху товарища.

— Пьер, я подберусь к ним поближе, собью метатели. А вам лучше рассредоточиться. Возьмите дроми под перекрестный обстрел.

— Дело! — согласился тот. — Майя. Ксюша, Кирилл, вы трое — в фазенду Льягосов! Панчо, ты с Прохором и Павлом — в те развалины! А я залягу здесь со своей подружкой. — Пьер любовно приласкал свое оружие и добавил; — Огонь по моей команде.

Группа разбежалась. Марк пошел с девушками и Кириллом, присматривая укрытие понадежнее. Малые транспорты дроми не защищались силовым полем, но броню имели солидную, бластером не пробьешь. Но стволы метателей он мог расплавить, дав полную мощность в импульсе; правда, после этого пришлось бы заменить батарею.

К тому моменту, когда дроми развернулись шеренгой и быстро запрыгали к площади, Марк со своими спутниками успел затаиться у обвалившейся стены. Солнце заливало светом фигуры врагов, их чешуя поблескивала точно малахит, эмиттеры в огромных когтистых лапах казались игрушечными. Он уже встречался с дроми накоротке и знал, что у них нет понятия об одежде, которую при необходимости заменяли функциональные устройства, шлемы, скафандры, кирасы, тепловые наплечники и покрывала. Ни одеяний, ни украшений, ни знаков различия… Кроме фиолетовых пятен и более крупных тел, двое зонг-тии ничем не выделялись среди рядовых бойцов — может быть, еще своей позицией в отряде: оба двигались в середине шеренги. Один из них был заметно выше другого, с большим размером пятна — вероятно, приближался к возрасту зонг-апсидура. Таких Марку видеть еще не приходилось.

— Они вас часто навещают? — спросил он Майю.

— По-разному, — шепнула девушка, сжимая игломет обеими руками. — Иногда проходит двадцать-тридцать дней, и нет ни жаб, ни их машин. Но временами появляются чуть ли не ежедневно. Мелкие отряды мы разгоняем, от крупных прячемся.

— Да, Пьер говорил мне об этом. — Марк почесал стволом бластера переносицу. — Как ты думаешь, зачем они шастают в эти развалины? Что им тут нужно?

Сощурившись, девушка смотрела на приближавшихся врагов. Ее руки были тонкими, исхудалыми, но игломет в них не дрожал.

— Они приходят во все разрушенные города, и всюду мы их убиваем, если можем. Они приходят снова… Алферов из Западного штаба как-то сказал, что проверяется наша воля к сопротивлению. Такой эксперимент! Но он уже стоил им сотен погибших. Странно, да?

— Ничего странного, — отозвался Марк, глядя на дроми, вступивших на площадь. — Это не люди, тхара, не гуманоиды, и их понятия о ценности жизни не совпадают с нашими. Для их старейшин сотни или тысячи мертвых синн-ко — небольшая плата за полезную информацию.

Сзади подполз Кирилл, дернул его за штанину.

— Старший, а, старший! Можно стрелять?

— Я тут не начальник, — отмахнулся Марк. — Что было сказано Пьером? Огонь по его команде! Жди. А я попробую добраться к тем камням.

— Ты уж поосторожнее, братец, — сказала Ксения. — Два дня, как из реаниматора…

Марк кивнул и пополз между грудами золы и щебня, выбирая подходящую позицию. Его бластер не был оружием дальнего боя, и поражающая мощность в точке цели зависела от расстояния. Расплавить или, если удастся, срезать стволы метателей лучше всего метров с двадцати… Но машина дроми зависла дальше от развалин, и высокой травы здесь не было, а только пепел да недогоревшие древесные пни. Сад Льягосов, вспомнил Марк. Знаменитый сад, для которого Синтия Льягос выписывала яблони и сливы с Марса, и их плодов хватало на весь город… Где теперь Синтия? Жива или тоже стала пеплом в своем саду?..

Ствол метателя дернулся в его сторону, и он замер, укрывшись за кучкой камней. На лицевой пластине обозначилась дистанция: 42 метра 15 сантиметров.

