Глава 11
Город и корабль

Город, лежавший между горным хребтом и морем, был велик – разумеется, по меркам архаического мира. Не земной мегаполис, но все же в лучшие времена в нем обитали тысяч двести, да и сейчас, когда осталась половина населения, Парао выглядел многолюдным. Его планировка была радиальной: площадь в центре, окруженная кольцевым зданием с одиннадцатью вратами, откуда разбегались широкие улицы. Четыре из них шли на запад, к морю, три – на восток, к горам, и по две – на юг и север вдоль побережья. От моря город отделяла высокая каменная дамба, где кончались западные улицы; край дамбы, нависавший над водой, украшали изваяния огромных черепах с чешуйчатыми шеями и длинными, усеянными массой шипов хвостами. Калебу они мнились похожими на чудищ с Пятой Кехна – зубастые пасти и когтистые лапы явно принадлежали плотоядным существам. Возможно, то были боги или демоны, которым поклонялись в Парао, хотя чего-то подобного храму или святилищу он здесь не обнаружил.

Улицы, тянувшиеся к горам, уходили в отверстия пещер, перекрытых железными решетками. Пещеры являлись единственным запретным местом в Парао Ульфи – у решеток дежурила стража, не ополченцы из горшечников или ткачей, а избранные воины под началом одного из городских вождей. Северные и южные улицы были самыми длинными, переходившими в сады, что окружали дома знатных горожан; за ними раскинулись пастбища, поля, фруктовые рощи и деревушки рыбаков и мореходов. Калеб заметил, что знатные борги не любят селиться у воды; их виллы из белого камня стояли ближе к горам, на холмах или на вырубленных в скалах обширных площадках.

Застраивался город плотно, но в каждом из его домов-усадеб был квадратный внутренний дворик; в выходившем на улицу строении – лавка или мастерская, с боков – бани и хранилища всякой утвари, жилой дом в глубине замыкает четырехугольник. Парао Ульфи выглядел уютным и очень чистым, все отходы вывозились на поля, улицы, мощенные каменными плитками, имели наклон для стока дождевых вод, вдоль зданий тянулись галереи, защищавшие от ливней и зимних ветров. Все здесь возводилось прочно, на века, и казалось таким непохожим на поселения колонистов в Новых Галактиках, где вокруг промышленных зон теснились трущобы, и даже целая армия роботов не могла справиться с кучами мусора. В первые дни Калеба удивляла эта приверженность порядку и чистоте, совсем нехарактерная для людей, не знавших ровным счетом ничего о гравиприводе, двигателе Берроуза, сверхпрочных пластиках, нитридной стали и остальных благах цивилизации. Затем он вспомнил о долгой, очень долгой жизни боргов и перестал удивляться. Живущим три столетия были нужны города, которые не подвластны ни бурям, ни ливням, ни холоду, ни зною.

Его поселили в просторном доме над северной дорогой. Дом стоял на карнизе, высеченном в склоне горы, и к нему вела крутая лестница с тысячей ступеней. С высоты он видел море и белокаменный город, в самом деле походивший на пену морских волн, застывшую среди темных береговых утесов. Дом, когда Калеб поднялся к нему, был пустым, но чистым и ухоженным, как и сад с дюжиной плодовых деревьев, хозяйственные постройки и выложенный камнем источник питьевой воды. Но пустота и одиночество были недолгими – миновал час или два, и появились слуги, а с ними – Ситра и Зарайя.

Потом, через пару дней, пришел Вастар.

Вероятно, вождь был немолод – кожа гладкая, но в смоляной гриве змеятся седые пряди, и по лестнице с тысячей ступенек его несли в кресле под балдахином четверо слуг. Взойдя на карниз, Вастар бросил взгляд на Охотника, облаченного в легкую тунику из домашних запасов, затем покосился на лестницу и пробормотал:

– Хорошее жилище выбрал Лабат… шатшарам сюда не забраться… – Он приложил ладонь к груди. – Я быть-есть Вастар, говорящий с предками. Пусть не померкнет свет в твоих глазах!

Говорящий с предками… Что ж, это отвечает его возрасту, решил Калеб. Другие борги выглядели молодо – человек, которому он дал бы лет тридцать, мог прожить уже век или два. Временами это сбивало с толка.

Ответив на приветствие, он окликнул слуг и велел подать вино и фрукты.

Вастар внимательно рассматривал его. Калеб был бос, туника оставляла открытыми ноги и плечи. Волосы, как принято у Охотников, он подрезал, чтобы голова не потела в шлеме.

