Глебу привиделся сон: будто сидят они с Мариной на каменной скамейке древнего амфитеатра, и он рассказывает жене о том, что случилось в последние месяцы. Про Защитника Йокса и песчаных демонов, круживших внизу на арене, про башню с роботами и сказочный мир, где его признали королем, про Грибачева Пал Никитича, Внешнюю Ветвь и гениев Земли, которым так необходима его помощь, про странствие в Новый Мир и схватку с тлем барга, жутким чудищем, что прыгает с деревьев, про чудесного коня, примчавшегося из степи ему на помощь. Марина слушала, улыбалась и вдруг промолвила: не о том говоришь, милый! Все, конечно, очень занимательно, и про Йокса с роботами, и про твое королевство, но и без этих причуд ты бы прожил, не в них главное. А в чем, спросил во сне Глеб, предчувствуя ответ. Я к тебе вернулась, сказала Марина, ты уже не в тоске и печали, уже не одинок, моя любовь с тобой. Тори, которую ты здесь нашел, это ведь я! Неужели ты не понял?.. Глеб задумался – должно быть, надолго, но время в сонном видении летит быстрее, чем наяву. Миновала тысяча лет, и он наконец произнес: я думал об этом, но сомневался – Тори так на тебя не похожа… И все же Тори – это я, настаивала Марина. Женская магия, милый! Я объясню, и ты поймешь. Смерть нас разлучила, но если нашлась другая женщина с любящим сердцем, то в ней живет моя душа. Подумай, разве может быть иначе?.. Это ведь так просто! Просто и неизбежно!

В самом деле, просто, подумал Глеб в своем сне. Не боги, не демоны, не звезды в небесах определяют судьбу человека, а только свойства его сердца и ума, наследие сотен поколений предков. Они, эти дары, приводят мужчину и женщину друг к другу, соединяют их, и если случается это опять, разве не оживает душа погибшего в новом обличье, в новой ипостаси?.. Права, права Марина, это неизбежно!

А она продолжала шептать, шептать и улыбаться, прижимая ладонь к животу. Первенец, услышал Глеб, наш первенец… Ее лицо вдруг начало меняться, черты Марины и Тори соединялись, сливались воедино, и только глаза были прежние – темные, как лесные озера. Глеб потянулся к ней, хотел обнять, и вдруг понял, что он уже не спит, и Тори рядом не во сне, а в яви – приподнялась в постели и смотрит на него с тревогой.

За окном затопотали, зафыркали вороной и серый.

– Что-то случилось, – сказала Тори. – Что-то нехорошее. Вставай, Дон.

Полуголые, они выскочили на поляну. Луны, большая и малая, висели в небесах, бросая пепельный свет на дома и деревья, теплый ветер гулял среди ветвей, в лесу сонно попискивали птицы. Кони приблизились к ним, и Уголь положил тяжелую голову на плечо Глеба.

– Зарево. Там! – Тори вытянула руку на юго-восток, где за лесной чащей лежал океанский берег.

Над вершинами деревьев плясали далекие призрачные сполохи. Дым в ночной тьме не был виден, но Глеб понял: что-то горит. Так полыхает, что заметно из Трех Дубов, хотя до океана не меньше восьми километров.

– В той стороне поселок? – спросила Тори.

– Кажется, но точно не знаю. Разбужу Сигне и Черемисова, спросим у них.

– Буди и седлай коней. Надо съездить и посмотреть. Если это плоскомордые убийцы… – Тори стиснула кулаки и ринулась в дом. Через мгновение в окно полетели джинсы и кроссовки Глеба.

– Вставайте! – крикнул он, торопливо одеваясь. – Вставайте! Пожар на берегу!

В домах соседей вспыхнул свет. Выскочил Черемисов, босой, растрепанный, в пижамных штанах и майке, за ним появилась Сигне Хейгер в длинном, до пят, пеньюаре: губы слегка подкрашены, прическа – волосок к волоску, хоть сейчас на бал.

– Что за ночной переполох, сокол ясный? – спросил поэт, широко зевая. – Ну, раз уж мы поднялись, надо бы кваску испить, а лучше браги… Сказано мудрецом: не избежать конца пути земного, вели же принести вина хмельного!

Он пригладил бороду, огляделся и снова зевнул.

– Кажется, там горит, – сказал Глеб, ткнув пальцем в призрачное зарево. – Лесной пожар? Бывают здесь лесные пожары? Или там поселок?

Рот Черемисова захлопнулся со стуком.

– Монмартр в той стороне! Семейство Ховриных, Дуэйн с Камиллой, Чандра, Жак и еще куча народа! Тридцать девять душ, считая с детишками! Точно, горят!

