Дорога крутилась между скал, то уводя в прохладную тень, то выбрасывая грузовик на каменный зной. И всегда внизу бурлила река. На пологих спусках шофер выключал мотор, сквозь шум гравия доносились звуки воды. Реки сменяли друг друга, неотступно сопровождая дорогу. Каждая река имела свой цвет, свою повадку.

Аянка вильнула в сторону, и началась другая река, названия которой Женя не знала; река эта была густо-зеленая, как хвоя, и текла она неровно, то разливаясь плесами, то вспыхивая пенистыми перекатами.

Желто-белые бомы, гладкие огромные каменные столбы, нависали над дорогой. В зеленых долинах застыли гурты овец, похожие на перистые облака.

На поворотах Женю бросало к Тулину, она чувствовала плечом его плечо. Однажды он поддержал ее, обняв за пояс. Женя старалась отвести руку, он стиснул ей пальцы и сказал:

— Скоро начнутся дубовые рощи.

Он сам отнял руку, и Женя крепко схватилась за скамейку. Они ехали в открытом кузове грузовика и старались не смотреть друг на друга. У каждого из них была своя сторона дороги.

Тулин чувствовал напряженное ожидание Жени. Это волновало, он знал, что это ожидание будет нарастать, пока настороженность не уступит место нетерпению. Все перипетии этой старинной игры были хорошо им изучены. Если он сейчас попробует поцеловать Женю, то она возмущенно оттолкнет его, назовет нахалом и будет дуться. Правда, всерьез она не обидится; ни одна женщина не может всерьез обидеться на подобное, потому что это не оскорбление, это скорее дань восхищения. И женщины это прекрасно чувствуют.

Как хорошо, что он может свободно думать об этом. Ему не забыть жалкого вида Крылова в истории с Леной. Да и с этой, другой, чья фотография стояла на столе, тоже что-то сложное. Бедный Серега, всегда ему достаются слишком сложные ситуации. Он все принимает всерьез, как будто любовь нуждается в размышлениях. Здоровая доля цинизма — вот что гарантирует от ненужных переживаний. Сейчас они тем более ни к чему. Любвеустойчивость — хорошая штука в период напряженной работы. Надо уметь подчинить себя разуму. Рационализм? Ну и что ж, ничего зазорного в рационализме нет. Мы живем в век рационализма. Чувства, всякие эмоции мешают разуму, а волнения, особенно сердечные, отвлекают. И все же как приятно чувствовать волнение Жени! Дать ей влюбиться? Не стоит. Нехорошо. Но если она может разлюбить Ричарда и влюбиться в него, значит, она не по-настоящему любит Ричарда, чего же ради страховать ее от ложных чувств? Естественное развитие — самое лучшее и правильное развитие.

Зеленые лавины лесов катились с отрогов гор все гуще, все зеленей. Снижаясь, дорога уходила в пятнистые рощи, рассекала шумные поселки и снова ныряла в густую цветущую зелень кленов, синеглазых сливовых плантаций, и вдруг из-за поворота навстречу ударил свет. Казалось, этот солнечный, начинающий припекать день не мог стать светлее, а вот стал. Мягкий струистый свет вырвался откуда-то снизу, как будто его излучала сама земля навстречу слепящим бликам солнца, рассыпанным в листве. Тени посветлели зыбкой синью. Воздух заголубел, приобрел подвижность.

— Море, — сказал Тулин.

Женя вскочила, в лицо ударило серебряное, огромное, видное с высоты далеко-далеко. С каждым поворотом дороги оно раскрывалось все глубже. Его свет трепетал на лице Жени, и всей кожей она чувствовала его прикосновение. Глаза ее широко раскрылись, вбирая громадность моря и раскинувшийся внизу белый, нарядный город, длинный мол, игрушечные кораблики у пристани, расходящийся след от парохода. Свежий ветер обдувал ее щеки.

— Как здорово! — сказала она.

Руки Тулина сжали ей голову, повернули к себе, и она увидела рядом его глаза, тоже заполненные этим серебряным светом. Женя рванулась, но тотчас почувствовала крепость его рук, увидела жесткую морщинку на переносице и вдруг подумала, что Ричард никогда не осмелился бы вот так обращаться с ней. Она стиснула губы и закрыла глаза.

Секунда, которая длилась затем, состояла из многих отдельных событий: оранжевые спирали завертелись на смеженных веках быстро, медленней, остановились, замерли в ожидании. Потом снаружи что-то изменилось. Она открыла глаза. Тулин по-прежнему смотрел на нее. Но теперь он улыбался и смотрел издали. Женя попробовала разнять его руки. Он не двинулся, он смотрел на нее и задумчиво улыбался.

— Пустите меня сейчас же! — сердито крикнула она.

Он словно не слышал. Она была уверена, что он не видел ее, он смотрел куда-то дальше.

