Глава 14
Яма

– Безрассудство! Какое безрассудство!

Доктор Аригато Оэ гневался. Его породистое лицо уроженца Авалона налилось кровью, глаза сверкали, волосы были растрепаны – он то и дело запускал в них пятерню. Калеб молчал. Плечо и ключица, прикрытые биопластырем, уже не болели, от заживляющих препаратов, введенных киберхирургом, клонило в сон. Мысли в его голове кружились с ленцой, голос доктора жужжал словно надоедливая муха. Спорить с ним Калеб не собирался. Конечно, доктор Аригато побывал во многих диких мирах и не раз подвергался опасности, но все же истребление чудовищ не относилось к привычным для него делам. Что тут обсуждать, о чем спорить? Идущий с Охотником делит профессиональный риск, это неизбежно и не нуждается в объяснениях.

– Доктор Кхан едва не лишилась жизни! Вы, наш защитник, тоже! – Аригато, подчеркнув свои слова, яростно стукнул кулаком о ладонь. – И если бы это произошло, экспедиция была бы на грани срыва! Из-за каких-то земноводных тварей и вашей глупой бравады! Я мог потерять ценного специалиста, не говоря уж о защитнике! Мог остаться один на один с этим… этим… отродьем Монастырей! Вы понимаете?

«Боится монаха, – подумал Калеб. – И правильно; святому братцу спину не подставишь, в глаза не заглянешь – это уж совсем опасная затея… А вот о докторе Кхан лучше промолчим. Пустое дело о докторе заботиться, доктор наш – самостоятельная личность. Ей решать, куда и с кем идти, какие творить безрассудства, кого любить, с кем враждовать… И с кем умереть, если случится такая беда».

Он ощутил на плечах ее руки; долго, бесконечно долго они падали на камень под смертельным бичом, занесенным судьбой. Они могли сегодня умереть. Оба. Вместе. Он знал, что этого никогда не забудет.

Аригато Оэ смолк – кажется, был удивлен, что не слышит ни оправданий, ни возражений. Глаза Калеба скользили по лаборатории, по ее стенам и потолку – от окон, прикрытых силовой завесой, к полевому анализатору, к терминалу связи, боксам за прозрачными перегородками, сканерам и центрифугам. Анализатор работал – на его пульте мерцали огоньки, вращался, негромко пощелкивая, диск с образцами. На висевшем в воздухе экране мелькали неведомые Охотнику символы.

– Впредь я запрещаю вам… – начал глава экспедиции.

«Хватит», – решил Калеб и поднялся. Бывали у него разногласия с клиентами, но на всякий спор было и средство кончить дело миром. Изменить договор, или просто уйти, или условиться о компенсации… Последнее действовало безотказно.

Он шагнул к выходу, помедлил на пороге и прикоснулся к пластырю, закрывавшему грудь и плечо.

– Вы накачали меня лекарствами, сьон… хочется спать… Но утром я буду здоров и смогу отправиться за образцами в Яму. Помните, вчера вы об этом говорили?

Аригато Оэ замер с раскрытым ртом. Секунду-другую он пребывал в оцепенении, потом начал бормотать, поглаживая бородку:

– За образцами… значит, за образцами… Это важное задание, Охотник, и я рад, что мы пришли к согласию, очень рад! Утром я вас проинструктирую… нет, лучше я пошлю с вами Десмонда… Под вашей охраной он справится за пару часов… Так устроит, Охотник?

– Вполне, – ответил Калеб и покинул лабораторию. Спустившись вниз, он пересек вестибюль, где служанка Фейла протирала маленькие изящные столики и скамьи с резными спинками, бросил взгляд в окно на солнце, низко висевшее над морем, и направился в комнату Дайаны. Нагая, погруженная в целительный сон, она застыла на широком ложе. К левому боку девушки, там, где были сломаны ребра, присосался кибермед, похожий на маленького спрута с тонкими, чуть подрагивающими щупальцами. Кажется, лечение продвигалось успешно – красный огонек на корпусе прибора сменился зеленым.

На постели, скрестив стройные ноги, сидела Зарайя. Окутанная водопадом темных волос и неподвижная, как статуя; лишь взгляд ее перебегал с лица Дайаны на кибермед и обратно. Она не повернула головы, когда вошел Калеб.

Охотник уставился на женщину.

– Что ты тут делаешь?

– Жду. Ей нельзя быть в одиночестве. Проснется, захочет есть, захочет пить… захочет услышать чей-то голос… вспомнит про шатшаров, испугается… Нужно сидеть рядом.

– Не испугается, – заверил ее Калеб. – Не испугается, но хорошо, что ты с ней.