– Сказано, ты быть-есть с южных островов… – промолвил вождь. – В ваших гнездах все такие? Волосом скуден, пальцы, руки и шея короткие…

– Короткие руки не мешают мне махать клинком, – с улыбкой заметил Калеб.

– Знаю, Лабат говорил. Он просит, чтобы я дал тебе воинов. Покажи, чему ты их научишь.

– Например, этому. – Охотник стиснул пальцами глиняную кружку с вином, осколки посыпались на землю, багряная жидкость окрасила ладонь. Он вытер ее о бедро и сказал: – Мне не нужны воины. Я не люблю убивать людей.

– Никто не любит, но в Пору Заката нет иного выбора. Мир движется к гибели, и скоро мы умрем. – Вастар снова принялся его разглядывать. – Или ты сможешь жить дальше? Сколько раз ты видел солнце в Доме Памяти?

Калеб нахмурился.

– Где?

– В ваших гнездах нет такого Дома? – Вождь в удивлении коснулся раздвоенного подбородка. – Нет? Дикари! Дикари, не помнящие завета своих отцов и матерей! Ладно, я спрошу иначе: сколько ты прожил, Калеб с южного острова?

– Сорок два года.

– Ты молод, и тебя не тянет убивать… Хотя не так молод, чтобы пережить время Заката… – промолвил Вастар, поглаживая седые пряди у виска. – Ладно, увидим, когда на наши души ляжет тень! Приходи в Парао, я покажу тебе Дом Памяти. Завтра!

Вождь опустился в свой портшез, и носильщики, подхватив его, шагнули к лестнице. Важный человек, подумал Калеб. Кресло, слуги и богатое одеяние из тяжелой темной ткани, расшитой серебром… Наверняка важнее, чем Лабат, ведущий в битву воинов… К вину не притронулся, а Лабат не прочь выпить и повеселиться… Хороший парень этот Лабат!

Вастар хлопнул по подлокотнику, и носильщики остановились.

– Тебе прислали женщин, Калеб с южного острова?

Охотник пожал плечами.

– У меня тут много слуг. Есть женщины, есть мужчины.

– Женщины не для услужения, а те, что способны даровать дитя, – уточнил Вастар. – Их прислали?

– Наверное, – произнес Калеб, вспомнив про Ситру и Зарайю.

– Не пренебрегай ими. Лучше дитя с короткой шеей, чем никакого.

Носильщики начали осторожно спускаться по крутым ступенькам. Когда они добрались до середины лестницы, Калеб кивнул слуге, имя которого еще не помнил, и распорядился, чтобы пришла Ситра. Эта женщина казалась ему повеселее сдержанной, строгой Зарайи.

Долго ждать не пришлось – Ситра была легка на ногу.

– Приходил Вастар, – молвил Калеб, глядя вниз, на вождя в кресле и его носильщиков.

– Честь для нашего дома, – отозвалась Ситра приятным мелодичным голоском. Пахло от нее тоже приятно, но хоть Калеб был Охотником, он не мог разобраться с этими ароматами. Новый мир, подумал он, новые запахи… Потом спросил:

– Кто такой Вастар?

– Говорящий с предками, – сообщила Ситра.

– И что это значит?

Кажется, она пришла в замешательство – прищурила лукавые черные глаза и забормотала:

– Меня… меня не так часто звали к наставникам в Дом Памяти… они говорили, но не все понятно… особенно страшное, о чем не хочется вспоминать… Зарайя… Зарайя знает…

– Почему?

– Она живет дольше.

– Дольше насколько?

– Видела солнце много, много раз… сто или двести…

Калеб взял ее за плечи и слегка встряхнул.

– А ты? Сколько раз ты видела солнце?

– Наверное, тридцать, – прошептала женщина и приникла к нему. Ее губы были полуоткрыты словно в ожидании поцелуя.

– Наверное? – переспросил Калеб. – Ты не помнишь точно, сколько лет прожила?

– Помнят счастливые дни, а не прожитые годы, – ответила Ситра и прижалась к нему еще теснее.

Она была красива, но не очень похожа на Дайану и сотворенный ею облик женщины боргов: крупный яркий рот, широковатые скулы, мягкие черты и грива черных волос до пояса – их пряди падали на грудь, а по спине струились темным потоком. Очень соблазнительная девушка, думал Калеб, обняв ее плечи и стараясь совладать с желанием. Видение лица Дайаны, всплывшее в памяти, помогало плохо.