Вздохнув, он разжал руки. Она отстранилась, негодуя от испытанного унижения. И поняла, что он отпустил ее не по ее требованию, а потому, что сам захотел так.

— Мне большого труда стоило не поцеловать вас, — сказал он.

Злость помогла ей справиться с собою.

— Трудитесь, трудитесь, может быть, вам удастся превратиться в человека.

— Я затрачиваю столько сил, борясь со своим чувством, — задумчиво продолжал он. — Видите ли, сейчас у нас такая страдная пора, что всякое увлечение — непозволительная роскошь. Надо экономить силы и время. Но, с другой стороны, расход сил на сдерживание чувств растет. Существует точка, где перестраховка станет невыгодной.

— Постройте кривую, — сказала Женя. — Сделайте график, найдите точку пересечения.

— Я нашел, — Тулин открыто посмотрел в глаза Жене. — Я решаю в уме не хуже Ричарда. У меня хорошие математические способности.

— Зачем вы мне испортили настроение? — сказала Женя. Она повернулась к морю. — Что это за башня на горе?

— Развалины древнего монастыря. Четырнадцатый век. Хотите конфетку?

— Спасибо.

— У вас брови круглые, как крылья ласточки.

— А что… вот там?

— Элеватор. Правее театр, а слева, у мыса, стадион. Далее идут санатории, остальные достопримечательности лучше всего узнать из путеводителя. Я преподнесу его вам. Впервые я вижу глаза, которые могут так меняться. Я хочу рассказать, какой я вас вижу.

Вдохновение помогало ему найти безошибочный тон и точные слова. Стоило хоть где-то сфальшивить, выбрать чересчур восторженное выражение — и вся постройка рухнула бы. Но Тулин уверенно скреплял ее безразличием человека объективного, грубоватостью мужчины, не умеющего говорить комплименты, иронией, которой прикрывают восхищение.

Постепенно ее насмешливо-надменная улыбка исчезала. Больше она не пыталась прерывать, он понизил голос, некоторые слова его заглушал шум машины, и тогда она слегка наклонялась к нему. Он наверняка знал, что никто никогда еще так откровенно не описывал ее глаза, руки, фигуру, ее жесты, походку. Чувствуя ее волнение, он испытывал некоторую горечь и зависть. Ему тоже хотелось не знать, что будет дальше, но он-то знал все наперед.

Теперь он мог взять ее за руку. Но он не взял. Когда на повороте его качнуло к ней, он почувствовал ее грудь и спокойно отстранился. Медлительность и перерывы составляли сами по себе удовольствие.

Машина подъехала к складу. Тулин уговорился с Женей встретиться через полтора часа в кафе у пляжа.

То, что он слышал о Богдановском, руководителе крупнейшего управления, никак не вязалось с этим дочерна загорелым, будто закопченным человеком, похожим на мастера тракторных мастерских. Сапоги гармошкой, ковбойка, тюбетейка, цепкие, железные пальцы — в его облике странно соединялись рабочий с мужичком.

И конторка, где принимал Богдановский, с беленькими занавесками, простеньким желтым столиком, письменным прибором из красной пластмассы, тоже напоминала кабинет какого-нибудь районного начальника.

Тулин был разочарован. Маскарад? Но невозможно было представить Богдановского среди ковровых просторов московского кабинета, в черном костюме с галстуком.

С видом снисходительным и подчеркнуто вежливым (ученый в гостях у мастерового) Тулин осведомился, чем он может быть полезен.

Позже, передавая Жене подробности разговора, он никак не мог понять, каким образом Богдановский, незаметно ускользая от ответа, за несколько минут изменил положение, заставив Тулина отвечать, доказывать, оправдываться, упрашивать. С ловкостью фокусника орудуя короткими вопросами и междометиями вроде «ну», «а-а», «ойя», Богдановский отсекал все лишнее, вытаскивал суть дела, часто невыгодную для Тулина, схватывая на лету, казалось бы, чисто научные тонкости.

Под взглядом его жуликоватых маленьких глаз Тулин, пожалуй, впервые почувствовал перед собой собеседника, соображающего быстрее и лучше.

За каких-нибудь двадцать минут Тулин, против своей воли, изложил состояние исследовательских работ группы, основные организационные трудности и ближайшие перспективы. На любом совещании ему потребовалось бы на то же самое не меньше двух часов.

Стоило упомянуть про денежные затруднения, как Богдановский стал допытываться о причине сокращения ассигнований. Тему хотят передвинуть в какой-то резервный план. Почему? Считают ее ненадежной, то ли получится, то ли нет. А есть на это основания? Таких оснований нет, пока результаты успешные, просто слишком проблемно, ну и рискованно. Но вначале-то не боялись? Следовательно, что-то изменилось? Может быть, повлияли чьи-нибудь отзывы? Чьи же?