Глеб пристроил седло на спину Угля и затянул подпругу.

– Возможно, на них напали. Те, плоскомордые…

– Попробую связаться с нашими, – бледнея, сказала Сигне и ринулась в дом.

– А я натяну штаны и ствол прихвачу. – Черемисов торопливо направился к своему крыльцу.

– У вас есть оружие? – спросил Глеб, седлая серого.

– А как же! Не сомневайся! Громобой! Мы иногда на охоту ездим, на материк, в горы…

Он исчез за дверью.

Отблески огня над вершинами деревьев стали заметнее. Лошади тревожно фыркали, изгибая шеи и перебирая ногами. Тридцать девять человек, большой поселок, подумал Глеб, успокаивая коней. Должно быть, десятка два строений… Причин для пожара никаких, в домах ни печек, ни каминов, там световые панели и термические камеры на кухнях… Значит, все же плоскомордые!

Появилась Сигне, уже одетая, с маленьким блестящим диском телефона, прицепленным к уху.

– Они не отвечают, Глеб… линия занята, не могу связаться с городом… Бог мой, у Камиллы трое девочек… и у Маши Хавриной малыш… Что же с ними случилось!..

Телефоны, как и панели, испускавшие свет, и кухонные приспособления, оставались для Глеба загадкой. Никаких проводов, генераторов, электродвигателей и батарей; возможно, электричество было вообще ни при чем, и вся эта техника работала на каких-то иных принципах. Неземные изобретения… Йохан Бергер говорил, что первые поселенцы нашли их в Щели, в одной из башен, превращенной в склад.

– Позвоню еще раз, в ратушу, – пробормотала Сигне. – Там постоянно дежурит кто-нибудь из совета… Надо им сообщить… Пусть шлют людей на помощь…

– Мы будем там быстрее, – заметил Глеб, поднимаясь в седло.

Вышла Тори – в панцире, шлеме, высоких сапогах, при оружии и с медицинской сумкой. Умница, подумал Глеб, ничего не забыла! Уголь, предчувствуя скачку, зафыркал, заплясал под ним. Тори протянула ему сумку и клинок, вскочила на коня и повернулась к Сигне.

– Тебе, наставница, лучше уехать в город. Есть у тебя эта штука с колесами? Вело…

– Велосипед. Есть, и я сейчас, сейчас, только дозвонюсь… Кажется, многие хотят связаться с ратушей… Господи, что же происходит…

В доме Черемисова раздался грохот – вероятно, он уронил что-то тяжелое. Потом распахнулась дверь, и поэт протиснулся в нее боком – он был крест-накрест перепоясан патронташами, за спиной висело огромное ружье, у пояса болталось мачете. Твердым шагом он направился к лошадям, ткнул пальцем в серого:

– Я с твоей красавицей поеду. Она, Глеб, будет полегче тебя.

– Нет, ко мне садись. У меня конь сильный.

Глеб протянул руку, помог Черемисову взобраться на круп вороного. Поэт уселся, пробормотал:

– Ну и здоровая зверюга… не конь, а прям-таки слонище… – Потом, зыркнув на Сигне, рявкнул: – Ты еще здесь, лебедь белая? В город давай, в город! От Монмартра до нас рукой подать!

Запрокинув голову, Глеб взглянув на небо – сверху к острову падали звезды, десятка три или четыре. Яркие, страшные, пылающие багровым… Корабли, подумал он. Корабли, а в них – убийцы со страшным оружием… «Йокс, где ты, Йокс?..» – произнес он едва слышно. Но Защитник, как и прежде, не отозвался.

– Едем! – Тори привстала в стременах, вскинула копье.

Черемисов, хоть был в тревоге, восхитился и зашептал:

– Ну Ипполита, ну амазонка! Валькирия!

Кони ринулись в темный лес. За спиной Глеба, вцепившись в его пояс, продолжал бормотать старый поэт:

Глеб хлопнул его по колену.

– Хватит стихов! Вы мне про поселок расскажите – сколько в нем строений, как расположены, сколько взрослых, сколько детей. Что там вокруг? Лес? Холмы?

– Изволь, расскажу, – промолвил Черемисов. – Ребятишек шесть или семь, остальные взрослые. – Городище их частью под деревьями, а частью на море выходит и открыто для обзора. Домов, помнится, поболе тридцати.

– Что так много?