Но все же он отстранился и молвил:

– Позови Зарайю, если она может рассказать мне про Вастара. О том, как он говорит с предками. Хотелось бы мне такому научиться!

Он все еще стоял у края лестницы. Портшез вождя скрылся за домами, и теперь Калеб разглядывал кольцевое здание, обрамляющее площадь, крыши других строений и протянувшихся вдоль улиц галерей и дамбу у моря, где высились статуи чудовищ. Потом он запрокинул голову, пытаясь найти в вышине станцию визуального наблюдения, что висела над Парао Ульфи, но не увидел ничего, кроме неба, солнца и птиц, круживших под облаками. Но с корабля, разумеется, обозревали все побережье, и не исключалось, что Дайана сейчас смотрит на него.

С этой мыслью Калеб вернулся к дому, обошел его со стороны сада и сел под деревом. Гибкие ветви с мелкими зелеными плодами свешивались до земли, и солнечный свет, профильтрованный кроной, тоже был зеленоватым и таинственным, как в заповедных лесах Фиала. Когда-то Калеб там бывал, охотился на оленей, не по контракту, а ради собственного удовольствия – чудищ на Фиале не водилось. Тихая планета и такая же мирная, как этот край у моря с белокаменным городом, садами и деревушками рыбаков… Тут вспомнились ему резня на равнине за хребтом, рев солдат, стоны умирающих, смрадные дымы над кострами и слова Вастара, что мир движется к гибели. Кровавая битва, тысячи трупов и беззаботный покой залитого солнцем города, где никто не плачет о погибших… В этом было что-то нелепое, но, впрочем, не удивлявшее Калеба; в его ремесле жизнь и смерть, жестокость и героизм ходили рука об руку.

– Ты пожелал меня видеть? – Зарайя опустилась на землю рядом с ним. Она была красивее Ситры – более тонкие и строгие черты, узкое лицо, маленький рот с пухлыми алыми губами, волосы, собранные в высокую прическу. Глядя на ее нежную кожу, всматриваясь в темные мерцающие зрачки, Калеб с трудом мог поверить, что ей сто лет – или, возможно, двести. Разумеется, после биореверсии женщины Авалона, Земли и других миров в Старых Галактиках выглядели не хуже, но здесь обходились без омолаживающих процедур. Чудеса биохимии, генетики и брейн-терапии боргам были неведомы.

Вытянув длинную руку, Зарайя коснулась его плеча. Ее ладонь была мягкой, прикосновение – ласковым; чудилось, что на плечо опустился пушистый зверек.

– Ситра сказала, что приходил Вастар. Хочешь узнать о нем?

– Да, – пробормотал Охотник, не в силах отвести глаз от женщины. Ее лицо чаровало; на миг он ощутил себя Одиссеем, попавшим в плен волшебницы Калипсо.

– Вастар быть-есть из первых вождей гнезда. Смотрит на судьбы предков, на их деяния, радости и горе, смотрит и говорит, чего нам ждать. В каждом гнезде есть свой Вастар. Наверное, у вас тоже, Калеб с южного острова.

Кивнув, он задумчиво молвил:

– Провидец, предсказатель… И что же, все, о чем он говорит, сбывается?

– Конечно. Тот, кто слышит голоса наших отцов и матерей, не может ошибаться.

Калеб усмехнулся.

– Говорил ли он вам о летающей лодке, которая спустится в Парао Ульфи? Из нее выйдут пришельцы со звезд и существа из железа, неживые, но способные двигаться… Говорил ли Вастар об этом?

– Не говорил, ведь наши предки этого не видели. – Зарайя на миг прикрыла глаза. – Но я слышала…

– Что? – поторопил ее Калеб.

– Слышала, что такая лодка прилетала в Окатро Куао. Это неудивительно. В Пору Заката свершается всякое… звери выходят из соленых вод, буа бесятся, кинха нападают на людей… Отчего бы не появиться пришельцам со звезд и существам из железа?

Что такое кинха, Калеб не ведал, но с буа уже познакомился – животные, похожие на огромных лошадей с гибкими шеями. Они тащили повозки, ходили под вьюками, носили всадников, и на такой твари Калеб проделал путь с равнины за горами к морскому берегу. Выглядели они устрашающе, весили больше тонны, но были послушны, хотя в сражении впадали в ярость.

– В Парао есть и другие вожди? – спросил он. – Назови их.