– Быть-есть время, когда женщина с мужчиной, и есть другое время, когда женщина с женщиной. Так надо. Я знаю, – сказала Зарайя и с опаской покосилась на кибермед. – Это… это живое?.. Оно светит разными огнями, подрагивает и иногда жужжит… Живое?

– Мертвое. Его придумали, чтобы лечить, и Дайана скоро будет здорова. Оно такое же, как создания из металла, что охраняют дом. Ты ведь их не боишься?

– Нет. Вы, люди с небес, заставили мертвое двигаться и делать то, что вам нужно. Носить грузы, летать, даже лечить… Я понимаю.

Кивнув, Калеб вышел в коридор, а оттуда перебрался в свою комнату. Веки его слипались, и чудилось, что окружающий мир погружен в непривычную тишину, лишенную запаха и вкуса. В этом таилась опасность, и он подумал, что не стоило вводить седативные препараты. В конце концов, боль была для него частым и привычным спутником.

Он вытянулся на постели и закрыл глаза. Что сделано, то сделано, и сожалеть ни к чему; завтра острота восприятия вернется.

Завтра… завтра он увидит Дайану…

Как всегда, он спал без сновидений.

– Фейла? Вы сказали, Фейла? – произнес Аригато. – Кто она?

– Служанка, сьон. Возится сейчас внизу. Удобный случай – наши комнаты тоже стоит прибрать. Подмести, вытереть пыль… такие будут у нее воспоминания.

– Хорошо. Приведите ее, брат Хакко. Думаю, к вечерней трапезе мы закончим. Нельзя, чтобы ее отсутствие встревожило слуг.

Монах удалился. Аригато велел Десмонду подготовить бокс, и ксенобиолог перенес туда церебральный сканер, пристроив его над креслом киберхирурга. Разумеется, о полостных исследованиях не было речи, лишь пункции нескольких отделов мозга и наиболее важных органов. Прежде всего гипофиза, средоточия фактора Х, загадочного энзима… Крысы в корабельном виварии прожили уже шесть дней и умирать не собирались. Это впечатляло.

Десмонд включил экраны, передвинул их, добиваясь лучшего обзора, потом занялся проверкой киберхирурга. Аппарат, точная копия оставшегося на корабле, выпустил две пары гибких щупалец с тонкими иглами, нацелив острия в пустоту над креслом. Раздвинулась диафрагма блока проб, и Десмонд вставил в нее обойму с крохотными контейнерами. Их заполнят биологические субстраты, образцы крови, межклеточной жидкости и вытяжки из различных тканей.

– Все в порядке, сьон. – Ксенобиолог раздвинул дверцы бокса. – Где эта женщина? Я готов.

– Мы уже здесь, – отозвался брат Хакко, шагнув в лабораторию. Вслед за ним шла мрачноватая женщина с уродливым шрамом на щеке. Ее глаза неотступно смотрели в затылок адепта и казались затуманенными, словно она спала на ходу, губы были плотно сжаты. Не очень миловидная, но крепкая, отметил Аригато Оэ. Простолюдинка, судя по широкому лицу и выступающим скулам.

– Начнем? – спросил Десмонд.

– Через несколько минут. Включите запись, я должен ее расспросить. – Доктор Аригато осмотрел женщину и бросил: – Назови свое имя и раздевайся.

Она не шевельнулась.

– Делай, что тебе сказано, дочь моя, – произнес священник. – И отвечай на вопросы, которые тебе зададут.

– Фейла мое имя, – пробормотала женщина и сбросила одежду. – Быть-есть Фейла из дома горшечника Хауга.

– Сколько ты прожила?

– Видела солнце шестьдесят семь раз.

– Рожала? Когда?

– Девять солнц назад.

– Это подходит. – Доктор повернулся к брату Хакко. – Мне нужны две группы объектов: нерожавшие женщины и те, у кого были роды в последние десять-пятнадцать лет. Я хочу сравнить показатели… хмм… их метаболизма. Понимаете, беременность ведет к гормональной перестройке и другим изменениям, которые…

Священник дернул бровью.

– Не утруждайтесь, сьон, мне это известно. Мы, скромная монастырская братия, не такие невежды, как полагают в Архивах. Во всяком случае, некоторые из нас.

– Готов поверить, святой брат. Итак, здесь, в доме, пять женщин… четыре, если не считать Зарайю, слишком благородную для наших опытов… Исследуем их, и еще десятка три вы приведете из города. Это возможно?

– Не вижу препятствий, сьон доктор. Я же сказал вам: их будет столько, сколько захотите.

Сделав жест благодарности, Аригато Оэ снова оглядел Фейлу.

– У тебя шрам на лице. Откуда?

Она внезапно всхлипнула.

– Пещеры…

– Что – Пещеры?