– Там, сударь мой, живописцы обитают, и у многих отдельные хоромины – студии, значит. Еще сарай длинный прямо на пляже – это их галерея для выставок. Еще кафе и кабачок… Словом, Монмартр! Я у них не раз бывал, стихи читал, кексами угощался… Камилла здорово кексы печет…

Лун и неба под древесными кронами не было видно. Впереди мелькали круп серого и спина Тори в кожаном панцире, и Глеб знал, что направление они держат верное – это для степной наездницы труда не составляло. Двадцать минут, и они будут на месте…

За спиной бубнил Черемисов:

– Кеша Ховрин и жена его Лиззи пейзажи рисуют, и все акварелью да акварелью… Маноло тоже пейзажист, Кемаль по птичкам спец да местным хомякам, а вот Дуэйн… у него, знаешь ли, мечта – изобразить Библию в гравюрах, и чтобы лучше, чем у Доре. Еще Жак там есть…

Уголь перемахнул через лесной ручей, Черемисов подпрыгнул, чертыхнулся и забормотал снова:

– Жак, говорю, Жак Монро… Вот это талантище! Мастер, Рафаэль и Карл Брюллов в одном флаконе! Портреты, жанровые сцены… само собой, обнаженная натура… Меня увековечил… портрет в их галерее обретается… У вас, говорит, такая мудрость в глазах, мудрость и тоска, и морщины у рта словно летопись нелегкой жизни… интересный, значит, я типаж…

«Он боится, и потому разговорчив, – подумал Глеб. – Боится, что мы приедем, а в живых никого нет…»

Прошло пять или шесть минут, и до него долетели вопли, треск и шипение пламени, грохот падающих балок. Огонь ярился за стеной деревьев, рыжие языки то вздымались, то опадали, то выбрасывали вверх фонтаны искр. Внезапно ослепительная струя прорезала небосвод, упала на землю, там что-то вспыхнуло, и сразу раздался страшный крик – так могли кричать только горящие заживо люди. Крик повторился, но теперь он был многоголосым и еще более страшным – Глебу почудилось, что он различает стоны женщин и детский плач.

Серый заплясал на месте. Придержав коня, Тори вытянула из колчана стрелу и взвела арбалет. На фоне колыхавшегося впереди зарева кусты, древесные стволы, конь и всадница казались черными тенями.

Черемисов спрыгнул на землю, сказал: «Я из пехоты, братва, на своих двоих мне привычнее», – и исчез за деревьями. Глеб вертел головой, пытаясь определить, откуда доносятся крики и где противник.

– Их немного, – прошептала Тори.

– Почему ты так думаешь?

– В лес они не вошли, жгут дома и убивают людей в селении. Кто-то мог убежать, но у них недостаточно воинов, чтобы выставить цепь в лесу. – Она замолчала на секунду, всматриваясь в полумрак. – Дон, мы их убьем. Убьем их и останемся живыми.

– Очень хотелось бы, – отозвался Глеб. – Малыш, которого ты носишь, будет без нас тосковать.

Та, Что Ловит Облака Руками, улыбнулась.

– Мы еще услышим его смех, а сейчас я знаю, что плачут другие дети. Скачи быстро, Дон, быстрота – наше спасение. Скачи быстро и руби.

Они вынырнули из леса словно ночные призраки. Перед ними, за песчаным пляжем, виднелись три строения, крайнее пылало, бревна двух других огонь лениво облизывал, будто пробуя на вкус. Кое-где песок был оплавлен – длинные полосы со стеклянистым блеском тянулись к домам, пламя и свет лун окрашивали их багрянцем. На песке, ближе к океанским водам, что-то лежало – одна обгорелая куча, другая, третья… В воздухе, перебивая смрад дыма и гари, витал резкий запах озона, как бывает после грозы.

Щелкнул арбалет, свистнула стрела, серая фигура рядом с домами повалилась на спину. Промчавшись мимо, Глеб заметил, что стрела торчит из лба плоскомордого, прямо под шлемом – Тори била наверняка. Второй чужак, согнувшийся над каким-то прибором, выпрямиться не успел – Глеб снес ему голову.

Они проскакали мимо домов, мимо высокого черного конуса на песчаном берегу, мимо светящейся завесы, похожей на шатер – за ней метались люди, восемь или десять человек. У лесной опушки догорало длинное строение, то ли сарай, то ли навес на тонких столбиках, и рядом лежал, раскинув руки, полуодетый мужчина. Пламя еще не угасло, и Глеб видел, как за руинами двигаются чужаки, поднимают оружие, как бьют длинные струи огня, прожигая крыши и стены еще уцелевших домов. Должно быть, кто-то пытался спастись в своем жилище, и теперь горел, кричал в отчаянии и муке, и эти предсмертные вопли рвали Глебу сердце. Люди всегда кричат одинаково, умирая от пули, огня, осколка снаряда, и лишь под наркозом и ножом хирурга смерть приходит тихая, крадется, как кошка к добыче.