Добегу, решил Марк. Пьерова команда начнет палить, возникнет суматоха, пилот не успеет сориентироваться… Прижечь бы его, пока не выстрелил… Если выстрелит, плохо! Хоть метатели средней мощности, но плазма есть плазма — камни сотрет в порошок!

Вытащив бластер из кобуры, он инициировал его и сдвинул верньер мощности до упора. Мигнул и исчез зеленый огонек — оружие распознало руку владельца. За спиной раздавался скрип, тут же сменявшийся скрежетом, будто пила резала жесть — переговаривались дроми, еще не зная, что угодили в засаду. Марк привстал, не спуская глаз с их машины. Стрелять нужно туда, где толстые короткие стволы выходят из цилиндров накопителя…

Он услышал, как грохнул метатель Пьера, как хищно засвистели иглометы, и тут же ринулся вперед. Зрение у дроми было не хуже, чем у людей, и пилот, вероятно, его заметил — синеватая молния промелькнула над головою Марка. Слишком высоко, чтобы убить, но достаточно низко, чтобы сжечь волосы… Шлем, однако, защитил.

Марк прыгнул влево, потом — вправо, перекатился по земле, вскочил, метнулся к машине как быстрая ящерка-сиренд, вскинул бластер. Со зрением у дроми было все в порядке, но реакция уступала человеческой — неизбежная расплата за мощные мышцы, крепкую кость и огромную физическую силу. Марку, впрочем, доводилось слышать, что десантники с Ваала и Тимея, весившие больше центнера, ломали дроми хребты голыми руками — или то, что заменяло им хребет.

Ударили оба излучателя, исторгнув жаркие синие молнии, задымилась охваченная пламенем земля, взметнулись вверх фонтаны раскаленного газа, но он уже был на дистанции поражения. Дважды вспыхнул луч бластера, почти невидимый при ярком солнечном свете, и стволы эмиттеров обвисли, как пара подтаявших сосулек. Сзади, на площади, по-прежнему слышался свист иглометов — Пьер со своей командой добивал врага. Игломет с разрывными иглами мог убить мгновенно лишь поразив жизненно важные органы, но звука ответных выстрелов дроми Марк не различал — видимо, тхары знали, куда целиться.

Из машины выскочил зеленокожий. Он был огромен — на голову выше Марка, в шипастом наплечнике, с метателем в могучих лапах. Фиолетовое пятно на животе размером с ладонь подсказывало, что пилот относится к касте зонг-тии, к третьему поколению. За прозрачной лицевой пластиной Марк видел его выкаченные круглые глаза и разинутую пасть, в которой метался язык, похожий на пурпурную змейку.

Пилот вытянул лапу с эмиттером, но выстрелить не успел — лазерный хлыст Марка вонзился между наплечником и шлемом. Зрачки огромного существа закатились, оружие выпало из когтистых пальцев. Он начал оседать, но это движение было не похоже на человеческое — согнулись ноги, согнулось массивное тело в пояснице под невероятным углом, и наконец шлем ткнулся в землю. «За «Мальту», — пробормотал Марк и рассек мертвеца от плеча до бедра. Хлынул поток синевато-багряной крови, и он, брезгливо морщась, отступил. Дроми, особенно мертвые, пахли отвратительно.

— Марк! — раздался голос Пьера. — Мы их прикончили, Марк! Всех, кроме этого урода!

Повернувшись, он зашагал к площади. Там, среди камней, лежала чертова дюжина дроми, истыканных иглами, и от их трупов тянуло смрадом. Близнецы Семеновы собирали оружие, которое, по анатомическим причинам, для гуманоидов не годилось — ладонь у зеленокожих была устроена иначе, а пальцы снабжены солидными когтями. Взрослые члены команды окружали последнего живого дроми, самого крупного Старшего-с-Пятном; он стоял в позе покорности, слегка наклонившись вперед и опустив могучие рука. Панчо Сантьяго держался сзади, изготовив для стрельбы игломет, девушки и Пьер хмуро разглядывали пленника. Марк их понимал; одно дело — убить в бою, и совсем другое — лишить жизни разумное существо, что просит о пощаде.

— Что будем с ним делать? — спросил Пьер. — Это ведь важный ублюдок! Пятно-то какое здоровое!