– Туана… Туана, моя дочь…

По лицу Фейлы текли слезы.

– Что с ней случилось? Она умерла?

– Она в Пещерах… Я ее не видела… давно, так давно!.. Я пошла к Пещерам и стала ее звать… я приблизилась к решетке, и воин ударил меня… – Прикрыв лицо ладонями, она зарыдала. – Туана, свет моих глаз! Дитя моего чрева! Туана, Туана!

Доктор Аригато поморщился.

– Успокойте ее, брат Хакко. Резкие телодвижения не пойдут на пользу нашему эксперименту.

– Разумеется, сьон. – Священник коснулся затылка Фейлы. – Все хорошо, дочь моя, все хорошо… не плачь… – Его голос перешел в тихий журчащий шепот. – Забудь все плохое, что случилось с тобой… забудь Туану и воина, ранившего тебя… этого никогда не было… это лишь твои сны, плохие сны… я велел им больше тебя не тревожить… не плачь, не плачь…

Но слезы текли ручьем. Женщина продолжала рыдать.

По лицу монаха, обычно бесстрастному, скользнула недовольная гримаса.

– Проблемы? – спросил Аригато Оэ.

– Ее потрясение требует более сильных мер, – пробормотал брат Хакко, положил ладони на плечи Фейлы и резко развернул ее лицом к себе. – Я говорю, забудь и не плачь! – Теперь его голос звучал громко и повелительно. – Твоя душа спокойна, ты не помнишь горя! Ты слышишь меня, только меня! Слышишь и выполняешь мои приказы!

Лицо женщины окаменело. Ее руки упали, взгляд не мог оторваться от глаз священника.

– Вот так, – произнес монах. – Никаких проблем. Что теперь, сьон доктор?

– Пусть сядет в кресло и расслабится, – сказал Аригато, махнув рукой. – В кресло в том боксе.

Стискивая плечо Фейлы, брат Хакко направился с ней к киберхирургу. Женщина покорно села, будто не замечая мерцавших в воздухе экранов и манипуляторов с тонкими иглами. Мягкие зажимы охватили ее шею и конечности, кресло качнулось, раздвинулось, став узким ложем, раструб сканера навис над ее головой.

Аригато Оэ кивнул Десмонду.

– Приступайте. Начнем с вытяжек из мозга и яичников. Ну и, разумеется, пробы крови.

– Да, сьон.

Щупальца киберхирурга начали плавно опускаться. Две иглы коснулись кожи повыше висков, прокололи черепную кость и достигли мозга, игла третьего манипулятора вошла в сонную артерию на шее, четвертая вонзилась в пах. Лицо Фейлы не дрогнуло – иглы были тоньше волоса.

Дайане снился сон. Она опять была на Авалоне, в саду, среди жасминовых кустов, усыпанных белыми цветами. Она ощущала их тонкий нежный аромат и, сознавая, что находится во сне, подумала: жасмин!.. такой же, как в корабельной оранжерее!.. и скамья похожа!.. Кусты и скамейку она видела неясно, боковым зрением, сосредоточившись на малышах, игравших у ее ног. Мальчик и девочка лет пяти, загорелые, улыбчивые… В этот раз она могла рассмотреть их лучше, чем в предыдущих снах. Сероглазый мальчик с ежиком светлых волос строил башню из кубиков-магнитов и объяснял сестренке, что это замок, в котором будет жить принцесса. Маленькая куколка в пышном платье устроилась в ладошке девочки и, склоняя головку то к одному, то к другому плечу, следила за строительством. У девочки были глаза цвета янтаря, длинные ресницы и рот, похожий на цветок тюльпана; волосы – прядь светлая, прядь темная – падали на хрупкие плечи. Дайане казалось, что она смотрит на свое отражение.

Куколка внезапно пискнула. Этот звук, резкий и удивительно сильный для крохотной кибернетической игрушки, вырвал Дайану из сна. Не открывая глаз, она глубоко вздохнула и провела ладонью по левому боку, потом нащупала отвалившийся кибермед. Лечение закончилось. Она не ощущала боли, дыхание было свободным, кожа под пальцами – гладкой и шелковистой. Сквозь сомкнутые веки пробивался свет – не мерцание звезд в ночных небесах, а яркий свет солнечного утра.

Глаза Дайаны распахнулись. Она оглядела широкую постель, знакомую опочивальню и окна, за которыми тихо шелестели деревья в саду. Калеба рядом не было, но постель не пустовала – в ногах, прислонившись к высокой спинке кровати, сидела женщина. «Та самая, Зарайя…» – мелькнуло в голове Дайаны. Недоверие, ревность, тревога охватили ее; почти машинально она сунула руку под подушку и нащупала игломет. Прикосновение к оружию успокаивало.