Он послал Угля через догорающее пожарище. Чужаков было трое, но один тут же упал – стрела воткнулась ему в висок. На мгновение мелькнули перед Глебом бледное лицо, гаснущие глаза с отражавшимися в них огненными искрами, потом череп пришельца хрустнул под огромным копытом коня. Клинок распорол грудь другому противнику, Глеб выдернул его с усилием, занес для удара, но копье Тори уже торчало в горле последнего чужака.

Та, Что Ловит Облака Руками, махнула ему, показывая на короткую улицу, застроенную жилыми домами. Часть бревенчатых зданий уже превратилась в жаркие угли и пепел, часть еще горела, но крики смолкли – вероятно, человек задохнулся в дыму. Глеб и Тори направили лошадей вдоль улицы, двинулись каждый по своей стороне, держа оружие наготове и осматривая прогалины, еще недавно бывшие цветниками и огородами. Ветер с моря разносил пепел, искры и вонь пожарища. Ни живых, ни раненых, никто не кричит, не зовет на помощь…

Два чужака появились внезапно, вынырнув из дымного облака. Глеб успел заметить лишь стволы лучеметов, нацеленных в Тори, потом хищно зашипел воздух, пахнуло озоном, огненные струи пролетели над пригнувшейся всадницей, щелкнул арбалет, и одна из фигур повалилась навзничь в пылающие руины. Огромным скачком Уголь обошел серого, и Глеб, прикрывая подругу, мчался теперь на чужака, прямо на лучемет в семипалых ладонях. Их разделяли метров сорок или пятьдесят, но даже хаах, сказочный конь, не мог преодолеть это расстояние мгновенно; есть предел у живого, и не сравниться ему с лучом, прожигающим кости и плоть. Он слышал крик Тори за спиной, скрип взводимого арбалета, и знал, что она не успеет; он уже простился и с ней, и с их еще не рожденным ребенком, и думал лишь о том, успеет ли достать врага или его стопчет Уголь. Умирать было не страшно, но обидно.

Грянул выстрел, и голова пришельца раскололась точно под ударом тяжкой кувалды. Вороной резко отвернул в сторону, едва не налетев на Черемисова, фыркнул и встал; его бока вздувались и опадали, в глазах метались отблески огня. Подскакала Тори, обхватила Глеба за шею, прижалась на миг горячей щекой и потянула вниз, с седла. Они одновременно спрыгнули на землю.

– Я обошел поселок с той стороны, – произнес Черемисов, ткнув стволом своей огромной пушки в лес. – Кроме пары этих басмачей, никого. А что у вас, бравые воины?

– Пятеро, – сказал Глеб. В горле у него хрипело и клокотало.

Он глубоко вздохнул, стараясь унять биение сердца.

Черемисов кивнул и, склонившись над трупом, принялся разглядывать пришельца, негромко бормоча:

С этими словами поэт выпрямился, хмыкнул и вынес вердикт:

– Похожи на нас, но выглядят как сущие мерзавцы. И пальцев на руке семь штук!

– Мы убили семерых, – сказала Тори.

– Верно. Я думаю, это боевое подразделение. В старину на Земле в любом войске самым мелким отрядом был десяток.

Глеб уже отдышался.

– Так их, возможно, четырнадцать?

– Других супостатов вроде бы нет, я хорошо смотрел, – отозвался Черемисов и махнул рукой в сторону океана. – Если только там, у воды.

– Там торчит какая-то черная штука – наверное, их катер, – промолвил Глеб. – Еще там купол вроде здоровой банки из стекла, и под ним пленники – все, кажется, живые, но их немного. Мертвых, сгоревших мы тоже видели… – Он встрепенулся. – Вдруг кто-то выжил! Надо проверить… Поедем! Скорее!

Глеб помог Черемисову сесть на вороного и сам забрался в седло. Быстрой рысью они двинулись вдоль улицы. Поэт снова забормотал:

– Тут Кеша Ховрин жил с супругой и детишками… тут Акира, маленькая такая японочка… тут было кафе, Клод Прюнель его держал… А дом, что еще горит, это Дуэйна и Камиллы…

– Кажется, кричали в этом доме, – тихо произнесла Тори. – Кричали, потом смолкли… Мы не могли помочь.

Черемисов со свистом втянул воздух.

– Что им нужно, этим ублюдкам? Планета, конечно, хороша… очень даже ценная планета… Желают оприходовать, а нас – к чертям собачьим? Так мы их, прохиндеев трахнутых!.. – Он погрозил ночному небу кулаком. – Вы на кого напали, уроды? Мы, люди, не хуже прочих умеем жечь и стрелять! Будет вам, поганцы, Сталинград и Курская дуга!

Они выехали на пляж, к дотлевавшему сараю. Черемисов грузно спрыгнул на песок и запустил пальцы в бороду.