— Что с пятном, что без пятна, один черт, — пробурчал Сантьяго. — Снимем сбрую, расколем шлем, и пусть скачет в Западный Порт за тыщу двести километров. Или задохнется через полчаса, или каменные дьяволы сожрут… — Панчо сплюнул и ухмыльнулся. — Если, конечно, не побрезгают.

— Он бросил оружие, — молвила Ксения, взглядом прося поддержки у Майи. — Едва мы начали стрелять, он бросил эмиттер и лег на землю. Может быть…

Она замолчала.

— Отправим его в штаб? — Майя положила ладошку на плечо Марка. — Ты можешь с ним поговорить? Вас ведь, наверное, учили… Или в твоем шлеме есть транслятор?

— Таких трансляторов не существует, и говорить я с ним не могу, — сказал Марк. — Никто не может, ни люди, ни хапторы, ни кни'лина — гортань у нас устроена иначе, и сильно различается семантика. Средство общения только одно — язык лоона эо, но полагаю, он с. ним незнаком. Я, кстати, тоже.

— Ну и что ты предлагаешь? — поинтересовался Пьер.

Марк оглядел пленника. Дроми как дроми: зеленоватая чешуйчатая кожа, когтистые лапы, короткие ноги-бревна, лягушачья пасть на безносом лице… По что-то подсказывало: это создание необычное, не такое как другие жабы, и странность его не связана с рангом Старшего-с-Пятном или с особым положением в иерархии дроми. Что-то совсем иное, более личное, если понятие «личность» применимо к этой расе…

Закрыв глаза, он попытался прощупать ментальное поле зеленокожего. Так, как когда-то учил отец: не налаживать связь на мысленном уровне, что совершенно бесполезно, но уловить эмоции, ту ауру сильных ощущений, что генерирует в моменты стресса любое существо. Разбирайся с ними, советовал Вальдес-старший; чувства временами говорят не меньше, чем слова и мысли. Страх или радость, ненависть или приязнь, удовольствие или боль… то, что лежит в основе подсознательных реакций…

Страха дроми не испытывал, равно как ненависти или приязни к людям. Спектр его эмоций вообще оказался на удивление скудным — или, возможно, его ощущения были настолько чуждыми Марку, что он не мог ни обозначить их каким-то термином, ни, тем более, понять. Пожалуй, самым мощным и ясным чувством являлось сожаление, будто бы дроми не хотел умирать лишь по одной-единственной причине: имелись у него дела — долг?.. обязанность?.. забота?.. — оставшиеся незавершенными. Он собирался что-то сделать — сейчас?.. или в будущем?.. — но не успел, и это его тяготило. Очень сильно, понял Марк, так же, как его самого терзала память о гибели «Мальты», трех фрегатов и сотен товарищей по оружию.

Он поднял веки, взглянул на Ксению и, дождавшись ее кивка, произнес:

— Мы встретились с чем-то непонятным. Это изгой, отщепенец или, возможно, психически аномальный субъект. Он не испытывает вражды к людям и не стремится нас уничтожить. Я думаю, лучше его отпустить. Ты как считаешь, сестренка?

Ксения снова кивнула.

— Отпустить, так отпустить, — пробурчал Пьер. — Вы Вальдесы, вам виднее.

Он не спросил, каким образом брат и сестра пришли к такому заключению — о Вальдесе-старшем и его потомках ходили определенные слухи, не обидные для их семьи, а, скорее, прибавлявшие их роду уважения. На Тхаре не считалось зазорным иметь какой-нибудь пунктик — скажем, гнать ром из пьяного гриба, возиться с сирендами, коих никто не мог приручить, или, как в данном случае, заглядывать в чужие души.

— Скажи ему, чтобы уходил, — с явным облегчением вымолвила Майя. — Пусть убирается!

— Сказать не могу. — Марк улыбнулся девушке. Ее ладонь все еще лежала на его плече, и от пальцев Майи струились теплые нежные токи. — Сказать не могу, — повторил он, — но попытаюсь объяснить.