– Быть-есть. Сизун, Лабат, Куаг, Дерам… еще несколько младших.

– Я знаю Лабата. Чем занимаются остальные?

– Правят людьми Парао. Так ли это важно, Калеб с южного острова? Сейчас, когда над нами крылья смертной тени? – Зарайя придвинулась ближе к Калебу. Ее ладони легли на плечи Охотника, щека прижалась к его щеке. – Ты силен, ты вдыхаешь ветер и выдыхаешь бурю… – шепнула она. – Ты крепок, как рукоять боевого топора, в твоих чреслах мощь буа, грудь подобна скале… Но у тебя давно не было женщины. Я чувствую это.

«Кажется, мои короткие руки и скудные волосы ее не смущают», – подумал Калеб, обнимая тонкий стан Зарайи. Она продолжала шептать, и ее теплое дыхание щекотало шею и плечо.

– Мы здесь, я и Ситра… Если желаешь, придут другие женщины, много, много… каждая хочет получить дитя… Они придут, но мы здесь… Отчего ты нас не зовешь?

– И правда, отчего? – промолвил Калеб. Лицо Дайаны снова явилось ему, промелькнуло на мгновение и исчезло. Дайана была в другом мире, на тесных палубах корабля, залитых искусственным светом, там, где лес заменяли четыре дерева в оранжерее, а море – крошечный бассейн. Не так уж далеко, но и не близко, гораздо дальше, чем обнимавшая его красавица.

Калеб поднялся с земли, и Зарайя встала вместе с ним. Она была высока и стройна, почти такого же роста, как сам Охотник. Темные волосы падали на грудь, губы манили, и она уже не выглядела сдержанной и строгой. В ее глазах читалось обещание.

– Я приду, когда морские воды поглотят солнце, – твердо сказала она.

Калеб вздохнул. Похоже, его мнения не спрашивали.

Зарайя давно покинула сад, а он все так же стоял среди деревьев, щурил глаза от солнечного света и глядел на облака и метавшихся под ними птиц. Где-то там, за бездонными небесами, невидимые отсюда, плыли в холоде и мраке корвет и транспортный корабль. Его настоящий мир, где была Дайана, был монах с глазами змеи, был капитан, не смирившийся с гибелью близких, был Людвиг – все, что осталось от мальчишки, убитого на Шамбале. Сейчас этот мир казался иллюзией, таким же миражом, как Старые и Новые Галактики. Они находились так далеко от Борга… Дальше самых далеких звезд.

Доктор Аригато Оэ и его помощники собрались в медицинском модуле у стола киберхирурга, накрытого сверху прозрачным колпаком. Священник тоже был здесь – сидел в углу на высоком табурете, словно коршун на насесте, шарил взглядом по лицам ученых спутников, слушал, но не произносил ни слова. Присутствие монаха раздражало Аригато, но выгнать его он не мог – право наблюдателя! К тому же сейчас, когда Охотник улетел на Борг, ссориться с братом Хакко было опасно.

На столе, под ярким светом бестеневых ламп, лежало тело мертвого мужчины, разрезанное от груди до паха. Тихо журчал насос, выкачивая кровь, лазерные скальпели висели над головою борга, уже лишенной волос и приподнятой манипулятором, другие щупальца с тонкими суставчатыми пальцами оттягивали кожу с брюшины. Это был второй образец; первый, тщательно препарированный, разместился в прозрачных контейнерах на высоком стеллаже. Печень, почки, легкие, желудок и все остальное, образцы тканей, крови и костей, остатки мозга – сероватая кашица в консервирующем газе… Мозг был сильно поврежден – этот воин погиб от удара, проломившего затылочную кость. Второго, который лежал на хирургическом столе, закололи, пронзив сердце, и его голова была в отличной сохранности.

– Итак, – произнес Аригато, – что показали антропометрия и морфология? Подведем итоги, доктор Кхан.

Сердце его на миг дрогнуло. Теперь она была доктор Кхан – не Дайана, Дар Южного Ветра, только доктор Кхан. Он уже смирился с этим. Ему осталось одно утешение – цветные сны.

– Мелкие отличия в скелете, – сказала Дайана. – Лишний позвонок в шее, удлиненные фаланги пальцев, другая конфигурация черепных швов, лобных костей и нижней челюсти. Ключица в месте ее прикрепления к плечевой кости несколько опущена, отчего плечи выглядят покатыми, а руки – более длинными. Зубов на пару меньше, как и ребер, мечевидный отросток отсутствует… Людвиг, экран!