Она спросила:

– Зачем ты здесь?

– Хочешь, я принесу тебе сок или вино? Может, ты голодна? Чего пожелаешь – мяса, рыбы, плодов? Свежих лепешек?

Дайана прищурилась. Ее рука по-прежнему лежала на игломете.

– Тебя прислал Калеб? Велел мне услужить?

– Для услуг в этом доме есть другие женщины. Я здесь по своей воле, – негромко промолвила Зарайя. Помолчав, она заговорила снова: – Шатшар ударил тебя хвостом, сломал кости, и они проткнули то, что внутри человека. С такими ранами не живут. Я думала, если ты очнешься, тебя нужно ободрить и утешить, ибо смерть в одиночестве нелегка. Но Калеб, твой мужчина, сказал, что ты не умрешь.

Твой мужчина… Ее голос прозвучал чуть громче на этих словах, и Дайана поняла, что беспокоиться ей больше не нужно. Она всмотрелась в лицо женщины. Красота Зарайи словно бы поблекла – тени под глазами, запавшие щеки и сухие губы, бледная кожа, морщинки у переносицы… Но и сейчас она не казалась старой. Не сомкнувшая глаз, наверняка голодная и утомленная, но не старая.

– Ты сидишь со мной всю ночь? – спросила Дайана.

– И минувший день, – раздалось в ответ. – Ты была без духа жизни, и твой мужчина отнес тебя наверх. Потом спустился другой небесный человек, тот, что всегда улыбается, огромный, как буа. Он оставил тебя на ложе и сказал, что твоего мужчину лечат. С этого времени я здесь.

– Ты устала.

– Устала. Но не больше, чем в те дни, когда появились мои сыновья и дочь.

– Много ли у тебя детей? – Сев в постели, Дайана обхватила руками голые колени. – И где они теперь?

– Я живу долго, многое видела и успела родить дочь и двух сыновей, – промолвила Зарайя. – Дочь ушла к вождю Уан Бо, сыновья погибли в одном из первых сражений Поры Заката. У них не осталось потомков.

– Живешь долго… – повторила Дайана. – Как долго?

– Я видела солнце больше двухсот раз – может быть, двести двадцать или двести тридцать. А ты?

Дайана вздохнула и крепче обняла колени. Метаморфоза, случившаяся с нею в этом странствии, была огромной, и мнилось, ничто не в силах ее смутить. Но когда она думала про свои годы и ничтожный опыт, чувство неуверенности возвращалось снова, терзая душу. Бозон Творец! Великие Галактики! В сравнении с жизнью Зарайи, с жизнью Аригато Оэ или Десмонда ее жизнь была такой недолгой, такой крохотной! Жизнь покинувшей кокон бабочки, едва научившейся летать! Стиснув зубы, она сказала себе, что это пройдет. Биореверсия, как и таинственный энзим в крови боргов, даровали века и века, но ни один долгожитель не остается вечно юным. Воспрянув при этой мысли, Дайана произнесла:

– Шестнадцать… скоро мне будет шестнадцать.

Зарайя вздрогнула, ее глаза округлились. Кажется, она была поражена.

– Но ты – не дитя! Ты выглядишь как женщина! Или у вас на небесах годы более долгие, чем наши?

– Нет, примерно такие же. Мы раньше взрослеем. – Соскользнув с постели, Дайана принялась натягивать комбинезон. Потом спросила: – Где мой мужчина? Почему он не пришел сказать, что свет в его глазах стал ярким?

Казалось, Зарайя ее не слышит. Она глядела на девушку со странным выражением и, покачивая головой, сплетала и расплетала пальцы. Голос ее был тих, слова неотчетливы, но Дайане удалось их разобрать:

– Шестнадцать! Ты могла быть дочерью дочери любого из моих потомков… Тебя бы спрятали в Пещерах как драгоценность, которой нет дороже… Ты пережила бы Пору Заката, родила детей и увидела на улицах гнезда молодых мужчин и женщин… увидела бы, как играют малыши… я еще помню их смех и голоса… Помню! – Зарайя стиснула виски ладонями. Потом, уронив руки, промолвила: – Но этого не будет. Ты не наша. Ты и твой мужчина покинете Парао Ульфи, вернетесь в свой мир и умрете под другими небесами. Так быть-есть!

– У каждого своя судьба, – сказала Дайана. – Свою я знаю, а что случится с тобой?

– Если бы я понесла дитя от твоего мужчины, то осталась в Пещерах. Но мы, кажется, слишком разные… птицы кинха не брачуются с птицами кадан… – Зарайя встряхнула гривой темных волос. – Значит, я умру, когда наступят Дни Безумия. Может быть, твой мужчина окажет милость и убьет меня быстро и безболезненно… или это сделает Дерам, мой отец.