Положив бластер и лазерный хлыст на землю, Марк вытянул руку к пленнику, затем показал на летательный аппарат. Зеленокожий моргнул, нижние веки приподнялись, закрыв глаза, и снова опустились. Он все еще стоял в позе покорности, но в спектре его эмоций возникла новая нота, что-то сродни удивлению. Иди и живи, мысленно произнес Марк и представил скачущего к машине дроми. Иди и живи! Сегодня ты не уйдешь в Великую Пустоту.

Пленник выпрямился, приложил когтистую лапу к пятну на животе, что-то проскрипел и медленно побрел с площади.

Патта был потрясен — Парные Твари его отпустили. Он сделал жест благодарности и пожелал хосси-моа, с которым удалось вступить в чувственный контакт, чтобы тот дожил до Времени Пятна. Хотя, вероятно, эта Парная Тварь была вполне взрослой и способной к размножению, если судить по ее размерам. Как все существа его вида, Патта плохо различал пол и внешность гуманоидов, и более надежным критерием для него служили их рост и масса тела. Те хосси-моа, что не дотягивали до стандартов, объявленных Патриархами, воспринимались как молодь-халлаха, то есть Не-Вошедшие-в-Разум или попросту Безмозглые, чья жизнь стоила меньше обрезка когтя или упавшей с плеч чешуйки. Взрослых можно было приравнять к Старшим-с-Пятном и Старшим-под-Большими, однако главенствующую роль Патриархов-прародителей и Больших-Старших играли у хосси-моа не самые крупные экземпляры и даже не самые древние. Возраст и масса тела у них не являлись знаком мудрости и власти, и даже Отпавшим кланам, сражавшимся с Парными Тварями тысячи лет, их иерархия осталась непонятной. Патта, принадлежавший к трибе владык — или, как сочли бы на Земле, политиков, психологов и историков расы — пытался в этом разобраться, как и в других аспектах, связанных с хосси-моа, их поведением и обычаями, но достиг лишь самых скромных результатов. Да и то своими познаниями он был обязан Тихаве, а не Отпавшим, не клану Риккараниджи, в который его направили советником.

Ну было бы время, и он поймет больше! Станет, как Тихава, зонг-ап-сидура, проживет еще лет двадцать, а это немалый период. Главное, что сейчас он жив, и благодарить за это нужно Одарившего Мыслью. Одаривший велик! И только Он решает, кого спасти от гибели, а кого послать в небытие! Наверное, Патту Он спас с той целью, чтобы тот увиделся с наставником Тихавой и мог продолжить тайную миссию… Ибо Он не только велик, но и мудр!

Патта был не слишком религиозным, но, забравшись в машину, сдернув наплечники и шлем, тут же царапнул шею. Капля крови упала на пульт — единственная жертва, приемлемая Одарившим. Затем он сунул когти в пазы управления, поднял свой летательный аппарат и задал курс к обители Патриарха в Хо. Кабина выглядела слишком просторной — в ней уже не было пилотов зонг-тии и воинов из касты Получивших-Имя. Патта о них не сожалел. Они принадлежали к трибе Отпавших и к тому же являлись бойцами; ранняя смерть была их долгом.

Машина летела на запад, а он, взирая с высоты на мрачный пейзаж Холодного Мира, размышлял о тайне местных хосси-моа. Почему они живут в развалинах, где нет ни пищи, ни воды? Почему сопротивляются с таким бессмысленным упорством? Уничтожение мелких отрядов синн-ко или десятка-другого Старших-с-Пятном не наносило вреда клану Риккараниджи, сильному и весьма многочисленному. Казалось бы, те Парные Твари, что еще остались на свободе, должны изъявить покорность или, в крайнем случае, забиться в норы и молить своих богов, чтобы их не нашли и не забрали в Хо. Но они проявляли невероятную активность, причем во всех разрушенных поселениях! Логикой это не объяснялось. Патта знал, что хосси-моа очень ценят свое существование — тем более что его срок превосходил жизнь дроми в два-три раза. Однако они рисковали — и для чего? Чтобы уничтожить несколько сотен Получивших-Имя?.. Это казалось нелепым.