В воздухе повисло изображение скелета – белый костяк с желтыми и красными отметками. Красных было совсем немного.

– Желтый цвет – отклонения в пределах нормы гомо сапиенс, – пояснила доктор Кхан. – Но помеченное красным тоже встречается у нашего вида – как ответ на условия внешней среды.

– Правильно, – подтвердил Десмонд с вечной своей улыбкой. – Например, мутации на Зиме и Седьмой Айра. Еще на Пьяной Топи.

– Значит, в плане морфологии мы не очень преуспели. Я имею в виду поиск отличий. – Аригато Оэ бросил взгляд на мертвого борга. – Что касается внутренних органов и их взаимодействия, слово вам, Десмонд.

Ксенобиолог пожал могучими плечами.

– В функциональном смысле разницы нет. Каждый орган на своем месте и выполняет положенное, начиная от сердца и кончая мочеполовой системой. Никаких признаков вырождения, и их долговечность я тоже не могу объяснить. – Он в свой черед покосился на хирургический стол. – Хорошо бы изучить женскую особь и, разумеется, мозг… Предыдущий экземпляр оказался не очень перспективным в этом отношении.

– Мозгом займемся сейчас. Подготовьте сканер, – велел глава экспедиции. – Завтра начнем исследования на эндокринном уровне – гипофиз, надпочечники и все остальное. Срок жизни индивида зависит от быстрого и точного обновления клеточных структур, и для этого должен существовать какой-то механизм. У боргов он более совершенный, чем у нашей расы, и мы его найдем. Что до признаков вырождения… вернее, потери репродуктивной способности… – Аригато Оэ задумчиво сдвинул брови. – Думаю, за это отвечает некий фермент или гормон. Возможно, продукция гипофиза или щитовидной железы.

– Проверим, сьон Аригато, – сказал Десмонд, натягивая контактные перчатки. Он пошевелил пальцами, и лазерный резак над виском мертвеца качнулся вперед и назад. Повинуясь команде, манипулятор киберхирурга аккуратно приподнял его голову, обозначив зелеными вспышками линию разреза. Сверху опустилась полусфера сканера, застыла в воздухе и в знак готовности мигнула ярким огоньком.

– Я мог бы это сделать без вашего участия, – раздался тонкий мальчишеский голос.

– Прости, Людвиг, но у меня опыта побольше, – заметил ксенобиолог, придвигая скальпель к зеленой искре над переносицей покойника.

– Вскрывайте, – распорядился доктор Аригато.

Бледный невесомый лучик, воткнувшись в лоб борга, побежал от одной зеленой искорки к другой. Ни крови, ни осколков костной ткани… Сделав разрез, киберхирург снял черепную крышку, обнажив белесовато-серую массу мозга. Зрелище для непривычного человека было страшноватое, но брат Хакко даже глазом не моргнул. На его тонкогубом узком лице застыло выражение полного безразличия.

Бережно подхваченный парой манипуляторов, мозг переместился в контейнер, наполненный инертным газом. Продув сосуд еще раз, Десмонд поднес его ближе к сканеру и включил запись.

– Все свободны, – произнес дуайен. – Советую отдохнуть после ужина. Работа завтра будет напряженной.

Монах шевельнулся на своем насесте.

– Разве мы не дождемся результатов? Я говорю о сканировании.

– Это долгая операция, на всю ночь, – пояснил Десмонд. – Сканер снимает картины слой за слоем, фиксируя положение каждой молекулы. Затем будет создана модель, адекватная реальному объекту, с которой мы и собираемся работать. Процесс сложный, если вспомнить, что мозг содержит пятнадцать миллиардов нейронов.

– Я знаю, – сказал адепт, слез с табурета и направился к выходу.

Дайана проводила его пристальным взглядом. Губы девушки шевельнулись.

– Крыса… монастырская крыса…

– Будь осторожнее. Охотника с нами нет, – напомнил доктор Аригато. – Я бы не стал его раздражать.

Дернув плечом, Дайана повторила:

– Крыса! Я его не боюсь! Не боюсь!

Это было правдой. Но игломет, с которым она не расставалась, был заряжен иглами со смертельным ядом.