Дайане вдруг стало страшно. Не глядя на Зарайю, она быстро покинула комнату и, добравшись до лестницы, поднялась на второй этаж. В лаборатории находился только Аригато Оэ. Она спросила, где Калеб, и дуайен экспедиции сообщил, что Охотник и Десмонд улетели на рассвете в горы, к месту захоронения боргов. Потом, устремив на Дайану суровый взор, принялся выговаривать за ее безрассудство, глупый риск и неподчинение приказу. Слушать она не стала; фыркнула, отвернулась и ушла в свой кабинет.

С высоты Яма напоминала трещину от удара гигантского молота, раздробившего седловину между горными пиками. В середине трещина расширялась, образуя каньон неправильной формы среди отвесных утесов; с запада, от морского берега, к нему подходила дорога, а на востоке стеной вставали скалы с множеством неглубоких пещер. В них гнездились кинха, птицы размером с крупного ворона, серые, с алым или багряным воротником на длинной гибкой шее. Они, похоже, не брезговали падалью, соревнуясь в поедании мертвой плоти с жуками, ящерицами и зубастыми мохнатыми тварями.

Калеб приземлил авиетку на дороге, там, где она обрывалась у самого края каньона. Летательный аппарат был вместительным, с салоном на шестерых пассажиров и грузовым отсеком, где ждали команды два универсальных робота. Охотник вылез наружу, Десмонд последовал за ним. Перед ними простирался котлован шириной в три тысячи шагов; кое-где виднелись свежие трупы или обглоданные хищниками тела, в других местах ровным плотным слоем лежали пожелтевшие черепа и кости. Запах стоял жуткий – воняло гниющей мертвечиной, птичьим пометом и испражнениями четвероногих любителей падали. Трупы под жарким солнцем разлагались быстро, но птицы и звери действовали еще быстрее: каньон был полон хруста костей, визга, рычания и недовольного клекота птиц.

Вдохнув смрадный воздух, Калеб бросил взгляд на ксенобиолога, но тот даже не поморщился. Повинуясь его команде, роботы покинули грузовой отсек, прочно встали на широкие лапы и устремились к центру котлована. Над запястьем Десмонда вспыхнул экран, поползли символы и цифры; вглядевшись в них, он сообщил, что глубина захоронения от тридцати до восьмидесяти метров, и на самом дне лежат скелеты трехтысячелетней давности. Потом довольно кивнул и зашагал следом за роботами. Кости трещали под его грузными шагами.

Калеб сбросил разрядник с плеча, взял под мышку и развернул плащ-хамелеон. Теперь казалось, что рядом с авиеткой маячит смутный сероватый призрак – видение, вполне подходящее для кладбища. Впрочем, можно ли было так назвать свалку трупов и костей?.. Ни могил, ни урн, ни склепов, ни памятников… Погост на Опеншо выглядел куда солиднее.

Посматривая на птиц, ящериц и мохнатых тварей, он двинулся за Десмондом. Тот уже выбрал место для бурения, велел роботам встать шагах в сорока друг от друга и, вскрыв ранцы на их спинах, убедился, что контейнеры для образцов присутствуют в должном количестве. Когда Калеб подошел к нему, ксенобиолог вытоптал площадку в костяной трухе и утвердился там, между грудой черепов и трупиком дохлой птицы.

– Приступим, – молвил он, и бурильные агрегаты роботов с хрустом вгрызлись в кости почивших. За сверлами из сверхпрочной керамики тянулись шланги для подачи проб; углубившись на метр, роботы заполнили желтоватым прахом первую пару контейнеров. Еще на метр и еще… Калеб следил за этой процедурой без особого интереса.

Птицы кинха, испуская пронзительные вопли, кружились над ними – не стая, но десятка полтора пернатых с острыми клювами длиною в палец. Приподняв ствол излучателя, Калеб перевел оружие в веерный режим. При нужде он мог спалить падальщиков двумя-тремя импульсами.

– Пробы берутся с разной глубины с шагом метр, – произнес Десмонд. – По времени это соответствует пятидесяти-семидесяти годам – разумеется, примерно. Мы как бы движемся в прошлое боргов, получая возможность исследовать кости тех, кто жил и умер в минувшие столетия. Вплоть до очень давних времен – три и даже четыре тысячи лет назад. Груда останков под нами – бесценный клад генетической информации.

Птица ринулась к Десмонду с явным намерением долбануть в макушку. Калеб сжег ее, затем послал вверх пару разрядов. Посыпались угольки и обгоревшие перья.