Была еще одна загадка, связанная с разным поведением Парных Тварей в Холодном и Теплом Мирах. Теплый Мир, вращающийся ближе к светилу и более удобный для обитания, заняли трибы Корронингаты и Синвагатаншера, тоже из Отпавших. Население этой планеты оказалось очень значительным, сосредоточенным частью в городах, частью в угодьях, производивших пищу и различное сырье. Здесь реакция хосси-моа совпала с прогнозом: устрашенные атакой на их города, пожарами и разрушениями, они предпочитали прятаться, а не сражаться. По утверждению советников из трибы Патты, изучавших Теплый Мир, многие вымерли и многие усердно трудились, получая за это пищу и кров. Но здесь, в Холодном Мире, ситуация была другой.

Патта решил, что хотя Парные Твари, сражавшиеся с кланами в Великой Пустоте, принадлежат к одной и той же разновидности, их группы сильно отличаются друг от друга. Эти отличия представлялись не такими, как среди дроми, где одни кланы производили бойцов, другие — правящую элиту, торговцев, техников или рабочих определенной специальности. Структура общества у хосси-моа была намного сложнее, что, вероятно, объяснялось наличием двух полов и способом размножения. Особенности индивидуумов, как и групп, обитавших на разных планетах, были выражены резче, что вносило в их планы и действия элемент случайности. На первый взгляд — беспорядок и хаос! Но в этой путанице таилась некая система, порождавшая импульсы озарений, стремительный прогресс и удивительную способность к выживанию. Патта давно уже осознал, что земные хосси-моа развиваются быстрее, чем его собственная раса, имеют более совершенные корабли и более мощное оружие. Знал он и другое — что его народ, миллионы кланов в сотнях миров, племя, превзошедшее числом всех хосси-моа Галактики, медленно, но верно движется в тупик.

Эта война тоже являлась тупиком. Тихава, зонг-ап-сидура и наставник Патты, предупреждал, что тупики бывают разные — где стена, где яма, а где бездонная пропасть. Есть тупики, где можно остановиться, повернуть назад и выбрать верную дорогу, и есть другие, где ждут катастрофа и гибель. Война с земными хосси-моа как раз и была таким тупиком.

Внизу появились океанский берег, руины города и взлетно-посадочное поле, которое строили пленные. Затем возникли башни Хо и самая высокая из них — обитель Патриарха. Сбросив скорость, машина начала снижаться.

Трупы дроми и их оружие Пьер сжег своим метателем — на земле остались только основательные ямины с кучками пепла. Девушки отвернулись — зрелище было неаппетитное, а запах — того хуже. Марк вытащил запасную батарею, зарядил свой бластер, потом стал совать Ксении и Майе сухие плитки рациона, не очень вкусного, зато питательного. Но они отказались от еды, заметив, что пригодится в дороге, ибо до Никеля путь неблизкий, четыре с лишним тысячи километров по горам и плоскогорьям, и съедобного в тех краях лишь мхи, да крысы, да каменные дьяволы. Однако напиток из фляжки попробовали все, и близнецы принялись вспоминать, какие соки из фруктов готовила Синтия Льягос, какие пышки пекла тетка Кармен, хозяйка «Бильбао», где было лучше мороженое, в «Сладкоежке» у Боба Пинча или в «Португальском кафе», которое держал дон Альфонсо. Обсудив эти проблемы, они затеяли яростный спор: Кирилл жалел, что отпустили жабий транспорт, и клялся, что смог бы сунуть пальцы в отверстия панели и совладать с машиной; Прошка ему возражал, утверждая, что без когтей никак, что пальцы хоть и лезут в щель, но до контактных клавиш не добраться — сам проверял не раз, дергается жабья хренотень, но не летит и не едет; Павел же, знаток военной техники, братьев высмеял, сказав, что оба — идиоты, дело не в пальцах и когтях, а в особой штуковине вроде компьютера, что отличает своих от чужих. Не придя к единому мнению, братья обратились к Марку, и тот пояснил, что по инструкции технику дроми использовать нельзя — многие их аппараты, как и земные устройства, способны к самоликвидации.

Под эти разговоры они вернулись в медицинский центр и спустились вниз, в свое убежище. Рядом с просторной ординаторской был кабинет поменьше, где спали девушки — судя по табличке на дверях, там обретался когда-то доктор Каширин, ювенолог. Ксения повела Марка туда и, заметив, что Майя колеблется, будто желая оставить их наедине, обняла ее за плечи и потянула за собой.