— Ну, кое-кто из учеников Денисова, — неохотно сказал Тулин.

— Но Голицын ведь тоже против? — Богдановский уколол его быстрым взглядом.

Тулин хотел сказать: «Так, значит, вам все известно?» — но тут же мысленно продолжил диалог.

Богдановский: «Разумеется, я навел справки».

Тулин: «Чего ж мы теряем время?»

Богдановский: «Я-то не теряю, я узнаю не обстоятельства дела, а вас».

Такой оборот был невыгоден, поэтому он задумчиво и неторопливо сказал вслух:

— О, Голицын — это отдельная история! Я как раз собрался приступить к ней.

— Не стоит. Все ясно.

И тут Богдановский несколько отвлеченно изложил следующие обстоятельства. Допустим, имеется некое месторождение в горах. Там сейчас работает экспедиция. Это район частых гроз, авиация не в состоянии обеспечить связь и регулярное снабжение. В ближайшее время необходимо разворачивать добычу. Спрашивается, возможно ли проложить бесперебойную и безаварийную воздушную дорогу через грозы в данный район?

Отработанные условия напоминали алгебраическую задачу, которую Богдановский, очевидно, задавал не впервые.

Тулин сразу оценил, какие огромные возможности открывает перед группой предложение Богдановского, — можно будет самым эффектным способом опробовать новый метод, работа группы получает независимость, конкретные сроки, адрес, размах, поддержку.

Сдерживая радость, Тулин произнес как можно неохотнее:

— Попробовать, что ли.

Богдановский понимающе усмехнулся.

— Сколько времени понадобится? Обеспечим вас всеми средствами.

— Так не бывает. — Тулин засмеялся, обдумывая ответ.

— Имейте в виду, десять лет меня не устроят, назовете месяц — не поверю.

Тулин чувствовал, как за этим высоким, отвесным лбом взвешивается каждое его слово. Это был экзамен. Надо было сдать его на «отлично». Он спросил:

— Вам когда-нибудь приходилось заниматься научной работой?

— А вам когда-нибудь давали задание найти за год залежи, допустим, кадмия?

Они посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.

— Вы ждете, чтобы я назвал срок? — спросил Богдановский.

Тулин кивнул.

— Полгода. Реально?

— Год, — сказал Тулин.

— Вам уже удается отличать поля гроз от полей ливней?

— Однако! Вы хорошо осведомлены.

Богдановский ожидающе молчал.

— Кто ж это вас информировал?

Богдановский нахмурился.

— Давайте условимся, — сказал Тулин, — научные заботы — наши заботы.

— Хорошо. Самоуверенность всегда полезна. Тогда нужны гарантии.

— То есть? — Тулин не поспевал за скачками его рассуждений.

— У вас кот в мешке, — нетерпеливо пояснил Богдановский. — Развязать не хотите. Ваше право. Денег надо много. Деньги государственные, не мои. Давайте гарантии.

Тулин развел руками.

— Расписку?

— То-то. Правда ваша… — Он прищурился. — Честолюбие кое-что весит, но недостаточно. Сколько денег надо и прочего?

Когда они занимались подсчетами, в кабинет вошла молодая женщина. Крепкие, круглые щеки, большие серые глаза. Что-то знакомое почудилось Тулину в ее облике. Почувствовав вопросительный взгляд, она недоуменно посмотрела на него. Ничего не отразилось на ее лице. Она видела его впервые, а между тем он знал ее. Откуда? У него была отличная зрительная память, и то, что он не мог вспомнить, раздражало его.

Богдановский называл ее Наталией Алексеевной. Получив подпись на бумаге, она ушла.

— Вся соль в том, что я не имею права ошибиться, — сказал Богдановский, разглядывая листок с записями. — У вас в науке ошибки плодотворны, во всяком случае, неизбежны… У нас они просто исключаются. Прорубать дорогу в горах? Сотни миллионов. И время. А сколько стоит время? Во сколько вы цените месяц своей жизни?

Тулин улыбнулся.

— Вы правы.

— А два года для государства — это, может быть, тоже бесценно. Тысяча дорожников затратит два года. Две тысячи лет человеческих. Зато надежно. И зато поздно.

— Вспомнил! — вдруг сказал Тулин.

Богдановский запнулся.

— Простите, — сказал Тулин. — Я вас слушаю.