– Благодарю. Очень своевременно, хотя мой череп из прочного силура. – Губы Десмонда растянулись в улыбке. – Так вот, считают, что кости и зубы – хороший материал для получения ДНК и ряда других параметров организма. В тривиальных случаях этим и ограничивается генетический анализ, когда речь идет о проверке родственной связи между двумя индивидами. Но мы, физиологи Архивов, можем выяснить по скелетам усопших много больше, чем набор хромосом.

– Например? – спросил Калеб и сжег мохнатую тварь, что подбиралась к ксенобиологу.

– Скажем, состав крови и межклеточной жидкости, особенности гормонального баланса, продукцию тех или иных ферментов… Кстати, Охотник, очень любопытно наблюдать, когда вы стреляете! Луч словно вылетает из пустоты! Но вы уверены, что нужно так безжалостно расправляться с этими зверюшками?

– Уверен, – бросил Калеб. – У хищников, что питаются падалью, крепкие когти и мощные челюсти. Советую приглядеться.

– И правда, – сказал Десмонд после недолгого молчания. – Кажется, они берут нас в кольцо. Есть предложения?

– Да. Стой на месте и не двигайся. Можешь им поулыбаться.

Охотник принялся рассматривать мохнатых тварей. Величиной они были с некрупного пса или земного шакала, с короткими и очень толстыми лапами и нижней челюстью, что откидывалась, будто крышка чемодана. Зубы и клыки впечатляли – вероятно, они могли раздробить кости гораздо более крупного животного. Калеб не обманывался малыми размерами этих существ – в мире дикой природы небольшой вовсе не означало слабый; так, мангры Сервантеса населяли мелкие рептилии, более страшные, чем пустынный барс или горная кошка. Любой Охотник знал, что стайные хищники всегда опасны – опаснее, чем крупный зверь, ибо сила их в многочисленности. Стаи саблезубых крыс включали десятки особей, а рептилии, похожие на небольших кайманов, собирались сотнями и тысячами.

Его размышления прервал громкий рык – две твари, бросившись к роботу, вцепились в его нижние конечности. Калеб прикончил их, и тут в атаку пошла вся стая, тридцать или сорок трупоедов. Десмонд, обычно невозмутимый, завопил – боялся, что мохнатые перекусят шланги пробоподачи. Но подгонять Калеба не было нужды – он стрелял быстрее, чем двигались хищники. Вероятно, они не отличались умом – нападали со злобным упорством, пока он не перебил всю стаю.

Спокойствие вернулось к Десмонду. Он убедился, что контейнеры заполнены уже наполовину, и произнес:

– Должен заметить, Охотник, что гормональный спектр – очень важный показатель. Особенно те составляющие, что секретирует гипофиз… Мы полагаем, что среди них есть вещество, напрямую связанное с долголетием местных автохтонов. Такова наша гипотеза, и доктор Аригато надеется, что скоро мы ее докажем.

Калеб, невидимый под своим плащом, пожал плечами без всякого энтузиазма.

– Да, он говорил мне об этом. Энзим, фермент, фактор Х… то, что есть у боргов и чего нет у нас.

– Именно! Теперь нам нужно проследить динамику фактора Х в зависимости от пола и возраста особей. Кажется, его больше у женщин и в старшей возрастной категории… – Десмонд задумчиво уставился на птиц, круживших в небе. – Но существует еще один вопрос: как изменялся этот фактор за длительный период времени?.. Если вспомнить о долголетии боргов, необходимы данные за тысячи лет, сведения о нескольких десятках поколений. И мы получим их, изучив образцы с этого кладбища… Понимаете, Охотник?

– Понимаю, – ответил Калеб, приподняв излучатель. Разделавшись с парой мохнатых тварей, он поинтересовался: – Думаешь, в прошлом этого фермента было меньше или больше? Но с чего бы? Мы, люди Великих Галактик, не меняемся уже миллионы лет. Разве у боргов должно быть иначе?

– Наша неизменность – распространенное заблуждение, – возразил ксенобиолог. – Во всех мирах жизнь людей в древности была коротка, они имели меньшую массу тела, и их гормональный баланс отличался от нашего. Прогресс медицины, биореверсия и полноценное питание сделали нас такими, какие мы есть. Но там, где случилась планетарная катастрофа, мы наблюдаем обратные явления: люди голодают и мельчают, возраст зрелости снижается до десяти-пятнадцати лет, срок жизни – до тридцати-сорока.