– Это их галерея… Все полотна сгорели… Ну ничего, ничего, были бы художники, будут и картины…

Он зашагал к человеку, лежавшему, раскинув руки, на спине. Глеб и Тори шли следом.

Это был молодой мужчина, почти юноша. Очень красивый: бледное лицо с изящными чертами, длинные белокурые волосы, ровные дуги бровей и такие ресницы, что любая звезда Голливуда умерла бы от зависти. Струя лучемета прожгла его тело под правым ребром, сосуды запеклись, кровотечения не было, но он умирал.

– Жак, это ведь Жак Монро! – выкрикнул Черемисов. – Живой!

Жак, душа моя, ты в сознании? Слышишь меня? Но юноша не глядел на Черемисова, не глядел на Глеба, лошадей и горящие дома – его взгляд был прикован к Тори.

Шевельнулись сухие губы, он что-то произнес на французском и внезапно перешел на язык Людей Кольца.

– Ты пришла, любимая… пришла меня проводить… Или ты мне только снишься?..

Он говорил с трудом, но отчетливо, ясно, и лицо, искаженное болью, вдруг стало спокойным, даже улыбка промелькнула на губах.

– Художник-иннази, – вздрогнув, промолвила Тори. – Он жил у нас, и ему дали имя Тот, Кто Видит Незримое. Иннази, который звал меня с собой…

– Я слышу твой голос… значит, ты и правда здесь… – прошептал юноша. – Я… я уже тебя не нарисую, милая… ничего не нарисую, ни на бумаге, ни на холсте… только в мыслях… Видения, видения… они передо мной… ты и видения…

При свете огня и лун Глеб рассматривал его рану. Над ним бубнил Черемисов:

– Глеб, солнце мое, ты его вытащишь? Вытащишь ведь? Ты же классный хирург, Глеб! Что тебе стоит сделать маленькое чудо? Он гений и не должен умереть!

Лицо Глеба мрачнело на глазах.

– Ему нужна срочная пересадка печени, почек, мочевого пузыря, части кишечника и сгоревшей кожи. Даже в Москве, в Институте транспланталогии не взялись бы… Нужны банк органов, гистологические исследования на совместимость тканей и много чего еще… Донорская кровь, аппаратура для поддержания жизни, специальные препараты… – Он в отчаянии стукнул кулаком о ладонь. – Нет, ничего у нас нет! Я могу выполнять только самые простые операции!

– В Щели есть репликатор, – напомнил Черемисов.

– Я получу оборудование и, может быть, лекарства, но не органы. Я даже не представляю, как их запросить… – Глеб склонился над умирающим, слушая его прерывистое дыхание. – Поздно! Он уходит!

– Видения… картины… – прошептал Жак Монро, шаря рукой по песку словно в поисках кисти и палитры. Его глаза тускнели. Глеб прикоснулся к запястью художника, пытаясь нащупать пульс.

Вспышка! Новая вспышка! Вселенная вдруг раскрылась перед ним, но он видел ее не глазами и не так, как привычно человеку. Ни звезд, ни галактик, ни темноты бесконечных пространств, только колыхавшийся туман, пронизанный всполохами молний… Вид был странным и совсем непохожим на звездные небеса, но Глеб каким-то образом понимал, что перед ним картина Мироздания, одно из его измерений, доступное не взгляду, не чувствам, а только разуму. Его пальцы, сильные пальцы хирурга, сжимали руку Монро, но тактильные ощущения, как и все остальное, растворились в мглистой безбрежной пустоте. Однако на каком-то ином уровне, неосознанном, инстинктивном, его связь с художником не прерывалась.

В тумане начали всплывать изображения – смутные, неясные, они становились с каждым мгновением все отчетливее, обретая цвет, фактуру, глубину и резкость. Внезапно Глеб осознал, что разглядывает – не глазами, а как-то иначе – живописные полотна, портреты Тори и незнакомых ему людей, молодых и старых, многофигурную композицию – женщины и дети в венках из цветов пляшут на морском берегу, столик в кафе и сидевшего за ним мужчину с трубкой, разноцветные башни в каньоне Щели – блики солнца, словно живые, скользили по их янтарным, опаловым, нефритовым стенам. Эти картины были выписаны очень искусно, но ощущалось в них что-то еще, не связанное с изощренной техникой, яркостью красок, жизненной силой лиц и фигур – возможно, то особое видение художника, что отличает гениальных мастеров.

Последней снова промелькнула Тори – нагая, на сером жеребце, будто бы летящая под облаками с порывом ветра. Боль и сожаление охватили Глеба; он понимал, что эта картина, как и другие, явленные ему в предсмертных видениях художника, не будут написаны никогда. Никогда! Их видел только он, связующая нить между гением и ноосферой, мост, по которому Жак Монро шагал в последний путь, в долину смертной тени.