Марк шагнул в комнату и замер, пораженный: все ее стены были увешаны картинами, пейзажами Ибаньеса: на одной стене — прежний город, каким он был два с лишним года назад, на другой — нынешний, обращенный в руины. Память детства мгновенно вернулась к нему, пронзив острой болью: вот колледж, где он учился, вот городской театр, госпиталь, здание музея, уютные таверны и кабачки, виды улиц и площадей, вот сад Синтии Льягос, дома Серано, Алферова, Семеновых, Сантьяго, а вот и его собственное жилище, усадьба Вальдесов. Серый, желтый и розовый камень, черепичные крыши, портики и колонны, широкие светлые окна, палисадники, засаженные цветущим мхом… А напротив — ужас разрушения: хаос разбитых строений, пепел, обугленная земля и обгорелые скелеты…

Он повернулся к Майе, и девушка, прочитав в его глазах вопрос «зачем?..», сказала:

— Чтобы помнили.

— И чтобы город снова стал таким, — добавила Ксения, кивнув на картины с прежним Ибаньесом. Они были как окна в прошлое, в минувшие безвозвратно детство и юность, а настоящее глядело на Марка с другой стены, вселяя темные мысли о смерти и отмщении. Майя писала по старинке, световой палитрой на полихромном пластике, и оттого ее пейзажи, сохраняя объем, не походили на голографию; в них было то, что видел художник, а не объектив фиксирующего реальность прибора.

Марк поглядел на одну стену, на другую, подумал, что горе и счастье ходят рядом, и спросил:

— Как ты это делаешь? Мне кажется, что рисовать на поверхности слишком опасно.

— Все здесь. — Майя коснулась виска. — Я помню все, что вижу, и рисую здесь.

В дальнем конце комнаты, за постелями девушек, стоял мольберт с листом пластика. Майя надела перчатки-палитру и принялась неторопливо выбирать цветовые кольца: черный цвет угля, серый — камня и пепла, бурый — опаленной почвы и самый яркий из них, фиолетовый, оттенка неба. Из ее пальца ударил черный лучик, коснулся пластика, побежал по его белоснежной поверхности, оставляя тонкий четкий след. Вскоре к нему добавились серый, бурый, фиолетовый лучи, и перед Марком начала стремительно возникать картина: площадь, где они сражались с дроми, руины жилища Льягосов, пни на месте сада и, в отдалении, машина зеленокожих с нацеленными на площадь метателями. Они с Ксенией смотрели на творившее перед ними волшебство, а лучики все бегали и бегали туда и сюда, извлекая из прошлого фигуры дроми и людей, Пьера с тяжелой трубой излучателя, бегущего к машине Марка, Панчо, присевшего у развалившейся стены, близнецов Семеновых…

— Она постоянно рисует, — прошептала Ксения. — Я думаю, чтобы отвлечься от мыслей о сестренке и родителях. Но теперь… — Она сделала паузу, потом выдохнула прямо в ухо Марка: — Теперь ты здесь.

— Теперь я здесь, — так же тихо отозвался Марк. — Я здесь, и ей не тринадцать лет.

Ближе к вечеру Пьер с близнецами отправился с обходом наверх, а девушкам, Марку и Панчо велел ложиться спать. Дорога в Никель была долгой и нелегкой — собственно, никакой дороги не было, так как в мирные времена с рудником сообщались по воздуху. Но летящий флаер был бы слишком заметен, да и флаеров на Тхаре почти не осталось.

Сантьяго быстро уснул, а Марк все ворочался, думал о погибшей эскадре, о матери и отце, о Ксении и Майе, и так продолжалось до той поры, пока от шлема, лежавшего в изголовье, не долетел тихий перезвон. Натянув шлем, он услышал тихий бестелесный голос: «Двадцать два тридцать четыре местного времени. Получен сигнал от маяка. Координаты…» Сдвинулась лицевая пластинка, возникла россыпь символов и цифр, и Марк, вглядевшись в них, покачал головой: Арсенал находился почти у северного полюса планеты.