Догнав его, слова женщины ударили в спину как заточенная ненавистью стрела. Обычно брат Хакко оставался равнодушным к проявлению неприязни, усвоив за многие годы, что дар адепта добрых чувств не вызывает. Его либо ненавидели, либо боялись; даже ученики, которых он пестовал несколько лет, покорствовали ему не из любви и уважения, а из страха. Еще чаще страх и ненависть шли рука об руку, словно два попутчика, и это казалось правильным. Правильным, ибо Святые Бозоны не только дарили жизнь, но могли и отнять ее или наслать иную кару. Он, экзорцист Монастырей, был оружием, изгонявшим демонов из нечестивых душ, и если вслед за этим наступала смерть, значит, так пожелали высшие силы.

Но те, кого не отнесешь к отступникам и нечестивцам, тоже его страшились, а иногда ненавидели – скажем, Имм Форин, Левая Длань отца-настоятеля. Почему? Конечно, среди братии были разные люди, политики-иерархи, карьеристы вроде Форина и простые монахи, верящие искренне, от всего сердца. С ними он мог бы сблизиться, так как и в его душе вера пылала неугасимым огнем. Мог бы, но не получалось. Опять же – почему?..

Странные вопросы, подумал брат Хакко, шагнув в свою каюту. Странные, непривычные и неприятные. Откуда они явились? Он привык контролировать свои мысли, прослеживать их источник, ибо сила его зависела от душевного спокойствия и сознания правоты. Наблюдать, изучать и делать выводы… Это относилось не только к внешнему миру, но и к нему самому.

Он опустился в кресло и закрыл глаза.

В чем дело? В чем?

Он потерпел неудачу с этой женщиной. Просчитался! Слишком строптивая, легче убить, чем управлять… На благодарность Аригато теперь рассчитывать не стоило. Как сказал Охотник – там, на базе Патруля, – у нее был выбор, и теплые чувства пробудились вовсе не к супругу. Хороший план, думал брат Хакко с сожалением, хороший, но с неожиданным результатом. Что доктор Кхан нашла в Охотнике?.. Грубый наглец с Земли, убийца и отстрельщик всяких монстров… совсем не пара для ученой авалонки… Что их соединило? Плотские радости, телесная страсть?.. Умозрительно брат Хакко признавал их силу, но сколь огромными они являлись, сколь могучими и безрассудными?.. Загадка! Особенно для него, лишенного тяги к женщине.

Тайна этой жизни будет раскрыта в следующей, вспомнилась ему ходившая в Монастырях максима. Но эта мудрость не помогла. Он снова погрузился в мрачные размышления.

Охотник стал его второй ошибкой. Сильные люди в этом Братстве, опасные, непредсказуемые… Он помнил об этом и все же действовал медленно и слишком много говорил… Грешен, виноват! Взыграли злоба и гордыня! Не шевелясь, не открывая глаз, брат Хакко произнес безмолвную молитву. Каялся он редко, лишь в минуты сомнений и душевного неустройства, когда в борьбе с этими демонами требовалась помощь высших сил. Облегчение, однако, не наступило.

Он вернулся к мыслям об Охотнике. Кто же знал, что этот землянин так быстр и силен! Нечеловечески быстр! Ни шороха, ни звука, и вдруг – его пальцы на горле… он не мог уследить за его движениями… Что это было? Естественная реакция в миг опасности или какой-то хитрый фокус?.. Брат Хакко снова ощутил, как сжимают шею железные руки Охотника, непроизвольно вздрогнул и открыл глаза.

– Наконец-то, святой отец! – раздался голос Людвига. – Вы сидите не шевелясь уже больше часа… С вами все в порядке?

– Абсолютно, – произнес монах. – Я размышлял.

– О боргах и планете, куда вы скоро отправитесь?

– Нет.

– Тогда о чем же?

«Назойливая тварь!» – с досадой подумал брат Хакко. Уже многие тысячелетия в Монастырях обсуждался вопрос о существах с искусственным интеллектом – в частности, обладают ли они душой, является ли эта душа рукотворной или ее вдохнуло божество, и есть ли у подобных созданий шанс на спасение. Все это было отложено, так как к конечным выводам Церковь не пришла. Считалось, что эти вопросы относятся к более общей и пока не решенной проблеме, связанной с Великими Тайнами Бытия. Для чего Священные Бозоны породили жизнь и разум и в чем их предназначение?.. Что есть душа человеческая и в какие эмпиреи она отлетает после смерти?.. Что произошло с Бозонами, когда вспыхнул Первый Свет – исчезли они из Большой Вселенной или пребывают, неощутимые и невидимые, где-то за Краем Распада?.. Как связаться с ними и не будет ли такое желание богохульством?.. Этим занимались высшие иерархи Церкви – те из них, кто имел склонность не к политическим интригам, а к теологии и теософии. В будущем, когда раскроют Тайны Бытия, вопрос об искусственных душах решится сам собой – возможно, по велению Бозонов. Но сейчас брат Хакко не представлял, с кем говорит, с одушевленным существом или с бездушной машиной. Лучшим выходом было молчание.