Он очнулся. Кричала Тори, звала его, трясла, но ее слова – Дон!.. Что с тобою, Дон?.. Где ты?.. – скользили мимо его сознания. Он по-прежнему сжимал руку художника, и теперь взгляд Монро был обращен к нему – спокойный, ясный и бесстрашный.

– Благодарю… – прошептал умирающий. – Чудесно… это чуде…

Шепот прервался, глаза художника остекленели.

«Вот как оно бывает! – мелькнула мысль. – А Пал Никитич говорил: встретишься с человеком, побеседуешь, послушаешь, что скажет… Не так все просто! Связующий не только нить, не только проводник для гениальных образов и мыслей, а нечто большее! Тот, кто дарит утешение… может быть, надежду… тот, кто поддерживает и ведет…»

Тори все еще теребила его.

– Я в порядке… почти в порядке. – Выпустив запястье Монро, Глеб провел по лицу ладонью. Он чувствовал себя слабым и опустошенным – то ли, не имея опыта, что-то сделал не так, то ли связь с ноосферой всегда забирала силы и энергию. Научат, подумал он, снова вспомнив Грибачева. Научат, когда вернусь… если вернусь…

Черемисов тоже смотрел на него с тревогой.

– Что случилось, голубь мой? Ты на две минутки будто в осадок выпал! Не знали, что и думать… Пульс щупаешь у Жака или сам вот-вот помрешь!

Глеб поднялся на ноги, постоял, пережидая, когда минует слабость, и произнес:

– Не помог, так хоть проводил в последний путь… Он думал о тебе, Тори. Наверное, ты ему очень нравилась.

Опустившись на колени, Черемисов прикрыл покойному глаза, забормотал:

Звезды потускнели, небо на востоке начало розоветь – близился рассвет. Со стороны океана, беззвучно скользя над самыми волнами, примчались три аэрокара – один взмыл над лесом и направился к городу, два стали описывать круги над разоренным поселком. Тори шагнула ближе к огню, на освещенное пространство, подняла копье, помахала им в воздухе. Затем молвила:

– Плоскомордые взяли пленников. Пойду, взгляну… Надо бы их успокоить.

Аэрокары начали снижаться. Глеб поглядывал то на летательные аппараты, то на Черемисова – поэт, стоя на коленях, склонился над телом Жака Монро, сопел в бороду, что-то шептал – кажется, стихи. Наверное, это были лучшие проводы для художника. Осталась ли хоть одна его картина или все сгорело?.. – крутилось в голове. Возможно, в городе или каком-то поселке, у его друзей?..

Глеб перевел взгляд на догорающие дома и вздохнул. Тут было много художников, потерявших свои творения, а с ними – и жизнь.

Аэрокары зависли над пляжем, из них посыпались вооруженные люди, человек двадцать или двадцать пять. Последними вышли магистрат Хуан Каррера, пожилая худощавая женщина и четверо крепких парней с тяжелыми рюкзаками.

– Где эти мерзавцы? – с озабоченным видом спросил магистрат. – Сожгли поселок и направились к следующему? Мы должны их остановить! – Он посмотрел на мертвого художника. – Бог мой, это же Монро, Жак Монро! А где остальные? Все мертвы?

– Есть живые, но мало, – сказал Глеб. – Чужаков мы перебили. Семерых.

Люди окружили их – большинство с охотничьими винчестерами, «тулками» и громобоями, как у Черемисова, а кое-кто – с одним мачете. Теперь Глеб сообразил, что выглядят они сильно уставшими: лица в копоти, губы растрескались, одежда прожжена. Наверняка прямо из боя.

– Перебили, – повторил Каррера. – Перебили! Ну, молодцы! А мы раньше не могли прилететь – бойцов и оружия не хватает. Напали на прибрежные поселки, на все, что можно сверху разглядеть: Токайдо, Вектор, Тролль, Туманный Дол, Нефритовая Черепаха, Килиманджаро, Джейн Эйр, Робинзон… Мы сейчас из Туманного Дола, и там… – Он сморщился и махнул рукой.

Черемисов поднялся с колен, встал рядом с Глебом и, оглядев ополченцев, буркнул:

– Плоховато у вас со стволами, ребята. Урки, которых мы порешили, все при оружии… Не собрать ли?

– Соберем, но для нас оно бесполезно. – Пожилая женщина приблизилась, протянула Глебу руку. – Мы с вами еще незнакомы… я доктор Луиза Коэн, специалист в области физики высоких энергий.

– Глеб Соболев, врач.