Вспомнив Пьяную Топь, Калеб решил, что с этим стоит согласиться. Его внимание рассредоточилось, как бывало в те моменты, когда приходилось следить за множеством потенциально опасных существ. Птицы, ящерицы, мохнатые трупоеды, насекомые… Крупные жуки, чей панцирь отливал синим и зеленым, сновали у его ног, пошевеливали острыми жвалами, растаскивали плоть гниющих трупов, но нигде не скапливались больше трех-четырех; Калеб не ощущал, чтобы от них исходила угроза. Ящерицы держались в отдалении – вероятно, они были слишком осторожны, и глухой гул бурильных установок, голоса людей и движения роботов отпугивали их. Мохнатые твари вразумились после произошедшего побоища и теперь шумно пировали среди куч мертвых тел, грызлись друг с другом и неуклюже прыгали, стараясь поймать птицу или ящерицу. Птицы кинха… да, птицы вели себя подозрительно, и Калебу вспомнилось, что в Пору Заката кинха нападают на людей. От кого он это слышал?.. Кажется, от Зарайи?..

– Если мы выделим этот фактор Х, это станет открытием века, – задумчиво произнес Десмонд. – Да что там века! Последних восьми тысячелетий! Всего периода, что мы практикуем биореверсию!

– Не понимаю, – молвил Калеб, разглядывая пернатых. Кинха сбивались огромным комом, повисшим над скалами; все новые и новые птицы покидали гнездовья и летели к этой темной туче. – Не понимаю, – повторил он. – Что замечательного в этой субстанции? Какой от нее прок? У нас есть биореверсия, и ее вполне хватает для продления жизни.

– Вы, Охотник, говорите о тех, кому доступна эта процедура – дорогая, сложная и временами чреватая стрессом и психическими сдвигами. В Великих Галактиках лишь семь процентов – долгожители, срок жизни остальных в среднем девяносто лет. Из них двадцать приходится на старость, и хотя лучевая медицина может задержать старение, это недешевый и не всем доступный способ. А борги… Взгляните на них – приметы возраста почти отсутствуют! Если мы сможем синтезировать этот фермент, биореверсия не понадобится. У нас будет простой и надежный метод продления жизни – даже не продления, а возможность отодвинуть смерть на несколько веков.

– Инъекция или прививка? – спросил Калеб, продолжая наблюдать за птицами. Должно быть, их собралось уже несколько тысяч, и галдели кинха так, что он едва слышал голос Десмонда.

– Ну, не так примитивно… скорее генетическая коррекция, которая позволит организму вырабатывать этот энзим… коррекция наследуемая, закрепленная на уровне бластулы. Этого можно добиться, если…

– Отзывай роботов, – прервал его Калеб. – Нужно убираться!

Лицо у Десмонда было невыразительное, если не считать его вечной улыбки. Но сейчас улыбка сменилась явным удивлением.

– Убираться? Почему? – Он взглянул на экран, мерцавший у запястья. – Мы только добрались до нижних слоев захоронения… еще немного, и все контейнеры будут полны… Куда вы спешите, Охотник?

– Я точно знаю, куда не спешу – на свидание с предками, – отозвался Калеб. И добавил: – Посмотри на птичек. Что-то они мне не нравятся.

– Большая стая, – сказал Десмонд, задрав голову. – Даже очень большая! Но повода для тревоги я не вижу.

– Ты не видишь, а я чувствую.

Теперь Десмонд уставился на Охотника.

– Чувствуете? Это каким же образом?

– Инстинкт, – буркнул Калеб. – Седьмое Пекло! Говорю тебе, сворачивай лавочку!

Птицы клубились в вышине темной тучей, орали и сыпали вниз помет и перья. Яма опустела – ящерицы спрятались в щелях, исчезли мохнатые трупоеды, и жуков тоже не было видно. Десмонд дал команду роботам, и буры начали ползти к поверхности сквозь наслоения костей и черепов. Калеб, не сводивший со стаи глаз, ощущал сквозь подошвы слабую вибрацию. Медлим, подумалось ему, слишком медлим.

– Иди к авиетке, – сказал он Десмонду. – Иди! Роботы сами доберутся.

Стая спустилась ниже. Птицы метались как безумные. «Пора Заката, – подумал Охотник. – Безумные твари из океанских вод, безумные птицы со скал, безумные люди…»

– Но… – начал Десмонд.

Калеб покосился в сторону летательного аппарата.

– Однажды я дал совет доктору Кхан: будешь в опасности – беги и кричи, зови меня на помощь. Сейчас кричать не нужно, нужно бежать. Давай, Десмонд! Быстро!