Риск был слишком велик, чтобы Богдановский мог сразу принять решение. Предстояло взвесить множество «за» и «против», и одним из важнейших среди всех обстоятельств был человек, сидящий перед ним. Как ни крутись, но в конечном счете многое сводится к таланту одного человека, способного или не способного быстро разрешить проблему. Если бы можно было посадить на это дело сто ученых! Но в том-то и дело, что в науке количеством не всегда возьмешь, тут часто решает чья-то догадка, чье-то озарение. В тщетной надежде он вглядывался в Тулина, пробуя представить, что творится в этой голове. К сожалению, всегда в конце цепи оказывается один человек. На одном конце один, на другом конце другой. Другим был он, сам Богдановский. Между ними расположились месторождения руды, будущие рудники, экспедиция, заводы, для которых предназначена эта руда, самолеты, исследовательские группы, дорожники, судьбы тысяч людей. Так или иначе все, что должно быть сделано, будет сделано, оно не зависит ни от Тулина, ни от Богдановского, но так или иначе — вот в чем суть. Можно сделать так, можно иначе. Всегда все сводится к «да» и «нет». Много лет ему приходится выбирать между этими двумя ответами. В сущности, то же самое делает кибернетическая машина. Он старался быть точным, быстрым, как машина. Кое-кто упрекал его за это, называл бездушным. В их устах «машина» звучало осуждающе. Почему? Ведь машина — дитя человеческой мысли. В нее вложено лучшее из того, до чего дошло познание. Почему можно учиться у книг и стыдно учиться у машины?

Он не имел настроений. Благодаря этому он мог учитывать настроения окружающих. Он учитывал жалость, слабость людей. Но для этого у него самого не должно было быть никаких слабостей. Он привык посылать людей в тайгу, в горы, взваливать на себя ответственность за решения, меняющие облик страны, он знал себя и был спокоен. Тут же ему приходилось, в сущности, перекладывать ответственность на другого. Кто он, этот красивый парень с умными, веселыми глазами, немного хитрый, немного фатоватый, немного нахальный?

Хотелось верить ему, и что-то настораживало.

«Слишком эмоционален», — думал Богдановский.

— Итак, считаем, что дорога ваша накрылась, — сказал Тулин.

Богдановский промычал и непроницаемо заулыбался.

— Вы не пожалеете, — пообещал Тулин. — Вы войдете в историю науки. Я уверен, что эффект превысит наши предположения.

«Хотел бы я знать, в чем ты уверен, — думал Богдановский, — в себе ты уверен или в деле своем уверен?»

Разыскав в одной из комнат Наталию Алексеевну, Тулин попросил ее выйти в коридор.

— Вы Наташа? — спросил он.

Она настороженно кивнула.

— Я вас узнал…

Она спокойно ждала.

— …по фотографии. Отгадайте, где я мог ее видеть.

Она развеселилась.

— Это что у вас, способ знакомиться?

— На карточке вы были в свитере с двойной полоской.

А сейчас она была в синем халатике с закатанными рукавами, загорелая, высокая. Он был слегка разочарован. Почему-то он представлял ее себе томной, грустной, маленькой. Перед ним была спокойная, уверенная в себе женщина, и лишь в глазах, добрых, мягких, сохранилась та самая Наташа, которая запомнилась ему.

Разговаривать с женщинами Тулину всегда было легче, чем с мужчинами, однако здесь он натолкнулся на нечто особое. Несмотря на загадочные фразы, сам по себе он, видимо, не возбуждал у нее любопытства. Казалось, что лишь по доброте и деликатности она не уходит.

Он протянул ей руку.

— Тулин Олег Николаевич.

— И что же дальше?

— Значит, вам ничего не известно обо мне. Безобразие! А я кое-что знаю о вас. Заиндевелая роща. Лыжи. Снег на вязаной шапочке. Два часа я оставался наедине с вашей фотографией, пока не пришел хозяин.

— Моя фотография… — Она сразу застыла. — Так вы Тулин! Ну да, конечно… — Глаза ее блеснули, но она ничего не спрашивала…

— Ну если вам и это неинтересно, то прошу прощения. Я был прав.

— В чем?

— А когда доказывал Сереге, что не стоит к таким вещам относиться серьезно.

— Где он? Как он? Когда вы его видели?..

Он посмотрел на часы.

— К сожалению, я спешу.

Следовало бы разыграть ее, но он увидел, что для нее это слишком серьезно. И в нем шевельнулось что-то вроде зависти.

— Ладно, молитесь на меня. Крылов со мною. Нет, не здесь, в сотне километров отсюда. Хотите адрес? Этот меланхолик сойдет с ума, когда узнает, что я вас встретил.

— Не говорите ему ничего. Я сама.

Не доверяя своему чутью, он спросил:

— Вы не хотите видеть его?

Должно быть, она отлично владела собой. Мягко и доверительно-просто она сказала:

— Да, пожалуй, уже поздно. Не стоит. Так будет лучше.

Она была не из тех, кого можно расспрашивать или уговаривать. Но все же она была женщина, и Тулин достаточно хорошо их знал.

— Вот вам адрес.

Бедняга, подумал он про Крылова, не так-то ему будет просто с ней.