– Я о вас слышала – вы вместо приемной камеры угодили прямо в степь… Интересный случай! Но если вы врач, от вас будет больше пользы в Щели. Третий аэрокар, что туда полетел, забит обожженными и ранеными.

Магистрат Каррера между тем распоряжался:

– Лю, обыщи со своими поселок, а ты, Франческо, ближний лес. Тела наших сложите вон там, под деревьями, семипалых и все их снаряжение – на песок к катеру, доктор Коэн осмотрит… Сергей и Барри, будете ей помогать, Гюнтер займется их кораблем. Пелетье и Владимир, перегоните наш транспорт в лес, на подходящую поляну, и наблюдайте за небом. Быстрее! К восходу солнца нужно все закончить! Чтобы на открытом месте – никого и ничего!

Над морем заиграли первые сполохи зари, ночную тьму сменил предрассветный сумрак. Прилетевшие без суеты взялись за дело – кто направился в поселок, к дотлевавшим домам, кто в лес, а парни с рюкзаками – к черному конусу, торчавшему в сотне метров на пляже. Аэрокары бесшумно снялись с песка, скользнули к вершинам деревьев и исчезли. Темнокожий мужчина могучего сложения поднял тело Жака Монро и понес к лесной опушке.

– Пойду к жене, – сказал Глеб Черемисову и, всматриваясь с тревогой в небеса и темную морскую гладь, зашагал вдоль линии прибоя. Уголь шел следом, поматывая головой, приминая песок широкими копытами; оружие и медицинская сумка покачивались у седла. Специалист в области физики высоких энергий и два ее помощника догнали Глеба, Луиза Коэн пошла рядом, заглянула ему в лицо:

– Простите мою назойливость… есть один вопрос… Перед тем, как вы сюда попали, у вас был контакт с миссионерами?

– С кем, с кем? – Глеб в недоумении уставился на нее.

– С миссионерами, гостями, проводниками – мы их по-разному называем. С людьми или подобием людей, с теми, кто предлагает переселиться. Вас посещали такие создания?

– А, понимаю, Бергер мне о них говорил… Нет, доктор Коэн, определенно нет. Такие, – он выделил это слово, – не посещали.

– Луиза, прошу вас… у нас не любят формальности. – Она смотрела на Глеба, и он отметил, что глаза у женщины-физика серые и холодные, а взгляд весьма проницательный. – Значит, не посещали… Но случилось что-то необычное, ведь так?

– Случилось.

– Поделитесь?

– Возможно, но не сейчас. Простите, Луиза, не место и не время.

– Хмм… Ладно, подождем. Но, кажется, вы тоже хотите что-то спросить?

– Да. Вы сказали, что оружие семипалых для нас бесполезно. Почему? Пальцев не хватает?

Доктор Коэн передернула худыми плечами.

– Понимаете, Глеб, все, что мне известно об их технике, я узнала в эту ночь… узнала в Туманном Доле, Килиманджаро и других селениях, полных трупов… – Копыта Угля стукнули по оплавленному песку, и женщина, бросив взгляд под ноги, продолжила: – Их оружие – эмиттер плазмы с температурой пять-шесть тысяч градусов, судя по тому, что луч плавит песок, камни и горные породы. Дальность невелика, это оружие ближнего боя, но на их космических катерах есть устройства помощнее – в Робинзоне едва не спалили весь наш отряд… И еще одно: использовать их лучеметы мы не можем, это, так сказать, интеллектуальное оружие, распознающее руку владельца. Конечно, мы с Савельевым еще повозимся… может, и разберемся…

– С Савельевым?

– Да. Он тоже физик. – Луиза Коэн покачала головой. – Два специалиста на весь остров… что мы можем сделать…

– Говорили мне, был еще и третий, – произнес Глеб.

– Был, – сказала доктор Коэн и захлопнула рот.

Они приблизились к инопланетному катеру, торчавшему над пляжем словно огромный черный клык. Тут уже трудились четверо мужчин, доставали из рюкзаков большие тяжелые жестянки со свисавшими проводами, аккуратно пристраивали их к днищу корабля. Другие бойцы тащили тела плоскомордых, сваливая их рядом с катером. Ближе к лесу мерцал над кучкой полуодетых людей шатер силового поля, и там Глеб разглядел свою подругу – она что-то говорила рыдающим женщинам, пытаясь проткнуть завесу ножом.

– Не получится, – промолвила доктор Коэн, заметив, куда смотрит Глеб. – Эта клетка для пленных никого не выпустит, пока не взорвем катер. В Робинзоне мы уже пробовали.