Птицы ринулись вниз лавиной, накрывшей едва ли не все захоронение. Калеб понял, что истребить эту стаю нельзя. Еще недавно он бился с шатшарами, но мелкие твари были опаснее крупных – ибо как сражаться с облаком из тысяч разъяренных птиц?.. Прикрывая Десмонда, он выстрелил раз-другой, лучи «гаррисона» прожгли в темной туче тут же затянувшиеся дыры, но стая словно не ощутила убытка. Калеб еще успел разглядеть, как ксенобиолог с завидной резвостью мчится к авиетке, как птицы долбят плечи и спины роботов и рвут шланги пробоподачи. Потом солнце затмилось, и он оказался в плотном облаке машущих крыльев, растопыренных лап с острыми когтями и клювов, что, чудилось, целили ему в глаза. Под плащом он был невидим стае, но птицы снова и снова налетали на него будто на какое-то незримое препятствие, бились о броню и шлем, мешали двигаться. Он снова принялся стрелять, прожигая себе дорогу к авиетке. Под его ногами хрустели кости, запах тлена и гари витал в воздухе, вопли и клекот птиц терзали слух.

Он ощущал сотрясение почвы – роботы, бесчувственные к атаке пернатых, шагали за ним, несли контейнеры с прахом минувших тысячелетий, что пролетели над планетой боргов. Вспомнив об этом, он подумал, что Десмонд, возможно, не ошибается – их экспедиция могла принести людям тысяч миров бесценное сокровище, дар из вселенной, к которой Творец был щедрее, чем к Великим Галактикам. Если чей-то труд лежал в основе Мироздания, если первопричиной его стали чья-то воля и разум, то щедрость Высшего Существа измерялась в конечном счете не светом солнц, не множеством пригодных для жизни планет, не богатствами земель и океанов, не мириадами тварей, отданных Вседержителем людям во власть. Время, отпущенное человеку, вот главный знак благоволения Творца! Боргам Он дал его втрое, вчетверо больше, но стоит ли ревновать к их удаче и порицать Владыку Всех Миров?.. Не за этот ли щедрый дар назначена плата безумием и гибелью?..

Калеб снова выстрелил. В тоннеле, пробитом излучением, возник серебристый борт авиетки. Он бросился к летательному аппарату, сжег десяток птиц над ним и нырнул в раскрывшийся люк. В кресле слева от пилотского маячила массивная фигура Десмонда, за переборкой, отделявшей пассажирскую кабину от грузового отсека, возились и топотали роботы. Скрежетали когти птиц, клювы колотили по обшивке. Иногда пернатая тварь налетала на фонарь кабины с такой силой, что падала замертво.

– Безумие, – пробормотал Калеб, – безумие…

Перед его мысленным взором встало перекошенное лицо Ниркауна, бесноватого торговца рыбой. Наверное, он долго жил, двести или триста лет, подумалось Охотнику. Жил долго, но кончил плохо.

Десмонд включил свет и молвил:

– Надо продуть грузовую камеру. Там широкий люк, и вместе с роботами могли проникнуть птицы.

– Сначала взлетим, – ответил Калеб. Сбросив плащ и сняв шлем, он потянулся к рукояти старта. Авиетка начала неторопливо подниматься.

Пернатые за бортом безумствовали. Каждую секунду сотни легких тел били о корпус аппарата, птицы сворачивали шеи, ломали крылья; их трупики градом сыпались вниз, хороня тела и кости боргов под серым перистым ковром. Прозрачный фонарь кабины начал покрываться слизью; кровь, перья и раздавленная плоть смешались в вязкую массу, и Калеб уже не видел ничего, улавливая лишь чуть заметные содрогания авиетки и непрерывный монотонный стук. Они поднимались, но птицы упрямо следовали за ними, отстав лишь на высоте четырех километров.

Калеб продул грузовой отсек, смыл птичьи останки с корпуса. Теперь можно было разглядеть метавшихся под авиеткой птиц. Стая вернулась к утесам над Ямой, но кинха все еще не успокоились – теперь они с яростью налетали на склоны ущелья и гибли тысячами.

– Эффект лемминга, – меланхолично заметил Десмонд, посматривая вниз.

– О чем ты?

– Лемминги, мелкие грызуны с твоей родной планеты… ныне ископаемый вид… Иногда они собирались в огромные стаи, двигались к реке или морю и миллионами гибли в пресных либо соленых водах.

– Почему?

Ксенобиолог пожал плечами.

– Загадка, как и с самоубийствами других животных – в частности, земных дельфинов и китов, что временами выбрасываются на берег. Неблагоприятные условия, давление среды, чрезмерный рост популяции, генетические дефекты… Животные, как и люди, подвержены безумию.

– Никогда не слышал о таком, – промолвил Калеб. – Я знаю, что любая тварь, мелкая или крупная, до последнего борется за жизнь.

– Выходит, не всегда. – Губы Десмонда растянулись в привычной улыбке, но голос был мрачным. – Взгляните вниз, Охотник. Видите этих птиц? Что вы можете возразить?

Но Калеб лишь покачал головой и развернул авиетку к морю. Над его лазурной гладью блистало солнце, плыл караван пушистых облаков и парили птицы – огромные, белые, совсем не похожие на безумных кинха.