Но Людвиг не собирался отставать.

– Думаю, на Полярной вы ведете очень замкнутую жизнь, – сказал он. – Молитвы, размышления, скудная пища, совсем не такая, как здесь на борту… Еще прогулки у морского берега… Помнится мне, ваш Монастырь лежит у моря Краффи?

Вопрос брат Хакко оставил без внимания, буркнув:

– Я везде питаюсь одинаково.

– Но за столом вы не один. Это для вас непривычно? Смущает вас? Ведь вы не дома?

– Божий слуга повсюду дома, – произнес священник. Разговор начал его забавлять. Во время перелета он почти не общался с Людвигом, и сейчас ему почудилось, что, возможно, это еще одна ошибка. Тут, на борту, искусственный интеллект был всемогущ – второй после бога, если первым считать капитана.

– Прежде я не летал в таком пестром обществе, – снова раздался мальчишеский голос. – Святой отец, Охотник, ученые, и среди них – девушка… Случай редкий, но счастливый, ведь я привык относиться к экипажу как к своей семье. – Недолгое молчание. Потом: – А вы, брат Хакко, вы ощущаете это чувство близости? Чувство единения с людьми, с которыми вы перенеслись из одной вселенной в другую?

Отправить бы кое-кого из них под лазерный нож, подумал адепт, представив, как Охотник захлебывается кровью под резаками киберхирурга. Его тонкие губы растянулись в усмешке.

– Разумеется, сын мой. Близость и единение с людьми – первая заповедь священнослужителя. Я готов делить со своими спутниками все радости и печали. С каждым из них и со всеми вместе, как в доброй сплоченной семье.

– Рад это слышать, святой отец. Но за годы странствий я понял, что в семье бывает всякое – разногласия и ссоры, ревность и даже стремления причинить другому боль… еще давние обиды, память о которых жжет сердце и не дает покоя… Но ваша вера, как многие религии прошлого на тысячах миров, призывает к терпимости и всепрощению. Не лучше ли забыть о том, что случилось? Общий дом семьи – не место для мщения.

Он знает, внезапно понял брат Хакко, знает о Шамбале! Знает и боится, как бы на корабле не разыгралась кровавая драма! Ведь общий дом – это и есть корабль по имени Людвиг Клейн… Он знает, но что известно капитану?.. Эта мысль мелькнула и исчезла, потянув за собой другое воспоминание. Когда-то, в самом начале пути, капитан предупредил: никаких ссор на борту, никаких склок и проявлений неприязни! Людвиг этого не понимает… Так сказал капитан…

Вот и уязвимое место этой твари, подумал священник. Его рука стиснула свисавший с шеи алый кристалл, губы дрогнули, шепча молитву. Великие Галактики! Надоумил Святой Бозон!

Синтезатор, над которым трудился капитан с командой роботов, был почти смонтирован. Огромная сферическая конструкция, блистая в лучах светила Борга, висела под яркими звездами, нацелив сопла инжекторов на планету. Транспортный корабль был загружен сотнями веществ, но синтезатор, зачерпнув при нужде сырье из атмосферы, мог производить что угодно миллионами тонн, воду и пищу, лекарства и яды, озон для защиты от жесткого излучения, радиоактивные изотопы, губительные для всего живого, и любой бактерицидный препарат. Однако синтезатор планетарного класса – сложная машина, и управлять ею священник не умел. Эта задача возлагалась на доктора Десмонда или скорее на искусственный интеллект корабля, так как ксенобиолог был поглощен научными изысканиями. Разумеется, Людвиг не подчинялся наблюдателю от Монастырей, но теперь брат Хакко знал, как с ним договориться.

Калеб лежал в темноте, прислушиваясь к тихому дыханию женщины и неясным звукам, заполонившим дом. Ночные скрипы и шорохи, шелест листвы в саду, далекий рокот моря… В окно опочивальни, широкое, незастекленное, вливались запахи зреющих на деревьях плодов и нагретого за день камня. Он ловил ароматы и звуки острым чутьем Охотника, вспоминая свой жилой отсек на корабле. Там, в мире иллюзий и миражей, все подчинялось Людвигу, здесь раскинулся за стенами дома огромный мир, в котором были леса и горы, равнины, поросшие травой, неведомые звери, города и миллионы людей. Мужчины, женщины… Женщины!