– Пока не взорвете?.. – Глеб с опаской покосился на черный конус. – А остров вместе с нами не улетит в небеса? Это же космический корабль… наверное, двигатель есть, баки с топливом…

– Нет там никаких баков, да и двигателя тоже, – сказала женщина-физик. – Вообще непонятно, как такая техника летает! Однако тротил ей не по нраву.

Приблизился Черемисов, поглядел на инопланетную штуковину, на тела чужаков, сплюнул и промолвил:

Сплюнул еще раз и зашагал к Тори и людям под куполом, громко восклицая:

– Камилла, солнце мое! Чандра, Лиззи! Вы живы, девочки! И Маноло с вами, и ребятишки! Ну, не плачьте, не плачьте… что случилось, того назад не повернешь… Сейчас мы вас вытащим… вытащим, говорю… А супостатов всех перебили – вон, валяются на песке рылом в небо!

Разматывая кабель, подрывники двинулись к лесу.

– Отойдем, – промолвила доктор Коэн, тронув Глеба за плечо. – Двести килограммов тротила, взрывная волна будет сильной.

– Осколки? – спросил Глеб.

– Нет. При взрыве эти машины не разлетаются на куски, а как бы крошатся и оседают на почву. Я же сказала, непонятная конструкция… Будет время, мы с Савельевым дифрактометр соберем, исследуем структуру…

Ее холодные серые глаза вдруг заблестели, и Глеб понял: хоть Луиза Коэн горевала по погибшим, но не осталась равнодушной к инопланетным тайнам и загадкам. И то сказать – какие дела у физика в этом раю?.. Только надеть рюкзак с булыганами и в сине море, как Черемисов говорил…

– Внимание, взрываем! – выкрикнул один из подрывников. – Даю отсчет! Десять, девять, восемь…

Глеб уже был рядом с Тори, обнимал ее одной рукой за плечи, а другой гладил шею Угля.

– Семь, шесть, пять, четыре…

– Приготовься, милая… коня держи…

– Три, два, один, ноль!

Грохнуло. Взметнулось в рассветном полумраке рыжее пламя, раздался песок, волны отхлынули на мгновение, и тут же огромный вал обрушился на берег. Порыв жаркого воздуха ударил Глебу в лицо, вороной и серый зафыркали, пригнули головы, Тори вздрогнула и прикрыла ладошкой глаза. Сверху посыпались песчинки, потянуло кислой вонью, но ветер с моря развеял неприятный запах и унес песок. Секунда, другая, и край солнца появился над водами, всплыл ослепительной точкой, бросившей в море яркую стрелу – она блеснула золотым пламенем и уперлась в черный конус корабля. Он накренился, наполовину ушел в песок и продолжал оседать, будто сама планета тащила его вниз и вниз, желая похоронить в своих недрах поглубже и понадежнее.

Силовой купол исчез. Три женщины, мужчина, четверо ребятишек, совсем маленьких, пересчитал Глеб. Женщины уже не плакали, подхватили на руки малышей и бросились к деревьям; Черемисов и подрывники поддерживали их, почти тащили с берега. Мужчина – кажется, Маноло?.. – брел за ними и выглядел совсем потерянным. Шок у него, надо бы вколоть успокоительное, решил Глеб и потянулся к медицинской сумке.

– Все в лес! – раздался голос Хуана Карреры. – Укройтесь в лесу! Глеб, Тори, уведите лошадей! Гюнтер, всех пострадавших – в аэрокар к Пелетье! Лю, Франческо, собирайте людей! Уходим!

Должно быть, магистрат боялся, что с неба спустится космическая армада, плюнет огнем и зальет пляж потоками плазмы. Но небеса оставались ясными, чистыми, океан тихо рокотал, волны с упорством вылизывали берег, тащили песчинку за песчинкой в огромную яму, старались засыпать взорванный корабль и трупы инопланетян. Дома догорали и тлели, ветер кружил над морем белесый дым, и Глебу вдруг почудилось, что все сотворенное погибшими людьми улетает с этим дымом в вечную память вселенской ноосферы, в пронизанный молниями туман. Возможно, подумал он, ничего не теряется, не исчезает, но, сотворенное однажды, хранится в тайном галактическом ларце, ожидая новых гениев, новых прозрений. Картины и симфонии, поэмы и архитектурные шедевры, научные теории и откровения пророков – все там, все появится в должный час, придет к человеку и его собратьям. Разумным собратьям, с которыми можно общаться без лучеметов, взрывчатки и винтовок.

– Куда мы теперь? – спросила Тори.

– В город, милая. Там, должно быть, много раненых… Они нас ждут.

– Ждут. – Она кивнула. – Ты – Тер Шадон Хаката Ичи Камма Рах – Тот, Кто Исцеляет Раны и Провожает в Последний Путь. Я буду помогать тебе. Я всегда буду рядом.