Он вдохнул аромат нагого тела Зарайи. Она спала крепко, утомленная долгими ласками. В эту ночь Калеб был ненасытен; снова и снова она трепетала в его объятиях, выгибалась, вскрикивала, стонала, замирая через мгновение в сладкой истоме. Возможно, ее народ отличался от людей вселенной Калеба, но он об этом не думал и разницы не замечал. Такая же, как женщины Земли и других миров – может быть, более красивая, более страстная и искусная… Но что-то странное все же случилось, что-то, подчеркнувшее ее инородность, произошло, когда она засыпала, а Калеб, целуя шею и тяжелые груди Зарайи, шепнул, как благодарен ей за эту ночь. Он произнес это на языке своей вселенной, но, кажется, она поняла и пробормотала, погружаясь в сон, – так тихо, что только острый слух Охотника позволил различить слова. «Обещай… обещай, что сам заберешь мою жизнь, когда придет время… Не хочу умирать от чужой руки…»

Теперь он лежал в темноте и размышлял об этом.

Женщин в его жизни было много. Одни хотели денег, другие – удовольствий, третьи отдавались бескорыстно, временами в поисках утешения, как Инес ар ‘ Гауб с планеты Опеншо. Женщин было много, но ни одна не просила ее убить.

«Странная форма благодарности!» – подумал Калеб. Впрочем, странностей в этом мире хватало, и слова Зарайи только добавились к их списку, уже довольно длинному.

Он поднялся, накинул тунику и вышел из опочивальни. Дом – вернее, целый особняк – был большим и темным. Похоже, борги не оставляли на ночь свет, хотя вечерами жгли светильники с каким-то ароматным маслом. Калеб в них не нуждался. Осмотрев единожды все залы, лестницы, коридоры и переходы, он запомнил их расположение и двигался теперь, полагаясь на безошибочный инстинкт Охотника. Для себя, Зарайи и Ситры он выбрал комнаты в южном крыле, что выходило в сад; в северном жили слуги, четверо мужчин и три женщины, а центральная часть в два этажа еще пустовала. «Хватит места для авалонцев, монаха и полевой лаборатории», – думал Калеб, бесшумно пересекая темные тихие залы. За домом, ближе к склону горы, был внутренний двор, просторный и мощенный каменными плитами, готовая посадочная площадка для орбитального катера и авиеток; кроме того, имелся подвал, вырубленный в скальном основании. Как сказали слуги, прежний хозяин усадьбы, один из военных вождей, пал во время похода к какому-то городу на побережье и не оставил наследников. Калеб не сомневался, что там была такая же резня, как на равнине за горами.

Он покинул дом и сел на землю у лестницы с тысячей ступеней, глядя на город, небо и море. Парао Ульфи, лежавший на юге, спал под мерный рокот волн, и лишь в конце восточных улиц, у самых пещер, виднелись тусклые огни – должно быть, факелы в руках охранников. Небо, полное звезд, постепенно затягивала облачная дымка, но свет, почти такой же яркий, как от земной Луны, еще позволял различить городские крыши, черные провалы улиц и дамбу у морского берега. В который раз Калеб поразился, что город лишен укреплений и его улицы широкие и прямые – любой враг мог прокатиться по ним смертоносной лавиной, истребляя жителей и сжигая дома. Однако следов разрушений, ни давних, ни свежих, не было. Или он их не заметил?.. В конце концов, он проехал по городу только один раз, вместе с армией Лабата, вернувшейся из-за гор.

Размышляя об этом, он долго просидел на краю карниза. Тучи, надвинувшись с моря, затянули небеса, свет звезд померк, начал накрапывать теплый дождь. Мир погрузился во тьму, и Калеб уже не мог разглядеть ни городских крыш и улиц, ни морского берега, ни огней у пещер, где стояли на страже воины. Теперь мир говорил с ним только ароматами и звуками – шелест дождя, плеск волн, запахи листвы и сырой земли… Больше ничего.

«Завтра, – подумал он, – завтра я пойду в город, к Вастару, говорящему с предками. Станция-наблюдатель висит в небе, и с корабля меня увидят. Надо связаться с Людвигом, предупредить».